Жила-была одна деревенька. Ни большая, ни маленькая. Так, средненькая. Правда, жители в этой деревне считали, что они самые лучшие. И то, что они делают, делают лучше всех. Так, ведь, кто ж так не считает? Только космополит какой-нибудь безродный. А где же их в деревне то взять? Ну, разве что, проездом кто заглянет.
Жили в деревне тоже средненько. Товар кое-какой производили. И, само собой, считали его лучшим на всем нашем земном шарике. В городе так, естественно, никто и не думал. Там такого добра из разных деревень навалом. В городе и свой товар, городской, девать было некуда. А за лесом продукция деревенская экзотикой считалась. Навроде бус стеклянных или перьев птиц диковинных. Но любители иногда находились. А в городе продукцию деревенскую покупали, потому что начальник тамошний рассудил, что уж лучше за копейки матрешки да стеклышки приобретать, чем тратить рубли на прокорм всей этой, в общем-то, не очень нужной братии. В деревне те копейки были богатством несказным. Позволяли и одежонку приличную иметь (по деревенским, конечно, меркам), да и в городе в кабак заскочить, чтобы потом цельный год друг перед другом перья расправлять.
Так бы все и продолжалось. Но сменилось в городе начальство. Новое начало свои проблемки и задачки решать, а про деревенские безделушки забыло вовсе. Вот и пришла деревенька наша в некое запустение. А с ней и жители тамошние. Нет, гонору то не убавилось, скорее, наоборот. Но носки прохудились, рукава протерлись, штаны запузырились, у ботинок подошвы поотваливались. Но ходят гордо: грудь вперед, глаза гневом горят, друг на друга покрикивают. Да еще с водочки перешли на самогон, в магазине просили отрезать кусочек поменьше, ссылаясь на диету. А многие в бога начали верить. Правда, только из-за того, чтобы пост соблюдать. Денег то на мясо все равно часто не бывало. А как деньги появятся, то бог может и подождать немножко. Кушать уж больно хотелось. Но в целом люди не смирились со своей участью. Они регулярно устраивали общие собрания, на коих они с удовлетворением отмечали, что по производству матрешек они значительно опережают Африку и Южную Америку. Вторым вопросом неизменно обсуждали наиважнейшую для них проблему: какой рукой лучше просить милостыню и как при этом держать ладошку. А в конце со всей страстью убеждали друг друга в том, что мир несовершенен, ибо еще не понял всей ценности их деревенских творений. Вот такие несгибаемые и принципиальные люди жили в деревне.
Так вот. От того, что кушать хотелось, решили деревенские себе нового старосту выбрать. Старый то уж совсем ничего сделать не мог. Он, правда, и раньше ничего не делал. Так, для виду ходил по деревне. Зато в очках и всегда при галстуке. Он и подворовывал только по маленькой. И не потому, что не хотел (этого то он очень даже хотел), а потому, что не умел даже этого. Не говоря уж об остальном. Старосту этого с детства прозвали «копеичка». За любовь к мелким монеткам. Крупных то у него никогда не было, хотя и очень хотелось. Что, ведь, подлец устраивал. Получит денежки казенные на банкет какой-нибудь, купит вина дешевого, перельет в графины хрустальные и на стол выставит. А на сэкономленное уже только себе винца прикупит. А потом его прозвали «отец». И не потому, что всем родным был. А потому, что со всех алиментов требовал, еды и выпивки халявной. А уж как парады любил! За то, что после них за столом богатым посидеть бесплатно можно было, да со стола этого чего-нибудь домой притырить.
Жил на окраине той деревни один мужик. Вроде как в деревне живет, а, вроде как, и сам по себе. И поскольку он жил отдельно, то и хозяйство у него было крепкое. Потому что свое, от деревенских побрякушек независящее. Вот и жил мужик припеваючи. Конечно, не так, как в городе, но и с деревенскими не сравнить. Вот и решили сельчане, сильно оголодав, этого мужика старостой выбрать. Авось чего и получится.
