Часть 2.
Порт-Артур и Цусима
Мистика сопровождала весь крестный путь эскадры Зиновия Рожественского. Во время знаменитого «Гульского инцидента», (который так и остался не изученной до конца загадкой), в ходе беспорядочной стрельбы, открытой русской эскадрой в проливе Ла-Манш, кроме английских рыбаков, пострадали и наши корабли.
«Около 2 ч. ночи «Аврора» донесла по телеграфу, что у нее четыре надводные пробоины от 47- и 75-миллиметровых снарядов; ранены: священник — тяжело (оторвало руку) и один комендор — легко...». От полученной раны корабельный священник (!) «Авроры» позже скончался. Это была – первая жертва на нашей эскадре.
Крайне низким был моральный дух моряков на эскадре. Среди матросов доминировали настроения недоверия к «начальству». Никак повлиять на это судовые священники так и не смогли. Порой матросы открыто проявляли недоверие к своим офицерам, часто совершали грубейшие дисциплинарные проступки и преступления.
Семёнов пишет об этом (по понятным причинам) очень осторожно: «Офицер, к которому только что обращались по самым задушевным делам, вдруг оказывался в подозрении, как оправдывающий деяния таинственного «начальства», действующий с ним заодно, — и от него начинали сторониться, разговоров с ним избегали, толкованиям его заранее не верили. Получалась какая-то невообразимая путаница, неурядица. Команда смутно чувствовала, что где-то, что-то неладно, но не умела разобраться: где — друзья, где — враги... Этот период ознаменовался вспышками неудовольствия на разных судах, даже на таких, как, например, «Нахимов», на котором существовал солидный кадр старослуживых нижних чинов (да еще гвардейского экипажа), остававшихся на нем со времени последнего заграничного плавания.
Непосредственное вмешательство адмирала, его властное слово — немедленно прекращали беспорядок, но тем не менее что-то как будто было подорвано. Нарушения дисциплины становились все чаще. Подъем на фок-мачте гюйса, сопровождаемый пушечным выстрелом (Подъем гюйса (крепостного флага) на фок-мачте, сопровождаемый пушечным выстрелом, означает начало заседания «суда особой комиссии» — высшего судебного учреждения на эскадре, находящейся в отдельном плавании), сделался почти обычным явлением и уже не привлекал ничьего внимания. Преступления бывали серьезные; часто такие, за которые по законам военного времени полагалась смертная казнь... Адмирал не конфирмовал ни одного такого приговора... Однажды докладчик позволил себе высказать мнение, что излишняя мягкость может быть во вред, что надо показать прочим пример в целях устрашения...
— Излишняя мягкость? Ну, нет! Я не из жалостливых! Просто считаю бессмысленным. Можно ли устрашить примером смертной казни людей, которые идут за мной, которых я веду на смерть? Перед боем всех арестованных выпустят из карцера (Так полагается по уставу), и, как знать, может быть, они будут героями!.. — резко ответил ему адмирал».
Как видим, З. Рожественский вовсе не был самодуром и жестоким человеком, как его было принято изображать в советское время.
Однако многочисленные инциденты и даже случаи НЕПОВИНОВЕНИЯ матросов офицерам продолжались.
«Опять начались недоразумения, вспышки недовольства среди команд по самым вздорным поводам; участились проступки против дисциплины; при разгрузке пароходов, доставлявших провизию из Сайгона, происходили сцены почти открытого грабежа; работающие разбивали бочки и ящики с вином, перепивались, буйствовали, ДАЖЕ ОСКОРБЛЯЛИ офицеров, наблюдавших за порядком...». (Выделено мной).
Можно ли представить себе ТАКОЕ на японском флоте, на бой с которым шла наша эскадра???
Адмирал Х. Того вспоминал в своих мемуарах, как вели себя его моряки. Для формирования экипажей брандеров, которыми он ТРИЖДЫ пытался перекрыть фарватер выхода из Порт-Артурского внутреннего рейда, он отбирал ТОЛЬКО офицеров- добровольцев. Они понимали, что идут практически на верную смерть, под кинжальный огонь русских батарей. И каждый раз добровольцев оказывалось НАМНОГО больше, чем требовалось. Те, кого адмирал Того не отобрал для выполнения этих смертельных заданий – плакали от обиды и досады.
