Мой Тибет

Посвещается всем тем, кто там никогда не окажется,
но так же и тем, кто дерзнет после прочтения...

Человек начинает следовать своей судьбе,
лишь будучи доведенным до полного отчаяния.

   В последнюю неделю пожаров в Москве я почти не могла дышать. Было страшно. Казалось, мир превратился в один огромный курящийся кальян, а все люди и я оказались внутри колбы. День и ночь меня преследовала одна мысль: надо бежать, не важно, куда. Надо бежать, надо спасаться.
   Давным-давно, в своих мечтах, я убегала в одно вечное место удивительной красоты, где пряталась, когда реальный мир преподносил боль разочарования или очередной приступ астмы или аллергии. Там всегда светило солнце, чистый воздух искрился, а на склонах вершин паслись диковенные животные. Я верила, что в той далекой, загадочной стране живут люди, способные вылечить все мои болезни и сделать меня нормальным здоровым человеком. Мне очень хотелось попасть туда, но жизнь таких шансов не давала. С начала мне было всего 11, и я отговаривала себя, ссылаясь на возраст, позже, в 16  – на плохое знание языка, в 19 – на отсутствие самостоятельности… Через три года я заставила себя поверить, что не доберусь до заветной страны никогда, что это – ничто иное как простая детская глупость.
   Но, оказывается, мечта продолжает жить в человеке, даже если он совсем забыл и бросил надежду на ее исполнение. Она будто переходит в состояние анабиоза, но не умирает никогда. И, в нужный момент, отзываясь эхом в сердце, спасает  того, кто создал ее когда-то. Только нужно быть смелой. И я была.
   Своей семье я солгала: сказала, что улетаю в Турцию на две недели, но выбора не было (мама не пережила, если бы узнала). До последнего момента я не могла поверить, что через 16 часов окажусь в мире, о котором столько слышала, к которому так желала прикоснуться, которого никогда не знала. Самолет оторвался от земли, обещая отнести меня в мой Рай на своих стальных крыльях. После 16 часов дороги, и стыковки рейса в Абу-даби мне трудно было осознавать, где я и что со мной: я просто молила Бога защитить меня от всевозможного зла, так как сделать это самостоятельно уже была не в силах. Оставалось 1,5 часа до посадки. Рядом со мной сидел буддистский монах, с которым я познакомилась в аэропорту. Я обещала, что непременно посещу его монастырь, когда мы будем в Непале, и, в конце концов,  сдержала слово. 
  Как и все, я смотрела в иллюминатор и восхищалась красотой кучевых облаков на фоне синего-синего неба. В полу дреме я представляла себе, как по этим самым облакам скачут табуны свободных как ветер диких Пегасов, взгрустнув о том, что я всего лишь в этом мире и ничего удивительного среди облаков, на высоте пяти тысяч метров мне увидеть не придется. Как же я ошибалась…
   На секунду я отвела взгляд от иллюминатора, для разговора со стюардессой,  а, переведя его обратно, увидела то, что пролило какой-то благодатный свет в мою душу. Окутанные облаками, передо мной появились белоснежные сияющие клыки Гималаев.
   Рай нашей души всегда отличается от реальной действительности, но в этот раз, мои фантазии и явь соединились в одну точку, став единым. Я продолжала смотреть, не веря, что пейзаж у меня перед глазами – существующая часть нашего, материального мира, к которому мы все привыкли. Как вспышка света, чего-то вечного и величественного влилась в мой разум. Чувство одиночества навсегда оставило мою душу, уступив место гармонии и радости. Так и есть, я больше никогда не испытаю чувства одиночества, потому что знаю, что они, эти горы – просто есть. Есть в моей памяти, и на самом деле. Так встретил меня мой Тибет…







Катманду
   Выйдя из здания аэропорта в поисках трансфера, мне показалось, что я попала в самый центр Самсары, а, может быть, даже в один из буддистских адов. Полицейский возле дороги что-то кричал на местном языке и бил палкой галдящее население, представители которого, почему-то, все время норовили выскочить на проезжую часть, таксисты дергали меня за руки, предлагая свои услуги, я же отчаянно искала взглядом заветную табличку с моей фамилией и кого-нибудь, кто, хотя бы приблизительно, говорил на английском или (о, чудо!) на французском.
   После двадцати минут поисков моего гида, я уже была готова ехать куда угодно – лишь бы по-дальше от этого ужасного места, где каждый воспринимал меня как представителя расы Нави, (с моим 1.80 и местным среднестатистическим ростом 1.60 это было не удивительно). Наконец, я достала свой электронный билет, копию которого чудом не выбросила, и показала таксисту адрес.
   Из окна машины, под национальную музыку, было очень интересно наблюдать за жизнью и бытом этих странных людей. Первое, что мне бросилось в глаза – ширина дороги. Думаю, сравнение ее с одной из 6 полос МКАД-а было бы очень лестным. Каким-то чудом люди разъезжались на ней и даже умудрялись обгонять вяло едущие скутеры и рикши, коих в этом городе было предостаточно. Вся эта уличная возня сопровождалась бесконечными гудками и выкриками. Создавалось такое ощущение, будто каждый считал своим долгом, так или иначе, поучаствовать во всем этом гаме, используя все доступные средства, словно получая от этого какое-то специфическое удовольствие. Второй вещью, удивившей меня, была грязь. Повсюду. Люди ходили по земле в одних шлепанцах, перемешивая ногами глину, ботву, бумажные пакеты и выливаемые прямо на улицу потоки помоев в какую-то единую, серую, но не однородную массу. При мысли о том, что придется, рано или поздно пройти по этой грешной земле, я почувствовала тоску, а, с осознанием того, что делать это надо будет на протяжении двух недель, у меня начала медленно развиваться апатия. Я задумчиво смотрела на эти грязевые скопления и все пыталась вообразить, сколько же видов чумы, еще не известных человечеству, в них обитает…  Однако, не смотря на те условия, в которых по воле судьбы существовали местные жители, в глаза бросались их невероятно искренние, радушные улыбки, белоснежные зубы и наивные детские взгляды, полные неподдельного любопытства, взгляды, которых я не встречала на улицах Москвы или Лондона – и это было третье, что меня поразило.
   Приехав в отель, я обнаружила, что и гостеприимство в Непале ничем не уступает арабскому или турецкому – партье поблагодарил меня за приезд, предложил мне чай с тостами, за которым расспросил о трудностях дороги и проводил в номер. Из окна передо мной открылся вид шумного Тамеля (так называемого, туристического центра Катманду): узкие улочки, рикши и кричащие торговцы-зазывалы, бары, рестораны и доверчивые белокожие туристы со всех концов земли. Это место было окутано какой-то невероятно веселой живой энергетикой, так что мне тоже захотелось выйти на улицу и пойти изучать новый мир широко открытыми глазами. Но, не обнаружив сил на то, что бы это сделать, я перевела взгляд на расположившийся вдалеке храмовый комплекс, решив начать с его посещения завтрашний день. Отойдя от окна, я приняла душ и, упав на кровать, впала в забытье.
   Среди ночи мне приснился сон, причину которого я до конца не поняла. Мой номер находился на третьем этаже, но во сне он оказался на первом, я как будто подошла к окну и увидела поляну, а из тумана ко мне приближалась девушка с опущенными на лицо темными волосами в грязной майке и коротких шортах. Она подошла вплотную к окну и остановилась напротив.  Я поняла, что она – мертвая, и что это – я. От страха я попыталась закричать и проснулась. Возможно, это  приснилось из-за невероятно сильной влажности, которой мне никогда не доводилось чувствовать раньше – было жарко и тяжело дышать, от чего у меня начался легкий приступ астмы. Но ингалятором я не воспользовалась, решив, почему-то сделать это завтра, а просто скинула с себя одеяло и длинную хлопковую футболку, открыла окно и заснула, в объятиях теплого горного дождя.
   На следующее утро, я проснулась и поняла, что астма куда-то исчезла и дышать мне больше не тяжело. В окно падали яркие лучи горного солнца, что, от части, напомнило мне Эльбрус. Кругом летали птицы и доносились звуки народной музыки, а легкий ветер приносил с собой незнакомые запахи пряностей. Жизнь в Катманду кипела, и я почувствовала, что теперь вполне готова окунуться в самый, что ни на есть, настоящий поток вечной, пестрой Самсары, о котором столько говорил великий Будда и которого я, честно говоря, немного боялась.
   Крупнейший чортен Свамбу поражал своей монументальностью и, в то же время, неповторимой изысканностью. Как мне объяснил местный монах, это был самый древний чортен во всем Непале. Множество людей днем и ночью приходили туда, что бы прочитать молитвы, они двигались вокруг него по часовой стрелке, то и дело крутя молитвенные барабаны и читая мантры.    Женщины были одеты в пестрые, всех цветов сари или простые джинсы и футболки, их волосы были заплетены в длинные косы, а глаза подведены чем-то вроде сурьмы. На руках они носили бесчисленные украшения, а мужчины одевались в национальную тибетскую одежду, состоящую из брюк и длинной светлой сорочки. Так же среди всего этого множества встречались небольшие группы монахов, говорящих по сотовым, зеваки-европейцы и нищие-попрошайки.
   Существовала легенда, о том, что вся долина Катманду была раньше огромным горным озером, в котором жили Наги (гигантские драконы-ящеры, хранители мудрости подземного мира и враги людей). Великий учитель религии Бон – Шенраб Мивоче осмелился спуститься в это подземное царство, что бы научиться тайнам мироздания и религиозным практикам у Нагараджи – короля Нагов. Из этого же озера он вернулся к людям, получив в подарок от Нагараджи книгу - писание священного текста, которая по легенде до сих пор хранится внутри этого чортена и является объектом поклонения как представителей религии бон, буддистов, так и индуистов.
   Возможно, мои слова могут оскорбить кого-то из представителей выше указанных конфессий, но при посещении этого места я не чувствовала никакой особой энергетики, которой, говорят, пропитан весь Тибет. Это просто место, окруженное со всех сторон мелкими лавчонками и бесчисленными школами танкх. Хотя, кто знает, вполне вероятно, что ощутить что-то мне просто помешала толпа…   
   Я больше обратила внимание на количество голубей на площади, в какой-то момент мне показалось, что я вовсе не в Катманду, а в Венеции, в центре площади Святого Марка – так же как и там, покормить птиц находилось большое количество желающих.