Все честь по чести сделали. Сход собрали, руки поподнимали, в ладошки похлопали. Мужик отказываться не стал. Не очень умный он тогда был, однако. Только мудрости начал набираться в те смутные времена. Потому и согласился. Дурак, короче. Но на радостях начал народ кормить-поить. На свои, естественно, кровные. А аппетит к тому времени у деревенских ух как нагулялся. Едят за обе щеки, пьют в три горла, за пазуху, пока прожевывают, еще тырить успевают. Сала больше всех ели верующие, водки немеренно пили непьюшие, домой сверх всякой меры тащили немощные. Говорить то неловко как-то было, поэтому мужику глазами одобрение, верность и благодарность выказывали. Правда, иногда, в перерывах между куском мяса и стаканом водки, некоторые высказывались в том смысле, что и мясцо могло бы быть пожирнее, и кусок побольше, и водочка покрепче. Но это так, от переедания.
Иногда мужик предлагал людям какую-нибудь глупость. Ну, например, подмести у себя в деревне. Или сотворить чего-нибудь сообща, чтобы, дескать, деньжат подзаработать. На общие нужды. На что жители отвечали в том смысле, что им это не к лицу, не их это дело. А их благородное дело – бирюльки разные из дерева вырезать или баклуши бить. В переносном или, на самый уж худший случай, в прямом смысле. А насчет подмести… Так кто у нас слуга народа? То-то!
Так как-то все и продолжалось. Но начало мужику это все понемножку надоедать. Работаешь-работаешь, трудишься на благо нетрудового народа, а отдачи то никакой. Ни жалованья, ни медалей, ничего. Одно только «да». В смысле «ДАй!» и «Давай-ДАвай!». И свое дело за неимением времени мужик забросил. Жизнь как-то не улучшалась. И нашел мужик против этого средство верное, проверенное. И находилось это средство на дне стакана. Что делать. Так уж у нас деревня устроена. Но дело общее староста пока тянул. Последние свои денежки в него вкладывал. И остатки души. А радости не было.
А, надо вам сказать, был в той деревне Дом культуры недостроенный. Эх, достроить бы, так и тяжелые времена пережить можно было бы. Пойдет наш староста в одну дверь кирпича просить, так следом за ним «копеичка» шмыгнет. Нашептывает кирпичеобладателям, что мужик для себя просит. Под видом, дескать, общественного блага. Ему, конечно, не верили. Но кирпича на всякий случай не давали. Договорится мужик насчет дерева-шифера, так следом «бывший» змеей просочится, яду накапает – результат понятен. Ну и никак поэтому достроить не получалось. А раз не получалось, надо жалобы на старосту написать. А еще лучше в тюрьму посадить. На всякий случай и для верности. В смысле, для верности общему делу. Ну и написали. Дело то для той деревни нехитрое. Там все друг на друга жалобы писали. Напишут, а потом ну целоваться и водку вместе пить. Для конспирации, что ли? Хотя и так все знали: кто, куда, на кого и за что телегу накалякал. Результатов, правда, никто не ждал. Просто не могли они гадостей друг на друга не писать. В крови это, может, у них?
Нет, в целом то народ был неплохой. Если каждый по отдельности. Правда, каждый со своими тараканами. Вот, например, дружок нашего мужика. Нормальный, вроде человек, а ходит всю жизнь на цыпочках и говорит исключительно шепотом. Даже дома. На всякий случай. Или другой. Дядька с потрясающим глазомером! Что в деле деревенском незаменимое качество. Но вот ума не было. Вообще. То есть, совсем. И молол потому тот дядька всю свою жизнь только чушь несусветную. Ни одного слова толкового вымолвить не мог. Или вот талантливый мастеровой по кличке «мальчик». Хороший был мужичок. Но был женат на персидской княжне. И отсюда были все его беды. Может, и хотел он ее утопить, как в песне Стенька Разин. Но, видимо, сил да решимости мужской уже не осталось. А, уж, какой был интересный персонаж пришлый резчик по дереву! Во многих деревнях встречали его с распростертыми объятиями. Резал он кукол добрых и светлых. Но, скорее всего, резал он кукол, потому что резать людей хотел. Уж до чего злой был. Потому и выгоняли его отовсюду. Всех перессорит, грязью обольет, на всех анонимки напишет. И спорили о нем только в одном: ненавидит ли он все человечество или всего лишь половину? Побеждала, как правило, первая точка зрения. Был там еще один мудрый дед. Все понимал, но делать уже ничего не хотел. Да и не мог. Только бороду пощипывал. Так ведь, он не Хоттабыч какой-нибудь, чтобы все зараз поменять.
