Он был поэт, стихи писал. И, как водится, поэт он был непризнанный. То есть пару раз его творчество пропечатали в каких-то совсем уж неизвестных простому обывателю как бы молодёжных изданиях, выплатили даже деньжат (хватило как раз что бы отметить публикацию в советской прессе рестораном "Демьянова уха" на Горьковской) и благополучно про поэта забыли. Да и стихи, говорят, были так себе, в общем гавно были стихи, да. Но, поэт... трагедия личности, непонятый гений, неоценённый талант, все дела.
И была у поэта жена, всё как у людей - студенческая Большая Любовь "на картошке", через неделю заявление в ЗАГС, свадьба в общаге, свадебное путешествие в Мурманск для знакомства с родителями невесты. Родители, как отошли от первого шока и осознали суть произошедшего, сперва молча удалились в комнату. Из комнаты временами слышались вперемешку мамины всхлипы и папин мат, потом они вернулись на кухню, где молодожёны уже покрылись от волнения холодным потом и хлебали холодный же чай с варением из морошки. В целом всё обошлось, папа хмуро пожал обретённому зятю руку, мама тоже робко пожала пробормотав что-то вроде "совет-да-любовь". Потом новобрачная как-то неловко и вовсе уж некстати ввернула, что он вообще-то поэт. Предкам опять стало плохо, мама икнула, папа выматерился в нос, достал из шкафчика и хлопнул спирту, и они снова протопали в комнату, оттуда пахнуло валерианкой. Официальная часть на этом была закончена, их ждала долгая и счастливая совместная жизнь и они убыли обратно в Ленинград.
По приезду выяснилось, что надо где-то жить. В смысле, что квартирный вопрос всегда был актуален не только для москвичей. А молодожёнам во все времена жилось нелегко, особливо почему то студентам - не было своего угла, не было денег, не было даже перспектив всё это где-то надыбать. В общем так - к нему нельзя, у него две комнаты в коммуналке с родителями, младшей сестрой и больной бабушкой; у неё общага с соседкой с филологического и вахтёршей, которую выперли с проходной какого-то режимного предприятия за дружбу с крепкими напитками. Поначалу загрустили, но потом он высказался в том плане, что будет писать стихи и с этого станут они жить, то есть на гонорары как бы, ага. Она согласно промямлила, что и вообще "с милым рай в шалаше", но сомнение во взгляде уже читалось, не понимала она в стихах совсем, да.
В результате поселились в его коммуналке, переселив больную бабушку в родительскую комнату, а сестру задвинув за ширму между шкафом и этажеркой с книгами. Какое-то время прокантовались, пару раз ей высказывали соседи про то, как надо пользоваться кухонной плитой, она плакала в туалете, боялась тараканов, всегда забывала, что её очередь мыть пол в коридоре и стоически терпела пока освободят ванную комнату. Но ничего пообвыкли, человек он вообще, говорят, ко всему привыкает. Денег правда по прежнему не то чтобы не было, а скажем так: не было периодически совсем. Стихи как-то никто не спешил печатать, соответственно и с гонорарами была напряжёнка. Но ничего, жили, родители им помогали, одни просто подкармливали, другие посылки из Мурманска слали, иногда просто деньгами переводили.
Но тут сказалась, видимо, трагедия личности, неустроенность быта помножиласть на трагизм души и поэт запил. А поэты во все времена уж если пили, то пили по страшному, даже бывалый сосед по коммуналке дядя Паша удивлялся и вроде как завидовал, и откуда, мол, здоровье берётся. И было всё как у людей опять же, сначала слёзы и уговоры, обещания и клятвы, затем скандалы, битая посуда, да и жену он начал поколачивать в лучших традициях, так сказать. Всё развивалось по уже не раз писанному и затёртому до дыр сценарию - участковый их квартиру себе в блокнотик на заметку поставил, исполнив таким образом свой служивый долг, врачи скорой говорили, что да, что лечить и что печень и прочий ливер не выдержат, да и голова с её мозгом одна, чай не Змей Горыныч, поэт опять же - тонкая натура, сложная душевная организация, да и вообще пьянству - бой. Бои, однако, имели место быть только с женой. Соседей поэт после пары эпизодов побаивался, соседи были чреваты участковым, но рукоприкладство в отношении жены не прекращал.
И вот однажды, будучи в состоянии изменённого сознания и пребывая в слегка удручённом раздумье, ибо больше пить нечего, а надо, он в очередной раз набрасывается на жену. Но что-то на этот раз как-то особливо по-серьёзному набрасывается, вон и за нож схватился и табуретками кидается, что-то при этом бормочет и взгляд такой что... Делириум тременс, в общем, белая горячка, "белочка". Ну что, кое как оттащили общими коммунальными силами, телефонным проводом руки скрутили, ноги вроде как полотенцем вафельным и позвонили "03" и участковому опять же. Сидят на кухне перекуривают, отдуваясь, ждут ребят в белых халатах.
Дождались минут через сорок, халаты весьма так себе не белые, но ребятки габаритами вызывают уважение и вселяют надежды, участковый опять же за спиной маячит. Двигаются по коридору с единственной тусклой лампочкой в их комнату. А там... Хичкок отдыхает в общем. Он, каким то чудом распеленался, по тихому подобрался к жене - она спиной к нему на этажерке с книгами паспорт его искала... А советский утюг при соприкосновением с височными костями черепа имеет, знаете ли, неоспоримое преимущество в прочности. Да. А он, то ли от осознания содеянного, то ли в приступе отрыва от реальности, без скрипа даже, окошко приоткрыл и во двор-колодец вышел, это уже видели - как раз дверь в комнату открыли, а он и шагнул. Пятый этаж, ноздреватый асфальт, картинка та ещё, кто в курсе...
15.12.2009, Санкт-Петербург