Оглянуться назад. Часть вторая. Гл. 3

Людмила Волкова
                Гл.3. «НЕМЕЦКИЕ ОВЧАРКИ».

                На десять квартир нашего трехэтажного дома приходилось трое мужчин: дворник дядя Сеня без одной ноги, полуслепой наш папа-очкарик и еще один старик, Владимир Иванович.  Соответственно – только три женщины имели такую роскошь как мужчина в доме, пусть и с физическим изъяном. Правда, в домике-флигеле жил еще один мужчина зрелого возраста, Филипп Филиппович, и был вполне здоровым на вид и даже привлекательным внешне. Так что можно понять всех этих вдов со своими  детьми, которые считали нас счастливчиками, обойденными войной!
                Не в характере моих родителей было рассказывать кому-то о наших мытарствах во время оккупации. Ну кто бы им посочувствовал, если даже государство относилось к нам с подозрением!
                Первое появление во дворе мы с сестрой не забудем никогда. В какие обноски нас в тот день одели, не помню, но что наши платья были чистыми и выглажены мамой,  не сомневаюсь. Ее всегда заботило, чтобы мы выглядели прилично. На нас была первая обновка – парусиновые туфельки с перепонками. Мы уже засиделись в квартире – от страха перед неизвестностью. Любопытство победило:
                – Мы хотим гулять.
                – Только не балуйтесь, на улицу не выходите, причешитесь. Люся, следи за Лялей. Держи ее за руку.
                Получив инструкции, как себя вести на незнакомой местности, мы чинно вышли из дома, держась за руки. Я, конечно, выглядела бледно на фоне  младшей сестры, похожей на ангела  в любой обстановке. Даже под обстрелом врага.  Обстрел и начался сразу:
                – Девочки, посмотрите, кто к нам пришел!
                Света Куликова, с третьего этажа,  невысокая, крепенькая, конопатая, с голубыми крошечными глазками, веселыми и злыми одновременно, стояла во главе девчачьей команды возрастом от четырех до восьми лет.
                – Немецкие овчарки! Немецкие овчарки! Они с фашистами дружили! А ну пошли с нашего двора!
                И она засвистела, сунув пальцы в рот,  по-мальчишечьи, а ее мелкое войско нерешительно затопталось на месте.
                Как оказалось, ей, боевой и задиристой,  подчинялась вся уличная детвора. Но сейчас требовалось какое-то разъяснение понятий,  чтобы дети сообразили, чем эти две худышки провинились перед всеми. Вот они и медлили.
                – Они предатели,  в наших стреляли! – орала Светка, раскрасневшись от злости и  призывая к боевым действиям.
                Народец  заголосил нестройно:
                – Немецкие овчарки! Предатели! Стреляли в наших!
                И мы позорно бежали от опасности, держась за руки, испытывая ужасную обиду. Ни в кого мы стреляли! Это нас бомбили!
Дома мы рыдали, а  расстроенная мама вынесла решение:
                – Все, во двор больше не выходите!
                Ничего себе решение! Я ведь сразу заприметила в толпе детей двух девочек,  которые руками не размахивали и не кричали. Теперь что – и с ними не дружить?!
                Все-таки мама набралась мужества и пошла к Анне Алексеевне , Светкиной маме, выяснять отношения.
Ох, как она не любила ссориться с чужими людьми!
                Вернулась мама какая-то тихая, поникшая. Мама Светки Куликовой, Анна Алексеевна, про которую все говорили, что она работает судьей, была  там лишь секретарем. Не было у нее никакого образования! Только статус вдовы погибшего офицера.
                До войны  тетя Аня вообще была домохозяйкой. Правда, командиршей по натуре..  Но работа в суде, очевидно, повлияла и на ее психику: в свободное время   тетя Аня со своего третьего этажа, сидя у окошка веранды,  вела наблюдение за всеми передвижениями взрослых и детей по двору, оглушительно комментируя происходящее. А так как огород этой мадам нахально разлегся  даже на тропинке, ведущей к общему туалету, и кто-нибудь непременно наступал  на огуречные стебли или спотыкался о них, повода для воплей хватало:
                – Светочка, гони  этих Танкелевичей  подальше! Пусть сначала свой огород посадЮт, а потом  его и топчАт!
                Бедные  сестрички Людочка и  Нина, испуганно шарахались с тропинки, пока Светка настраивалась на расправу, сбегая вниз по крутой лестнице.
                – Светочка,  не играй с Линкой, ее мать вчера меня обозвала дурой! Гони прочь эту Линку! – кричала  ей вслед Анна Алексеевна, высмотрев очередную жертву своей бдительности.
                Это уже потом я узнала, как Анна Алексеевна голосом судьи  устроила  нашей маме допрос: что наша  семья делала  на оккупированной и почему папу не взяли в армию. Подозреваю, что мама перед нею оправдывалась...
                А  пока мы с сестричкой переживали свои первые детские проблемы,  взрослые в семье,  как говорится, бились как рыба об лед... Не на чем было спать, есть, сидеть. Спасали трофейные одеяла. После отступления немцев вокруг нашего села прямо в грязи валялись эти одеяла и другие вещи, которые сельчане собирали. И нам что-то досталось. И мы были счастливы такой находкой. А еще у нас имелся драгоценный кусок парашютного шелка – тоже трофейная добыча, привезенная из села.
