Белый город сигареты и коньяк

ТАНЯ ТАВОГРИЙ










БЕЛЫЙ ГОРОД

СИГАРЕТЫ И КОНЬЯК




















               





                Русскому року посвящается.

1. Февраль 1988 г.
                «Вместо тепла – зелень стекла,
                Вместо огня – дым.
                Из сетки календаря выхвачен день…"

                Виктор Цой «Хочу перемен».


          - Ты действительно считаешь, что Цой и автор «Тысяча и одной ночи» имеют в виду одно и тоже? – спросила Салима уже в дверях. В руках она держала чайник со старой заваркой грузинского плиточного чая, отчаянно пахнущего веником.
           Такое могло прийти в голову только Вере как, впрочем, и идея отмечать Китайский Новый Год.
           Наступал год Дракона. Животное это было мистическое, малопонятное  и многообещающее. Вообще-то лишний праздник в студенческом общежитии не требовался, но такой уж характер был у Веры – найти оригинальный повод. На самом деле все было более прозаично – только что закончились зимние каникулы, все собрались вместе, но, конечно же, Китайский Новый Год – это было чудо как оригинально.
           Вера только вчера приехала из своего южного города, привезя белую мягкую брынзу и несколько пучков зелени: нежной, пряно пахнущей кинзы, острого, терпкого тархуна и лилового регана, который оказывается вся Европа называла базиликом. Еще была банка айвового варенья и банка абрикосового, где в каждый плод было вложено ядрышко из разбитой косточки.
           Новогоднее чаепитие собрались отмечать в комнате у Салимы и Иры – она была довольно просторная, а Вера со своими соседками не очень ладила.
           Пока накрывали на стол, старенький магнитофон «Весна» с натугой крутил кассету группы «Кино» и на удивление ни разу не зажевал ленту. Тут-то и зашел разговор о «днях, выхваченных из сетки календаря». Оказалось, что «Тысячу и одну ночь» читала только Вера, а вот Камю читали все и с экзистенциализмом – странной философской системой с труднопроизносимым названием понаслышке знакомы тоже были все.
           - Ну это же очень просто,- говорила Вера, раскладывая зелень по тарелке,- с точки зрения экзистенциализма взаимодействие одного «Я» с другим возможно только трансцендентно, а это бывает в двух вариантах: в случае любви и во время творческого акта. Время – понятие относительное и таким сильным вещам, конечно же, подвластное. А что пишет автор арабских сказок? Почти в каждой есть описание первой брачной ночи, когда герои после долгих страданий и разлуки, наконец-то соединяются. Описания эти довольно подробные, очень живописные, с такими деталями… Вначале читаешь. А потом понимаешь. Ну, например, что это по-вашему: «слиток золота, завернутый в шелк, меж двух подушек, набитых страусовыми перьями»?
           - О нет! – расхохоталась Ира,- я, кажется догадалась!
           - Вот-вот, но это неважно Главное, что везде есть одна формулировка: «и они провели ночь, которая не войдет в счет дней»,- Салима уже вернулась с чистым чайником и улыбаясь слушала Веру, - Это говорится об акте любви, А о чем поет Цой в этой песне? О творчестве! И у него опять – день, не засчитанный в ход жизни.
           - По-моему он поет не о творчестве, а о гражданской войне, заметила Салима.
           - Что здесь военного: «Сигарета в руках, чай на столе»?
           - Это надо же! «Слиток золота, завернутый в шелк»! Ой, не могу! – смеялась Ира.
           - Ну все-таки это очень большая натяжка.
          - Да просто в двух совершенно разных источниках одинаково воспринимаются два таких близких понятия. Это же удивительно!
          - Вы что смеетесь?- спросила, входя, Наташка-первая.
          Это была миниатюрная, хрупкая девушка с копной непослушных, вьющихся волос цвета старой соломы. Зеленоглазая, но может быть только излишне бледненькая, так что в минуты задумчивости личико ее казалось лицом фарфоровой куклы.
          - Это Ирка смеется,- спокойно ответила Салима,- мы, как видишь, разговариваем о философии.
          - Ага, о философии,- поддакнула Ира и, наклонившись к Наташе, что-то зашептала ей на ухо.
          - Ой, что ты говоришь! – воскликнула та и тоже засмеялась.
          - А Наташка-вторая придет? – спросила Вера.
          Наташа-вторая имела с первой общим только имя и миниатюрный рост, в остальном они были полными противоположностями. Наташка-вторая была полненькая, быстрая, шумная, смешливая. На пухлых щеках всегда играл румянец. Она обязательно присутствовала на всех вечеринках. Вот уже два года как ее отчислили из университета, но уезжать в родную Казахскую степь она не собиралась, продолжая как-то нелегально жить в общежитии, благо родители не собирались приезжать – слишком уж дальней была бы дорога.
          - Придет, как же без нее, махнула рукой Ира.
          Вера, конечно же, не планировала ничего шумного. Она хотела, чтобы все прошло очень камерно и интеллектуально, поэтому никто больше приглашен не был, и мероприятие должно было получиться элитарным.
          Варенье наконец разложили по разномастным вазочкам, расставили чашки, благо на пятерых можно было выбрать из их разнокалиберной стаи не очень щербатые и без отбитых ручек. Ира открыла бутылку сухого вина, прибежавшая Наташка-вторая шумно хлопотала вокруг стола, поминутно спрашивая:
          - А что это? Ой, как пахнет! А траву так и есть – как коровам? Какое это варенье?
          Наконец все расселись и Салима сказала:
          - Ну, мы услышим в конце концов то, что ты там написала про год Дракона?
          Вера  мучительно покраснела:
          - Это не то чтобы про год Дракона, а о символике годов вообще…
Ну, как бы это сказать…
          - Да прочти ты просто, а мы поймем,- прервала ее Ира.
          - Ну ладно, - вздохнула Вера и начала читать, намеренно ровно, почти без всякого выражения, чтобы скрыть волнение,-
                Расцвела бузина и созрели плоды,
            Я забыл про гостей кроме звезд и луны,
            Я один среди стен из смолистой сосны,
                И никто не прочтет ни роман, ни стихи.
               
