Ереванскую розу –
Вздох и целую фразу –
Понимаешь: настолько проста.
Ереванскую прозу
Понимаешь не сразу,
Потому, что во всём разлита.
С.Липкин
Ценю в прозе лаконизм и глубину. Меня поражает способность авторов несколькими штрихами дать яркий образный портрет, рассказать о чём-то значительном и важном в небольшом произведении. Это в полной мере присуще Анжелике Габриелян, с её страстной и в то же время сдержанной манерой говорить о главном так, что остановишься, вернёшься, прочтёшь снова, вдумываясь в каждое слово, и поймёшь, что за этой недоговорённостью что-то значительное, болезненно пережитое, до конца не преодолённое.
– Умерла Аревик в Армении, так и не сумев принять свою историческую родину и причин, по которым она сюда попала. (Аревик)
Нежный, сердечный рассказ – воспоминание о бабушке. Но эта фраза заставила тревожно забиться сердце, захотелось найти ответ, что за причины вынудили немолодую женщину искать пристанища на родной земле не по своей воле. Наверное, в этом и есть талант прозаика: пробудить интерес к событию одной фразой, за которой история эпохи в период смуты. Начинаешь читать дальше, всё глубже погружаясь во внутренний мир автора, пытаясь понять, что он за человек.
Добр или не очень, великодушен или эгоистичен, глубок или скользит по поверхности, выхватывая малозначительное и придавая ему какой-то смысл. Кажется, какое отношение имеет это к творчеству? Думаю, никакого, но хочется понять, кто твой собеседник.
Читаешь другую жизнь, и она становится тебе не чужой, не безразличной. В прозе Габриелян, о чём бы она ни писала, видишь не бесстрастного рассказчика, а человека живого, эмоционального, такого разного в житейских обстоятельствах, сильного и ранимого, нежного и мужественного. Не слишком много говорит о себе автор, но с первых строк чувствуешь – это твоё, созвучное твоему восприятию жизни. Наверное, вспомнишь себя в детстве, прочитав, как в кино девочка не смогла усидеть в кресле, когда с экрана полилась мелодия:
– Сидевшие с краю ряда родители спохватились, увидев, как я направляюсь к экрану – танцуя под музыку. (Красное и черное)
Безоблачное детство, любящие родители, друзья, впереди, казалось, счастливая благополучная жизнь.
– Что она помнит? Море, его запах и шум… запах нефти и нефтяные качалки, длинные-длинные эстакады… запах хлебозавода – аромат свежего хлеба…блеянье баранов и стаю гусей – рядом с собой, четырёхлетней, напуганной гусиным гоготом и клювом длинношеего гусака… чёткие очертания гор на нежном сине-розовом фоне… дворы, полные зелени, смуглых детей, гортанных голосов, смеха… небольшие домики на крутых спусках и склонах… в этих домиках что-то прячется, что-то давным-давно знакомое и немного подзабытое… может быть, счастье?... (Видение)
Но вот уже тревожная нота вплетается в звонкую и радостную мелодию детства:
– Двери нашей школы закрылись для посторонних сразу же и категорично. Посторонних к нам не пускали. Школа была смешанной, с двумя секторами обучения – русским и азербайджанским. Учителя держали ситуацию под контролем, и внутри школы ярко-выраженных конфликтов не было. Армян на острове было не очень много, и количество армянских детей в школьных классах острова колебалось от одного-двух до пяти-шести.
Отрочество автора пришлось на страшное время, когда распри разъединили народы, веками жившие рядом. В одном из рассказов очень сдержанно говорится о том, что случилось потом, когда рухнул и рассыпался на куски благополучный, казалось, мир. Начался вынужденный трагический исход. Ни жалоб, ни желания назвать виновников, ни вражды, лишь боль много пережившего, много думавшего человека.
– В конце ноября в школу пришла моя мама – забирать мои документы. Документы ей предстояло забрать у Самира – нашего директора. Самиру не было ещё сорока. Он преподавал математику в азербайджанском секторе и носил не очень обидное прозвище, полученное от русского сектора. (Давным-давно)
Многого мы не знали тогда, в конце 80-х, а теперь как-то очень болезненно отозвалось в сердце. Не бывает чужой боли, особенно задевает, когда видишь её глазами подростка, у которого отняли детство. Проходит время, раны заживают.
– Следующим утром я с безразличием смотрела в окно. Это был всё тот же двор, где я провела четырнадцать лет своей жизни и знала каждый миллиметр – всё было облазано вдоль и поперёк, а кое-что опробовано носом, локтями и коленками. Только всё уже было совсем другим, навсегда изменившимся.