   Вечером пошел дождь, он застал меня посреди Тамеля, где я долго бродила среди баров и кафе, выбирая, в какой бы из них заглянуть. Все они находились в довольно ветхих постройках, на которые, по началу, я не обращала никакого внимания. Местная еда вызывала у меня большое подозрение, а потому я отправилась в кальянную, где не могло продаваться ничего, кроме halal food. Не будучи большим любителем кашерного мяса, я все же отдала предпочтение именно ему, надеясь, что в обескровленном мясе меньше вероятности возникновения различных инфекций.
   Кафе отличалось наличием на террасе большого количества местной растительности, так что я сидела под навесом и курила кальян окруженная растущими в кадках чайными розами, а внизу светились яркие неоновые вывески магазинчиков, обменных пунктов и дискотек, освещая ночное небо шумного веселого Катманду. На низком столике стояла горящая свеча, я любовалась танцующим пламенем, напоминавшим своими движениями, бедра женщины, плавно покачивающиеся в танце живота. Мои глаза отдыхали от искусственного раздражающего электрического света, а нос чувствовал клубы выдыхаемого сладкого ванильного дыма.
   Поужинав, я решила отправиться домой. Выйдя из кафе, мой взгляд случайно упал на одну из дверей противоположного дома. Она была темной и казалась очень старой. Подойдя ближе, я с удивлением заметила, что данной конструкции могло быть несколько веков. Резные наличники на окнах с национальными орнаментами…массивные, толстые стены – таких домов должно было быть тысячи в Катманду, и в них до сих пор торгуют сувенирами, пишут тханки, играют музыку и просто живут люди. Надо сказать, что из-за сложности возведения фундамента в этой горной стране, местные жители предпочитали строить дома из трех – четырех этажей, но небольшой площади, украшая внешние стороны стен различными рисунками или символами. Если в доме жили индуисты – в качестве символа изображался бог Кришна, Шива или Вишну, если буддисты – знак Ом, бог Маньчжушри, Будда или мантры на тибетском, если мусульмане – ничего. Такие выводы я сделала, прогуляв по Катманду часа полтора, а потом вновь пошел дождь. И я вынуждена была вернуться - рикша быстро довез меня до моего отеля, где я закончила свой первый день в этой совершенно новой и такой манящей меня стране.


***
   На следующее утро меня разбудил охранник отеля. Узнав от управляющего  о целях моего визита, он посчитал своим долгом поднять меня затемно, что бы я могла в полной мере насладиться ритуальными песнопениями и церемонией воздаяния божествам в маленьком индуистском храме неподалеку от отеля. Наученная отдавать дань традициям других народов и уважать стремления их представителей помочь иностранному гостю в удовлетворении его потребностей, я, конечно, вышла на улицу и пошла на службу в указанный храм, досматривая полузакрытыми глазами утренний сон.
   К моему удивлению, там уже было довольно много народу, в том числе – детей. Из-за нехватки места все капашились, но никто никого не толкал, а молодые мужчины уступали место старикам и женщинам с детьми.
   Пристроившись в углу, я стала наблюдать за тем, как небольшое изваяние Шивы в центре храма обмазывали какой-то красной краской, вешали на него гирлянды из живых цветов, в основном – бархатцев, наливали воду в чаши и поджигали масляные свечи. Чуть позже, седой длиннобородый мужчина, одетый в оранжевую тогу, начал читать какие-то молитвы на непальском, перебирая длинные четки. Это напомнило мне буддистский ритуал ганапуджи, на котором я ни раз присутствовала в качестве стороннего наблюдателя, будучи еще в России. Однако, ведущий церемонию человек носил красное пятно между бровей, а на голове его был чурбан. Все внимательно слушали его, а потом, по окончании службы, каждый проходил мимо колокола и ударял в него. Больше всего в этом усердствовали дети – они звонили дольше и сильнее остальных, а я, глядя на них все думала, кой черт дернул меня сесть рядом с объектом их развлечений…
   Однако, после этого, сон как рукой сняло, и, задумавшись о том, как провести день, мне в голову пришла мысль отправиться на окраину Катманду – в храмовый комплекс Сваямбунатх. Эти древние вековые сооружения находились к Востоку от Катманду, что бы добраться туда, было необходимо переехать узкий-узкий мост, не внушавший мне, ровным счетом, никакого доверия. Вопреки моим ожиданиям, джип не только не свалился в реку, но даже не был поцарапан о поручни. Выйдя из машины, я увидела гигантские зеленые деревья, с ветвей которых кое-где свисал длинный мох. Солнце уже достаточно освещало долину, что бы я могла четко разглядеть огромную лестницу, ведущую вверх, к храмам.
   Вокруг бродило множество бездомных собак, то и дело прерывавших кучи мусора. Женщины, сидевшие на картонках, прямо на земле, продавали всем желающим цветочные гирлянды и какие-то цветные порошки, видимо, для подаяний божествам и прочих ритуалов. Сверху доносились звуки какой-то странной, очевидно, национальной музыки и, привлекаемая ими, я начала свой путь наверх.
   Было немного тяжело подниматься по скользким ступенькам, кое - где поросшим мхом, холодными мышцами, но скоро это ощущение прошло. Я подняла голову, что бы не сводить глаз с заданной цели, и поняла, что придется подняться в гору метров на триста. Рядом со мной шли другие люди, многие из которых были пожилыми или инвалидами, но двигались на равнее со всеми, без чьей-либо помощи. Через некоторое время, я  остановилась, что бы отдышаться.
  Стоя спиной к деревьям, я почувствовала, как за мной кто-то наблюдает. Обернувшись, я встретилась взглядом с обезьяной. Она смотрела на меня, сидя на ветке, пытаясь приметить что-нибудь съедобное или просто ей интересное у меня в руках или карманах. Я тогда и сама была не против заиметь у себя что-нибудь съедобное, но, к сожалению, у меня ничего не было. Убедившись в этом каким-то дистанционным способом, обезьяна кинула на меня презренный взгляд и ускакала в гущу деревьев. Усмехнувшись ей вслед, я продолжила подниматься по лестнице.
    Сквозь кроны деревьев пробивались золотые нити рассвета, а легкий влажный ветер придавал этому утру какую-то особенную стать перемен. Добравшись, наконец, до последней ступени, я очутилась возле гигантской золотой ваджры. Каждый из поднявшихся прикасался к ней и читал что-то шепотом (полагаю, это было всем известное “Om – ma - ni –pad - me - hum”). Я тоже прикоснулась, но мантру читать не стала – мне чуждо убеждение о том, что если прочесть ее тридцать или сто тысяч раз, душа очистится и карма облегчится. Я всегда верила в то, что человек  может стать добрее, умнее, мудрее, просто лучше, только если будет всецело посвещять себя размышлению о том, зачем и ради чего он совершает то или иное действие, поступок…
   На территории Сваямбунатха находилась смотровая площадка, с которой можно было видеть весь Катманду и даже аэропорт Трибхуван. Однако, использовалась она совсем не по назначению – местные жители приходили сюда тренироваться, делать зарядку и заниматься йогой. Как мне объяснил кто-то из местного населения, в сознании каждого человека, живущего в Непале, существует четкая уверенность в том, что от состояния физического тела зависит состояние тела астрального (там в это верят даже мусульмане).
   Чуть выше, внутри храмов, проходили служения и церемонии. Именно оттуда и доносилась привлекавшая меня музыка, столь необыкновенная для европейского уха.
   Пройдя по вычищенной каменной мостовой, я вошла внутрь одного из буддистских храмов. Толпа народа двигалась в заданном направлении и крутила молитвенные барабанчики, какие-то были крупнее, какие-то – меньше. В центре зала возвышалась совершенно невероятных, огромных размеров статуя Будды Шакьямуни. Прихожане приносили в качестве подаяния белые шелковые шарфы, из – за чего нижняя часть изваяния буквально утопала в них. И опять, у всех на глазах я видела все те же совершенно искренние чистые улыбки.
   Будда сказал когда-то, что жизнь есть страдание и смысл существования каждого живого существа вырваться из нее, во что бы то ни стало. Глядя на этих счастливых и добродушных людей, я усомнилась в справедливости его суждений, и сейчас сомневаюсь, но тогда, лишь подумав об этом, местная жизнь показала мне совершенно иную свою сторону.
  Выйдя из храма, я наткнулась на лающих, довольно больших, собак – дрались две своры. Пара вожаков вцепились друг другу в загривки. Перебирая лапами, они упали и, на несколько секунд, превратились в один живой рычащий клубок. Местные жители не обращали никакого внимания – для них это было обычным делом. Я же, стояла как вкопанная и наблюдала.
  Стая победившего вожака прогнала другую, скаля зубы, рыча, ощетинив шерсть. Честно говоря, эти собаки больше напоминали волков, нежели лучших друзей человека. Немного испугавшись, я отошла по-дальше и побрела куда-то вместе с толпой, слегка опустив голову. Будучи несколько обескуражена увиденным, я шла и ни о чем не думала, словно мозг включил автопилот. Не знаю, сколько я так двигалась, но, вдруг, совершенно неожиданно и, в то же время, спокойно и плавно, из верениц спешащих человеческих ног показалась маленькая грязная собака. Было видно, что она больна чем-то вроде полиомилита, так как все четыре ее лапы были кривыми, отчего она не могла быстро бегать. Шерсть ее торчла клоками, кое-где проступали следы кровоточивших ран. Ее очень серьезно покусали, возможно, это был кто-то из только что увиденных мною уличных шакалов. Было очевидным, что у нее не было какой-то определенной цели. Она повернулась ко мне правым боком, и я увидела часть трахеи, торчащей наружу из разодранного горла.
   Думаю, не будет преувеличением сказать, что от того зрелища мне впервые в жизни захотелось закричать и упасть в обморок, ноги начали подкашиваться, а сознание стало мутнеть сильнее и сильнее, голова закружилась, но, каким-то образом, я устояла.
