«От самого себя сбежал я в час ночной,
От холода вещей и бесполезных дел,
Чтоб что-то возвратить, утраченное мной,
И что-то обрести, чем вовсе не владел…»
Юстинас Марцинкявичус
Глава 1. Террорист
И придет ОН, и уйдут ОНИ…
Жертвоприношение
На тропинке появился высокий человек в чьем-то сопровождении. Они вместе приближались к цементированной дорожке, ведущей к небольшой поляне, скрытой асфальтом. На поляне, посредине стояла старая, чугунная ванна. Чуть поодаль стояли люди, все в защитного цвета одеждах. Шесть человек держали четверых: двое – двух девушек, четверо – двух мужчин.
Высокий человек в сопровождении второго, несшего его защитную кепку, приближались. Когда они вышли на поляну, высокий человек остановился, около него остановился второй.
У всех, кроме него, был отсутствующий взгляд. Четверо ведомых в их руках были явно чем-то накачаны. День клонился к закату. Перед ванной поставили табурет, на него камеру. Высокий приказал включить ее. Один человек был специально призван сюда снимать. Снимать то, что делал высокий человек.
Высокий человек в защитной форме. Он зарос бородой, плечист, волосы жирные и редкие ниспадают ему на плечи и лицо, скрадывая его черты. Глаза скрывают черные, большие очки. Он церемонно берет у второго кепку и одевает ее, придерживая козырек левой и опуская его на голову правой рукой.
Высокий человек подходит к ванне один. К нему подводят первую девушку. Белокурую в изодранной одежде и кровоподтеках на лице, груди и предплечьях. На ней нет нижнего белья, сверху белая когда-то блузка, снизу черная юбка.
Пока верный страж высокого держит ее, высокий срывает с нее одежду. Он хватает ее за предплечья и просит стража отойти. Потом он берет ее лицо в свои руки и сворачивает ей шею. С немым хрустом шея ломается, и он подхватывает ее тело. Теперь в его руках лишь кусок мяса и он бросает на землю...
Тропический лес, обступивший поляну со всех сторон, зажавший ее в тиски сырости и гниения становится под вечереющим временем болотно-зеленым и таким же шероховато слизким, как брюхо лягушки.
Высокий поднимает тело девушки и, пронеся его по кругу на руках, бросает на бетонный выступ спиной. Кости позвоночника ломаются. Тело стало неимоверно тяжелым.
Высокий кладет тело в ванную. Далее к ней подводят остальных троих. Их заставляли смотреть. Некоторым из стражей обидно, что не насильничают женщин. На «жертвоприношениях», как называет это высокий, этого не делают. До «жертвоприношения» это делают многие…
Свинцовые тучи заползли за горизонт.
Высокий подходит к седовласому мужчине. (Теперь все стоят абсолютно нагие). Он отрезает у стоящей слева от него женщины левый сосок и заставляет его съесть. Никто не кричит. Трое – живые трупы, с забальзамированными в трупах душами. Седовласого начинает рвать. Высокий заставляет его делать это в ванну на труп белокурой женщины. За ним начинает рвать вторая женщина. Высокий подходит к третьему худощавому мужчине и, открывая ему рот, отрывает нижнюю челюсть, бросает ее в ванну. Поворачивается к женщине и вырезает ей ножом глаза, бросает их в ванну. У седовласого отрезает уши, бросает их в ванну. Худощавого начинает рвать. Он блюет кровью, вместе с ней из него вылезает еще что-то…
Высокий поворачивается и, смотря в камеру, начинает что-то говорить. Осталось несколько минут съемки, о чем его вежливо предупредили. Высокий закалывает тела двух мужчин и одной женщины своим кинжалом и разделывает их словно барашков, вспарывая им животы…
Грязь с башмаков и листья прибивает к земле ливень. Свинцовые и ртутные тучи заползли на небо. Жертвоприношение закончилось…
«Вакханалия вероотступничества»
Что защищают эти брошенные на дороге жизни кем-то тени, в чьих глазах копошатся червяки, по чьим венам течет грязь? Что за идею проповедуют здесь?
Все, кто еще может идти, уходят. На открытом клочке земли, среди чащи леса, в грязи, стоит чугунная ванна, набитая кровью и мясом человеческого тела.
Тени в защитных беретах оставили это место, чтобы их не нашли. Когда-нибудь сюда придут другие, чтобы опознать и захоронить тела…
Под монотонным шумом дождя лежит и молчит земля. Где-то вдалеке, в вышине неба, под густым покровом туч, светят ночные звезды. Светят и не знают, что для прижатой водой земли они сейчас мертвы…
1.
Мне приснился кошмар. Там…
Нет, это был не сон. Сегодня к нам в редакцию курьер принес запечатанный конверт. В нем была видеокассета. Когда мы включили ее… Там…
Позвали главного редактора: «Ужас! Какой же это ужас! Успеете к вечернему блоку новостей? Это будет сенсация. Великолепно…», - И он ушел, потирая руки…
Рейтинг нашего канала пошатывало. Была нужна сенсация. И хотя главного редактора отдела новостей чуть не вырвало прямо в операторской, он был доволен: «Это укрепит и может даже поднимет наш рейтинг»…
Я заварил себе чаю и закурил.
А если бы мы не показывали это в новостях? Что было бы тогда? Тогда ИМ пришлось бы устраивать такое на площадях, среди уймы народу. Позволили бы ИМ ОНИ? Может. А может, и нет…
ОНИ не могут без того, чтобы о НИХ не говорили. Значит, если НИКТО этого не увидит – этого не будет? Если у НИХ не будет возможности показать это всем другим и еще многим сотням тысячей и миллионам, то это будет бесполезным, бессмысленным.
Значит, ОНИ есть лишь потому, что есть МЫ…
2.
Всегда будут показывающие, пока есть смотрящие. Но это не объясняет всего.
По Фрейду есть эрос и танатос. В каждом человеке. Но первое и второе можно удовлетворять без убийств. Можно набить друг-другу рожи организовав Бойцовский клуб. Можно снять проститутку и в ней утопить свое сексуальное безумство. Если человек здоров психически, можно обойтись и без этого – есть спутница, есть спорт, есть друзья. Но откуда тогда берутся учителя, издевающиеся над учениками? Откуда берутся священники, растлевающие малолетних? Откуда взялся и берется, перерождаясь, все в новом и новом поколении маркиз де Сад? Значит, есть еще что-то? Что-то, что заставляет или способствует тому, чтобы один человек глумился и издевался над другим…
Не могу уснуть. Лишь закрою глаза и ко мне возвращается кошмар. Не хочу, не могу это больше видеть.