Вот как выглядела последняя попытка японцев перекрыть фарватер:
«В 1 ч. ночи 20 апреля меня разбудили глухие удары отдаленных пушечных выстрелов…
Это была третья, наиболее отчаянная, попытка японцев запереть Порт-Артур.
Несомненно, что через своих шпионов они знали не только о неудаче предыдущей попытки, но и о всех мерах, принятых нами к предотвращению новой. Они знали, что теперь уже нельзя попросту взять прямой курс ко входу, но надо идти по искусственно созданному фарватеру. И вот — под бешеным огнем батарей и сторожевых судов — их миноносцы подошли к поворотным пунктам и стали маячными судами, указывая дорогу заградителям...
Очевидцы говорили, что это было похоже на сказку!.. Один миноносец взорвался на наших минах, один был утоплен артиллерией, вероятно, многие пострадали — но свое дело сделали!..
Всех брандеров-заградителей было 12. Четверо, подбитые или просто не выдержавшие огня, повернули обратно в море, 8 — дошли.
Все затонули, вдали от входа, но все же два успели, извилистым фарватером, проникнуть за «Хайлар».
По счастью, они не легли поперек дороги, но это была не их вина, равно как и не наша заслуга, а просто судьба…
Те, из японцев, кто после затопления брандеров, высаживались на берег, полуодетые, безоружные, с криками «банзай!» бросались на наших, спешивших к ним на помощь. Конечно, в такой обстановке ни солдаты, ни матросы и не думали пускать в дело оружие, а, отбросив винтовки, со смехом и шутками принимали «очумелых» на кулачки... Некоторых пришлось даже связать, так как они были совсем невменяемы... Недаром мы, осматривая из любопытства ранее затонувшие брандеры, удивлялись многочисленным откупоренным и полу опорожненным бутылкам коньяка, которые на них находили. Тем более странно, что вообще Япония — страна трезвости: национальный напиток — «саке» — крепостью не превосходит обыкновенного пива, а употребляют его крошечными чашечками... Ясно, что даже японские нервы не могли выдержать той поистине адской обстановки, в которой находились брандеры, приближаясь к цели, и опьянение патриотизмом, жаждой подвига — надо было поддерживать более реальным опьянением... — алкоголем.
Каким-то путем это открытие с невероятной быстротой разнеслось повсюду и резко способствовало подъему духа в нашей команде, среди которой огромное большинство считает, что перед боем, как перед причастием, грех пить водку, и часто отказывается от казенной чарки, если обедать приходится в виду неприятеля.
— Это не штука! С пьяных-то глаз на рожон лезть! — ораторствовал на баке боцман Ткачев. — Нет! Ты мне вот, как свеча перед Истинным, докажи, как ты себя понимаешь! Какова есть твоя присяга!..
И слушая эти речи, откровенно скажу, мы — офицеры — ободрялись. В нас опять зарождалась надежда... — А что, в самом деле, если все «как свеча перед Истинным»?.. Неужели же ничего не удастся?»
Не удалось, как известно. С первых дней обороны Порт-Артура русских преследовали тяжелейшие поражения и неудачи. Уже на подъёзде к крепости стали известны результаты первых схваток на море:
«Перед самым отходом в вагон вскочил наш спутник-путеец. Злобно швырнув в какое-то купе свою шубу, занесенную снегом, он вошел к нам, запер дверь и тяжело опустился на диван...
- Сдали!..
- Что сдали? Кого сдали?
- Не «что» и не «кого», а сами сдали!.. Понимаете? - сами сдали! - промолвил он, отчеканивая каждый слог. - Я это помню. Нам, в 900-м, тоже приходилось туго. Тоже - врасплох. Где не сдавали - выкручивались. Сдали - значит, сразу признали себя побежденными... И будут побиты! И поделом! - вдруг выкликнул он. - Казнись! К расчету стройся! «Цесаревич», «Ретвизан», «Паллада» - подбиты минной атакой; «Аскольд», «Новик» - здорово потерпели в артиллерийском бою; «Варяг», «Кореец» - говорят, уничтожены в Чемульпо; транспорты с боевыми припасами захвачены в море; «Енисей», «Боярин» - погибли собственными средствами, а «Громобой», «Россия», «Рюрик», «Богатырь» - во Владивостоке, за 1000 миль!.. Крепость готовят к бою после начала войны! 27-го стреляли только три батареи: форты были по-зимнему; гарнизон жил в казармах, в городе; компрессоры орудий Электрического утеса наполняли жидкостью в 10 ч. утра, когда разведчики уже сигналили о приближении неприятельской эскадры!.. «Не посмеют!» - вот вам!..
