День 2

Софья Мартынкевич
Поначалу в офисе никто кроме Филина и Наташи не знал, чем болен Сушков. Когда диагноз подтвердился, в обязанности Наташи стало входить регулярное информирование шефа обо всем, что происходит. Она составляла отчеты, которые получались довольно толстыми, так как во время прохождения химиотерапии у Игоря не было сил даже смотреть телевизор, и информация накапливалась.
Все держались довольно бодро. Мама Игоря, Таисия Тимофеевна, бывала у него ежедневно, Филин с Наташей приезжали хотя бы раз в неделю, если Игорь не был на карантине. Сам он тоже старался не думать о плохом и только злился на отца, который не мог заставить себя приехать в больницу. В первый год болезни Игорь его не видел, тот просто исчез. С матерью они много лет уже были разведены, так что объяснять никому Евгений Павлович ничего не стал, и только говорил, что страшно занят, или вовсе не отвечал на звонки.
В тяжелые дни в больнице Игорь часто думал о нем и вспоминал свое детство. Самые счастливые моменты были связаны с отцом. Ему можно было задать любой вопрос, и любимым временем был вечер, когда он возвращался с работы и брал Игоря вместе с собой в гараж, где они часами ковыряли папин «Москвич» или мыли его, прибивали новые полки в гараже, наводили там порядок и разговаривали.
Каждое лето они отправлялись путешествовать всей семьей: ехали к папиным родителям в Киев, а оттуда часто отправлялись к друзьям семьи на Полтавщину, иногда навещали Одессу – так вся родня звала папину тетку, жившую в том городе.
 Из Москвы они выезжали в пять утра, Игорь любил особый запах путешествия. В машине непривычно пахло пирогами с капустой, картошкой и малосольными огурцами, которые мама брала с собой в салон, чтобы есть на ходу. Запах еды смешивался с росистым ароматом летнего утра и с извечным запахом бензина. Игорь дрожал от нетерпения и никогда не чувствовал сонливости в такой час перед дорогой, хотя всегда отправлялся в путь не выспавшись. Перед приключением он не мог уснуть.
Отец был за рулем, мама никому не позволяла занять свое сиденье штурмана, поэтому Игорь устраивался сзади посередине, чуть не по пояс подавшись вперед, чтобы слышать, о чем говорят родители, лучше видеть дорогу и быть готовым помочь маме держать руль, если вдруг отцу понадобится отвлечься. В щель приоткрытого окна с шумом врывался воздух – совсем не такой, как в Москве. Временами с полей несло запах навоза или сена. Они проезжали деревни, колхозы, маленькие города, угрюмые леса и мелколесье, из которого часто тянуло дымом от горящих торфяников. Игорь помнил запах в магазинах, где они останавливались - запах свежего цемента и печенья гулял по залам, освещенным только дневным светом. И еще вкус приторного чая, который громогласные тети разливали черпаками по граненым стаканам в придорожных закусочных… Когда же приходило время обеда, они с родителями останавливались в лесу, иногда съезжали с дороги к озерам, и после пикника купались. Ехать нужно было целый день, в Киев они добирались к ночи, а то и утром следующего дня. Не было ничего более упоительного, чем бесконечность дорожного полотна, открывавшегося впереди, петлявшего по холмам, прошивавшего поля и пастбища насквозь, нарушавшего покой деревенских кур, коров, лошадей…
Когда Игорю было пятнадцать, он со своим другом ночью угнал родительский «Москвич» и до рассвета на нем катался по закоулкам, чтобы милиция не видела. Уже под утро, возвращаясь домой, они не уступили дорогу автобусу, выезжавшему из парка, в результате чего на крыле «Москвича» появилась солидная вмятина. Скрыть ее от отца было невозможно, поэтому Игорь с повинной головой явился домой, и когда родители проснулись, сразу все рассказал как на духу и попросил прощения.
-Батя, прости. Мы с Толиком все исправим, только прости.
-Да не сержусь я, – в конце концов ответил Евгений Павлович. – На детей не обижаются. Обижаются обычно на родителей, и то пока они живы. Показывай, что там такое.   