Да, разные были в той деревне людишки. Просто, по-моему, когда бог их создавал, его отвлекли. К телефону, там, позвали или обедать. Ну не успел он их сотворить так, как положено. Так, ведь, кто не без греха?
Но это так, к слову. А дело то дальше катилось. Долго ли, коротко, но продали тот «недострой». Старосте и угрожали, и подкупали его, чтобы оттяпать сей лакомый кусочек. Даже по башке кувалдой обещали дать. Но мужик упертый оказался. Не сдался. И только по просьбе властей продал остатки старинного (к тому времени) сооружения. А деньги в кубышку спрятал. А народец деревенский визжать начал: «Раздай выручку да раздай!». Причем каждый требовал себе больше, чем другим. За особые, так сказать, заслуги. А поскольку деньги не раздавались, то опять нацарапали сельчане письмена во всевозможные инстанции с обвинениями старосты во всех смертных грехах. Он, дескать, и такой, и сякой. А еще по утрам живых младенцев кушать обожает. А с нами, подлец и негодяй, не делится.
И приехал из города начальник. По званию – генерал, по уму – ефрейтор, по воровству, хитрости и стяжательству – ну самый настоящий генералиссимус. Карманы оттопырены, ладошки лодочкой держит. Родину любит – мочи нет! Правда, только за то, что у нее украсть можно. Он быстро и внятно объяснил простофиле старосте, что тот ему платить должен уже только за то, что «мы – городские, а вы – деревенские». А ежели он, собака паршивая, платить начальству не желает, то тогда, будьте любезны, в тюрьму! На плаху! Чтобы другим неповадно было. И ничего личного, говорит. Ну, прям как Понтий Пилат Христу. И все дружно начали кричать: «Держи вора!». Известно, кто громче всех это кричит. Но еще громче орут те, кто только хочет или собирается украсть. В общем, истерика, крики, сопли. А что? В деревне завсегда недостаток ума ими компенсировали.
Ну да ладно. Дело, как обычно, кончилось ничем. Гора даже мышь не родила. Начальничек в город не солоно хлебавши укатил. Другие деревеньки, значит, доить. Сельчане все деньги, вестимо, просрали. А мужика под крики и улюлюканье с позором выгнали. Но в тюрьму так и не закатали, хотя очень старались. Не за что было! Нервишек, правда, попортили изрядно. Ну, так с кем этого у нас в сельской местности не бывает. Считайте, что еще повезло тому мужику.
А в деревне все пошло привычным уже чередом. Кто помладше – разъехались в поисках лучшей доли, кто постарше – еще старее стали. Некоторые поумирали. Хотя, правда, поумирали они все еще раньше. Так что ходят они теперь всегда с согнутой спиной и на коленях. Это для удобства, значит. Чтоб каждый раз перед каким-нибудь барином не становиться в нужную для попрошайничества позу. Силы то, ведь, уже не те, что раньше. Да и случайно подать могут. А ремесло они свое забыли. Да, правду сказать, и новые ремесла на свете появились. И занялись ими уже люди новые, помоложе да понаглее.
А мужик… А что мужик? Вернулся домой, бросил пить, за ум взялся. Но не так, как другие – обхватив головенку ручками, наморщив лоб и почесывая затылок. Увлекся чтением. И овладел новыми и необыкновенными знаниями и умениями. И не было ему в тех знаниях и умениях равных. Поседел, конечно, полысел. Зато мудрым стал. А, вроде, и не старый еще. Может, она – мудрость то, только так и дается? А? Не знаю, не знаю… Это к звездам надо через тернии. А к себе?