Александр Коломийцев
Потомки Асклепия
Повесть
- 1 -
День начался с птичьего гомона. Чирикали воробьи, щебетали славки, синички. Малые городские птахи со всего микрорайона слетались на ежедневное утреннее вече, собираемое в ветвях раскудрявой берёзы, росшей под окнами кирпичной пятиэтажки. Тополи, вязы, составлявшие зелёные насаждения сквериков, по непонятной причине популярностью у пернатого населения не пользовались. Могучая красавица являлась достопримечательностью двора. Насколько помнил Константин Вадимович, первые три года берёзка влачила жалкое существование в виде покорного всем превратностям судьбы худосочного серого прутика. Потом словно сошла благодать, и гадкая утица превратилась в белотелую, зеленоглазую красавицу. Пролетели ещё лет восемь-десять, и краса ненаглядная заглядывала в окна третьего этажа. Константин Вадимович ожидал, что вскоре сможет трогать берёзовые ветви со своей лоджии. Ещё лет пять назад жильцы первых этажей выказывали желание срубить своенравную пришелицу, с деревенской непринуждённостью вторгшуюся в городской ландшафт, дескать, окна темнит, свет заслоняет. Но, то ли соседи отговорили, то ли у самих рука не поднялась, берёза осталась жить и радовать глаз обитателей трёх пятиэтажек. Городские птахи в ветвях берёзы, когда зелёное одеяние её пронзали солнечные лучи, встречали утро и провожали день. Через открытую форточку птичий гомон проникал в комнату и наполнял помещение бодрым пробуждением.
С изощрённым изуверством затинькал будильник, жена заученным движением выбросила из-под одеяла руку, передвинула рычажок вниз. Приходя в себя после сна, полежала неподвижно пару минут, проворчала:
- Вот, не спишь же, нет, чтобы завтрак разогреть, так вылёживаешь, меня дожидаешься.
Константин Вадимович, проснувшись, лежал смирно, не шевелясь, и никогда не мог понять, каким образом жена догадывалась о его бодрствовании. Может, сама не спала? Не спала и ждала, что он поднимется первым и возьмёт на себя утренние кухонные хлопоты. Когда-нибудь он так и поступит, но не сегодня. Ему было невдомёк, что жена вовсе не имела в виду его раннее пробуждение от заоконного шума, а предполагала, что он проснулся вместе с ней.
На плите стояла кастрюля с водой, лежавшие на тарелке макароны, готовились превратиться в пищу.
- Порежь колбасу! – крикнула жена из ванной.
Константин Вадимович вдавил кнопку на массивной рукояти высокого импортного электрочайника, потом уже выполнил указание. Дождавшись своей очереди, сходил в ванную, умылся, к его возвращению чайник вскипел и отключился. Жена не смогла обойтись без замечания о нецелесообразности пользоваться электричеством при наличии газа. Опытный супруг, не вступая в полемику, испил утренний кофе и удалился в лоджию с сигаретой. Сменив домашнюю одежду на рабочую, прибыл завтракать. Жена встретила наставлениями:
- Зачем до завтрака пьёшь кофе и куришь? Ты же врач, тебе ли объяснять, как это вредно?
- Мне нужно привести организм в рабочее состояние, - невозмутимо парировал спутник жизни.
- Вставай пораньше и бегай вокруг дома, для здоровья намного полезней, и затрат никаких, - жена за словом в карман лезла, высказав своё мнение о способах приведения организма в рабочее состояние, сменила тему: - На брюки не капни. Неужели нельзя переодеваться после завтрака?
Константин Вадимович подождал, пока жена положит на тарелку поджаренные макароны, два кругляшка колбасы, сделал ответный выпад:
- Твою колбасу можно без гарнира есть, одна соя, - говорил не по злобе, а так, для утренней разминки.
- Ну, знаешь, на тебя не угодишь. Колбаса – из сои, пельмени – из тухлятины, яичница – завтрак холостяков, а не женатых мужчин. И вообще, колбаса не моя, а магазинная. На котлеты у меня ни денег, ни времени, ни сил не хватает. Посиди денёк за компьютером, вообще есть расхочется.
Сама Лариса Анатольевна за стол присела лишь на минутку, и дальнейший приём пищи совершала наскоком. Прожевав кусок колбасы, задала препротивнейший вопрос, о котором супруг помнил ежеминутно, но решение отодвигал на задний план.
- Кто поедет с девочками в Новообнинск? Пора, в конце концов, решить.
Константин Вадимович поперхнулся горячим чаем. Требовательное утверждение «пора, в конце концов, решить», означало, что доставку денег в институты и поиск квартиры для аренды, возьмёт на себя супруг. Именно из-за его упрямого отбрыкивания вопрос до сих пор висел в воздухе, и именно из-за нежелания супруга решить вопрос в нужном направлении, Лариса Анатольевна наполняла утро брюзжанием. Константин Вадимович в сотый раз повторил причину, из-за которой не может оставить работу, и в сотый раз оказался разоблачён в мистификации.
- Мне не на кого оставить отделение.
- А если ты, не приведи господи, конечно, ногу сломаешь, кирпич на голову упадёт? Ты в этом году в отпуск не ходил, используй хоть неделю. Твоё право.
- За отпуск я получил компенсацию. Неужели девочки сами не в состоянии отвезти деньги и найти квартиру? Ну, Римма, я согласен, за руку ещё водить надо. А Светлана? Четыре года в Новообнинске прожила, все ходы и выходы знает.
Лариса Анатольевна запила макароны чаем, выходя из кухни, насмешливо бросила:
- Ты ещё вспомни, каким самостоятельным был в её возрасте, и что в её годы деревенские бабы по двух детей имели.
В следующее появление на кухне, на этот раз супруги столкнулись в дверях, Лариса Анатольевна разговаривала безапелляционно.
- Для кого-то двадцать пять тысяч всего лишь карманные деньги, а для нас это деньжищи. С каким трудом мы их собрали! Мало ли что в дороге может приключиться. Во-первых, а, во-вторых, если не квартиру найдут, а в какой-нибудь вертеп заманят? Тогда что? Сам на себе волосы рвать будешь.
Константин Вадимович попытался отбрыкнуться ещё раз.
- Ну и ехала бы сама. Ты у нас баба боевая, в обиду себя не дашь, всё сделаешь как надо, а я ещё напутаю чего-нибудь. Я же сказал, мне не на кого оставить отделение, я же не санитаром работаю. И потом, отпускные я уже получил, значит, отпуск без оплаты.
Лариса Анатольевна громила супруга по пунктам.
- Кроме тебя, в вашей ЦРБ есть ещё два невропатолога. Твоя Ириша, к примеру, с радостью тебя подменит. Положить деньги в банк на известный счёт сумеешь даже ты. Всё, дебаты закончены, с понедельника бери отпуск на неделю. Сейчас с работы меня никто не отпустит, я тебе сто раз объясняла, иначе бы я тебя не уговаривала. И вообще, кто деньги в дом приносит? Я или ты? Конечно, для твоего мужского самолюбия это звучит унизительно, но для семейного бюджета предпочтительней, чтобы не я, а ты отпрашивался с работы.
Если Лариса заговорила на денежную тему, значит, раздражение достигло высочайшего градуса, но Константин Вадимович был тоже не деревянный, и слова могли вызвать у него и боль, и раздражение, и обиду.
- Можно подумать, я вообще денег домой не приношу. Две недели назад получил.
Лариса, запрокинув голову, издала издевательский смешок.
- Ты хоть сам понял, что ты получил? Двадцать пять процентов за апрель и двадцать пять процентов за июнь. За апрель ты уже три раза получал, то пятьдесят процентов, то пятнадцать, теперь двадцать пять. Двадцать пять чего, всей зарплаты или остатка? И почему за июнь? За май вам что, зарплату простили? Ты же не санитар, сам сказал, почему не сходишь в бухгалтерию, не разберёшься?
- Потому что некогда. Бухгалтерия в другом здании. Как только соберусь сходить, тут же куда-нибудь позовут.
- Ты собирался ещё в прошлую пятницу сходить, и всё выяснить. Ну, это же смешно, работаешь, как проклятый, и даже не знаешь, сколько денег заработал.
- За май деньги не перевели, вот и не выдают. Я собрался идти, - против воли Константин Вадимович начал оправдываться, и заговорил виноватым тоном. Если рассуждать объективно, жена была права. – Я собрался идти, и меня вызвали в деревню. Тяжёлая травма позвоночника. Там больной помирает, а я пойду дрязги разбирать.
Спор уходил в сторону, грозил перерасти в ссору с обидами, оскорбительными выпадами, мучительным примирением, и Константин Вадимович, не желая всего этого, сдался.
- Ладно, уговорила. Чего раскипятилась? Девчонок разбудишь.
Когда Константин Вадимович покидал дом, супруга яростно расчёсывала свои длинные, роскошные волосы. Неукротимость движений свидетельствовала о накопленном потенциале самоутверждения, супруг даже узрел микроскопические разряды, срывающиеся с гребня, и втихомолку порадовался, что разряды расходуются вхолостую.
На мини-базарчике разворачивалась торговля. Селянки выставили полторашки молока, разнокалиберные вёдра с молодой картошкой, помидорами. Дачницы предлагали малину, овощи. Купецкое сословие состояло в основном из женщин разнообразного возраста. Вёл себя торговый люд согласно характерам. Одни, по-дилетеански заискивая, заглядывали в глаза, едва не униженно упрашивая купить чего-нибудь, другие сидели молча, словно бы даже с отрешённым видом, охваченные тяжкой думой, третьи смотрели весело, вызывающе, и задорно расхваливали незамысловатый товар. Замыкал торговый ряд оранжевый «Москвич» с поднятой крышкой багажника. Степенный мужик независимо, с потаённой усмешкой в карих глазах, поглядывая на прохожих, выставил на продажу отливающих тёмной медью карасей. Константин Вадимович завистливо скосил взгляд в машинное чрево. Караси были ещё живые, большинство шевелились, замедленно хлопали широкими хвостами. Завидовал Константин Вадимович не рыбе, завидовал возможности всласть порыбачить. Впрочем, мужик приехал не с рыбалки, мужской утехи, приехал с добычи, и, возможно, завидует ему, такому чистенькому, отглаженному, который по ночам спокойно спит, не кормит комаров, не мокнет в холодной воде, не надсаждается тяжкой работой. Однако завидовать ночам Константина Вадимовича нечего. Знал бы добытчик, какие они у него бывают, эти ночи.
На автобусной остановке грудился в большинстве знакомый, примелькавшийся люд. С некоторыми постоянными попутчиками Константин Вадимович вежливо раскланивался, обсуждал текущие метеоусловия. Первой подошла «единица», он не стал ждать свою «тройку». Маршрут «тройки» пролегал мимо больницы, но курсировала она много реже «единицы», и из дому Константин Вадимович выходил с таким расчётом, что две остановки придётся идти пешком.
В Заозёрск Константин Вадимович Климов приехал двадцать три года назад по распределению из Новообнинского медицинского института, да так и прижился в районном городишке. Было время, в молодой голове маячили видения клиник, исследований, научных разработок. Но работы в районной больнице хватало, а молодой врач не относился к холоднокровным, расчётливым карьеристам или честолюбцам, и когда появилась возможность уехать из «дыры», подспудные перемены, происшедшие незаметно для него в подсознании, погасили желание перебраться в «цивилизацию». Контролируемое же пространство сознания рождало мысли о том, что здесь, в Заозёрске, он человек нужный. «Нужный» не в жуликоватом, ирреальном понимании, а в природном, изначальном. Уже то обстоятельство, что иногда на улице с ним радостно и приветливо здоровались малознакомые люди, которых он как-то весьма успешно пролечил, но чьи образы успели заслониться лицами и интересами других больных, и не поздоровайся человек первым, он бы равнодушно прошёл мимо, уже одно это говорило о многом. А кем он станет в «цивилизованном» мире, не превратится ли в незаметную, никому не нужную букашку? Да и жена, Лариса, была из местных, заозёрских. И, несмотря, на все противоречия эпизодически, даже в самом идеальном случае, возникающие между отцами-детьми, присутствие в досягаемой близости бабушки-дедушки в деле воспитания малолетних отпрысков, являлось неоценимым подспорьем. В общем, когда подошло долгожданное время, и обстоятельства сложились благоприятным образом, перед Константином Вадимовичем даже не встал вопрос «ехать или не ехать?»
В автобусе он остался на задней площадке, и мало-помалу протиснулся в облюбованный угол. Вначале ухватился за поручень рукой, а, когда через три остановки, у молокозавода, схлынула мощная волна пассажиров, занял приглянувшееся место. Автобус вновь заполнился до отказа, и девица с ярко, но неумело накрашенными губами, чьё необузданное тело притискивали к груди Константина Вадимовича, надула пузырь из жвачки едва не в самое лицо, и, не обратив ни малейшего внимания на брезгливую гримасу соседа, затараторила с товаркой, похожей на неё самоё, как однояйцовый близнец. Сойдя с автобуса, Константин Вадимович направился в больницу по левой стороне улицы. Внешний край тротуара огораживали метровые столбики, с подвешенными на них двумя нитками чугунных цепей. Правда, сейчас ограду представляли лишь торчавшие одинокими перстами металлические опоры. От цепей, ставших добычей ночных добытчиков, остались одни воспоминания. В паре метров от ограды почва уходила вниз склоном ложбины. Склон густо зарос шиповником, крушиной, возвышающимися над кустарником кривоствольными берёзками и самыми разнообразными травами. По дну впадины протекала речушка Каменка, в которой малолетние рыбаки ловили гольянов и других, не имеющих названия, длинных и вёртких, словно змейки, рыбёшек. Летом на склоне знающие старушки собирали мать-и-мачеху, тысячелистник, пустырник, и прочие, ведомые только им целебные травы, а осенью, продираясь сквозь усыпанные острыми шипами кусты, брали ярко-красные ягоды шиповника. На этой стороне улицы обычно бывало малолюдно, и поэтому Константин Вадимович предпочитал ходить именно здесь. Приглушённый уличный шум окраины нарушили автомобильные гудки. Константин Вадимович непроизвольно оглянулся. Оказалось, сигналили ему. У противоположного тротуара стояла знакомая молочно-белая «Лада», из окна которой выглядывал друг и коллега Валерий Павлович, и делал приглашающие жесты. Константин Вадимович торопливо пересёк проезжую часть, обошёл автомашину, и занял место рядом с водителем. Валерий Павлович являлся не просто лучшим другом, с четой Лебедевых Климовы дружили домами. И, как водится, их старшего, Станислава, в шутку прочили в женихи Римме.
- Привет, господин эскулап! – Лебедев дождался, когда пассажир захлопнет дверку, набросит на себя ремни безопасности, и тронул машину с места.
- Тебе того же, - меланхолично ответствовал Климов.
Слова были обычные, произносились из дружеского участия.
- Когда свой «жигулёнок» наладишь?
- Я о нём и думать забыл. Ремонт дороже новой обойдётся.
- На запчасти бы продал.
- Да кто это старьё возьмёт? Я как-то предлагал…
- Скажи прямо, лень-матушка раньше меня на свет появилась. От старой бы что-нибудь выручил, добавил, глядишь, на иномарке бы ездил, - советы Лебедева звучали задорно, с подначкой.
- «Добавил»! – фыркнул Константин Вадимович. – Светка ещё не закончила, Римма поступила. Тут либо то, либо это. Всё сразу не получается. В понедельник повезу мзду за бесплатное обучение, за двоих всего каких-то двадцать пять тысяч. Поговаривают, с будущего года в медицинском двадцать надо будет платить. Светка закончит, что толку? Жить где-то надо, ну, будет получать тыщи три. А с их запросами… Бери от жизни всё! Практически – с родителей.
- Костя! – воскликнул лучший друг. – Почему ты такой пессимист? Двадцать пять штук наших, а не зелёных. Этому возрадуйся.
- Тебе всё смешки. С пацанами, конечно, проще. Тебе бы моих девок.
- Это уж ты сам виноват.
- Твои-то как?
- Стаська осенью вернуться должен. Говорил балбесу, поступай, поступай. Так нет, школа надоела, погожу, - это тоже были привычные слова, повторяемые раздосадованным отцом при всяком удобном случае. – Погодил! Хорошо, хоть в Чечню не упекли. Хочешь, верь, хочешь, не верь, теперь уже дело прошлое. Маринка в церковь молиться ходила, свечки ставила, службу какую-то заказывала. А пару лет назад, ей, что икона божьей матери, что берёзовая чурка, всё едино было. Вот тебе, и проще с пацанами.
- Да наслышан, - медленно проговорил Константин Вадимович, невольно выдавая жену.
- А-а, с Ларисой поделилась.
- Между прочим, - машина уже въезжала на больничный двор, и Климов заговорил в убыстрённом темпе, торопясь высказать мысль: - В областной божью комнату оборудовали. Больные и хирурги перед операцией заходят сил набраться. Ты у себя такую же не собираешься открыть?
Лебедев фыркнул, крутнул головой.
- Каждый сходит с ума по-своему. Больные, не знаю, дело их, если помогает, ради бога. Но, если у хирурга, руки не так растут, никакие молитвы не помогут. Выходи! Я машину к гаражам отгоню.
«Лада» остановилась у главного больничного подъезда, Климов вышел из автомобиля, взялся за дверку, чтобы захлопнуть её, но неожиданная мысль остановила его.
- Речь же не о том, чтобы молитвами лечить. Скажи, неужели ты всегда железно неколебимый, и тебе неведомы приступы малодушия, неуверенности, что ли, перед операцией?
- Экий ты въедливый! Хочешь знать, не дрожат ли у меня порой коленки? Выбрал же ты момент. Дрож-жат, ещё как дрожат. Запираюсь в кабинете, чтобы никто не видел. Ставлю руку локтем на стол, сжимаю кулак, упираюсь в него лбом, зажмуриваю глаза и твержу: «Ты лучше всех… Ты самый лучший… Только ты можешь спасти… Иди, иначе помрёт…» Твержу, пока слёзы из глаз не выступят.
- Так они же зажмурены.
- Вот в этом вся соль и заключается, - засмеялся Лебедев. – Ладно, дверку закрой, работать пора.
Константин Вадимович захлопнул дверку и поднялся по каменным ступеням главного входа. Мысль о предстоящем визите к заведующей лечебной частью отравляла настроение. Очень не любил Константин Вадимович выступать в роли просителя, даже если просьба была пустяковой, как сейчас.
- 2 -
Вчерашнее посещение Евгении Леонидовны Лошак, заведующей лечебной частью, освободило от тягости, и новый рабочий день начался в нормальном ритме. Евгения Леонидовна лишних вопросов не задавала и препон не выставляла, только уточнила:
- По семейным обстоятельствам? – сама же и разъяснения дала: - Понятно. У дочерей учебный год начинается. Кого вместо себя предлагаете?
- Да я хотел бы Иришу.
- А почему не Всеволода Гавриловича? Всё же отделение, а Царькова врач молодой.
Константин Вадимович проворчал:
- Не спрашивай у старого, спрашивай у бывалого. С Царьковой я лучше контактирую. Ира девочка исполнительная, я ей всё распишу. А Ломако… - он замолчал и вздохнул. – Что с того, что молодая? В своё время все молодыми были. Молодость это такой порок, который проходит сам собой. А с таким пороком на всю ЦРБ у нас одна Царькова. Надо чтобы чувствовала перспективу, а то сбежит.
С Ломако Климов контактировал только по служебной необходимости. Царькова и Ломако поочерёдно работали на полставки в стационаре. Сейчас была очередь Царьковой. Обычно в отсутствие завотделением врио назначали Ломако. И обычно к своим обязанностям Константин Вадимович возвращался с ноющим сердцем и отвратительным настроением. Наименьшие неприятности, доставляемые Всеволодом Гавриловичем, заключались в его необоримом стремлении переиначивать или хотя бы вносить лёгкие изменения в назначения Климова, ибо так, по старинке, лечат только в «нашей неврологии». Ущербность методов лечения в «нашей неврологии» неизменно доводилась до сведения сестёр и больных. Делалось это претенциозно и нарочито, так что уж порой больным становилось неловко. Сам Всеволод Гаврилович в гордыне своей не ведал о возбуждаемой им брезгливости. Сестёр Ломако донимал мелочными придирками, и те, поработав под началом Всеволода Гавриловича, ещё дней десять пребывали не в своей тарелке, и ссорились по пустякам, на которые в обычное время внимания не обращали. Последнее свойство характера Всеволода Гавриловича особенно раздражало Климова. Ему по нутру были отношения доброжелательные, даже с налётом семейности, холодно официальная же обстановка, с фискальным соблюдением буквы инструкций, когда всякий ежеминутно следит, не ущемили ли его прав, откровенно претила. Ириша, в отличие от Ломако, чего греха таить, Константину Вадимовичу это нравилось, смотрела на старшего коллегу снизу вверх. Точку в своём пребывании в должности исполняющего обязанности, Всеволод Гаврилович ставил в кабинете Евгении Леонидовны, сообщая своё особое мнение о состоянии дел в «нашей неврологии».
На последнем праздновании Дня медика, после четвёртой или пятой рюмки, Лошачиха, дама, повидавшая разные виды, сказала громким шёпотом в самое ухо: «Морду бы ты, Константин Вадимович, этой Ломаке набил, что ли. Достал уже своими мнениями».
Неприязнь Всеволода Гавриловича к заведующему неврологией объяснялась просто. Категории оба имели одинаковые, высшие, но Климов «захапал» в стационаре полторы ставки, а им, на двоих, оставил половину. И дежурств набирал столько, что того и гляди, ноги протянет, ему же доставались дежурства на дому, за которые платили жалкие проценты. Но не только ущемлённые меркантильные интересы портили кровь Всеволоду Гавриловичу. От растущей климовской известности, сердце изводила зубная боль. Давно стало обычным звать на консультации непременно Климова. Тот вроде и насупится, и сморщится, и поворчит, но по глазам видно, рад-радёшенек, готов хоть в выходной, хоть среди ночи мчаться хоть в больницу, хоть к чёрту на кулички, и даже не заикнётся, не моё, мол, дежурство. Константин Вадимович знал об этом, но значения не придавал, втихомолку посмеивался, и старался избегать завидущего коллегу. Да и что скажешь, если тот неизменно приветлив, и глаза светятся дружеским участием.
В девять тридцать Константин Вадимович начинал обход, это было его собственное расписание, к этому же приучал и Царькову. Педантизм не относился к чертам его характера, но порядок Константин Вадимович любил. К процедурам, кроме специальных назначений, сёстры приступали без четверти десять. Заведённый распорядок могла нарушить лишь затянувшаяся пятиминутка или срочный вызов на консультацию, обычно в хирургию. После обеда Константин Вадимович принимал больных на стационарное лечение. К этому времени освобождался процедурный кабинет, и он делал блокады, завершал обход, и садился за бумаги – заполнял истории, оформлял выписки. К сожалению, строгий регламент существовал лишь теоретически, в иные дни вообще всё шло комом. И, чтобы накапливающиеся бумаги не превращались в безбрежное море писанины, Константин Вадимович засиживался в кабинете после работы, использовал дежурства, либо брал скорбную бухгалтерию домой.
Сегодня обход прервали во второй по счёту палате. В комнату влетела взъерошенная Оля, девушка ещё пугалась до дрожания голоса, если приходилось обращаться к завотделением, и с порога, стремясь поскорей разделаться с неприятной миссией, выкрикнула:
- Константин Вадимович, вас срочно в хирургию требуют.
Продолжая разминать больному воротниковую зону, Климов переспросил:
- Прямо-таки требуют?
Сестричка смутилась.
- Ну, зовут.
- Хорошо, сейчас буду.
Досмотрев больного, рассовав по карманам халата инструменты, и, досадуя, что сегодня запланированный режим опять нарушен, отправился на первый этаж.
Мальчишка лет семнадцати упал с высоты, сломал руку, на правом предплечье – открытый перелом. Но больше досталось голове. Константин Вадимович поставил ушиб мозга. Ставить диагноз было легче, чем беседовать с родственниками. Застывшая мука в расширенных зрачках, руки, существующие отдельно от тела, то теребящие одежду, то хватающиеся за халат врача. Состояние родственников действовало на психику удручающе. В палатах ждали больные, и, чтобы сохранить себя для них, требовалось наращивать панцирь. Панцирь получался внешним, для сторонних глаз.
Константин Вадимович торопился вернуться в своё отделение и из реанимационной вышел первым, и тут же пожалел о своей поспешности. Мать мальчишки, признать в женщине с оплывшей косметикой, напрягшимся лицом, ближайшую родственницу больного, не составляло труда, отлепилась от стены, открыв ветвистую трещину в штукатурке, в напряжённых ситуациях ему всегда лезли в глаза пустяковые детали, рванулась навстречу.
- Он… Он… Он не умрёт? – губы дёргались, голос пресекался. – Мой сыночек…
- Не буду вводить вас в заблуждение, случай тяжёлый, но повреждений несовместимых с жизнью нет, - Константин Вадимович разговаривал, не вынимая рук из карманов халата, смотрел в глаза, слова произносил твёрдо, но не отчуждённо. - Некоторое время полежит в реанимации, когда кости срастутся, снимут гипс, переведём в неврологию. Всё необходимое лечение назначено, сейчас начнут проводить.
- Мне можно к нему?
- Вы ничем не сможете ему помочь, идите домой, примите успокоительное.
- Но почему он лежит в реанимации? Он при смерти?
- Да почему же при смерти? Так положено, реанимация оборудована необходимыми приборами. Видите ли, если ушиб сопроводился образованием гематомы, через несколько часов наступит ухудшение. Говорю вам, чтобы вы были готовы, и поняли происходящее правильно. Ухудшение состояния при образовании гематомы наступает всегда, поэтому ваш сын пока будет находиться в реанимации. Но, м-м-м, по некоторым признакам, я предполагаю, что ушиб не сопроводился образованием гематомы. Не терзайте себя, идите домой, всё, что нужно, мы сделаем.
- А если гематома появится?
- Мы сделаем всё, что требуется делать в этих случаях, - повторил Константин Вадимович терпеливо.
- Но вы ещё посмотрите его?
Женщина видела перед собой врача, беседовавшего с ней, что-то делавшего с её сыном, и возлагала на него все надежды, не вникая в больничные тонкости.
- Обязательно. Я сегодня дежурю, наведаюсь не один раз. За вашим сыном будет постоянный контроль.
Глаза смотрели умоляюще, предупреждая новые вопросы, Климов быстро проговорил:
- Состояние тяжёлое, но жизни не угрожает. Готовьтесь к тому, что в больнице вашему сыну придётся провести пару месяцев, - в холле показались Лебедев с Корноуховым, и он показал на них: - Реанимация находится в ведении врача, который справа. Его зовут Корноухов Виктор Семёнович. Со всеми вопросами обращайтесь к нему, а найти его можно в «скорой помощи», - и, переключив внимание несчастной матери на реаниматора, заторопился прочь.
В своё отделение Константин Вадимович возвращался не по главной лестнице, а как ближе, через малое крыло, в котором на первом этаже помещался приёмный покой, скорая помощь, рентген, а на втором – физиокабинет, кабинеты флюорографии, ЛФК. На площадке своего этаже, взгляд упёрся в дверь непонятного назначения комнаты, которая то пустовала, то заполнялась всякой аппаратурой, приборами, временно не находящими применения. На двери висела табличка: «Кабинет иглотерапии и массажа». Специалистом по иглотерапии значился Ломако, а массажисткой некая Трунина Мария Фёдоровна.
«Интересно, как он раньше не замечал? А ведь Лошачиха недавно пеняла на пятиминутке, что в больнице вопрос с массажем улажен, а стационарные больные мало пользуются услугами кабинета. Ишь, и великий специалист Ломако пристроился. Не на курсы ли иглотерапии ездил во время отпуска? Сколько же он берёт за иголочки? Почему бы и ему самому не взяться за какой-нибудь промысел? Не за шарлатанство, а настоящие оздоровительные услуги, только платные. Люди пристраиваются, а он знай, гребёт одни дежурства, от которых уже глаза на лоб лезут».
В задумчивости Константин Вадимович продолжил обход. В третьей палате первому же больному с осложнённым остеохондрозом, сопровождаемый люмбаго, и поступившим в стационар в последнюю пятницу, посоветовал:
- Вам обязательно надо пройти курс массажа. Я сделаю назначение, сёстры выпишут направление, занесут. Сходите в бухгалтерию, оплатите, вам выдадут талончик. Лучше не самому ходить, попросите родственников. К вам же приходит кто-нибудь? Кабинет массажа в малом крыле на нашем этаже. Только я не знаю, сколько платить надо.
Больной, дебелый дядечка, поскрёб затылок.
- Мою спину промять, дополнительную плату потребует.
Молодой мужичок лет тридцати, поступивший неделю назад с нарушением мозгового кровообращения, и считавший себя старожилом, сидя на соседней койке, внёс ясность.
- Я вчера путешествовал, слыхал. Там, у них какие-то заморочки. Массажистка сказала, мол, тем, кому начала делать, закончит, а начинать никому не будет.
- Вы, Попов, зачем «путешествуете»? – сердито спросил Константин Вадимович. – У вас головокружения не прекратились. Я вам разрешил по палате разок-другой пройтись, в туалет сходить. А вы?
- Я когда целый день лежу, с койки падаю, - мужичок, хохотнув, перевёл своевольство на шутку. – Я же потихонечку, где за стенку подержусь, где постою. А как же. Обстановку надо знать.
- Понятно. Хотите до паралича допутешествоваться, или до нового криза? Уже забыли, про обмороки, рвоту, повторить хотите? Нельзя вам ходить, тем более по лестницам. Потерпите до понедельника.
Упоминание о рвоте и обмороках заставило Попова помрачнеть и затихнуть.
- Я узнаю, в чём дело с массажем, сообщу, - пообещал Константин Вадимович, завершив обход.
Обойдя половину палат, вернулся в ординаторскую, записать новые назначения. Через четверть часа зашла Ключникова, старшая сестра отделения, спросила истории, Климов отдал готовые, спросил:
- Анна Сергеевна, не знаешь, кто у нас массаж делает?
- Манька из поликлиники. С Надеждой Алексеевной на приёме сидит.
- Ах, вот, кто! А я смотрю, фамилия знакомая, а кто именно, припомнить не могу. А ты, что не взялась? Ты же умеешь.
Ключникова поместила крупное полное тело на стул, поправила колпак.
- Ага, сейчас прям разбежалась. Стану я уродоваться за те гроши, что наша бухгалтерия предложила. Маньке деваться неуда, детёныши ись просят, - иронизируя, Анна Сергеевна коверкала слова. – В поликлинике на приёме полутора тысяч не платят, она и тем крохам, что предложили, рада, вот и взялась.
- Так тебе что, деньги не нужны?
- Ох, Константин Вадимович, кому ж они не нужны? Но между трудом и оплатой должно хоть какое-то соответствие быть. Ведь так? – Анна Сергеевна подняла над столом сильные руки, развернув их ладонями вверх. – А в том, что мне предложили, было полное несоответствие. За курс массажа больной платит в бухгалтерию 200 рублей. 70 процентов идёт больнице, а массажисту – 30. Сами подумайте! За курс массажа – 60 рублей. Мы разбирались с главврачом и главбухшей, они меня вызывали, вас в тот день не было, куда-то в деревню уехали. Главбухша плела, плела, норма, мол, одна для всех. Всё растолковала, и про содержание помещения, амортизацию аппаратуры, и про отопление, и про свет, и так далее, и так далее. Наговорить всего, чего хочешь можно. Я понимаю, УЗИ платное, к примеру, там, конечно, аппаратура. А у нас? Амортизация на лежак? Да и за УЗИ больной платит 100 рублей, а за сеанс массажа получается 20. Вот и считайте, - умозрительные бухгалтерские подсчёты возмутили Анну Сергеевну до глубины души, и невысказанное негодование выплёскивалось наружу. – Будто массаж это так, ладошками по спинке пошлёпал, и все дела. Главбухша всё мне растолковала. Слушать даже смешно было. За десять минут работы я буду получать шесть рублей, за час – тридцать шесть, за день – почти триста. Поглядела бы я на неё, как это она восемь часов подряд стала бы массаж делать. Языком всё можно. Я же не говорю, что больные тыщу должны платить, тоже, меру надо знать. Но, если бы мне предложили наоборот, не тридцать, а семьдесят процентов, я бы согласилась. Не густо, конечно, но всё же кое-что.
Ключникова пребывала в одном возрасте со своим руководителем, в Заозёрской ЦРБ проработала без малого двадцать лет, из которых почти пятнадцать в неврологии, даже захватила бревенчатые бараки, в которых когда-то размещалась больница. В начальный период её трудовой деятельности, Анну Сергеевну, тогда просто Аннушку, ставили и на приём в поликлинику, и во все отделения, где появлялась дыра. Поэтому Анна Сергеевна знала все нюансы медицинской службы и подноготную почти всех сослуживцев и высшего, и среднего, и низшего ранга. С Климовым у старшей сестры отделения сложились дружеские отношения, и порой они беседовали о всяких разностях, даже выходящих за рамки служебной деятельности. Ко всем больным, не взирая на возраст и социальное положение, Ключникова обращалась на «ты», и называла по имени. Больные признавали за Анной Сергеевной это право. И в пышные, и в тощие ягодицы Анна Сергеевна вонзала иглу почти безболезненно, и после её уколов в мягких деликатных частях тела не образовывались твёрдые шишечки, досаждавшие долгожителям скорбных палат. В самые капризные вены Анна Сергеевна попадала безошибочно, и при совмещении капельных и внутривенных инъекций, игла оставалась в положенном ей месте, не протыкая стенки дохлых сосудов. Но и такая распрекрасная работница имела чисто человеческие грехи. Пребывая в дурном расположении духа, Ключникова могла на пустом месте устроить выволочку подчинённой медсестре, и довести бедолагу до слёз. Дурное же расположение духа Ключникова имела, когда обнаруживались мнимые или реальные любовные похождения супруга на стороне. Как предполагал Константин Вадимович, похождения большей частью были всё же мнимыми. Но чем менее достоверными выглядели доказательства неверности супруга, тем более свирепела Анна Сергеевна. У некоторых натур, не дисциплинированных упражнениями самоанализа, осознание собственной неправоты, прежде чем завершиться признанием ошибки, минуя публичное покаяние, естественно, проходит через фазу повышенной агрессивности. Эти натуры оскорбляет сама мысль, что окружающие видят или догадываются об их посрамлении. При всех своих достоинствах, Анна Сергеевна Ключникова была именно таким человеком.
Константин Вадимович потеребил нос, посмотрел прищурившись.
- А в «Эскулапе» не знаешь, сколько берут?
- Ну-у, в «Эскулапе»! Там сервис, музыка, кремы. У них до четырёхсот или даже пятисот доходило, сколько точно, не знаю. А что вы заинтересовались?
- Да сегодня массаж назначил, а больные говорят, его уже не делают.
Анна Сергеевна подпёрла голову рукой, произнесла звук: «Пф-ф!», саркастически усмехнулась.