Завтра рано вставать. Нужно спать – но как? Как я могу спать, когда у меня перед глазами такое!? Как вы можете жить и видеть, покорно бредя от условности к условности, словно безвольное стадо, когда часть ваша уже зажата в тиски и раздавлена?
3.
Выкуриваю третью сигарету. На плите остывает чайник. Уже час не могу уснуть. Дождь все еще не прекращается. Уже год нет никого рядом. Холодно…
На днях виделся со своим другом. Он только что вернулся из Ирака. Еще одной страны под пятой маркиза.
«Что самое интересное», - говорит он, делая глоток и затягиваясь сигаретой. Мы сидим в баре. – «Так это то, что все: сами иракцы, арабы, евреи, европейцы. Все. Вся мировая общественность знает, зачем США влезли в Ирак. Зачем судят, зачем убивают и еще убьют многих людей. Ведь убийство порождает убийство, смерть – смерть, ненависть – ненависть, захват – вражду. Но все молчат, прикрываясь условностями и неся над своей головой лозунги какой-то там к черту свободы, демократии, равноправия, спасения…». Он замолкает на секунду, чтобы влить в себя еще немного пива. «Так что они знают?» - спрашиваю я: «Что?».
- Что они знают из-за чего американцы пришли в Ирак?
- Из-за черного золота конечно. Из-за нефти, энергетического ресурса. Из-за чего же еще? Их экономика жаждет нефти – это ее кровь. Словно вампиры США идут за ней. ОНИ сильные, а все остальные молчат, из-за чего становятся еще слабее.
- Но разве нет другого пути? – спрашиваю я и пристально смотрю на него. Словно жду чего-то. Словно сам не знаю.
- Есть – вбить ИМ в сердце осиновый кол. – он уже явно напился. Дальше разговаривать с ним бесполезно. Я вызываю ему такси и уже когда запихиваю его в него он снова говорит: «Осиновый кол для США – это альтернативные источники энергии, но они стоят огромных денег, а в масштабах такой сверхдержавы как США, эти суммы денег сверхогромны. Кстати у тебя денег нет? А то я кажется все пропил». – я достаю пару замусоленных бумажек и отдаю ему.
- Так что, все упирается в деньги? – недоверчиво спрашиваю я.
- Ну конечно, а как же?
«Ну конечно, а как же?» - повторяю я про себя и, возвратившись в бар, заказываю себе еще выпивки и выпиваю ее одним глотком: «А как же?..»
4.
На улице темно. Я иду под тусклым светом уличных фонарей. Думаю о том, что происходит. Куда к черту катится мир? Где спрятался Бог? Изрядно набрался, меня немного покачивает.
- Эй, постой. Есть курить?
- Да, держи.
Когда я достаю из кармана сигареты, тяжелый, свинцовый кулак врезается в мою челюсть. Тут же, еще один такой же, влетает в живот. Я невольно сгибаюсь от пронзившей меня боли и последний, третий удар приходится мне по затылку. Я падаю лицом в грязь. Корчась на тротуаре, чувствую, как по карманам шарят чьи-то руки. В них исчезает мой бумажник и телефон. Кто-то окликнул и руки в спешке оставляют меня. Ноги, шлепая по лужам, убегают в ночь…
Какой-то мужчина подбегает ко мне и помогая мне привстать, спрашивает все ли в порядке.
«Какой к черту порядок» - думаю про себя я. Ему же отвечаю: «Да, только что-то сильно колит в боку слева. Вот здесь» – показываю ему. Он говорит, что, наверное, сломано ребро и что лучше не двигаться…
Я сижу на мокром, грязном тротуаре, прижавшись к сетке забора спиной и откидываю голову назад, ноги согнуты в коленях. Подставляя лицо дождевым каплям я всматриваюсь в вышину неба, что скрывают тучи. Где-то там светят звезды…
- Сможешь подождать так немного? Я сбегаю вызову скорую. Здесь за углом есть таксофон.
Я соглашаюсь и он убегает. Достаю пачку сигарет. Руки их не забрали. Еще одна условность, еще один предлог. Я достаю из помятой пачки одну единственную сутулую, но уцелевшую сигарету. Закуриваю. При каждом вдохе и выдохе болит. Возвращается мужчина. Говорит, что скорая скоро будет. Говорит еще что-то. Его зовут Марк. Мне представляется памятью Марк Аврелий и почему-то кажется, что он на него похож.
Бычок, брошенный в лужу, тут же затух. Я смотрю на мириады падающих с неба изумрудов. Со мной рядом сидит человек, который не хочет меня ограбить - может потому что меня уже ограбили и у меня ничего нет? Он сел рядом и предложил свою сигарету, потому что видел, что стало с моими. Мы сидим и курим в луже под дождем. Откуда-то издалека слышится вой приближающейся сирены. Дождь незаметно затихает и уходит, напоминая о себе журчанием водосточной трубы и ржавыми каплями, падающими с крыш.
Полубог
Марк не работает. Он «что-то» вроде проповедника - просвещает людей. От отца ему досталось какое-то наследство, которого вполне хватает на безбедную жизнь.
За то время что я находился в больнице мы часто разговаривали. Я рассказал ему о том, что меня тревожит, и что я думаю. Сегодня он пришел ко мне и сказал, что в конце недели летит в Тибет. Там живет его духовный наставник. Запад движется на Восток. Туда, где рождается солнце. Я сначала отказываюсь. Мол, работа, дела. Он смотрит на меня и улыбается. Я понимаю, что это все чепуха.
Сегодня, заштопанного, меня выписывают. В конце недели мы с Марком летим в Тибет. Может быть там «что-то» есть?..
Глава 2. Лабиринт
По многим дорогам идти, ни одной не видеть. Слева и справа пути - вперед и назад идти.
Шаг за шагом, делать ходы,
Только не я это,
И не ты…
Время как бессмысленная необходимость
Где один там и двое.
Каждый шаг и мысль порождают новую ветвь лабиринта, на которые он разветвляется бесконечно.
Сегодня в лабиринте выпал снег. Когда взошло солнце пришлось надеть темные очки - свет, отражаясь от снега бил по глазам. Идешь по бархатному ковру. Повсюду чистота.
