Или женщины Петра Первого
Вот сколь ни молись, сколь ни совершай паломничеств – прогневается Господь за что-нибудь на рабов своих и ничем уже этого гнева не утишить. Благочестивая, набожная царица Мария Ильинична, верная жена и нежная мать, скончалась от родильной горячки Великим Постом 1669 года, жития же ей было отпущено 45 лет. Пять дней мучилась после тяжелейших родов, а младенец, дочь Евдокия-младшая уже отошла в Царствие небесное. Последний, тринадцатый ребенок.
Не успели похоронить царицу – новая беда – занемог и умер царевич Симеон, которому и четырех годочков не исполнилось. А через год скончался шестнадцатилетний царевич Алексей, отцовская гордость и надежда, наследник престола российского. Первенца-то, Дмитрия, Господь призвал к себе еще младенцем.
Вот и осталось из пяти сыновей двое – Федор, да Иоанн, оба здоровьем слабые. Да шесть дочерей из восьми – все крепкие и здоровые. Что за радость – все равно девкам - царским дочерям одна дорога – в монастырь. А престол кому передавать?
Сильно кручинился государь русский Алексей Михайлович, которого в народе прозвали Тишайшим. И супругу свою, с которой 21 год прожил в любви и согласии, оплакивал, и о судьбе престола беспокоился. А самому-то сорок всего, мужчина в самом соку, любивший пиры да охоту, когда дела государственные позволяли из Москвы отлучиться. И на руках – восемь сирот, старшей из которых 19, а младшему, царевичу Иоанну, 3 года всего. На мамок-нянек надежда плохая, да и стране царица нужна, а дому – хозяйка.
Но на ком жениться-то? Опять смотрины затевать, как то на Руси принято? Да кого же он лучше Марьюшки-то сыщет? Опять же мачеха к детям должна быть ласковой, доброй. И… своих детей рожать. Здоровых. Тогда и о судьбе престола, Бог даст, можно будет не беспокоиться.
Разгонять тоску-кручину Алексей Михайлович частенько приезжал к своему ближайшему советнику и другу боярину Артамону Сергеевичу Матвееву, с которым вместе рос и воспитывался.
Воспитывались-то вместе, да воспитались по-разному. Артамон Сергеевич с юности тяготел ко всему иноземному, даже женился – с позволения друга-царя – на иностранке Марии Гамильтон, дочери английского эмигранта, во святом крещении - Евдокии. И в доме у себя устраивал приемы, о которых судачила вся Москва – не для бояр, для иноземных гостей, у которых узнавал все заграничные новости.
«...Боярин Артамон Сергеевич Матвеев, дьячий сын, другой любимец царя, первый москвич, открывший в своем по-европейски убранном доме нечто вроде журфиксов, собрания с целью поговорить, обменяться мыслями и новостями, с участием хозяйки и без попоек, устроитель придворного театра», - писал о нем историк В.О. Ключевский.
При всей своей набожности, царь Алексей Михайлович тяготел к светским развлечениям, но и пиры, и охота уже прискучили. А в доме Артамоновых – всегда что-то новое, да к тому же они старались придерживаться европейского образа жизни. Все то, что впоследствии так поразило юного Петра в Немецкой слободе, еще до его рождения было обычным в доме его дядьки. В его домашнем театре давались концерты и ставились пьесы – неслыханные по тем временам вещи. А супруга не сидела взаперти в тереме – принимала гостей вместе с мужем.
У Матвеевых был единственный сын – Андрей, и супруги взяли себе воспитанницу – дальнюю родственницу, дочь бедного тарусского помещика Кирилла Нарышкина Наталью. Девица отличалась красотой и, подражая своей воспитательнице, очень быстро усвоила свободные манеры и получила неплохое образование. Ее-то, девятнадцатилетнюю черноглазую красавицу и узрел как-то царь…
Небольшое отступление. Наш знаменитый «советский граф» Алексей Толстой, по роману, которого, мы, собственно, до недавнего времени и составляли себе представление о Петре Первом, историю знал, мягко говоря, скверно. Потому и получилась у него Наталья Кирилловна обычной русской боярыней захудалого рода, красоты ради ставшая царицей. Царицей, которую падчерицы попрекали тем, что «с мужиками за одним столом вино пила». Так оно и было, только писатель не счел нужным пояснить: была Наталья Кирилловна много умнее и образованнее тогдашних боярышень: воспитатели у нее были получше, чем у самих царевен. Да и «мужики» были все больше иностранными дипломатами.
Царь недолго собирался: устроил на скорую руку «смотрины» - обязательный тогда «конкурс красоты» для царских невест, и обвенчался с черноглазой умницей, воспитанницей своего давнего друга. Мечтал жить с ней в радости долгие годы, да судьба распорядилась иначе.
С появлением новой царицы при дворе начались перемены – и не всех они радовали. При царице Марии Ильиничне единственным развлечением были церковные службы, даже светская музыка была под суровым запретом. Больше всего страдала от этого любимица царя – Софья, девица умная, обучавшаяся вместе с братьями латыни, греческому, польскому и другим наукам. Ей бы радоваться, что терема царевен распахнулись, но…
Но отец теперь любил не ее, а свою молодую супругу, которую Софья тут же и возненавидела, причем настроила так же и своих братьев и сестер. Наталья Кирилловна, правда, не шибко печалилась: она упивалась положением царицы и любовью мужа. А тот ради своей черноглазой красавицы не только музыку во дворце разрешил - велел соорудить сцену в пустовавшем боярском доме в Кремле и стал поощрять сочинение и постановку пьес. Правда, на библейские темы, но все же…
А молодая царица еще и вводила русский народ в великое смущение: едет по Москве – и велит открыть окна, дабы городом полюбоваться. Простые смертные видят почти божественный лик супруги царя – неслыханно! А она и на охоту вместе с ним ездила, и танцы в своих покоях устраивала. Соблазн, ересь! А царь будто ослеп и оглох: все делает только ради своей ненаглядной Наташеньки. Даже детей забросил – редко имели они счастье видеть своего помолодевшего и повеселевшего батюшку.
