Старая дама была привычным, заданным кем-то и для неведомых никому целей, элементом интерьера набережной. Она пристроилась со своими допотопными, застенчивыми в своей несовременности, тяжёлыми металлическими весами, и плетёным креслицем с лоснящейся от множества прикосновений человеческих рук спинкой, между сувенирной палаткой и торцом сохранившейся чудом с советских времён прачечной с забавным названием «Клякса». Откуда и когда появилась «весовщица», не помнили даже старожилы приморского городка. Они скользили взглядом по старой даме, отмечали её присутствие механически, если же замечали пустоту – мимолётная тень озабоченности и недоумения мелькала на лицах, хотя вряд ли они могли бы сказать, отчего вдруг почувствовали смутную тревогу.
Итак, Старая дама устраивалась с невеликим своим хозяйством под благословенным щедрым солнцем, прикрываясь, впрочем, от настойчивых лучей выгоревшим до белизны зонтиком. Безмятежное спокойствие окружало женщину, заставляло на коротенький миг прерывать безудержную, перемещающуюся вроде бы хаотично, толпу отдыхающих, разбавленную деловитыми «служебными» лицами. Она изредка улыбалась, кивала белоснежной шапкой небрежно убранных за уши волос, рассматривала пёструю копошащуюся человеческую массу.
Дни шли за днями, пролетали месяцы, курортные сезоны подходили к концу, замирало ноябрьскими погожими днями море, становилось похожим на недвижное гладкое зеркало. Сыпался мокрый снег, таял моментально, успевая всё же прочеркнуться жалостливой цепочкой собачьих следов, выползали серые языки солёной воды, облизывали бетонный парапет, заглядывали в мёртвые слепые окна мелких магазинчиков. Каждый курортный городок знает эти сезоны угасания, и терпеливо ждёт первых запахов наступающей весны…
…Всё когда-то начинается впервые, вот и наша героиня много лет назад встретилась с морем, была им поначалу испугана, даже унижена немного его огромностью, бесконечностью, равнодушием. Ситцевые трусики в синий горошек потеряли свою привлекательность с того момента, как увидела множество ярких купальников, бабочками усеявших городской пляж. Купалась до синюшного оттенка всей кожи, выбиралась на берег, втапливала себя в разрисованные кружева тканевого детского, бывшего когда-то ярко розовым, покрывальца, крупная дрожь била так сильно, что букет роз на китайском махровом полотенчике шевелился словно на ветру. Руки лениво царапали горячий песок, где-то там под слоем влажных, плачущих, темнеющих от слёз, купинок, тяжело гудело растревоженное нутро неизвестного зверя. Подземное чудище, казалось, ворочается внутри земной оболочки, словно в воздушном шаре, растягивает ненадёжную плёнку и вот-вот взорвётся, втянет внутрь ничего не подозревающих людей.
В тот день рано утром шёл сильный упругий дождь, пляжи заполнялись неохотно, раздумчиво. И так же долго все оставались у моря, пользуясь мягким солнцем, синим небом, подёрнутым складками дырявых облачных простыней. Она бездумно смотрела на набережную. Незнакомые звуки заставили насторожиться: на мгновение наступила полная тишина, так бывает, когда крутят ручку настройки радиоприёмника. Затем воздух заполнился щекотным шорохом голосов, слова отскакивали от каменных ниш, прятались в складках не виданной ею одежды красивых, «как в кино», людей. Картинка становилась чёткой не сразу, а так, как бывает, когда на замёрзшее стекло дыхнёшь несколько раз, и твёрдая белизна расползается по сторонам, бледнеет, вычерчивая поначалу крохотный кружок, становящийся всё больше и прозрачнее. Она увидела улицу, полную нарядных людей, но они смотрелись нечётким фоном где-то там, позади стоящей у перил молодой девушки в лёгком, слишком открытом платье, скорее даже сарафане или, может быть, шёлковой комбинации, как у мамы. Но девушка не прятала эту «комбинацию» под платье, а смело стояла в ней, ничуть не стесняясь. Чёрные очки и почти белый зонтик. И внимательный взгляд в пространство, что-то явно высматривающий.