Сделав пару шагов я вспомнил, что сегодня не собирался никуда идти. Стоило мне лишь задуматься об этом, как моя мысль породила новый рукав, который отделился от единственного пути, по которому я шел, такого же точно, словно зеркальное отражение. Данное происшествие уже давно перестало вызывать удивление. Многие наверняка бы назвали это чудом, но только не тот, кто привык видеть это чудо слишком часто.
Если идти все время прямо есть шанс выйти.
Прямо идти возможно, но интереснее и заманчивее та возможность, которая говорит, что прямо можно и не идти.
Завернул в рукав. Прямая дорога исчезла.
Прошел еще немного вперед, пристально вглядываясь вглубь и постоянно ожидая того, что должно что-то произойти. Смотрел вперед, в стороны, вверх и не заметил как на что-то наступил правой ногой. По опыту зная, что отрывать резко ногу не стоит, опускаю глаза вниз, вместе с тем жутко боясь их опустить. Силой воли заставляю себя посмотреть. Царапина на носке, черные шнурки полуприкрытые штаниной, пока ничего не видно. Ботинок старый, грязный и страшный, но не чужой, а мой. Поднимаю ногу, предварительно сняв очки и положив их в правый нагрудный карман на липучке. Все, считаю себя готовым. Резко поднимаю ногу, отпрыгиваю назад от испуга, а испуг в свою очередь от меня, когда я вижу то, что было под ногой - часы…
Иду дальше. Снова надел очки. Шагаю под монотонный цокот цикады стрелки секундных часов (часы сломаны - минутная и часовая стрелки замерли на 8:30 утра).
Сколько сейчас времени не знаю. Сначала по этому поводу переживал (особенно когда нашел часы и узнал, что они идут). Идут правильно, но зря, потому что все остальные стоят (минуты и часы). Потом подумал, что нет никакой разницы который сейчас час. Иду дальше и пока вроде бы нормально. Единственное, что вносит дискомфорт это холод и влага из полуживых ботинок и щемящее чувство голода из желудка.
Пришла в голову мысль о незначительности всего значительного в тот момент, когда необходима самая малость.
Просыпается чувство голода. Начинаю нервничать и есть снег. Белый и чистый снег лучше, чем черная и грязная земля, что была вчера ужином.
Сегодня на завтрак чистый белый снег.
Я нашел часы.
Когда рождаешь мысли не специально, новая ветка появляется справа, когда специально - слева. Ошибки быть не может.
Нужно подумать специально, может быть слева будет что-либо более полезное, чем испорченные часы.
О том, что может быть, и чего нет. Объявление о пустом месте
Рукав таки появился слева, но утром, в 8:30.
День начинался ясный и теплый. Я уже опаздывал и поэтому не стал соблюдать утреннюю церемониальную процедуру пробуждения - лишь вымылся и выпил чаю.
Захлопнул дверь и вылетел в коридор, успев бросить на ходу «доброе утро» соседке.
Не вдаваясь в подробности можно сказать, что ничего знакового до полудня не произошло. Куча разных мелочей рассматривали себя, отражаясь в моих глазах не соблаговоливших рассмотреть их. Я уже было подумал, что произойдет «ничего», как всегда, но на глаза попалась свежая газета с объявлением о самоубийстве.
Большими и жирными буквами был выделен заголовок колонки на первой странице, гласивший следующее:
Объявление о самоубийстве
Сегодня, 21.04 в 13:25 в нашем
городе девушка по имени Магда
прыгнет с последнего этажа дома
№17 А по улице Вавилова
Я перечитал еще раз и все же ничего не понял. Сначала подумал, что таким экстравагантным способом себя пытается прорекламировать какая-нибудь новая, никому еще неизвестная рекламная фирма, но нигде не обнаружил сноски о том, что это рекламная информация. Может чья-то личная шутка, но это был раздел «свежих» новостей и рядом была статья о принятии закона «О запрете курения в общественных местах», в котором нашли отражение мнения как курящих, так и не курящих горожан, а также сводка экономических показателей за первый квартал текущего года. Следовательно информация вполне серьезная. Часы показывали 12:57 (до обеда три минуты). Перекушу чего-нибудь по пути, на обед нет времени - интересно.
Спустился на лифте в фойе, а там уже целая куча народу засобиралась и все такие разные, что трудно различить, кто есть кто. Я не стал смотреть на людей и попытался улизнуть от толпы. Пробираясь сквозь нее к двери за что-то зацепился. Сначала не обратил внимание и продолжал движение, но после окончательной остановки всего тела, наконец, оглянулся и увидел знакомого. Его звали Грэк и он работал в отделе спортивных новостей этажом ниже.
- Ты в курсе?
- В курсе?
- Да, Магда, девчонка из криминальной хроники. Она каким-то образом всунула свою статейку в сегодняшний номер. Объявление о самоубийстве. Шеф подумал, что это злая шутка и вызвал наборщика. Наборщик сказал что «объявление» ему принесла Магда (впрочем, как и всегда). Он сначала подумал, что это ошибка, но Магда его уверила в том, что это не так. После этого шеф вызвал к себе в кабинет Магду и вот тут-то все и завертелось. Секретарша отправилась в отдел, а Магды то там нет. Всех подняли на уши, всю редакцию перерыли, а ее нет. Позвонили домой - никого. Мобильный - молчит.
Все время своего рассказа Грэк активно жестикулировал и сейчас заехал по затылку какой-то дамочке тыльной стороной ладони: «Ой, извините. О черт, Меги! Ты уже слышала?..» - «Да, да…»
Я решил, что это как раз тот момент и поспешил смыться.
Выплыв с потоком на тротуар я оказался в другом, еще более сильном потоке, словно вода из водосточной трубы влилась в поток воды сточной канавы. Я думаю, что не доставит затруднения понять мои чувства в тот момент. Да, это правда - я чувствовал себя мусором, алюминиевой банкой несущейся в грязевом потоке сточной канавы с обреченностью утопающего, несущегося в бурном потоке Нила, все дальше от своих истоков в неведомую даль, сквозь сито времени, все дальше от поверхности вглубь, вниз, вместе со всей цивилизацией обуглившихся трупов бычков, недокуренных папирос, фантиков от конфет, оберток и коробок разного рода вещей, использованных вещей, которые уже не нужны, вещей, остаток жизни которых пройдет в канализации.