Через полгода после свадьбы царский астролог Симеон Полоцкий заявил Алексею Михайловичу, что ночью расположение звезд «сулило зачатие великой женой мальчика, судьба которого – необыкновенна и возвышенна, и который будет славен так, как никто из русских царей до него».
Вскоре выяснилось, что Наталья Кирилловна и впрямь непраздна. Ровно через девять месяцев после этого разговора 28 мая 1672 года у царицы начались схватки. Роды были столь тяжелые, что царицу на третьи сутки даже соборовали и причастили. Алексей Михайлович был в отчаянии, но тот же Симеон заявил, что царица благополучно разрешится от бремени через пять часов.
Когда пошел пятый час, Симеон встал на колени перед образами и стал истово молиться о том, чтобы родовые муки продлились еще час. Разгневанный царь чуть не пришиб астролога, но тот сказал:
-Если царевич родится в первом получасе от сего момента, то веку его будет 50 лет с малым, а если во втором получасе, то доживет и до 70.
Едва он это произнес, как прибежали с известием, что царица родила сына, крепкого, здорового, крупного. Народу об этом возвестил Большой колокол Успенского Собора Кремля. Было сие 30 мая 1762 года.
Радость царя была безгранична. И он щедро делился ею с окружающими, в том числе, и с детьми от первого брака. Теперь царевны и царевичи участвовали во всех развлечениях и поездках отца и мачехи, чего быть не могло при жизни их родной матери. Евдокия и Марфа, правда, от этих развлечений по собственной воле уклонялись: старшие падчерицы были ровесницами мачехи и полученное ими строгое теремное воспитания давало о себе знать. Но остальные проводили время превесело.
Правда, в том же 1762 году умерла и воспитательница Натальи Кирилловны – Евдокия Матвеева (в девичестве Мэри Гамильтон). Царица горько ее оплакивала, но когда на род Матвеевых посыпались всяческие беды, сказала как-то:
-Пожалел Бог тетеньку, не дал ей видеть и пережить эти беды…
Через год с небольшим, в августе 1673 года царица родила дочь, крещеную тоже Натальей, которой отец предрекал великое будущее, то есть блестящее замужество. Алексей Михайлович и Петрушу-то мечтал женить на какой-нибудь иноземной принцессе, дабы ускорить пробуждение России от многовековой спячки. Женился же один из великих Московских князей на византийской царевне Зое Палеолог – и стала Москва после этого, не шутя, зваться «Третьим Римом».
Мечтала о необычной судьбе для своих детей и Наталья Кирилловна. Только одно событие омрачило ее счастливую супружескую жизнь: смерть в младенчестве второй дочери Феодоры. Но ведь царица была еще так молода, да и царю едва сорок пять лет исполнилось!
Не Софья, а Наталья Кирилловна первой приоткрыла дверь в женских теремах России. Она как бы готовила почву для преобразований своего великого сына, точно так же, как деятельность некоторых государственных людей при Алексее Михайловиче подготовляли Петру почву для преобразований в государственной области. Да и сам царь Алексей Михайлович при поддержке друга Артамона Сергеевича начинал воспитание младшего сына в европейском духе: царевича одевали в «иноземный военный мундирчик», заказанный в Немецкой слободе, обычных мамок и нянек при мальчике не было. И мать всячески это поддерживала.
Вообще-то Наталью Кирилловну принято изображать эдакой «старомосковской боярыней», молившейся, да кудахтавшей над сыночком-непоседой. А она была – до своего вдовства, во всяком случае – молодой, энергичной женщиной, опорой и единомышленницей своего супруга. Конечно, по заведенному в Москве обиходу, овдовев, она обязана была много времени проводить в обществе духовных лиц, в том числе, и высшего звания. Но до февраля 1676 года, когда скоропостижно скончался царь Алексей Михайлович, царский двор был, пожалуй, одним из самых веселых и светских мест на Руси.
Наталье Кирилловне было всего-то двадцать шесть лет, когда она овдовела. На престол взошел ее пасынок Федор, человек добрый и мягкий, но слабый умом и недалекий здоровьем. О молодой вдове и ее детях почти все забыли, дорога к Преображенскому дворцу, куда их определили на жительство, зарастала травой, челядь от скуки спала целыми днями.
Наталья Кирилловна вмиг постарела, от былой красоты остались только огромные темные глаза. Молилась, воспитывала младшую дочь Наташеньку, следила за воспитанием Петруши, к которому еще царь Федор Алексеевич приставил воспитателем Никиту Моисеевича Зотова – по рекомендации самого Симеона Полоцкого. По русской традиции, заставлял своего ученика учить наизусть Часослов, Псалтирь, Евангелие. Обычно на этом образование знатных отроков и заканчивалось, но Зотов пошел дальше.
По воспоминаниям своего современника, Зотов «хотя и не знал наук и языков, но был... довольно сведущ в истории, а паче отечественной; он рассказывал царевичу о лицах и событиях прошлого, пользуясь в качестве иллюстраций к своим рассказам нарочно изготовленными для того потешными книгами с кунштами, показывал ему «Артикул со всеми военными экзерцициями», составленный при отце его, знакомил отчасти и с жизнью Запада по картинкам, изображавшим знатные европейские города, великолепные здания, корабли и прочее».
Так что знакомство Петра с военным делом и Европой началось отнюдь не в Кукуйской слободе, как пытается уверить в своем историческом романе Алексей Толстой. Все случилось гораздо раньше, да и учитель у Петра был не заурядным дьяком, а весьма образованным для своего времени человеком, к тому же – передовых взглядов.