Позже Игорь узнал, что уже тогда у отца была любовница, и потому он на многое был готов закрыть глаза. Но та ситуация была в большей степени обидой, нанесенной мужчиной по отношению к женщине – по крайней мере, так рассуждал Игорь, бывший тогда уже не в самом категоричном возрасте. Нынешняя же ситуация казалась ему предательством отца по отношению к сыну. Игорь изо всех сил старался не думать об этом, и все же горечь такого разочарования беспокоила его довольно часто, и порой было непросто прекратить жалеть себя. Впрочем, гораздо чаще виновницей ему казалась сама болезнь, и эти его соображения здорово злили Таисию Тимофеевну.
Все остальное Игорь старался принимать, как есть. Один единственный раз он дал слабину. В тот день он вышел из палаты после агранулоцитоза, с трудом пережив свой первый карантин, когда температура постоянно держалась под сорок, и приходилось сутками лежать в стерильной палате без сил вообще. Он вышел в коридор под руку с матерью. Мимо шли три человека, изуродованных химиотерапией: без волос, без бровей, с серой кожей и белыми губами. Они шаркали тапочками по линолеуму в выцветших застиранных халатах и о чем-то говорили, довольно беззаботно. Игоря начало мутить. Заметив, что ему стало плохо, двое больных взяли его под руки и помогли Таисии Тимофеевне усадить его на кресло возле окна, а третий пошел за врачом.
-Лысый лысого спросил, как он химию сносил, - сказал сидевший справа человек лет сорока. – Знаешь такую шутку? Нет пока? Ты не переживай, это не так страшно, как выглядит со стороны. Как плохо бывает, ты уже и сам знаешь, а волосы это ерунда. Не ноги, отрастут, - и он улыбнулся бледными губами.
К моменту, когда подошел Александр Иванович, Игорь успел немного прийти в себя и завести знакомство с другими больными.
-Ну, что тут у нас?
-Боевое крещение видами, - добродушно ответил ему пациент и похлопал Игоря по плечу, уступая доктору место.
В офисе все считали, что Игорю лучше не беспокоиться о делах, но если он говорил, что чувствует себя хорошо, Наташа всегда советовалась с ним по любому поводу и даже без. Говорила: «Игорь, помоги  нам разобраться…».
Перед тем как устроиться к нему на работу, она переехала из родного Петербурга в Москву к Антону и в скором времени готовилась выйти замуж. Однако год за годом свадьба откладывалась с одной осени на следующую, всегда находилась какая-то причина. Антон внимательно относился к обстоятельствам, которые Наташа называла «причинами» так, что это слово звучало ругательством.
Он встретил ее в Петербурге одним ноябрьским вечером. Возвращаясь в отель с выставки, заметил ее, румяную, бодро шагающую куда-то с блуждающей загадкой на губах. Он заглянул ей в лицо, будто спрашивая разрешения заговорить. Наташа ответила улыбкой. Обменявшись обычными для такого случая фразами, в которых учтивость была смешана с беззастенчивым флиртом до состояния полной однородности, они договорились встретиться послезавтра в восемь в кафе неподалеку от Московского вокзала. До отправления его поезда у них было достаточно времени, чтобы пообщаться, и при таком раскладе Антону не пришлось менять своих планов на эту поездку.
Когда Наташа поняла, что он предпочел здоровый сон общению с ней за чашкой кофе, она почувствовала себя обиженной. Антона было не изменить, таков уж он был, и ей пришлось мириться с таким положением дел, поскольку она его любила. Но в отношении других людей прощать такое она не умела: для нее не было ничего больнее, чем порядок очередности, где она была не первым номером в списке. 
Три чашки кофе на столе. Наталья метала взгляды в окно, демонстрируя равнодушие, а врач Елена Сергеевна пожирала Игоря глазами, и ему явно льстило внимание молодой женщины в белом халате. Игорь рассказывал о Лизе - о том, как она взбирается иногда по его ноге наверх, а потом садится ему на плечо, почти как попугай. Наташа злилась. Из больницы она вылетела пулей, на ходу поправляя шарфик и набирая номер подруги. Она по несколько раз в неделю смотрела на его бледные щеки, на умирающих людей вокруг, вдыхала странный воздух больницы, в котором слышались запахи столовой, каких-то химических реактивов и нездорового дыхания. А он принимал это все как должное и заставлял ее ждать своей очереди поговорить с ним.
-Почему это ты так злишься?