   Собака бросила на меня беглый безразличный взгляд. Уловив его, я заметила, что там было все – взгляд человека, обреченного человека, не сдавшегося, а просто смирившегося. Она искала себе тихое место, где ее никто не побеспокоит. Пройдя немного вперед, она забилась в углубление под одним из древних чортенов храмовой площади, свернувшись клубком. Я очнулась и заметила, что рядом, все так же, сновали живые люди в пестрых одеждах, занятые своими повседневными радостями и заботами, а солнце уже освещало дневным сиянием всю зеленую долину и вершины храмов Сваямбунатха. Необычным было то, что собака будто понимала, что умирает. Из последних сил она взглянула на небо, а потом, медленно опустила голову и сомкнула усталые от самой жизни глаза. Это был момент, когда я видела Самсару, как живут и умирают в ней, на фоне чарующей красоты природы, словно, служащей дорогими декорациями вечному жестокому, и, в то же время, суетному действу.
  Постаравшись как можно быстрее удалиться из того места, я прошла по узкой тропинке и попала в строящийся буддистский монастырь. Усевшись на маленькую зеленую скамейку, я уставилась на  растянутые между стволами деревьев молитвенные флажки (тибетцы верят, что играя с ними, ветер уносит молитвы ввысь к богам), временами переводя взгляд на стайку верещавших неподалеку обезьян. 
   Представляя маленького принца Гаутаму, впервые увидевшего старость, болезнь и смерть, я прониклась к нему искренней жалостью. Ведь даже видя ранее смерть и все прочие неприятности жизни, я не смогла пропустить мимо эту собаку – она осталась у меня в памяти навсегда. Надо только понять, какой же шок испытал двадцатилетний ребенок, впервые увидевший все это, если у меня прокатились слезы при виде всего лишь маленького обреченного животного…
   После этого пережитого мной момента, я почувствовала, что увидела то самое важное, единственно важное, возможно, что хранил для меня людный Катманду – тайну и парадокс жизни и смерти, во всей их спонтанности, непредсказуемости, а, временами, нелепости. В этот день я зашла в экскурсионное бюро и заказала себе поездку в бывшую столицу Непала. 

   Вернувшись в Катманду, я растерянно бродила по Тамелю - лавки торговцев не привлекали меня, а о жиже под ногами, и о том, что я могу пройти по чему – ни будь, что еще несколько секунд назад шевелилось, старалась вообще не думать.
   Вечером в отеле произошел перебой с электричеством. Я спустилась в холл попросить у партье свечу и выяснить, когда подача возобновится. Он ответил, что свет снова включат часа через два, и предложил мне заварить чай из еще не остывшего кипятка. В горах он остывает гораздо быстрее, чем на равнине, поэтому, не долго думая, я согласилась.
   Партье зажег свечу и подал мне чай. Это был мужчина лет сорока. Раньше он работал гидом и водил туристов в горы. Мы долго разговаривали на разные темы, но его неожиданный ответ на один из моих вопросов показался мне той единственной причиной, ради которой Бог затеял наш с ним разговор. На мое предположение о том, что местные люди так часто улыбаются для того, что бы жизнь казалась легче, он ответил: Да, ты видишь – мы очень бедны. Лишь у малой толики моего народа есть деньги на сносную жизнь, но все мы счастливы потому, что ценим и любим всем существом единственную драгоценность, что у нас есть и пока она у нас есть – наших близких, нашу семью.
   Свет включился, и я, попрощавшись, отправилась к себе. Засыпая, я размышляла: может, нам стоит кое – чему поучиться у необразованного, наивного, немногочисленного, но самобытного народа. Может, стоит вспомнить, переняв его память об истинной и вечной ценности всех времен и эпох – семье и близких? Они живут в биологическом аду, где прививка от холеры считается прерогативой богачей и избранных, но эти люди не утеряли свойства давать тепло и поддержку друг другу всегда, когда это необходимо.
   Завтра сулило мне новые впечатления и новые переживания. Я не знала, каким оно будет, но очень радовалась тому, что каждый новый день в этой стране, был таким ярким и совершенно непохожим на предыдущий.
   Так я попрощалась с Катманду.


Бхактапур
   Что бы добраться в древний город, насчитывающий многовековую историю, мне пришлось проехать на машине дорогами местного сообщения. Шестьдесят километров грунтовки, скорость – двадцать километров в час, пыль до небес, оживленное движение автотранспорта, пешеходов, коров и военной бронетехники. Никогда не была так счастлива от осознания того, что еду в отдельной просторной машине с кондиционером.
   Приблизительно за десять километров до Бхактапура дорога начала превращаться в горный серпантин, пролегавший среди очень красивых тенистых деревьев, плотно обвитых цветущими лианами. Там тоже повсюду встречались обезьяны и собаки, а вот местные жители уже меньше походили на население Катманду, как по одеждам, так и по поведению. Отличались одеждой, в основном, женщины  - они носили длинные плотные юбки и цветные плетеные фартуки,  заплетали свои шикарные, черные как смоль, волнистые волосы в косы, а мужчины – поведением, они были более спокойны и степенны, в отличие от тех, что жили в Катманду.
   Бхактапур – тихий городок с величественной, именно царской архитектурой, аккуратными узкими улочками, бесконечным множеством магазинчиков  и заведениями с вывесками “Thanka Scool”, нищими и внушительным количеством полицейских. Прибыв на место, я вышла из машины (въезд в древний город иностранцам на авто был категорически запрещен), и отправилась к главным воротам, напоминавшим что-то типа огромной белоснежной арки с охраной по обе ее стороны. Бхактапурцы привыкли, что туристы – европейцы ходят по этим древним улицам каждый день, и поэтому не так удивлялись, увидев меня в своих краях. Подойдя к окошку пропускного пункта, я прочитала, что данный архитектурный комплекс находится под защитой ЮНЕСКО, и что вход на его территорию – платный, четырнадцать долларов – сумасшедшие для Непала деньги. Я заплатила. Мне выдали от руки написанный чек и какую-то  замасленную брошюрку на память.
   Пройдя сквозь арку, моим глазам представился захватывающий вид – голубое-голубое небо, сады из цветущих бело-розовых кустарников, которые, кстати, растут в Египте и Турции, за оградами высоких стен, за несколько веков идеально сохранившаяся каменная мостовая. Ни дождь, ни ветер, ни круглогодично палящее солнце, ни перепады температур не смогли сломить древние каменные кладки, металлические и, что странно, деревянные резные конструкции. Как же все-таки раньше строили…где они сейчас, эти мастера и эти материалы.
   По площади ходило много туристов, но, все равно, их было куда меньше, чем народу на Сваямбунатхе. Они много фотографировали и ели, в общем - то, вели себя как в любом другом месте, не ощущая ни его прошлого, ни его смысла. Я никогда не была туристом, мне они никогда не нравились, а потому, я всегда позиционировала себя как странник или путешественник. Разница между этими понятиями не велика – только вопрос отношения. Просто, будучи путешественником, ты видишь больше.
   Пройдя немного вперед по площади, я увидела индуистский храм из серого резного камня. Окруженный с четырех сторон примыкавшими к нему небольшими лестницами, его охраняли статуи типа китайских львов. Присев на ступеньки, я почувствовала, как солнце нагрело их. Этим камням может быть тысяча лет, и ни один из них не треснул и даже нигде не откололся кусочек. Какой же они должны были быть твердости, эти камни...
   Рядом с храмом располагался довольно объемный резервуар, со всех сторон облицованный белыми каменными плитами. По центру имелся ступенчатый спуск. Внутри было немного воды, кругом росла тина, а из середины каждой стены торчала труба. Оказалось, древняя система коммуникаций, построенная века назад, наполняла его водой для того, что бы местные женщины могли там стирать. Они и по сей день стирают в этом древнем изобретении свое белье – к сожалению, в Бхактапуре, в домах нет никаких коммуникаций, даже света.
   Слоняясь по улицам, я вдруг встретилась глазами с мальчиком лет тринадцати – четырнадцати. На нем была какая-то рваная куртка, грязные засаленные джинсы и старые кроссовки. Местные мужчины носили длинные волосы, а голова мальчика была выбрита, но монахом он не был.
   Я всегда думала, что у меня очень темные глаза, но встретив его, поняла, что бывают куда чернее. Дело даже не цвете, а в том, что читалось во взгляде их обладателя. Взглянув на него, мне неожиданно стало ясно, почему тибетскую культуру так активно стремится истребить Китай, точнее, коммунисты. Похоже, единственная проблема для руководителей данного политического течения заключается в том, что народ, представители которого всегда населяли Тибет, не созданы быть рабами и слепо служить чуждым идеалам, которых не проповедовали их предки. Глаза того мальчика это – глаза гордого, свободолюбивого, не покорившегося экспансии незаконного террора народа, который готов был сопротивляться насильственно внедряемым нововведениям, отстаивая свою свободу в самоопределении. Возможно, эти люди – последние войны на земле. Именно поэтому, я думаю, Китаю никогда не сломить их дух их культуры.   
   Был полдень, а я все никак не могла насмотреться, нагуляться и надышаться свежим прозрачным воздухом. Я подошла к стене двухэтажного строения с темно-коричневой деревянной крышей и резным орнаментом на окнах верхнего этажа. Мне не было известно, для каких нужд служил этот дом, но была в нем одна примечательная деталь: вся красно-коричневая стена, длиной несколько десятков метров, выходившая к площади, не имела окон. Но ровно в середине находилась резная закрытая и поросшая паутиной дверь. Мне показалось, что вокруг не было ни туристов, ни местных торговцев и зазывал – никого. От этой двери будто исходила какая-то особая энергетика, дух времени или печать вечности – не знаю.
    Придя в себя, через секунду, я впервые в жизни попала под дождь такой силы, какой никогда и вообразить могла. Водяная стена, из-за которой ничего не было видно дальше, чем на полтора – два метра неожиданно обрушилась на дворцовую площадь сотнями литров воды. Гонимая плетью дождя, я побежала под навес храма и устроилась на ступеньках с другими людьми. Закрыв глаза, я слушала хор миллиардов капель и умиротворенно размышляла.
   Многие необъяснимые вещи, говорят, случаются в этой части земли, многие факты сознательно преувеличиваются людьми, что бы их путешествие казалось другим более значимым… Одно могу сказать: до сего момента, бродя по Катманду и его окрестностям, я ощущала, будто нахожусь где-то в Северной Индии, хоть никогда и не была там, но глядя на эту дверь, почувствовала, что, наконец, добралась до Тибета – оказалась в мистическом мире, где каждый – лишь то, что он есть на самом деле. Моя настоящая земля, где все реально, и людские ценности не обращаются в прах, стоит лишь прикоснуться к ним факелом позабытых норм нравственности. Страна, где не нужно заставлять себя заниматься абсурдным делом - доказывать истину.