По завещанию Алексея Михайловича, помогать Федору царствовать должен был Артамон Сергеевич Матвеев. Но Милославские добились того, сначала Матвеев был отправлен на воеводство в Верхотурье, а по дороге туда был остановлен и по дикому обвинению в «чернокнижии и злых умыслах на жизнь царя Фёдора силой волшебства и призыванием нечистых духов», лишен имений и всяких почестей и сослан, как государственный преступник, со всей семьей в далекий, дикий Пустозерск, где жил в страшной бедности. Были отправлены в ссылку и братья вдовы-царицы: Иван Кириллович - на Рязань, в город Ряжск, а Афанасий Кириллович — вообще неведомо куда. Наталья Кирилловна осталась одна с двумя малолетними детьми и в вечном страхе перед кознями Милославских.
Увы, Милославские недолго ликовали: первая супруга царя Федора – полячка Агафья Грушецкая – родила сына, царевича Илью, и скончалась в родах, а младенец вскоре последовал за матерью. Уговорили царя «осупружиться» вторично, подобрали кроткую четырнадцатилетнюю красавицу Марфу Апраксину, но после свадьбы он прожил лишь два месяца, даже не прикоснувшись к молодой жене. Федор скончался в апреле 1682 года, не оставив завещания.
Оно, собственно говоря, было и не нужно: царевичу Иоанну Алексеевичу было четырнадцать лет, вполне мог занять престол под опекой Милославских. Но даже ближайшее окружение его понимало: слаб головой царевич, даже достойно повторять принятые кем-то решения вряд ли сможет. Значит – править будет, как и при Федоре, царевна Софья, а при ней слишком уж большую силу набирал ее «галант» - князь Василий Васильевич Голицын, человек государственного ума и небывалой по тому времени образованности.
Случись что с Иоанном – кто помешает этой паре обвенчаться и царствовать? Нужды нет, что Голицын женат – жену можно и в монастырь отправить. Что ж тогда, Васька царем станет? Да не бывать этому!
Вот ведь, еще один наследник законный – от Нарышкинского, правда, корня, но царской крови. Десятилетний, здоровый, шустрый… Патриарх с Боярской Думой приговорили: быть царем Петру, до совершеннолетия – под опекой матери. Да и в народе все громче раздавались голоса за Петра: Милославские уже всем поперек горла встали. Опять же Артамонова царь Федор Алексеевич перед смертью из ссылки вернул со всеми почестями. Вот и советник малолетнему царю толковый…
Просто так выпустить власть из рук Софья не могла: для нее это значило разлуку с любимым, заточение в монастырь, конец жизни. Интриганка она была опытная и умелая, спровоцировать верные ей стрелецкие полки оказалось легко. Достаточно было царевне, идя за гробом брата Федора, голосить истошно, что «видите, как брат наш царь Феодор неожиданно отошел с сего света: отравили его враги зложелательные; умилосердитесь над нами сиротами, нет у нас ни батюшки, ни матушки, ни брата, старший брат наш Иван не выбран на царство; а если мы перед вами или боярами провинились, то отпустите нас живых в чужие земли, к королям христианским». А потом пустила слух, что Нарышкины убили царевича Иоанна, хотят задушить Петра, а брат царицы-де уже царский венец примерял.
Чем нелепее ложь, тем проще в нее поверить. Стрельцы, сметя охрану, ворвались в Кремль, простой народ кинулся за ними. Кричали, чтобы выдали им на расправу всех Нарышкиных, Артамона Матвеева и других «злодеев». Патриарх пытался убедить стрельцов, что их обманули: приказал царице вывести на Красное крыльцо царя Петра и царевича Иоанна, дабы показать их толпе. Тщетно…
До конца жизни Петр помнил, как взобравшиеся на крыльцо страшные бородачи оттолкнули патриарха и матушку, отпихнули царевича Иоанна, его самого отшвырнули в сторону, как котенка. Помнил, как полетели вниз на стрелецкие пики Матвеев, Долгорукий, кто-то из Нарышкиных. Помнил рев: «Любо! Любо!» и толпу, разбежавшуюся по дворцу в поисках новых жертв. Все вокруг было в крови – и эта кровь, эти крики навсегда искалечили психику Петра: его припадки, сопровождавшиеся нервным тиком, были ужасны.
Утолив жажду крови, стрельцы потребовали: быть на Руси двум царям: Иоанну, да Петру, а над ними – правительнице Софье. Даже специальный двойной трон сделали, с особым сидением над ним для царевны. Снова стал набирать силу Голицын и его сторонники, а Нарышкины укрылись по поместьям. Царица Наталья осталась с сыном, тревога за жизнь которого не отпускала ни на минуту. Даже о дочери Наташеньке забыла, оставила ее на руках у мамок. Страшные были времена, смутные…
По совету князя Голицына, Софья решила женить младшего брата – сделать его тем самым, по старороссийским понятиям, «мужем зрелым». Тогда она оставалась бы правительницей и при наследнике (или наследниках) царя Иоанна Алексеевича. Тот же мало того, что был от природы «скорбен главою», так еще и страдал цингой и многими другими телесными немощами. Каким он мог стать мужем, и какие дети могли родиться от такого отца? Но уж это Софью волновало меньше всего.
По старинному обычаю, в Кремль свезли красивых боярских и дворянских дочерей. Как ни странно, у Ивана хватило ума самому выбрать невесту и даже настоять на своем выборе – уж очень ему приглянулась высокая, пышная и черноглазая Прасковья Салтыкова, четырьмя годами старше него самого. Софья фыркала:
-Перестарок! Да и родня не больно знатна…
Ко всеобщему изумлению, обычно кроткий Иоанн твердо ответил:
-Сестрица, супругу-то мне избираем. По сердцу мне Прасковья…
Софье оставалось только надеяться, что такая пылкая любовь с первого взгляда увенчается достойным потомством. Свадьбу сыграли в январе 1684 года. Царя Петра со вдовствующей царицей Натальей на нее позвали в последний момент: патриарх настоял на соблюдении приличий.