-Да не знаю я, Арина! – нервно ответила Наташа. - Ты бы не злилась?
Арина посмеялась в трубку и не сказала ничего определенного на этот счет. Она всегда умела сохранять спокойствие и относилась к любому событию с довольно никчемной долей эмоций. Ее любимой фразой было «Не бери в голову».
-Я скучаю по тебе, Аришкин. Переезжай в Москву. Антон будет рад: хоть кто-то будет ему готовить дома. Нам все равно ни к чему еще одна пустая спальня, которую он называет «гостевой». Переезжай, а?
-Уж лучше вы к нам. Я вчера встретила твоих родителей в супермаркете – они жутко скучают. Приезжай на выходные почаще. Слушай, мне пора бежать. А ты не бери в голову и не скучай там. А то маешься ерундой.
-Ладно, не буду. Пока.
Наташа положила трубку и подумала об Антоне. Они жили вместе в квартире на Тверском бульваре, из их окон вдалеке был виден купол Храма Христа Спасителя. Под их балконом росли два тополя. Они были такие высокие, что если бы были посажены на пару метров ближе к дому, Наташа могла бы трепать их верхушки, как гривы любимых животных, вытянув руку из окна, вместо того чтобы совершенно бесцельно торчать в этом окне по вечерам в полном одиночестве. Антон не хотел, чтобы она работала, но Наташа утверждала, что заперевшись дома в чужом городе, она вскоре свихнулась бы со скуки, а так ей было чем заняться и с кем поговорить. В банке, где работал Антон, для нее не смогли вовремя открыть вакансию, поэтому Наташа охотно пошла работать секретарем в маленькую фирму Сушкова и Филина, тем более, что условия там ей действительно подходили. В целом, все для нее в Москве складывалось удачно. На работе у нее были приятельницы и дорогой друг Сушков, она прекрасно ладила с друзьями и родственниками Антона, была окружена устроенным бытом и ни в чем не нуждалась. Единственное, что ей действительно не нравилось, это что Антон постоянно пропадал в командировках или на работе, а ночью, вернувшись домой, просил обнимать его со спины во время сна. Когда он отворачивался к стенке, прося «дай мне свою ручку», Наташа выполняла его прихоть, и все равно в этой позе спящей пары было что-то не так. Кроме того, она все же скучала по Петербургу, подругам, родителям.
В тот день, после неудачного визита к Игорю и разговора с Ариной, Наташа в очередной раз с тоской подумала о доме и позвонила Антону. Попросила не задерживаться на работе, чтобы провести вечер вдвоем. «Я постараюсь», - был ответ.

 Сидя на пляже рядом с Игорем, Наташа задавала себе вопрос, как можно было месяцами жить, не поднимая глаз, в бесконечной спешке, когда все так мелькает. День за днем она жила среди глаз, которые не распахнуты навстречу каждому новому преломлению лучей, которые не ищут, с какого склона несет хвойный запах и прохладу сейчас, не раскрываются шире, глядя на разломы каменных плит под водой, лежащей пластами: у дна обжигающе холодная, у поверхности теплая, как парное молоко.
Глядя на свои следы на песке, Игорь впервые за долгое время снова осознал счастье оставлять их.
-Почему ты выбрал Черногорию?
-Я здесь не был. А в Москве у меня любимый ресторан с сербской кухней. Но в Сербию я не хотел. Так что осталась Черногория – здесь так же вкусно готовят.
-Вот он, мужской логики образчик.
-Ты злая, ты знаешь?
Наташа щурилась от солнца, оставлявшего блики на море, как в разбитом зеркале. Потом спросила.
-И все-таки, что же мы делаем?
-Тратим время.
-И все?
-Я готов обсудить любое твое предложение, - ответил Игорь.
Наташа молча смотрела на песок, явно ожидая еще чего-то.
-На самом деле, мне и самому никогда еще не было так интересно, что будет дальше. Ты это не разделяешь?
-Да, но…
-Это самое главное. А дальше будет, как будет… - Он вздохнул. – Вот смотри. Есть ты, я, еще что-то между нами. Назовем это просто химией, но все равно с ней надо разобраться. Я предложил сбежать туда, где у нас будет возможность спокойно все обдумать. Думаю, ты знаешь, какого решения хотел бы я, но тем не менее, я пытаюсь не очень на тебя давить. Не знаю, что ты сказала Антону, но в свою очередь я за собой мостов не оставил. А дальше тебе решать.