На ходу загрузился фастфудовской едой и плыл дальше. Когда до дома №17 А по улице Вавилова оставалось всего пара сотен метров и один угол дома №15 я обратил внимание на то, что поток людей, обычно протекающий параллельно улице Вавилова и не соприкасаясь с оной сегодня изменил течению своего времени и, забыв о своем прежнем русле, изогнувшись в левую сторону на 90;, бросился на дом №17 А, образовав на близлежащей территории в низине неспокойное озеро, заболоченное и по берегам заросшее тиной…
Она скользила по волнам моих чувств. Она куталась в воротник моей плоти. Она лепила меня из меня, словно податливую глину, таящую в ее руках.
Оконечности материка тела омывал океан. Бесконечный океан чувств, что на ладони у горящего бога.
Жар тела передаваемый глине мешал ей затвердеть. Мед, которым ты текла, заставлял ее таять. Удивительный мед, ласкающий горячий бальзам.
Собирал кончиками пальцев, словно листья росу, горячий мед, сочащийся сквозь поры твоего тела из глубин твоего огня.
Я вожделел тебя всем сердцем, всем телом и хотел сплести навеки наши сердца и тела.
Я загорелся твоим огнем. В огне задыхаясь от страстного жара, на алкающих языках и губах наших телесных душ сгорало без следа время…
…Я решил избежать встречи с ним. Пройдя краем заболоченного озера, нырнул в черное пятно стены, в которой покоилась дверь. Изуродованное лицо коридорных стен в кровоподтеках (следствие изношенности их кровеносных сосудов и кишечника, выражавшихся в непотребной работе калорифера и канализации), изувеченные лица дверей в язвах изодранных в клочья материй. Чем ни манифест прогорклой желудочной совести нашего лабиринта?
13:21, а еще осталось три лестничных пролета.
Магда захотела покурить, затянуться в последний раз последней сигаретой. Сигарета в губах ждала огня. Огня не было.
- «Растакой день, растакая я - дура». Подумала Магда. Встала с парапета и облокотилась о заграждение края крыши.
- Ну, ничего себе. Сколько людей приперлось посмотреть на Магду (не будем поправлять Магду говоря ей о том, что они пришли скорее поглазеть на то, как она будет падать и расшибется в лепешку. Не стоит. Пока).
Как зажигалка и сигарета спасли жизнь человеку. Имя нашему герою Никто
- Привет.
- Привет.
Мужчина отпустил дверь и, она захлопнулась.
- Город как на ладони - мужчина приближался. Он был совсем близко, шел на женщину, дышал ей в ухо, целовал ее глаза, прикасался к темному треугольнику ее волос, он почти вошел, когда решил повернуть и встать рядом. Мужчина владел огнем и поделился им с ней. Магда была довольна.
Прошла целая вечность за один миг.
- Ты часто здесь бываешь? - спросил мужчина, глядевший куда-то вдаль, прямо перед собой, но в сторону от нее.
Магда молчала.
- Ты не хочешь говорить?
Магда молчала.
- Я прихожу сюда, когда чувствую, что мне все осточертело. Стою здесь, на краю, смотрю на небо, выкуриваю сигарету и прыгаю вниз. Ты ведь за этим пришла, не так ли?
Магда молчала.
- Я прыгну. - после некоторой паузы, решительно сказала она.
- Я верю - сказал он.
- Я говорю серьезно.
- Я тебя не обманываю - мужчина, излучавший спокойствие духа смотрел ей в глаза.
Толпа устала ждать. Кто-то не выдержал и крикнул: «Вы что там, уснули что ли? Чего вы ждете?» Кричал таксист, в серых льняных штанах и коричневом вельветовом пиджаке, надетом на черную кофту. Он уже пятнадцать минут тщетно пытался принять заказ на другом конце города, но из-за собравшихся людей, давивших друг друга, смотрящих заворожено вверх и не обращавших ни малейшего внимания на то, что происходит внизу, а, следовательно, и на таксиста, не мог тронуться с места. «Ну, давайте, давайте! Немного в сторону, в сторону!» - кричал таксист, и клаксон вторил ему истерикой: «мне нужно спешить, у меня заказ!».
«Да заткнись ты! Ничего с тобой не случится, если ты останешься здесь и не откликнешься на вызов. С работы тебя не уволят!»
«Ишь ты, какой умный. А если и так, то что ж мне денег лишаться из-за какой-то там дуры» - таксист запнулся, людей вокруг было много и все они чего-то ждали, и хотя никто из них не знал чего именно, всем им хотелось оправдать свое ожидание чем-то достойным, хотя бы формально (пусть оно в действительности будет и не так), а таксист, называя эту причину дурой, тем самым превращал причину их стояния в глупость - им этого не хотелось… «А чего вы на меня так смотрите? Кто она, по-вашему?»
Кто-то из толпы, видимо самый гуманный, решил взять разрешение этой ситуации на себя: «Какой же вы мелочный. Здесь можно сказать трагедия разыгрывается на наших глазах. Человек хочет умереть, а вы думаете о своих серебряниках».
- Ну, серебряники не серебряники, а все же это моя работа и мой хлеб. На них я ем и пью, и плачу необходимую сумму городу и…
- Все, хватит! Замолчите! Вот возьмите и заткнитесь
- Ну что же вы так сразу прямо заткнитесь?
- Что – мало?!
- В самый раз, только не нужно мне ваших денег. Я не побирушка какой-нибудь
- Да ладно, не надо нам тут рассказывать. Знаем мы вашего брата, - вмешался третий.
Любое зрелище или событие, которого ждешь слишком долго, а оно все не наступает, вызывает эффект недержания – удовольствия там или предвкушения – для кого как. Они постепенно вытекают из организма, словно бензин из пробитого бака. Бензин все льется и льется до тех пор, пока наконец не наступит момент, когда мотору внутреннего сгорания не хватает его даже для того, чтобы завестись. Мотору требуется горючее, человеку – контакт. Контакт для того чтобы подпитать свой организм бензином. Человек контактирует с окружающими его, такими же пустыми баками в области удовлетворенных чувств, вследствие чего узнает, что удовольствие, каким бы оно ни было, иссякло повсеместно, словно капля живительной влаги растворилась в песке пустыни. Но так как ничто не появляется из ниоткуда и не уходит в никуда, а лишь превращается в нечто или заменяется чем-то, нехватка удовлетворенности с лихвой заменяется неудовлетворенностью…
Пока толпа решала чем же ей утолить жажду впечатлений и бушевала, превратившись из каплей стоячей воды в искры бегающего огня, крыша дома №17 А по улице Вавилова опустела и на ней остался лишь тот, которого зовут Никто…
Никто и еще кто-то
Человек
Ты дьявол и Бог,
В одном лице;
Ты все, что есть для тебя на земле.