Красивый, рослый одиннадцатилетний царевич выглядел шестнадцатилетним юношей. Немудрено, что новобрачная, сидя за столом, невольно на него засмотрелась – с ее муженьком-то и сравнения никакого не было. А вот слухи о том, что в первую брачную ночь (да и в последующие тоже) Петр подменял сводного брата на супружеском ложе – чистой воды выдумки. Во-первых, Петр с матушкой жил не в Кремле, а во дворце в Преображенском, а во-вторых, у новоиспеченной царской четы долго не было детей.
Но все-таки царице Прасковье каким-то образом удалось за двенадцать лет этого странного брака родить пятерых дочерей – Марию, Феодосию, Екатерину, Анну и Прасковью. Две старшие дочери умерли во младенчестве, трое благополучно дожили до пристойных лет, причем средняя, Анна, десять лет была российской императрицей… правда, через пять лет после смерти своего дядюшки.
Так что в какой-то мере мечты Софьи сбылись: потомство братца Иоанна наследовало трон российский. Но для нее самой это уже было неважно: через год после рождения первой царевны Иоановны с 1689 году она была заточена в монастырь, а Василий Голицын отправлен в вечную ссылку.
Иоанн скончался в 1696 году, номинально оставаясь царем, а фактически проводя время в богослужениях и молитвах. Царица Прасковья до конца своей долгой жизни пользовалась покровительством деверя, который всегда относился к ней и ее дочерям чрезвычайно заботливо.
Семейная же жизнь самого Петра сложилась куда менее удачно. Когда ему минуло семнадцать лет, мать решила его женить, чтобы остепенился, перестал бегать в Кукуйскую слободу и, наконец, избавился от опеки Софьи. Петра куда больше интересовали его «потешные полки» и проекты сооружения судов на Переяславском озере, но с матушкой он спорить не решился. Буркнул только:
-Ах, да некогда же мне, маменька, право! Жените, коли хотите…
И умчался по своим делам, совершенно непостижимым для Натальи Кирилловны. Ее покойный супруг тоже много делами государственными занимался, но пристойно, величаво, как царю и подобает. А этот – бегает, словно холоп худой, башмаки пыльные, рубаха рваная, потная… Нет, женить, непременно женить!
И вот тут-то Наталья Кирилловна и оплошала, хотя была, безусловно, умной женщиной. Более неподходящей супруги своему Петруше она просто не могла найти. Но она так отчаянно искала «большую родню», чтобы та заслонила ее от козней Софьи, так мечтала о будущих внуках, что все остальное не имело для нее никакого значения. К тому же она недооценивала влияние на сына его новых знакомых из Немецкой слободы – людей, безусловно, умных. И притягательность Аннушки Монс, может быть, и небольшого ума, но европейской девушки.
Если бы Наталья Кирилловна сосватала Петруше такую боярышню, какой была в свое время она сама или хотя бы царица Прасковья, глядишь, все и сладилось бы. Но Евдокия Лопухина (вообще-то крещена девушка была Прасковьей, но двух Прасковий для одной царской семьи показалось много), боярышня из захолустного городишки, не получившая почти никакого образования (с превеликим трудом грамоту осилила), была выбрана царицей исключительно «по физическим качествам», то есть для царя искали здоровую племенную кобылку. И нашли.
Евдокия была воспитана по старинным обычаям Домостроя, и просто не могла понять своего молодого мужа (его и люди постарше и поумнее не всегда понимали). Князь Куракин, женатый на ее сестре Ксении, в своей «Гистории о царе Петре Алексеевиче» оставил такое описание первой жены Петра:
«И была принцесса лицом изрядная, токмо ума посреднего и нравом не сходная к своему супругу, отчего все счастие свое потеряла и весь род свой сгубила… Правда, сначала любовь между ими, царем Петром и супругою его, была изрядная, но продолжалася разве токмо год. Но потом пресеклась; к тому же царица Наталья Кирилловна невестку свою возненавидела и желала больше видеть с мужем её в несогласии, нежели в любви. И так дошло до конца такого, что от сего супружества последовали в государстве Российском великие дела, которы были уже явны на весь свет…»
Так что и без свекрови не обошлось: сама выбрала сыну жену, сама же ее и возненавидела и начала вбивать между молодыми клинья. Воистину, ничего нового в человеческих отношениях не случается…
Что касается рода Лопухиных вообще, то князь Куракин дал своим родственникам совершенно убийственную характеристику:
«… люди злые, скупые ябедники, умов самых низких и не знающие нимало в обхождении дворовом… И того к часу все их возненавидели и стали рассуждать, что ежели придут в милость, то всех погубят и государством завладеют. И, коротко сказать, от всех были возненавидимы и все им зла искали или опасность от них имели».
В общем, Наталья Кирилловна крупно ошиблась и с невесткой, и с родней. Не ошиблась только в плодовитости молодой царицы: в течение первых четырех лет после свадьбы Евдокия родила троих (!) сыновей: Алексея, Александра и Павла. Двое младших царевича, впрочем, скончались вскоре после рождения, остался один Алексей. Так что разговаривать с Евдокией Петру, возможно, было не о чем, но в остальном супружество было почти нормальным.
Вопреки опять же тому, что писал в своем романе Алексей Толстой: там Петр добровольно общался с женой после свадьбы от силы два раза. Несколько месяцев, правда, пришлось посидеть семейно в Троице-Сергиевской лавре, спасаясь от последнего стрелецкого заговора. А потом – все, как отрезало.
Эх, Алексей Николаевич, что ж вы, батенька, так худо историю-то учили?
Венчание Петра I и Лопухиной состоялось в январе 1689 года в церкви Преображенского дворца под Москвой. Званых, кроме Нарышкиных и Лопухиных, было мало, и вообще свадьба мало походила на царскую. Боялись какой-нибудь подлости от Софьи – обошлось. И вообще Петр месяца два находил в семейной жизни определенную прелесть: из Преображенского дворца уезжал только в Немецкую слободу – развеяться. Маменька сердилась, Евдокия, как примерная жена, молча терпела. Тем более что уже ждала первенца.