-Хочешь правду? Я боюсь.
-Чего?
-Когда мы расставались с Антоном, он сказал мне одну вещь, которая никак не выходит у меня из головы. Он сказал, что я не в нем разочарована, а в себе. Он, в общем, прав. Я действительно спустя столько лет призналась себе, что не справляюсь со своей ролью, не хочу больше быть такой, которой он меня любит. Потому что это не вся я, есть что-то еще. Здесь, с тобой, мне как никогда хорошо и просто, но меня не покидает ощущение, что ты меня не совсем знаешь, и можешь быть разочарован, когда откроется все то, что пока еще ты не разглядел.
-Я расскажу тебе кое-что. Когда мне было двадцать четыре, отец ушел от нас в другую семью. Я знал, что изменить ничего не могу, но задал ему вопрос, что такого есть в той женщине, чего нет у мамы. Отец мне сказал мудрую вещь. Что вовсе не обязательно быть совершенным, чтобы стать лучшим для кого-то. Понимаешь? 
-Да, но…
-Наташ, никаких «но». Хочешь покататься на водном мотоцикле?
-Да.
-Тогда пошли, - Игорь встал и помог Наташе подняться.
Десять минут спустя они с оглушительным шумом мчались по волнам параллельно друг другу. На море был ослепительный штиль, свежий ветер обвевал их тела. Брызги соленой воды летели в лицо, и если попадали в глаза, то заставляли их слезиться. Игорь несколько раз резко поворачивал, окатывая Наташу волной. Он вставал на ноги, держась за руль, и смотрел на мелкие гребешки беспокойного моря, шевелившегося под его мотоциклом.
-Уууууу-хуууу!!!!!
Игорь кричал, представляя, что он летит над водой навстречу солнцу.
-Ооо-аааааа!!!! – был голос Наташи за его спиной. Они оба смеялись, догоняя друг друга, наматывая круги, то расходясь, то приближаясь…
 
В больнице ночи были одна другой дольше. И скучно было невыносимо.
В первое время после его определения на стационарное лечение Лизу приютила Наташа. Спустя месяц, когда следы кошкиного присутствия уже невозможно было ни замаскировать, ни счесть незаметными, Наташа с Антоном впервые серьезно поссорились, потому что он не понимал, зачем должен терпеть все это. Тогда Наташа уговорила молоденькую врачиху Елену Сергеевну, а та в свою очередь – охрану, чтобы Лиза жила при больнице у сторожа. Так у Игоря появился хотя бы один друг из прежней жизни, который всегда был в зоне доступа.
Когда Игорю разрешили выходить из палаты, он стал часто навещать кошку. В сторожке он временами сталкивался с  Еленой Сергеевной, тоже влюбившейся в рыжую бестию и завоевавшей ответную любовь. Спустя какое-то время они с Игорем уже договаривались и шли кормить Лизу вместе.
-Говорят, умирающие чаще всего жалеют о трех вещах, - сказала однажды Лена задумчиво. - Что много работали, вовремя не отважились изменить свою жизнь и что не сказали кому-то главные слова. – Вдруг она осеклась и с испугом посмотрела на него, - Извини, я что-то не то говорю.
-Все в порядке...
-Я просто… Господи, когда я уже научусь не болтать, - Лена залилась краской.   
-Да не волнуйся ты так, все хорошо.
-Извини.
-Лен, лучше уже молчи, - грустно улыбнулся Игорь и почесал за ухом Лизу, теревшуюся о его ноги.
Лена вдруг прослезилась.
-Это еще что такое, - засмеялся Игорь.
Она закрыла руками лицо и ответила что-то про «тяжелый день».
Сушков прижал истеричку к себе. Это была несанкционированная близость, не предполагавшаяся или не очень предполагавшаяся. И тем не менее, он не подумал бы сопротивляться порыву.
К Лене он не ощущал того жгучего желания обладать, какое испытывал, если  женщина бывала излишне прекрасна, при том недоступна. Лена не была роковой красоткой, но она действительно была ему нужна, просто необходима, и он скучал, если долго ее не видел. Они, конечно, были почти не знакомы, если принять тот факт, что в истории болезни содержалась не самая полная информация о нем. Нежное тело под белым халатом, молчаливая податливость и тихий гул люминесцентных ламп в коридоре, не перебиваемый ничем, ни одним звуком, кроме неумолимого тиканья часов, – Лена была ему нужна.