  Необъяснимо ли это, являлся ли этот момент чудом, или это – просто фантазия, материально ли волшебство на земле, осталось ли ему место в современном мире и имеет ли смысл вообще думать над этим – каждый ответит сам. Я же верю, что все чудеса и необычные мгновения создаются в нашем уме, а ощутить и пережить их можно только душой. Мне не ведомо, как это происходит, но в какие-то особенные мгновения, мистическую реальность Бога можно почувствовать своей кожей.
   После посещения этого затерявшегося в тумане времени города, под приятными впечатлениями, я вернулась в Катманду, решив посетить еще какое-нибудь место и посмотреть на то, как живут люди там. Мне стало любопытно изучить культуру и нравы людей такого разного Тибета - того места, которое породило, каким-то чудом, в моей голове столько мыслей…продолжает порождать и сейчас, стоит только вспомнить хоть что-нибудь, связанное с ним или заметить на улице, среди серой обыденности, какой-нибудь предмет, символ, или человека – прохожего, как я вновь оказываюсь там, посреди площади, глядя на волшебную закрытую дверь..
   С этими мыслями в сердце я навсегда попрощалась с Бхактапуром. Да, навсегда. Я словно почувствовала, что больше никогда не вернусь туда – невидимые ворота древнего города, охраняемые ЮНЕСКО, закрылись для меня, но мне не было грустно. Я как будто поняла, что увидела и почувствовала там, конечно, не все, что было можно, но зато, все – что было нужно.
    Решив до конца удовлетворить свою жажду путешествий, на следующий день, я вылетела в другой, не менее интересный уголок Непала – расположившийся в горных джунглях город Покхару.


Покхара
    Пользование услугами местных авиалиний “Yeti-airlines”, принесло мне незабываемые впечатления. Будь я более мнительной, ни за что больше не села бы в самолет после этого случая. Однако, увиденное не только не испугало, но даже позабавило меня.
   Сам самолет больше походил на гибрид кукурузника и бомбардировщика образца второй мировой. Оказавшись в салоне, мне показалось, будто я внутри какого-то узкого микроавтобуса на тридцать посадочных мест.
   Стюардесса прошла мимо рядов, раздавая пассажирам бируши. Глядя на то, как местные заталкивают их себе в уши, я последовала их примеру, подумав, что из – за плохой шумоизоляции сильно слышен рев двигателей. Каково же было мое состояние, когда в середину салона вышла стюардесса и начала знакомить всех с техникой безопасности. Все как один сидели с внимательными умными лицами, заткнутыми ушами и “слушали” стюардессу. Может, это у них такое национальное чувство юмора – думалось мне – осталось только, что бы кислородная маска вывалилась среди полета – усмехалась я. Но, смех – смехом, а когда самолет пошел на взлет, кислородная маска действительно вывалилась прямо передо мной. На мгновение я немного растерялась, а потом, начала смеяться, громко смеяться, хотя бы потому, что в жизни ни оказывалась в столь абсурдной ситуации, кроме того, никто меня не слышал. Увидев болтающуюся кислородную маску и меня в “истерике”, ко мне тут же подбежала стюардесса и, кое-как затолкала ее обратно, а потом, дала воды, подумав, видимо, что смех был защитной реакцией на стресс.
   Я уставилась в иллюминатор. Самолет летел не так высоко как тот, что привез меня сюда из Абу-даби, а потому, могла видеть горы, окутанные лесным ковром, бесчисленные реки и водопады, составляющие одно из основных богатств Непала – пресную воду. Пытаясь разглядеть маленькие деревушки, я заметила, что в Непале почти нет дорог, да и те, что есть, едва ли предназначались для какого-либо транспорта, кроме гужевого. Сотни квадратных километров, где вообще нет людей. А еще говорят, что наша планета перенаселена…
   Надо сказать, что я как-то не придала особого значения эпизоду с маской, а наше приземление прошло успешно, даже не смотря на сильный туман. Быстро найдя встречавшего меня водителя, я села в машину, из окна которой увидела обычную курортную деревушку, с кучей сувенирных лавок и “туристических центров”. В отличии от Бхактапура, где весь город был вымощен серым камнем, это место отличалось куда более богатой растительностью – цветы, лианы, странные высокие тенистые деревья, мягкая зеленая трава, пальмы…и, конечно, чистый воздух. По улицам расхаживало много туристов – европейцев, а местные жители имели более монгольские черты лица.
  Отель, в котором я остановилась, располагался недалеко от основной достопримечательности Покхары – огромного горного озера, на другом берегу которого, располагался гестхаус и чортен, на самой вершине горы.
  Прежде, чем отправиться туда, я решила немного прогуляться по самому поселку. Покхара тянулась вдоль зеркальной глади километра полтора, а потом, дорога повела меня вдоль ручья, где около заброшенного кафе, я увидела, как цветут в воде розовые лотосы, по берегам растут фиолетовые ирисы и вокруг летают огромных размеров черные бабочки с красными пятнышками на крыльях, а маленькую статую Шивы обвивает тонкий плющ. Было много солнца – я любовалась на то, как прост и понятен был тогда мир: лишь вода и небо, в которое упирались горы – вечные Гималаи, да пара орлов, парящих где-то в невероятной синеве.
   Кто-то всю жизнь ищет Бога как какое-то персонифицированное существо, и, разумеется, не найдя его, становится циником, и вовсе обрекая свою надежду найти его когда-нибудь. Стоя одна, посреди того, что с большим трудом признавала реальностью, я все не могла понять: то ли мне это кажется, то ли это и в самом деле так, но пейзаж перед глазами казался каким-то нарисованным. Я до сих пор не хочу в это верить, но мне показалось, будто мой мозг сам все это выдумал, еще тогда, давно, в детстве. Странное ощущение, но почти чувствовалось, что Бог очень хотел, что бы я там оказалась. Зачем? – другой вопрос, знаю только, что очень хотел – потому, наверно, и помог мне.
  Вернувшись обратно в отель, я одела горные ботинки и пошла на причал, взяла напрокат лодку и поплыла на другую сторону озера. Старик, отдававший лодку, припугнул меня, будто они часто переворачиваются (оно и верно – конструкция крайне неустойчивая). По дороге на другую сторону, я прикинула расстояние до берега, решив с полной уверенностью, что даже если она перевернется, километра два с половиной, в стоячей воде, я легко сумею проплыть, кроме того, на озере было полно лодок с туристами и инструкторами.
   На другом берегу рос бамбуковый лес – маленький гестхаус утопал в его зарослях, а неподалеку в горное озеро впадал тонкой струйкой игриво журчащий ручей. К чортену вела крутая узкая горная тропа, которую даже тропой-то назвать было трудно, скорее она напоминала некую груду врытых в землю булыжников. Было заметно, что, скорее всего, ее сделали монахи, как и большинство троп в Непале.
   Первый шаг, говорят, самый трудный, но я с этим категорически не согласна. В гору я поднималась практически без отдыха, часа два, может даже больше –  не знаю. Помню только, что где-то через пятнадцать минут подъема, у меня началось затруднение дыхания и хрипы в бронхах. Я понимала, что без баллончика, мне туда не взойти, но все равно, упорно продолжала подъем, не сбавляя темпа. Что-то внутри меня злилось на убогость собственного тела, не хотелось отдыхать и давать ему поблажки – оно и так получало их дома в виде таблеток, ингаляторов и прочих медикаментов. Я бы даже сказала, что меньше, чем обычно обращала на это внимание, потому, что мне было безумно интересно узнать: что там, на вершине. И это чувство двигало мной, не давая задуматься, что я, вроде как, в опасности.
   Влажность была дикая, кроме того, надо было то и дело смотреть под ноги, так как на некоторых камнях рос мох, от чего они были очень скользкими. Ужасно хотелось пить, но, по своей рассеянности, я не купила воды – приходилось мучиться.
  Где-то на середине подъема, я вышла на ровную поверхность. Лицо было пунцовым, ноги еле держали, а одежда – вся промокла. Там находилось что-то в виде навеса, где сидели трое стариков из числа местных жителей. Увидев меня, они заулыбались и начали говорить что-то на непальском, указывая налево. Не понимая ни одного слова, я немного прошла в том направлении и увидела резервуар с водой и стену, с торчащей из нее трубой – от туда бил мощный родник.
   До сего момента я все еще шла на поводу у своих фобий относительно местных инфекций – то и дело протирала руки спиртом и не ела фруктов, боялась дышать рядом с местным населением и тщательнейшим образом следила за тем, что бы случайно не порезаться. Но это был момент истины – я сомневалась всего секунду и тут же решила испытать судьбу, вспомнив, что улетая сюда, я попросила Бога помочь и защитить меня в этом путешествии. Лучше уж умереть от какой – нибудь холеры в горах, чем всю жизнь жалеть, что не дошел до цели. – подумала я (потому, что без воды я правда не дошла бы, я это чувствовала). Поэтому тут же кинулась к источнику и с огромным счастьем, стоя на коленях, утоляла жажду, а вода лилась мне прямо на лицо, шею… Никогда еще это вещество не казалось мне таким вкусным и желанным.
   Отдохнув немного, я продолжила свое восхождение. Тропинка казалась бесконечной. Пришлось подниматься еще час, прежде чем я увидела сквозь вершины леса кусочек верхушки чортена. Это прибавило оптимизма, но я почувствовала, что снова смертельно хочу пить. На этот раз источника нигде не было, но шел дождь, поэтому, кое-где, между корней деревьев, скопились небольшие лужицы.