Царевич Алексей родился через год с небольшим после свадьбы – в феврале 1690 года. Евдокия воспряла духом: теперь-то ее лапушка почаще будет дома с семьей бывать, с сыночком богоданным. Наталья Кирилловна рассуждала примерно так же…
А Петр, которому еще и восемнадцати лет не исполнилось, больше всего думал… о мореплавании. Поскольку русские корабли тогда были только в Архангельске, да и то – несколько купеческих судов, начинать решил с пресноводного судоходства. Увы, что-то более или менее похожее на озеро отыскалось лишь в 120 верстах от Москвы, возле Переяславля. Разве маменька так далеко отпустит?
Петр схитрил, как мальчишка: отпросился на богомолье в Троице-Сергиев монастырь и уже оттуда тишком добрался до предмета своей мечты. Увиденное настолько его потрясло, что он, вернувшись, все уши прожужжал маменьке о красотах озера и о своих планах кораблестроения.
Наталья Кирилловна сдалась: разрешила любимому дитятке получить новую игрушку. Для этого были выписаны из Голландии и отправлены в Переяславль корабельные мастера. А позже, когда уже совсем потеплело, туда же – легально! – вновь сорвался Петр. Сохранилось его письмо того времени к матушке:
«Вселюбезнейшей и паче живота телесного дражайшей моей матушке, государыне царице и великой кн. Нат. Кирилловне, сынишка твой, в работе пребывающий, Петрушка, благословения прошу, а о твоем здравии слышать желаю. А у нас молитвами твоими здорово все. А озеро все вскрылось сего 20-го числа, и суды все, кроме большого корабля, в обделке, только за канатами станет, и о том милости прошу, чтоб те канаты по семисот сажен из Пушкарского приказу, не мешкав, присланы были; а за ними дело станет, и житье наше продолжится. По сем паки благословения прошу».
На май Петра удалось залучить обратно в Москву, но в июне он уже снова был на озере. Туда и прискакал его дядюшка Лев Кириллович со страшным известием об очередном заговоре Софьи и ее приближенных против Натальи Кирилловны и Петра и о возможном начале нового стрелецкого бунта. Князь Василий Голицын и Федор Шакловитый подстрекали царевну-правительницу «волчицу и волчонка смертью извести».
На счастье Петра, князь Борис Голицын не поддержал замыслов своего двоюродного брата, а решительно перешел на сторону Петра, увлекая за собой многих других знатных бояр. В августе 1682 года Петр прискакал в Троице-Сергиев монастырь, туда же немедленно прибыли и Наталья Кирилловна с дочерью и невесткой, преданные Петру бояре, стрельцы Сухарева полка и его «потешные полки». Федора Шакловитого приговорили к отсечению головы, Василий Голицын был спасен от смерти двоюродным братом, Софья оказалась в Новодевичьем монастыре.
В Троице-Сергиевом монастыре бояре последний раз видели Петра таким, каким, по их представлениям, должен был быть царь: чинным, немногословным, величавым. Но когда опасность миновала, он с легкостью оставил государственные дела на новых знатных бояр, а сам заботился только о создании армии и флота, частенько бывая в Немецкой Слободе, где не только приобретал многие полезные сведения, но и приятно проводил время. «Правила» страной вдовствующая царица.
Уже упоминавшийся князь Куракин в своей книге писал о Наталье Кирилловне так:
«Сия принцесса доброго темпераменту, добродетельного, токмо не была ни прилежная и не искусная в делах, и ума легкого. Того ради вручила правления всего государства брату своему, боярину Льву Кирилловичу... Правление оной царицы Натальи Кирилловны было весьма непорядочное и недовольное народу и обидимое. И в то время началось неправое правление от судей, и мздоимство великое, и кража государственная, которое доныне продолжается с умножением, и вывесть сию язву трудно».
Ко всему прочему, с возрастом Наталья Кирилловна прониклась неприязнью ко всему иностранному и даже собиралась – при активной поддержке духовенства – сравнять проклятую Немецкую слободу с землею, а проклятых иноземцев выбить вон из России. Скорее всего, царицей руководила обыкновенная ревность: слишком часто Петруша проводил время со своими иноземными друзьями и слишком мало внимания уделял семье, прежде всего – ей, матери. Но было уже поздно: Петр слушал мать лишь из приличия, а поступал всегда по-своему. Да и море манило – пуще Немецкой Слободы.
В июле 1693 года Петр с большой свитой поехал в Архангельск: Переяславское озеро сослужило свою службу и стало мало. Отпуская сына в дальний путь, Наталья Кирилловна взяла с него клятву самому по морю не плавать, только поглядеть на корабли. Петр поклялся с той же легкостью, с какой эту клятву нарушил. Постоянно беременная Евдокия вообще не имела на Петра никакого влияния. Наталья Кирилловна чуть ли не ежедневно слала сыну нежные, но укоризненные письма:
«Писал ты, радость моя, ко мне, что хочешь всех кораблей дождаться, и ты, свет мой, видел, которые прежде пришли; чего тебе, радость моя, тех дожидаться? Не презри, батюшка мой свет, моего прошения, о чем просила выше сего. Писал ты, радость моя, ко мне, что был на море; и ты, свет мой, обещался мне, что было не ходить. — И я, свет мой, о том благодарю Господа Бога и Пресвятую Владычицу Богородицу, общую нашу надежду, что тебя, света моего, сохранила в добром здравии. Да буди над тобою, светом моим, милость Божия, и, вручая тебя, радость свою, надежде своей, Пресвятой Богородице, и мое грешное благословение».