Он отрывисто бросал свои недоговоренные фразы, полные желчи, пересыпанные крупной бранью (которую я не привожу здесь). - Это был крик бессильного гнева... Мы, случайные представители Генерального штаба и флота, слушали его, жадно ловя каждое слово, не обращая внимания на брань. - Мы сознавали, что она посылается куда-то и кому-то через наши головы, и, если бы не чувство дисциплины, взращенное долгой службой, мы всей душой присоединились бы к этому протесту сильного, энергичного человека, выкрикивавшего свои обвинения...».
Конечно, такое трагическое начало наложило свой отпечаток на русский гарнизон крепости. Кроме обескураживающих результатов первой ночной японской минной атаки, русские моряки теряли корабли по собственной вине и безалаберности.
Так 29 января 1904 года при постановке мин в районе бухты Талиенван минный заградитель «Енисей» подорвался на собственных минах и погиб. На помощи ему был выслан крейсер «Боярин» с 4-мя миноносцами. Командир «Боярина» капитан 2-го ранга В.Ф. Сарычев был предупреждён о наличии мин в бухте, но выскочил на них и крейсер подорвался, получив крен. Сарычев, неверно оценивший ситуацию, решил, что корабль тонет и приказал команде, вместо организации борьбы за живучесть, покинуть крейсер, что и было исполнено. (Благо берег был совсем недалеко).
На следующее утро в бухту Талиенван были посланы миноносцы «Выносливый» и «Грозовой» задача которых заключалась в поиске и спасении «Боярина». Они обнаружили крейсер приткнувшимся носом к берегу и начали обследование места аварии. Состояние корабля «не оставляло сомнений в возможности его спасении». Было принято решение о продолжении спасательной операции на следующий день, 31 января. Пока миноносцы направились в Дальний для организации спасательных работ. Никакой аварийной партии на крейсере ими почему-то оставлено не было.
Ночным штормом «Боярин» был сорван с мели и подорвался на нескольких минах. Прибывшие миноносцы его на месте не обнаружили и доложили командующему Тихоокеанской эскадрой о гибели корабля. Через несколько дней крейсер был обнаружен лежащим на дне в сорока метрах от берега. Никаких мер к его спасению ввиду последующей блокады крепости не предпринималось.
Вот так был потерян один из новейших русских крейсеров. Именно на «Боярин» и был назначен старшим офицером В.И. Семенов, но не успел занять этот пост. К моменту его прибытия в Порт-Артур крейсер уже был так бездарно потерян…
Интересны воспоминания Семёнова о настроениях защитников крепости Порт – Артур в ходе осады. В основном они свидетельствовали о низком моральном духе гарнизона и экипажей кораблей:
«Вечером пошел в Морское собрание. Строевых офицеров, как наших, так и сухопутных, почти не было. Изредка забегали штабные или портовые. Преобладали чиновники и штатские обыватели. Сплетни и слухи, одни других невероятнее, так и висели в воздухе. Одно только признавалось всеми, и никто против этого не спорил: если бы японцы пустили в первую атаку не 4, а 40 миноносцев и в то же время высадили хотя бы дивизию, то и крепость и остатки эскадры были бы в их руках в ту же ночь...».
Единственным «светлым пятном» в этих настроениях, было кратковременное командование флотом адмиралом С.О. Макаровым. Однако он, как известно, трагически погиб на «Петропавловске».
А вот у японцев – настрой был СОВСЕМ иным.