Ты был и не был,
Ты жил во мне,
И умер,
Чем доволен вполне…
Грузные тучи теснились на горизонте. Осунувшиеся лица с впалыми и отечными глазами гор мокли в темно-синей тишине моря. На камнях, тенями, скитались навьюченные жизнью, обескураженные, внемлющие приближению бури два оттиска человеческого силуэта: Никто и рядом с ним еще кто-то. Этим кем-то и была Магда.
Они ушли проулками от застывших в своих движениях прохожих. Сначала несмело пробираясь сквозь нестройные ряды отступающей армии полукровок свободы, зачатых от любви и ненависти. Они все смелее уходили. Все тверже с каждым порывом ветра становился их шаг. Все уверенней взгляд, ранее с опаской ютившийся на обрывках мостовых и тротуарах. Сначала отползали, затем бежали, после остановились и просто пошли. Шли не так долго как хотели и не так быстро как могли, но все же туда, куда им нужно было идти. Они бы прошли так еще не меньше половины жизненного пути, так же уверенно и свободно шагая к своей цели, а может быть и всю оставшуюся жизнь, но дорогу им преградило море – бесконечное море, в глубине которого зарождалась буря…
Слепой котенок
Наконец-то проснулся. Сегодня в лабиринте темно – приходится пробираться на ощупь. Если бы знал, что будет темно – прихватил бы фонарик, но лабиринт не сообщает ни когда в следующий раз пригласит к себе, ни что он от тебя захочет. Ты просто попадаешь в него, а потом ищешь выхода, прекрасно при этом зная, что выход лишь иллюзия, лишь новый вход. Лабиринт вбрасывает тебя в свой мир слепым котенком.
Хорошо еще, что сегодня нет дождя, иначе был бы уже весь в грязи. Пока курсирую от стенки к стенке. Вспомнилось, как в детстве боялся темноты, как прятался от кого-то под одеяло с головой и потел от жары. Этот кто-то был всемогущим воплощением абсолютного зла и страха, но несмотря на это, казалось, что меня спасет одеяло – иными словами неведение. То, что я его не вижу, тогда для меня означало, что его нет.
Даже сейчас, ночью, когда бывает страшно, я прячусь под одеяло. Днем такого о себе не скажешь. Я подумал. Отойдя от стороны, которую ощупывала правая рука, переметнулся на левую – я ждал. Сделав несколько шагов в ожидании рука слева нащупала деревянную скобу, затем дверь, после – дверную ручку. Я остановился затаив дыхание и стал прислушиваться к тому, что было за дверью. Отдельные, особенно пугающие и заставляющие насторожиться странные звуки. Боюсь открыть дверь, не зная, что скрывается за ней. Что это – самосохранение рождающее страх или бессмысленные предрассудки «закрытых дверей», «отдельных странных звуков» и темноты? Не знаю. Знаю лишь одно, что особенно страшно тогда, когда не знаешь чего бояться. Но дверь нужно открыть и я собираюсь это сделать – это я знаю наверняка.
Дверь открывается абсолютно не слышно. Она скрывала небольшую детскую комнату, в которой видно детскую кроватку без порогов, какую-то старуху, детали игрушек и машинки, разбросанные на полу и мою любимую железную дорогу, и поезд, и себя в кроватке и какую-то старуху надо мной. Комната находится в полумраке, который разрезает напополам лунный свет, что льется из окна. Стою, прижавшись к стене, не закрывая, придерживаю дверь правой рукой. Затаился. Слежу из темноты за тем, что происходит в комнате.
Фея подошла к кроватке маленького мальчика, наклонилась и теплыми, влажными губами прикоснулась к его маленькому рту. Она присела на краешек кроватки, где сидела старуха. Но где же старуха?! Я и не заметил, как она исчезла. Может быть, мне просто показалось и, ее никогда там и не было? Наверное, это была просто тень.
Смотря с нежностью на маленького мальчика, фея погладила его по щеке, потрепала за носик, прошуршала в волосах…
Схватила его, обхватила руками и жадно впилась в его губы своими липкими, старческими губами…
Маленький мальчик (теперь это уже был я) проснулся со следами старухи на своем юном теле – укус на губах в кровь, сизые печати желания феи на предплечьях.
- Сука, ты просто сука! Сука! Сука! Сука! – кричал я в темноту.
- Сука, сука, сука…- отзывалась она.
- Сука! – кричал маленький дьяволенок на маленькой кроватке в ночной агонии, глядя из маленькой комнаты мне в глаза.
План:
1-й день государства двоих
2-й
3-й
4-й
5-й
6-й
7-й
n-й – период полураспада
n-й +1 – зарождение новой частицы
n-й +2 – рождение ядра
n-й ;1 – время, как бессмысленная необходимость…
Это план – путь, по которому должен пройти я, чтобы закончился рассказ. Рассказ о лабиринте судеб, в котором жизни людей по отдельности ничего не значат, вместе с тем образуя все. Лабиринт «меня» для моего «я» – ходы, лазейки для многих других «во мне». У каждого из них и из нас есть свой лабиринт из всех, из каждого и из «него». Каждый «я», каждый «во мне» и каждый «мы». Лабиринты «нас» сплетаются, сходятся, разъединяются, взаимодополняют друг друга и исключают всех из «себя» и каждого из «нас» «во мне»…
Где-то играет Трио Жака Лузье, кажется Satie: Gymnop;die #1 - 1. Variation 1.
Я действительно хотел закончить рассказ и закрыть дверь в свой лабиринт навсегда. И не только для всех – в первую очередь для себя, но лабиринт не закрылся. Как только я подумал о том, что дверь в лабиринт заперта, появилась другая, слева, открытая. Я не могу не войти в нее, потому что это единственный выход. Выход-вход – возможность, интерес, безысходность – всего лишь один шаг и абсурд. До абсурда доведен ход, дверь выхода-входа, до абсурда доведен «я», мои дни-ночи, практически все, что есть, но только не сам лабиринт – он вне абсурда.
Когда нет плана, которому стоит следовать
Мое «я» просыпается утром и не знает куда идти. Не знает, потому что у него нет моего плана. Потому что не знает, какие именно шаги ему нужно сегодня предпринять. И дело тут не в желании и необходимости предопределенности, а в том, что я слишком часто спрашиваю «его» – «Зачем?»