Она угощала его кусочком пирога, который пекла дома, читала ему вслух забавные статьи из журналов и рассказывала ему большую часть всего, что знала о его болезни и выздоровлении. Во время периодов агранулоцитоза для него не было большей радости, чем видеть ее доброе лицо, склоненное над ним. Она касалась нежно, говорила тихо, рассказывала о Лизе и болтала о своих новостях так, будто он не был смертельно болен, будто он был простужен. Лена ладила с его матерью, и, наверное, она единственная могла уберечь Игоря и Таисию Тимофеевну от приступов паники.

 Когда они обедали в кафе не берегу, Наташа рассматривала руки Игоря, дорисовывая на безымянном пальце правой кольцо. Кожа его рук была чуть смуглая, шероховатая, сухая, по ней было видно, что ему уже перевалило за тридцать. Сильные пальцы, так приятно отличавшиеся от Наташиных,  горячие ладони, крепкие вены, петлявшие по кистям. Эти руки ей нравились настолько, что если она представляла себе их прикосновение, внизу живота сразу появлялось характерное тепло. Наташа думала, что такие руки могли быть только у человека, который умеет любить. И что она сама любит его. До уродства искренно, по-бабьи, вечно желая быть неотъемлемой, необходимой. Пошлее этого чувства ничего не могло с ней произойти, она даже не рассказывала Арине обо всех этих мыслях, таких обычных, которые копошились в ее голове, вытесняя остатки здравого смысла. В то же время, она знала, что и выше этого она ничего не испытывала. Не было ничего более святого, чем это впервые испытанное желание жить вишенкой на черенке с еще одной.
Лежа на пляже рядом с Игорем, Наташа вспомнила Антона в юности - своего первого любовника и тот восторг, который вызывало в ней его тело. Она любила фотографировать его обнаженным – его огромную руку, спокойно лежащую на постели. Рука была на первом плане, под тонкой юношеской кожей просвечивали крепкие вены, выглядевшие так мужественно и эротично, что один лишь их вид вызывал в Наташе новые волны желания. Он лежал на спине и не двигался. Дальше, не в фокусе, было его бедро, впалый живот с темными волосками дорожки, ведущей к пупку, тень мужской талии. Наташа с восторженным интересом относились к шраму после удаления аппендицита в углу его живота, фотографировала его, любила целовать, наблюдая, как от этого кожа покрывается мурашками. В то время Антон казался ей замечательно красивым. Брутальные широкие плечи, гладкая молодая кожа. Ей нравилось его сильное смелое тело.  Он был тем более желанным, что первые три года отношений они продолжали жить в разных городах. Наташа заканчивала университет, Антон много работал, и приезжал на выходные не чаще, чем раз в месяц. 
К Игорю у нее было другое чувство: в нем не было телесного любопытства и судорожного голода. Скорее бесконечное приятие, выставленное в настройках по умолчанию. Наташе не хотелось фотографировать руки Игоря, его грудь с крестиком. Она любила его целиком, и даже эротическое желание было в ней теперь совсем иного качества. Оно не накрывало ее штормовыми волнами, а наводняло тихо, почти меланхолично, ласкалось, с кошачьей нежностью льнуло к ее щиколоткам каждый раз, когда она думала об Игоре. То есть, постоянно. Затем все прибывало и прибывало, пока не накрыло с головой.
Солнце было в зените, они решили вернуться на виллу ненадолго, чтобы переждать зной и проверить почту. Как и думал Игорь, в почтовом ящике висело письмо от Лены. Того же содержания, что и «смс», только в конце был какой-то нерв, выдающий ее беспокойство отнюдь не медицинского характера. Игорь прочел его, почти машинально удалил и задумался. Ведь в самом деле, спустя два года после того, как у него признали ремиссию, после того как он с таким трудом выздоровел – имела ли она право так настойчиво его запугивать и отравлять ему отпуск. Ведь она как никто другой знала, насколько этот шаг был долгожданным для Игоря. Он знал, что она ревнует его, знал, что любит, старался быть благодарным за это. Но где-то в глубине души он знал, что чувствует перед ней только вину за то, что не смог любить ее так сильно как хотел бы. И, в общем, как она того заслуживала.