Вот как он описывает гибель «Стерегущего» : «Двум миноносцам II отряда - «Решительному» и «Стерегущему» - не посчастливилось. Также не найдя японской эскадры, они при возвращении были отрезаны от Порт-Артура неприятелем втрое сильнейшим. Здесь дело вышло еще жарче - настоящая свалка, так как надо было прорываться. Едва не дошло до абордажа. Рассказывали даже, что одному японцу удалось перескочить на палубу «Стерегущего», где он ударом сабли успел свалить кого-то из офицеров, но и сам, конечно, был немедленно убит. «Решительный» прорвался, на «Стерегущем» же, как оказалось, вероятно, от неприятельского снаряда или осколка, взорвалась мина в одном из кормовых аппаратов. Корма потерпела страшное разрушение. Японцы, бросив преследование «Решительного», всею силою обрушились на «Стерегущего». Некоторое время они его расстреливали, а затем взяли на буксир и повели на юг, но он затонул (Впоследствии из японских источников мы узнали, что, когда на полуразрушенном «Стерегущем» были перебиты все офицеры и почти вся команда, оставшиеся в живых сами затопили миноносец, открыв кингстоны)».
(В Петербурге стоит прекрасный памятник двум безымянным матросам «Стерегущего», открывающим кингстоны, чтобы затопить корабль и не сдать его врагу…
Вечная память героям!
Но вот о рукопашной схватке на миноносце я прочитал впервые. Сравните подвиг этих матросов, пожертвовавших собой, чтобы не допустить позорной сдачи корабля врагу с действиями адмирала Небогатова и его командиров кораблей, сдавшего остатки нашей 2-й Тихоокеанской эскадры японцам…).
Семёнов несколько раз приводит примеры высочайшего воинского духа и презрения к смерти у неприятеля: «12 мая японцы начали наступление на позицию у Кинь-Чжоу — ключ Квантунского полуострова. С утра от нас требовали все больше и больше людей для перевозки на станцию железной дороги орудий и боевых припасов…
По сведениям, проникавшим на эскадру, знали, что бой был жаркий, что наши полевые войска дрались блестяще... С другой стороны, очевидно, отдавали японцам должное — не умаляли доблести врага...
— Знаете ли... один раз мне стало так жутко!., прямо — страшно! — рассказывал впоследствии офицер, украшенный Георгиевским крестом за подвиги храбрости, совершенные на глазах у сотен свидетелей. — Не людская толпа, а сама стихия!.. Стоял я с нашей батареей позади левого фланга, в предупреждение обхода по мелководью. Идет бой. Мы не можем принять участия, а по нас откуда-то так и жарят. Потери... И даже изрядные. Положение — самое гнусное. Однако ничего, терпим и только накаливаемся, свирепость в себе разводим — «погоди, мол, дай срок! В свой черед и мы тебе насыпем!..» — Настроение прекрасное!.. Ну-с, наконец, дорвались! Пришел наш черед! Обходят по мелководью... Сколько их было с самого начала? — не могу сказать, потому что, наверно, и с фронта много уже счистили. Под наши пушки вышло, на взгляд, около батальона. Однако со знаменем — должно быть, что раньше полк был... Повернули к берегу, прямо на нас. Тяжело идут; по грудь в воде; дно вязкое, илистое... Открыли огонь... Почти наверняка. Кто с ног свалился — утонул. Уж не встанет!.. Меньше и меньше их становится... а все идут!.. И знамя это так и мотается — видно, из рук в руки переходит... А все идут!.. «Шрапнель! — кричу. — Чаще, чаще!» — сам не знаю, что командую... Сам у орудий работаю (убыль до того большая была). Раненые наши, тяжелые, через силу ползут, снаряды тащат... Кони подбитые и те, кажется, с земли приподнимаются... Что было!.. И только когда вместе с последним человеком рухнуло в воду знамя... — Ну!.. — тут я понял, как всем нам страшно было при мысли: «вдруг дойдут?..» Все кончилось... Впереди чистая вода... Сразу же вызвались охотники (и много!) пойти добыть это знамя... — думали — всплыть должно... Да нет! — видно, последний знаменщик не выпустил его из рук, так и лег с ним вместе на донный ил!.. — Не нашли!..» (за захват вражеского знамени в бою – полагался «Георгий» - поэтому и так много желающих его поискать на дне залива нашлось).
Итогом обороны крепости стала капитуляция. Моряки эскадры Рожественского узнали о её подробностях только в апреле 1905 года, (за месяц до Цусимы), от участников обороны:
« 3 апреля пришел «Eridan», первый пароход из Сайгона… На том же пароходе прибыли лейтенанты К. и М. и машинист-воздухоплаватель.