Только в январе 1695 года Петр, наконец, вернулся в Москву и застал мать серьезно больной. Это не помешало ему, побыв пару часов с матушкой, отправиться в Немецкую Слободу – праздновать возвращение. Во время празднования и настигла его весть о кончине Натальи Кирилловны
Царь Петр трое суток тосковал и горько плакал, не желая видеть никого из своих друзей, третий, девятый и двадцатый дни по ее кончине провел у гроба матери. Наталья Кирилловна скончалась от сердечного приступа на сорок втором году жизни. Теперь не оставалось никого, кто мог бы хоть как-то сдерживать непростой нрав государя. Разве что младшая сестра Наталья, к которой он был очень привязан, но она была еще только пятнадцатилетним подростком и могла только горько плакать вместе с братом о маменьке.
Пока была жива мать, Пётр поддерживал видимость нормальных отношений с женой – иного Наталья Кирилловна просто не поняла бы. Но Евдокия не слишком умно повела себя после смерти свекрови: не утешала мужа, а хулила покойницу и вообще возомнила себя настоящей царицей – наконец-то! Но умерла «злыдня-свекровь», а вместе с ней исчезла и хрупкая привязанность мужа: Евдокия еще жила с сыном в Кремле, но всех ее родственников уже разогнали по дальним имениям. И писать Евдокии даже короткие записки Пётр перестал, а на ее слезные письма и отвечать не собирался. Для него, по-видимому, все уже было решено. Флирт с Анной Монс перешел в открытый роман.
В 1697 году, перед самым отъездом царя за границу, открылся новый боярский заговор, в котором активно участвовали родственники царицы Евдокии. Царь Лопухиных милосердно не казнил – отослал воеводами в дальние города. Боярам Соковнину и Цыклеру отрубили головы. А с Евдокией царь поручил разобраться своему дяде, Льву Кирилловичу – уговорить ее постричься в монастырь. И отбыл за рубежи России на целых полтора года, при этом ни жене, ни официальной уже фаворитке писем не писал – не до того было.
В августе 1698 года Пётр вернулся в Москву – прямо в объятия к заждавшейся Анне Монс. Со все еще законной супругой встретился через неделю и уже лично потребовал от нее пострижения в монахини. Ответа ждать не стал – повернулся и вышел.
Через три недели законную царицу Евдокию Лопухину под стражей отправили в Суздальско-Покровский монастырь, где насильственно постригли под именем Елены. Содержания не назначил, так что Евдокия-Елена вынуждена была писать своим родственникам:
«Здесь ведь ничего нет: все гнилое. Хоть я вам и прискушна, да что же делать. Покамест жива, пожалуйста, поите, да кормите, да одевайте, нищую».
Через полгода «нищенка» самовольно отринула монашество и стала носить мирское платье. А через десять лет… завела любовника, майора Степана Глебова, который приехал в Суздаль для проведения рекрутского набора. Любовники практически не скрывали своих отношений, за что поплатились хоть и не скоро, но жесточайше: через восемь(!) лет кто-то донес о том, что делает бывшая царица. Виновники в осквернении супружества в феврале 1718 года были привезены в Москву, где Глебова после долгих и жутких пыток посадили на кол. Евдокию прилюдно выпороли кнутом и отправили под строгий надзор в Ладожский Успенский монастырь, где она жила до смерти Петра.
Замечу, что их с Петром сын царевич Алексей был казнен(?) или умер (?) 26 июня того же года. Жестокого, кровавого года, причем жестокости были совершенно неоправданны: царем все больше овладевала мания преследования. И любовника Евдокии он простить не мог, хотя давно забыл ее и никогда по-настоящему не любил. Измен великий государь вообще не жаловал.
А потом старица Елена (Евдокия) еще два года провела в заточении в Шлиссельбурге, куда ее отправила Екатерина Первая. Для нее первая жена Петра представляла большую угрозу, чем для покойного уже императора, настоящего Романова. Права же на трон новой императрицы были, мягко говоря, сомнительны.
Свободу и почет старица Елена получила лишь при своем внуке – императоре Петре Втором, причем Верховный тайный Совет издал Указ о восстановлении чести и достоинства царицы, с изъятием всех порочащих её документов. Умерла она через четыре года после этого, уже в правление императрицы Анны Иоанновны.
Перед кончиной последние слова ее были:
«Бог дал мне познать истинную цену величия и счастья земного».
До сих пор ходят легенды о том, что перед насильственной отправкой в монастырь, Евдокия прокляла новую столицу, любимое детище своего супруга. «Месту сему быть пусту!». И случались в истории города на Неве времена, когда казалось, что проклятье отвергнутой царицы вот-вот сбудется…
Только один человек не обратил на этот вопль никакого внимания – Петр. Он давно нашел себе новую царицу, владевшую его сердцем (насколько это вообще было возможно) более десяти лет. Звали эту женщину Анна Монс и была она дочерью виноторговца из Немецкой Слободы. Обратил внимание Петра на юную тогда еще девушку его близкий друг и советчик – Франц Лефорт.
Можно сказать, что первоначально хорошенькая, грациозная Анхен была для Петра куклой – просто куклой в человеческий рост, символизировавшей «просвещенную Европу». Другие отношения пришли позднее, уже после скоропалительного и не слишком удачного брака Петра.
«Ему нужна была такая подруга, - писал в XIX веке историк М.И.Семевский, - которая бы умела не плакаться, не жаловаться, а звонким смехом, нежной лаской, шутливым словом кстати отогнать от него черную думу, смягчить гнев, разогнать досаду; такая, которая бы не только не чуждалась его пирушек, но сама бы их страстно любила, плясала б до упаду сил, ловко и бойко осушала бы бокалы. Статная, видная, ловкая, с крепкими мышцами, высокогрудая, с страстными огненными глазами, находчивая, вечно веселая – словом, женщина не только по характеру, но даже и в физическом состоянии не сходная с царицей Авдотьей – вот что было идеалом для Петра – и его подруга должна была утешить его и пляской, и красивым иноземным нарядом, и любезной ему немецкой или голландской речью... Анна Монс, как ему показалось, подошла к его идеалу...».