   Я смогла себе это позволить, оправдываясь лишь тем, что была доведена до крайней точки – ноги отказывались двигаться, бесконечный кашель стал таким сильным, что я едва дышала, а в горле пересохло. Конечно, это будет абсолютным преувеличением, но в какой-то момент мне показалось, будто я действительно умираю из-за того, что физическая нагрузка слишком велика из-за непривычки для меня, так как я уже начинала слышать пульс в ушах. Поэтому, подумав, что терять уже нечего, стала черпать воду из горной лужи. Более или менее напившись, я поднялась с колен. Тропинка продолжала виться круто вверх, а я брела по ней, без надежды, что та когда-нибудь закончится, как вдруг, посреди горного леса, я увидела корову, жующую какие-то листья. От неожиданности я даже остановилась, пытаясь понять, что это животное может делать на такой высоте? Корова же, посмотрев на меня, издала протяжное “му”, значение которого было не вполне понятно. Почему-то я подумала, что она хочет на меня напасть, и со страху побежала оттуда во всю оставшуюся во мне прыть. Оглянувшись, и поняв, что погони нет, я сбавила темп и почувствовала, что, хоть мне все еще дико тяжело идти,  у меня кончился приступ астмы – я больше не кашляю, и баллончик мне не понадобился. Впервые за двенадцать лет, я могла дышать полными легкими, свободно, без боли, без усилий. Подняв глаза, я увидела монастырь, в ворота которого вела дорога. Я почти поднялась. Оставалось совсем немного. Наконец, лестница вывела меня на вертолетную площадку, напротив чортена.
   Как только я поднялась на последнюю ступеньку, ноги полностью отказались меня слушаться. Я упала на бок и лежала так, не веря, что все закончилось, что я смогла подняться и что астма прошла сама – собой. Пошел дождь, а я все еще не могла встать - валялась на земле, перевернувшись на спину, и улыбалась от счастья, глядя в серое небо, зная о том, что где-то там, далеко в выси, светит солнце, понимая то, что если бы завтра пришлось умереть,  мне было бы что вспомнить. Капли дождя падали мне на губы. Я приоткрыла рот, что бы хоть немного смочить горло и очень радовалась, что в тот день, стала сильнее и свободнее от пут, державших меня все эти годы, когда врачи не могли предложить мне никакого лечения, кроме ингалятора. Это все, наконец, исчезло. Навсегда. 
   Поднявшись на чортен, я увидела зеленые леса в белом тумане, горное озеро, вдоль которого я гуляла, маленькую Покхару, в домах которой уже начали зажигаться огоньки.  Не понимая, что происходит, я смотрела на этот прекрасный мир, на наш мир и тогда, подумала обо всех этих безумцах, кричащих направо и налево о конце света, о том, что все скоро разрушится и о том, что грядет апокалипсис. Глупцы, и как они не понимают, что этот мир,  слишком прекрасен для того, что бы тот, кто его создал и вложил в это столько любви и света, позволил когда-нибудь его разрушить.
  Однако, не смотря на все мои добрые мысли и хорошее настроение, мне пришлось спускаться вниз, к берегу, так как не очень-то хотелось плыть совсем затемно, по черной воде.
  Вернувшись в отель, я нырнула в бассейн и немного поплавала, а потом, поужинав, легла спать. Я дышала спокойно, думая о великом слове “судьба”, о том, как страшно иногда следовать туда, куда она зовет тебя. С уверенностью могу сказать, что в жизни так никогда не уставала, но и не была так счастлива. Тогда у меня возникло желание позвонить родителям и обрадовать их, но я сдержала в себе этот порыв, решив сохранить хорошую новость до подходящего момента.
   На следующее утро, я улетела из Покхары обратно, в Катманду, хотя рейс задержали на три часа из-за плохой видимости. А потом, сразу отправилась из аэропорта Трибхуван в располагавшийся неподалеку, монастырь Копан-гомпа, куда меня пригласил нан Федот Стакл, с которым я познакомилась в аэропорту Абу-даби. Это было очень кстати, ведь, за время, проведенное в Непале, у меня накопилось столько впечатлений, которыми мне хотелось с кем-то поделиться и услышать на это какие-то новые мысли. Кроме того, общение с этим человеком было для меня очень ценным, так как он был приверженцем школы Гелугпа, одной из четырех школ тибетского буддизма. 
Копан-гомпа
“Dear Guests! Staying at the monastery, please, aware yourself from killing, stealing and sexual relations. Thank you” – эта фраза - первое, что бросилось мне в глаза на территории Копана.  А первым, кто встретил меня, был очень вежливый монах, прекрасно говоривший на английском. Его предупредили, что мистер Стакл ждал гостя. Монах поселил меня в маленькую отдельную комнатку, а потом, проводил в сад.
   Там я, наконец, встретилась с мистером Стаклом, извинившись, что отложила визит так надолго. Он сказал, что это пустяки, и что главное – сам факт моего прибытия.
   Это был человек незаурядной судьбы – родившись в Мюнхене, прожив там до восемнадцати лет, он отправился в Непал, что бы принять там монашеский постриг. До того момента он живо интересовался буддизмом, поэтому, поездка в Непал была запланирована им еще лет в одиннадцать.   В настоящий момент, он путешествует по миру и два раза в год прилетает в Непал, что бы провести курс лекций для прибывающих в Копан послушников, а его мать и сестра живут в Германии, с которыми он так же очень часто видится.
  Немного передохнув после дороги, мы пошли в главное здание, где жил настоятель монастыря – пригласивший меня учитель очень хотел, что бы я непременно встретилась с ламой Лунгдрупом - его учителем. Мне никогда в голову не могло прийти, что мне выпадет честь общаться с человеком, который меня куда мудрее и старше, я даже неcколько разволновалась, потому что не знала как и о чем с ним говорить, но, главное, я ужасно не хотела отвлекать такого человека от дел. Немного растерявшись перед закрытой дверью комнаты настоятеля, держа в руках белый шарф (символ приветствия и добрых намерений в тибетской культуре), я спросила у мистера Стакла: А, о чем, мне с ним говорить? – на что он ответил: Люди обычно задают ему вопросы, а он дает на них ответы.
   Честное слово, в то мгновение мне в голову не приходил ни один, хоть сколько-нибудь умный или значимый вопрос. Я хотела попросить немного времени – придумать его, но было поздно – дверь открылась, и я была вынуждена войти внутрь с абсолютной пустотой в голове и волнением.
   Как и положено, по традиции, я поднесла ламе шелковый шарф, который он положил мне на плечи в знак благословения и предложил сесть.
   Передо мной сидел слегка полноватый пожилой человек с веселыми даже детскими глазами и испещренным морщинами лицом. Трудно сказать, сколько ему было лет, но взгляд выдавал задорность характера, доброту и участие. В левой руке он сжимал янтарные четки, а в правой – маленькую пиалу с зеленым чаем.
   Он смотрел на меня молча, я же сидела и…улыбалась, ловя себя на мысли, что в жизни не чувствовала себя более глупо. Через пару секунд,  лама Лунгдруп заговорил первым: So, what’s your question? – в голове по-прежнему было пусто, поэтому я ответила с виноватым видом: I don’t have a question… - и, почти сразу, боясь его обидеть, выдала вопрос, оригинальность которого была просто “выше всяких похвал”: How are you? Настоятель ответил, что все хорошо и улыбнулся мне. Мистер Стакл рассказал ламе Лунгдрупу о том, почему я приехала в Непал, в их монастырь, что меня интересует тибетский буддизм и их школа в частности. После этого воцарилась тишина. Через несколько секунд такого улыбчивого молчания он сказал мне: You are magical. – и дал конфету. Потом я и мой проводник, попрощавшись с настоятелем и поблагодарив его, вышли на улицу. Я ничего не поняла, только вспомнила, что подобная реакция на незнакомых людей встречалась у меня давным-давно, когда я была еще совсем маленькой – мне было очень интересно поговорить с новыми людьми, но я стеснялась, потому, что родители запрещали мне отвлекать взрослых от важных разговоров. Так и теперь. Однако, мистер Стакл немного утешил меня, сказав, что его учитель ничего плохого обо мне не подумал, что он вообще ни о ком никогда плохо не думает. А еще мистер Стакл сказал, что лама Лунгдруп имеет волшебный дар – исцелять живых существ от кожных заболеваний, что он лечит тех, кому не могут помочь доктора.     Несколько лет назад был случай, когда монахи этого монастыря нашли собаку, больную проказой. Они пожалели ее и отвели к настоятелю, попросив вылечить. И на следующее утро она была полностью здорова.
   В Копане я провела несколько последних дней моего путешествия, но они оказались самыми значимыми и самыми важными.


***
   Монастырский комплекс состоял из нескольких строений: главного здания с залом для церемоний, покоями настоятеля и кабинета бухгалтерии, чуть дальше, располагалась трехэтажная столовая, в самом низу стояли кельи монахов и местная начальная школа, чуть выше – малый церемониальный зал, со смотровой площадкой и местом для хранилища духовных реликвий. А у самого входа располагалось небольшое кафе, где посетители могли перекусить, воспользоваться интернетом и купить сувениры. Отдельно стояло здание библиотеки. Каждый мог прийти и работать там со священными текстами, или купить книгу по практикам. Все здания были выполнены в едином архитектурном стиле, напоминавшем стиль монастырей Лхасы. 
   Территория монастыря показалась мне, после грязи Катманду, самым чистым местом во всем Непале. Сад и каменные дорожки вычищены от листьев и иголок. В том месте я впервые увидела газон, стриженный, не побоюсь этого слова, вручную. Везде росли тропические цветы, а кустарники были идеально ровно острижены. Посреди сада стояло относительно новое сооружение – роскошно декорированный цветной чортен с останками предыдущего настоятеля и фонтан, центром которого было изваяние Авалокитешвары, а неподалеку - окруженная клумбами, статуя покойного ламы. Все дорожки в Копане были проложены по принципу кольца – не было ни одной тупиковой, кроме, разве что, дорожки, ведущей в беседку. Посетители прохаживались по саду, нарезая бесчисленные круги вокруг чортена, читая мантры и, временами, присаживаясь на лавочки. Была в этом месте, среди прочих, еще одна необычная вещь. В саду была узкая каменная лестница, ведшая на холм, окруженный остриженным кустарником. На верху, в форме круга, располагалась площадка с тем же аккуратно подстриженным зеленым газоном, а по ее диаметру, на расстоянии двух – трех метров, росли два высоких старых кедра. На кустарнике жили пестрые бабочки, которые почему-то совершенно не боялись садиться на человека и играть с ним, летая вокруг. С площадки был виден Катманду, аэропорт Трибхуван, долина, маленькие горные селения, пики гор и, сползавший с некоторых из них, белый мистический туман. Казалось, все в этом месте было специально направленно на то, что бы взгляд находящегося там человека, падал лишь на прекрасное.
   Как уже было сказано выше, монахи Копана относились к числу последователей школы Гелугпа, а она позволяет мужчинам и женщинам жить на территории одного монастыря. Так что, женщины, жившие там, были не только послушницами, но даже занимали важные административные должности. Одна из них, например, работала главным бухгалтером и одновременно брала на себя обязанности хостес.