Последние двое сидели в Порт-Артуре до самого конца. В качестве больных не были забраны в плен, но эвакуированы в Шанхай на попечение русского правительства. Оправившись от болезней, устремились на вторую эскадру. Рассказывали нехорошие вещи, так что их «просили» (запрещение - было бы в наших обстоятельствах пустым звуком) не особенно распространяться, чтобы не подрывать и без того некрепкого духа.
По их словам, поведение Стесселя было весьма далеко от геройства. Единства, сплоченности не было. Настроение масс, подмеченное мною еще в июле, - недоверие к словам и заверениям «начальства» - только прогрессировало. Со смертью Кондратенко пал последний авторитет. Убеждение, что «начальство» только «отыгрывается» за счет пушечного мяса, что «все равно, не стоит», - росло и ширилось... В последние дни дралось не более 5000 человек, а сдаваться пришло совсем здоровых 23 000... Происходили ужасные сцены - драки, даже убийства, - мотивом которых было: «где ты, подлец, прятался?..»
Действительные защитники фортов, изнуренные голодом, одетые в лохмотья, не могли, придя в город, равнодушно видеть складов обмундирования и продовольствия, приготовленных к сдаче японцам «под оправдательные документы»... Многое было разбито, разграблено»...
Так завершилась героическая оборона Порт-Артура…
Вернёмся к событиям на эскадре Рожественского.
«С падением Артура рассеялись последние иллюзии. Наша армада — это случайное сборище кораблей частью новых, плохо построенных и еще не вполне достроенных, частью старых, наскоро отремонтированных, в лучшем случае заслуживающее названия «резервной» эскадры, — сделалось активным флотом, задачей которому ставится одоление победоносного, активного, настоящего боевого флота противника!.. И это при условии, что последний опирается на многочисленные, прекрасно оборудованные базы, а мы — для того, чтобы достигнуть нашей единственной базы, Владивостока, — должны предварительно победить его... Мы — слабейшие и численно, и по вооружению, и по снабжению и... — что ж лукавить — и по Духу, — мы смеем ли на это надеяться?.. Но «там» этого не понимают или не хотят понять, все еще верят в чудо»...
(Эта, поражавшая многих (от Гофмана и Гинденбурга до Черчилля) слепая вера русских «в чудо», их фатализм сыграли дурную роль и в Первой мировой и в Русско-японской войнах. Но, об этом – чуть позднее).
В.И. Семёнов в своих мемуарах неоднократно подчёркивал, что личный состав эскадры находился в состоянии, близком к полной деморализации: «Скажу лишь, что если эскадра еще существовала как нечто целое, то она держалась исключительно верою в своего начальника, в его несокрушимую энергию. Однако же мне казалось, что и эта спайка начинала сдавать... — Передержали!.. — Если даже у офицеров порою вырывались безнадежные возгласы вроде: «Хоть бы пришли японцы и утопили!» — то как разгадать, что творилось в глубине масс, в душе этих 12 000 и физически, и нравственно переутомленных людей? Этот глухой ропот, который слышался кругом, это недовольство, выражавшееся нелепыми, дикими вспышками, — не являлись ли они результатом инстинктивного, не определяемого словами, но ясно чувствуемого сознания, что «дальше — так нельзя», что «на бой — еще хватит, но на ожидание — нет... Среди этой глубокой деморализации чуть теплилась единственная надежда: «Адмирал - все тот же! Он - не устал! Поведет - доведет! Он - сделает! Он - верит».
Очевидно, что душевного подъёма, настроя, готовности идти в бой и «положить души свои за други своя», по библейским заповедям, среди моряков эскадры Рожественского не было. Да держалась эскадра «исключительно верою в своего начальника, в его несокрушимую энергию». Как видим, никакой другой ВЕРЫ капитан второго ранга Семёнов не упоминает, да и никаких других нравственных авторитетов (коими и должны были бы быть в нелёгкое время корабельные священники) не называет.
Офицеры эскадры тоже не стремились найти утешение своим бедам и заботам в душеспасительных беседах с корабельным батюшкой. Семёнов отмечает:
«Офицеры в свободное от служебных занятий время читали главным образом... знаете что? - дешевые романы наиболее фантастического содержания... Особенным успехом пользовались произведения г-жи Крыжановской (Рочестер), писанные якобы по спиритическому откровению... Как это было отрадно хоть ненадолго забыться, увлечься чудесами «Магов», «Жизненного эликсира», «Жизни на Марсе», «Похождениями венгерского графа-(фамилии не помню)-вампира» и т. п. Смейтесь, если хотите и если можете, но факт остается фактом: оказывается, что путем известной подготовки можно людей взрослых и достаточно уравновешенных довести до такого состояния, когда единственным их желанием, единственной мечтой становится - «подальше от действительности!..».