                Можно жечь их в камине без боли и мук,
                Ворошить кочергой пепел дел своих рук,
                И покой мой нарушит лишь дятла стук,
                Да под мышками жмущий старинный сюртук.

                И все будет лишь так в этот год очага:
                Нас минует дорога, минует река,
                Пощадит Белый Тигр, ушедший в леса,
                И не будет суровой в год Кошки зима.

                Нужно чувствовать вкус – писать длинный роман,
                И на звезды смотреть через стекла окна.
                Выйти из дому под капели звон,
                И увидеть. Как с гор приплывает Дракон…
          Девчонки помолчали, наконец Салима, усмехнувшись, сказала:
          - Ну, у тебя прям как в последней главе «Мастера и Маргариты».
          - «Мастера и Маргариты»?- растерянно переспросила Вера. Она была еще взволнована и еле сдерживала дыхание учащенное, как после бега.
          - Ты что, не помнишь? Покой, который обещает Мастеру Воланд. У тебя в этом стихотворении примерно такой же настрой. Как это сказать…Очень спокойно и в то же время чувствуется напряжение внутренней жизни.
          - Вера, а почему ты пишешь только от мужского лица? – спросила Наташка-вторая.
          - Не знаю. От женского как-то примитивно получается. Ну что может чувствовать женщина? Любовь, нежность и все. Не писать же об этом стихи.
          - Почему.
          - Наташа! Я тебя умоляю! Если хочешь почитать о нежности и любви, возьми Асадова! – воскликнула Наташка-первая.
          - А что это за шум в коридоре? – вдруг спросила Салима.
          И действительно, какие-то голоса, слишком громкие, раздавались по коридору, топот ног катился явно к их двери.
          - Кто это? – Вера испугалась за камерность и интеллектуальность вечера, так как общежитие могло преподнести любые сюрпризы, нарушить все планы, и это явно грозило произойти сейчас.
          Шаги грохотали уже на пороге, взрывы смеха, чей-то голос громкий и звучный разносился по коридору, но слов было не разобрать.
          - Ой, - вдруг отмерла Ира,- Это же «система»!
          Она не успела договорить, в дверь застучали, не дожидаясь ответа распахнули и все ввалились в комнату.
          Это была очень разношерстна компания. Первым шел худощавый, коротко стриженый парень с серьгой в ухе, следом – другой с копной кудрявых черных волос до плеч, за ним – тоже длинноволосый, но худой невозможно, в черной кожаной куртке-«косухе» и с черными кругами вокруг глаз, остальных Вера уже не могла рассмотреть, но над всеми выделялся тот самый – со звучным голосом. Выделялся он прежде всего ростом – был выше всех по меньшей мере на пол головы, на плече он нес гитару, но самым странным была его прическа. Больше всего она напоминала залп салюта. Светло-русые пряди словно выстреливали из головы и, изгибаясь, опускались вниз. Лица не было видно: пряди челки доставали до кончика носа, оставляя на виду лишь твердый подбородок, красиво очерченные губы капризного рта, который можно  было бы назвать слишком крупным, рельефную линию высоких скул да худые щеки. Сквозь светлые пряди сверкали глаза.
          - Привет, девчонки! – закричал черноволосый.
          - Заутнер! – воскликнула Ира,- Как ты нас нашел?
          - О! Да мы вовремя! Что празднуем?
          - Год Дракона, - ответила за всех Вера.
          - Что, серьезно? – спросил тот, что был с серьгой в ухе.
          - Да. Сегодня – Китайский Новый Год.
          - О, Топ, в какой знаменательный день ты приехал! – сказал он, обращаясь к лохматому с гитарой.
          - Ну что, девчонки, мы в масть? – спросил Топ, уже усаживаясь на свободный стул.
          - В масть, в масть,- засуетилась Ирка, вскакивая и вынимая все чашки, что были на полке.
          - А у нас с собой было… - подмигнул Заутнер, доставая из кармана бутылку «Столичной» зеленого стекла,- Вы не возражаете?
          - Нет, конечно, ответила за всех Салима.
          Водку разлили в щербатые чайные чашки и, чокаясь, начали знакомиться. Оказалось, что на первом курсе Ира жила с двумя девчонками, которые хипповали, были знакомы с ребятами из местного рок-клуба и на каникулах ездили автостопом в Ленинград и Прибалтику. Университет они уже закончили и уехали кто куда, а старые знакомые теперь разыскали Иру.
          Коротко стриженого, с серьгой в ухе звали Илья. Он был художником и из всех, пожалуй, самым устроенным. Даже работал художником-оформителем на каком-то предприятии, у него была своя мастерская, которая быстро превратилась в явочную квартиру для всей городской тусовки.
          Заутнер был обыкновенный городской бездельник – любитель вина и тусовочных девочек, особой разборчивостью не отличавшихся, частенько балующийся марихуаной, а этой зимой попробовавший и кое-что потяжелее. Он скрывал от всех, что документы в ОВИР на выезд в землю предков уже поданы и его отъезд только вопрос времени.