  Жизнь этого сообщества напоминала маленький город, где у каждого были свои личные обязанности, но общие идеалы. С самого детства или с определенного периода своей жизни, пришедшие сюда люди, искали пути просветления и духовного совершенствования. В буддизме не существует как такового понятия Бога в том значении, каким его понимают христиане, хотя бы потому, что дают автору нашего мира имя “Бог”, “Создатель”, “Anima mundi” так или иначе, этими названиями персонифицируя его. Буддисты же предпочитают никак не называть это прасущество или праматерию, в крайнем случае, “ничто”, или “пустота”.  Поэтому европейскому сознанию, временами, бывает так сложно перестроиться и усвоить их понятийный аппарат. Я не могу говорить с уверенностью, но мне кажется, будто в концепции западного понимания, Бог есть нечто вроде родителя, великой всепрощающей любви, кладези мудрости, знающей ответы на все вопросы мироздания. Вся европейская история – суть вереница ошибок, которые совершает на своем жизненном пути ребенок, познавая себя и окружающий мир. Как будто Родитель отпустил его со словами: Я разрешаю тебе идти, куда пожелаешь, и не буду удерживать насильно. Я желаю, что бы ты сам понял все и тогда принял решение, основанное лишь на твоей свободе воли, вернуться ко мне и остаться со мной. Могу ли я проявить еще меньше эгоизма и дать тебе еще больший подарок, чем свободу выбирать свою судьбу?
    Ах, как жалки мои мысли – я и сама ничем не лучше маленького ребенка, о котором только что сама думала…
   Распорядок монастыря был очень строг: монахи вставали в четыре утра и шли на утреннюю службу, потом завтракали, потом каждый шел заниматься своими прямыми обязанностями – кто-то учился, а кто-то - учил, кто-то принимал гостей, а кто-то расписывал тханки. Обед начинался в двенадцать, а потом у всех было свободное время до двух. Полдник, занятия, вечерняя служба. На этом работа большинства заканчивалась, но до восьми часов вечера в здании начальной школы горели огни и доносилось чтение мантр. Мистер Стакл объяснил мне, что на данном этапе детей учат зазубривать молитвенные тексты до такой степени, что бы произнося их, они не задействовали ни одной части своего сознания в будущем, при проведении практик, а свободно могли концентрироваться на параллельно поставленной задаче.
   Глядя на этих пяти - шестилетних детей, я подумала, как же им, должно быть, хочется вырваться из душного класса и побегать на улице… но, присмотревшись, заметила, что они сидели за партами и методично вслух повторяли мантры, без присутствия в классе кого-нибудь из взрослых. Никто не отвлекался, никто не хулиганил – все совершенно сознательно занимались своим делом. Было заметно, что каждый, из группы был обособлен от одноклассников, находясь как бы внутри, в процессе со своими собственными внутренними свойствами.
   Монахи постарше часов до десяти вечера проводили время за занятиями в главном зале, ведя диспуты друг с другом. Как мне объяснили, эти упражнения структурируют логику мышления, а для победы необходимо обладать внушительным запасом знаний. Побеждал, соответственно тот или те, чьих знаний хватало для постановки наиболее грамотных аргументов.      Однажды я тихонько села в углу зала, решив немного понаблюдать. Монахи говорили на непальском, и я ничего не могла понять. Было только заметно, что в конце мысли, ученик делал характерный хлопок в ладоши, задорно, как бы передавая эстафету аппаненту, а выражение его лица говорило что-то в роде: “Ну, а что ты на это ответишь?”. Так, к спору могли присоединиться сразу несколько спорщиков, занимая позицию одного из участников. Временами мне казалось, что они вот-вот подерутся, но, к счастью, такого ни разу не случилось.
   А в малом зале происходило совершенно иное действо. Там ученики старших классов практиковали тантру. Мистер Стакл пояснил, что это – самая последняя и наивысшая ступень обучения в монастырской школе. В процессе занятия, ученики получившие посвещение на те или иные практики, садились на пол и начинали, качаясь из стороны в сторону, повторять свои мантры, вводя себя тем самым в некое состояние транса ради единения с тем или иным божеством. Непосвещенным было запрещено находится на занятиях, но однажды вечером, пойдя на поводу у своего любопытства, я потихоньку подкралась к малому залу, села возле открытого окна, слушала мантры и пение монахов. Не могу сказать, что чувствовали в те моменты ученики, но точно знаю, что никогда не была такого места, где бы творилось одновременно столько волшебства.
   Заметив, что ворота храма днем никогда не закрываются, и что послушники могут спокойно входить или выходить за его пределы, я спросила у мистера Стакла, не появляется ли у монахов соблазна оставить послушание и уйти в мирскую жизнь, тем более, что деревенские ребята проявляют большой интерес к общению с ними.
   Помолчав секунду, он тут же ответил: Нет, не появляется – материальный мир для них уже не представляет никакого интереса, а с детьми из деревни они просто не найдут язык и общие интересы, столь необходимые для дружбы.
   В какой-то степени, монахи в Непале представляли отдельно стоящее сословие общества, представители которого обладали не только высокими этическими и нравственными принципами, специфическими знаниями в области медицины и религиозных практик, но и весьма незаурядными умственными способностями. Я так думаю, потому, что, на мой взгляд, отнюдь не каждому человеку, в возрасте пяти лет дано учиться с шести утра до восьми вечера каждый день, получая еще при этом и домашнюю работу. 
    С приходом ночи в саду включалась подсветка. Я очень полюбила гулять там в это время, так как она была выстроена таким образом, что создавала впечатление, будто ты находишься в каком-то эльфийском лесу. Я поднималась вверх по каменной лестнице и смотрела то на огоньки горных селений и Катманду, то на сад внизу, то на серебряную Луну, а потом уходила к себе в маленькую комнатку, где засыпала, играя на поющей чаше.
   Еще одной интересной особенностью Копана была священная комната на верхнем этаже малого храма. В ней хранились многочисленные религиозные реликвии.
   За вековую историю монастыря, в нем практиковали множество лам, после кремации которых оставались различные странные предметы: жемчужины причудливой формы, золотые нити, маленькие ваджры и даже зубы и челюсти, продолжавшие расти после смерти их обладателя. Я не могу выразить своего однозначного отношения к этому явлению, хотя бы потому, что было мне сложно это как-то проверить. Поэтому, если когда-нибудь кто-то из физиков или химиков проделает над указанными предметами те или иные эксперименты и будет не в силах объяснить природу их свойств, я буду только приятно удивлена. В отличие от современного общества, мне очень хочется, что бы на свете осталось как можно больше чего-то необъяснимого и загадочного – так было бы еще интереснее жить.


***
   В отличие от настоятеля монастыря, с мистером Стаклом мне было не так трудно заставить себя свободно разговаривать, поэтому мы беседовали на самые разные темы по утрам или вечерам, когда он был свободен от своих студентов. Кроме того, ему нравилось общаться со мной из-за моего к нему отношения. В частности, за одним из запомнившихся наших разговоров я вспомнила о том, как поехала на конференцию в Питер, к ламе Оле. Прибыв туда, я увидела толпу людей, каждый  из которых свято верил в то, что сейчас, в эту минуту, пожилой человек, сидящий в кресле на сцене, неожиданно раскроет им всем глаза и расскажет, как так жить, что бы быть счастливыми, не осознавая, однако, что перед ними – просто уставший, добрый человек, и так с трудом нашедший в себе силы прийти туда. Поэтому, после увиденного тогда, я навсегда перестала воспринимать духовных персон как-то иначе, кроме как ни живых людей. Они перестали для меня быть чем-то метафизическим. В этом со мной так же соглашался мистер Стакл.
   Он так же добавил мне на это, с сожалением, что его студенты отличаются аналогичным подходом. Они ждут, что им что-то объяснит их учитель, не желая учиться мыслить самостоятельно. “ Пусть даже с ошибками, но это будут их собственные мысли, тем они и ценны, а не просто чьи-то слова, принятые на веру, кто бы их ни сказал” – говорил он. Я слушала его и не верила: неужели люди до такой степени отчаялись, что окончательно забросили поиски Истины, правды, справедливости… Как же тогда они должны были запутаться, если живут на свете лишь в поисках собственного счастья. Они, видимо, везде одинаковы: что в Питере, что в Мюнхене. Я уверена, что многие из его студентов, и не только его, ходят на лекции по буддизму просто ради развлечения. Ведь, для того, что бы понять хоть что-то, пришедшее из совершенно другой культуры, надо прикладывать не малые усилия, а они – ленятся.
   Подумав об этом, я поняла, что мне, до боли, жаль людей. Нет, это не попытка заретушировать понятия “надменность” или “презрение” словом “жаль” – просто стало очень обидно, потому что и я тоже так ошибалась. 
   На этом кончилась одна из наших бесед. Мистер Стакл пошел обратно в класс к своим студентам, а я отправилась бродить по территории Копана.
   Зайдя на смотровую площадку малого Храма, я перевела взгляд на шумный Катманду, и мысли замолчали. Человек иногда может пребывать в состоянии типа транса, когда не о чем не думает и ничего не анализирует. Иногда он может пребывать в нем довольно долго, не знаю, сколько – по себе сужу, но ощущение это я бы неприятным не назвала.
   Солнце пригревало, было тихо, и вдруг, порыв свежего ветра словно принес на своих потоках грозных крылатых хищников – горных орлов. Как и бабочки, они почти не боялись человека – летали передо мной на расстоянии вытянутой руки, рассекая небеса своими огромными темными крыльями. Я не могла поверить, что дикие птицы на такое способны. Покружив несколько минут, они спустились ниже метров на двести, что бы охотиться. Я наблюдала за ними и подумала о том, что мир делится на жертв и хищников.
  Вечером того же дня, мистер Стакл объяснил мне, что орлы ждали от меня немного сыру – монахи прикормили их, не желая того, что бы те охотились на мышей и маленьких птиц, отягощая тем самым свою карму.
   …Определенно, мир делится на жертв и хищников, но буддизм, видимо, пытается свести на нет эти понятия.