Картинка исчезла до обидного быстро, она даже не успела показать её маме, и, наверно, хорошо, что не успела – окружающие всё так же неподвижно лежали на песке, громко плакал маленький ребёнок, захлёбываясь в крике при виде выкатывающейся невысокой волны. И каждый из оставшихся дней она до слёз и рези в глазах высматривала свою «девушку с зонтиком», но видение больше не показывалось. Осталось недоумение и обида, и всю долгую дорогу домой она представляла, как расскажет об этом подружкам. Но почему-то так и не сказала, наверно, захотелось оставить волшебство для себя? Родители ещё несколько раз привозили её на море, но это были другие города, другие пляжи и другое море…
Она росла и взрослела как все: закончила школу и институт, вышла замуж за однокурсника, родила сына, рано овдовела и все силы положила на свою кровиночку, вырастила, выпестовала, гордилась им, как гордилась всегда отлично сделанной работой. И только тогда решила подарить себе собственный, личный подарок – приехала в тот самый приморский городок, на пляж, чей песок помнил прикосновения её худенького тельца, приглушённого подземного ворчания, гулкого, как школьные коридоры.
Сезон только-только начинал разбег, цыганские пёстрые таборы временных палаток медленно развешивали цветастые полотнища пляжной мишуры. Солнце раскачивалось на ежедневных своих качелях, медленно выползало из-за гор, растекалось медленным печным жаром, скользило по вечерней глянцевой дорожке и падало, как в пропасть там, за горизонтом, с придыханием и опаскою. Когда никуда не нужно спешить, время топчется на месте, заглядывает в глаза, пытаясь угадать любое желание, расстилается мягким ковриком, по которому никогда не хочется бежать, но только лениво брести, рассматривать то, что в сутолоке никогда не увидишь.
Хотела ли она повторения того, что когда-то явилось пред нею, словно позволено было заглянуть в приоткрытую дверь? Конечно, ожидала, даже более – страстно мечтала, восстанавливала детские свои ощущения каждую ночь, утром кожа стягивалась узкой полоской по вискам, становились клейкими прядки волос.
Это произошло дня за три до отъезда. Разбегающаяся прозрачность размытого зеркала, шорохи слов цеплялись за кончики ушей, кажется, это была Венеция – пахло холодной стоячей водой. Девушка в белом стояла, облокотившись о перила, качались на сквозняке тяжёлые серебряные серьги. Пожалуй, она была старше, чем запомнилось тогда, из детства. И очень напряжённый взгляд, даже чёрные очки не могли скрыть нетерпение ожидания, и сжавшие сильно, до белых косточек, пальцы на ручке светлого зонтика.
Наваждение стремительно съёжилось, затянулось морозными узорами, превратилось в крохотную точку. Едва слышный хлопок – и повлажневшие руки взлетели к горлу, удерживая рвущиеся спазмы рыдания. Она огляделась – мир ни капельки не изменился, ей казалось, что изменилась она, пожилая женщина на старом деревянном лежаке на берегу южного моря небольшого курортного городка. И уже вставая, почти отвернувшись, зацепилась взглядом за чьи-то насмешливые глаза. Смотрела в упор очень старая, слишком старая, похожая на сморщившийся позапрошлогодний лист, старуха, сидевшая на плетёном кресле возле весов с круглым цилиндриком, легко скользящим по металлической линейке. Полная, замотанная во множество тёмного, пожившего немало лет, старья, похожая скорее на копну забытого по осени сена, старуха, тем не менее, имела вполне внятный, ироничный, взгляд. Истрепавшийся, кое-где просвечивающий сквозь волокна, зонтик давал густую тень и мешал рассмотреть черты лица. Ни одного звука не произнесли обе, да им это не было нужным, взгляды иногда красноречивее слов.
Поездки повторились и раз и два, и три… С каждой в душе усиливалось яростное нетерпение встречи с «девушкой с зонтиком», а она играла, затягивала петлю ожидания туже и опаснее, но если являлась – позволяла увидеть мелкие детальки, пропущенные в прежних «явлениях». Зазвучала музыка, слышанная когда-то, пары на заднем фоне медленно танцевали, плыл терпкий аромат мужского одеколона, скупо светились круглые фонари над каменными нишами. А девушка ничуть не менялась, вглядывалась нетерпеливо, иногда казалось, что проскакивает в ней отчаянность или безнадёжность…
Сколько лет прошло с тех пор, когда она обнаружила себя сидящей в кресле на набережной рядом с теми же весами, она не помнит… Смешливый загорелый поток кружится мимо, не останавливаясь. Иногда она замирает, выпрямляет спину, бледность расползается по навсегда загорелому лицу, руки сжимаются, видны даже белые острые костяшки. Она тоже ждёт вместе со своим миражом…
И однажды увидит, как «её» девушка отбросит нетерпеливо белый зонтик, опустит руки и тёмное пятно чьей-то тени ляжет на белоснежное легкомысленное платье…
И будут изумлённо смотреть на старую даму восхищённые детские глаза и побегут по хрупкой спинке с тоненькими колючими лопаточками мурашки… до самых ситцевых трусиков в синий горошек…