          В черной кожаной куртке был Миша Ройхман. Он отслужил в Афганистане, где побывал в таких переделках, что никогда больше не упоминал о своей службе в армии, зато крепко подсел на наркотики. Сейчас он числился где-то студентом, наверное и не помнил сам – где, слушал рок и был способен на самые неожиданные поступки. На него иногда «накатывало», он делался неуправляем и, несмотря на тщедушный вид, справится с ним в такие минуты не мог никто.
          Лохматый с гитарой носил кличку Топ, которую никто не мог объяснить и никто не мог вспомнить когда и по какому поводу его так назвали. Но скорее всего это было связано с его постоянными перемещениями – поездил автостопом он много и нигде долго не задерживался. Он писал стихи, пел свои песни. Когда местный рок-клуб давал очередной полуофициальный или вовсе подпольный концерт, его звали сыграть партию бас-гитары, потому что ни одна из местных рок-групп не была укомплектована до конца по причине слишком большой концентрации ярких личностей в ограниченном кругу – всем хотелось быть авторами, солистами и руководителями и никто не хотел играть для чьей-то славы.
          Последним вошел маленький, тщедушный, круглоголовый парнишка по кличке Блинчик. То ли из-за круглого как блин, простодушного лица, то ли от того, что всегда после очередной дозы его начинало так плющить, что весь мир представлялся раскатанным в блин. Это был человек «за компанию». Он мог поддержать разговор на любые темы простым поддакиванием, был идеальным собутыльником и никогда не отказывался ширнуться вдвоем.
          - Ой, а что это за травка?- полез Миша к блюду с зеленью.
          - Это кинза и реган,- проявил осведомленность Топ,- а кто это привез?
          - Я - ответила Вера.
          - Ты что, на Кавказе живешь?
          - Да.
          - Ну и что мы такие скучные? – приобнял ее за плечи Заутнер. Вера смерила его холодным взглядом и сказала:
          - Ира, можно тебя на минутку?
          Они вышли на кухню. Вера, прислонившись к подоконнику закурила и спросила:
          - Что это за люди?
          - Верка, ну что ты обижаешься! Нормальные ребята, вот увидишь. Это тусовка местная. Я лучше всех из них Илью знаю и Заутнера. Не напрягайся, все будет здорово.
          Вера скривилась, но ничего не сказала, потому что на кухню вывалились все остальные вместе с Наташкой-второй, которую уже обнимал Заутнер, что-то шепча ей на ушко. На кухне сразу стало шумно и тесно. Вера поспешила докурить и ретироваться в комнату. Там сидел один Топ, склонившись над гитарой и перебирая струны. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову и взглянул на Веру. Сквозь пряди челки блеснули глаза, Вера вдруг покачнулась как от удара, так что пришлось схватиться за косяк двери.
          - Ты действительно с Кавказа? – спросил он.
          - Да, а что – это так удивительно?
          - Нет, почему же, - Топ пожал плечами и опять склонил голову, - а ты тоже на психолога учишься?
          - Нет, я – биолог.
          - Никогда не видел живого биолога, - он усмехнулся.
          - Вообще-то это общежитие биофака, - Вера села рядом с ним с любопытством заглядывая ему в лицо, - А тебе волосы не мешают?
          - Я ни с кем не обсуждаю свою прическу.
          - Извини, я не думала, что это так серьезно,- легко согласилась Вера и улыбнулась, - А ты что-нибудь споешь?
          - «Что-нибудь споешь?», - насмешливо передразнил ее Топ, - Что-нибудь спою, - и вдруг, ударив по струнам, запел чистым и сильным голосом,-   
           «Нас выращивает денно –
             Мы – гороховые зерна,
             Нас теперь собрали вместе,
             Можно брать и можно есть, но…»
          Это был «Хлоп-хлоп» «Наутилуса-Помпилиуса». Пока он пел, все собрались в комнате. Дослушав до конца, Заутнер фыркнул:
          - А что, своего ничего нет?
          Топ закусил губу и не поднимая головы заиграл снова. Пел он уже незнакомые песни. Вера, наклонившись к сидевшему рядом Илье, спросила:
          - Это он написал?
          - Ну конечно,- ответил тот.
          - «Когда плещут волны
             Мы все спокойны
             Как звери в ковчеге,
             Как праведный Ной»…