Трудно сказать наверняка – портретов Анны Монс не сохранилось. Была ли она умна? Вероятно, да, но это была скорее природная смекалка, расчетливость и рассудительность настоящей немки, которая так и не привыкла к непонятной, сумасшедшей стране, в которой ее угораздило родиться. И уж, конечно, возлюбленной она была лучшей, нежели воспитанная в строгих православных канонах Евдокия. Но все это – только верхний слой, глазурь, ослепившая молодого и неопытного Петра. Первая любовь…
Скуповатый и прижимистый, Пётр не жалел денег только на свои воинские затеи. Но ненаглядную Анхен он просто осыпал подарками. Его собственный портрет, усыпанный бриллиантами (стоимостью в 1000 рублей), щедрое денежное содержание, новый двухэтажный дом в восемь окон. А при доме – слуги в ливреях, мажордом, конюшня с каретами и дюжиной чистокровных лошадей. Дом этот так и называли в народе – «царицын дворец».
Анна была благодарна Петру, посылала ему с оказией небольшие экзотические подарки, писала письма. Но ни в одном из них нет ни слова о любви. Такие слова могла бы написать сестра или тетушка:
«Челом бью милостивому государю за премногую милость твою, что пожаловал, обрадовал и дал милостиво ведать о своем многолетнем здравии, жду милостивое твое писание, о котором всегда молю Господа Бога».
Чувство ревности было ей совершенно неведомо, хотя она прекрасно знала обо всех мимолетных увлечениях своего возлюбленного. В том числе, и с ее подругами, не говоря уже о многочисленных «одноразовых прелестницах». Анна скорее радовалась тому, что не ей одной приходится удовлетворять неистовый темперамент Петра, его внезапные капризы, непонятную грубость и столь же странные приступы нежности. Сложен был это «царь варваров» для обыкновенной немецкой мещаночки.
«Тяжко было каждый миг всегда держать себя в кулаке, – писал Юлиан Семенов. – Поди попробуй с такой махиной изо дня в день быть рядом, угадывать его, утешать, миловать, шептать тихое...». Тем более, хотелось другого: спокойной и размеренной семейной жизни. Причем отнюдь не на троне. Она откровенно не любила ни дипломатические приемы, ни разнузданные петровские «ассамблеи», а русские ее не интересовали вообще. Особенно такие, которые собирались в ее опрятном домике, неумеренно ели и пили, засыпали все табачным пеплом и портили мебель и посуду. Не гости, а чистое наказание, хотя ее Петруша только так и понимал настоящее веселье.
Сама же Анна лучше всего чувствовала себя на подаренной Петром уединенной мызе возле ручья Кукуй. Огород, коровы, свиньи, овцы, куры…Заготовки на зиму, идеальный порядок в погребах и кладовых… Вот ко всему этому – мужа бы, состоятельного, но обыкновенного, с которым можно вечером поиграть в карты или просто посидеть у камина за тихой беседой о домашних делах…Корона Анне была совершенно не нужна.
Когда Петр в 1697 году уехал на полтора года за границу, то не удосужился написать оттуда «милой Анхен» ни строчки. Он ее просто забыл. А она…сочла себя свободной от каких-либо обязательств и стала принимать ухаживания других мужчин. Разумеется, иностранных, например, саксонского посланника Кенигсека, не шутя хотевшего на ней жениться. Но Пётр вернулся и… все пошло по-прежнему: об измене своей возлюбленной царь узнал лишь пять лет спустя – в 1703 году - и то случайно – Кенигсек, сопровождавший Петра в поездке по Неве, утонул. При нем нашли любовные письма Анны и медальон с ее портретом.
Пётр, мысли не допускавший о том, что ему, как и любому мужчине, можно изменить, пришел в ярость. Нет, он еще не дошел до того, чтобы рубить изменницам головы – позже будет и это. Но Анну Монс посадили под жесткий домашний арест, отобрали все дорогие подарки, дом и деревни. Наверное, действительно любил, если так мягко наказал за измену, приравниваемую к государственной.
Впрочем, время все залечивает. Восемь лет спустя Анна получает разрешение государя выйти замуж за прусского посланника Кайзерлинга, давно и пылко домогавшегося ее руки. В 1711 году они обвенчались, но брак продлился лишь несколько месяцев: в том же году Анна овдовела.
Есть предположение, что у Анны и Петра был сын, получивший при рождении имя Яков, а фамилию – Немцов. Косвенно это подтверждается прошением Анны Монс о сыне с резолюцией Петра:
«Сего Немцова сына Якова отправить в учебу морскому делу в Голландию, пансион и догляд надлежащий обеспечить».
Дальнейшая судьба юноши неизвестна, скорее всего, он остался в Голландии. Сам Пётр никогда не проявлял к своему внебрачному сыну ни малейшего интереса. Впрочем, как и ко многим другим своим побочным детям, а их историки насчитали свыше пятидесяти(!).
Анна не дожила до сорока лет и скончалась от чахотки в 1714 году. Реакция императора Петра на это событие неизвестна. Да и при нем уже была другая любимая женщина – Марта Скавронская, будущая императрица Екатерина. Но это – тема для отдельного разговора.
………………………………………………………………………………..
Осталось сказать лишь о женщине, которая всю свою жизнь беззаветно любила Петра, посвятила себя служению ему и его делу, была его ангелом-хранителем. Но почему-то именно о ней реже всего упоминают историки, перебирая бесчисленных любовниц «царя-реформатора». Речь идет о младшей сестре Петра – царевне Наталье Алексеевне.
Ей было три года, когда скончался отец – она его не помнила. Кровавые события последующих лет так же не оставили в ее памяти особо сильных впечатлений: царевна жила в тереме под присмотром мамок, и даже матушку свою видела довольно редко.
С братцем – да, играли, пока Петруше годикам к семи не полюбились военные потехи. Наталье оставалось только наблюдать за ним со стороны, да через пару годочков заняться собственным образованием: наследственная черта – тяга к знаниям – проявилась и тут в полной мере.