- Всё правильно. Устряпалась Манька, значит. Да какая из неё массажистка? Ветер посильнее дунет, Манька с ног упадёт.
- Да, конечно, экземпляры солидные попадаются. Ну, а ты так, - Константин Вадимович совершил над столом кругообразные движения кистью. – Неофициально, так сказать, не пробовала делать?
Анна Сергеевна фыркнула, качнулась на стуле.
- Ой, Константин Вадимови-ич! Что вы говорите? Да разве у нас можно что-нибудь сделать? Моментально же доносят. Дома ведь не станешь массажем заниматься. В больнице втихушку двоим по паре раз сделала, Евгения Леонидовна вызвала, чуть ли не тюрьмой грозила, какие-то законы я нарушила. Вот, кто доложил, спрашивается?
Климов засмеялся, поднял над столом руки.
- Только не я. Я вообще об этом инциденте впервые слышу.
- Да ну, что вы, Константин Вадимович, я и в мыслях не держала на вас подумать. Да я вообще на наших не грешу. Может, из больных, кто, ляпнул не к месту, вот и донесли. Ведь сейчас, - Анна Сергеевна символически оглянулась на дверь, и, склонившись над столом, доверительно зашептала: - Сейчас, Константин Вадимович, самое время для стукачей. Для них специальные телефоны есть. На каждом телеграфном столбе указаны. Называется телефон доверия. У налоговиков свой телефон, у ментов свой. Что я, не права? Что это, как не телефоны для стукачей? На пацана на этого, Павлика Морозова взъелись. На себя бы поглядели. Я бы, к слову сказать, ежели б меня родитель на произвол судьбы бросил, горячих чувств к нему не питала.
Климов повертел двумя пальцами ручку на столе, спросил:
- Значит, рублей за сто пятьдесят – сто семьдесят ты бы взялась делать?
- Да как сказать, - Анна Сергеевна заглянула в глаза шефу. – Сто пятьдесят по нынешним временам маловато. А у вас есть какие-то предложения?
- Да нет, это я так, к сведению.
Зазвонил телефон, родственники интересовались состоянием больного, Ключникова ушла переписывать назначения в процедурный журнал. Переговорив, Константин Вадимович глянул на часы, шёл второй час, чертыхнувшись, заторопился домой. Обычно, как и большинство больничных, перекусывал в буфете, или на углу в пирожковой, но в дни дежурств ездил домой, чтобы поесть основательней и захватить ужин.
После обеда, облачившись в белый халат, спустился в реанимацию. Вышел из палаты с облегчением. Состояние мальчишки оставалось прежним, без проблеска улучшения и резкого ухудшения. ЧСС, АД, оба зрачка держались на прежнем уровне, заторможенность рефлексов не нарастала. Велев Тоне, дежурной сестре, собрать после тихого часа в процедурке больных для блокады, занялся историями, до которых не дошла очередь до обеда.
В девять часов позвали в скорую, Виктория Анатольевна привезла бесчувственного бомжа и пребывала в затруднении. Бомж лежал на носилках, поставленных на топчан. В глаза бросилось осунувшееся лицо, бледная с желтушным отливом кожа, прерывистое дыхание, которое, казалось, вот-вот затихнет. Жизнь едва теплилась в несчастном. Константин Вадимович склонился к лицу больного, отметив комочки рвоты на рубашке. Запах алкоголя не ощущался, но изо рта шёл устойчивый неприятный дух. И вообще, запашок от бродяги исходил стойкий, и до того отвратительный, что Константин Вадимович, вдохнув ароматы бесхозного тела, поморщился и помахал перед носом ладонью.
- Полгода не мылся, что ли.
- Да у него там воды, с четверть ведра, и в той, наверное, головастики плавают.
- Вы его, где нашли? – спросил Климов, считая пульс, и обдумывая вопрос, что делать с больным.
- На дачах. Дачники позвонили, сказали, человек лежит, умирает. Кто-то зачем-то в домик зашёл. Ни фамилии, ни адреса. Сообщили, вроде сторожит у кого-то. Да у него, может, отравление? Там вонища, не продохнуть, на столе тухлятина какая-то валяется, воды и той нет.
- Рвоту не заметила?
- А как же. Когда вытаскивали, ладонью вляпалась, - сообщила Виктория Анатольевна с брезгливой гримасой.
- Травм не обнаружила? Не осматривала?
- Да я как бы осмотрела? Там света нет. Погрузили и сюда.
- Ладно, я раздену, гляну. Посылай машину за клиническим лаборантом, и неси аппарат, ЭКГ запишешь.
Измерив давление, Константин Вадимович набрал полную грудь воздуха, и, обрывая пуговицы, освободил конвульсивно подрагивающее тело от грязной, пропотевшей одежды. Палата скорой помощи наполнилась смрадом. Травм не обнаружилось, зато глазам предстали потёки грязи, словно бомж ночевал в лужах, кожу усыпали кровавые точки. Грязь - пустяки, главное, печень не прощупывалась, и кровь. Диагноз прорисовывался, дела у бомжа были плохи, но нужно пытаться. Фельдшерица записала кардиограмму, протянула миллиметровую ленту.
- Так, инфаркта нет, и то, слава богу. Подведём итоги, рвота, печень не пальпируется, ЧСС 180 ударов, давление 90 на 60, температура 36, петехии. Зови водителя, и подгони каталку. В реанимацию положим.
- Константин Вадимович, - несмело напомнила фельдшерица, - у него же полиса нет.
- Так ты его, зачем привезла?
- Неужели помирать оставила бы?
- А неужели я на улицу выброшу?
Виктория Анатольевна замялась, с места не двинулась.
- Он не понесёт.
- Как не понесёт? Ты с кем дежуришь?
- С Горбаненко, Виктором Степановичем. Вы бы его сами позвали, Константин Вадимович.
Климов фыркнул, в раздражении крутнул головой, вышел на крыльцо. Впопыхах оба забыли, что машина ушла за лаборанткой. Возвращение Горбаненко пришлось ждать минут десять, как назло и остальные машины оказались в разъезде. Потоптавшись, готовился вернуться в палату: больной нуждался в срочной помощи, а исцелители решали дурацкий вопрос. Сделав первый шаг, остановился, спешка была ни к чему, нужно было дождаться лаборантки. Появившуюся машину встретил успокоенным. УАЗик притормозил у здания лабораторий, лихо подкатил к пандусу. В кабине светился огонёк сигареты. Константин Вадимович громко окликнул шофёра, тот перегнулся через пассажирское сиденье, открыл дверцу.
- Виктор Степанович, сделай одолжение, помоги больного в реанимацию перетащить.
Виктор Степанович презрительно хмыкнул.
- Бомжа, что ли? На хрен Вика его привезла?
Константин Вадимович скрипнул зубами, сдерживая злость, чтобы не заорать и не испортить дело, но всё же полностью сдержаться не смог.
- Это больной, везти или не везти, решает фельдшер, а не водитель. Я вас прошу помочь перенести больного.
В ответ раздался хохоток, окурок, сопутствуемый плевком, полетел на землю.
- Собираете всякую падаль на помойках, а я таскать должен? На хрена она его везла? Сдох бы, хозяева пришли, под забором закопали, и все дала. Не-е. И не проси, не пойду. Моё дело – машина, ну, сюда ещё помогу затолкать, а по больнице таскать, – сами управляйтесь. Я на такие дела не подписывался, и не платят мне за них, - с этими словами Виктор Степанович захлопнул дверку.
Константин Вадимович сухо сплюнул и вернулся в палату скорой помощи.
- Бери, - велел он Виктории Анатольевне, и взялся за носилки спереди.
Нести требовалось не так уж много, не более тридцати шагов. Из-за ступеньки, разделявшей на первом этаже малое крыло и основной корпус, каталку сюда не заводили. Больных обычно таскали родственники, но в экстренных случаях при отсутствии оных, транспортировка ложилась на плечи дежурного врача и фельдшера скорой помощи. Оставалось благодарить бога, что больного не нужно доставлять на третий этаж в терапию. Лаборантка появилась, когда носилки затаскивали в реанимационную палату. Результатов анализов Константин Вадимович дожидался у «скорачей». Словно в насмешку, два других фельдшера находились в своём кабинете, когда сюда зашёл дежурный врач. Анализы подтвердили первоначальный диагноз.
Реанимационная сестра, прочитав диагноз и назначения, переспросила:
- Может, антибиотиками ограничимся?
Константин Вадимович резко, все умными стали, оборвал:
- Нет. Всё как я написал: преднизолон капельно, аргинин, клизмы.
Второй пациент реанимации находился в стабильно тяжёлом состоянии. Стабильность внушала надежду.
- 3 -
В пятницу Константин Вадимович получил разнос на пятиминутке.
Началась летучка, как обычно, с прибауток. Первое слово принадлежало хирургии. Вперёд вылез младший коллега Лебедева, записной балагур Кругликов.
- В хирургии всё в порядке, пищеварительные тракты функционируют, газы отходят.
Евгения Леонидовна попросила уточнить.
- У кого, у вас, Григорий Никитич?
Галина Тимофеевна хихикнула, Царькова потупилась.
Дошла очередь и до неврологии. Евгения Леонидовна, выпрямившись перпендикуляром на стуле, язвительным голосом, без тени улыбки на лице, спросила, не мигая, глядя на подчинённого.
- Уважаемый Константин Вадимович, вы можете сказать, кого вы приняли в соё дежурство?
Константин Вадимович отрешенно посмотрел на потолок, вытянул перед собой ноги, и уже после этого сообщил:
- Больного в коматозном состоянии.
- Понятно, что больного, здоровых мы не принимаем. А вы проверили у него наличие полиса?
- Да, проверил.
- Неужели? Ну и что?
- У него не только полиса, вообще документов не оказалось.
- То есть, вы знали, что у него нет полиса?
- Да, знал.
- А вам известно, что без наличия полиса мы больных не принимаем, ни в поликлинике, ни в стационар?
- Да, Евгения Леонидовна, это мне тоже известно.
- Тогда, какого чёрта вы его положили?
- Потому что я врач, а не коммерсант, и больной находился в тяжёлом состоянии. Что же я, на улицу его должен был выбросить?
- Кто этого бомжа привёз? Харитонова?
- Какая разница? Ну, Харитонова.
- А вы знаете, сколько больница потратила на бомжа, согласно вашему назначению?
В этом вопросе и крылась главная причина, из-за которой Лошачиха разбушевалась. Наличие или отсутствие полиса не играло роли. В том состоянии, в котором находился злосчастный бомж, он был вправе рассчитывать на медицинскую помощь. Константин Вадимович посмотрел на начальницу прищурясь.
- Я что, сделал неправильное назначение?
Евгения Леонидовна словно споткнулась на бегу, но тут же нашлась и заговорила с особенной ехидцей, свойственной непогрешимому начальству при общении с умничающими подчинёнными.
- Что вы, что вы, Константин Вадимович, вы всё назначили правильно. Только, как бы вам сказать, чтобы вы верно поняли. Надо всё-таки смотреть, что и кому вы назначаете.
Сделав внушение дежурному врачу, непогрешимое начальство переключилось на заведующего скорой помощью.
- Виктор Семёнович, плохо работаете с подчинёнными. Сколько можно говорить на эту тему? Привезёте, и на раскоряку, ни одно отделение не принимает, ещё и водитель отказывается назад везти. Мне уже надоело разбираться, то заведующие отделениями жалуются, то родственники. Ну, Константин Вадимович у нас человек отзывчивый.
Кроме реанимации, Корноухов заведовал скорой помощью, и порой было не разобрать, где у него полная ставка, где половина.
А Константин Вадимович закусил удила и понёсся вскачь.
- Это какое-то новое направление в медицине. Делать назначения не в зависимости от состояния самого больного, а в зависимости от состояния его кошелька.
- Не утрируйте, я этого не говорила, - на лице Евгении Леонидовны на миг появилась раздражённая гримаса. Она подобрала, плотно сжав, увеличенные чёрной помадой губы, отчего лицо обрело чеканные очертания, и с удвоенной энергией напустилась на Климова. – Вы будто вчера на свет появились, Константин Вадимович. Понятно, когда с ДТП пострадавших привозят. Это одно дело, совсем другое собирать на помойках бездомных бродяг. От вашего подопечного в реанимации не продохнуть. – У Константина Вадимовича подспудно шевельнулось: «Знакомое словцо. Аналогия: вонь – помойка? Или информатор так выразился, а она, не задумываясь, повторила?» Евгения Леонидовна, между тем, продолжала: - Вот, чтобы в следующий раз всё было понятно, и не возникало желания задавать чересчур умные вопросы, заставить бы вас вместе с Харитоновой оплатить лечение бомжа. Может, в другой раз не захочется представляться сердобольным за чужой счёт. Виталий Фёдорович настоятельно просил предупредить всех о возможности такого варианта.
Главврач Заозёрской ЦРБ общался исключительно с избранными больными.
Кабинет заведующей лечебной частью Константин Вадимович покинул вместе с главной врачевательницей женских болезней, с ней же шёл по коридору и вниз по лестнице до своего этажа. Не доходя до лестничной площадки, Галина Тимофеевна елейным голосом спросила:
- Говорят, на следующей неделе в Новообнинск едете?
- Приходится, дела семейные, знаете ли. Вам что-нибудь привезти?
- Да нет, спасибо. Просто хотела узнать, надолго?
- Нет, не надолго, на неделю всего, - отвечал Константин Вадимович, теряясь в догадках, чем его отъезд мог заинтриговать заведующую гинекологическим отделением.
- Ах, вот как, ну тогда, не страшно. А я уж подумала, уедете, кто дежурить будет?
«Ах ты, гадюка подколодная», - так Константин Вадимович подумал, а вслух, наполнив голос ехидством, спросил:
- А вы разве не сможете, Галина Тимофеевна? Я на вас рассчитывал.
Галина Тимофеевна хохотнула.
- Зря надеялись. Мне дежурств по графику хватает. Счастливо съездить, Константин Вадимович, - последние слова гинекологша проговорила в спину свернувшему в своё отделение невропатологу.
На обход из ординаторской вышел вслед за Царьковой. Мужичок, чинно, с объёмистым пакетом на коленях, сидевший на диванчике в холле, минуя молодую докторшу, устремился к заведующему. Коротая время в ожидании, мужичок, очевидно, углубился в свои размышления, и появление врачей застало заскучавшего посетителя врасплох. По рассеянности, документы, необходимые для поступления в стационар, он рассовал по разным карманам пиджака, пакет, который он зачем-то держал в руке, мешал ему, мужичок засуетился, вернулся к диванчику, положил пакет, доктора пришлось догонять и разговаривать со спины. Константин Вадимович приостановился, окликнул Царькову, её две палаты находились в следующем холле. Ирина Викторовна взмолилась:
- Константин Вадимович, примите вы, пожалуйста, я хотела пораньше в поликлинику уйти, дела завершить.
Мужичок обеими руками протягивал документы, Константин Вадимович мельком глянул на направление.
- Подождите, я вас положу, но займусь вами после обхода. Полис с собой?
- Да-да, вот, - больной торопливо развернул сложенный пополам синий лист, демонстрируя печать. – Я в приёмном покое показывал, всё записали.
- Ну, ясно, ясно, ждите.
Попытка врачей перепихнуть его друг другу, а затем повеление ждать, возбудили в больном беспокойство, движения его стали настырными, так что уж Константину Вадимовичу пришлось одёрнуть неуёмного пациента.
После обхода Константин Вадимович не стал томить нового больного, и пригласил в ординаторскую. Осмотрев мужичка, перечитав направление, выписку из областной поликлиники, заключение из диагностического центра, назначил лечение. Больной не уходил, переминался с ноги на ногу. Константин Вадимович поднял глаза от раскрытой истории.
- Всё, идите. Сёстры позовут на лечение. Сейчас зайдите в сестринскую, вам укажут место. По-моему, в пятой и седьмой есть свободные места.
Новый подопечный облизнул губы, глянул искательно.
- Да я спросить хотел. Я когда в областной на консультации был, мне лецитин прописали. Я купил пятнадцать капсул, на сколько денег хватило. У них специальная аптека есть, «Панацея» называется, нет, не «Панацея», как-то чудно, «Панакея», вот как, - торопливо объяснял больной.
- Я видел, - кивнул Константин Вадимович. – В выписке указано рекомендованное лечение.
- Да я чего хотел спросить, мне его как принимать? Сейчас, или когда пролечусь?
Мужичок извлёк полиэтиленовый пакетик с янтарными капсулами.
- Вы где его купили? – переспросил Константин Вадимович. – Вам объяснили, как его принимать? В наши аптеки он не поступал. Я уточню, и вам расскажу.
- Я же говорю, это специальная аптека. На улице Матросова, как от областной идти, по левую руку, а дальше кинотеатр «Россия», - мужичок облизнул губы, качнул головой, глаза его блестели. Представившаяся возможность поговорить с одним из людей, которые становились в последнее время ближе родственников, и направлявших его жизнь, действовала возбуждающе на простодушную натуру. – Странно как-то. Мне врачиха адрес на бумажке написала, чтоб именно в эту аптеку сходил, а там её фамилию спросили, тоже записали. Странно как-то. Никогда в аптеках фамилию врача не записывали. Да она, «Панакея» эта, и на аптеку не похожа.
- Понятно, - перебил Константин Вадимович разговорчивого больного. – Пролечитесь, домой вернётесь, с месяц от лекарств отдохнёте, тогда принимайте лецитин. Я найду инструкцию, прочитаю, и мы уточним, что и как.
- Мне докторша в областной всё объяснила, я записал, молоком нельзя запивать. Ещё она говорила, нужно побольше витаминов принимать.
- Хорошо, хорошо, - Константин Вадимович, выказывая нетерпение, вторично перебил своего пациента. – Идите, ложитесь в палату, мы после этот вопрос обсудим. Что вы так торопитесь?
- Да мне докторша объясняла шибко хороший препарат. Столь денег ухлопал, поди, и вправду хороший.
Мужичок ещё раз, с пришибленным видом, облизнулся, спрятал панакею в полиэтиленовую торбу с вещичками и удалился. Ему явно хотелось рассказать в подробностях о посещении областной поликлиники, поведать, что и как говорила тамошняя докторша, но местных врачей это не интересовало. С грустным сочувствием Константин Вадимович посмотрел ему вслед.
«Мы изучаем больных, больные изучают нас, это обоюдный процесс. Как мы по напряжению мышц, движению зрачков определяем очаг поражения, степень боли, так и они по интонации нашего голоса, выражению взгляда определяют наше отношение к ним. Длительная болезнь способна превратить человека в эгоцентриста, фетишиста. Восприятие внешнего мира уродуется. Больной относится к окружающим согласно их отношению к его фетишу – болезни. Если брать организм в целом, с состоянием психики, настроение, а не одну конкретную патологию, львиная доля успеха излечения зависит от веры больного, от успешности контакта с ним врача. А на врача больной смотрит сквозь призму участливости того к нему. Но мы ведь тоже, всего лишь люди. И если я три месяца не получаю зарплаты, моё умонастроение принимает своеобразное направление. Надо быть святым подвижником, чтобы не взирая на собственные невзгоды, ежеминутно искренне, неподдельно сострадать каждому в отдельности. Или же быть талантливым лицедеем, и перед каждым больным разыгрывать сострадание. Ложь во спасение? А хоть бы и так. Мир погряз во лжи, и разучился отличать искренность от лицедейства, мало того, он желает лицедейства. Реальность страшит его, ему по вкусу дурман виртуальности. Ведь даже больные, которые отмахиваются от своих болячек и при каждом удобном случае выказывают своё к ним презрение, делают это в большинстве своём напоказ из бравады, а сами в душе чутко следят за оттенком взгляда, за интонацией голоса».
Размышления о первопричинах бытия, вызванные болтовнёй бесхитростного простолюдина, отвлекли Константина Вадимовича от текущих занятий. Доработав мысль, приведшую к нелицеприятным выводам о человечестве, Климов передёрнул плечами, тряхнул головой, и вооружился авторучкой.
Около пяти пришла Царькова принимать дела.
- Сильно тяжёлых нет, ну, в ветеранской, как обычно. В пятой лежит мальчишка с ушибом мозга, гематома не подтвердилась, я ему седативные назначил. Режим строго постельный, к нему мать приходит. И рука у него загипсована, хирурги контролируют, решили не таскать по отделениям, сегодня к нам из реанимации перевели. Пока не забыл, во второй лежит некто Попов, товарищ с ярко выраженным холерическим темпераментом. Я ему пообещал с понедельника разрешить ходить. Посмотришь. Можно было бы и раньше разрешить, так позволишь ходить, он скакать начнёт, - Константин Вадимович закончил предваряющие разъяснения, придвинул стопку историй. – Садись рядом, конкретно по каждому пройдёмся.
На пандусе у малого крыла облачённый в белый халат стоял Лебедев, в пальцах дымилась сигарета.
- Дежуришь? – спросил Константин Вадимович для разговора, фамилия дежурного врача ему была известна.
Лебедев кивнул утвердительно.
- Торопишься? А то по кофейку тяпнем?
- Если угощаешь, я не против.
- Идём, угощу. Мне настоящий, в зёрнах, прислали.
Кофепитие устроили в кабинете. Из фигурной стеклянной банки с восьмигранной крышкой Лебедев засыпал в резную турку кофе, смолотый, очевидно, дома, добавил половину чайной ложечки сахара, залил холодным кипятком из пузатого старозаветного чайничка из нержавейки, и поставил на электроплитку. Климов взял банку, повертел в руках, отвинтил крышку, поднёс к носу.
- Смотри-ка, даже запах улавливается, - изобразив на лице восхищение, поставил банку на стол, сел у стены, прислонив затылок к твёрдой опоре.
Лебедев, закончив священнодействие, скрестил на груди руки, остался стоять у тумбочки, позади стола.
- Ты чего с Лошачихой поцапался? Она на вид дама интеллигентная, но зловредная и памятливая. Представил бы покаяние, виноват, мол, исправлюсь, так нет, в бутылку полез, будто что-то изменится. Ведь все прекрасно понимают, что к чему.
- Да ну её на фиг, достала своим ехидством. Как я могу выбирать, кого спасать, кого нет? Почему я должен выбирать? Я что, господь бог? Конечно, вдруг занедужит какая-нибудь шишка или олигарх местного разлива, а в больнице лекарств не окажется. Но я-то здесь причём?
- Не беспокойся, этим всегда всё найдётся. Ладно, не терзайся, - Лебедев повернулся к окну, посмотрел на молодые разлапистые ели. – От нас тут ничего не зависит, и мы всегда стрелочники. Не окажем помощь, – виноваты, перерасходуем средства, опять виноваты. Лучше скажи, как твои девушки?
Лицо Климова разгладилось, даже округлилось.
- Мои девушки вчера объявили, что для полноценной учёбы им позарез требуется компьютер. У Светкиных подруг компьютеры имеются, а у неё нет.
- Ты ей посоветуй заводить друзей среди детей рабоче-крестьянской интеллигенции, а не отпрысков бизнесменов.
- У нас, по-моему, в подавляющем большинстве интеллигенция рабоче-крестьянская. Выходцы из бар да купцов первой гильдии наблюдаются крайне редко, но почему-то рабоче-крестьянская интеллигенция забыла, чьи деды землю пахали, а кто их на конюшне розгами сёк.
- Мои прадеды мастеровыми были, - уточнил Лебедев.
Кабинет наполнился благородным горьковатым запахом, Климов устремил взгляд на источник благовония. Над туркой поднималась шапка ноздреватой коричневой пены.
- Снимай, сбежит! – воскликнул нервно.
Лебедев вздрогнул, резко повернулся, переставил турку на массивную стеклянную пепельницу.
- Не пугай, всё под контролем, - дождавшись, когда пена спрячется в посудинку, переставил турку на плитку. – Пусть ещё разок прогреется, для верности, - но теперь уже действительно держал процесс под контролем.
Климов зевнул, посмотрел в потолок.
- А как, по-твоему, в администрации, к примеру, какая интеллигенция служит?
- В администрации служит не интеллигенция, а новая формация служивых, - засмеялся Лебедев, и переставил турку назад на пепельницу. – Сейчас, гуща осядет, и будем пить, - нагнувшись, достал из тумбочки две фаянсовые чашки. – Посуда, конечно, не кофейная, но содержание важнее формы.
- Причём, эта новая формация ни за ставками не гоняется, ни за дежурствами, а получает надбавки и за ужасно особые условия труда, и на поправку здоровья, и чёрт его знает ещё за что.
- Не знаю в точности, как у них с надбавками, но вот спеси у этой братии имеется чрезмерно. Прямо на глазах люди меняются. Вроде человеком был, как в это здание попал, всё, не человек, а ханский баскак. Вот это могу с точностью сказать, ибо на собственной шкуре испытал. Ты в Новообнинск зачем собрался?
- Деньги отвезу, там, в банк положу. Только-только собрали. Обычно здесь ложили, а в прошлом году какой-то компьютерный сбой вышел, месяц перечисляли, кое-как Светку к занятиям допустили. Да квартиру снять надо. Вчера вечером с матерью обсуждали, что выгодней, снимать квартиру, или сразу купить. Батьке только поворачивайся.
Лебедев налил кофе, подал чашку, Климов сделал несколько глотков, прищурился.
- Благодать! – опустил чашку на колено, вздохнул. – Квартиру, оно, конечно, было бы неплохо купить. Да ведь я не госслужащий и не коммерсант.
- Ищи возможности, - напористо проговорил Валерий Павлович. – Что-то ты совсем скис. Ссуду возьми. Всё равно к этому же придёте. Светка, наверное, в Заозёрск не вернётся. Да хоть и вернётся, всё равно отдельную квартиру попросит.
- Да мы уже размышляли над этим, - нехотя ответил Климов. Всякое упоминание о ненасытной пучине, поглощавшей все деньги, производило на него гнетущее действие. -–В Сбербанке, тоже, ушлые ребята сидят. Вклады хранят под одни проценты, а кредиты дают под другие, считай, чуть ли не в три раза больше.
- А ты как хотел? Банковские, что не люди? Тоже хотят хлеб с маслом кушать, и тоже детишки есть.
Валерий Павлович закурил сигарету, постоял, подымил, открыл форточку.
- Ты бы снадобья какие-нибудь продавал, иголки, как Ломако, колол. В терапии вовсю торгуют. Бабушки кряхтят, но покупают.
- Чёрт его знает. Я уже думал. Неудобно как-то.
- Неудобно! – выдохнув клуб дыма, Лебедев фыркнул. – Как говорят продвинутые, это в тебе совковость сказывается. Плюнь на эмоции. Тебе дочерей выучить и обеспечить надо, вот и весь сказ. На квартиру, естественно, не заработаешь, а на проценты вполне. Мы в такие условия поставлены, это не наша вина, что приходится всякими промыслами заниматься. Неудобно только штаны через голову надевать, остальное всё удобно. Вон, мой Никонов вообще в бизнес ударился, и ничего, совмещает.
Константин Вадимович допил кофе, закурил. С лёгким раздражением, словно лучший друг требовал от него немедленных действий, огрызнулся:
- Да я что продавать стану? На базаре у старушек корешки покупать, да отвары готовить?
- Шевелись. Под лежачий камень вода не течёт. А дежурствами ты себя доведёшь, сам в своё отделение угодишь. Ломако ужо тебя вылечит.
Словно по сигналу, после слов Лебедева, через теменную ямку в голову вползла тягучая, тупая боль, в височных долях запульсировало. Климов поелозил затылком по стене.
- Я к Царьковой лягу. Не просто это, надо себя настроить.
Климов поднялся, загасил окурок в пепельнице. Встал и Лебедев.
- Ладно, бывай, счастливо съездить. Схожу, в палаты наведаюсь, двое после операции.
Климов подождал, пока Лебедев замкнёт кабинет, пожал другу руку, и отправился домой, поморщившись, теперь уже, от ноющей боли.
- 4 -
В Новообнинск поехали на автобусе. На железной дороге проезд стоил несколько дешевле, зато автобус двигался намного быстрее поезда. Дочери поместились рядом, Римма у окошка, Светлана возле прохода, Константин Вадимович сидел за ними, над колесом. Дочерины головки, одна с материнской причёской – длинные тёмно-каштановые волосы, расчёсанные на прямой пробор, вторая с волосами цвета тёмной меди подстриженными под «каре», сближались, едва не касаясь лбами. Мягкие покачивания «Икаруса» убаюкивали, вместе с дремотой накатывали приливы нежности. Дочери то взахлёб шептались, то откидывались от смеха на высокие спинки, и исчезали с отцовских глаз. Заслоняя, склонённые друг к другу такие родные головки, перед отцовскими глазами, плавно сменяясь, возникали картины прошедших лет, шалости, проказы дочерей.
Вот младшая, страдая от зубной боли, в поисках защиты и утешения, прижималась к нему всем своим тельцем, обхватывая шею тёплыми, вздрагивающими ручонками. Странно, но в детстве, повергая родителей в уныние, сёстры почти беспрерывно ссорились, даже дрались, правда, никогда не ябедничали друг на друга. В последние же два-три года в них что-то изменилось, и, несмотря на существенную разницу в возрасте, держались между собой, как закадычнейшие подружки.
Ему припомнилось, как лет десять назад, - Римма уже ходила в школу или в том году пошла в первый класс? – они всей семьёй поехали на Сосновское озеро или попросту Сосновку. Да-да, это было десять лет назад, в год ГКЧП и Беловежское пьянки нечестивой троицы. Было времечко. Время талонов и безудержной, безбрежной болтовни. Какие прожекты они только не строили, как только не перестраивали медицину. И в результате всех перестановок кабинеты, лаборатории, отделения по мановению волшебной палочки, именуемой «рынок», наполнялись бы наисовременнейшим оборудованием. Сами они, благодаря всё тому же божественному жезлу, стали бы непременно получать зарплату, как в «цивилизованных странах», которой бы хватило и на многокомнатные квартиры, и импортную обстановку в них, и автомашины, и на поездки на закордонные «юга», доселе известные лишь по телефильмам. Как же они были глупы со своими наивными фантазиями! У политиков, журналистов, писателей, артистов, у обыкновенных бездельников, не имевших привычки надрывать пупок на работе, открылась словесная диарея, и они извергали неиссякаемые потоки пахучих фекалий. Психика не выдерживала телевизоров, газет, талонов, бесконечных споров до слюнобрызганья, и требовала отдыха. Поплавки, вальяжно покачивающиеся на ленивых волнах, предсказанья кукушки, шумы леса, обязательный костерок, обещали душе благодать и тихое благоволение ко всему сущему. Он, наконец, внял просьбам семейства, и решил совместить приятное с полезным, вывезти домашних на природу и заодно порыбачить. Выехали рано, полусонные дочери капризничали, дулись, особенно Римма, а, выспавшись в машине, мешали отцу смотреть на гусиные перья, воткнутые в пробки. Вначале звали на помощь за каждой безделицей, затем затеяли игру в мяч, как раз против удочек, и мяч каждые четверть часа шлёпался между поплавками. Он злился, и, выудив в третий раз сине-красное чудище, зафутболил его метров на тридцать. Он послал мяч вдоль берега, но порыв ветра на открытом месте завернул траекторию по дуге в озеро, и волны приняв добычу, тут же погнали её вдаль. Дочери немедленно безутешно разрыдались, в эти минуты они были дружны, как никогда. Лариса, загоравшая с книгой, отругала жестокосердного супруга, и тому пришлось раздеться и совершить незапланированный заплыв. Глядя на мужа и отца, резвящегося в волнах, все три женщины переменили свои желания, и полезли в воду. Удочки были окончательно отставлены. Потом дочери перепачкались печёной картошкой, и Римма насыпала сестре соли в чай, но в суете перепутала чашки, и сама же попалась на собственноручно подстроенную каверзу. Прочихавшись и прокашлявшись, утёрла рот рукой, стрельнула в Светлану глазами, и вылила той оставшийся чай на голову. Лариса всплеснула руками:
- Римма, ну ты, почему такая злая?
Дочь с убийственной логикой ответила:
- Потому что она должна была этот чай выпить. Она специально чашки переставила, - и, поняв, что невзначай разоблачила собственные козни, расплакалась.
Накупавшись и напитав тела солнцем, вчетвером собирали шишки «для коллекции», которую пренепременно требовалось завести дома. Светлана нашла роготульку, похожую то ли на гномика, то ли на дракончика, и через пять минут потерялась Римма, которой до слёз захотелось перещеголять сестру.
К зубному врачу Римма согласилась идти только с ним, при условии, что всё время лечения он будет держать её за руку. Вспоминались в основном случаи, когда дочери искали в нём защиты и помощи. На них они рассчитывали и сейчас, хотя в повседневном общении ежеминутно дают понять, что они люди взрослые, а знания и опыт родителей для нынешней жизни безнадёжно устарели. Дочери рассчитывал, и отец ощущал даже не желание, а потребность исполнить их надежды.
Константин Вадимович коротко выдохнул носом, улыбнулся. Как милы воспоминания, и каким драматизмом были наполнены давнишние события.
Автобус шёл ходко, длинными трубными гудками распугивая транспортную мелочь, победоносно тесня к обочине многоколёсные мастодонты. Однообразие полей всё чаще нарушали берёзовые колки, и вскоре шумная автострада вонзилась в тёплый сосновый бор, припушенный мелколистным подлеском.
Поклажу отвезли на квартиру подруги Светланы, в которой та оставила на лето вещи, и где предполагалось ночевать. Сама подруга возвращалась завтра послезавтра, и обстоятельства вынуждали поторапливаться. В первый день Константин Вадимович положил деньги на институтские счета. В этом было преимущество автобуса. Воспользуйся они поездом, день был бы потерян, а сроки оплаты истекали.
Пока отец решал финансовый вопрос, сёстры занялись квартирным, изучая предложения по газетным объявлениям. Вечером съездили по двум адресам, но неудачно. В одном месте запросили слишком дорого, вторую квартиру сдавали много дешевле, но предлагаемое жильё имело слишком убогий вид, прельститься на которое мог лишь кандидат в бомжи. Подходящую квартиру – малосемейку с небольшой кухонькой – нашли на следующий день после обеда. Хозяин, коротко стриженый парень лет тридцати, беспрерывно поглядывавший на часы, назначил цену в тысячу рублей, и попросил поторопиться с решением. Сёстры были не в восторге. Квартира находилась в районе, в просторечии именуемой Новостройкой. Название это район получил в конце шестидесятых, и в студенческие годы Константина Вадимовича считался окраиной. Сейчас здесь проживало никак не менее трёх Заозёрсков, но название сохранилось. Неудобство заключалось в расстоянии. До центра приходилось полчаса трястись на трамвае, затем пересаживаться на троллейбус, и до политехнического, или по-нынешнему технического университета ехать две остановки, а до медицинского ещё дальше. Неудобство в расстоянии благотворно сказывалось на цене, и, к радости Константина Вадимовича, пошушукавшись пять минут, дочери согласились. Хозяин предупредил, что за эту цену сдаёт квартиру до Нового года, потом повысит, и, порыскав пятернёй в затылке, предуведомил о коварстве дивана. Раскладывался тот легко, но в исходное положение мог и не вернуться. Константин Вадимович отдал плату за сентябрь, хозяин вручил ключи, и отбыл по своим делам. В этот вечер перевозили вещи и спали по бивачному. С утра приступили к генеральной уборке. На основательной уборке особо настаивала мать семейства, да и сами девушки, привыкшие дома к чистоте и порядку брезгливо косились на пыль и ржавые потёки на фаянсе. Светлана потрогала кончиком мизинца кран на кухне, раковину, и взялась за чистку сантехнических устройств, Римме достались полы и окна. Константин Вадимович сходил в магазин, сделал дубликат ключей, зашёл в хозяйственный отдел, в квартире произвёл мелкий ремонт: заменил две электророзетки, внутренний запор на двери, и подлечил диван. Когда дела были завершены, накупил продуктов, в честь наступающего первого дня учёбы новоиспечённой студентки прихватил мороженого в полукилограммовой упаковке и полторашку «Пепси» новообнинского разлива.