Даже сам Цусимский бой – тоже был результатом фатального невезения русской эскадры, которая стремилась незамеченной «проскочить» мимо японского флота во Владивосток.
Из официальных японских донесений явствует, что 12 и 13 мая всякий след русской эскадры был потерян японцами.
«В ночь на 14 мая адмирал Того, стоя с главными силами «близ Мазампо», совершенно не знал о месте нашего нахождения и ждал известий одинаково как с юга, так и с севера. Только в 4 ч. 25 мин. утра 14 мая японский вспомогательный крейсер «Синано-мару», бродя наудачу, случайно в тумане едва не столкнулся с одним из наших госпитальных кораблей, шедших позади эскадры. Опознав их (что было нетрудно, благодаря их окраске, установленной на Гаагской конференции, — белая труба, белый борт с продольной красной полосой и с огромным красным крестом), он, весьма естественно, решил, что они следуют за эскадрой, и действительно, пройдя несколько вперед по их курсу, открыл наши главные силы, о чем и донес немедленно.
Чем объяснить этот факт? Сказать, что это результат правильно поставленной разведочной службы? Полноте! Туман суживал горизонт до двух миль, а на сотни миль Корейского пролива у японцев было всего 16 разведчиков. Пройди «Синано-мару» через тот же пункт на 10 минут позже, и он ничего бы не увидел... Нет! Здесь, как и во всей этой несчастной войне, нельзя с глубокой горечью не сознаться, что Бог был не с нами».
День цусимского сражения – был необычен и знаменателен для русских моряков. Это был ПРАЗДНИК в императорской России.
Спустившись в свою каюту, чтобы пополнить перед боем запас папирос, В. И. Семёнов случайно попал в кают-компанию в самый торжественный момент: «Несмотря на то что блюда подавались все сразу и ели их, как придется, по бокалам было разлито шампанское, и все присутствовавшие стоя, в глубоком молчании слушали тост старшего офицера А.П. Македонского: «В сегодняшний высокоторжественный день священного коронования Их Величеств, помоги нам Бог с честью послужить дорогой Родине! За здоровье Государя Императора и Государыни Императрицы! За Россию!»
Дружное, смелое «ура!» огласило кают-компанию, и последние его отголоски слились со звуками боевой тревоги, донесшейся сверху».
И уж совсем поразительным знамением может показаться первое же попадание японского снаряда в русский флагманский броненосец: «Близ правой носовой 6-дюймовой башни, у трапа на передний мостик, я увидел флаг-офицера мичмана Демчинского с партией баковых сигнальщиков. Подошел к нему…
Демчинский сообщил, что первый снаряд, попавший в броненосец, угодил как раз во временный перевязочный пункт, устроенный доктором, казалось бы, в самом укромном месте - в верхней батарее, у судового образа между средними 6-дюймовыми башнями. Много народу перебило; доктор как-то уцелел, но судовой священник - иеромонах о. Назарий - был тяжело ранен.
Мне захотелось пойти взглянуть.
Судовой образ, вернее, образа, так как их было много, - все напутственные благословения броненосцу - остались совершенно целыми; даже не разбилось стекло большого киота, перед которым в висячем подсвечнике мирно горело несколько свечей; кругом - ни души; только между исковерканными столами, табуретами, разбитыми бутылками и разбросанным перевязочным материалом - несколько трупов да груды чего-то, в чем с трудом можно было угадать остатки человеческих тел...»
Описывать подробности и результат Цусимского сражения нет необходимости. Они общеизвестны. Большего позора и поражения русских флот не испытывал за всю историю.
Капитан 2-го ранга В.И. Семёнов получил в этом бою 5 ранений и в бессознательном состоянии был снят с пылавшего флагманского броненосца на миноносец (вместе с адмиралом Рожественским). Командир миноносца позднее сдал свой корабль японцам и все оказались в плену, позор которого Семёнов переживал очень тяжело: «На память могу сказать, что меня то трясло в ознобе, и я не знал, как бы мне согреться и чем бы укрыться, - то в лихорадочном жару я садился на своем диване, вступал в спор с окружающими, говорил дерзости, почти оскорбления... Нападал на командира миноносца и заявлял полную свою готовность дать удовлетворение поединком, как только мы ступим на русскую территорию…».