***
   В один из дней моего пребывания в монастыре, в Непале произошло несчастье – из-за плохой видимости в области города Луклы разбился самолет с туристами. Услышав об этой новости, я лишний раз порадовалась, что не сказала родителям об истинном месте моего пребывания.    Приземление в аэропорту базового лагеря Эвереста является самым сложным для пилотирования в мире. Для права совершения на нем посадки пилоту требуется специальная лицензия. В последнее время туман совсем сполз в долину и, конечно же, лететь в такую погоду на Эверест было просто глупо.
    Придя в монастырскую столовую, я обнаружила, что свободных столов нет, поэтому решила подсесть к кому-нибудь. Увидев девушку, одиноко сидящую за одним из них, я спросила разрешения присесть. Она даже не посмотрела в мою сторону, а просто разрешила разделить с ней стол, продолжая смотреть куда-то вдаль. Мне показалось это поведение странным: перед ней лежала еда, остывал молочный чай, а она просто смотрела. Тогда я спросила, все ли с ней в порядке, и, если нет, могу ли я чем-то помочь, на что она ответила мне встречным вопросом: Ты слышала о крушении самолета у Эвереста сегодня утром?
- Да. – ответила я – кажется, пилот не справился с управлением…
- Сегодня этим рейсом должна была лететь я – ответила девушка. И я тут же поняла, почему она была слегка не в себе. Потихоньку мы разговорились. Она оказалась родом из Мексики, а звали ее Габриэлла. Она работала архитектором в Мехико и отправилась в Копан на курс лекций, который читал мой новый друг, мистер Стакл.
Общаясь с ней, я предположила, что она находится в легком шоке из-за того, что еще не отошла от мысли, что сегодня чуть ни погибла. Но ее ответ очень точно показал, как буддизм меняет отношение человека к собственной жизни и страданиям.
- На самом деле, я все время думаю о семьях разбившихся сегодня пассажиров, что они сейчас чувствуют и как им, должно быть больно…
   Мистический туман почти полностью окутал горы, казалось, будто Лха, древние духи неба, летают среди лесных деревьев. В тот вечер в монастыре устроили для погибших прощальную церемонию и провели некоторые обряды, связанные с чтением мантр из Бардо Тедол. Еще один пример нелепой неожиданной смерти в Тибете, по воле той же Самсары.
   Ночью мне спалось плохо, я то и дело ворочалась. Выйдя на улицу, я увидела огромную белую Луну. Облака ушли. Завтра будет солнце. Посидев немного на каменном бордюрчике, я вновь отправилась спать. На сей раз, мне удалось заснуть, но снилось мне все время что-то неприятное. Я видела труп большой лягушки или жабы, которая лежала на земле к верху пузом, а муравьи пытались ее съесть.
   На следующее утро, выйдя из своей комнаты, я увидела на улице труп той самой лягушки, что приснилась мне вчера. Но я не обратила на это особого внимания, так как спешила как можно быстрее позавтракать, что бы пойти вместе с мистером Стаклом фотографировать реликвии, хранившиеся в комнате на втором этаже, в малом храме.
   Он обещал показать их мне еще несколько дней назад, но комната была закрыта. А в этот день приехала монахиня - смотрительница этого зала и привезла с собой ключ. По просьбе мистера Стакла, она разрешила мне посмотреть экспонаты, но с условием, что мы будем очень и очень осторожны.
   Идя к малому храму, я подняла глаза вверх и увидела два кедра, на одном из которых величаво и гордо восседал орел. Его вид был настолько важен, что, если бы мне этого не сказали, я ни за что бы не подумала, что он ожидает своей обычной ежедневной порции сыра.
   Мистер Стакл встретил меня возле зала с реликвиями, и мы вошли внутрь. Кстати говоря, у него не было мобильного телефона, но я всегда знала, что, каким-то образом, он найдет меня.


***
   При входе в комнату, надо было снять уличную обувь. Войдя внутрь, я увидела большую фотографию покойного настоятеля монастыря, благовония, различные тханки. Внутри было  уютно. По периметру располагались застекленные, напоминавшие музейные, стенды. В них-то и хранились столь ценные для послушников монастыря реликвии. Некоторые из них напоминали своим видом ваджры или молитвенные колокольчики, некоторые – золотые нити, а некоторые были частью недогоревших челюстей или черепов, продолжавших, как говорят, расти даже после ухода души, населявшей все тело когда-то. Но, большая часть реликвий, представляла собой некие шарики в виде жемчужин, а так же, причудливой форы перламутровые морские раковины.
   Мистер Стакл объяснил, что при пожизненной практике тех или иных упражнений, а так же определенного типа мантр, внутри практикующего начинают формироваться такие вот жемчужинки, иные предметы, или само тело приобретает специфические особенности.
   Будучи в России я много читала о феноменах и практиках, следование которым может привести к подобным результатам. Так, например, к таковым относится сочинение “Капли сердца Дхармакайи”. Не смотря на то, что это – практика религии Бон, в ней так же описываются эффекты, абсолютно идентичные тем, что я видела в те минуты собственными глазами.
   Однако, честно говоря, мне с трудом верилось, что это были не просто самые обычные жемчужины, старые, прогнившие в земле маленькие металлические ваджры и недогоревшие челюсть с четырьмя зубами, да кусочек черепа.
   Здесь мне немного стыдно, но, к сожалению, я в определенной степени скептик. Разумеется, из этических соображений, я не стала просить кого-либо из монастыря “доказать” мне, что увиденные мною предметы имеют какую-то чудодейственную природу происхождения. Однако, мне все-таки интересно, что бы на это сказал физик или химик, изучив их, скажем, в лаборатории…хотя, возможно, даже если эти предметы самые обыкновенные, это не имеет никакого значения, так как в этом случае уникальным будет уже сам способ их создания. Но, опять–таки, это еще более трудно проверяемо.
   После просмотра, мы вышли из храма и отправились перекусить в кафе для туристов. День был жарким, и мне больше хотелось пить. Сидя на смотровой площадке, мы о чем-то беседовали, когда в ворота монастыря въехал джип с небольшой группкой туристов. Они были русскими и оказались моей работой на последние несколько дней пребывания в Непале.
   Дело в том, что они приехали за благословением или советом к ламе Лунгдрупу. Кто-то из них не очень хорошо говорил по-английски, а кто-то не понимал языка совсем, их русскоговорящий гид не очень-то хотел тренировать свой голосовой аппарат на протяжении последующих нескольких часов, поэтому мистер Стакл попросил меня немного помочь им – переводить их беседу с настоятелем. Торопиться все равно было некуда, и я согласилась.
   Соотечественники были рады встретить меня. Оказалось, большинство из них приехало из Москвы, а один человек был родом из Красноярска. Каждый из них приехал в Непал с личными проблемами, надеясь, как и все далекие от философии и буддизма люди, что настоятель непременно сможет сказать им всем, что делать, что бы все было хорошо. Я в это, разумеется, верила слабо, но кто знает, может, кому-то одному из них совет ламы, переведенный мною на русский, и поможет. Попытка – не пытка.


***
   Через пару минут я вновь оказалась у двери, ведущей к настоятелю, вместе с туристами. Однако, в следующий раз я уже не так беспокоилась, потому что не надо было больше придумывать вопрос. Теперь эта задача стояла перед прибывшими.
   Войдя в комнату, мы расселись в кресла вокруг настоятеля. Предложив всем чаю, лама Лунгдруп сел в кресло в ожидании вопросов.
   Из этических соображений, я не стану пересказывать истории и проблемы людей, которым я переводила. Скажу только, что наиболее распространенным был вопрос родителей о том, как повлиять на жизненный выбор их детей. Мне-то казалось, что подобное затруднение – далеко не повод, что бы проделать путь в шесть с половиной тысяч километров, однако, это было лишь моим мнением. Для многих подобный вопрос являлся серьезнейшей проблемой, и тут не могло быть места какому-либо высокомерию с моей стороны. Многие женщины плакали навзрыд, говоря о проблеме выбора, занятия или круга общения их детей. Настоятель монастыря старался объяснить им, что если человек, как может показаться, упорно губит свое тело или судьбу, не поддаваясь никаким доброжелательным разговорам, доводам и положительным примерам, стоило просто позволить ему делать то, что он делает. Если человек сам одумается, это будет ценнейшим для него уроком, если же нет – каждый сам в ответе за свою карму, и никто не может прожить эту жизнь за него. Но, естественно, по глазам женщин было видно, что они так не могут, не хотят и не смогут, даже если пожелали бы. Каждая из них была в состоянии понять это умом, но принять такое поведение душой… нет, это не представлялось возможным ни для одной из них.
  Вторым по популярности был вопрос о личных болезнях. В этом случае лама спрашивал год рождения, и по какой-то книге смотрел характеристики рожденного под тем или иным знаком гороскопа. А потом, он говорил, какого образа жизни стоит придерживаться, какие продукты употреблять, а от чего следовало бы воздержаться, и, в ряде случаев, какие исполнять практики, тут же давая на них посвещения.
   Подобные беседы мне пришлось переводить следующие несколько дней, по любезной просьбе мистера Стакла. Как мною было сказано выше, содержание их было весьма однообразным, ну, с теми или иными незначительными отклонениями. Однако, среди посетителей ламы Лунгдрупа оказался один человек, чей вопрос очень сильно отличался от прочих. В силу специфики проблемы, ему пришлось рассказать свою жизнь, услышав историю которой, я поразилась тому, что такие люди вообще есть.
   Из своей группы он начал рассказ последним, как бы сомневаясь в том, а стоит ли выносить личную боль на всеобщее обозрение. Его звали А. На вид ему было лет тридцать пять. Основной причиной его приезда в Тибет был неоперабельный рак легких четвертой стадии у его отца. А. бывал во многих онкоцентрах Российской Федерации, связывался с лучшими врачами Германии, однако – все безрезультатно. Его отец медленно умирал. Но умирать можно по-разному. Не смотря на годы, отец А. искренне хотел жить. Он очень любил своего сына и помогал ему в хозяйстве (А. оказался очень крупным фермером одного из краев Сибири). Идея заняться сельским хозяйством пришла не сразу. До 2001 года, А., как и многие в то время, покупал предприятия, распродавал их по частям, имея с этого деньги, но, после страшной автокатастрофы в том же 2001, на один год потерял способность ходить и провел все это время прикованным к больничной койке.