Домой Константин Вадимович возвращался в четверг после обеда. С утра хотел пройтись по городу, заглянуть в книжный магазин, в которых не бывал целую вечность. Печатная продукция, заваливавшая заозёрские книжные прилавки, к литературе не относилась. Хотелось подержать в руках что-нибудь стоящее, написанное добротным русским языком, без матерщины, бандитского слогана, импортных словечек, превращавших великий и могучий в подобие нижегородско-парижского наречия. Светлана посоветовала наведаться в «Мир книг», открытый нынешней весной.
- Зайдёшь, глаза разбегаются. Настоящий книжный супермаркет, - с восторгом говорила она, не заметив, что отца покоробило последнее словосочетание. – Столько книг, буквально по всем темам. Тебе понравится, ты же у нас книгочей.
Утром расстались. Дочери отправились каждая в свой институт, отец, купив билет на автобус, в «книжный супермаркет».
Магазин, расположившись на двух этажах, действительно выглядел шикарно. Стеклянная фасадная стена дополняла современное внутреннее устройство помещения. Первый этаж занимала детская литература, кассеты, диски, аудио и видео. По пологой лестнице с низкими широкими перилами Константин Вадимович поднялся на второй этаж. От обилия и многообразия суперобложек рябило в глазах. Кто только не смотрел на оглушённых посетителей, сюсюкающий историк, провидцы всех времён и народов, надутыми индюками, разухабистыми парнями, стильными воблами, серыми мышатами, оплывшими земноводными глядели политики и политикессы. Красавицы с томными и призывными взглядами пытались взволновать кровь, решительные мужчины целились в покупателей из всевозможных видов стрелкового оружия. Толстенные талмуды предлагали раскрыть все существующие тайны и секреты, от китайской кухни до позолоченных спален и кремлёвских кабинетов. Завлекали сексапильные продавщицы, ряжёные ассистентками телевизионных «шоу». В углу, образованном ярусами полок, Константин Вадимович заприметил табличку «классика», и, лавируя между стеллажами, двинулся туда. Стены закрывали обрезы книг, от которых в былые времена захватывало дух. Стеллажи заполняли собрания сочинений, ради которых в те, минувшие годы, люди не спали ночами, выстаивая очереди на подписку. Сейчас всё было значительно проще. Никаких очередей, плати три, четыре.., месячных зарплат, и станешь обладателем бесценного золота русского художества. Персонал отдела, представленный девицей в коротеньком форменном платьице, позёвывал, деликатно прикрываясь ладошкой. Константин Вадимович понял, что книгочею былых времён на этом празднике жизни делать нечего и отбыл восвояси.
Перейдя на противоположный тротуар, Константин Вадимович упёрся взглядом в синюю табличку с названием улицы, висящую на углу здания. Улица носила имя Александра Матросова. Память уже успела подрастерять наименования улиц, и, добираясь до книжного магазина, ориентировался по приметам: «против остановки», «за площадью», «возле касс». Константин Вадимович посмотрел на часы. До отправления автобуса оставалось более трёх часов. «Как от поликлиники идёшь, так по левую руку», - припомнилось ему. Ещё не решившись окончательно, Константин Вадимович вернулся к магазину. «Россия» находилась в кварталах трёх-четырёх, по улице общественный транспорт не ходил, чтобы воспользоваться им требовалось выйти на параллельную улицу, и Константин Вадимович отправился пешком. «Ведь не обязательно покупать, - уговаривал он себя. – На первый раз можно просто осмотреться». Что собой представляет «специальная» аптека, он уже давно понял.
От кинотеатра он прошёл ещё полтора квартала, пока узрел интересующую вывеску. Двух метровая пластина с названием – коричневые буквы на голубом фоне – висела на углу пятиэтажного здания. На фасадной части дома дверей не имелось, Константин Вадимович заглянул за угол, но и здесь входа не обнаружил. Пространство между этим и соседним зданием перекрывала салатового цвета цельнометаллическая ограда высотой не менее двух метров. У приотворённой калитки в расслабленных позах скучали два коротко стриженных накачанных жеребчика, с обычным для этого сорта людей поросячьим выражением на откормленных физиономиях. Константин Вадимович обратился к ним.
- Ребята, не подскажите? Тут где-то аптека должна быть.
- На углу же вывеска висит, - отозвался жеребчик, подпиравший ограду.
- Вывеска есть, а двери не найду, - развёл руками Константин Вадимович.
- Там ниже стрелка нарисована. Сюда, в калитку, и на второй этаж.
Константин Вадимович поблагодарил, и, выставив перед собой сумку, шагнул в проём. Ограда скрывала заасфальтированный дворик, ограниченный с трёх сторон зданиями и гаражами. Во дворике стояла ГАЗель и дорогая иномарка. В импортных автомобилях Константин Вадимович разбирался слабо, но в таких на телеэкране разъезжали государственные члены, так и не пересевшие на отечественные «Волги», денежные мешки и бандитские паханы. Аптека находилась рядом с лестничной площадкой. На прочих дверях, рядами выходившими в коридор, висели таблички с претенциозными названиями фирмочек. Константин Вадимович без стука толкнул дверь и вошёл в комнату. Помещение более походило на приёмную, чем на аптеку. Противоположную стену закрывали стеклянные шкафы, полки которых полнились коробками, коробочками, бутылочками тёмного стекла, все с яркими броскими надписями и наклейками. Остальные стены увешивали рекламные проспекты. В противоположной стороне от окна наискосок стоял стол с компьютером, телефоном, письменным прибором. За столом сидела особа неопределённых цветущих женских лет. Особу покрывали румяна, помада, кольца, блёстки, декольте. С провизоршей в белом халате особа имела мало общего. Женщина окинула вошедшего зорким взглядом, благодаря сумке у неё создалось превратное представление о посетителе. Константин Вадимович не успел поздороваться, а хозяйка кабинета уже одарила его обаятельной радушной улыбкой, в которой не было и намёка на рисовку, что свидетельствовало о несомненно высоких профессиональных качествах, приветливо предложила сесть, поинтересовалась фамилией врача, выдавшего направление, придвинула блокнот.
- Я без направления, - остудил её пыл Константин Вадимович. – Я сам врач, невропатолог. Меня интересует лецитин. Что вы можете о нём сказать?
Псевдопровизорша всё тем же приветливым, даже проникновенным голосом прочитала небольшую лекцию о новом препарате, упомянув об активизации защитных сил организма, особо подчеркнув наименование американской фирмы-изготовителя. При слове «американская» голос слегка изменился, и приподнялись брови, ибо американское происхождение фармацевтического изделия являлось гарантией качества. Для получения ожидаемого результата, препарат требовалось употреблять не эпизодически, а регулярно, на протяжении одного-двух месяцев, причём действует лецитин не сразу, а замедленно и исподволь. Константин Вадимович учтиво кивал, между тем, ничего нового он не услышал. Кое-какие сведения о лецитине до него доходили, и ничего чудодейственного в его влиянии на организм он не отмечал, просто, беседуя в прошедшую пятницу с больным, он не имел времени рыться в памяти. Сейчас его интересовало нечто иное. После лекции аптекарша показала ксерокопию сертификата, инструкцию по применению, спросила:
- В какой больнице работаете?
- Я живу в Заозёрске. Хотел рекомендовать своим больным ваш препарат.
- Так купите у нас, и распространяйте среди своих больных.
Константин Вадимович поинтересовался ценой, и несколько напряжённым голосом аптекарша ответила:
- До недавнего времени капсулу продавали за восемь пятьдесят, сейчас цену повысили до девяти рублей. Транспортировка дорожает, не станем же мы работать себе в убыток, - пояснила она.
- Я вас понимаю, - согласно кивнул посетитель, - только девять рублей мне не подходит, я свои транспортные издержки не покрою.
Константин Вадимович тоже обладал некоторым даром риторики, и произнёс небольшую речь, упомянув о необходимости расширения рынка сбыта, о том, что полный курс лечения не всякому больному по карману, и заключил свои пространные умозаключения утверждением:
- Как я понимаю, врачам, направляющих к вам больных, вы платите комиссионные. Есть резон продать некоторое количество капсул мне по более низкой цене.
- И за сколько вы бы взяли?
- Имея в виду возможность дальнейшего сотрудничества, я бы взял пару сотен по шесть рублей.
- Н-ну, такой вопрос я сама решить не могу, надо связаться с директором. Только на шесть рублей он не согласится.
- Простите, как вас зовут? Как-то неудобно разговаривать без имени, - спросил Константин Вадимович и представился.
- Ольга, просто Ольга, - ответила та и сняла телефонную трубку. Последовал пересказ предложения заозёрского врача, и, выслушав ответ, Ольга сообщила решение патрона: - Вот, я же говорила. Если вы берёте партию в двести капсул, директор согласен на семь рублей, на шесть он тоже согласен, при условии, если вы возьмёте пятьсот капсул. Попробуйте, если дело пойдёт, директор сменит условия. Так, как? Кстати, вы вправду из Заозёрска?
Константин Вадимович достал и протянул Ольге паспорт, та без смущения перелистала документ.
- На пятьсот капсул денег у меня не хватит.
Достанет ли денег на двести капсул по семь рублей, Константин Вадимович тоже не был уверен. Тысяча двести, у него были отложены, подсознательно он знал, что окажется в этой аптеке, остальные требовалось пересчитывать. К счастью, кошелёк оказался полнёхонек, сдачу он совал в него, не считая. Здесь притаились две полусотенных, девять мятых десяток, пригоршня мелочи. Последние десять рублей он насчитал двухрублёвиками. Обменявшись с Ольгой телефонами, уложив в сумку коробки со снадобьем, рекламный плакат, пару инструкций, выпрошенную на всякий случай ксерокопию сертификата, Константин Вадимович отправился на автовокзал.
«Икарус» выполнял утренний рейс, днём ходили заурядные ПАЗики, и в пути у Константина Вадимовича изрядно разболелись шея и затылок. За окном проносились знакомые берёзовые колки, поспевшие нивы, с разбросанными вдали комбайнами, хиреющие поля, поражённые метастазами кленовой и тополиной поросли, большие и маленькие деревеньки. Константин Вадимович корил себя за непрактичность, неприспособленность к изменившимся условиям жизни. Зря он поцапался с Лошачихой. Поскольку больничный массаж заглох, появилась возможность организовать с Аннушкой приватный, и, по примеру областных коллег, брать с Аннушки комиссионные за направление больных и прикрытие. Находясь же в ссоре с Лошачихой, обеспечить прикрытие невозможно. У Евгении Леонидовны длинные уши, и узнай она о приватном массаже, а это случится непременно, тут же устроит скандал на всю больницу, со всеми вытекающими последствиями. Если хочешь чего-то добиться, надо жить расчётом, а не застарелыми привычками и химерами, которые, как считают «продвинутые», удерживают человека в шорах «совковости». Он не наивный юноша, гоняющийся за фата-морганой, у него есть обязанности. К Лошачихе, тоже, подход имеется. Евгения Леонидовна не заоблачное божество, недоступное заботам и проблемам, досаждающих смертным, всё поправимо. Через два-три месяца подойдёт срок направлять её родственничка на ВТЭК. Кем он ей доводится? То ли брат мужа, то ли муж сестры. Как он забыл о нём, ни фамилии, ни имени не помнит. Зовут вроде Иваном, или Василием? Какую же ему группу дали в прошлом году? И срок очередной комиссии не запомнил, то ли в октябре, то ли в ноябре, или в декабре? Нужно отправить его в областную на консультацию, и запросить направление в диагностический центр, а потом положить в стационар. Что за заболевание? И это забыл. В понедельник как-нибудь мимоходом, невзначай придётся поговорить на эту тему, заодно и напомнить о дежурствах. Без лицедейства не обойтись, но что поделаешь. Мысль оформилась и заняла свободную ячейку в биовинчестере. На освободившемся пространстве из подсознания появились «химеры» и «застарелые привычки». У Ломако ведь тоже есть дети, возможно, и внуки. И по поводу ставок, дежурств он строит козни не по причине сволочного характера, а из-за них. Нехорошо всё это как-то складывается. Нехорошо. Биокомпьютер всполошился и разогнал химеры. А что хорошо? Почему он должен переживать за чужих детей? Пусть Ломако сам крутится. Если уж говорить на эту тему, когда уволилась Стольникова, и на её место приняли Царькову, по справедливости полставки стационара надо было не делить, а отдать Ломако, ему она нужнее. Почему-то Лошачиха воспротивилась этому. Конечно, работать с Царьковой ему намного приятней, чем с Ломако, но всё-таки. Впрочем, ну их к дьяволу, пусть сами разбираются, у него своих проблем предостаточно, и Константин Вадимович принялся представлять, как дочери станут жить в снятой квартире, какие переживания испытывает Римма. У него, как помнится, первые месяцы дух захватывало. Вот, он, по сути, сопливый мальчишка, ходит в институт, запросто общается с профессорами, докторами наук…
Жену пришлось ждать больше четырёх часов, Лариса вернулась в девять. От звонков на работу Климов воздержался. Подумалось, вдруг её там не окажется, каким идиотом он будет выглядеть. Благодаря отсутствию супруги, у Константина Вадимовича появилась возможность приготовить ужин по собственному вкусу. Желания вкусно поесть и заниматься стряпнёй сильно расходились, и готовка выразилась в разбивании яиц. В девять, вытерев корочкой сковородку, Константин Вадимович переместился с чашкой чая в гостиную, включил лошадиные вести. Щёлкнул верхний замок, и ключ заскрежетал во второй скважине. В первом блоке новостей кумир нестареющих дам с воодушевлением имитировал Красную Шапочку, зачитывая по бумажкам глубокомысленные трюизмы, и Константин Вадимович без сожаления оторвался от телевизора. Когда он дошёл до двери, Лариса догадалась, что второй замок не заперт, и вошла в квартиру.
- Ты дома, - удивилась она. – Я думала, ты останешься с девочками ещё на денёк. Ну, рассказывай, как устроились? – добавила нетерпеливо.
- Муж в отъезде, и жена решила пообщаться с любовником. Нормально устроились.
- Даже одновременно с двумя, причём один оказался женщиной. Представляешь, в каком разврате я погрязла?
- Ой, не надо. Моя психика не выдержит подробностей.
- Представляешь, буквально без пяти пять заявились клиенты из Михайловска, - Лариса прошла в спальню переодеться, и Константин Вадимович одновременно узнавал об успехах стабилизации и слушал объяснения жены. – До чего эти михайловские бестолковые, сегодня три раза счёт переделывала. Бабы есть бабы. Выбирала, выбирала, выбрала. Выписали, обсчитали, опомнилась, это ей не нужно, а вот это надо бы. И вот так два раза.
- А они, эти бестолковые михайловские, не могли бы переночевать, а завтра отовариться?
- Конечно, могли бы, но только в следующий раз они могут проехать мимо нас, - запахнув на ходу халат, Лариса вышла из спальни, приблизилась к телевизору, убавила звук, села в соседнее кресло. – Оставь ты эту муру. Как девочки устроились?
Супруга требовала досконального отчёта, и Константин Вадимович, возвращаясь назад, пересказывая, несущественные на его взгляд, мелочи, изложил подробности четырёхдневного пребывания в Новообнинске. Лариса Анатольевна вникла во все квартирные варианты, последний, на котором остановились дочери, ей не понравился. Заверения мужа, что Новостройка не выделяется особой криминальной обстановкой, девиц на улицах не похищают, хозяин квартиры удостоверился, что у девушек имеется защита, вызвали у неё лишь вздох. Посещение «Панакеи» в своём рассказе Константин Вадимович опустил.
Утром, не дождавшись появления супруга на кухне, Лариса сама заглянула в спальню.
- На работу идёшь?
Константин Вадимович открыл левый глаз.
- Нет. Я отпуск до понедельника оформил. Домашними делами займусь.
- Лоджией в первую очередь, - тут же последовало уточнение. – Хлам перебери, ненужное выкинь, и верёвки перетяни, провисли совсем.
- Угу, обязательно, - Константин Вадимович перевернулся на другой бок с намерением поспать часиков до десяти, но едва за женой захлопнулась дверь, сон пропал напрочь.
Не торопясь позавтракав, приступил к завалам хлама, и провозился до одиннадцати. Пустые флаконы, бутылки, драные пакеты, коробки сомнений не вызывали, но утюг, электрочайник, мягкая рухлядь, вроде свитеров с распустившимися воротниками, порванными на локтях рукавами, каких-то пыльных кацавеек, ставили в тупик. Почему сие добро складировали, а не выбросили сразу? В расчёте на ремонт? Поскольку желания заниматься ремонтом, и давать вторую жизнь обноскам не наблюдалось, Константин Вадимович заполнил вторсырьём два мешка, и унёс в мусорные баки. Бельевые верёвки частью перетёрлись, вытянулись, держались на честном слове, грозили преподнести Ларисе Анатольевне неожиданный сюрприз и кары небесные на голову самого Константина Вадимовича, частью же соединялись безобразными лохматыми узлами. После осмотра, устройства для естественной сушки белья отправились вслед за прочим хламом. На этом Константин Вадимович приостановил труды и испил чайку, в полдень душа не выдержала, и отпускник позвонил в родное отделение. Ирина Викторовна звонку несказанно обрадовалась.
- Как хорошо, что вы вернулись, Константин Вадимович! – воскликнула девушка, услышав голос дорого руководителя.
У Климова ёкнуло сердце, Царькова отличалась выдержкой.
- Что у тебя случилось, Ириша? Давай по порядку. Помер кто?
- Что вы, что вы, типун вам на язык. В отделении всё в порядке. Больной поступил, я не совсем уверена в диагнозе, и вас требуют.
- Кто требует? Их что, много, больных? – спросил дорогой руководитель с иронией, но ирония была не злая, шутливая.
- Да нет. Больной один. Молодой парнишка, только-только восемнадцать лет исполнилось. Лицо перекосило…
- Ириша, но ведь это просто, - прервал Климов. – Ты ведь знаешь, что в таких случаях делать.
- Кроме этого, у него голова дёргается, речь затруднена, и наличествуют астенические симптомы.
Царькова замялась, и Климов спросил:
- В ординаторской, кроме тебя, ещё кто-нибудь есть?
- Да, мать больного.
- Гони всех в шею, если они тебе мешают, - совет прозвучал без намёка на шутливость.
- Видите ли… - в голосе подчинённой слышались неуверенные нотки, она словно оправдывалась перед кем-то.
Константин Вадимович не выносил чьего бы то ни было давления, и резко повторил:
- Ты слышала, что я сказал?
В трубке раздалось шуршанье, хлопанье двери, заговорила Царькова.
- Я не уверена в своих назначениях, Константин Вадимович.
- Зачем ты об этом говорила при посторонних? – попенял старший коллега. – А если бы я не позвонил, была бы уверена?
- Видите ли, тут ещё эта мамаша под руку лезет.
- Что за мамаша?
- Да я как-то не совсем уловила. Заместитель заведующего финансовым комитетом районной администрации. Что-то такое. Очень амбициозная дама. Думала, она меня разорвёт, когда я её попросила из ординаторской выйти.
- Понятно. Они там, в администрации, все амбициозные. Ты этого парнишку хорошо осмотрела?
- Вены чистые, я сама на наркотики подумала.
- Его, кто, Ломако направил или скорачи привезли?
- Нет. Они сами приехали. Мамаша рассчитывала вас застать. Приезжайте, Константин Вадимович. Не из-за мамаши, из-за больного.
- Хорошо. Сейчас приеду. Все показатели, анализы по полной программе. И запомни на будущее. Ты врач, значит, бог и повелитель. А перед сильными мира сего держись твёрдо и жёстко. Иначе они тебя за человека признавать не будут. Они только силу признают. Ладно, действуй.
Константин Вадимович переоделся, готовился выйти из квартиры, и в этот момент зазвонил телефон. В раздражении он вернулся и рывком снял трубку.
- Это Константин Вадимович? – вежливо спросил женский голос.
- Да-да, это я. Что вы хотите? Извините, я тороплюсь, перезвоните позже.
- Я из больницы звоню, - настаивала незнакомка. – Меня зовут Елизавета Кирилловна Софронова, я сына привезла. Вам только что звонили.
- Я же сказал, что выезжаю, - не скрывая раздражения, перебил Климов.
«Что за люди? Ну, как можно быть такими надоедливыми!»
- Ждите у подъезда, Константин Вадимович. За вами сейчас машина подойдёт, голубая «Волга». Адрес скажите.
Климов сообщил свои координаты, вернулся на кухню, выпил кофе, неторопливо спустился вниз. Когда сигарета заканчивалась, подкатила обещанная голубая «Волга». Водитель предупредительно открыл дверку и спросил:
- Константин Вадимович?
- Да-да, - Климов кивнул, сел рядом с водителем, выполнил обычные манипуляции дисциплинированного пассажира.
В холле навстречу поднялась представительная дама с испуганными глазами, не вязавшиеся с её обликом. Мальчишка, сидевший рядом, утопив лицо в раскрытых ладонях, остался на месте, посмотрел равнодушно, даже отупело. Климов остановил даму жестом, заглянул в ординаторскую. Царькова писала историю, заведующего отделением встретила с явным облегчением.
- Я его в своём кабинете посмотрю, - и он подмигнул смутившейся своей радости девушке.
Елизавета Кирилловна порывалась войти вместе с сыном, но Климов опять остановил её. Софронова попробовала протестовать, величественно подняв подбородок.
- Но я мать!
- Это следователь несовершеннолетних в присутствии родителей допрашивает. Ваш сын, во-первых, совершеннолетний, во-вторых, я не следователь, а врач, и больных осматриваю без посторонних. Если хотите, потом поговорим.
Проведя осмотр, спросил у парня:
- Тебя как зовут?
- Юрием.
- Что ж ты, Юра, довёл себя до такого состояния? Как в армию пойдёшь служить? Вот что, давай, договоримся сразу. Я твой лечащий врач, и должен знать всё, иначе не смогу тебя вылечить. Наркотики потребляешь?
Парень помялся, и, глядя в сторону, выдавил:
- Да так. Травку курил, но не кололся ни разу, - добавил с вызовом, предупреждая нарекания: - А, кто её, травку, сейчас не курит?
- Понятно. Слово «дурак» тебе известно?
- Известно, - нехотя пробормотал Юра.
- Вот. Если ещё раз закуришь или тем паче кольнёшься, иди в ту больницу, в которой дураков лечат, а не ко мне. Понял? Когда у тебя боли на лице появились? Что с тобой произошло? Травмы черепа были?
- Вчера перекосило, разболелось. Мы на озеро с ночёвкой ездили, ночью купались.
- Да кто сейчас купается? Тем более ночи холодные, заморозки начались. Выпили, наверное, крепко. Ну, а травма?
- В детстве падал, ну, это так, чепуха. Вообще-то, три года назад со второго этажа свалился.
- Как же это тебя угораздило?
- Мы пиво на подоконнике на спор пили.
- Понятно. Ничего смертельного на данный момент у тебя нет. Иди в палату, сёстры позовут на лечение.
Придерживая ладонью левую сторону лица, Юра покинул кабинет, и, не дав двери закрыться, вошла Елизавета Кирилловна. Спеси в амбициозной даме поубавилось, на врача посмотрела почти робким взглядом. Константин Вадимович молча кивнул на стул, не она первая претерпевала в этих стенах подобные метаморфозы.
- Присаживайтесь, - молвил хозяин кабинета, когда притихшая посетительница уже села. – Я бы хотел услышать от вас описание образа жизни вашего сына. О курении и пристрастии к пиву, я уже знаю.
- Доктор, что с ним? – сплетя пальцы, Елизавета Кирилловна прижала руки к груди.
- Неврит лицевого нерва, дистония. Не беспокойтесь, недели через две он будет здоров. Слушаю вас.
- Но у него лицо дёргается. Это так и останется?
- Нет. Лицо дёргается от боли. Вылечим неврит, боли пройдут. Так я вас слушаю.
- Юра рос очень впечатлительным, нервным мальчиком. В школе ему было трудно, - и Елизавета Кирилловна с материнским чувством, безапелляционным в своей правоте, и поэтому не способной оценивать себя со стороны, поведала историю детства и юношества одарённого мальчика, едва не вундеркинда, страдающего от непонимания сверстников, учителей, даже родного отца. Константин Вадимович поторопил разговорившуюся посетительницу по наивности слишком буквально понявшую вопрос, и попросил остановиться на последних годах. – Что говорить о последних годах? Сплошные стрессы, - кивала Елизавета Кирилловна, заглядывая в глаза врачу, в поисках понимания и участия. – Так трудно с детьми, у меня их трое, со старшими было намного легче. Собираются на свои тусовки, чем они занимаются, одному богу известно.
- Что за травма у него три года назад была? Где он лечился, и где находится снимок? Надо было захватить с собой. – Константин Вадимович остановил малозначащее повествование.
- Ох, нигде он не лечился, и снимок не делали. Я о том случае узнала через два месяца. Я в то время ездила в Москву на учёбу. Юра несколько дней отлежался у своего приятеля, у которого это произошло. Отцу позвонил, что всё в порядке, поживёт у приятеля, тот и доволен.
- Так, я всё понял, - Константин Вадимович сложил на столе руки, ладонями вниз, прошёлся взглядом по столешнице. – Должен сказать, Елизавета Кирилловна, плохо присматриваете за сыном. Он ведёт у вас неправильный образ жизни, скоро в неврастеника превратится. Как он в армию пойдёт? Там ведь не санаторий, трудно ему придётся. Нервную систему ему надо укреплять, это, безусловно. Должен заявить вам со всей серьёзностью, мнение о том, что пиво это лёгкий безвредный напиток, является полнейшим бредом. Одно дело, когда взрослый здоровый мужик выпивает после работы одну-две кружки, и совсем другое, когда молодёжь, тем более не сформировавшиеся юнцы, сосут его с утра до вечера. Вам просто необходимо отучить его от этой привычки. Вот, всё, что я хотел вам сказать. В понедельник он сдаст анализы, сделаем снимок, уточним лечение.
Климов сделал движение, намереваясь подняться, и давая понять, что аудиенция закончена, но Софронова продолжала сидеть.
- А у вас все нужные лекарства есть? И вот вы сказали, нужно укреплять нервную систему. А чем именно?
- На данный момент всё есть, я уточню после снимка и анализов, если потребуется что-то дополнительно, я вам сообщу. С понедельника начнём физиотерапию. Ну, а насчёт укрепления нервной системы…
Константин Вадимович задумался, нахмурившись, вызвав у Елизаветы Кирилловны превратные мысли.
- Во-первых, и, во-вторых, правильный образ жизни, режим дня. А из специальных средств могу кое-что порекомендовать. Есть новый препарат, созданный на природной основе, способствует активизации внутренних сил организма. Только он дорого стоит, американская продукция, сами понимаете.
Елизавета Кирилловна встрепенулась.
- Скажите, как называется. Я куплю, хоть из-под земли достану.
- Называется лецитин, в наших аптеках его нет. Некоторый запас имеется у меня. Курс лечения проводится месяц, иначе не будет результата. Принимать нужно по три капсулы в день. Капсула стоит десять рублей.
- Да хоть двадцать. Где лекарство, здесь, или у вас дома? Давайте заедем, я сейчас и возьму.
- Да зачем же так торопиться? В понедельник ведь придёте сына проведывать? Вот и купите заодно. Всё равно сейчас лецитин ещё не нужен.
- Я понимаю, что сейчас не нужен. А у вас его много? Не получится так, что в понедельник его не окажется?
- Нет, не получится. Как я пообещал, так и будет.
Софронова всё никак не могла расстаться с врачом, от которого сейчас зависело здоровье сына. Стиснула ладони, посмотрела просяще.
- Что сейчас я могу сделать для Юрика?
- Скажите сыну, чтобы выполнял все предписания, - Константин Вадимович откинулся на спинку стула, побарабанил пальцами по столу.
Наконец, посетительница покинула кабинет. Распростившись с представительной дамой, Константин Вадимович перевёл дух. Как это у него ловко получилось! Сам не ожидал от себя такой прыти. В самом деле, что тут особенного? Да сейчас вся Россия перекупает и перепродаёт. Надо только знать, что, кому продавать. С деревенскими дедушками-бабушками можно и не связываться.
Электронные настольные часы показывали четверть третьего. Неужели он столько провозился? На наручных времени было несколько меньше – без трёх минут два. Константин Вадимович собрался с духом, и, пока в делах сопутствовала удача, решил зайти к заведующей лечебной частью. Заскочив в ординаторскую, записал в историю диагноз и лечение, анамнез оставил на понедельник.
Евгения Леонидовна отпирала дверь, поздоровалась вполне нейтральным голосом. Константин Вадимович шумно вошёл в кабинет, показывая, что находится к его хозяйке в прежних отношениях, сел у стены, подождал, пока Евгения Леонидовна поправит причёску, наденет халат, посмотрит вопрошающим взглядом.
- Да я вот зачем заглянул, как-то вспомнилось, решил уточнить, пока никто не мешает. Как дела у вашего родственника?
Евгения Леонидовна удивилась неожиданному участию, но виду не подала, опустила взгляд, раскрыла папку, листала бумаги.
- У Ивана? Да как? Скрипит понемногу. В ноябре на комиссию. У него третья, как-то бы вторую спроворить. Как думаете, Константин Вадимович? От вас зависит. Я ведь терапевт, а нюансов много можно найти, если поднапрячься.
- Н-ну, так, не глядя, я, что могу сказать? Он когда последний раз в стационаре лежал? Извините, но каждого больного я запомнить не могу.
- Месяц не помню, весной.
- Комиссия, говорите, в ноябре? Время есть. Пусть обязательно в понедельник ко мне сразу после обеда с карточкой подойдёт. Я посмотрю, что можно сделать, проинструктирую соответствующим образом. Направим в областную на консультацию, попрошу, чтобы в диагностический на исследования назначили. Закончит исследования, положу в стационар. Он, почему летом-то не приходил?
- Да почему? В стационаре-то ведь, тоже, не мёд лежать. Пока костлявая не приголубит, всё хорохорятся. Да и понятия у них, сами знаете, вы, мол, врачи, перемигнётесь, что хотите, то и сделаете.
Климов хмыкнул.
- Как перемигнётся, а то и мигать разучишься.
Легко сказать, определить на группу, да ещё вторую, в нынешние-то времена. В последнее время механизаторов и доярок с грыжами, парезами, ущемлениями не на группу определяют, а советуют найти работу по силам. Даже после удаления грыжи перестали давать группу, а рекомендуют беречься, хотя любому балбесу ясно, что после операции на позвоночнике человеку на год нужен покой. Все люди, все человеки, каждый держится за своё место. Губернатор открытым текстом объявил, что количество инвалидов в области непомерно возросло, и его требуется сократить. Заказ властей выполняется просто и незатейливо. Только очень крупный идиот может поверить в реальность медико-социальной программы реабилитации инвалидов и в мифические особые рабочие места для людей с ограниченной трудоспособностью. Но ничего не поделаешь, придётся расстараться.
- Я прекрасно знаю нынешнюю ситуацию, - продолжала Лошачиха, и заглянула в глаза Климову. – Откровенно говоря, Константин Вадимович, я этих втэковских боюсь. Иногда ничего, а иногда как с санитаркой разговаривают. Ведь порой просто по-человечески хочется помочь кому-нибудь. Так куда там, не знаешь, с какого бока и подступиться. Вы уж Константин Вадимович, постарайтесь, пожалуйста. Как съездили? – спохватилась Евгения Леонидовна, и переменила тему, выказывая участие. – На работу, зачем вышли? Я вас в понедельник ждала.
- Ох, как съездил? Денежки увёз, это дело не хитрое. Вечером с супругой по всему дому деньги на хлеб искали. Да я не собирался приходить, на консультацию вызвали, - Константин Вадимович замялся, и Евгения Леонидовна опять заглянула ему в глаза полным доверительности взглядом.
- Я помню о вашей просьбе. На сентябрь десять дежурств поставила. По-моему, больше вы просто не выдержите.
- Да-да, - тут же согласился Константин Вадимович, и, подготавливая почву для будущего, сказал рассеянно: - Надо как-то иначе подрабатывать.
- А из-за того бомжа, кстати, вы зря себе нервы трепали. Помер бомж.
- Как помер?
- Во вторник ещё. Два раза в сознание приходил на пять минут, кое-как фамилию сообщил. Милиция выясняет, неизвестно, кто хоронить будет. Собственно говоря, что вы ожидали при таком диагнозе?
- Н-да. Бьёшься, бьёшься, а они помирают.
Константин Вадимович потёр согнутым пальцем подбородок с пробивающейся щетиной, и поднялся. Распрощавшись, отправился домой. Известие о смерти безвестного бродяги смыло удовлетворение от удачных свершений. При острой дистрофии печени исход обычно бывает летальный. Обычно, но не всегда. Вот на это «не всегда» и надеешься, и когда происходит «обычно», в душе стынет что-то.
- 5 -
С приходом ночи наступило весёлое время. Две бригады «скорой» затерялись на вызовах, Нина Ивановна привезла с ДТП пятерых пострадавших. В небольшой палате скорачей пришлось двигаться едва ли не боком. На одной кушетке лежал мужчина с мертвенно-бледным лицом, второй покоился на носилках, стоявших посреди помещения. На второй кушетке лежала девица в изодранном в лохмотья платье. «Через разбитое стекло выбиралась, - подумал Климов». Две другие девицы со ссадинами и царапинами, сидели на стульях у стены, над ними склонилась диспетчер Ира с пузырьком йода в руках. Здесь же толклись два милиционера, пытавшихся что-то выяснить у ошалевших попрыгушек. Девицы ничего не говорили, хлопали глазами, беззвучно открывали и закрывали рты. Беглый взгляд говорил о том, что в срочной помощи нуждаются мужчины. Девицы ехавшие, очевидно, на заднем сиденье, находились в шоке. Климов осмотрел пострадавших, Нина Ивановна перечислила свои действия. У лежавшего на кушетке пострадало основание черепа, и рулевой колонкой травмировало грудную клетку. У второго из предплечья торчал белый осколок кости, повязка, шапочкой покрывавшая голову, промокла от крови.