Прошло много лет. Перегорели тоска и боль, поблекли краски. Воспоминания многократно прокручены, просмакованы и отложены в сторону. Осталась просто память – как старые, слегка пожелтевшие чёрно-белые фотографии, память о приморском городе и острове, где я родилась и выросла. (Место рождения – город Баку)
Довелось прочесть немало воспоминаний и рассказов тех, кто вынужден был покинуть родные места. Иногда вынужденно, а в последние полтора–два десятилетия по доброй воле. Меня больно задевает, когда люди, нашедшие пристанище в другой стране, недобро говорят об оставленной родине. Когда вспоминается только плохое, особенно бывшие соотечественники, как правило, глупые, примитивные люди. Тяжело и горько читать это, ведь ты ощущаешь себя одним из них.
В прозе Анжелики Габриелян нет ни этой ожесточённости, ни обиды. Лишь горестное сожаление, желание понять и переосмылить происшедшее:
– А потом мне вспомнились книги, написанные на языке, ставшим языком враждебной стороны, навсегда чужого государства. Мне жаль, что я их не прочла… (Уроки азербайджанского)
Столько пережито, а в сердце нежность и тепло к друзьям детства, им она посвящает трогательные воспоминания. Меня бесконечно трогает авторская интонация Анжелики. Столько сердечного участия и к малышу, встретившемуся на улице, и к странноватой старухе, и к бывшей учительнице азербайджанского языка.
Только мудрый человек способен не озлобиться, не очерстветь, а научиться находить опору в близких, в воспоминаниях об ушедших, в попытке собрать по крупицам историю своего рода. Мне кажется, это удалось автору.
– На Новый год дома поставили ёлку: живую, разлапистую, с игрушками…
Это был последний Новый год с папой. Потом папа ушёл на фронт и не вернулся. Светланка папу не запомнила: через неделю после новогоднего праздника ей исполнилось всего три года. Светланка запомнила ёлку – большую и красивую. Без отца жилось трудно, и ёлку дома больше не ставили.
Эту ёлку Светлана вспомнила годы спустя. (Детство)
Это из рассказа о маме, осиротевшей в войну. Память о погибшем отце связана с тем праздничным и сладким воспоминанием. Внучке остались только рассказы о нём.
Что заставляет нас возвращаться к произведениям, которые, кажутся слишком сдержанными, суховатыми, где автор лишь слегка приоткрывает заветное. Но что-то уже зацепило, заставило вернуться, прочесть снова, наслаждаясь своим открытием, где за простотой изложения угадывается острый ум, редкая наблюдательность, способность одним штрихом рассказать о событии больше, чем пространный труд. Несколькими словами передать трагедию и радость, соучастие и нежность.
Прекрасны и подробны воспоминания, почерпнутые из рассказов близких, они трогают сердце безыскусностью и точностью, помогающей лучше узнать характеры, полюбить и принять, как своих. Умение в обыденном увидеть возвышенное, потянуться душой к музыке сердец, казалось бы, непримечательных людей, случайно встреченных в маленькой аптеке, делает прозу Габриелян необыкновенно сердечной и притягательной:
– Каждый мой приход в Аптеку сопровождается звучанием одной из трёх мелодий или удивительно гармоничным сочетанием двух, трёх голосов: трёх совершенно разных характеров, интонаций, обаяний. Я прихожу в Аптеку за лекарством и получаю маленькую порцию коктейля: спокойствия, душевной гармонии, радости… (Аптека)
Одна из пленительных миниатюр, с загадочным и волшебным звучанием, в котором автор раскрывает своё творческое предназначение:
– Слушать и запоминать… Людей, лица и одежду, кошек и собак, звуки и запахи… воздух и землю… разговоры, слова, смех и интонации… Ей больше ничего не надо – зачарованность происходящим вокруг увлекает её и тянет за собой, вперёд… Так она и идёт по жизни... (Видение)
Мне кажется, что в творчестве автора есть что-то и от удивительного по глубине психологического портрета, поразившего меня в одноимённой миниатюре.
– А ещё Лилит напоминает мне красивую дорогую вещь, строгую и точёную, мерцающую холодным блеском, – драгоценную вещь, в глубине которой прячутся настоящая нежность, свет и тепло.(Портрет)
Вчитайтесь, вслушайтесь в мелодию любви и печали Анжелики Габриелян, и вы откроете для себя прекрасный, загадочный и многообразный мир.
http://www.proza.ru/avtor/tateviik