                – Вот достанем швейную машинку, – мечтала мама вслух, – и пошью я вам нарядные платьица...
                Приобретали мы вещи – с миру по нитке. Тетя Лена подарила нам узенькую железную кровать, в бесхозном сарае, который стал теперь нашим, мы нашли оставленную кем-то из прежних жильцов хорошую двуспальную кровать – с шишечками на быльцах. Жена дяди Феди Асмолкова, тетя Таня, ставшая маминой подругой, притащила подушки и кое-что  из белья. Она же делилась продуктами, потому что ее муж был назначен  директором  вечерней школы и получал приличную зарплату. Так тетя Таня говорила маме, когда та стеснялась принимать ее дары.
                Я не знала, что родители уже успели побывать на месте сгоревшего дома – искали закопанные нами вещи. Увы, кто-то потрудился до  них – забрал почти все, но одна маленькая емкость с посудой осталась. В ней оказалась сахарница из прозрачного зеленого стекла, как бы окольцованная    серебряными ободками снизу доверху,  и такой же крышечкой. Мы  любили  долго глядеть в нее, пустую, потому что после этого мир вокруг казался ярко- малинового цвета.
               Эта сахарница «с секретом» жива до сих пор и в праздники выставляется Натой  на стол. Моей сестре  сейчас 84 года...
               – Мама, ты обещала поехать на ту сторону, наш дом посмотреть, – приставала я, тоскуя по дому, где было много солнца, простора, и где можно было бегать по саду, не оглядываясь на чужие окна.
               «Той  стороной» называли левый берег Днепра, где была моя родина – Воронцовка.
      – Погоди немного, вот я устроюсь на работу, тогда и поедем, в какое-нибудь воскресенье, – оттягивала мама мою драматическую встречу с обломками стен вместо дома и сгоревшим садом. Она-то предчувствовала мою реакцию...
               Все это были отговорки. Вот уже и мама устроилась на работу – секретарем в поликлинику при областной больнице имени Мечникова. Вот уже и Наточка поступила в Транспортный институт, при котором она жила все лето, пока училась на подготовительных курсах, а мы все не едем «на ту сторону» и не едем…
               Постепенно нам стало легче жить. Во-первых, мама теперь тоже получала зарплату, пусть даже крошечную. Во-вторых, Наточка по-прежнему жила в общежитии и там кормилась в столовой.  Транспортный институт, ДИИТ, был самым богатым из всех остальных, имел целый городок из общежитий и учебных корпусов, а также студенческую столовую,  где питались по талонам все работники института. Туда водила нас с Лялькой и Ната, как-то умудряясь отрывать от своей скудной стипендии еще и для нас.
               Каждый поход в Наткин институт был для нас целым событием. Ведь  между институтом и городом пролегала незастроенная степь, и надо было шагать пару  километров. А это уже приравнивалось к путешествию.
               Днепропетровский институт инженеров транспорта занимал огромную площадь. Солидные серые здания – под каждый факультет свое –  казались мне пугающе монументальными. Зато какие зеленые  улицы-аллеи пролегали между корпусами, сколько чудесных цветов на клумбах радовали глаз!    Народ здесь учился разношерстный, многие пришли прямо с войны, не закончив даже школу. Как и Ната, которая вместе с фронтовиками  сначала  училась на подготовительных курсах, а потом поступила в институт.
               Наточка быстро обросла друзьями обоего пола, и они нас с Лялей   встречали как родных. Полуголодные подружки нашей сестры готовы были поделиться последним. Мы бессовестно угощались, не подозревая, как трудно жилось этим веселым девочкам из общежития. Им, как и Нате, никто из семьи не помогал деньгами, так что приходилось жить на одну стипендию. Худющая, со впалыми щеками, бледная наша сестричка никогда не жаловалась. Ее городские подружки – тоже, и потому их мир казался нам с младшей сестрой надежным, ласковым и теплым. Никто здесь не произносил ужасных слов  – «немецкие овчарки», потому что война прошлась по судьбам каждого…
                Вчера Ната рассказала мне, как они в своей комнате встречали новогоднюю ночь 46 года: плакали каждая в своей постели – от обиды, голода, от звуков веселой музыки, что раздавалась из коридора и других комнат.  Там  праздновали Новый послевоенный год те счастливчики, у которых на столе оказалась еда. У них были силы танцевать...
                – Наплакались, а потом одновременно замолчали и стали подниматься.
                – Девочки, – сказала Людочка Евдокимова, самая бойкая из них, – хватит страдать. Пошли танцевать.
                И танцевали, еле дотянув до завтрака. Им полагалось по 100 граммов  хлеба, 20 -. масла и чай с одним кусочком рафинада.

Продолжение следует http://proza.ru/2011/02/03/1027