- Хирургов вызвали? – быстро спросил у обеих женщин – фельдшера и диспетчера. – Кто сегодня на дому дежурит?
- Кругликов, - так же быстро сообщила диспетчерша, и виновато попросила: - Вы с ним сами поговорите, Константин Вадимович.
- Я за рентген-лаборантом и анестезиологом свою машину оправила, они по соседству живут, - сообщила Нина Ивановна, протирая спиртом место для укола.
Константин Вадимович, чертыхаясь сквозь зубы, достиг диспетчерской, водя глазами по списку, отыскал телефон Кругликова. Поднять трубку Григорий Никитич соизволил после седьмого звонка.
- Эта хто? Я ж сказал, я отдыхаю. Чего надо? Хто эта?
- Григорий ты? Это Климов. Срочно в больницу на операцию…
- Какая операция? Я отдыхаю. Это ты, Палыч? Извини, Палыч…
Помянув едва ли не в голос родственниц Кругликова, Климов вдавил рычажок, и, отпустив, набрал номер Лебедева, который помнил на память. После пятого гудка трубку взяла Марина, и нехотя позвала мужа. Лебедев заговорил с лёгкой степенью раздражения:
- Кругликова вызывай, я, почему отдуваться за всех должен?
- Да он невменяемый, иначе я бы тебе не звонил. Завтра телегу на него на пятиминутке накачу, он у меня попляшет. Скажи, кого вызывать? Сложный случай, Валерий Павлович. ДТП, двое тяжёлых, - не совсем связно объяснял Климов.
- Что с ними? Трезвые?
- Да какое там трезвые, пьяные все, запах на всю палату. По предварительному осмотру у одного черепно-мозговая и травма грудной клетки, у второго открытый перелом предплечья, содран скальп, и, очевидно, тоже, черепно-мозговая. За рентген-лаборантом и анестезиологом машину послали, остальные в разъезде, вернутся, начнём свозить.
Лебедев размышлял тридцать секунд.
- Да кого, кроме меня вызывать? Ладно, приеду на своей, всё равно это до утра. Везите всю опербригаду, - и он перечислил фамилии сестёр.
Едва трубка своей тяжестью вдавила рычаг, телефон резко зазвонил.
- Климов слушает, - проговорил Константин Вадимович, приготовившись к новому происшествию.
- Константин Вадимович, это из терапии, - сбивчиво говорил молодой женский голос. – Больной помирает, с койки упал, еле дышит.
- Что у него?
- Нестабильная стенокардия.
- Хорошо, бегу, давление измерь.
В комнату вернулась диспетчерша, Константин Вадимович наскоро продиктовал фамилии и велел:
- Телефоны и адреса найдёшь в списке, обзвони, и вернётся машина, сразу же посылай.
Больной лежал на спине, прерывисто дышал, сестра возилась с тонометром. Константин Вадимович расстегнул рубашку, послушал сердце, посчитал пульс.
- Давление 170 на 110, - доложила сестра. – Днём 140 было.
- Чем вы его лечите? – спросил Константин Вадимович, продолжая склоняться над больным.
- Полярку капаем. Он к тяжёлым не относится. Разрешаем потихоньку ходить, до туалета, до умывальника.
- Болит? – спросил Константин Вадимович у больного и предупредил: - Не говори, глазами мигни.
Тот мигнул, плотно прижмурив веки.
- Так, надо его на кровать положить. Как он свалился-то?
Больные проснулись и следили за происходящим. Сосед на противоположной койке, мужчина, с задубевшим на степных ветрах лицом, он-то и позвал сестру, давал пояснения:
- Да он, Анатолий, какой-то малахольный. Ночью сядет, кого-то говорит, говорит, руками машет. А тут, видать, не рассчитал, с койки скатился и грудиной ударился.
- Как же мы его положим? – Константин Вадимович в сомнении посмотрел на хорошенькую симпатичную сестричку, сейчас бы он предпочёл иметь под рукой крупногабаритную дурнушку.
- Да я помогу, - больной встал с постели, подошёл к ним. – Мы с вами, доктор, за тулово, а сестричка пускай ноги поддерживает.
Константин Вадимович подсунул руки под самую тяжёлую часть тела, добровольный помощник подхватил под плечи, сестра придерживала ноги. Когда больной был уложен, Климов велел сестре:
- Перво-наперво, купируем боль, введёшь промедол внутривенно, подкожно омнопон с атропином и пикольфеном, санитарка пусть в ноги горячую грелку положит. Скорачи освободятся, пришлю кого-нибудь ЭКГ записать. Я зайду потом.
Больной открыл глаза, прошептал:
- Да ладно, отпустило уже.
Сестра прикрикнула негромко:
- Лежи давай. Рассуждает ещё, - накинула поверх локтевого сустава жгут, затянула, вынула из кармана ампулу, шприц, объяснила: - Я промедол захватила.
- Да ты всё знаешь, - усмехнулся Константин Вадимович и спустился вниз.
В палату скорой помощи Климов вошёл вслед за Лебедевым, очевидно, тот выжал из своей «Лады» всё возможное, и гнал по улицам, игнорируя запретительные знаки. Климов только сейчас обратил внимание, что в помещении толкутся посторонние. В первое посещение стражи порядка обретались где-то за кадром, сейчас их присутствие бросалось в глаза, как нечто инородное, ненужное здесь. Излишняя жестикуляция, усилия и некоторая сосредоточенность, с которыми произносились слова, свидетельствовали о весёлом протекании дежурства у правоохранителей. Оставив мужчин на попечение фельдшера, милиционеры занимались женщинами. Сержант «снимал допрос» с повизгивающих девиц, устроившихся на стульях, рядовой вертелся возле третьей. Та уже не смотрела безучастно в потолок, а улыбалась с туповатой игривостью. Милиционер заботливо подкладывал под голову девушки подушку, пытался прикрыть обнажённое тело обрывками платья, не догадываясь попросить простынь. Первую помощь пострадавшая уже получила, глубокий порез над ключицей залепил лейкопластырь, мелкие пестрели пятнами йода. Разодранное платье мало тревожило девицу, стреляя глазками в ухмыляющегося милиционера, положила ладони на грудь, лишённую лифчика, и хихикнула. Страж порядка занялся подолом, пытаясь затолкать расползающиеся края между ног, и не сумев сделать этого, сунул их в узенькие кружевные трусики.
Лебедев, войдя в палату, окинул её цепким взглядом, принял командование на себя, первым делом гаркнул на фельдшера:
- Нина Ивановна, у тебя, почему непорядок?
Та, делая укол, остановила поршень в шприце, повернула голову, спросила в изумлении:
- Какой ещё непорядок? Всё в порядке, что Константин Вадимович назначил, то и делаю.
- А почему пьяный мент у пострадавшей половой орган трогает?
Нина Ивановна округлила глаза, фыркнула, и вернулась к своим занятиям.
- Вы, Валерий Павлович, тоже, скажите. Её орган, пусть сама и стережёт, а у меня своих забот хватает.
Пострадавший на носилках, протрезвев или выйдя из шока, открыл глаза и громко застонал. Лебедев склонился над ним, поглядел на торчащую кость, коснулся ладонью лба.
- Потерпи, дружок, сейчас займусь тобой, - поднявшись с корточек, кивнул на девиц: - С теми что?
- Ира йодом намазала, им больше ничего не надо. Проспаться не мешает, - Нина Ивановна закончила с инъекциями, уточнила: - Я имею в виду тех, что сидят, а той, что лежит, порез зашить надо.
- Пусть полежит. А менты, что здесь делают?
- Да я почём знаю? – Нина Ивановна рассердилась на хирурга, находя его шутки неуместными. – Развлечение нашли вот и тусуются.
- Ясно. Так, вы, девушки, и вы, добры молодцы, освободите помещение, вы нам мешаете.
- А куда мы пойдём, - заголосила чёрненькая, особенно понравившаяся сержанту. – Мы у чёрта на куличках живём. Мы как домой доберёмся? Вот так больница! Пострадавших на улицу выгоняют.
Милиционеры переглянулись, сержант средним пальцем поправил козырёк кепи.
- Девушки, вы с нами поедете. Ваши показания надо внести в протокол. У нас и заночуете.
Подхватив страдалиц под руки, правоохранители направились к выходу, столкнувшись в дверях с Харитоновой. Властно отстранив рукой четвёрку, не терявшую времени даром, и уже вступившую в первую стадию сближения, посмотрела на Лебедева, тот тут же скомандовал:
- Виктория Анатольевна, забери у диспетчера список с адресами, мигом езжай бригаду собирай, видишь, двоих оперировать надо.
Виктория Анатольевна проворчала:
- Когда-то на «скорых» рации работали.
- Так, пострадавших надо на рентген доставить, - Лебедев обвёл взглядом коллег.
Нина Ивановна с сарказмом заметила:
- А вы зачем ментов выгнали? Их бы и подрядили, а теперь сами таскайте, я уже надсадилась.
Рентген кабинет находился за помещением «скорой», Климов кивнул на носилки:
- Берись, помогу до рентгена дотащить, а там свою опербригаду запрягай.
- У опербригады каталка есть, - огрызнулся Лебедев.
- Девицу не забудь зашить, а то так и пролежит.
- Скорачи зашьют. Слышишь, Нина Ивановна? – кивнул на ходу Лебедев, и съехидничал: - Я бы ей ещё кое-что зашил, чтобы забот поменьше было.
Прибывшая лаборантка уже отперла свой кабинет, и травмированного общими усилиями поместили под аппарат. Пока проявлялись снимки, первого пострадавшего положили на каталку, а на его место устроили второго. К этому времени операционная бригада собралась в полном составе, и Климов велел Харитоновой записать ЭКГ у незадачливого больного, свалившегося с койки. Запись изменений не показала, и Константин Вадимович удалился в свой кабинет.
На пятиминутке Евгения Леонидовна преподнесла подчинённым новость, вызвавшую у тех едва не зубовный скрежет. Выслушав отчёты заведующих отделениями, она объявила:
- Сегодня нас посетят контролёры ФОМСа.
По скорбной физиономии Кругликова прошла судорога, сегодня он был тих и нем, зато его начальник вёл себя достаточно шумно.
- Вот только контролёров мне сегодня и не хватало. У меня две плановые операции, да ночью двоих шил.
- Перенесите, - посоветовала Евгения Леонидовна.
- Ну, конечно. Больных неделю готовили, а теперь переносить. Я, между прочим, не нарывы на пальчиках вскрывать собрался.
- Делайте операции после проверки, или Кругликова оставьте.
- После общения с контролёрами мне хочется взять в руки стакан, а не скальпель. Я человек, а не робот. Во-первых. А, во-вторых, операции сложные, мне ассистент нужен, а Трифонов в отпуске.
- Знаете, Валерий Павлович, менее всего вы похожи на слабонервную девицу. И, вообще, чего вы брюзжите? Будто от меня что-то зависит. Вроде вы не знаете, что такое ФОМС. Им наши проблемы по барабану, когда хотят, тогда и приезжают. Всё, оставим пререкания, давайте работать. Все свободны.
Но летучку пришлось задержать ещё на пять минут. Корноухов сделал очередное китайское предупреждение о том, что отсутствие мобильной связи в скорой помощи в один прекрасный день приведёт к трагическим последствиям. Евгения Леонидовна в очередной раз заверила об озабоченности руководства ЦРБ данным положением вещей. На этом разошлись.
В коридоре Климова догнал Кругликов и, положив тому руку на плечо, молвил:
- Спасибо, Константин Вадимович. Институтский друг в гости заявился, куда денешься, - и ещё раз повторил: - Спасибо!
Созерцая на летучке страдальческую физиономию Григория Никитича, Климов раздумал «катить телегу». Случай, конечно же, безобразный, но Лебедев, несомненно, самолично вставил безобразнику хороший фитиль.
- Ты, Ириша, не трусь, - поучал многоопытный коллега закручинившуюся девушку, спускаясь с ней по лестнице в своё отделение. – Контролёры тоже люди, из такой же плоти и крови, что и мы. У них работа такая, недостатки находить. Если ничего не найдут, им зарплату платить перестанут. Их даже пожалеть надо.
- Да я не трушу. Противно, когда придираются. Смотрит, как следователь на преступницу, словно я подложных больных оформляю, а лекарство на сторону продаю.
В отделении Константин Вадимович заглянул в сестринскую, подозвал Ключникову.
- В процедурке проверь всё, чтоб порядок был, про перчатки не забывайте, и начинайте процедуры, обход потом сделаю. Комиссия из ФОМСа визит нанесла.
- Ясно-о, - протянула Анна Сергеевна и позвала сестёр. – Я вам, кстати, наличие подготовила, и список на заявку.
- Потом, потом, - отмахнулся Константин Вадимович и скрылся в ординаторской.
Дама, в чьи обязанности входило блюсти интересы страждущего застрахованного населения перед извергами медиками, словно нарочно подходила под шутливую характеристику Климова. Тонкие поджатые губы делали даму похожей на закомплексованную училку, острый нос норовил клюнуть побольнее, серые глаза смотрели через огромные очки настороженно и недоверчиво, и словно говорили: «Вот ужо я вас!» Лицом походила на линялую профессиональную висажистку, вечно забывавшую применить к себе самой собственное искусство. Начали с Царьковой. Истории молодого доктора выглядели образцом каллиграфии. Константин Вадимович предполагал, что в ущерб свободному времени Ирина Викторовна переписывает их набело. Но нашлись недочёты и у Ирины Викторовны. В одной истории, по мнению Ираиды Львовны был невнятно описан анамнез, в других она поставила под сомнение необходимость назначения церебролизина. Разговор походил на пытку дотошным экзаменатором нерадивой студентки, и Константин Вадимович заскучал. Наконец, контролёрша удовлетворилась, и задала последний вопрос:
- Сколько у вас больных на сегодняшний день, Ирина Викторовна?
- Десять.
- А у вас, Константин Вадимович?
- Тридцать шесть.
- То есть, четыре койки в отделении свободны?
- Совершенно верно, - подтвердил заведующий отделением, готовясь выслушать напрашивающееся резюме.
- И часто у вас так бывает?
- Случается. Видите ли, Ираида Львовна, осень на дворе. Люди картошку копают, корячатся из последних сил, но копают. Через неделю очередь в стационар установится.
- Если человек болен, значит, он идёт в больницу лечиться. А если он планирует вначале картошку выкопать, а потом лечиться, стало быть, такие у него болезни. Ладно, Ирина Викторовна, вы свободны.
Стопки историй сменили друг друга, зашуршала бумага. Анамнез, диагноз, лечение, исход. Анамнез, диагноз, лечение, исход…
- Скажите, Константин Вадимович, почему вот в этом случае вы так категорически пишите о воспалительном процессе? Уровень РОЭ не так уж и высок, чтобы говорить так категорически.
- Но есть и другие признаки.
- Извините, в ваших записях я их не увидела. А вот здесь вы почему-то не упомянули о состоянии слизистых и положении языка.
Константин Вадимович втихомолку чертыхнулся, Ираида Львовна листала следующую историю. От встретившегося недочёта ревизорские очи заблистали, и голос завибрировал.
- Константин Вадимович! А это что такое?
- Ну, что такое? Описку зачеркнул.
- Да тут не зачёркнуто, а заштриховано. Чтобы понять, что было написано, экспертизу надо проводить.
- А зачем? Описка, она и есть описка, - глядя простодушным взором, поднадзорный разыгрывал роль простачка.
- Константин Вадимович, вы же прекрасно знаете, в истории болезни написанные неправильно или ошибочно слова не зачёркиваются, а заключаются в скобки, чтобы проверяющий мог их прочесть. Моё мнение такое, если человек не считает нужным соблюдать порядок в мелочах, от него можно ожидать крупных просчётов, и даже халатности. В нашей с вами профессии мелочей нет.
- Совершенно с вами согласен. Только, допустим, из-за привычки переходить улицу на красный свет, совсем не следует подозревать в человеке потенциального убийцу или грабителя. Шутка, - Константин Вадимович обезоруживающе улыбнулся.
Ираида Львовна посмотрела всё, что хотела, и, закрыв последнюю историю, заключила:
- Все свои выводы я внесу в заключение.
Константин Вадимович развёл руками.
- Виноват, исправлюсь.
- А теперь я хотела бы заглянуть в палаты и в процедурный кабинет.
- Вас сопровождать?
- Нет-нет. Я сама дорогу найду, - оба врача, и практикующий, и надзирающий соревновались в корректном сарказме. – В вашем присутствии больные будут чувствовать себя скованно. Кстати, у вас какая норма на койко-день?
- Сто семьдесят два рубля.
Освободившись от представительницы ФОМСа, Константин Вадимович покурил в своём кабинете, зажевал сигарету таблеткой «стиморола», вооружился инструментами, и отправился в обход по палатам.
- 6 -
Выписав из стационара Юру Софронова в начале второй половины сентября, Константин Вадимович и думать о нём забыл. Но двадцать пятого октября о существовании юноши напомнила его мамаша. Климов делал обход, в палату заглянула Оля, позвала к телефону.
- Кто? Из хирургии? – не поворачивая головы, не очень вежливо спросил доктор, изучавший в это время у нового больного сохранность оптико-вестибулярных связей. Специфическое нарушение нистагма предполагало патологию в стволе головного мозга, и простодушная Оля своим вмешательством отвлекла внимание.
- Нет. Из города, из администрации. Какая-то Елизавета Кирилловна очень хочет поговорить.
- Елизавета Кирилловна? Это кто такая? Ты сказала, что я занят?
- Сказала. Она всё равно требует, таким голосом…
Константин Вадимович зажмурился, покрутил головой.
- Оля, я тебе сто раз повторял, если я делаю обход, меня не для кого нет. Исключение только для хирургии, когда нужна срочная консультация. Всё. Иди, скажи, я занят, пусть потом позвонит, через час, через два.
Оля шмыгнула, куснула губку.
- Я думала, если из администрации… Вообще больше к телефону не подойду.
Робкая Оля набралась храбрости, и, не дожидаясь, когда грозная начальница начнёт выговаривать за невыполнение приказа, единым духом выпалила:
- Он занят, звоните через час или два, - и поскорей положила трубку на рычаг.
Поправив обеими руками сбившийся на лоб колпак, девушка заторопилась в процедурку, и получила нагоняй от Анны Сергеевны. Галина у окна ставила внутримышечные двум подтрунивавшим друг над другом мужичкам. Один уже обрёл удовольствие, второй изготавливался к получению. Ключникова стояла у третьей кушетки возле деда, ворчавшего и на сестёр, и на собственные вены, и на весь белый свет. Анна Сергеевна уже приготовила шприц, искала пальцем сосуд, и приговаривала:
- Работай, работай кулаком, пуще работай, - голос её звучал деловито, без раздражения, при виде молодой коллеги, тут же сменился. – Тебя где носит?
- Вы же сами сказали к телефону подойти, - обиженно ответила девушка.
- Сказала, так и что? Узнала, что надо, и назад возвращайся.
- Там из администрации звонили. Мадама какая-то велела Климова позвать. Он как разозлился, - девушка торопилась поделиться обидой, - думала ногами затопает.
Анна Сергеевна нашла вену, протёрла кожу ваткой, ввела иглу, откинула жгут, медленно надавила на поршень, прикрикнула вначале на деда, потом на Олю.
- Дед, ты совсем бестолковый, что ли? Кулак перестань сжимать. Ну, ты и дурёха же. Мы же тебе говорили, не любит он этого, пусть хоть президент звонит. Раз обход, значит, всё. Бери систему, там подписано – Гришанков, лежачий, в одиннадцатой палате. Эуфиллин, пирацетам внутривенно и система. Сможешь? У него хорошие вены.
- Это лысый такой? Я ему уже ставила, - отвечала Оля, обрадованная, что перестали ругать за злополучный звонок.
- Эуфиллин осторожно вводи, про самочувствие спроси.
- Я знаю, - девушка сунула в карман шприцы, ампулы, и, взглядывая на бутылочку с лекарством, торжественно вышла из кабинета.
Без вины виноватая Оля ещё только вступала в особый мирок, существующий по своим внутренним законам, отличных от законов большого, внешнего мира, представлениями которого жила Оля. Звания, чины, несметные кучи денег в этом мирке порой ничего не значат, ибо Там, ничего этого не нужного. И заслоном большого, шумного, эгоцентричного мира от того Неведомого, где ничего не нужно, и служил этот особый мирок, и поэтому имел право на свои особенные законы. Анне Сергеевне надоела телефонная трескотня, и она послала простодушную Олю унять надоедливый аппарат, а та по привычке поступила по законам внешнего мира.
За Олечкой закрылась дверь, и Константин Вадимович вспомнил представительную даму из районной администрации. В нём шевельнулась злость на самоуверенную распорядительницу финансовых потоков, и раскаяние за резкость к сестре. Но ей, тоже, пора усвоить, что она медработник, а не обслуживающий персонал при сильных мира сего. Эту мысль сменила другая, и, наблюдая за движениями зрачков больного, Константин Вадимович думал, что «лечить» предполагает «вылечить», и укрепляющееся в последнее время выражение «оказать медицинские услуги», означает чёрт знает что. «Оказание медицинских услуг»» лишено нравственного смысла, имеет сугубо прагматично-рыночное значение. Величина «услуги» строго зависит от величины платы. Сколько заплатил, столько и получил. Дал рупь, получи соответственно, и отваливай. Заплатил тыщу, тут совсем иное отношение, и обхождение-с, и елей на устах, и в очах. Сплошное лакейство. Ведь они, медики, оказывая «услуги», лишаются возвышенного ореола, превращаясь в заурядную прислугу, попросту лакеев. Конечно, лакеи, тоже, разные бывают. Иного чересчур доверчивый разиня за высокородную особу примет, да только лакей, он и в Африке лакей. Анна Сергеевна и не подозревала, какую волну переживаний вызвала у подчинённой и руководителя мимолётным раздражением на надоедливые телефонные звонки.
Продолжая обход, вникая в жалобы больных, выстукивая, выслушивая, производя манипуляции, которые делает врач, осматривая своих подопечных, Константин Вадимович опять забыл про Софронову, и опять удивился, услышав её голос в телефонной трубке.
Елизавета Кирилловна рассыпалась в благодарностях за лечение сына, говорила много и бесконечно. Константин Вадимович всё не мог взять в толк, ради чего та затеяла этот разговор. Перед ним лежала стопка незаполненных историй, и ему совсем не хотелось задерживаться после работы. Поэтому, остановив поток льстивых излияний, он спросил:
- Сейчас Юра, как себя чувствует?
Елизавета Кирилловна возобновила благодарственные речи:
- Ваш препарат прекрасно помог сыну. Юра утверждает, что ощущает прилив сил, и передаёт вам большое спасибо. Но понимаете, я думаю, результат надо закрепить. Хорошо бы Юру ещё разок пролечить, и не спешить с выпиской. Ему, конечно, не нравится лежать в больнице, но здоровье, прежде всего. Потребуется лежать месяц, пусть лежит месяц.
Константин Вадимович почувствовал, что у него заходит ум за разум.
- Погодите, я вас не пойму. Вначале вы сказали, что он здоров, теперь заявляете, что ему требуется стационарное лечение. Извините, я не могу взять в толк, о чём вы говорите? У него что, ухудшение?
- Нет. Видимого ухудшения нет. Но я, как мать, чувствую, всё-таки у него что-то не в порядке с нервной системой.
- Поймите, нельзя просто так положить человека в стационар, существует определённый порядок, правила. Нас, к тому же, постоянно проверяют. Сходите на приём в поликлинику, если выявятся показания к стационарному лечению, положим, будем лечить. Но после прошлого лечения не прошло и полутора месяцев. Если нет острого ухудшения, со стационаром надо повременить. В любом случае сходите на приём, будет направление, я положу. Таков порядок, я не могу его постоянно нарушать.
Климов ожидал, что Елизавета Кирилловна принесёт извинения за беспокойство, но та сделала совершенно неожиданный поворот в разговоре.
- Ах, уважаемый Константин Вадимович, у вас есть дочери, о которых вы заботитесь, потому что вы любящий отец. Я знаю, у вас затруднения с устройством их жилья. Я вас так понимаю, и вас, и Ларису Анатольевну. Разве настоящие родители поселят своих девочек в нынешнее общежитие? Помогите мне, и я помогу вам.
- Простите, не понял. Причём тут мои дочери и ваш сын? Извините, не вижу связи. То ли вы мне взятку предлагаете? Так чего ради? Извините, - и Константин Вадимович положил трубку.
Надо же какая проныра! И про дочерей вызнала, и как жену зовут. Всё знает! К чему бы это? Господи, какой же он остолоп! Осень! Осенний призыв, а Юрику восемнадцать лет. Поступить никуда не сподобился, и повестку принесли. Вот любвеобильная мамаша и задёргалась. Пусть дёргается. Укрывать отпрысков богатеньких да чиновных родителей от армии он не собирается. Он лечит, а не оказывает услуги.
В субботу позвонили дочери, разговаривала мать, отец лишь передал привет. Поговорив с детьми, Лариса Анатольевна устроилась на пуфике перед трюмо, и занялась волосами. У разных людей внутренняя работа мысли наружно выражается по-своему. Одни морщат лоб, подперев ладонью щёку, другие считают пташек за окошком, третьи, опустив долу очи, бродят по квартире. Лариса Анатольевна, предаваясь размышлениям, брала в руки гребень. Константин Вадимович привык к склонностям жены и помалкивал. Через пять минут, не выдержав молчания, подал голос:
- Так что дочери сказали?
- Сказали, живут нормально. Добираться утром до институтов трудновато. Троллейбусы битком набиты, а автобусы коммерческие, проездные не действуют.
- А новую квартиру они не подыскивали?
Лариса Анатольевна упорядочила волосы, обернула чалмой вокруг головы, заколола шпильками, и, оставив вопрос мужа без ответа, пересекла гостиную, скрывшись на кухне. Походка её свидетельствовала, что размышления оформились решением. Через минуту из кухни долетел её голос:
- Испеку я тебе сегодня пирог. Ты когда дежуришь?
- Завтра я дежурю, - ответил Константин Вадимович несколько раздосадовано. – Так что с квартирой?
- Ближе к центру комнаты продают за сто, а квартиры по двести-двести пятьдесят. Дешевле двухсот двадцати, в общем, не найдёшь. Их хозяин соглашается на сто восемьдесят, при условии в течение месяца, и все деньги сразу. В декабре двести запросит.
- Ну и что они?
Константину Вадимовичу надоело перекликаться через всю квартиру, он прошёл на кухню и сел за обеденный стол.
- Они не против в этой квартире жить.
- Так мы будем ссуду брать? Поговорили, поговорили, и замолчали.
- Это ты замолчал, - Лариса Анатольевна сноровисто, поражая супруга ловкостью, отделяла желтки от белков, вываливая их в эмалированную миску. Наполнив последнюю, перелила содержимое в миксер. – Мы ещё за те двадцать пять тысяч не рассчитались. Решим и со ссудой, если не на следующей неделе, так сразу после праздников.
- Так, а чего ждать? Тем более, если цену хочет поднять.
- Есть проблемы, я сама решу.
- Смотри, ты бухгалтер, тебе виднее. Вообще-то, с декабря зарплату повысят, полегче станет.
Лариса Анатольевна, выражая своё отношение к надеждам мужа, оттопырила нижнюю губку, произнесла: «Хм-хм».
- Ты как ребёнок. Цацкой поманили, ты и веришь. Повысят, конечно, коли, обещали, только сомневаюсь, что в ближайшем будущем. Сам подумай, бюджеты всех уровней утверждены без учёта повышения зарплаты. Откуда деньги возьмутся? У Путина Чечня, а местные власти на бомжей, что ли, налоги установят? Когда ты, наконец, поймёшь, что в современном мире нужно надеяться только на себя, а не на чьи-то обещания? И, вообще, я никак в толк не возьму, в какой медицине ты работаешь, страховой, бюджетной, платной?
- Серо-буро-малиновой, - огрызнулся супруг.
Жена сноровисто творила тесто, уйдя в свои мысли, Константин Вадимович некоторое время наблюдал за процессом, и не найдя в нём ничего интересного, вернулся в гостиную, наугад взял с полки томик Алексея Толстого, и углубился в перипетии правдоискательства русских интеллигентов времён Гражданской войны.
В среду после пятиминутки Евгения Леонидовна попросила Климова задержаться. Тот предположил, что речь пойдёт о родственнике, - подготовка Ивана к комиссии МСЭ шла по плану, – но не угадал. Поиграв ручкой, обследовав глазами стол, заведующая лечебной частью посмотрела на подчинённого, вздохнула.
- Не знаю, как вам и объявить эту новость, Константин Вадимович. На последней планёрке в администрации решено сократить неврологию на тринадцать коек, - не дав возможности Климову возмутиться, Евгения Леонидовна закончила: - Я хотела как-то миром уладить между вами. Четверть ставки оставить за вами, а четверть за Царьковой и Ломако, но главврач распорядился оставить вас на одной ставке, а половину по-прежнему закрепить за Царьковой и Ломако. Объяснять не надо, чьи-то это происки? Поверьте, я пыталась вас отстоять.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - Константин Вадимович потёр согнутым пальцем подбородок. – И с какого времени вступает в действие сия реформа?
- С первого января.
- И обидно, и досадно, конечно. С первого декабря зарплата повышается, с первого января понижается. Основанием для данной реформы, я полагаю, послужило отсутствие денег.
- Вы правильно полагаете.
Константин Вадимович хмыкнул, покрутил головой.
- А ведь сокращается именно то количество коек, которое мы не можем обеспечить постельным бельём. Стелить то тряпьё, которое у нас имеется, уже просто стыдно. Это маразм или юмор? Мы уже столько времени решаем чрезвычайно сложный вопрос, за счет, чьих средств покупать простыни да подушки, ФОМСа или бюджета. Оказывается, проблема решается очень просто.
Евгения Леонидовна молчала, Константин Вадимович поднялся, прошёлся по кабинету, встал за спиной заведующей, поглядел в окно. Под стенами родильного отделения три новоиспечённые, судя по возрасту, бабушки смотрели вверх, и делали руками разнообразные знаки. Константин Вадимович повернулся спиной к подоконнику, спросил, обращаясь к затылку заведующей.
- Я не понимаю, что происходит, Евгения Леонидовна. Мы развиваем, внедряем страховую медицину, и под звук фанфар на сельском здравоохранении ставим жирный крест. Разве я не прав? На все участковые больницы у нас осталось пятьдесят коек. Когда участковые больницы переводили в амбулатории и ФАПы, мыслилось, что ЦРБ возьмёт на себя основную нагрузку. Здесь, у нас будет то-то и то-то. И что такого ультрасовременного у нас появилось? В кабинете ЭКГ установили компьютер с диагностической системой «Валента», и на этом всё. Вибромассажёр в физиокабинете, извините, но прорывом в будущее я не считаю. А теперь и нас сокращают, и это на фоне того, что те же самые ФАПы даже не надо сокращать, они умирают естественной смертью. Преимущественно, в них работают ветераны, перешагнувшие пенсионный рубеж лет пять-десять назад. И работают эти ветераны только потому, что находятся в родной среде. Они в этих деревнях жизнь прожили, и, если не вся деревня, то большая её часть прошла через их руки. Но ведь и они не вечны. Кто придёт им на смену? Какая молодёжь пойдёт работать в полуразорённые деревни?
- Константин Вадимович, вот, положа руку на сердце, кого вы лечите? Зимой ваше отделение переполнено дедушками-бабушками. Покажите мне шестидесятилетнего человека, у которого бы не было хондроза или радикулита. Понятное дело, дома надо печку топить, а в больнице хоть какие-то условия имеются. Но бабушкин хондроз в состоянии и терапевт пролечить, и фельдшер. От хондроза люди не умирают, и скрипят с ним, сколько судьбой отмерено. Если в одиночку жить невмоготу пусть обращаются в социальные службы, устраиваются в дома престарелых, а мы должны лечить людей работоспособного возраста.
Константин Вадимович покинул место у подоконника, вернулся на стул у стены.
- Знаете, Евгения Леонидовна, это не вы говорите. Вы чьи-то слова повторяете. Я вам говорю, село остаётся без медицинской помощи, а вы отвечаете – ну, и хрен с ним.
- Эх, Константин Вадимович, Константин Вадимович! – Евгения Леонидовна с укором посмотрела на своего ершистого визави, покачала головой. – Я, конечно, зловредная баба Лошачиха, могу и пилюлю подложить, и до слёз довести, и словчить, и, вообще, наверное, порядочная стерва. Но в больницу я пришла восторженной семнадцатилетней сестричкой-медичкой, и, пока не поступила в институт, два года топталась у задних проходов со шприцом в руках. И наши больничные порядки и обычаи знаю «от» и «до». И не хуже вашего понимаю, что нынешняя система здравоохранения в подмётки не годится той, бывшей, которую, как вы выразились, мы под фанфары разреформировали. Я, может быть, и стервозина, но я, всё-таки, врач, и, кроме, как лечить людей, больше ничего не умею, да и, откровенно говоря, не хочу уметь. Поэтому приходится подчиняться, потому, как идти в челноки, у меня желания нет, у вас, наверное, тоже.
Константин Вадимович покривил губы.
- Почему обязательно в челноки? Можно в «Эскулапе» медицинские услуги оказывать.
- Что-то я не слышала, чтобы любезные вашему сердцу дедушки и бабушки ходили в «Эскулап» получать медицинские услуги. И вы, м-м-м, с вашим менталитетом, скорее в челноках окажитесь, чем в «Эскулапе». А времена, между прочим, изменились, и нужно жить реальностью, дорогой коллега, а не иллюзиями.
Константин Вадимович скрестил на груди руки, длинно выдохнул через округлённые губы.
- Н-да, поговорили.
Текущие дела требовали к себе внимания, и решение мировых проблем отодвинулось на потом.
В этот день Константин Вадимович дежурил, и обедать отправился домой. Войдя в квартиру, к своему удивлению, увидел Ларису, выглянувшую из кухни. Сняв пальто, пиджак, освободившись от галстука, вымыл руки, вошёл в средоточие домашнего бытия. На плите разогревался обед, на разделочной доске лежали сырые котлеты. Сев за стол, выразительно посмотрел на жену, расставлявшую посуду.
- Ты оказалась права в своих предположениях.
Та вскинула брови, в ожидании разъяснений, продолжала заниматься своими делами: поставила на вторую горелку сковородку, положила кусок белого свиного жира.
- Вот пожарю, с собой возьмёшь. Ты о чём? Неужели надбавку отменили?
- Надбавку не отменили, другое отменили, уже наша, родная местная власть постаралась. Моё отделение сокращают. С Нового года мне одну ставку оставляют. Да оставь ты котлеты, всё равно не успеешь. Первое накладывай.
- Успею. Хочу побольше нажарить, - жир растопился, Лариса выложила на сковородку котлеты, убавила огонь, вытерла передником руки. – Идём в спальню, покажу кое-что.