          Дверь в комнату приоткрылась и в щель просунулась очень запоминающаяся физиономия. Круглое, всегда очень бледное лицо, на котором выделялись полные, слишком красные губы, черные, маленькие глазки с хитрым прищуром и падающие на лоб неопрятные, вечно сальные пряди. Это был Генка Алексиевич – легенда их общежития. В первую очередь он прославился тем, что до пятого курса ходил в одних и тех же тапочках, в которых приехал из Жданова и термин «тапочки Алексиевича» стал уже нарицательным. Джинсы, рубашка и куртка по-видимому тоже были одни и те же. Это было странно, потому что отец его занимал пост главного инженера на крупном предприятии в родном городе. Алексиевич вечно пристраивался к любым застольям и на еду тоже практически не тратился, внешне имел вид обыкновенного шалопая, однако учился очень хорошо, от красного диплома его спасали только вечные неординарные вопросы, на которые он был мастак, так что преподаватели его даже побаивались, кроме того у него была одна из лучших коллекций книг в общежитии, которые он никому не давал в руки.
          - Что празднуем? – спросил он скрипучим голосом.
          Салима скривилась, а Ира со вздохом ответила:
          - Год Дракона.
          - О! - Алексиевич уже ввинтился в комнату,- А я в душе китаец. Правда! Мне очень импонирует восьмеричный путь и Лао-Цзы я тоже уважаю.
          - Так ты решил – кто первичен: бабочка или философ, - спросила Вера.
          Алексиевич, пробиравшийся к свободному стулу, внимательно посмотрел на нее:
          - Это всего лишь маленькая сказка о сне Лао-Цзы, а с точки зрения теории сновидений Фрейда…
          - О нет, не начинайте о Фрейде,- воскликнула Наташка-первая.
          - Что, так достал, да? – участливо осведомился он, уже усаживаясь и запуская руку в тарелку с брынзой, - Так вот, согласно теории сновидений Фрейда бабочка, несомненно больше всего похожа на женский половой орган. Ведь никто не согласиться, что  она похожа на мужской?
          - Ну почему же, - возразила Вера, - если ей оборвать крылышки…
          Алексиевич дождался, когда стихнет общий хохот и ответил, жуя бутерброд:
          - Это уже будет садистский сон, а Лао-Цзы, насколько я помню, никаких крылышек бабочкам не обрывал. У него просто были невинные сексуальные фантазии, правда с несколько гомосексуальным подтекстом.
          - Это еще почему? – Наташа вскинула на него свои удивительные зеленые глаза и усмехнулась.
          - Ну он же не знал, кто он – бабочка, которой снится философ, или философ, которому снится бабочка, так что с сексуальной ориентацией он даже в девяносто лет не мог определиться.
          Топ сердито отложил гитару и молча вышел.
          «Ну все, пропал вечер», - с тоской подумала Вера и тоже выскользнула из комнаты.
          Топ курил на кухне. Поднес ей зажженную спичку. Помолчали.
          - Это были твои песни?
          - Да, мои.
          - А почему тебя так странно зовут?
          Топ усмехнулся:
          - Имя как имя. Не даром же меня так назвали.
          - А на самом деле?
          - Так и называют на самом деле.
          - Нет, ну в паспорте тебя же не Топом зовут.
          - А кто сказал, что у меня есть паспорт?
          - Ну да, если такой поворот дела, то конечно, о чем я спрашиваю! Это я к тому, что у меня, например, три имени.
          - Бывает.
          - Да, это меня родственники поделить не могли. Маму зовут уж больно экзотично – Мадлен Григорьевна, и она решила, что назовет дочку только чисто русским именем, ну и назвала Дарьей. Бабушка возмутилась, сказала, что в школе засмеют с таким деревенским именем и заставила папу в ЗАГСе записать меня Верой. А в год меня понесли крестить – как раз 25 января и окрестили Таней.
          - Да уж, тусанулись твои родители по полной программе.
          - Так что в детстве меня звали Дашей, а когда сюда приехала, не объяснять же всем, так и стала называться Верой. Как вторая жизнь.
          - Значит будет и третья.
          - Может быть. Буду когда-нибудь Таней. Даже не вериться!
          - Везет тебе, - улыбнулся Топ, - реинкарнация без смерти. Одну жизнь за три проживешь!
          - И сразу в нирвану! – засмеялась Вера.
          В кухню опять высыпали Ира, Салима, Илья и Миша.
          - Илья сделает нам подарок к Новому Году, - воскликнула Ира,- весь год будем любоваться.
          Из комнаты выскочила Наташа-вторая, неся стул, за ней – Заутнер. Илья взобрался на стул и быстро начал чертить карандашом по известке какие-то линии.
          - Алексиевич еще в комнате? – спросила Вера.
          - Да. Они с Наташкой общаются, ответила Салима.
          - О чем?
          - О литературе, представь себе.
          - Он еще не все съел?
          - Варенья не осталось.
          - Черт! Топ, ты хоть попробовал варенья?
          - Я? Нет, - рассеянно ответил Топ, внимательно следя за Ильей, и вдруг крикнул, - Только не делай ему крылья как у летучей мыши, это же все-таки дракон!
          - Не мешайте свободе творчества! – парировал Илья, - Во мне проснулся Модильяни!
          - Мастрояни! – передразнил его Миша.
          - Пририсуй ему пару ящичков и будет Дали, - добавила Ира.
          - Мали! – смеялась Салима.
          В результате на стене появился очень живописный дракон с перепончатыми крыльями и надпись: «С НОВЫМ ГОДОМ!».