Допустим, если бы мое «я» знало, что мне сегодня стоит съездить в Каракас и посмотреть в глаза человеку, который утверждает, что когда ему хочется плакать, он не плачет, мое «я» бы так и сделало. Сначала бы выбрало «как» и уж затем сколько (времени, денег, чувств, мыслей) и отправило бы меня в путь, но оно не знает…
Теперь, когда свет погас, видеть стало намного легче. Мы долго сидели у моря и смотрели вдаль. На сырых камнях остались наши тени. Нас заставил уйти дождь. Не хотелось мокнуть. И, хотя Магда находилась уже на пограничной территории между Севером и Югом, ей было не безразлично заболеет она или нет. Она сомневалась в правильности выбранного пути – начала бояться и сидя на камне у моря под дождем, вместе с незнакомцем, ощущала всем своим телом холод и сырость одиночества и пустоты.
Магда вспомнила о тепле огня, увидев вдалеке моря раскачивающийся на волнах тусклый свет. Рыбацкая лодка спешила спрятаться в норе порта от лап штормовых лап хищника бури. Никто предложил проводить ее домой (огонек рыбацкой лодки приближался). Он помог ей встать и, взяв за руку, повел прочь от камней (еще немного и лодка будет в порту. Рыбаки предвкушали радость встречи с близкими: кто-то с женой и детьми, с которыми обязательно что-нибудь да приключилось; кто-то с родителями; кто-то с баром; кто-то с бильярдом и лишь никто с рыбаком). Никто провел Магду между огней чужих домов и темноты улиц, довел до двери ее дома и, остановившись, отпустил ее руку.
- Ты не зайдешь?
- Нет, мне не стоит.
- А если я попрошу тебя? (Руки рыбака бросили швартов, сталь причала покорно его приняла. Стук сердца лодки на время затих. Стая рыб замерла навсегда. Рыбаки уходили в ночь. Огонек на мачте погас. Укрывшись в норе, зверек готовился переждать бурю).
Теперь, когда свет совсем погас, стало легче видеть – лодку у причала без зажженного фонаря, пустые сети, уже без улова, рыбаков-мгновений, уходящих, чтобы вернуться.
1-й день Государства двоих
Просыпаюсь в одной постели с Магдой. Она прижалась ко мне спиной, абсолютно нагая и беззащитная. Безраздельно чувствую ее и свое тело, мое размякшее полнящееся усладой тело. Оно так беззащитно перед ней…Магда рядом, вместе со мной. Она еще не видит этого. Еле слышно ее легкие полнятся нашим воздухом. Воздухом нашего дня. Кости, кожа, хрящи, сухожилия, мышцы – все это образует сейчас не просто два куска материи, в них нечто большее, гораздо большее. Не знаю, возможно ли это, но в это мгновение оно больше, гораздо больше того, что может быть.
Вдыхаю аромат ее волос, целую плечо, нежно, почти невесомые пальцы касаются ее тела, медленно скользят, словно бредущие вдаль странники, изучающие каждый изгиб территории тела, каждую ямочку, каждый бугорок и когда ладонь находит в этом волшебном по красоте, до конца неизведанном и загадочном мире ее бедра, чувствую, как с неимоверной силой все мое тело влечет даль. Сначала медленно и неуверенно, словно с опаской, моя плоть наливается кровью, а желание крадется к темному треугольнику ее волос, затем все смелее и уверенней сквозь таинство, без оглядки, вглубь тысячелетней тайны проникает живительная сила и там, где она соприкасается с ней – оживает время, там, где начинается жизнь, я словно мучимый непреодолимой жаждой странник прильнул к ее источнику.
Шаг, до и после
Мое «я» проснулось. Проснулось вчера или сегодня? Открываю глаза и вижу серебро, застывшее в стекле времени – или за стеклом? Теплый, белесый комочек материи рядом со мной – это «я»? Разве я могу быть чем-то? Чем-то вне меня? Как всегда с утра больше вопросов, нежели ответов. Не то, что ночью. Слишком много неясностей, сомнений. Единственная неоспоримая истина – это Магда, которая рядом. Рядом, но с кем? Разве же это я радом с ней?
Встаю и, не одеваясь, иду на кухню. Шлепаю босыми ногами по холодному полу. Синее пламя вырывается на свободу и слизывает влагу с пузатого, нержавеющего чайника. Холодно. За окном воет ветер. Ноги скоро совсем посинеют и отвалятся, разлетевшись на мелкие кусочки по полу словно лед, а когда придет снова тепло, растают, превратившись в лужицы воды на полу в кухне, которые ты вытрешь со временем, как только обнаружишь, половой тряпкой…Надутый чайник засвистел и пронесся мимо меня словно паровоз. Чуть не задел. Придя в себя, сделал чаю. Ты еще спишь. Сделав глоток, я думаю о том, что ты ведь даже не знаешь как меня зовут, – сказала, что «я» в имени «Никто» тебе гораздо больше нравлюсь, чем «я» в ком бы то ни было с конкретным именем. Быть может, когда проснешься, ты уйдешь навсегда, оставив по себе лишь вневременную дымку. Тогда я не смогу тебя вернуть, но, ты пока все еще спишь.
Тихонько прокрадываюсь мимо тебя, чтобы не дай бог не разбудить и достаю из-под кровати брюки – в них сигареты и зажигалка, они все еще на крыше. Закуриваю и вспоминаю, как увидел тебя в первый раз. Строгий деловой костюм – это единственное, что было в тебе делового. Манерная, упругая, если так можно выразиться, стройная, знающая свою ценность, в отличие от тех, что знают себе цену. Шатенка с миндалевидными, чуть зеленоватыми карими глазами. Изысканная Мегги (которую на самом деле звали простой Ларисой, так уж было принято в офисах иностранных компаний) лишь по одной твоей походке нарекла тебя «сукой», потому как она сама была профессионалкой по этой части и толк в этом знала. До этого я работал в редакции уже год. И за этот год успел переспать профессионалкой из моего отдела, иначе и не назовешь (бывает такое, я вижу, что вы знаете, не стоит отрицать) и рыбкой прилипалой (это знакомые такие) из отдела спортивных новостей. Остальное было не в счет (захотите подробностей – читайте между строк в выпусках нашего журнала с 7 января 2001 г. по 18 марта 2003 г., все так делают).