В спальне Лариса Анатольевна открыла платяной шкаф, вытащила дипломат, положила на кровать. Порывшись в сумочке, выудила ключик, отомкнула замки. Взору изумлённого мужа предстали пачки аккуратно уложенных купюр. Константин Вадимович предполагал увидеть какие-нибудь милые дамские вещицы, приготовленные в подарок дочерям, и открывшаяся взгляду несметная куча денег на некоторое время лишила его дара речи.
- Эт-то, сколько же тут? – вымолвил, преодолевая онемение.
- Сто восемьдесят тысяч, - со скромной горделивостью отвечала Лариса Анатольевна.
- Что это? Откуда? – спросил, окончательно придя в себя.
- Квартира дочерям, - ответ прозвучал невозмутимо, словно приносить домой чемоданы денег на всякие бытовые нужды являлось для Ларисы Анатольевны обычным делом.
- Ты что, банк грабанула?
- Почему грабанула? Получила льготную беспроцентную ссуду сроком на пять лет. Сто восемьдесят тысяч. Завтра еду в Новообнинск. Квартирой, действительно, заниматься лучше мне, тебя ещё облапошат, - Лариса закрыла чемоданчик, поставила в шкаф. – Идём на кухню, котлеты сгорят.
- Тебе, за какие заслуги ссуду льготную дали? – Константин Вадимович не двигался с места.
- Идём обедать, сейчас всё расскажу, - и жена, не раскрыв загадочного происхождения денег, упорхнула из спальни.
Перевернув на сковороде котлеты, и, поставив перед мужем тарелку с супом, Лариса Анатольевна приступила к объяснениям.
- Ссуду дали мне, а заслуги твои. В районной администрации работает некая дама, Елизавета Кирилловна, она всё и устроила. Учти, ей пришлось пойти на некоторые нарушения, и приложить кое-какие усилия, последнее слово было не за ней. У неё к тебе маленькая просьба. Ну, ты знаешь.
- Ты что, не понимаешь? Ей надо сына от армии укрыть.
- Я её прекрасно понимаю, - Лариса Анатольевна сделала ударение на первом слове. – Будь у меня не дочери, а сыновья, я бы не то, что какому-то врачишке, я бы самому господу богу взятку всучила, только бы спасти сыновей от армии, и от Чечни, будь она трижды проклята. У меня волосы на голове шевелятся, как только представлю, как Марина два года трясётся.
- Я взяток не беру, - с упрямством произнёс Константин Вадимович, словно подтверждая свои слова, отодвинул тарелку, и сидел, как оглушённый.
Дело было сделано, и его слова уже ничего не значили. Сейчас он уйдёт на работу, а Лариса с деньгами уедет в Новообнинск, и воспрепятствовать ей, он никак не сможет. Это Константин Вадимович прекрасно понимал, как и сознавал то, что беспроцентная ссуда являлась даром небесным.
- Я взяла, и назад не понесу, будь уверен. Представь, кем ты будешь выглядеть, взять, взял, а сделать, не сделал?
Жарево весело шкворчало, наполняя помещение аппетитными ароматами. Лариса Анатольевна сложила готовые котлеты на тарелку, бросила на сковородку кусок жира, положила новую порцию сырых изделий, села рядом с мужем, погладила по руке.
- Ну, не упрямься. Ты же не ради себя, ради дочерей. Кто о них позаботится, кроме тебя? Были бы у нас деньги, стала бы я связываться. Представь, какие проценты платить. А так, и проценты выплачивать не надо, и отсрочку от платежей на полгода дали, спокойно с долгами рассчитаемся.
Константин Вадимович придвинул тарелку, и, не отвечая, механически хлебал суп, не ощущая вкуса. Лариса встала, подвигала на сковороде котлеты.
- Второе накладывать?
- Нет, времени уже нет. Упакуй во что-нибудь, с собой возьму, чай налей.
Положив в чашку сахар, Константин Вадимович выронил ложечку, та упала, звякнув о блюдце. Лариса Анатольевна вздрогнула.
- Он здоровый парень, чем, скажи на милость, я буду его лечить?
- Минералкой лечи, - голос Ларисы Анатольевны, рассердившейся за свой испуг, прозвучал раздражённо.
Константин Вадимович скорбно посмотрел на жену, подвигал челюстями.
- Как ты поедешь, с такими деньжищами?
Поняв, что муж покорился своей участи, Лариса Анатольевна заговорила дружелюбно, с теплотой близкого человека.
- Всё удачно сложилось. Завтра из администрации пойдёт машина в семь часов, с ними и уеду. К тому же, мне кое-какие бумаги в областной администрации надо завизировать. Так что и специально отпрашиваться не понадобилось. До обеда решу свои дела, и займусь квартирой. Если хорошо поднапрячься, за полтора дня управлюсь. Хозяин квартиру выставил на продажу, документы должен подготовить. Ну, если что, останусь на понедельник, я с директором договорилась, но, возможно, в воскресенье вернусь.
Константин Вадимович в задумчивости положил в чай ещё две ложечки сахара, и после первого же глотка, отставил чашку, поморщившись от приторного вкуса.
- Квартиру на кого оформишь? На Светлану или Римму? Если одна замуж выйдет, какой муж попадётся, а то второй придётся жильё себе искать.
- Даже не знаю, хотела с тобой посоветоваться. Ты как считаешь?
Ну вот, оказывается, и с ним кое в чём приходится советоваться.
- Оформляй на себя, потом разберёмся.
- Лишние хлопоты и траты. Я с девочками ещё посоветуюсь. Кстати, если замуж хоть одна соберётся, у нас ни на свадьбу, ни на подарок денег нет.
- Они что, уже намекали?
- Пока нет. Так сегодня нет, а завтра объявят. А комсомольско-молодёжные свадьбы нынче не в моде. Что мы, хуже других?
- Ладно, пойду я. Ты разве не идёшь?
Лариса ответила отрицательно и торопливо собрала мужу ужин.
- Если что, я позвоню в субботу.
- Я дежурю в субботу.
- Тогда днём в воскресенье. Ты дома будь.
Лариса Анатольевна проводила мужа до двери, поцеловала в щёку.
Софронова с чадом пришла на следующий день. Константин Вадимович провёл обоих в свой кабинет, и, хотя диагноз назначил заранее, выполнил обычную процедуру осмотра, проверки рефлексов.
- Так, молодой человек. После очередной простуды, организм у тебя ослаблен, ты часто простужаешься и болеешь ангиной, у тебя воспалился тройничный нерв. Испытываешь сильные боли, не можешь спать по ночам. Боли возникают из-за всяких мелочей, если коснёшься лица, - Константин Вадимович показал точки. Вести необходимый инструктаж ему было противно, и, когда приходилось смотреть кому-либо из Софроновых в лицо, притушивал взгляд. – Боли возникают при приёме пищи, разговоре, малейшем сквозняке, вообще, охлаждении. Боли длятся несколько минут, стихают, потом возникают снова. Заболел вчера, не мог ночью спать, и даже поесть утром. Невралгия тройничного нерва у вашего сына, - Константин Вадимович посмотрел на Софронову, ловившей каждое его слово, - обусловлена конституционной узостью костных каналов и отверстий, через которые проходят ветви нерва. Поэтому ему надо беречься от холода. Сейчас напишу записку, спуститесь вниз, зайдёте в приёмный покой, пусть заведут историю болезни. Историю принесёте мне. Лечить будем электрофорезом с новокаином, ну, я напишу всё, покупать ничего не надо.
Константин Вадимович поднялся, давая понять, что разговор окончен. Елизавета Кирилловна робко спросила:
- А лечение не повредит его здоровью?
Глядя в сторону, Константин Вадимович успокоил мамашу, и велел сыну подождать в коридоре, пока подыщет подходящее место. Ложить парня в палату с другими больными не хотелось, опасался дотошных соседей. Место нашлось в одиннадцатой палате, где оставался единственный больной с ишиасом, которого завтра предстояло выписать.
Лариса Анатольевна позвонила около одиннадцати, Константин Вадимович, отдыхая после дежурства, пил на кухне чай с бутербродами, и размышлял, лечь ли спать сейчас или домучаться до вечера. Что-то происходило с его нервами, как бы не уставал за ночь, даже если не удавалось подремать часок-другой, днём без таблетки заснуть не мог. Возможно, сказывалась привычка, ведь в будние дни после дежурства работал как обычно. И всё же учащающиеся мимолётные головокружения, мгновенные обмороки, и, пугавшее неожиданное злое раздражение на бестолковых больных, обращали на себя внимание.
- Ты как? – спросила жена.
- Нормально. Бутербродами питаюсь. Когда вернёшься?
- Ты ешь, как следует. Сосисок купи или колбасы. Представляешь, этот балбес-хозяин не оформил документы для продажи. То одна подпись нужна, то другая, всё у нотариуса надо заверять. Везде очередищи, пожалуй, во вторник вернусь. Я своему директору звонила, уладила, тебя не будут тревожить. Теперь девочкам обстановку надо покупать. Рухлядь, которая здесь стоит, мы не стали брать, и у них сейчас даже холодильника нет. Стены решили обоями оклеить, вчера ходили, выбирали. Очень даже премиленькой квартира станет. Ну, пока.
Вернулась Лариса Анатольевна во вторник вечером, последним автобусом, одна в темноте добираться до дома побоялась, и Константин Вадимович ездил встречать жену.
- Ты можешь представить себе такую безответственность? – возмущалась Лариса Анатольевна, коснувшись губами щеки мужа, и прижимаясь к нему плечом. – Этот балбес продаёт квартиру, а документы не подготовил. В приватизационном акте значится сестра, которая ни сном, ни духом, ни о какой продаже не знает, не ведает. Вдобавок живёт на другом конце города. Хорошо балбес на колёсах оказался, и документация из БТИ после приватизации силу не утратила. Я уже думала, всё, до декабря жить придётся. Сегодня день-то короткий, кое-как успели закончить. До чего, всё-таки молодёжь безответственная. Два дня зря потеряла. Уж под конец не выдержала, объяснила, как дела ведут.
- И что «балбес»?
- А что он? Утёрся, - равнодушно ответила Лариса Анатольевна, и нерешительно спросила, повернув к мужу голову: - С Елизаветой уладил?
- Уладил, - успокоительно ответил Константин Вадимович.
- А тебе за это ничего не будет? Ты уж прости меня. Теперь хоть спокойна за девчонок.
Константин Вадимович вздохнул и похлопал жену по руке. Впереди, высвеченные автомобильными фарами и светом из окон, показались знакомые очертания домов, автобус замедлил ход, и супруги поднялись.
Войдя на кухню, супруга восхитилась:
- Надо же! Вся посуда перемыта и на полу ни соринки.
- Вот еду не готовил. Всё равно забракуешь. Имеются в наличии яйца и сосиски.
- Давай есть соевые сосиски, - Лариса Анатольевна весело засмеялась, и поставила на огонь кастрюльку с водой.
На лице жены читалось радостное оживление, и Константин Вадимович подумал, что это результат удачно решённой проблемы. Откровенно говоря, он бы в такие сроки никогда не уложился. Но оказалось, что он ошибался. За чаем он сказал полувопросительно:
- Я думал, ты с девочками на праздник останешься.
Лариса Анатольевна посмотрела на мужа, на потолок, опустила взгляд в чашку, позвякала ложечкой.
- Я сама так думала. Но, когда я только заикнулась об этом, на их лицах изобразились такие кислые мины, это было так непроизвольно, и так искренне, по-моему, они сами смутились. И решила я, погостила, пора и честь знать. Понимаешь, - Лариса Анатольевна продолжала помешивать чай, - как-то в последнее время, не знаю как ты, как-то в их присутствии я чувствую себя в постоянном напряжении. То не то сделала, то не то сказала, и вторглась в их личную жизнь, что ли. В общем, как-то неуютно мне с дочерьми. Хотя и я их люблю, и они меня любят, но, то ли понимание исчезло, то ли доверие, вернее, доверительность. Неужели, и наши родители испытывали такие же чувства к нам или это веяние времени? Конечно, проблема отцов и детей существует испокон веков, но, всё-таки, раньше, по-моему, отношения душевнее складывались. И подумала я, что есть у меня любимый муж, который иногда ворчит на мои обеды, но с которым мне всегда уютно, и с которым не нужно быть постоянно начеку. А! – Лариса Анатольевна резко отодвинула чашку, и чай пролился на стол. – Что мы этот чай хлебаем? Давай квартиру обмоем. У нас есть что-нибудь?
- Да стоит в серванте какая-то шведская водка. Один больной месяца два назад презентовал. Я поставил и забыл.
- А говоришь, взяток не беру.
- Это не взятка, а благодарность. Его беднягу скрючило, с перепугу подумал, что таким на всю оставшуюся жизнь и останется, вот и возрадовался, когда разогнулся, - Константин Вадимович засмеялся. – По-моему, лучше врача бутылкой за излечение одарить, чем быть святее папы римского и свечки в церкви за упокой лепить.
Закусывали апельсинами, которые в количестве двух штук Лариса Анатольевна привезла в качестве гостинца.
- Тебя не заинтересует такая информация. Я узнала адрес фирмочки, вернее филиала, ну, это не важно, где по оптовой цене продают пантогематоген. Постоянным покупателям скидка.
Константин Вадимович раздавил влажную мякоть, наполнившую рот соком. Опыт с лецитином прошёл успешно. Он даже хотел просить жену зайти в ту хитрую аптечку, но посчитал, что и без его просьб, у той хватит в Новообнинске забот. Каким-то образом требовалось решить проблему с доставкой препарата сюда, в Заозёрск, и он ответил вопросом на вопрос.
- У вас часто машина в Новообнинск ходит?
- ГАЗель каждую неделю посылаем, иногда даже два раза.
- А какие у тебя отношения со снабженцами?
- Нормальные отношения. Просьбу главного бухгалтера каждый с радостью выполнит.
- У меня ещё один адрес есть, - Константин Вадимович наполнил рюмки. – Давай обсудим дела позже. Уж коли, начали праздновать, давай праздновать. Всё равно, неделя праздничная, командировок не предвидится.
Бутылка была большая, на семьсот пятьдесят грамм, и, когда её содержимое убавилось на две трети, Лариса Анатольевна объявила:
- Что-то мне разонравилась твоя водка. В следующий раз скажи, чтобы русскую презентовали. Ароматизаторы не для русского вкуса. Горячую воду так и не дали?
- Вчера, наконец-то, включили. Час в ванне на радостях пролежал. Только она не всегда горячая.
- Надо же. А я, дура, руки холодной водой мыла, не догадалась кран на горячей открыть. Тогда я быстренько приму душ, а ты расстилай постель, - Лариса Анатольевна встала, заставив подняться и мужа, обвив руками его шею, сладко поцеловала в губы, оставив на них вкус лимона.
Константин Вадимович ахнул напоследок полную рюмку водки, зажевал апельсиновой корочкой, и отправился исполнять желание женщины, к исполнению которого, был весьма расположен.
- 7 -
Кто празднику рад, отмечает его заранее, и, если душа горит, и хочется выпустить на простор сотню коней, нетерпеливо ржущих в стальной коробке, это чревато последствиями.
В ночь на седьмое Лебедева вызвали на операцию. Собирать воедино пришлось два полубездыханных тела. Труды закончились утром, и «опербригада» ради праздника задержалась на импровизированное застолье. В десять часов, проводив коллег, Валерий Павлович позвонил другу, не упустившему прибыльное дежурство. Сообщив диспетчеру своё местонахождение, Климов спустился в хирургию.
Лебедев, переодевшись в халат, но без колпака, стоял рядом с операционным боксом, умиротворённо глядел на мягкие белые пушинки, парашютиками опускающихся на землю. Удовлетворение от добротно сделанной работы соединилось с ожившей праздничной приподнятостью. Это соединение питало самоуважение, добродушие и рождало стремление к общению. Заслышав шаги, Лебедев обернулся, двинулся навстречу.
- С праздником!
- Тебя также, - улыбчиво произнёс Климов, пожимая протянутую руку.
- Идём, причастимся, - и хирург, подхватив приятеля под руку, повёл в кабинет.
- Ты, я вижу, уже…
- А кто мне запретит? У меня выходной, - весело парировал Валерий Павлович, отпирая дверь.
Климов придвинул мягкий стул к низкому письменному столу, на котором уже появилась тёмная коньячная бутылка, напёрсточные рюмочки, и, уложенные на бумажные тарелочки, тонко нарезанная копчёная колбаса и два ломтика бородинского хлеба. Константину Вадимовичу хотелось спросить, чем вызвано приподнятое настроение друга, не скорым ли прибытием сына, и, вообще, какие известия получены от Станислава, но вовремя придержал язык. Лебедев обязательно спросит о семье, придётся рассказать о покупке квартиры, и непременно последует сакраментальный вопрос: «А на какие шиши?» Если бы на месте Лебедева был другой человек, с которым Константина Вадимовича связывала не дружба, а заурядное знакомство, он бы сослался на жену, она, дескать, оформила ссуду, и теперь они в долгах, как в шелках, подробности бы, конечно, опустил. С Лебедевым же юлить он не мог, а говорить правду, было неприятно, и Константин Вадимович пожалел, что согласился заскочить на «рюмку чая».
- За что пьём? За Революцию или День смирения и единогласия? – Валерий Павлович поднял рюмку на уровень переносицы, прищурил левый глаз.
- За праздник, - Климов чокнулся, медленно выпил. – Хорош коньячок, вроде и вправду настоящий.
Отщипнув крошку чёрного хлеба, Лебедев уже дымил сигаретой.
- Извини, вилок нет, девушки перестарались, всё прибрали, искать неохота.
- Сойдёт, - Климов съел пластик колбаски, глянул на часы.
Проследив за его взглядом, Лебедев сунул сигарету в пепельницу, наполнил рюмки. После третьей Климов велел:
- Ладно, прячь напитки, я больше не буду.
- Как скажешь, - Лебедев завинтил крышку, поставил бутылку в стол.
Климов курил, смотрел на прозрачный снегопад, тёмно-зелёные ели, покрывающиеся кисейной бахромой. Надо было уходить, пока разговор ненароком не зашёл на неприятную тему. Но друг не умолкал, и ему было неудобно прерывать того на полуслове.
Валерий Павлович уже поднялся и стоял у окна.
- Природа живёт по своим законам, и не обращает ни малейшего внимания на копошащихся людишек. И не нужны ей ни перестройка, ни перестановка, ни реформы, ни ломка. Вот бы и нам, людишкам, так же жить. Н-да. Вот, между прочим. Как мы раньше ворчали на демонстрации. А вот не стало их, и праздник, не праздник, и не хватает чего-то. Ей-богу, предложили, с удовольствием бы пошёл. А ты? – Валерий Павлович обернулся вполоборота, посмотрел на задумавшегося друга.
- Зело грешен. И рад бы в рай, да грехи не пускают. Во славу смирения не на демонстрации ходят, а в норках сидят. А революция? Какие из нас теперь революционеры? Не те мы уже. И прошлого нам и жаль, и кое-чего совсем не хочется, и новое не нравится, порой, это новое, так вовсе рвотный рефлекс провоцирует. Сами не знаем, чего хотим, оттого и бардак у нас бесконечный.
- Это ты-то грешен? Брось. А то не знаешь, что такое настоящий грех.
- Видишь ли, суть не в размерах совершённого греха, это для милиции, для суда, суть в готовности к греху. А мы пустили грех в душу, вот в чём дело.
Валерий Павлович поскрёб за ухом.
- Вот ты, друг мой, всё про грех да, про душу. Мы оба с тобой атеисты, пусть православные, как придумал какой-то умник, но атеисты. Если я скажу, что в бога поверил, ты смеяться будешь, если ты скажешь, я со смеху упаду. О какой душе, и о каком грехе ты говоришь? Не о том ли, что в великий пост грешно кушать скоромное, и так далее в том же духе?
- Рассуждения о скоромном в великий пост оставим на долю нынешних фарисеев. Что ж ты так? Для нормального человека грех, это делать то, что противно его душе. А душа? Не знаю, как выразиться. Подсознание, основы, формирующие личность. Что-то в этом роде, религия здесь абсолютно не причём.
- Эк тебя занесло! Делать то, что противно душе. Да мы по двадцать раз на день делаем то, что самим противно. Так что ж мы, великие грешники?
- Не вульгаризируй, будто бы не понял, о чём я, - Климов загасил сигарету, догоревшую до фильтра, поднялся. – У тебя есть, что-нибудь заживать, а то неудобно.
Лебедев выдвинул ящик стола, достал упаковку «стиморола», протянул Климову. Тот вытряхнул подушечку, положил в рот.
- Хватит одной?
- Хватит. У меня тоже где-то валяется. Да я и пить больше не буду.
- Счастливо отдежурить.
- Хорошо бы. К вечеру начнётся. Нашему Ваньке всё едино, хоть за революцию, хоть за смирение, лишь бы пить.
- Если что, Григория вызывай. Я его после того случая закодироваться заставил, совсем распоясался.
Совершая жевательные движения, не разжимая губ, Константин Вадимович заглянул в «скорую». Там царило затишье, фельдшера пили чай с домашней снедью, предложили и ему, но он отказался и отправился по этажам, проверять тяжёлых больных.
Восьмого после обеда Константин Вадимович засел в ординаторской за посыльный лист протеже Евгении Леонидовны. Реоэнцефалограмма показала ангиоцеребральную недостаточность в бассейнах, её требовалось увязать с пятнадцатилетней давности черепно-мозговой травмой, остеохондрозом шейного отдела, присовокупить вегетативно-сосудистую дистонию, и подвести к заключению о нетрудоспособности. Всё это было на грани, возможно, жалобы больного на своё состояние правдивы, а, возможно, и не совсем. Требовалось создать соответствующую картину. Больной – подозреваемый, лечащий врач – всего лишь адвокат, специалист МСЭ – гособвинитель и всемогущий судья в одном лице. Кто кого? Желательно было бы пропихнуть страдальца в первой четверти комиссующихся. Как Константин Вадимович знал по опыту, комиссия в первый час своей работы бывает более благосклонной, а потом лимит у них исчерпывается, что ли. Когда голова трещала от творчества, телефон издал трель, своим вниманием осчастливила Софронова. Константин Вадимович едва не застонал, заслышав участливый голос, с претензией на дружескую участливость. Сын в стационаре, какого рожна ей ещё надо? Но Софронова заговорила не о сыне.
- Константин Вадимович, во-первых, с прошедшим вас праздником, - с каким именно Елизавета Кирилловна не уточнила. – Я сегодня поздно в больницу загляну, боюсь, вас не застану, а у меня к вам предложение. У нас собралась группа женщин, примерно нашего с вами возраста, есть чуть постарше. У кого поясница постреливает, у кого шея побаливает, кто согнуться не может, кто разогнуться. В таком вот духе, - со смешком добавила собеседница. – Вот мы подумали, подумали, и решили обратиться к вам, попросить организовать у нас массаж, приватно, так сказать. Платить будем вам, естественно, не в больницу. Кто-то же у вас занимается этим делом. Вы бы нас осмотрели, сделали назначения, поговорили с массажисткой. Оплата гарантирована в безусловном порядке. Мы у себя комнату присмотрели, всё будет в лучшем виде, не беспокойтесь. Так, как?
Константин Вадимович посмотрел на потолок.
«Вот же стерва, про всё пронюхала. Связался я с ней, теперь мне этого Юру до скончания дней от армии прятать. А почему бы и не попользоваться по полной программе?»
- Алло, вы меня слушаете? - Елизавета Кирилловна, знакомая с нравом самолюбивого невропатолога, забеспокоилась.
- Да-да, я вас понял. Я думаю, сразу не решишь, мне надо с человеком переговорить. Вы мне завтра, часиков в девять, половину десятого перезвоните, я с пятиминутки приду, и буду ждать вашего звонка.
Константин Вадимович заглянул в сестринскую. Все три сестры сидели за столом с разговором. По нескольким словам и пригорюнившемуся Олиному виду, не трудно было догадаться, что разговор шёл о предстоящем сокращении. Сестёр сокращение, безусловно, коснётся, и первым кандидатом явится, конечно, Оля. Возможно, сократят только полставки. Константину Вадимовичу стало жаль девушку, но помочь он ничем не мог, и, позвав Ключникову, скрылся в кабинете. Кивнув вошедшей за ним сестре на стул у стола, спросил:
- Сейчас массаж делаешь?
- Ходят трое, я помногу не набираю, - Анна Сергеевна облокотилась о стол, разговаривала по-свойски. – Они ещё не расплатились. Я деньги вперёд не беру, мало ли что, сразу только договариваемся.
- Хорошо, хорошо. Я не об этом, - и Константин Вадимович поведал предложение Софроновой. – Что скажешь?
Анна Сергеевна склонила голову к плечу, поджала губы.
- В принципе, не против. Что заплатят? В «Эскулапе» за полный курс массажа пятьсот берут, я узнавала. За сам массаж, за консультацию отдельно.
- Поскольку приглашают к себе, заплатить рассчитывают меньше. Но с них надо побольше взять, чем с колхозников. Ты когда сможешь делать, в обед или после работы? Туда, обратно и перерыв кончится. Ладно, там договоримся. К блокадам готовьтесь, сейчас приду делать.
Первой партией прошли женщины, кушетки заняли мужчины.
Интересное предложение сделала Софронова, и, что важно, кстати. Человек, не чуждый благодарности. Сколько с этих административных дам удастся сорвать? Хорошо бы тысчонку. Но это навряд ли. Брать за осмотр как-то неудобно, пусть с Аннушкой рассчитываются. Аннушка поделится по справедливости. Птичка по зёрнышку клюёт.
На столе в ординаторской лежал недописанный посыльный, и Константин Вадимович сосредоточился. Помогали ему две сестры. Антонина набирала в шприцы препараты, Оля подносила врачу. Назначения были разные, и, боясь ошибиться, нерешительная Антонина переспрашивала у Климова, оправдываясь, что плохо разбирает почерк Анны Сергеевны, переписывавшей назначения в процедурный журнал.
«Не почерк плохо разбираешь, а замоталась ты, бедная, в глазах мельтешит, - думал Климов, сердясь на бесконечные вопросы и одновременно жалея сестру. – Скоро, чего доброго, руки дрожать начнут».
Больные, дожидаясь очереди, заговаривали с врачом, вели между собой беседы обо всём на свете: начавшемся отопительном сезоне, по всем признакам обещавшим повторить прошлогодний, оригинальности своих заболеваний, нынешним урожае картошки. На последних, девятой и десятой кушетках, шёл обмен мнениями, начавшийся ещё в палате, и здесь, в процедурном кабинете, обращавший на себя внимание темой, выпадавшей из общего круга.
- Я тебе вот, что скажу, - говорил агроном Тимофеев, третий год подряд поправлявший глубокой осенью здоровье и поэтому запомнившийся Климову. – Не могли арабы этого сделать, физически не могли. Представь только, они ж не на кукурузниках летели, и не на высоте метров восемьсот, чтоб из окошечка выглянул, и вдоль шоссейки полетел. Как, без полётных карт, без диспетчеров, люди, которые толком самолёт водить не умеют, смогли точно выйти на цель? И, второе, самолёты на полчаса исчезли с радаров, куда диспетчеры смотрели? Их с земли направляли, тут и спорить не о чем. Может, вообще, там, в системе управления «жучки» какие-нибудь стояли. Сигнал поступил, ручное управление заблокировали, а самолёты на цель по радио вывели. Космическими кораблями с Земли управляют, а самолётами нельзя, что ли? Я так думаю, сами американцы эти взрывы и устроили, а камикадзе так, для отвода глаз. Конечно, такие теракты провести, это не фугас в кустах возле шоссейки заложить. Долго готовили, может, не один год. Вот тебе ещё одно доказательство. Такие теракты готовились, а ихняя разведка ничего не знала? Так что ж это за разведка тогда? Потому и не знала, что сама участвовала.
- Вот-вот, в том-то и дело, что подготовка, ой-ой-ой какая, а результат – пшик. Задачей противоборствующих сторон является нанесению противнику наибольшего урона. А какой урон понесла Америка? Ну, разрушили два здания, пусть даже огромаднейших, погибли три или четыре тысячи клерков, но экономических потерь Америка не понесла. Да этими терактами её только раздраконили. Буш, вон, уже гарцует. В Европе порядок навёл, сейчас за Азию примется. Если бы действительно мусульмане готовили теракты, они б Америке пару Чернобылей устроили, а не театральные эффекты, - собеседник Тимофеева тоже отрицал виновность международных террористов в бойне 11 сентября, только делал это на другом основании. – Я так думаю, существует какая-то неведомая миру сила, которая подталкивает Америку к нужным для этой силы действиям. А что люди погибли, три или пять тысяч, им на это плевать. Чем больше, тем лучше, для театрального эффекта. Американские бабы новых нарожают. И президенты пешки в этой игре.
- Ну, так категорически про пешек, я бы не говорил, - начал Тимофеев, но был остановлен.
- Почему до сих пор торс не обнажили? – строго спросила Оля, прервав обмен мнениями больничных политиков.
Девушка держала в обеих руках шприцы с румолоном, серьёзно смотрела на больных серыми глазами. Под напускной строгостью пряталась робость. А ну как, взрослые, такие умные дядьки, рассердятся и шикнут на неё, пигалицу? Но взрослые дядьки в один голос объяснили, как старшей:
- Нам в поясницу колоть. Мы мигом рубашки подымем, и готово.
Константин Вадимович делал своё дело, невольно слушал разговоры. Лёгкими нажатиями определял место для укола, вонзал иглу. Иногда игла входила в тело со скрипом, тогда он, называя больного по имени-отчеству, если помнил их, или попросту приговаривая «друг мой», просил потерпеть.
Разговоров, размышлений события 11 сентября вызвали немало. Как не велики и всеохватны, представлялись личные, семейные проблемы, вопросы «выживания», внешний мир вторгался в сознание, заставляя цепенеть от ужаса, если человек доставлял себе маломальский труд задуматься над смыслом свершающихся событий. Два с половиной года назад «гуманитарные» бомбардировки не вызвали такого шока. Бомбардировки ждали, за ними последовал всплеск негодования, но неожиданностью они не явились. После шока, вызванного терактом, в результате которого погибла уйма невинных людей, пришли раздумья, попытки осмыслить происшедшее, найти ответы на каверзные вопросы, возникшие после размышлений. Что это было? Божья кара, настигшая американцев за всё то зло, которое они творят по всему миру? Ведь надо быть исключительно крупным идиотом, чтобы искренне верить в благотворность целей, преследуемых Америкой. Но почему эта кара настигла безвредных обывателей, а не самих сеятелей зла? Собственно, ведь и в Москве погибли не сильные мира сего, а рядовые люди. Всё это странно, и наводит на размышления. Или же, в самом деле, действия Америки направляют неведомые, сатанинские силы? Именно сатанинские, без всякой мистики, ибо методы, используемые этими силами, иначе, как сатанинскими, не назовёшь.
Это были интересные, даже увлекательные по своему процессу мысли, но и в тоже время совершенно бесплодные и бесполезные. Как бы он не относился к Америке, что бы не думал об Аль-Каиде и международном терроризме, коварно препятствующем установлению демократии на планете, мысли эти никак не способствовали обеспечению достойной жизни семье. А заботу о дочерях Константин Вадимович считал наиглавнейшей задачей на сегодняшний день.
На следующий день после переговоров с Софроновой, у въезда в больничный городок стоял тёмно-синий «Москвич», доставивший Ключникову и Климова в администрацию. Узнав, что пациенток набралось двенадцать человек, Константин Вадимович здраво рассудил, что за обеденный перерыв ему не управиться, и предложил встретиться после работы. Елизавета Кирилловна, источая радушие, встретила прибывших у входа, провела на третий этаж, в конец коридора. На крайней двери висела табличка: «Дамская гигиеническая комната». Дамы расположились на кушетке, стульях, врача усадили за столик у зеркала.
Люди, страдающие расстройствами функций различных органов, имеющие всевозможные патологии, перенёсшие травмы, называются больными. Больные делятся на виды и подвиды. Особое место во всей систематике болящего люда занимают энтузиасты. Энтузиасты отнюдь не являются выходцами из числа экзальтированных пациентов знаменитого эскулапа, с трудом осилившего арифметический счёт до одиннадцати, и то способный производить его лишь под заунывные мелодии, энтузиасты совсем иной вид. Представители данного вида страдают всамделишными болезнями, разве чуточку фантазируют, повествуя о них, так, самую малость. Но их фантазии порождены настоящими, а не мнимыми патологиями. Энтузиасты не лицемерят, они искренни в вере в свои болезни. Энтузиасты, приходя в экстаз, подобны миссионерам, проповедующим слово божье диким тёмным язычникам. Каким сладострастием полнится их голос, как блещут глаза, если к великому их удовольствию в очереди на приём или в палате стационара выясняется оригинальность их заболевания. Их состояние становится экстатическим, когда они излагают особенности и нюансы своих заболеваний, которых нет у слушателей, и сами слушатели представляются серыми заурядными личностями. Время, проведённое в диагностических центрах, лабораториях, кабинетах, если не обнаружились новые изменения в организме, они считают растраченным впустую. Отсутствие новых болячек относят на счёт нерадивости лаборантов, невнимательности врачей, несовершенство компьютерных программ. Необыкновенные болезни требуют лекарств особых, с трудно произносимыми названиями. Самое верное средство то, которое трудно сыскать.
Не менее трети пациенток, сидевших в комнате, и являлись такими энтузиастками. Они же и выступили инициативной группой. Таскаться в поликлинику, сидеть в очередях, толкаться среди сварливых баб не хотелось, сходить в «Эскулап» за медицинскими услугами, если говорить откровенно, денег жаль. Тут и пришла на ум Елизавета Кирилловна, ставшая по каким-то причинам своим человеком в больнице, и вот родилась идея пригласить врача и массажистку к себе. Елизавета Кирилловна тоже смекнула, что дело полезное и плодотворное, так как даст приработок Климову, и ещё больше привяжет его к ней. Армия с распроклятой Чечнёй дамокловым мечом висела над сыном.
В своих предположениях Константин Вадимович не ошибся. Осмотр затянулся. Сосредоточенно, периодически морща лоб и хмуря брови, он внимательно выслушивал жалобы, обследовал болящих сотрудниц администрации, делал назначения. Пятерым прописал месячное лечение лецитином, пообещав на следующей неделе доставить препарат. От платы за осмотр отказался.
- Все расчёты с Анной Сергеевной, она у нас главная труженица, - проговорил он, улыбаясь, встав со стула и намереваясь покинуть гигиеническую комнату.
То обстоятельство, что американский препарат был назначен лишь пяти избранницам, обделённых благодатью пациенток даже несколько обидело, они рассчитывали на особо участливое отношение к своим болезням. Дамы зашушукались. Елизавета Кирилловна, входившая в число пациенток, и тоже обделённая участием, подтвердила благотворное влияние лецитина на здоровье сына. Константин Вадимович, окружённый обиженными дамами, почувствовал, что слишком поскромничал.