Пару лет назад Елена Сергеевна была феей. Она приходила неслышно посреди ночи, тихонько будила его, а потом исчезала так же незаметно, когда он засыпал. Она  не оставляла после себя никаких следов. Игорь не знал, как она пахнет, какого цвета у нее глаза. Потому что все было, как надо: ее запах не был слишком резким, не оставался на подушке, не застревал в его вещах; и глаза были – что надо. Они были светлые, а какого именно цвета - это было все равно, когда Игорь видел ее расширенные зрачки.
-Лежи, как лежишь, - сказала Лена в ту первую ночь непривычно уверенным голосом. Прошла к нему в палату и закрыла плотно дверь за собой. Сняла заколку с волос, положила ее на тумбочку у его кровати. Медленно расстегнула халат, смотря на Игоря внимательно. Откинув халат в сторону, она взялась за нижний край свитера и замялась.
-Как ты себя чувствуешь?
-Не понял еще.
Лена улыбнулась и быстро сняла свитер через голову, разметала мягкие русые волосы, доходившие ей до плеч. В щель под дверью пробивался свет коридорных ламп, Игорь увидел белье без кружева, темного цвета.
-А сейчас как? - с хитринкой в голосе спросила Лена.
-Кажется, я уснул и вижу подростковые сны.
Лена смущенно улыбнулась и тихо: «Не смотри на меня, я стесняюсь». Подошла к нему ближе. Игорь сел на кровати и ощутил легкое головокружение, посмотрел ей в глаза. Лена  выглядела неуверенной, будто сама не до конца понимала, что делает и зачем. А он прижался губами к ее животу с такой благодарностью, как никогда в жизни.
Утром приехал Филин.
-Давно не видел тебя таким умиротворенным. Есть новости?
-Нет, как обычно все.
-Темнишь, - прищурился Филин.
Пришлось ему вкратце все рассказать.
-Ну, Лиза! Да она у тебя бабоукладчик почище Феррари. Может, тоже кошку завести?
-А жена?
-Ну, да, жена…

Покончив с делами и немного подремав в номере, пока Наташа делала маникюр, Игорь предложил вернуться на пляж. Лежа на горячем песке, они долго читали, изредка отрываясь на то, чтобы выпить  воды или искупаться. Зайдя в море по щиколотку, они подолгу стояли в воде, привыкали к температуре, говорили о чем угодно, только не о работе, и рассеянно смотрели по сторонам. Разгоряченное тело остро реагировало на блестящую воду, казавшуюся обжигающе холодной. Игорь первым сигал в волну и, погрузившись по плечи, брызгал на Наташу, она визжала и бросалась на него с кулаками, после чего они отправлялись плавать и висеть на буйках. Там они молча смотрели друг на друга, иногда улыбались и обменивались короткими поцелуями. Глядя на берег, рассказывали друг другу истории о себе. 
-Иногда утром я приходила на работу, а ты так холодно здоровался, что я думала, все кончилось, что тебе надоело.
-Что именно?
-Ну, все это странное между нами. Я тогда с ума сходила. Понимаешь, все это время, считай, с самого первого дня, ты был как мелодия. Привязался, и я напевала тебя постоянно, куда бы ни шла. Иногда шла по улице и улыбалась, вспоминая какую-то мелочь, связанную с тобой. Как ты вместо преамбулы растопыриваешь пальцы и так, будто бы, «замри», а потом начинаешь что-то рассказывать.
Наташа была хороша. Молодая, гибкая, гладкая - она нравилась Игорю всеми своими припухлостями – большими и скромными. Ему нравилось в ней почти все, даже манера всегда оставлять маленький кусочек недоеденным на тарелке. Он замечал каждую мелочь, и все в ней его умиляло до такой степени, что он любил ее. В самом деле, любил. Так, что даже соглашался теперь с Филиным, который, перед тем как сделать предложение своей жене, сказал Игорю в приступе пьяной лиричности:
-Знаешь, что такое любовь, брат?
-Страшно подумать, - ответил Игорь.
-Любовь – это когда я готов даже жениться.