Закуриваю вторую сигарету. Вкусный чай. Кажется, ты просыпаешься. Ну вот, ты открываешь свои глазки и смотришь на меня, слегка задумчиво и… улыбаешься. Это значит, что мне пока все еще везет. Ты проснулась, а я?
Мелочи
Мысли-дешевки роются в моей голове, словно бомжи в мусорнике. Мысли-бомжи в моей голове. Если честно, то вчера я всерьез подумывал о самоубийстве. Сегодня – думаю о тебе. Я хочу, действительно искренне и безмерно, чтобы ты жила. Но не просто жила, а хотела жить или хотела хотеть, как вам будет угодно.
Сейчас я сижу на стуле, покрывшимся струпьями отлетающего лака. Ты ушла в город – сказала, что у тебя дела. Я не уточнял – к чему это? Напротив меня, на стене, висит зеркало. Я вижу в нем покрывшегося струпьями человека, сидящего на новом, недавно отлакированном стуле. А где же я? Мириады зеркальных черных точек-мух – сомнений часов облепляют все тело человека в зеркале. В зеркале, напротив меня, сидит черная, копошащаяся масса мух-сомнений, принявшая форму человека. Неожиданно, словно по сигналу, когда звонит звонок, словно от взрыва, черные точки мух разлетаются в разные стороны и в зеркале встает со стула нагой юноша. Чистая белая кожа его словно из слоновой кости. Яркие, красочные и завораживающие глаза у него. Он пристально всматривается в меня. Потом улыбается и уходит вдаль, в глубину зеркала. Я ошарашенный, встав со стула, подхожу вплотную к зеркалу и смотрю в него. Разглядываю свое лицо, руки, ноги, притрагиваюсь к ним и прихожу к выводу, что я есть. И теперь, когда юноша ушел, нет лишь моего отражения.
Немногим позже я снова закуриваю. Делаю глоток чаю. Я нахожусь в маленькой комнате, где в стене около кровати есть окно с видом на море и горы. На кровати, прикрывшись одеялом, лежит Магда – видимо это уже новый день. Она проснулась и, посмотрев на меня спрашивает: «Зачем ты ушел от меня? Возвращайся». Сомнения рассеиваются, словно утренний туман с приходом светлого солнца. Магда меня видит. Мне мое отражение сейчас не особенно нужно. Магда и я в тепле. За окном пошел дождь. За окном осень, а у нас только что начали распускаться весенние цветы.
Куда ведет меня моя жизнь – не знаю. Куда веду ее я? Знаю лишь, что за мной почти ничего не осталось. Прошлое съедает пустота.
Почти конец
В лабиринте осталась одна открытая дверь. Вроде бы последняя. Мыслей больше нет. Я открываю ее и увольняюсь с работы. Мы с Магдой уезжаем на Юг. Здесь почти всегда, когда есть солнце, тепло и солнечно. Цветут акации, воздух напоен ароматом жасмина, у реки напевает свои странные песни ветер. Мы сняли маленький домик вдали ото всех. Здесь редко когда кто бывает. Мы живем сегодня.
В своей одинокой жизни я не был притязательным и постоянно откладывал деньги, продал свою квартиру и аннулировал счет в банке. У Магды тоже немного осталось. Этого хватит нам на какое-то время.
Написал письмо матери. Она приглашает нас на выходные – безумно рада, что я наконец-то не один. Магда оживилась и стала придумывать какой бы нам подарок привезти. У Магды не осталось родственников. Мать и отец погибли – разбились на машине по дороге с работы домой, не оставив ей ни сестер, ни братьев. Магда рада, что у нее появляется новая семья.
Радом с домом сосняк, за ним горы. Здесь в долине хорошо и уютно. Я безумно рад и счастлив – дышу каждым мгновением, и мы хотим хотеть быть. Мы живем в прекраснейшем государстве из всех, что когда-либо создало человечество – государстве двоих. Сегодня ровно 33 дня с того времени, как мы стояли с ней на крыше. В нашем государстве нет городов с чужими домами и кривыми улицами, нет толпы, глазеющей на самоубийцу, здесь нет мух. Над горизонтом просыпается новый день. Встает солнце. У Магды будет ребенок…
Наверное, это лучший конец из всех, что только можно придумать. Только так и стоит заканчивать рассказы – без смерти и даже без намека на ее появление. К сожалению – это от меня не зависит. Но в какой-то мере зависит от тебя, читающего эти строки. Поэтому, если хочешь, дочитай рассказ как-нибудь, потом или вообще не дочитывай, как тебе будет угодно. Ты можешь даже оставить его неоконченным, если тебе так заблагорассудится. Но не я, к сожалению.
Недавно объявился Марк. Подкинул работенку. Одна крупная компания заказала его приятелю документальный фильм о становлении республик на черном континенте. Им нужен человек, который сможет слетать туда, увидеть все собственными глазами и набрать нужный материал. Марк порекомендовал меня. Ну, что ж – это ведь кстати, не так ли? Ведь совсем скоро у нас с Магдой будет ребенок, и деньги нам понадобятся. Тем более что ни они, ни я сейчас не работаем. Я решил лететь.
Магда не хотела меня отпускать. Говорила, что итак проживем. В какой-то момент я даже с ней согласился, но меня что-то тянуло, не оставляло желание найти то самое, что то ли было утрачено мной, то ли не принадлежало мне никогда. На Востоке я уже был. Может быть еще дальше на Юге, в Африке…
Африканское солнце
Иногда я спрашиваю себя: «Кто такой Марк?» и не могу ответить. Не тот ли это юноша, что примерещился мне в зеркале, когда мы были в первый раз вместе с Магдой?
Перед отлетом, Марк оформил на меня крупную страховку. Не то чтобы я думал о деньгах, но Магде они понадобятся. Вспоминая тот вечер, когда я в первый раз встретил Марка, я спрашиваю себя: «А встречал ли я его?» был ли тот человек, что оказал мне помощь настоящим, живым человеком?
Сегодня меня уже зовут Эрнест. Это имя придумала мне мать, когда мы с Магдой навещали ее в Париже, сейчас так модно и это поможет оставить все плохое в прошлом. Мама и себе взяла новое имя, когда переехала в город влюбленных после того, как вышла во второй раз замуж, иногда людей совершенно ничему не учат их ошибки. Его зовут Мишель, он француз и в принципе он мне нравится. Мама предлагала и Магде взять новое имя, но она решила оставить себе прежнее. Магда на 7-м месяце. Влюбленная мама предложила Магде подождать моего возвращения в Париже, сказав, что «это то самое место душечка», – так и сказал, господи прости, причем основной акцент, перенеся на «душечку», а не на «место». Я спокоен и счастлив оттого, что две любящие меня женщины, два самых дорогих мне человека, вдвоем будут заботиться друг о друге и о ребенке. Будут любить его и к этой любви присоединиться частичка моей любви, в полной мере отражающаяся в их любви ко мне, перенесенной на малыша. Счастливец.