- Видите ли, препарат довольно дорогой, - попытался объяснить он свои действия, - и я подумал…
Докончить фразу ему не дали, взяв честное благородное слово, что препарат будет доставлен всем двенадцати.
В понедельник Елизавета Кирилловна, пришедшая перед обедом проведать сына, занесла Константину Вадимовичу пакет в ординаторскую.
- Вам гостинец от женщин, - молвила со скромностью, положила пакет на диван и удалилась.
Пакет Константин Вадимович унёс в кабинет и затолкал в стол, лишь мельком заглянув в него. Подношение состояло из бутылки коньяка, большой фигурной банки кофе из толстого стекла, и коробки конфет.
А после обеда позвонила жена и сообщила, что завтра в Новообнинск идёт ГАЗель, и отправляющийся на ней человек согласен выполнить её просьбу, и на пару дней тысяч десять она найдёт. Константин Вадимович связался с «Панакеей» и заказал тысячу капсул. После его беседы с Ольгой минуло два с половиной месяца, и капсулы ему согласились продать не по шесть рублей, а по шесть пятьдесят. Кроме лецитина, в «домашнюю аптеку» Константина Вадимовича поступили на пробу двадцать бутылок пантогематогена.
Через полторы недели после посещения районной администрации, Анна Сергеевна, улучив момент, когда ординаторская освободилась от посторонних, тихой поступью вошла в кабинет, села против Константина Вадимовича. Вытащив из кармана четыре новенькие сотенные и две помятые десятки, двинула купюры по столешнице. Константин Вадимович сунул деньги в карман халата, потом уже спросил:
- Это что?
- Бабы из администрации рассчитались. Первая половина. Их же всего двенадцать человек, пришлось на две партии разделить. Они по триста пятьдесят заплатили, я по семьдесят на вашу долю отделила. Вы как?
- Нормально. Спасибо. Как с ними?
- Нормально, - голос Анны Сергеевны звучал благодушно. – Вежливо, культурно. На «Москвиче» возят, в обед туда и обратно, и после работы подвозят. Я-то в обед троим делаю, и после работы троим. Сегодня вторая партия пошла.
- Ты довольна?
- Конечно.
- Ну и, слава богу. Как у них самочувствие?
- Да фиг его знает. Говорят, помогает. Да они что, коров доят или у станков стоят?
Ключникова ушла, Климов положил перед собой очередную историю. Жалобы, анамнез, объективный статус, обследования, диагноз, лечение.
Жизнь Константина Вадимовича входила в новую колею. Всего в администрации, за счёт комиссионных с массажа и продажа лецитина, заработок составил три тысячи триста шестьдесят рублей. Шевелилась «совковая» мыслишка, что эдак-то поступать нехорошо. Но он подавил зануду рассуждениями о том, что не бабушек-дедушек же он обирает, и не колхозников. А берёт у людей, получающих поболе него, и ничего в этом зазорного нет. Рассуждения были затасканные, он так и подумал, что они затасканные, но тем не менее, звучали убедительно. Зануда не унималась и выдвинула контрдовод. Рассуждения убедительны, потому что ему этого хочется.
Константин Вадимович входил в охотничий азарт. Оказывается, «делать деньги» весьма интересное занятие.
- 8 -
Квадратная комната, дверь которой украшала табличка: «Палата инвалидов ВОВ», служила пристанищем не только для означенного контингента. Здесь лежали старики, теряющие способность передвигаться без посторонней помощи, за половиной вообще требовался уход. В этой палате, единственной во всём отделении, имелся цветной телевизор и холодильник. Прочие больные пользовались холодильниками, установленных в коридорах, а телевизор смотрели во втором холле, у выхода в малое крыло. Правда, обитатели палаты инвалидов ВОВ своим телевизором не пользовались. Года три назад разрегулировалась или нарушилась одна из плат, и изображение трамбовалось в узкую горизонтальную полосу. Денег на ремонт в больнице не имелось, и больные лишились возможности вкушать плоды и прелести прогресса, но, кажется, отсутствие подобных удобств мало их расстраивало. Обычно палата бывала густо заселена, помимо стариков, в ней обретались родственники, ухаживавшие за ними. Но не действующей и бездействующей бытовой техникой выделялась инвалидная палата среди прочих скорбных жилищ. Пространство палаты заполнял особый, специфический, густой и вязкий, и, в то же время, всепроникающий дух. Проветриванию палата не поддавалась. Запах пропитывал матрацы, одеяла, подушки, штукатурку, наполнял собой тумбочки, шкаф, холодильник, забился во все углы, под все кровати. Открывая дверь, посетитель не только обонял, а осязал запах. Запах заполнял ноздри, набивался в волосы, пропитывал одежду, налипал на кожу. После осмотра немощных стариков, Константин Вадимович, стыдясь себя за неизвестно откуда взявшуюся чёрствость, приписывая себе бездушность, испытывал страстное желание встать под душ, поэтому обход в палате инвалидов ВОВ делал в последнюю очередь, обычно после обеда. Кроме запаха, в установившемся распорядке играло роль ещё одно обстоятельство. Старики ждали участия и обстоятельных бесед, и в этом он не мог им отказать.
Пётр Иванович, житель села Берёзовки, добывавший хлеб свой насущный управлением трактора, и заработавший крестьянским трудом заболевания опорно-двигательного аппарата и вегетативно-сосудистые расстройства, точные диагнозы ни запомнить, ни тем более выговорить он был не в силах, вышел из кабинета заведующего отделением. Хондроз он запомнил давно, сие название было на слуху, но к хондрозу добавлялась какая-то протрузия и ещё бог знает что. «Вегетативно-сосудистые» тоже выговаривались, про остальное он знал без диагноза, голова его периодически приходила в беспорядок. То болит, то шумит, то кружится. Про закономерность же, согласно которой, при падении давления масла, движок непременно заклинивает, известно даже бестолковому пэтэушнику. В те давние, разудалые времена, когда возраст «за сорок» означал почти старость, Пётр Иванович к болезням относился насмешливо. Но, когда ему стало «далеко за сорок», несколько изменил своё отношение к здоровью, даже подумывал о вреде курения. Разумом он понимал, что лечиться надо, и даже принуждал себя к оному. Но от одной мысли о необходимости «жалиться», на душе становилось муторно. Если ему, заматерелому мужику придётся «жалиться» не равному себе, а сопливой девчонке? Недуги наступали, и гордыня оказалась сломленной. К великому облегчению недужного механизатора, лечащим врачом оказался мужчина в возрасте. И всё же от ежедневных разговоров с врачом о собственных болячках Пётр Иванович терял самоуважение. Ну, рассказал один раз, так нет же, каждый божий день нужно выявлять «динамику», будь она неладна. Ведь, вот же, как человек устроен, сам же стремился в больницу, а, попав в неё, каждый день, проведённый в её недрах, считал пыткой. Ни с чем не сравнимый больничный дух пропитал тело насквозь, и Петру Ивановичу хотелось, как можно скорей попасть на вольный воздух, в тепло избы, наполненное привычными, такими родными запахами.
Карман спортивных брюк оттопыривался, и Пётр Иванович левой рукой натягивал на него куртку. Выйдя в холл, после беседы с врачом, прервавшему обход, чтобы поговорить с ним, подошёл к телефону. Звонил в родную Берёзовку, соседям, живущим наискосок от Петра Иваныча подворья. Дома, на хозяйстве, оказался лишь десятилетний малец Мишка, которому пришлось долго втолковывать, что звонит сосед, дядь Петя. Мишка, как заведённый, повторял: «Кто это? Не слышу!» Наконец, уразумев, с кем разговаривает, радостно завопил: «Здравствуйте, дядь Петь! Как живёте?» Ещё пять минут ушло, чтобы растолковать малолетнему соседу, что от того требуется. Требовалось немногое. Сообщить его, дядь Петиным домашним, что его выписали, к вечеру будет дома, и чтобы домашние непременно истопили баню. Из-за бани Пётр Иванович и звонил.
Войдя в палату, Пётр Иванович приступил к сборам. Перво-наперво вытащил из-под кровати сумку с наплечным ремнём, и скорым движением сунул в неё бутылку с тёмно-коричневой жидкостью, именно она отягощала карман брюк, и уже после этого приступил к тумбочке. Вытащив из ящиков посуду, банки, кипятильник, пару книг, разложил по пакетам, отправил в утробу объёмистой сумки, снял со спинки кровати тонкий свитер, аккуратно свернул, поместил сверху.
- Отлечился, значит? – спросил сосед, тоже Пётр, но только Фёдорович.
- Да, - Пётр Иванович поскрёб в ухе, сел на кровать. – Поди, годик без докторов выдюжу, а там как придётся.
Размышляя, чем бы ещё заполнить время, обвёл взором палату. Задержав его на широком подоконнике и раковине, и словно бы даже обрадовался выявленной заботе.
- Мыло пасту-то я забыл!
Несмотря на представительные объёмы сумки, свободного места не осталось, туалетные и бритвенные принадлежности пришлось рассовывать по пустым банкам, посуде, для чего пакеты извлеклись наружу, между ними мелькнула и загадочная бутылка.
- Бутылку тебе Константин Иванович дал, чтоб ты сюда больше не возвращался? – хохотнул приметливый сосед, давно испытывавший желание поинтересоваться содержимым бутылки, принесённой от доктора, но стеснявшийся спросить, и, наконец, решивший это сделать. – Праздники вроде все прошли, Крещенье разве что осталось. Видать, допёк ты его своими болячками, он тебе даже бутылку поставил, только бы ты, Петя, больше на глаза не попадался.
- Да какая бутылка? Пантогематоген это, велел пить каждый день. Жизненный тонус повышает.
- А у тебя что, нелады с этим делом?
Пётр Иванович молча посмотрел на соседа.
- С чего ты взял? Порядок у меня с этим делом. Жизненный тонус, это, вообще, - Пётр Иванович покрутил ладонью, не в силах правильно сформулировать мысль. – Причём тут это самое? - добавил раздражительно.
У окна фыркнули, Пётр Иванович понял, что его разыгрывали, и смутился. Смущение размягчает людей, вызывая чувство неполноценности, принуждает как-то исправить положение и изменить у окружающих впечатление о себе. Смутившись, Пётр Иванович принялся оправдываться.
- Да вот, предложил купить. Я и подумал, как откажешься? К нему же опять придёшь, а он запомнит. Я у него второй раз лежу. Он ничего, мужик толковый, подлечил, ничего плохого не скажешь. Да и с другой стороны, не станет же он всякую ерунду предлагать. Вдруг, да и поможет, вот и взял. А это дело совсем ни причём, - повторил Пётр Иванович и спохватился. – Чего я сижу-то? Пока выписку оформит, обед начнётся, кладовая закроется, схожу-ка я пока, суть да дело, за одеждой.
Дойдя до двери, Пётр Иванович крякнул, махнул рукой и вернулся на кровать. Пётр Фёдорович уже мысленно попрощавшийся с соседом, и собиравшийся идти обедать, удивился.
- Никак раздумал домой ехать?
- Да суетиться ни к чему. Больничный-то ещё не готов, на нём печать в регистратуре ставить, а она тоже на обед закрывается. Ладно, похлебаю ещё разок больничного кулеша.
Лариса Анатольевна, как в воду глядела, подтрунивая над мужем по поводу его ожидания высокой зарплаты. Вначале её предсказания, вызвав удивление у самого Константина Вадимовича, сбывалось с точностью до наоборот. К Новому году медикам выплатили почти все долги по зарплате, лишь пятьдесят ноябрьских процентов продолжали действовать на нервы. В январе над ЦРБ опрокинулся рог изобилия. Выплатили всю зарплату за декабрь, правда, ещё по старой сетке, аванс за январь, уже исходя из новых тарифов, а к концу месяца перерасчёт за декабрь. Ликование и благость охватили людей в белых халатах. Даже на отмену некоторых надбавок и забытую ноябрьскую зарплату не обратили особого внимания. Рейтинг задыхался в жёстких рамках ста процентов, на лики милого простого человека, заключённые в скромные металлические рамки, мысленно накладывались серебряные ризы. В феврале в благодеяниях властей наступило затишье, денежное изобилие у людей в белых халатах растаяло как майский снег. Радужное настроение сменило разочарование и обиды.
В томительные часы одного из февральских дежурств Климов неожиданно встретился с Софроновой.
Около полуночи, когда, проверив тяжёлых, он в своей ординаторской мирно занимался историями, из диспетчерской, нарушив покой, известили о больном с тяжёлой черепно-мозговой травмой, которого уже везёт скорая.
- Вторая машина уже ушла за хирургами. Лебедев велел и Кругликова привезти, - сообщила диспетчерша, и, глотая слова, скороговоркой объяснила: - Нина Ивановна с квартирного телефона всех обзвонила. Боится, не выживет, срочно оперировать надо, - простодушная девушка выжидательно смолкла, подавленная важностью сообщения.
Константин Вадимович спустился вниз. Вскоре подошла машина с пострадавшим, вслед за ней и третья машина с вызова. Виктор Семёнович был, безусловно, прав, мобильной связи скорой помощи не хватало. Пострадавшего внесли в операционную, и, экономя минуты, приступили к подготовке к операции. Бледное, осунувшееся лицо молодого парня кого-то напоминало, но обстановка не располагала к размышлениям.
- Живой? – раздалось от порога.
В операционную входили хирурги, сёстры, анестезиолог.
- Живой, - ответила за всех Нина Ивановна. – Только мозги наружу.
Операционная бригада собралась в полном составе, и Климов вернулся к себе.
В следующий раз Константина Ивановича позвали к инфарктнику. И, выходя из реанимационной, он и столкнулся с Софроновой. Елизавета Кирилловна, закусив нижнюю губу, мерила шагами холл, прижав к груди руки со сцепленными пальцами. Лицо её, без косметики и маски превосходства, выглядело по-бабьи страдальческим. На шум закрываемой двери она резко повернула голову и встретилась глазами с Климовым. Появление знакомого лица, словно вдохнуло жизненные силы в изнемогающую от безысходности женщину, и Елизавета Кирилловна заспешила навстречу врачу. Климов терялся в догадках, что могло среди ночи привести его самодовлеющую знакомую в больницу.
- Ах, Константин Вадимович, вы сегодня дежурите, хоть какое-то облегчение. Вы его видели? Он выживет? – воскликнула Софронова в нетерпении.
Климов на минуту растерялся. Как можно спрашивать о человеке, видел ли он его, если он только что вышел от того из палаты? Тут только до Константина Вадимовича дошло, кого напоминал пострадавший, над которым работают хирурги. Всему виной усики, которых не было у Юры, когда тот лежал в неврологии. Всё же Константин Вадимович переспросил:
- Так это Юру с черепно-мозговой привезли?
Елизавета Кирилловна на мгновение замерла с открытым ртом.
- Господи, неужели этот изверг так изуродовал Юрика, что его даже узнать невозможно?
- Нет, нет, - Константин Вадимович поспешил успокоить взволнованную мать. – На нём была повязка, потом, эти усики, я как-то не сообразил. Не до того, было, вижу, лицо знакомое, а не узнал. Случай тяжёлый, что и говорить, но не смертельный.
Константин Вадимович принялся объяснять про выявленные рефлексы, частоту дыхания, работу сердца, свидетельствовавшие, что самого страшного не произошло, употребляя при этом специальные медицинские термины, звучавшие непонятно, но тем более весомо для непосвящённого человека. Елизавета Кирилловна кивала, заглядывала в глаза, когда Константин Вадимович закончил разъяснения, показала на мужчину, застывшего на диванчике в напряжённой позе.
- Это мой муж, - и, забыв представить мужчин друг другу, тут же с надеждой спросила: - Вы ещё спуститесь сюда? А никак нельзя узнать, как идёт операция? – глаза смотрели умоляюще.
Константину Вадимовичу стало искренне, по-человечески, жаль, эту женщину, с разрывающимся от боли за сына, сердцем. Пожав у локтя руку, он мягким голосом заверил, что непременно подойдёт, а в операционную заглядывать никак невозможно, и отвлекать хирургов от работы нельзя. Операцию же проводит Лебедев, очень умелый врач. Елизавета Кирилловна опять кивала и приговаривала:
- Ах, какой изверг, какой изверг! Втёрся в друзья, устроил неизвестно из-за чего драку, и ударил нашего Юрика топором. Это из милиции сообщили. Ах, какой изверг! Ну, он за это ещё ответит, - на лице Елизаветы Кирилловны появилось озлобление, и оно стало неприятным Константину Вадимовичу. – Сколько раз мы говорили Юрику, выбирай друзей, не связывайся со шпаной. Так вы подойдёте к нам? – спросила Елизавета Кирилловна ещё раз, словно не от хирургов, а именно от знакомого ей Климова зависела жизнь и смерть сына.
Константин Вадимович опять заверил, что непременно наведается, и направился в малое крыло, намереваясь вернуться к себе, но передумал, и заглянул в «скорую». В кабинете сидела Нина Ивановна и заполняла журнал регистрации вызовов.
- Ты одна? Остальные на вызовах?
- Маргарита какому-то балбесу бок зашивает, а Вера Степановна на вызове, старушке плохо стало.
Климов присел на кушетку, подождал, пока фельдшер закончит писать.
- Кто Софронова-то так рубанул? Преступника поймали?
- Его что ловить? Он и не убегал. В подъезде стоял, блевал, когда подъехали. Кошмар, Константин Вадимович, кошмар, что творится на белом свете. Волосы дыбом встают. Ещё не известно, кто у них преступником оказался, кто жертвой.
- Вот как. Так что у них произошло? Я с матерью Софронова только что разговаривал, она мне знакомая, - объяснил Климов свой интерес. – Она несколько иначе события описывает.
- Естественно. Мать есть мать. Я как скажу, что у них в действительности произошло, следователь, и тот толком не разобрался. Что там слышала, пока обрабатывала да звонила, что здесь. Да там-то, когда мне слушать было. Они, милиция с преступником, вот, минут двадцать, как уехали. Пробы делала, кровь на анализы взяла, осмотрела. Я так поняла. Собрались три юнца оттянуться, как они говорят. Выпили, покурили. Преступник, между прочим, совсем не в стадии невменяемости был. Посидели, видики посмотрели. Потом два друга сговорились изнасиловать третьего, для остроты ощущений, что ли, или видиков насмотрелись, или хрен его знает, что им в голову взбрело. Матерям-то теперь каково? Преступник объясняет, я, мол, вначале подумал, шутят они, так, балуются. Шутили, шутили, свалили на пол, давай одежду срывать. В квартире жуть, что творится, всё вверх дном, всё перевёрнуто. Он, естественно, отбивался, как мог, они его чем-то по голове стукнули. Его точно ударили, гематома подкожная есть, завтра на рентген привезут. Очнулся, они его уже раздели, сами приготовились. Он всё-таки вырвался как-то, на кухню заскочил, там у них топорик туристический где-то лежал. Насильники за ним, вот нет, чтобы остановиться, одуматься, что творят. Он и врезал. Первому прямо в лоб, у того и мозги вытекли. Софронову меньше досталось. Вот так, я поняла.
- А ведь действительно, Софронов же в одной рубашке был. Говоришь, милиция задержанного на освидетельствование привозила, как же они меня не позвали?
- Вы с инфарктником возились, они не стали ждать. Утром за подписью прибегут. Подписывайте, не сомневайтесь, я все, как положено, сделала.
- Н-да, действительно, кошмар какой-то.
Подремать в эту ночь так и не смог. В предутренние часы голова пришла в зыбкое состояние ни сна, ни бодрствования, шумела и звенела одновременно. Анамнезы, состояние, динамика лечения перемешивались в винегрет. Константин Вадимович поймал себя на том, что слово «нистагм» написал, во-первых, через букву «е», а, во-вторых, раздельно. На этом составление скорбных листов было приостановлено. Потом, после семи часов станет легче, сработает ли привычка, биологические ли часы, но стихнет звон, уменьшится шум, вернётся работоспособность. В силу вступит обычный распорядок: обойти тяжёлых, сходить на кухню, снять пробу, и мозг сам войдёт в колею, а последнюю пару часов приходилось держаться на одном нервном напряжении.
Константин Вадимович, разгоняя муть, подышал чистым морозным воздухом у открытой форточки, помотал головой, и, заперев ординаторскую, спустился вниз. Операция завершилась, Лебедев беседовал в холле с супругами Софроновыми.
- Прогноз благоприятный, - говорил Валерий Павлович. – Операция прошла успешно. Мы поставили пластинку в черепе, придётся жить с ней. Теперь всё зависит от организма и лечения. Дежурить вам здесь сегодня абсолютно бессмысленно, он ещё сутки не придёт в себя.
Супруги попрощались с врачами, понуро подошли к вороху одежды, лежавший на диванчике, на котором в застывшей позе всё время операции просидел Софронов. Мужчина не помогал женщине одеваться. Это бросалось в глаза. Елизавета Кирилловна, не попадая руками в рукава, путалась в огромной песцовой шубе. Муж свистящим злобным шёпотом выговаривал:
- Это ты во всём виновата. Дура!
- Ты что несёшь? Уймись, люди кругом. На себя посмотри, отец называется, - не менее злобно отвечала Елизавета Кирилловна, наступив на полу шубы, и, мало соображая, что делает, пытаясь выдернуть её из-под ноги.
- Ты, ты, ты! – не унимался супруг. – Таскала Юрку по больницам, вот и накликала. Дура!
Софронов направился к выходу, Елизавета Кирилловна, кое-как совладав с шубой, заторопилась следом.
Отношения между супругами, очевидно, настолько пропитались едкой желчью, что даже тяжкое несчастье, свалившееся на их головы, не только не погасило, но и не утишило взаимное отвращение. Нечаянно увиденная сцена оставила тягостное впечатление.
Климов вслед за хирургами вошёл в ординаторскую. Лебедев с Кругликовым обессилено рухнули на диван, анестезиолог Олег Михайлович кипятил воду для кофе, подняв глаза на дежурного врача, спросил:
- Кофе будешь, Константин Вадимович?
- Выпью, голова не поймёшь что. С парнем-то как?
Лебедев поморщился, дёрнул щекой.
- Слышал же, пластинку поставили. Жить будет, но сам представляешь последствия подобной травмы. Твой пациент, в общем. Ты их знаешь?
- Да встречались, - ответил Климов неопределённо.
- Кофе я делаю сам, - Лебедев передразнил навязшую в зубах рекламу, подошёл к столу. – Домой ехать, ни туда, ни сюда, здесь оставаться, глаза на лоб лезут.
- Домой только доберёшься, назад позовут, - поддакнул коллега.
Олег Михайлович подул в чашку, перелил кофе в стакан, прищурившись, осторожно выпил.
- Ну, я домой, Валерий Павлович, - анестезиолог надел пальто, посмотрел вопросительно. – Утром Плотников придёт, а я уж после обеда подойду.
- Давай, - согласился Лебедев, и, когда за Олегом Михайловичем закрылась дверь, проворчал: - Он, блин, уже достал своим парфюмом. Больного к операции надо готовить, анестезиолог свои проблемы решает, не дозовёшься.
Олег Михайлович держал в центральном универмаге парфюмерно-косметический ларёк. За прилавком орудовала жена, сестра её продавала косметику в приватном порядке и изучала желания потребителей. Сам Олег Михайлович вершил финансово-организационные дела. Мысль его постоянно работала в финансовой сфере, на иное её попросту не доставало. На нехватку денег Олег Михайлович жаловался постоянно, но ездил, между тем, на БМВ, хотя и подержанном. Более чем Лебедева, бизнесменская деятельность коллеги раздражала второго анестезиолога, Плотникова.
- Я, конечно, всегда готов товарища выручить, но, если товарищ деньги делает, я, почему за него отдуваться должен? – брюзжал он, когда в очередной раз приходилось подменять коллегу.
Дабы не накалять обстановку, Олег Михайлович периодически презентовал сотоварищу какую-нибудь пробную дребедень в подарок супруге.
За анестезиологом закрылась дверь, Лебедев резко, не рассчитав, хлебнул кофе, обжёгся, поставил чашку на стол, подышал открытым ртом, вернулся к прерванной теме.
- Эдак, Григорий, мы с тобой скоро ноги протянем. Это, вон, невропатологов, как собак нерезаных, - он сделал осторожный глоток, подмигнул Климову.
- Всёго лишь трое, - Климов развёл ладони в стороны, склонил голову к плечу.
- А нас двое на весь район, вот представь себе, - Лебедев вернулся на диван, поставил чашку рядом с собой. – Как можно так работать? Мы с Григорием только и знаем, режем да шьём, шьём да режем, и всё в пожарном порядке. Так будет продолжаться, про плановые вообще забудем. Обход у нас скоро сёстрам придётся делать, - Лебедев одним глотком допил остывший кофе, кивнул коллеге: - Дай сигарету!
- Что ж вы своего третьего отпустили? – в ответ на «нерезаных собак» Климов постарался придать голосу побольше насмешливости. – Затуркали парня, он и сбежал от вас. Или доходное местечко надыбал?
- Что поделаешь? Его тоже понять можно. Мужик пять лет с женой, с ребёнком по квартирам мыкался. Сколько можно? И ради чего? В отпуске нашёл местечко. Его и осуждать не за что. Твоей Царьковой-то дают квартиру, а без хирургов, значит, можно прожить.
- Пока ещё не дали, только твёрдо обещают, - огрызнулся Климов, обидевшись за Ирину, словно та была в чём-то виновата перед уволившимся бесквартирным хирургом, и ироничным тоном заключая два последних слова в кавычки.
Ещё более Константина Вадимовича раздражал эпитет «твоя». Почему-то в разговоре с ним, когда речь заходила о молодой докторше, непременно добавлялось «твоя» или «ваша». Он, конечно, принимал какое-то участие в судьбе коллеги, из-за возраста ещё не постигшей тайных пружин бытия, считал своим долгом защищать перед начальством, но отношения у них складывались чисто деловые. Ириша была симпатичной, хорошо сложенной женщиной, и он, естественно, не мог не замечать женских статей. Конечно, ему импонировало, что такая привлекательная женщина расположена к нему, и ищет в нём опору. Под настроение, они предавались довольно смелому флирту, который у человека с воображением известного направления мог возбудить интригующие представления об их тайных отношениях. Но они-то оба прекрасно сознавали, что флирт не любовный, а шутейный, и абсолютно ничего не значит. А эпитеты намекали на нечто вороватое, похотливое, и вызывали чувство брезгливости.
- По-моему, ты сгущаешь краски, - раздражённо продолжал Климов, чувствуя, что из-за раздражения не совсем прав, но закадычный друг сам спровоцировал нервный разговор. – На приёме, тоже, хирург есть, плюс «скорачи», они тоже чего-то зашивают.
- Те-те-те! Ты уж совсем, того! Рассуждаешь не хуже чинуши из администрации, - Лебедев насмешливо фыркнул. – Конечно, я сгущаю краски. И в поликлинике хирург есть, и «скорачи» чего-то делают. Только вот удалять несчастный аппендицит, к нам идут, а не в поликлинику, и не в «скорую».
- Вот, странное дело, - Кругликов, поставив локти на столешницу, сидел за своим столом, и, прищурив левый глаз, затягивался сигаретой, и с силой выпускал дым в потолок. – Мы с Палычем работаем, наверное, уже не на две, а на три ставки. Как платить, извините, денег нет, полторы ставки – потолок. Если мы, вот, отработали своё, и всё на этом. Нас вызывают, а мы отказываемся, за переработку нам не платят. Так нас же к суду за неоказание помощи привлекут, а если мы в суд за зарплатой обратимся, ни один судья, ни один прокурор нас не защитит, потому как денег нет. Интересное, блин, у нас государство.
Климов язвительно усмехнулся.
- Революцию, Гриша, пора делать.
- Революцию! – Кругликов с силой ткнул окурок в пепельницу. – Чтоб революцию устроить, нужна организующая сила, так, когда-то, нас, учили, иначе, это, будет, не революция, а бунт, кровавый и бессмысленный, приставив ладони рупором ко рту, он по скоморошьи сделал вид, что кричит во всё горло: - Ау, большевики-и, иде вы-и? – затем, приложив ладонь к уху, повертел головой, и так же по скоморошьи, ответил на свой призыв: - Тишина! Нету-ти большевиков. Знать, лаз в подполье завалило. А без большевиков, кака така революция?
- Ладно, братцы, - Лебедев поднялся с дивана, зажмурился, потянулся. – Какой-то разговор у нас нервный, перетрудились, что ли. Я пойду к себе, - кивнул он Кругликову, - а ты здесь устраивайся. Может, и ты за компанию подремлешь? – спросил у Климова, но тот отказался.
- Да нет, мне уже пора. Пройдусь по списку, да на кухню наведаюсь.
Непонятно отчего возникшее раздражение улеглось, Константин Вадимович пожелал хирургам приятных сновидений, и отправился по своим делам.
- 9 -
В марте по больнице поползли упорные слухи, что по новой сетке зарплату насчитали только за декабрь, начиная с января, заработная плата начисляется по старому, и рано некоторые радовались январскому авансу, как бы в долги не влипнуть. Константин Вадимович, предполагавший остаться при своих, понял, что просчитался. Утешить могла только мысль, что другим приходится ещё туже, но такое утешение смахивало на злорадство. Он не знал всей подноготной семейной жизни своих подчинённых, но общее представление имел. Но даже общие представление были достаточными, чтобы постичь бедственность их положения. После остановки и перехода на «конверсию» основных городских предприятий, большинство сестёр, это касалось не только неврологического отделения, но и всей больницы, оказались в семьях в роли кормильцев. Называть деньгами те гроши, которые приносили домой их мужья, можно было лишь с большой натяжкой. Галина, к примеру, была вообще безмужняя, жила с сыном-школьником и парализованной матерью, для ухода, за которой во время своих дежурств, нанимала соседку. У Веры муж был одноногим инвалидом, и предполагать, что кроме своей тысячной пенсии, может ещё что-то заработать, было просто смешно. У Антонины дочь сбилась с пути истинного и пристрастилась к наркотикам. И теперь ради дочери, Антонина из кожи вон лезет, моет полы в подъездах, живёт на одних нервах, и ежеминутно ждёт беды. Хотя, что может быть хуже, если собственный ребёнок стал наркоманом? Как эти бедолаги живут месяцами не получая зарплаты, даже представить, было трудно.
Седьмого, в самом конце рабочего дня, позвонила Царькова. Выслушав поздравления, нетерпеливо заговорила со злыми интонациями, непривычно окрашивавшими её голос.
- Константин Вадимович, мне больного надо положить срочно, а то праздник, выходные. У вас есть место?
- В принципе найдётся. А что за спешность?
- Судороги у него, я всё расписала. Так, вы примите?
- Хорошо, подожду, пусть идёт. Только пусть поторопится, день предпраздничный, как бы с приёмного покоя сестра не ушла.
Царькова отняла трубку ото рта, заговорила в сторону:
- Вы один пришли или с родственниками? Сын? Отдайте сыну вот это направление, документы, пусть быстро идёт в приёмный покой, скажет, что Климов вас положит. Там всё объяснят, что дальше делать. Всё, идите, а то приёмный покой закроется.
Царькова поднесла трубку ко рту, намереваясь объяснить диагноз, но Климов прервал, не дослушав.
- Ладно, Ирина Викторовна, разберусь. Ты чего такая злая? Праздник завтра, радоваться должна, а ты злишься.
- Да-а. Главврача посетила. В кабинете больной на приёме, нет, всё бросай, беги быстрей.
Очевидно, не срочность вызова к главврачу явилась причиной злости молодой докторши, и Климов, с понимающим тоном в голосе, предположил:
- Наверное, с праздником поздравил?
- Да уж он поздравит.
- То есть?
- Зашла, он и спрашивает, даже сесть не предложил, так и стояла всё время. Спрашивает, как, мол, Ирина Викторовна, живёте. Я так и отвечаю, плохо без квартиры и зарплаты живётся. Он покивал, обнадёжил, что с квартирой вопрос решаемый, и тут же заявляет, что больнице нужны дисциплинированные и положительные работники, бузотёры не требуются, и отношение к ним соответствующее. Спрашиваю, неужели, ко мне какие-то претензии есть? Нет, отвечает, со своими обязанностями я справляюсь прекрасно, но над его словами советует подумать. Ещё и насмехается, дескать, в январе столько денег получили, и всё мало, и одеваюсь я вполне прилично, непонятно, почему зарплатой недовольна. Интересно, я, всё-таки, врач, а не бомжиха, что ж я в драном платье и фуфайке должна ходить, чтобы на меня внимание обратили?
- Что-то я не понял, он с какой стати тебя в бузотёры определил?
- Да мы на этой неделе собирались, как-то так получилось, в моём кабинете. Знаете, как бывает, одна зайдёт, другая…
- Всё равно не понял, ну, собирались и собирались. Сугубо женские разговоры, вы без этого не можете, - хмыкнул Климов. – Причём тут бузотёры?
- Ну, как же, Константин Вадимович! В феврале опять ни рубля не выдали. Только с долгами рассчитались, и опять то же самое начинается. В бухгалтерии уже точно сказали, и январь, и февраль считают по старым тарифам, и в марте то же самое будет. Главбухша объясняет, в администрации на новые тарифы денег нет. Надо же что-то делать, Константин Вадимович! Я в наш буфет опять полтыщи должна. Да и что в долг возьмёшь? Берёшь, и оглядываешься. У меня от этого «Роллтона» скулы сводит, как только на него посмотрю. И потом, не подумайте, что я вас попрекаю, сами посудите. Вот вы в своей квартире живёте. За комуслуги месяц-другой не заплатите, с вами ничего не сделают. А я квартиру снимаю, вовремя не заплачу, меня попросят. Надо же что-то делать, сколько можно терпеть? Вот и обсуждали, то ли в администрацию обратиться, то ли к прокурору, то ли в газету написать.
- Будто не знаешь, что нашего главного глава района поддерживает, он, и место своё благодаря главе занимает. Как же он допустит какие-нибудь козни против благодетеля? Представляю ваши обсуждения, по всей поликлинике разговоры, наверное, пошли.
- А почему мы должны прятаться, Константин Вадимович? Мы в свободной стране живём.
- Вот высунулась в этой свободной стране, даже не высунулась, только попробовала, и результат какой? Намёк поняла?
- Да уж куда яснее, - уныло проговорила Царькова и распрощалась.
Климов понимал настроения молодой, далёкой от серой покорности женщины. По большому счёту она была права. Пусть в государственном масштабе протест работников занюханной ЦРБ, затерявшейся в сибирских просторах, всего лишь комариный писк, но капля камень долбит. Цитадель крепка и неколебима только для робкого взгляда, на самом деле это вовсе не так. В житейском же смысле Ирина Викторовна делала глупости. В пору прекрасную нам жить не придётся, а сегодняшняя наша жизнь зависит от людей, не обременённых ни благородством, ни состраданием к ближнему.