Политика Наталью не интересовала совершенно. А вот история и литература – притягивали магнитом. Она самостоятельно выучила несколько языков (в том числе, английский, что тогда было большой редкостью). И в конце концов стала одной из образованнейших женщин своего времени. Только об этом мало кто знал: Наталья, в отличие от своего брата, старомосковское боярство старалась не дразнить, матушку почитала, и целые дни проводила в своем тереме.
Когда Петруша женился, Наталье было шестнадцать лет – с молодой царицей Евдокией они были ровесницами. Общего языка, естественно, не нашли: особым умом Евдокия не блистала, а мужа ревновала к сестре – бешено.
А потом умерла царица Наталья Кирилловна… Горько оплакивая мать, Наталья, тем не менее, чувствовала, что у нее появился шанс обрести свободу. И брат ее поддерживал – брал с собой в поездки в Воронеж, в Архангельск, один раз даже привез к своей «любезной Аннушке» на Кукуй…
С Аннушкой тоже не задалось – слишком уж они были разные, да и не хотела фаворитка таких серьёзных соперниц, занимавших в жизни и сердце Петра слишком много места. По-видимому, ей принадлежала идея выдать Наталью за австрийского эрцгерцога. Уже и портрет Натальи Алексеевны был отослан, и свадьба, вроде бы ладилась, но…
Но одновременно Пётр устраивал свою личную жизнь. После ссылки постылой жены Евдокии в монастырь все заботы о маленьком царевиче Алексее приняла на себя Наталья. Какое уж тут замужество! Царевича она любила нежно и трепетно, старалась, чтобы они с отцом были как можно ближе друг к другу, ограждала от слишком назойливого внимания бояр к наследнику престола, который вполне мог вернуть им любезную старину. Этого Наталья допустить не могла – она не просто разделяла взгляды брата, но и поддерживала его реформы.
Помогала, чем могла: вытаскивала боярышень из теремов на ассамблеи, лично показывала пример новой моды, затягиваясь до полуобморока в жесткий корсет, что при ее пышных формах было непросто. Даже театр организовала в Преображенском дворце, для которого сама же и писала пьесы в стихах.
Переехав вслед за братом в Петербург, Наталья и там создала общедоступный – для благородной публики - и бесплатный театр. Для него в 1714 году было построено специальное здание с партером и ложами на пересечении Воскресенского проспекта и Сергиевской улицы.
Кроме того, она основала и первую в России богадельню для содержания старых и убогих мирянок, а также финансировала постройку нескольких церквей, в том числе Вознесения Христова, а также Смоленско-Корнилиевскую церковь в Переяславле-Залесском (место, разумеется, не случайное, – ведь и поныне там хранится знаменитый ботик Петра). Любила посещать старца Зосиму и покровительствовала его Свято-Смоленской пустыни. На все это шли деньги, выделяемые братом для достойного содержания любимой сестры.
Пётр прекрасно знал об искренней и глубокой набожности сестры, знал, и куда уходят деньги, но… молчал. Как молчала и царевна, когда действия государя бывали оскорбительными для церкви. Брат и сестра действительно любили друг друга и старались с пониманием относиться к пристрастиям другого.
Нет ничего странного в том, что именно благочестивой и целомудренной Наталье Пётр доверил свою «маренбургскую полонянку» - Марту Скавронскую, будущую жену и императрицу. Наталья крестила Марту – крестным отцом был… царевич Алексей. Царевна же обучала Екатерину русскому языку и обычаям страны, горевала вместе с ней, когда ее дети умирали в младенчестве.
Весной 1711 года Пётр взял Екатерину с собой в Прутский поход. Датский посланник, бывший свидетелем тогдашних событий, так записал эту историю:
«Вечером незадолго перед своим отъездом царь позвал своих племянниц и сестру свою Наталью Алексеевну в один дом в Преображенскую слободу. Там он взял за руку и поставил перед ними свою любовницу Екатерину Алексеевну. На будущее, сказал царь, они должны считать её законною его женой и русскою царицей. Так как сейчас ввиду безотлагательной необходимости ехать в армию он обвенчаться с нею не может, то увозит её с собою, чтобы совершить это при случае в более свободное время. При этом царь дал понять, что если он умрет прежде, чем успеет жениться, то все же после его смерти они должны будут смотреть на неё как на законную его супругу. После этого все они поздравили (Екатерину Алексеевну) и поцеловали у нее руку».
Наталья Алексеевна безропотно отошла в тень – счастье Петруши было для нее превыше всего. Беспокоило ее только одно: растущее непонимание между отцом и сыном. По воспоминаниям придворного врача того времени, «великая княжна Наталия, умирая, сказала царевичу Алексею: «Пока я была жива, я удерживала брата от враждебных намерений против тебя; но теперь умираю, и время тебе самому о себе промыслить; лучше всего, при первом случае отдайся под покровительство императора».
По-видимому, она имела в виду своего несостоявшегося родственника. Наталья до последних дней сохранила к Австрии самые теплые отношения.
Умерла царевна в 1716 году, 43 лет от роду, после продолжительной болезни. Венценосный брат ее находился на ту пору в Данциге вместе с супругой, но горе его по получении известия о кончине сестры, было велико и неутешно. Усопшая была похоронена на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры.
После царевны почти не осталось нарядов и драгоценностей, зато в царское книгохранилище поступило более двухсот томов из личной библиотеки Натальи Романовой. Ее предчувствия оправдались: цесаревич Алексей вскоре упокоился рядом с ней на том же кладбище.
Пётр потерял последнего своего настоящего друга и близкого человека. Именно после этого он и стал тем самым «неистовым государем», которого уже никто не мог ни сдержать, ни убедить в чем-то. Если Наталья видела все это с небес, то наверняка думала:
«Вот сколь ни молись, сколь ни совершай паломничеств – прогневается Господь за что-нибудь на рабов своих и ничем уже этого гнева не утишить…»