Лишь сейчас начинаю понимать, что «никто» исчез. Теперь «никто» это кто-то, кто-то – Эрнест, с его любовью и важным заданием летящий на самолете первым классом (оплачено марком) на африканский континент. Лечу и продолжаю жить в Магде, маме, ребенке и чуточку в Мишеле, а также почти живу в потаенных уголках сознания профессионалки, рыбки-прилипалы и еще некоторых, но надолго ли?
После посадки
Мальчишки в хитоновых повязках бегают по двору, испещренному гниющими трупами. В воздухе повис блеклый смрад. Тысячи минут с сотнями часов стоят за стенкой потускневшей Мекки. Плакаты с рекламными лозунгами пестрят призывами потакать своим желаниям, идти на поводу у своих потребностей. Приглядись, эти глаза, что смотрят с неотступной болью жестокости, руки держащие автомат, ноги искалеченные шрамами от безликих дорог, души, в рабстве у ничтожной идеи. Еще пару месяцев назад они были детьми и гоняли по этому самому двору мяч…
Эрнест встал с грязной скамьи и пошел по направлению к отелю «Гранд де Вуа», где остановился на неделю, что затянулась на месяц. Когда он прилетел в Руанду, то сначала не верил, что страна тысячи гор может принять такой вид. Не верилось и мне, спрятавшемуся где-то в глубине Эрнеста… В буклетах турагентств вы и сейчас можете наблюдать райскую картинку Юга: звездное небо, под ним горная гряда пышными россыпями ярких гирлянд, увенчанная серебристой бахромой лунного взгляда. Уже в самолете я думал о милом африканском закате в беспечных, баюкающих тонах черных жемчужин покинувших рабство диктаторских форм…
«Глупый европеец». – именно этим приветствовал Эрнеста таксист в аэропорту Кигали, столицы страны. Да, действительно глупый европеец, подумал Эрнест, переходя улицу Сент. Дупьен, некогда оживленную площадь напротив рынка Сент. Доминик. «Что делаю здесь я, глупый европеец?»
В окне напротив зажегся свет – «пора в отель», – через полчаса-час станет совсем темно и тогда даже собаке на улице, съежившейся в калачик, никто не гарантирует безопасности. Солдаты «регулярной» Руандской национальной армии, изредка появляющиеся на улицах днем, ночью исчезают, словно растворяются в темноте их темнокожие лики. И тогда по городу начинают бродить живые тени Высокого – повстанцы, бесстрастные мясники человеческих судеб.
Я дописываю письмо и прячу его в карман, опускать в конверт бессмысленно – оно никогда не будет отправлено. В письме я пишу о том, что, наверное, мне придется здесь задержаться еще на какое-то время, а также, что безмерно люблю. Люблю и подписываю: Эрнест. Поспешно собираюсь и ухожу…
- Как прошел день? Я оставил вам немного кофе и сигарет, – говорит администратор, бармен и метрдотель в обличье стареющего, но еще сохранившего в глазах искру жизни человека. Его зовут Наому.
- А как же газета? - спрашиваю я.
- Нет, вы же знаете, что после закрытия аэропорта, мы потеряли всякую возможность обмениваться информацией с внешним миром.
Наому сказал «внешним», Эрнест явственно слышал это, но осознал по иному – «чужим миром». Несмотря на их дружественные отношения, им никогда не стать друзьями, никогда не понять друг друга, потому что они разные: «другие» как сказал бы Наому, «чужие» – как услышал бы Эрнест. Европеец со своим осознанным внешним миром и африканец, с ярким и не до конца осознанным внутренним.
Когда я опустился в кресло с чашечкой кофе и затянулся сигаретой «Голуаз», привезенной из Парижа, мне стало легче. Достав письмо из кармана, то самое, для моих любимых, что уже никогда не отправится в свой путь, неоновые фонарики речных такси медленно поползли по телу Сены. На волнах вечернего воздуха поплыл запах французских булочек и всеобъемлющего спокойствия, уверенности в завтрашнем дне…
Когда я открыл глаза, все исчезло. Здесь все было иначе. Дым «Голуаз» вился к потолку, отражаясь в сумерках от серых стен. Эрнест заснул в полумраке пыли, в руинах терпких, кисло-сладких воспоминаний, в ванильных снах французских булочек. Ночью он смутно, сквозь сон, слышал немой шум, долгую возню вперемешку с чьими-то стонами на первом этаже. Потом топот чьих-то ног, кто-то выбил дверь и вошел в его комнату. Он накрылся с головой одеялом…
«Глупый европеец», подумал Эрнест. Он не проснулся, потому что все это было в другом нелепом и жестоком мире с кровавыми порезами на груди, с чьими-то душераздирающими стонами за стеной; мальчишками, держащими в руках орудия смерти, при этом глупо улыбающимися тебе; с перерезанными сухожилиями на руках и ногах, когда просто надоедает убивать, но все еще хочется видеть смерть. Это все осталось позади, в том, таком чужом для Эрнеста мире…
Последние недели Эрнест жил в долг, другой бы прогнал его, но только не Наому. И хотя они прекрасно понимали, что ждать чего-то хорошего от этой жизни здесь в период так называемого демократического переворота и становления республики так по-европейски, они продолжали верить или точнее говорить о ней за чашкой кофе и едким дымом «Голуаз». Вот они сидят на веранде, укутавшись своими сонными взглядами за горизонтом в первых лучах красного, африканского солнца. Они ждут уже не надеясь, видят – далеко не все и не всегда. Несмотря на то, что им никогда не понять друг друга, как неосознанные друзья, они будут молчать и Эрнест никогда не ответит на мучивший его с первого дня прилета вопрос «Почему?», а Наому не позволит себе спросить «Зачем?»…
Ну, вот, пожалуй, и все – я добрался до двери с надписью «выход», за которой был новый вход и в нем я снова загнал себя в угол. Где-то вдалеке забрезжил свет нового дня. Выйдя из лабиринта, я оказался на берегу моря, бесконечного моря, а над горизонтом сияло черного цвета солнце…