Женский день отмечали у Климовых. На квартире Лебедевых собиралась молодежь, и старшее поколение отправилось к друзьям. В последнее время, даже годы, обстоятельно, с разносолами, музыкой, танцами собирались всё реже и реже. Бесшабашные, шумные застолья, когда в дом приходило по десятку-полтора гостей, вообще канули в прошлое. Навряд ли, причиной некоторой душевной апатии служил возраст. Друзья-коллеги, ни один, ни другой не чувствовали груза лет. Да и что это за возраст, если до пенсии ещё трубить да трубить? С некоторой натяжкой можно было бы сказать, что встречам препятствовали участившиеся дежурства Климова, но это обстоятельство являлась чисто внешней причиной. Климов и раньше дежурил, пусть не так часто, и Климова, и Лебедева случалось, выдёргивали к тяжёлым больным прямо из-за праздничного стола. Старый Новый год, к примеру, очень даже увлекательно встречали и в будние дни. Климов, когда речь заходила о праздновании, гостях, испытывал не радость от предвкушения дружеского общения, предстоящего всплеска раскованности, веселья, а тягостное состояние, как перед малоприятным действом, когда придётся изображать счастливое состояние, которого не испытываешь, вести лицемерные беседы, вымучивать заинтересованность в разрешении чужих проблем, которые в действительности тебе абсолютно безразличны. Он предполагал, что и другие люди, коллеги, друзья, знакомые испытывают подобные чувства, и поэтому также не стремятся к общению. С человеком радостно встречаться, если ты интересен ему, он – тебе, а если оба безразличны и холодны, совместно можно глушить водку, но для этого совсем не обязательно готовить вкусные яства, собираться семьями, и устраивать полубестолковую чехарду, которая обычно сопровождает встречу гостей. Да и сами праздники наполнились двусмысленностью, при которой искренность в общении выглядела деревенской простушкой явившейся в ситцевом платьице на раут лощеной элиты.
Как-то так получилось, что и хозяева, и гости быстро насытились, даже пить охота отпала. Возможно, на быстрый исход повлияла длительная подготовка, но через час сотрапезники уже пресыщено посматривали на яства, и обе дамы тщётно уговаривали своих мужчин уважить их труды и скушать ещё что-нибудь. Разговор, естественно, вращался вокруг детей. Выяснилось, что у Станислава к упрямству добавилось необоримое стремление к самостоятельности. Приобретать высшее образование старший сын Лебедевых, безусловно, будет, причём не в медицинском, а политехническом институте и только на заочном отделении, потому как он уже взрослый человек, и ему не к лицу сидеть на шее у родителей. Выяснилось также, что старший Лебедев устроил сына водителем в «скорую», тот даже до вступительных экзаменов отказался сидеть дома, заявив, что подготовку вполне сможет сочетать с работой. Константин Вадимович отметил, что вот, оказывается, по какой причине он уже несколько раз встречал Стасика в больнице. Обстоятельно поговорить с парнем было недосуг, и он предположил, что тот заходит в больницу за какой-то надобностью к отцу. После обсуждения детской темы, празднование обрело новую форму. Дамы пожелали перейти к чаю, но супруги мужественно заявили, что, несмотря на полные желудки, выпьют ещё за милых дам. Милые дамы ушли на кухню чаёвничать и обсуждать свои, сугубо женские темы, вызывающие у мужчин насмешки, зевоту и смертную скуку. Мужчины переместились на диван, установили рядом с ним журнальный столик с бутылкой, рюмками и лёгкой закуской в виде копчёной колбасы и лимона.
Кроме двух пар, в гостиной присутствовал завсегдатай всех празднований и застолий. Программа подошла к непотопляемому «Аншлагу» с его тяжко выстраданным юмором, понятным даже простым и неискушённым в изощрённой юмористике крутым ребятам. Посмотрев пару сюжетов, Валерий Павлович принялся язвить насчёт «Аншлага» в частности и современного юмора в целом. Климов уже давно заметил, что ирония у его друга всё более и более становится злой.
- Хотел бы я знать, над, чем они смеются?
Телекамера выхватывала крупным планом отдельных зрителей, заходящихся в смехе. Климов пожал плечами.
- У каждого своё чувство юмора. Нельзя всех людей мерить на одну колодку.
- Ты, между прочим, тоже ни разу не то, что не засмеялся, даже не улыбнулся. Создаётся впечатление, что показывают монтаж. Артистов снимали в одном месте, и в одно время, зрителей – в другом месте, и в другое время. А вообще, если зрители ржут, как помешанные над примитивом, это говорит о двух вещах. Во-первых, о падении вкуса, во-вторых, о нарушении психики. Надеюсь, помнишь передачу «Вокруг смеха». Я как-то не представляю Александра Иванова развлекающего публику шутками о генеталиях или о проблемах с дефекацией. Кстати, если в программе значилась передача «Вокруг смеха», субботу ждали всю неделю, а сейчас развлекаловки идут каждый божий день с утра до вечера. Прямо не жизнь, а сплошной праздник.
Климов наполнил рюмки, друзья выпили. Лебедев был абсолютно прав, но слова его были неприятны. Константину Вадимовичу даже стало жаль людей, которых высмеивал Валерий Павлович. Люди задавлены нуждой, житейскими проблемами, представилась возможность расслабиться, забыться, что в этом плохого? Рассуждая чисто по-человечески, зачем над ними потешаться? Не всем же терзаться мировыми проблемами, своих бед хватает.
Каким-то неведомым образом в неврологическом отделении сложилась своеобразная практика распределения больных. Всеволод Гаврилович Ломако в стационаре лечил преимущественно опорников преклонных лет, все прочие поступали к Климову. Царькова же, когда приходила её очередь вести стационар, наоборот, старалась заполучить к себе больных с поражением центральной нервной системы. К больным Всеволода Гавриловича Климов касательства не имел, даже в палаты заходил лишь по долгу службы, как того требовали обязанности заведующего отделением. Ирину же Викторовну консультировать приходилось частенько. Но головоломки, которые задавала Ириша Константину Вадимовичу не были в тягость. Динамика лечения хронических опорников протекала медленно, и обход Всеволод Гаврилович, даже при полном заселении своих палат, завершал в течение часа, истории болезни его пациентов могли служить наглядным пособием студентам. Никогда, ни одному проверяющему не удалось обнаружить у Ломако недописанную историю, или отсутствие в них полагающихся по инструкции пунктов. Тем не менее, когда язвительные языки утверждали, что в неврологии лежат сплошь бабушки-дедушки, подразумевались палаты Ломако, но стрелы злоречия настигали Климова, как заведующего отделением. И, повествуя руководству о порядках, царящих в «нашей неврологии», Всеволод Гаврилович опять же имел в виду недостаточный профессионализм, косность в методах лечения врача высшей категории Климова. Правда, «порядками» в последнее время интересовался главврач, а зловредная баба Лошачиха едва не открытым текстом посылала опостылевшего правдолюбца на три буквы. Массаж старичкам Всеволода Гавриловича Ключникова, дабы избежать непредсказуемых эксцессов не делала, об этом они условились с Климовым. Своим пенсионерам, помимо методов традиционной медицины, Ломако сам проводил оздоровительный курс иглоукалывания. Старички и старушки скрипели, но соглашались. Соответственно, отношения Климова с Ломако складывались непростые. С одной стороны Климову было наплевать, что думает и говорит о нём внештатный осведомитель, но с другой, было неприятно, что о мелочах жизни в отделении становится известно начальству. Между тем, чисто служебные отношения всегда оставались исключительно вежливыми, едва не церемонными.
Внешность и манеры Всеволода Гавриловича оставляли приятное впечатление. Если бы известный гоголевский пассаж о дамах, можно было распространить на мужской пол, Всеволод Гаврилович вполне бы подошёл под определение мужчины, приятного во всех отношениях, но о мужчинах так не говорят. Росту Всеволод Гаврилович был пониже Климова, стало быть, не превышал 170 сантиметров, и гардероб носил на размер меньше, стало быть, и в плечах был поуже, но хлюпиком Всеволода Гавриловича никак нельзя было назвать. Костюмы Всеволод Гаврилович предпочитал тёмно-синие, в мелкую полоску, рубашки светлые, в клеточку, галстуки подбирал в гармонию к костюмам. Гардероб Всеволода Гавриловича всегда был опрятен, вычищен и отутюжен. Редеющую со лба шевелюру дважды в месяц подравнивал в парикмахерской, а вот за интеллигентной бородкой следил самолично. Регулярно красил хной, и постоянно, как некоторые при каждом удобном случае сдувают с костюма невидимые стороннему глазу пушинки и соринки, расчёсывал и подстригал строптивые волосинки, для чего всегда имел при себе длинную узенькую расчёску и маленькие ножнички. Пахло от Всеволода Гавриловича благородно, настоящим импортным дезодорантом.
Раздевался Климов в своём кабинете, в ординаторскую входил, облачившись в больничную униформу. Прошло дней десять после Женского дня, природа и люди жили предвкушением весны, которая, как обычно, запаздывала. И хотя все прекрасно понимали, что в широтах Заозёрска март – зимний месяц, и тепло в это время года всего лишь иллюзия, по утрам с досадой посматривали на неколебимые сугробы, своей основательностью отрицавшие существование весны. Возможно, переходное состояние природы передавалось людям, они становились раздражительны, неуживчивы, строили друг другу каверзы.
Когда Константин Вадимович вошёл в ординаторскую, Всеволод Гаврилович прихорашивался у трюмо. Коллеги с чувством обменялись рукопожатием, и расселись по своим местам. Здоровался Ломако, словно сцену разыгрывал, с каким-то загадочным смыслом сильной ладонью тряс протянутую руку, искательно заглядывал в глаза, цвёл улыбкой, казалось, нет более преданного друга, чем Всеволод Гаврилович. Процесс приветствия внушал Климову лёгкое отвращение, но не было возможности уклониться ни от проникновенного взгляда, ни от горячего рукопожатия. Константин Вадимович опасался, что в один прекрасныё день Ломако поприветствует его смачным поцелуем в губы.
Всеволода Гавриловича снедало нетерпение выплеснуть из себя новости. Как и всё что он делал, и новости у него были с намёком и подтекстом. Как человек самодовлеющий, в определённом смысле Ломако был вещью в себе, и окружающие люди представлялись ему не субъектами, а безликими объектами, по этой причине в общении с людьми его порой подводило чутьё. Желание посмаковать чужие злосчастья и неурядицы читалось на хитроватой физиономии: у глаз обозначился веер морщинок, нижняя губа поджималась, само лицо несколько перекосилось, и в правой его части образовались складки.
«Не иначе, с утра упущение по службе у дежурной сестры обнаружил», - предположил Климов, приготовляясь выслушать язвительную сентенцию.
- Последний номер районки читали? – спросил Ломако, и в предвкушении удовольствия облизнул губы, в глазах блеснуло торжество человека, поправшего супостатов.
- Нет, я областную читаю, нашу не выписываю. А что в ней такого особенного? – удивился Климов, по мнению которого в районной газете «Трудовые будни» представлял интерес только номер с телепрограммой.
- А вот гляньте, какую пилюлю администрация нашим умникам преподнесла, - Ломако вытащил из стола сложенную вчетверо газету, и, привстав со стула, передал Климову. – Внутри смотрите.
Константин Вадимович развернул газету, на второй странице, занимая её верхнюю половину, помещалась статья, называвшаяся «Комментарий специалиста». Под заголовком жирным шрифтом шло предваряющее сообщение о том, что в предыдущем номере публиковалось письмо работников ЦРБ, в котором те высказывали претензии районной администрации по поводу заработной платы. Константин Вадимович скосил взгляд на подпись. Комментарий делала заместитель заведующего финансовым управлением Елизавета Софронова. До начала пятиминутки оставалось десять минут, и времени хватило лишь на беглый просмотр. Первая фраза дышала искренним негодованием беспорочного человека, обвинённого в позорных деяниях.
«Поражает и возмущает агрессивный тон, которым написано письмо медицинских работников. Администрация района прилагает массу усилий, чтобы выплачивать зарплату бюджетникам, но некоторые люди не понимают, как непросто достигается результат, и, главное, не хотят понять. Они знают только слово «Дай!» В то время, когда руководство государства прилагает неимоверные усилия для стабилизации положения в стране, угрожать забастовками, факт вопиющий, - пылала праведным гневом Софронова».
Далее специалист по финансовым потокам обвиняла «агрессивных медработников» в не компетенции, и разъясняла, что авторы письма прочитали и усвоили только очень понравившуюся им часть указа, где сказано о повышении тарифов, и пропустили, или, скорее всего, не стали разбираться в той части, в которой говорится, что повышение тарифов обеспечивается местными бюджетами. С упоением компетентного человека, разъясняющего азы науки добывания денег самонадеянным простофилям, дерзнувшим критиковать профессионалов, Елизавета Кирилловна манипулировала миллионами, приводила данные по доходной и расходной части районного бюджета, в котором повышение тарифов в этом году не предусматривалось, рассуждала о выравнивании территорий, перечисляла письма, отправленные в областную администрацию на интересующую тему, называла фамилию областного работника, ездившего в Москву, решать данный вопрос, обвиняла депутатов Госдумы, считавших, что их область может справиться с повышением тарифов без помощи центра. Под занавес упрекнула самих медиков в нежелании полностью переходить на страховую медицину, и тормозивших процесс реформирования здравоохранения.
- Ясно, - Константин Вадимович фыркнул, вернул газету. – Унтер-офицерская вдова сама себя высекла. Денег в районе на повышение тарифов нет, и не предвидится, взять их негде, посему предъявлять претензии родной администрации просто возмутительно. Вы читали само письмо? Кто его подписал?
Начиналась пятиминутка, и объяснения Ломако давал на ходу.
- Конечно, такие письма да ещё опубликованные в печати, администрации читать неприятно. Сыпнули горяченького за шиворот, - со злорадством заметил Всеволод Гаврилович. – Но, вообще-то, в письме всех «господами» и «уважаемыми» называют. Не знаю, отчего Софронова так обозлилась. Да что написано? Что между собой говорят, то и в письме написали. А подписали, - и Ломако назвал лаборанта рентген кабинета, сестру с приёма в поликлинике, и сестру из методкабинета.
Фамилии Ирины Викторовны не прозвучало, и Климов подумал, как у нас умеют ломать людей, и Царьковой придётся жить с этим. Но тут же у него появилась мысль, что вот он же живёт, и она свыкнется, ничего с ней не станется.
В кабинете Евгении Леонидовны выяснилось, что большинство коллег знакомо с письмом, читали и «Комментарий», и первые пятнадцать минут обсуждали только их. С содержанием письма согласны были все, в нём прозвучала правда, и ничего, кроме правды. Но вот, стоило ли писать? Толку никакого, а себя подставили. Сами же признали, на забастовку больница не пойдёт, не та сфера деятельности, только администрацию раздраконили. Итог дебатам подвели хирурги.
- Не трожь дерьмо, смердеть не будет, - заключил Лебедев.
- А чтоб не смердело, на лопатку, да туда, где ему место, - добавил Кругликов.
Евгения Леонидовна покосилась на остряков, призвала подчинённых к порядку, и зачитала последний список лекарств, не рекомендованных к применению, составленный облздравом.
Из открытой двери в прихожую проникал мясной дух, и, сняв пальто, Климов заглянул на кухню. Лариса, одетая в тёплую голубую пижаму, «вискоза с рогожей», как определил когда-то супруг, поглядев на обновку, и нарошечный беленький передничек с цветочками, жарила котлеты. Подарив мужу мягкую улыбку, сообщила:
- Вот решила тебя порадовать. Сейчас вторую закладку сделаю, и ужинать будем, Что так поздно? Я уж думала, дежурить остался.
- Да-а, - Климов перекосил лицо, выражая возмущение. – Обычное дело. Рабочий день кончается, кому-нибудь приспичит. Эпилептика из деревни привезли. А с котлетами, это ты хорошо придумала, - Константин Вадимович подмигнул жене и удалился в спальню переодеваться.
Войдя в комнату, вынул из внутреннего кармана три сотенные, продал сегодня бутылку пантогематогена, и Ключникова комиссионные выплатила, положил на трельяжную тумбочку. Переодевшись в домашнее, повесив костюм в шкаф, взял деньги, но, подержав в руке, положил на место, и вновь нырнул в шкаф. На этот раз рука скользнула по шёлковой подкладке парадно-выходного костюма и извлекла пачку разнокалиберных ассигнаций: сотенных, полусотенных и десяток. Константин Вадимович разложил деньги стопками, по достоинству купюр. Среди десяток попадались мятые-перемятые, по несколько раз сложенные, они вызывали брезгливость. Константин Вадимович взял сотенную, посмотрел на Большой театр, полюбовался на дыбившуюся, на обратной стороне квадригу. Жаль, но купюрами с изображением старинных городов с ним не расплачивались. Придвинув к трельяжу пуфик, сел поудобней, склонился над тумбочкой и принялся ребром ладони разглаживать десятки. Константин Вадимович любил порядок во всём, замусоленные денежные знаки этот порядок нарушали.
Деньги несли на себе печать своих временных владельцев. Десятки представлялись сумрачными тётками, в сбившихся набок серых шерстяных платках, в суконных пальто с цигейковыми воротниками, и обутые в доисторические бурки. Пятидесятки выглядели не такими истасканными и имели более презентабельный вид, но до настоящего благородства им было ещё далеко. Сотенные коверкал обычно один, легко разглаживаемый перегиб, лишь некоторые приобретали затрапезный вид. Сотенные были сродни людям типа Елизаветы Кирилловны. Вот, по-настоящему благородно выглядели всегда хрустящие пятисотки. Но такими деньгами расплачивались редко, очень редко, в этом месяце не было ни одной. Это обстоятельство унижало, свидетельствовало о том, что он, собственно говоря, птица невысокого полёта.
Кроме сравнительных образов, деньги для Константина Вадимовича приобрели запахи. Он прекрасно понимал, что сделанные из особого сырья, наделённые магическими свойствами, бумажки запаха не имеют. Не имеют, и ничем не пахнут. Вопреки логике, десяткам соответствовал запах не проветренных палат, немытых тел, посудомоечной с баками пищевых остатков. Это был запах нищеты. Пятидесятки имели совершенно иной запах, вернее, не имели никакого, они были словно бесполые. Появление в зрительной зоне мозга сотенных купюр, безразлично, настоящих или воображаемых, сопровождалось возникновением положительных ощущений в обонятельной зоне. Сотенным соответствовали запахи добротности, положительности, такие ощущения рождает доброкачественная мясная пища, свежие хрусткие простыни, гостиная, в которой порядочные, благовоспитанные люди ведут приятную спокойную беседу, смотрят телевизор, читают настоящие книги. Пятисотенные источали запах грёз, новогодних подарков, возможно, запах лаванды.
Константин Вадимович достал из выдвижного ящика перекидной блокнот, ручку, проверил записи, произвёл расчёты. Месяц заканчивался, и требовалось подвести итог.
- Ты чем занят? Ужинать идём, - в дверях стояла Лариса, смотрела, склонив голову, с обёрнутыми по-домашнему волосами.
- Деньги считал, - ответил супруг, выпрямляясь и потягиваясь после сгорбленной позы.
- И каковы успехи? – спросила жена, голос прозвучал странно, мужу послышались насмешливые нотки.
- Чистой прибыли за этот месяц хватит на половину нынешнего платежа. Не густо, конечно, но лучше, чем ничего, - посмотрев на жену, усмехнулся. – Вот экземпляр сегодня попался. И на потолок посмотрит и на стену, на одну, на другую. Ну никак он этот пантогематоген брать не хочет. И сам знает, что взять надо, потому как опять ко мне же придёт, а вдруг я его ерундой какой в отместку лечить стану, или вообще не приму.
- Ну и как, взял?
- Взял, естественно, куда ему деваться? – Константин Вадимович сложил деньги одной стопкой, перетянул резинкой, спрятал в тумбочку.
Лариса, безмолвно наблюдавшая за действиями мужа, ошарашила, поразила в самое сердце.
- Ты с этими жёваными десятками на Ионыча похож.
От изумления Константин Вадимович сел на пуфик, вскинул очи.
- Здрасьте! Сравнила. То Ионыч, а то я. Я для детей стараюсь, а не мошну набиваю. И вообще, странны твои речи. Не ты ли сама меня к коммерции подталкивала?
- Я, конечно. Ты молодец, заботишься о дочерях. Только мне неприятно, что ты занимаешься торговлей. Посмотрел бы ты на своё лицо, когда пересчитывал деньги.
Константин Вадимович едва не с испугом глянул на своё отражение в зеркале, даже покосился на профиль в боковинке.
- А что? Лицо, как лицо. Что ты в нём необычного нашла?
- Неприятно оно выглядело. Выражение не твоё, чужое какое-то.
- Так мне что, бросить всё?
- Нет, почему же? С долгами надо рассчитываться.
- Знаешь, это называется раздвоением личности. Только это не по моей части, тебе надо к другому доктору обратиться.
- Ладно, мой руки, бог знает, в чьих руках эти деньги побывали, идём ужинать.
Жена повернулась и ушла, Константин Вадимович некоторое время посидел в одиночестве, шумно и обиженно дыша носом. Сам господь бог не разберёт, что хочет женщина. Проснувшийся голод заставил подняться, и Константин Вадимович отправился в ванную.
Остановка пустовала, стало быть, «тройка» прошла недавно. Что за наказание, вечно в последнюю минуту кто-нибудь да привяжется с неотложным, и без его, Климова, вмешательства, неразрешимым делом. Да и вообще, день выдался нервный, с какими-то разборками, дрязгами. После обеда в пятой палате потекла батарея, пришлось идти на поиски завхоза. Посылать сестру не имело смысла. Будучи невидимой правой рукой главврача, Владимир Кузьмич реагировал только на заведующих отделениями. Сестру мог запросто отматерить, чтоб не мешала заниматься важными и неотложными делами. Что говорить о сёстрах, если не всякий врач внушал Владимиру Кузьмичу уважение. Царькову, например, завхоз ни в грош не ставил. Ирину Викторовну после осеннего инцидента до сих пор бросало в дрожь при упоминании имени завхоза. Сам Владимир Кузьмич о том происшествии, так задевшее чувствительную Ирину Викторовну, напрочь забыл, как забывает человек о незначительных повседневных поступках. Надо понять и Владимира Кузьмича. Врачебные кабинеты, всевозможные подсобки, кладовки, палаты, где придуривались симулянты, стояли для него в одном ряду, и различались по степени необходимого ремонта. Начинался отопительный сезон, и завхоз в сопровождении слесаря проверял систему. Когда очередь дошла до кабинета Царьковой, на приёме у той находилась женщина. При виде двух незнакомых мужиков, бесцеремонно вломившихся в дверь, ничего общего с медиками не имеющих, к тому же вызвавших своим появлением удивление у врача, больная ойкнула и суетливо прикрылась скомканной блузкой. Ирина Викторовна возмутилась выходящей за все границы наглостью, интеллигентно, но твёрдо потребовала от завхоза покинуть кабинет, впредь входить лишь испросив разрешение. Не дослушав возмущённую тираду молодой докторши, Владимир Кузьмич равнодушно ответил: «Да пошла ты! Не видишь, мы работаем». Ирина Викторовна онемела. Это было сказано в присутствии больной, сестры и слесаря. Но больная, сестра, слесарь существовали для Ирины Викторовны. Для Владимира же Кузьмича, как и сама Царькова они являлись неодушевлёнными декорациями. О своём унижении Ирина Викторовна не распространялась, хотя главврачу пожаловалась. Виталий Фёдорович обещал сделать завхозу внушение и призвать к порядку. В чём состояло внушение, осталось неизвестным, но ни публично, ни приватно Владимир Кузьмич извинений оскорблённой докторше не приносил. В стационаре источником информации явились санитарки, с блеском в глазах и новыми подробностями, пересказавших сёстрам, как завхоз «послал» молодую докторшу. Злорадство санитарок легко объяснялось. Врачи вёдер не таскают, швабрами не машут, судна не выносят, работают фонендоскопами да авторучками, а получают в несколько раз больше. Имея в виду такую характеристику начальствующего над слесарями, хозяйственные вопросы приходилось решать самому. Владимир Кузьмич обнаружился на хоздворе, беседующим с автомехаником. «Посылать» заведующего отделением завхоз не решился, но душу помотал. В отделение Климов вернулся взвинченным. Общаться с больными, когда любая мелочь могла вызвать вспышку раздражения, не хотелось, боялся сорваться. Размышляя над состоянием собственной нервной системы, перед тем как возобновить обход, Константин Вадимович заглянул в ординаторскую, выпить таблетку. В ординаторской на диване лежала куча коробок с лекарствами, беспорядок вывел из себя, к тому же, и подходящей таблетки не обнаружилось. Раздражение излилось на подвернувшуюся некстати Ключникову.
- Ты зачем препараты сюда принесла? Другого места не нашлось, что ли? Антисклерин, кстати, я сроду не заказывал. Ты зачем его взяла?
- Да это я, что ли? – возмутилась в свою очередь Анна Сергеевна. – Это ломакинские снадобья. Прибежал, вывалил, иголки сейчас ставит.
Климов укорил себя за несдержанность и примирительно попросил:
- Ладно, понял. Принеси, пожалуйста, таблетку реланиума, я у себя что-то не найду ничего.
- Да я картонку принесу, что каждую таблетку спрашивать. А то, может, кольнуть?
Климов от укола отказался, и Анна Сергеевна ушла в сестринскую за таблетками.
В коридоре Тихоновна, полная краснощёкая санитарка мыла пол, выходя из палаты, Константин Вадимович направился вдоль стенки, но был остановлен уборщицей.
- Константин Вадимович, когда это безобразие кончится? – опираясь обеими руками на орудие труда, Тихоновна, не мигая, смотрела на врача.
Тот с вздохом спросил:
- Какое безобразие, Тихоновна?
- Да какое! Вы своей Ломаке скажите. Это что ж такое? На улице грязища, хоть бы ноги, как след обтирали, прутся на эти иголки. Он деньги гребёт, а мы подтирать за ним обязанные.
- Подожди, подожди. Они, почему через отделение ходят? У него кабинет в малом крыле.
- Здрасьте! Тот кабинет главная сестра под свою каптёрку приспособила, уж неделю назад. Он теперь иголки в свободной палате делает. Мы второй холл по три раза моем из-за него. Это чо ж такое? Так и будет теперь? А не мыть, вы заругаетесь.
- Что раскипятилась, Тихоновна? - Сзади раздался знакомый голос, Климов обернулся. К ним приближался Ломако. Глаза специалиста по иглоукалыванию излучали приторную радость, в голосе звучал сарказм. Приторность предназначалась заведующему отделением, сарказм – санитарке. – Что раскипятилась? – повторил Ломако. – Гляди-ка, перетрудились. Можно подсчитать вашу нагрузку. По моему мнению, вы своей зарплаты не отрабатываете. Так что, ничего страшного, если лишний раз шваброй махнёте.
Раскрасневшаяся физиономия мгновение назад пылавшая праведным гневом, на глазах скукожилась. Тихоновна яростно, не обращая внимания на врачей, заработала шваброй. Дружеские отношения Ломако с всесильным Виталием Фёдоровичем были хорошо известны всей больнице.
- Мой кабинет Самохина заняла, замки в дверях надёжные, - объяснил Всеволод Гаврилович. – А я в свободную палату перебрался. Мы так с Виталием Фёдоровичем решили.
Климову оставалось лишь хмыкнуть. Они, видишь ли, с Виталием Фёдоровичем так решили, а заведующему отделением даже не удосужились сообщить, что творится на его территории.
Прикрывшись ладонью, Константин Вадимович посмотрел на блещущее солнце, и отправился на «единицу». Нет худа без добра, свежим воздухом подышит. Рука сама расстегнула пальто и сняла шапку. Утром подмораживало, и к демисезонному пальто он надел шапку, и сейчас, за пять минут, голова покрылась испариной. Солнце основательно припекало, хотя время уже приблизилось к шести. Весна, всё-таки, пришла, и вступила в свои права, навёрстывая упущенное. Лужи, разъедающие утоптанный за зиму снег, приглашали прошлёпать по ним по мальчишечьи.
Душа Константина Вадимовича пребывала в тревожном состоянии. Безусловно, весна, вселяющая в людей беспокойные желания и надежды, способствовала тому, да и бессонные дежурства, и то количество кофе и таблеток, выпиваемых после них, успокоения нервам не приносили. До не могу, надоела круговерть, в которой приходилось вертеться, и которая несла душевную усталость. Для ведения побочного промысла требовалось поддерживать добрые отношения с Лошачихой. Добрые отношения с заведующей лечебной частью зиждились вовсе не на комплиментах и улыбочках. Приходилось возиться с её родственничком, как не с одним больным. Бесконечная нехватка всего на свете, уже не просто раздражала, а лишала последних сил сдерживаться. Как-то на пятиминутке он даже в сердцах предложил ставить во главе отделений не врачей, а бухгалтеров. «Скорачам» уже стерильных бинтов не хватает, не говоря о прочем, а власти на полном серьёзе разглагольствуют о повышении качества медицинского обслуживания. Крайними, естественно, оказываются стрелочники, то бишь, люди в белых халатах. Непрекращающиеся происки Ломако, желавшего перед выходом на пенсию занять более доходное место, мелко и подленько отравляли жизнь. На сегодняшний день его положение, безусловно, незыблемо. Но случись досадная неурядица, от которой никто не застрахован, хоть те же фомсовские контролёры что-нибудь накопают, оргвыводы последуют незамедлительно. У него за спиной зыбкая дружба с заведующей лечебной частью, у Ломако – главврач. Досаждали постоянные проблемы с зарплатой. Правда, глава района клятвенно заверил о переходе с июня на новые тарифы, и даже пообещал изжить задержки с выплатой. Сказать можно, всё, что угодно, лично он уже никому не верит. Лариса права на сто процентов. Всё это и многое другое изматывало нервы. Климов по себе знал, усталость от исполнения врачебных, чисто профессиональных обязанностей, какой бы сильной она ни была, всегда приятна, потому что занимался настоящим, своим делом. Усталость же от «круговерчения» оставляет гадкий осадок, жизненные силы истрачиваются и не восстанавливаются. Люди, между прочим, устраиваются. Занимаются хорошим делом, и получают за свою работу деньги, настоящие деньги, без нервотрёпки и вовремя. Всё по-деловому, поработал, получил. Чисто деловые отношения.
Константин Вадимович посмотрел вниз, надеясь увидеть живую воду ручья, но дно лощины скрывали сугробы, лишь ольховые ветви обрели свободу, вырвавшись из окаменелого снега. Рядом остановился сверкающий никелевой отделкой японский джип, передняя дверца приглашающе распахнулась.
- Константин Вадимович, прошу! – раздалось из автомобиля.
Климов заглянул внутрь. За рулём сидел солидный, жизнерадостный мужчина, с мощной, тронутой благородной сединой шевелюрой, одетый в коричневую дублёнку нараспашку.
- Это не ограбление и не похищение, - добавил водитель смеясь. – Садитесь, не бойтесь.
Климов принял предложение, устроившись поудобней, тоже смеясь, ответил:
- Да я и не боюсь. Грабить и похищать меня абсолютно бессмысленно. Себе в убыток.
Водитель тронул машину с места, уверенно обогнал грузовик, выруливший вперёд за время остановки, и, мало заботясь о сохранности одежды пеших сограждан, прибавил скорость. Джип мчался, презрительно не замечая луж, пассажир молчал в ожидании. Свернув с Больничного проезда на городскую магистраль, незнакомец завёл разговор, начал с подначек.
- Как же так, Константин Вадимович, известный в городе врач, заведующий отделением, и пешком ходите. Не солидно.
Константин Вадимович сделал движение губами.
- Что поделаешь, объять необъятное невозможно.
- А вот у меня есть намерение помочь вашей беде. Хочу предложить «Жигули», м-м-м, как бы в аренду, но абсолютно бесплатно. Будете ездить по доверенности. Как вам такая перспектива?
- Не знаю, что и сказать. Конечно, хотелось бы, но сейчас у меня денег нет. Одни долги в наличии.
- Ну вот, сразу о деньгах. Всё настроение испортили, я же сказал – бесплатно. Я бы мог и иномарку устроить, не довоенного выпуска и не затрапезу какую-нибудь, разумеется, вполне приличную, да побоялся кривотолков. Врач ЦРБ, весь в долгах, как вы объяснили, бизнесом не занимается, и вдруг иномарка. С чего бы это? А «жигуль» машина скромная, в глаза не бросается. Машина проверенная, кузов крепкий, не гнилой, движок перебрали, работает как часы, коробка тоже, ручаюсь, никаких проблем не возникнет. Впереди лето, машина, во, как нужна. Да и к дочерям с супругой съездить. Как вы на это смотрите?
Константин Вадимович засмеялся.
- Уговорили. Беру. Но мне вам в аренду сдать нечего. Сразу предупреждаю.
Незнакомец тоже засмеялся. Разговор шёл шутливый, летучий.
- От вас этого и не требуется.
- Что же от меня требуется?
- Дорогому племянничку восемнадцать лет исполнилось.
- Поздравляю, - хмыкнул Константин Вадимович, и уже серьёзно добавил: - Я же не могу упрятать его в стационар на всю оставшуюся жизнь. Как вы сами выразились, это вызовет кривотолки.
- На всю оставшуюся жизнь, конечно же, не надо, этого и не требуется. Достаточно положить на месяц, на полмесяца хотя бы, досконально обследовать, поставить диагноз похитрее, для зацепки, так сказать. А на будущее это уже забота мамаши и папаши. Ну уж, если туго придётся, обратятся ещё разок-другой, но постараемся обойтись без этого.
Незнакомец вёл машину легко, придерживая баранку левой рукой, и поворачиваясь к пассажиру. И по этой небрежности, лёгкости тона, угадывался удачливый человек, привыкший к неукоснительному исполнению своих желаний.
- Знаете, мне некогда заниматься оформлением документов.
- Обижаете, Константин Вадимович. Вам не нужно самому заниматься волокитой, для этого существуют специальные люди. Завтра вам позвонят, сообщите свои данные, а, скажем, послезавтра, часикам к одиннадцати к вам подъедут, ну, это время уточнят, как вам удобней. От вас потребуется полчаса времени, съездить, поставить подпись. И, пожалуйста, пользуйтесь на здоровье.
- Понятно. Как фамилия вашего племянника?
- Такая же, как у меня, - незнакомец протянул визитку, на которой значилось: «Крутояров Василий Ильич. Юридическое обеспечение», внизу были проставлены два телефона.
- Вы что, адвокат? - Климов посмотрел на визитку, и сунул в нагрудный кармашек пиджака.
- В некотором роде. В настоящее время у людей возникают различные проблемы, которые мы помогаем разрешить. К примеру, вы не собираетесь приватизировать ЦРБ?
- Да нет, в настоящий момент не собираюсь.
- Надумаете, обращайтесь, поможем. Шутка, конечно. Но карточку не выбрасывайте. Мало ли какие ситуации могут возникнуть. Обращайтесь, авось, поможем.