Японцы тоже не слишком церемонились с нашими пленными офицерами (не говоря уже про солдат). Но это – тема отдельного разговора. Один пример показывает, как мало внимания обращали победители даже на религиозные чувства пленных офицеров: «У нас в большой столовой, где поставлена походная церковь, служил обедню православный священник (японец, о. Симеон Мия) по-русски.
Маленький эпизод, ярко характеризующий манеру японцев держать себя по отношению к военнопленным: согласно правилам, при богослужении должен присутствовать японский жандарм, чтобы следить... (Черт его знает, за чем он должен был следить! Может быть, опасались, что священнику будут подсовывать письма и телеграммы, помимо цензуры?) Раздвижные щиты, составлявшие наружную стену столовой, были вовсе убраны, так что она отделялась от веранды только редкими столбами. Так вот, этот жандарм принес стул, поставил его на веранде как раз против дверей алтаря, уселся на нем, заложил ногу на ногу, сдвинул фуражку на затылок и закурил папиросу.
Старший из присутствующих (адмирала не было ; он еще не может стоять подолгу на ногах) указал жандарму на несоответствие его поведения с обычаями, но получил в ответ, что «он здесь при исполнении служебных обязанностей». Флаг-капитан по просьбе присутствовавших подал о происшествии рапорт начальнику гарнизона. Любопытно, что из этого выйдет (Вышло то, что «во избежание недоразумений» приказано было впредь вовсе не совершать богослужения в походной церкви)».
Что тут скажешь, кроме знаменитого: «горе побеждённым!»
Завершая рассказ о русско-японской войне, надо отметить, что никаких особых подвигов военных священников в её ходе не было. Кто-то из них выполнял свои обязанности с душой, кто-то «отбывал номер», как и отмечал протопресвитер Г.И. Шавельский: «один священник, — храбрый и жаждавший подвига, — забирался в передовой окоп и ждал момента, когда ему можно будет пойти с крестом впереди; другой пристраивался к отдаленному, недосягаемому для пуль и снарядов, перевязочному пункту; третий удалялся в обоз 11-го разряда, обычно отстоявший в 15-30-ти верстах от части. Последний совсем устранял себя от активной роли во время сражения, но и первые два не приносили той пользы, которую они должны были принести».
Шавельский в своих воспоминаниях приводит такую статистику участия священников в боях: «В Русско-японскую войну был убит один священник (35 див.) и то случайно своей же пулей. Погибших на кораблях в Цусимском и других боях иеромонахов не считаю. Там они разделили общую участь. В Великую войну убитых и умерших от ран священников было более 30…
В Русско-японскую войну раненых и контуженных священников не набралось и десяти, в Великую войну их было более 400».
«Надо с горечью констатировать факт, что епархиальные начальства, в общем, если не небрежно, то без должного внимания относились к выбору священников, посылаемых в армию на казенное и очень хорошее содержание. Из всех епархиальных начальств, присылавших священников во время Русско-японской войны в I-ю Маньчжурскую армию только одно Екатеринославское обнаружило понимание, что на войне нужны хорошие, а не кой-какие работники, и выслало в армию только таких священников, которые были способны к серьезной работе. Остальные епархиальные начальства, почти все без исключения, посылали на войну слабых, либо никуда не годных, от которых хотели избавиться».
Вот такой «ПОДБОР КАДРОВ» пастырей на ВОЙНУ (!!!) был характерен для руководства епархий Русской православной церкви в то время. Буквально по принципу: «На тебе Боже, что нам не гоже» действовали высокопоставленные архиереи. Стоило ли ждать хорошей работы от людей, подобранных таким образом?!
Требовалось серьёзное улучшение работы военного духовенства, приближение их деятельности к нуждам войск. Этими вопросами деятельно занялся Г.И Шавельский, после назначения его протопресвитером русской армии (на место скончавшегося А.А. Желобовского).
На фото: раздача грога
Продолжение:http://www.proza.ru/2011/02/05/420