   Однако, как водится, ничто в жизни не бывает случайным. За двенадцать месяцев, проведенных там, он многое обдумал и пришел к выводу, что всю жизнь зарабатывал, разрушая что-то. Связав аварию с Божьим наказанием, он решил полностью сменить род деятельности и начать создавать и строить. “Я надеялся, что семья поддержит меня в моем начинании.” – говорил А., однако, близкие, по началу, не проявляли особого энтузиазма, до тех пор, пока, как было указано выше, ни заболел его отец. Услышав от врачей о своем диагнозе, он, по-видимому, понял, что жить ему осталось не очень много, от чего пришло осознание ценности каждого мгновения, и он обратил свою активность на помощь сыну. “За всю жизнь мы не были так близки, и вот, сейчас, я понимаю, что должен отпустить его, но я не могу. Может быть, тибетская медицина сможет как-то помочь, если традиционная – бессильна.” – когда он говорил, на его глазах выступили слезы. Я смотрела на него, и мне тоже хотелось заплакать. Я тогда поняла, что даже взрослые люди, самостоятельные, даже уже имеющие собственные семьи, все равно навсегда остаются детьми внутри. Судьба А., его материальное положение, никак не пошатнется, если умрет его родитель, он уже давно не зависел от него, как жизненно зависят маленькие дети. И все равно. В то мгновение, он ждал ответа от ламы Лунгдрупа, проделав огромный путь, заплатив сумасшедшие деньги за дорогу и гидов, ради обретения хотя бы крупицы надежды, что все будет хорошо, как раньше, и что все возможно вылечить.   
  На пару минут лама Лунгдруп погрузился в молчание. Пролистав свою книгу и установив, что отец А. – бык по гороскопу, он задумался. Было заметно, что в мыслях он где-то очень далеко. Потом он поднял взгляд на А. и сказал, что его отцу можно помочь двумя способами. Первый – привести его в Тибет, в восточную часть Индии. Там они могут попросить аудиенции у личного врача Далай-Ламы, который живет, в расположенной там резиденции Его Святейшества. Второй – спасать как можно больше живых существ от смерти в любых формах. Особенно это касалось крупного домашнего скота.
   Честно говоря, я не ожидала такого ответа. Казалось, это должно было обескуражить А. Но он ответил следующее: “Я не могу спасать коров, потому, что, к сожалению, мое хозяйство выращивает их на убой, но я помогаю другим животным.” – и А. рассказал маленькую историю, слушая которую, ко мне вернулась вера в то, что в любимой всем моим существом  России все еще живы люди.
   “У меня есть приятель, он хозяин частной скотобойни, поставляющей туши на мясокомбинаты. Однажды он позвонил мне и предложил забрать по мясной цене нескольких лошадей из табуна, который пригнали на убой. Я приехал в тот же вечер - взять нескольких лошадей для меня не представляло особой трудности, но когда увидел кобыл с жеребятами, напуганных, ясно чувствующих, зачем их пригнали туда, не думая, забрал их всех – двести тридцать голов. Я построил для них конюшни, на их обслуживании работает сорок человек, нанятых специально для этого. Поймите, я не могу спасти всех – туда каждый день пригоняют новых. Но я обещаю, что при возможности, буду забирать еще и еще.”
   Я всегда любила лошадей, и мне неоднократно приходилось видеть жестокое и несправедливое с ними обращение. Конечно, лошадь никогда не сравнится по уму с человеком, но зато я не знаю другого такого кроткого, благородного и грациозного существа, являющегося, к тому же, куда более верным другом, и лекарством от уныния, чем собака. А потому, мне всегда было неприятно, что человек ставит ее вровень со скотиной. Поэтому, услышав историю А., я, в прямом смысле, была готова встать перед ним на колени. Для меня было истинным счастьем знать, что среди моих современников есть человек, который не смог претвориться слепым к их судьбе и глухим к их отчаянному ржанию, как делает трусливая безответственная толпа. Иногда мне кажется, будто около пяти тысяч лет назад, человек и лошадь заключили символическое соглашение, на основании которого, человек пообещал заботиться о лошади, ухаживать за ней, защищать от хищников, а она, в свою очередь, являясь совершенством в чистом виде, великодушно предоставила человеку свою силу, красоту и скорость, став для него не только средством передвижения, но так же верным товарищем и грозным оружием. Однако, за человеком давно водилась гнилая склонность нарушать договоры, и явно не в ущерб себе. Так мы имеем то, что имеем – списанных за ненадобностью, друзей на скотобойне….
   Выслушав историю А., лама Лунгдруп очень обрадовался и попросил спасать как можно больше этих удивительных животных, если позволяет возможность. Мне показалось, что спасение лошадей ему пришлось даже больше по душе, чем спасение коров, хотя и те, я согласна, – тоже в бедственном положении.
   Вторым, уже дополнительным вопросом А., было здоровье его сына. Жена А. очень боялась, что их ребенка сглазили, так как он постоянно болеет. По этому поводу лама Лунгдруп дал довольно простой совет – носить ярко-желтое или ярко-красное белье под основной одеждой (в буддизме считается, что эти цвета защищают носящего их от дурного сглаза), а потом, попросил меня сходить с А. в монастырскую библиотеку и найти для него мантру Амитаюса – будды медицины.
   Порывшись немного среди книг, я нашла то, что мы искали, и написала ее для А. Он был  рад моей помощи и очень захотел как-то отблагодарить. В конце концов, он подарил мне картину непальского художника, написанную маслом на тканевом холсте, за что я ему очень благодарна, но все же, наверно, это было лишним.
   Перед тем как попрощаться, я спросила у него, что он теперь делает со всеми этими лошадьми? Ездит на них?
   На мой вопрос А. ответил, что после той аварии не может давать нагрузку на колено, кроме того, велик риск вторичной травмы, поэтому он просто… смотрит на них. И еще, он мечтает когда-нибудь вывести свою собственную породу из тех, кого спас и спасать продолжает. Он так же отметил, что считает неправильным списывать здоровых животных на мясокомбинат. “Я не понимаю, почему лошадь с крепкими суставами и психикой, не дотягивающая до сомнительного заводского экстерьерного, скоростного или силового стандарта каких-то  0,4 балла, 0, 31сотых секунды или 1,5 килограмма от трех с половиной тонн, приговаривается к смерти через казнь ножом по горлу. Даже человека, совершившего серийное убийство, казнят “более гуманно”.
  А. забрал с той же скотобойни жеребца, на глазах которого перерезали весь его табун, осталась только пара кобыл. Он отказывался заходить в коневоз, пока их ни прирезали, опять же, у него на глазах. Два года этот конь не подпускал к себе человека, а к обществу других лошадей был абсолютно безразличен. И как могут люди говорить, что у животных нет ни души, ни чувств, ни привязанностей.
   Прощаясь с А., я искренне, от всей души, пожелала всех благ его семье, и особенно отцу. Благодаря его истории, у меня несколько изменилось отношение к Самсаре, потому, что я только что узнала человека, который творил ее. Мир поддается изменению с куда большей легкостью, чем принято считать. Мы сами делаем из него все, что захотим, но изначально он прекрасен. И каждый из нас выстраивает Ад своей жизни исключительно собственными руками. Просто выстроить Ад куда проще, чем увидеть Рай.
   Выходя из комнаты настоятеля, я краем глаза увидела пурпурный закат Гималаев. Солнце садилось в расщелину между гор, унося мой взор с собой, куда-то за горизонт, в красоту, что лежит за пределами всякого человеческого понимания. Мой последний закат в Тибете.
За ужином мистер Стакл поблагодарил меня за проделанную работу. Сидя на крыше столовой (именно там жили и обедали некоторые ламы и учителя), глядя на огромную Луну, под звуки ритуальной музыки, он задал мне вопрос: Ты знаешь, почему я пригласил тебя сюда?
   Я и не знала, что ответить, потому что думала, что он хотел меня чему-нибудь научить или чем-то помочь. Но, видя, что я затрудняюсь с предположением, ответил: Потому, что у тебя очень чистая карма, и потому, что ты должна была выполнить свое назначение здесь, и сегодня ты до конца его выполнила.
   Я улыбнулась, так как, осознала, что именно тогда, пожалуй, единственный раз в жизни, была на своем месте, в нужное время, именно для этих, нуждавшихся в моей помощи, людей, именно в этой конкретной ситуации.
   Это был мой последний день в Тибете, я знала, что, рано или поздно, он настанет, но не желала думать об этом. Поднявшись на зеленую площадку с кедрами, и усевшись на газон, я задумалась, глядя на руки, залитые мистическим бледным лунным светом: ну, а что потом? Что мне останется, когда я вернусь? А, смогу ли я вообще после этого? А будет ли смысл?
   Эта благословенная земля вылечила все мои болезни, очистила и вознесла душу. И уже не важно, то ли я сама ее выдумала, когда была маленькой, тем самым преувеличив ожидания и попавшись на эффект Плацебо, то ли она заслуженно носит имя “Страны Богов”, последнего бастиона волшебства на планете, где невозможное все еще возможно. Покидая комнатку в монастыре, я выбросила свой ингалятор за ненадобностью и, словно оставив его где-то далеко в прошлом, переступила порог и шагнула в новую жизнь, свежий воздух которой я могла теперь без боли вдыхать полными легкими.
…Несколько часов моей жизни я была полезна. Всего несколько часов, в общей сложности. Здесь, сейчас. Я помогала людям, у которых действительно были трудности и своя боль, а не напускная затяжная депрессия, столь модная в кругах богемных и не очень. Это было настоящим. Живым, не игрушечным. Ради этих нескольких часов я была счастлива проучить английский семнадцать лет. Что же дальше?
   А дальше…просто нет искренних и добродушных улыбок, чистого воздуха и перманентного ощущения счастья. Я продолжаю жить моей пластиковой жизнью в бетонном мегаполисе, всюду окруженная киборгами со стеклянными глазами. Но я все равно смотрю на небо, и каждый вечер, перед сном, закрываю глаза, играя на своей “поющей чаше”. И засыпаю, с мыслю о том, что когда-нибудь вырвусь из всего этого безумия и вернусь туда вновь, что бы, возможно, показать другим, кто еще не видел, но очень хочет посмотреть, этот необыкновенный, край. Край, где каждый – лишь то, что он есть, не больше и не меньше, где вода обретает вкус,  где жизнь имеет смысл, где Бог совсем рядом, то и дело трепет твои волосы легким влажным южным ветром.