Ещё усаживаясь в машину, Константин Вадимович предполагал, что к нему обратятся с нечто подобным. Соблазнили его не «Жигули». Крутояров, очевидно, каким-то образом связан с Софроновыми, те и навели. Зря он согласился. Ясно, Крутояров просто так не отвязался бы, у этого типа хватка, сразу чувствуется. Но чего он опасался? Шантажа, огласки? Чем ему смогли бы навредить? Подпортить репутацию, доложить главврачу, а тот устроил бы проверку? Но балбеса Юрика теперь ни одна медкомиссия не признает годным к воинской службе. Или ему попросту захотелось свести знакомство с сильными мира сего? Смотришь, появится ещё возможность сшибить деньжат. Вот уж действительно, коготок увяз – всей птичке пропасть. Как бы ему у «сильных» в лакеях не оказаться. Нет, такими делами он занимается в последний раз. Крутоярова надо предупредить, чтобы подобных пациентов к нему не направлял. Противно это.
Так размышлял Климов, и при этом ехидно отметил, что никакого негодования на неожиданное предложение у него не возникло. И отказаться от подобных дел он решил всего лишь из опасения, что дело-то не слишком прибыльное, а последствия чреваты большими неприятностями. То есть, для него первую роль играет уже не сущность дела, а цена. Мысль эта досаждала, как зубная боль.
Несмотря на снизившуюся в отделении численность народонаселения, времени на ведение историй по-прежнему не хватало, и для содержания больничной документации в порядке, приходилось периодически прихватывать часок после работы. Но и во внеурочное время не всегда удавалось спокойно потрудиться.
Позвонили из «скорой», в Ольшанке произошёл несчастный случай. При сборке сруба плотник потерял ориентировку, и свалился навзничь на землю. И хотя высота соизмерялась с человеческим ростом, последствия падения оказались плачевными, голова угодила на бревно.
- Переломы есть? – спросил Климов, нахмурившись.
- Переломов нет, они снимок сделали, но нужна консультация невропатолога, - виновато объяснила Харитонова, приготовляясь выслушать возмущённое брюзжание врача, словно она была виновата в необходимости ехать из дома на ночь глядя. – Так что им передать?
- Что передать, - всё же Климов не сдержался. - Передай, выезжаю, что же ещё? Готовь машину, сейчас подойду.
Уняв раздражение, готовое излиться на фельдшера, уложил бумаги, предупредил о задержке жену, и, собрав инструменты, спустился вниз.
В Ольшанку Константина Вадимовича повёз Лебедев. Только не Валерий Павлович, а Станислав Валерьевич. Почти всю дорогу молчали. Мысли занимал неведомый плотник, так неудачно упавший со сруба, потом припомнился последний разговор со старшим Лебедевым. Разговор вышел колючим, саднящим, полным намёков. Старый друг словно обвинял и уличал в нехороших поступках. Лебедев выражался абстрактно, но Константин Вадимович принимал всё на свой счёт, ему казалось, что тот имеет в виду именно его. Будто от его, Климова, поступков и поведения мир стал таким, каким он есть. Константин Вадимович пребывал в недоумении. И жена, и старый друг, прямо-таки, наперебой подталкивали его к поступкам и действиям, мягко выражаясь, не очень сочетавшихся с прежними понятиями о порядочности. Или, как выражаются «продвинутые», с «совковостью». Теперь же, когда он отринул от себя пресловутую «совковость», презирают его и обвиняют бог весть в чём. Может, он что-то понял не так, и они совсем иное имели в виду? Или они проверяли его на прочность? Ерунда, никто никого не проверял, попросту, они сами не ведают, что творят.
Один-два раза в месяц во время дежурства Климова, когда Лебедеву приходилось ночью делать срочные операции, они сходились в предутренние часы в кабинете хирурга, и вели разговоры «за жизнь». В этот раз Лебедев оперировал один, без Кругликова, с Никоновым. Олег Михайлович предпочитал ночные операции, так высвобождались дневные часы для бизнесменских дел. От коньяка анестезиолог отказался, был за рулём, и не хотел рисковать. Выпив кофе, и посидев пять минут, ушёл, бросив на прощанье:
- Мне ваша политика по барабану. Серьёзные мужики, а о какой-то чепухе спорите.
Друзья вовсе и не спорили. Лебедев высказывал свои мысли, - жена дома слушать не хочет, как ехидно отметил про себя лучший друг, - а Климов вставлял междометия, но, очевидно, лицо его при этом выражало несогласие, и на взгляд со стороны создавалось впечатление спора. Уже в который раз он чувствовал в словах друга правоту, но сами слова звучали неприятно и вызывали протест. Для поднятия духа друзья выпили по паре напёрсточных рюмочек коньяка, и перешли к кофе.
События внешнего мира вторгались в частную жизнь, приковывая к себе внимание. Люди вынуждались оставлять страусиную привычку. Война огненными сполохами плескалась у старых границ. Заклятые друзья наводили порядок в соседнем государстве, торопились обустроиться на заказанных для них ранее землях. Неуловимый террорист своим лучшим врагам слал приветы через телевидение.
- Если бы Россия достигла такого величия и мощи, что ни одна пушка не смела выстрелить без её ведома, это явилось бы благом для человечества, - говорил Лебедев, поморщившись после глотка слишком крепко заваренного кофе. – Сама Россия никогда, и ни в кого стрелять не станет, это априори. Так уж устроился мир, но мы, русские, за многое в ответе. Можно выражаться по-разному: народ-богоносец, передовая часть человечества, ведомая коммунистической идеей, второй геополитический полюс планеты, суть одна. Доказательства избранности России, от противного. Народишком нашим ныне овладела идеология предательства, в результате Россия превратилась в половую тряпку, и натовцы посреди Европы бомбят родильные дома. Богоносец же наш сподобился всего лишь обмочить стены американского посольства, и вместе с мочой его решимость иссякла. К слову сказать, да что ж это за демократия, ради которой понадобилось умерщвлять ещё не родившихся младенцев? Это уже не слёзы одного разъединственного замученного ребёнка, а море детской крови, без края и берегов. И кто-то предполагает на этой крови построить разумное и справедливое общество?
Климов курил, стряхивая пепел в придвинутую к себе пепельницу, глядел на кончик сигареты. Лебедев подошёл к окну, посмотрел на светлеющее небо, ели, в которых пыталась спрятаться ночь, вернулся к столу.
- Левые патриоты тешат себя разглагольствованиями о пробуждении народа. Фигня это, маниловщина, иллюзии. Нет никакого пробуждения, и нет его по той простой причине, что сна не было, стало быть, и пробуждаться не от чего. Кто не хотел быть обманутым, того не обманули. Если придерживаться христианской терминологии, народ наш поразила эпидемия сребролюбия, если коммунистической – в массовом порядке произошло преобладание частнособственнических инстинктов над всеми ценностями: духовными, нравственными и так далее. И не пробуждать народ надо, а тыкать носом в дерьмо, в которое он влез. Вот когда он нахлебается дерьма по самые уши, да из носа красненькое закапает, что-нибудь изменится.
Константин Вадимович глянул исподлобья.
- Жесток ты, Валерий Павлович. Мало народу достаётся, а ты ещё предлагаешь мордой его об стол.
- Народ нельзя идеализировать. Это не я, это Георгий Валентинович Плеханов так выразился. За дословность не ручаюсь.
- Не ты ли постоянно твердил, что надо отбросить условности, и всеми способами добывать средства на кусок хлеба с маслом? Как-то виртуозно ты меняешь мнения.
- Не мнения я меняю, а высказываю свой взгляд. Видишь ли, большинство людей адвокаты себе. Как бы не напроказничал, как бы не накуролесил, а хочется себя родимого выгородить и выглядеть покрасивше. И во мне такой адвокат есть, каюсь, но во мне ещё прокурор сидит. Смотрит недрёманным оком, и на адвокатское словоблудие ему наплевать, потому как адвокатское словоблудие нужно не для установления истины, а чтоб господ присяжных охмурять. Смотрит, и выдаёт своё резюме, и никуда от прокурорского ока не спрятаться, его только придушить можно, если чересчур мешает. Ежели народ погнался за золотым тельцом, всякие здравые рассуждения бесполезны, - Валерий Павлович под влиянием минуты торопился высказать мысли, терзавшие его голову, и мало следил за связностью речи, да и бессонная ночь сказывалась. – Проголосует он и за буйно помешанного алкоголика, и за серого мышонка, неизвестно из какой норы вылезшего. Ему нужно одно, чтобы сохранялась среда, в которой водятся золотые тельцы. Одного он уразуметь не может, золотые тельцы водятся только в таком мире, в котором его собственные дети становятся наркоманами, проститутками, бандитами. Не потому в Москве дома взорвали, что чечены злы, а потому что Белокаменная насквозь коммерциализирована. Кому-то это выгодно, одни бабки зашибают, причём большие, другие рейтинги надувают, тоже большие. Эти взрывы, плата за веру в мираж золотого тельца. Мираж, потому как никаких золотых тельцов народ не добудет, тут он выглядит абсолютно деревяненьким Буратинкой. Но золотой телец разум затмил, и потому, - Валерий Павлович сделал круговое движение рукой, - народ позволяет демократуре делать всё, что той заблагорассудится.
- Твоё здравомыслие доходит до цинизма. Над народишком нашим, как ты выражаешься, издевается все, кому не лень, и ты туда же.
- Я, видишь ли, хирург, и смотрю на людей изнутри. Мало ли что я порой говорю, мыслительный аппарат работает. А, вообще, не понял ты меня, - Валерий Павлович вздохнул. Задор у него прошёл, лицо сразу посерело и осунулось. – Не издеваюсь я, а скорблю. Ведь в конечном итоге, в реальном мире, в реальном, а не виртуальном, телевизионном, и тому подобном, в реальном мире всё зависит от народа. Сильные мира сего сильны, пока народ безмолвствует. Но стоит народу лишь расправить плечи и сказать своё веское слово, от «сильных» да «крутых» только перья полетят. Думаешь, понесло, мол, Лебедева. Сам будто на небесах живёт, чистеньким себя считает. Не считаю я себя чистеньким. Все мы измарались, одни меньше, другие больше. Вот, так-то, - Валерий Павлович встал, потянулся, помотал головой, посмотрел на часы. – Пожалуй, подремлю часика полтора.
На этом разговор их закончился, и теперь Климов припоминал его, пытаясь представить, к какой категории людей причислен лучшим другом.
Ольшанка по нынешним понятиям жила шикарно. От старых времён в селе сохранилась участковая больница, в которой продолжали функционировать рентген-кабинет и родильное отделение, стационар располагал двадцатью пятью койками. Заведовала больницей Олимпиада Глебовна Борисова, дама весьма преклонных лет, решившая всю свою жизнь, до последнего вздоха, отдать медицине. Однако все, и ольшанцы, и руководство ЦРБ знали, что Олимпиада Глебовна работает, если не последние дни, то последние месяцы. Также все знали, что больница в Ольшанке существует последний год, поэтому здание даже не белили. Держалась Ольшанка на леспромхозе, снабжавшим половину области пиломатериалом. Постепенно производство захирело, бывшие леспромхозовцы добывали пропитание изготовлением срубов для бань и всевозможными кустарными промыслами, связанных с лесом. Промышленный подъём в Ольшанке не предвиделся, население её уменьшалось, и средний возраст его увеличивался с каждым годом. Поэтому и надобность в больнице отпала, с обслуживанием пенсионеров и безработных вполне мог справиться и ФАП.
Главврач участковой больницы, несмотря на возраст, выглядела довольно бодро, чему способствовала сухопарая фигура, и гордо поднятая голова с не знающими краски волосами, и, благодаря седине, имевших природный белый цвет. Седина у Олимпиады Глебовны была не серовато-блёклой, принижающей человека, а молочной белизны, и очень шла ей. На фоне бодрого вида, громкого голоса, с властными нотками, недомогание Олимпиады Глебовны выглядело странно. По мнению Константина Вадимовича Борисова страдала моносимптомной формой нарколепсии. У каждого больного свои особенности. У одного приступы сонливости наступают по часам, как бы по распорядку, у других от пребывания в тепле, и так далее. Олимпиада Глебовна засыпала, когда больной начинал излагать свои жалобы. Поэтому, по неписаному правилу, в круг действий сестры, сидевшей с главврачом на приёме, кроме предусмотренных инструкцией, входила обязанность в определённый момент, как бы нечаянно, ронять ручку на стол. От производимого стука Олимпиада Глебовна просыпалась и бодрствовала до появления нового больного. Про «невзначай» знала вся Ольшанка, и поэтому больные стремились попасть на приём не к врачу, а к фельдшеру Дмитрию Юрьевичу. При этом профессиональных навыков, способности лечить людей Олимпиада Глебовна нисколько не утратила, и казусов в назначениях не наблюдалось, но для людей важны внешние признаки.
У пострадавшего произошло кровоизлияние в спинной мозг, сопроводившееся синдромом Горнера и сотрясением мозга средней тяжести. Больному требовался полный покой, и Константин Вадимович решил оставить его здесь, велев фельдшеру, ведшему стационар, в половине девятого позвонить ему в кабинет. Всех нужных препаратов в стационаре не оказалось, пришлось открывать аптечный киоск, вызывать аптекаршу, а потом ждать, пока больного откапают. Олимпиада Глебовна находилась безотлучно при враче из ЦРБ, сетовала на отсутствие невропатолога, и размышляла, как бы хорошо устроилось, если бы в её подначальной больнице появился молодой врач нужной специальности. Из этого разговора Константин Вадимович заключил, что Олимпиада Глебовна несколько оторвалась от реальности. Пока больной лежал под капельницей, Борисова повела приезжего врача по коридорам и палатам, показывала на обваливающуюся штукатурку, жаловалась на протекающую крышу, тут же добавив, что полы лиственные, «ещё сто лет простоят». Кроме прохудившейся крыши, в больнице проржавел и засорился водопровод, который никто не хотел чинить, подсобнику с санитарками приходилось таскать воду за полкилометра из колонки. Константин Вадимович поддакивал и обещал обо всех невзгодах непременно доложить руководству.
Введённые препараты больной перенёс нормально, состояние стабилизировалось, и Константин Вадимович засобирался домой. Когда они вместе с Олимпиадой Глебовной вышли из обшарпанного здания в больничный дворик, солнце скрылось в лесу. Константин Вадимович предложил спутнице свои услуги, и Стасик сделал круг по деревне, доставляя местного главврача домой. Первые десять километров до выезда на большак, дорога была основательно разбита, машину порой встряхивало до зубовного лязга, и пассажир сидел молча, молодой Лебедев, стиснув зубы, крутил баранку, пытаясь по возможности миновать выбоины, и изредка ворчал: «По такой дороге на БТР ездить, а не на УАЗике».
Пробежали последние сосны, скрывшиеся в сумраке, за окном ширились поля, лишь со стороны пассажирского места на горизонте что-то темнело, и уже было не разобрать, что именно, далёкий лес или подкрадывающаяся ночь. Асфальт на большаке не уродовали оспины, и молодой водитель добавил газу, открыл красную пачку «Максима», задымил сигаретой. Константин Вадимович усмехнулся про себя, вот уже Стасик совершенно свободно курит в его присутствии. Напрашивался вопрос: «Как жизнь молодая? Не надумал ли жениться?» Константин Вадимович про женитьбу спрашивать не стал, поинтересовался жизнью. Стасик кивнул на учебники физики и математике, лежавшие на капоте. Внимание на них Константин Вадимович обратил ещё по дороге в Ольшанку, и подумал, чем они являются, олицетворением благих намерений, или действительно учебниками. А, когда садился в машину, отправляясь в обратный путь, одна из книг лежала раскрытой на баранке. Стасик кивнул на книги, произнёс бодро:
- Вот такая моя жизнь на сегодняшний день, дядь Костя, баранка да книги.
- Не жалеешь?
- О чём? – молодой человек оторвал взгляд от дороги, удивлённо посмотрел на пассажира.
- Ну как, два года армии, сейчас бы третий, а то и четвёртый курс заканчивал.
- Я, дядь Костя, установил себе правило, не жалеть о сделанном, - Стасик повернул голову к Константину Вадимовичу и широко улыбнулся. – Что сделано, то сделано. Разве можно знать заранее, как сложились бы обстоятельства, может, ещё хуже вышло. Жалеть, что сделано то, а не это, только нервы себе трепать.
Климов подумал о Елизавете Кирилловне с её ненаглядным Юриком, молодой Лебедев был во многом прав. А молодой Лебедев заговорил о молодых Климовых. Как-то получилось, что зимой не встретились, а хотелось бы повидаться, целая вечность прошла, как расстались, летом-то уж непременно свидятся. Шоссе запетляло, начался подъём, водитель вписывался в повороты, переключал скорость, и четверть часа молчал, сосредоточившись на дороге. Миновав подбежавший к кювету березнячок, шоссе выровнялось, стрелка спидометра приблизилась к 80, и Стасик заговорил на совершенно неожиданную тему, даже озадачив в первый момент Климова, никак не предполагавшего услышать подобный вопрос.
- Дядь Костя, вот, объясните такую вещь. Вы же изучали научный коммунизм, истмат, ну, и всякое такое. Вот, почему Ленина никакими орденами не награждали? В Гражданскую войну ведь уже был орден. Некоторых по два раза награждали, а то и по три, а Ленина ни разу. В наше время непременно какое-нибудь звание дадут, то маршал, то главнокомандующий, то звезда, то крест, то какого-нибудь почётного академика присвоят, то премию сногсшибательную присудят, а Ленин, просто Ленин.
- Гм. Знаешь, ни на истмате, ни на диамате этот вопрос не рассматривался. Наверное, современники почитали его как бога, считали, что Ленин выше любых наград.
- Хм, - Стасик хохотнул. – Скажите, тоже, как бога. Будто никогда в церкви не были или главных попов ни разу по телевизору не видели. Вот, тоже, интересный вопрос. Зачем богу золото да брильянты, если он бог?
- Ну, не знаю. Ленин, это, одним словом, Ленин. Очевидно, личность Ленина находится не в плоскости обывательского понимания.
- Я, вот, тоже, думаю, Ленин это Ленин, и добавить больше нечего. Я, между прочим, Ленина уважаю. А что на него по ящику клепают, мне по барабану. Мне вот вспомнилось, я ещё маленьким был, в первый или во второй класс ходил, вот этого не помню, но, помню, перестройка ещё шла. Вот почему так, лет десять пройдёт, больше, а какое-нибудь событие запомнится, даже чувства, которые в тот момент испытывал, помнятся. Вокруг сплошной туман, а вот именно это событие помнишь?
- Вот именно благодаря чувствам, вызвало то или иное событие, оно и запоминается. А серые однотонные деньки, конечно, в памяти не задерживаются. Зачем они? Только память засорять. Так что ты запомнил из того нежного возраста? – спросил Константин Вадимович, подумав, что для его юного друга перестройка уже история, данность, «когда маленьким был». А они, отцы, эту самую данность до сих пор переварить не могут.
- А фильм показывали, документальный, про смерть Ленина. Мне вот уже сейчас, когда взрослым стал, мысль пришла. Ведь тогда, не то, что телевизоров, телефонов не было. Значит, люди друг другу эту весть передавали, из деревни в деревню, и сразу все дела бросали, и толпами к железной дороге шли, часами на морозе стояли, чтобы только тот поезд проводить. Значит, здорово уважали Ленина, если так поступали. Чем-то он им дорог был. Я думаю, за справедливость Ленина уважали. Ведь самое главное в жизни это справедливость. Так, по-моему. А сейчас на него всех собак вешают.
- Видишь ли, обыватель не понимает, но чувствует, что к Ленину с его обывательскими, мещанскими мерками не подойти. Натура у злого подлого человека такая: я подлый, а другие ещё подлее. Вот и полущат Владимира Ильича на всех каналах и «шоу». Явление сие называется синдром Иуды. Мы, конечно, всякие… разные… А Ленин? Ленин, это нечто святое.
Сумерки давно поглотили дорогу, Станислав вёл машину с включенными фарами, но скорости не сбавлял.
- Куда ты гонишь так? – проворчал Климов. – Всё равно до утра дежурить.
- Тороплюсь вас домой доставить. У вас-то рабочий день кончился, и отгул вам никто не даст.
- Спасибо, конечно за заботу, но двадцать минут ничего не изменят.
- Дорога ровная, пустая, разве можно медленно ехать? – Стасик засмеялся, закурил новую сигарету. – Да и какая это скорость? Так, семечки.
- И давно такие, м-м-м, глобальные мысли бороздят твои извилины? – шутливостью Константин Вадимович прикрыл серьёзность вопроса, словно спрашивал просто так, лишь бы время скоротать.
- Я ещё в армии задумался, по-настоящему. За что пацаны в Чечне гибнут? – Стасик бесхитростно посмотрел на соседа. – Домой вернулся, тот погиб, тот в госпитале, неизвестно когда вылечится, и каким после ранения останется. Говорят, конституционный порядок в Чечне восстанавливаем. Я, вот, в «скорой» и четырёх месяцев ещё не езжу, а уж насмотрелся. И за такой порядок ещё чьи-то жизни надо класть? Что-то не то. Ну, а одна мысль за другую цепляется. Знаете, как бывает?
- А если бы отправили?
- Хотите спросить, не слинял бы я оттуда, или как-нибудь закосил? Нет, конечно. Воевать не пришлось, под пулями не был. Тут с полной уверенностью сказать, что, вот я – герой, ну, так только дурак скажет. Испытать себя вначале надо, потом говорить. Но товарищей бы не подставил, это я точно скажу. Это разные вещи. Разбираться, за что воюем, это одно, а война, это другое. Ну, я не знаю, как точнее выразиться, просто чувствую, товарищей бы не подставил и не бросил.
За окном поплыла окраина, мало похожая на городскую улицу.
- Вас домой? – полувопросительно произнёс Стасик.
Дорога, подвигающая русскую душу на откровенные разговоры, заканчивалась.
Константин Вадимович утвердительно кивнул, достал сигареты, торопясь накуриться до дома.
Неужели, «Пепси» это не всеобщий выбор? Несмотря на тотальную нивелировку мозгов, молодёжь всё-таки разная. Его дочки, между прочим, подобными вопросами не задаются. У них совершенно иные темы. Хорошо это или плохо? А что такое «хорошо» и что такое «плохо»? Из-за того, что «хорошо» стали называть плохим, «плохо» в «хорошо» не превратилось. Его внутренний прокурор думает именно так. Насчёт Стасика можно сослаться на влияние отца, но это было бы поверхностно. Дети ныне мало обращают внимание на родительское мнение. Можно даже сказать, испытывают необоримое желание идти ему наперекор, мало задумываясь, хорошо это или плохо, лишь бы наперекор. Но вот у Лебедевых, отца и сына, сложилось иначе. В молодом Лебедеве проглядывает личность, формируемая собственной мыслью, сомнением в навязываемых извне постулатах. Вот в чём дело.
«Может, новому поколению, тем, кто отринул «Пепси», всё-таки удастся устроить разумную, справедливую жизнь. Они чище, энергичнее нас, - думал Климов. – Их внутренние порывы не запутываются в паутине апатии, они не отмечены печатью Искариота. «Ведь самое главное в жизни это справедливость». Дай-то бог, дай-то бог».
Стасик свернул на знакомую улицу, обогнул пятиэтажку, остановил машину у подъезда.
- 10 -
Наступил день, когда Константин Вадимович решился. Заведение коммерческих эскулапов помещалось в опрятном двухэтажном строении с портиком, наособицу стоявшим на площади Свободы. Константин Вадимович успел запамятовать в честь, какой именно «свободы» названа площадь, прошлой или нынешней. Кажется, всё же нынешней. Насколько он помнил, слегка экзальтированные демократы первой волны, покинув уютные засиженные кухни, и, охмелев от буйного ветра «свободы, равенства, братства», выпас, освобождённый от пастухов, и предназначенный для жвачных парнокопытных, огораживали именно здесь, в небольшом скверике, вторгшимся в центральную часть асфальтированного пространства. С одной стороны площади выстроились краснокирпичные здания основательной «купеческой» постройки, с окнами бойницами. Украшавшие их вывески, выполненные в современном стиле «под старину» выглядели кавалерийскими сёдлами на крупной рогатой скотине. Твёрдые знаки в словах «банк» и «трактир», усугубляли впечатление балагана. Но заказывали вывески люди, мало разбирающиеся в тонких материях, а исполняли заказы дизайнеры, одно наименование которых говорит об особом, виртуальном видении мира. На противоположной стороне располагались современные здания. На углу, в одноэтажном, плоском сооружении, такое восприятие создавалось благодаря квадратной форме строения и блинообразной кровле, находился отдел социальной защиты, а рядом с ним, интересующий Климова особнячок, отгородившийся от своих соседей берёзовыми аллейками с лавочками. Весна щедро осыпала берёзы резными листочками, и молодая зелень без особой платы усиливала лечебный эффект врачебного пункта.
У двери, как и положено в солидных заведениях, сидел безмятежный крепыш в униформе. После яркого солнца Константин Вадимович остановился, огляделся. С обеих сторон в широкий коридор выходили двери, в передней, вестибюльной его части, вверх поднималась лестница с плоскими полированными перилами, левый угол загораживал фигурный стол, выполненный в виде полумесяца, и заставленный телефонами, компьютером, принтером и стандартной девицей при них. Девица приветствовала его стандартной же улыбкой, и Константин Вадимович приблизился к столу. Продолжая одаривать посетителя благорасположением, девица поинтересовалась, какого специалиста тот хочет посетить. Константин Вадимович сообщил, что он сам врач, назвал свою фамилию, и пришёл он для встречи с главврачом. Девица позвонила по белому телефону, и, после минутного разговора, показала рукой на лестницу.
- Поднимитесь, пожалуйста, на второй этаж, там вам укажут.
На втором этаже сидела ещё одна девица, но уже за обычным, прямоугольным столом. Девица наблюдала за воркующим принтером, при виде Климова поздоровалась, назвав того по имени-отчеству, и предложила подождать.
- Посидите, через пять минут Олег Александрович закончит телефонный разговор и примет вас.
Климов расположился на кожаном диванчике у окна, перелистнул журналы на медицинские темы, лежавшие на невысоком полированном столике. Девушка спросила:
- Не хотите ли послушать музыку? Что вы предпочитаете, эстраду, ретро, современную?
- Что-нибудь из восьмидесятых.
Девушка вставила диск в дисковод, и рядом с Климовым про миллион алых роз негромко запела Алла Пугачёва. Через пару минут к столику из глубины коридора подошёл моложавый мужчина с пролысинками, в очках с золотой оправой, одетый в белый халат. Мельком, но вместе с тем цепко и оценивающе, глянув на посетителя, опёрся о столешницу костяшками пальцев, тихо поговорил с секретаршей. Поднявшись по лестнице, холл пересекли две женщины, вежливо и доброжелательно поздоровавшиеся с присутствующими в нём людьми. Вся обстановка и атмосфера, царившие в холле, свидетельствовали о добротности и благородстве заведения. Даже звуки, раздававшиеся здесь, подчёркивали пристойность и надёжность. Что-то ещё было здесь необычное, и вместе с тем донельзя приятное. Константин Вадимович никак не мог сообразить, что именно, мешала мелодия, тысячу раз слышанная, и своей привычностью навязчиво поглощавшей внимание. Алла Борисовна распрощалась с розами, поговорила с маэстро, приступила к рассказу о женщине, которая поёт. Девушка получила сигнал от своего шефа, и гостеприимно пригласила в кабинет.
Олег Александрович привстал с кресла, протянул руку.
- И как вам наше заведение, на свежий взгляд, Константин Вадимович?
- Приятственно, приятственно, - благодушно отвечал тот. Персонал вежлив, предупредителен, интерьер отделан со вкусом, в коридорах тишина, никакой суеты, толкучки, никаких ссор из-за очереди.
Олег Александрович огладил холёную русую бородку, улыбнулся, едва не зардевшись от удовольствия.
- Я рад, Константин Вадимович, что вам у нас понравилось. Сто крат приятней слышать похвалу из уст коллеги, да ещё такого уважаемого как вы. У нас твёрдый распорядок, приём планируется буквально по минутам, пациенты привыкли к режиму, и со своей стороны приветствуют такую постановку дела, - Олег Александрович встал, подошёл к книжному шкафу, заселённого солидными обитателями с золотыми обрезами, коснулся пальцами стекла. – В своём коллективе мы создали особый микроклимат. Климат доверия, уважения и, м-м-м, благорасположенности друг к другу. Мы не любим склок, разборок, все споры у нас, к обоюдному согласию сторон, разрешаются в этом кабинете. У нас нет зависти, мы не считаем деньги в чужих кошельках, отношения, можно сказать, чисто семейные, - речь хозяина кабинета лилась округло, слова обволакивали, сопровождались проникновенными взорами. Константину Вадимовичу почудилась в них какая-то недомолвка, предупреждение. Во рту у него стало приторно, словно сиропа хлебнул, а на душе неспокойно, будто в ночной темноте пробирался по незнакомой местности, зная, что рядом находится глубокий обрыв. – Но трудовая дисциплина на высоте, - продолжал Олег Александрович. – Это святая святых. Чтобы иметь успех на рынке медицинских услуг, мы приспосабливаемся к нуждам своих пациентов, поэтому приходится работать и по вечерам. Не каждый больной имеет возможность придти на приём к врачу в обычное рабочее время. Мы идём навстречу. А как же? Больной для нас главная забота. И больные, в свою очередь, платят искренней благодарностью. А это самое главное для врача, для настоящего врача, я имею в виду, - произнеся дифирамб своему заведению, Олег Александрович вернулся к креслу, мягко сел, положил руки на стол, сплетя пальцы. – Так что привело вас к нам, Константин Вадимович? Очевидно, не просьба о консультации.
«Эк, его понесло, - думал с некоторой насмешливостью Климов, не выдавая впрочем, своих чувств. – И про семейные отношения помянул, и про чужие кошельки. Догадывается, стервец, зачем пришёл. Заранее разъяснительную работу проводит».
- Пришёл я к вам по поводу трудоустройства, - Константин Вадимович твёрдо посмотрел в глаза своего визави, отбрасывая предваряющее многословие. – Причина простая. Меня не устраивает заработок в больнице, зарплата повышается мизерно, а семейные расходы растут. Вот и вся причина моего визита. Просто, как дважды два.
Олег Александрович задумался, словно его донельзя поразила услышанная новость.
- Во-первых, считаю необходимым познакомить вас с нашей спецификой, чтобы потом не возникало недоразумений. Мы ведём приём не только здесь, но и выезжаем на дом. Возникают, знаете ли, различные бытовые ситуации, когда требуется врачебная помощь. При этом некоторые наши пациенты не всегда адекватно ведут себя, зато бывают благодарны при расчёте. Сразу должен заметить, то, что позволено больному, не позволено врачу. Наши работники в любой ситуации корректны и вежливы. Второе, первая консультация у нас проводится за чисто символическую плату в двадцать пять рублей. Во время первой консультации вы должны не назначать лечение, а убедить больного в том, что он нуждается во врачебной помощи, и никто, кроме нас…
- Не спасёт его от летального исхода.
Олег Александрович усмехнулся.
- Ценю ваш юмор. Но продолжим, проблемными больными мы стараемся себя не обременять…
- Пусть ими занимается ЦРБ, - опять со смешком вставил Константин Вадимович.
- Вы всё прекрасно понимаете, - Олег Александрович помолчал, подышал носом. – Вакансий на приёме у нас сейчас нет, в то же время, мне бы не хотелось упускать такого специалиста как вы. Сейчас могу предложить работу на выезде. Время идёт, всё меняется. Сегодня вакансий нет, а через полгода начнём расширяться, и нам потребуются врачи разных специальностей.
- Что вы имеете в виду под работой на выезде? – слегка нахмурившись, спросил Константин Вадимович. Перспектива выводить новоявленных бар из похмельного синдрома его не прельщала.
- Мы в течение ближайшего месяца организуем обслуживание селян. Заранее договариваемся с больницами, администрациями, причём и за пределами нашего района, нам предоставляют помещение, и в выходные дни ведём приём. Такая перспектива вас устраивает?
- В принципе, да. Но что с заработком? Менять шило на мыло, сами понимаете, в мои расчёты не входит.
- Видите ли, заработки у нас дифференцированы, они зависят от многих факторов. Скажу одно, если согласитесь, шило на мыло менять не придётся. Здешний ваш заработок будет превосходить больничный раза в два, даже учитывая вашу коммерческую деятельность, - уста Олега Александровича посетила лёгкая усмешка. – Извините, но вы занимаетесь кустарщиной. Работая в нашем центре, вы должны знать ещё одно правило. Все расчёты производятся через бухгалтерию. Врач, пересчитывающий деньги, согласитесь, выглядит вульгарно. Ну уж, если больной решит преподнести вам коробку конфет, бутылку коньяка, на это мы смотрим сквозь пальцы, но денежные расчёты только через бухгалтерию. Вот так. Таковы, вкратце, наши условия. И какое ваше решение? Учтите, мне надо формировать бригаду.
Речь главного эскулапа полнилась недоговоренностями, намёками, предостережениями. Замечание о враче, пересчитывающего деньги, даже насмешило Климова. Микроклимат здесь, конечно, особый. Но в этом особом микроклимате водились деньги, и это обстоятельство решало дело.
- Я согласен. Но я не знаю, как скоро меня рассчитают из больницы. И где гарантия, оттуда я уволюсь, а вы меня не примите?
- Вы узнаете, как долго продлится ваше увольнение, завтра мне позвоните. Если сроки нас устроят, несите заявление, я подпишу, вот вам и гарантия. Заодно и более конкретно обговорим ваш заработок. В крайнем случае, некоторое время поработаете в двух местах. Повторяю, мне бы хотелось, чтобы вы работали у нас.
«Имя моё тебе нужно, а не я сам, - даже с некоторым раздражением подумал Климов. – И этот фактор надо будет учесть в дифференцированном заработке».
Он улыбнулся и ответил:
- Договорились.
Пожав руку Олегу Александровичу, вышел из кабинета, попрощался поочерёдно, как свой, с обеими девушками. Спускаясь по лестнице, понял, что здесь было необычное. В «Эскулапе» отсутствовал запах больницы. Здесь не пахло страдающим человеческим телом: болью, пролежнями, дезинфекцией, которую санитарки добавляют в воду при мытье полов, спёртым воздухом палат, немощными стариками. Здесь пахло иным и очень приятным, чудился едва уловимый запах лаванды. Отныне у него начиналась новая жизнь. Прочь сомнения и терзания.
Климов спустился с крыльца, прошёл под портиком, сел в «Жигули», минуту сидел задумавшись. Почему одни и те же поступки, действия для одних людей являются обыденными, заурядными делами. У других же сопровождаются мучениями, самоедством? Тряхнув головой, словно избавлялся от наваждения, Константин Вадимович включил зажигание.
Изнасилованная душа его, зашлась в тихом плаче. Победоносный рассудок торжествующе ухмылялся. Он, глупый, не знал, на что он нужен, если умирает душа?
2004г.