          Утро следующего дня выдалось необыкновенно солнечным для февраля. Вера открыла глаза и увидела в проеме окна голубое небо в облаках над плоской крышей общежития напротив. Несколько секунд она просто лежала в постели, улыбаясь солнцу, потом в памяти медленно, как фотокарточка проявилась прошедшая ночь.





2. 1 августа 2005 года.
                «Сколько лет прошло,
                Все о том же гудят провода,
                Все того же ждут самолеты…»

                Саша Васильев «Сплин», «Выхода нет».


          Таня открыла глаза, но не увидела ничего кроме темноты. «Интересно, сколько сейчас времени?» - подумала она: «И чего это я проснулась?». Тут до нее дошло, что разбудила ее музыка- где-то в комнате громко звучал танец гномов из «Пер Гюнта» Грига. «Да это же сотовый!» - она нащупала выключатель, зажгла бра и увидела наконец телефон, лежащий на кресле. На экранчике над изображением подпрыгивающей трубки горели буквы: «ЯНА».
          - О нет, только не это! – пробормотала Таня и ответила, - Алло! Яна, ты знаешь сколько времени, - скосив глаза на часы, увидела, что было одиннадцать ночи, а для такого жаворонка как Таня это было ужас как поздно.
          - Таня, ну какая разница сколько времени! Ты через неделю уедешь в Москву и выспишься. Кто тебя там развлечет ночью? Короче, одевайся, мы уже едем к тебе.
          - Кто это – мы? И вообще я спать хочу.
          - Да брось ты! Хоть будет что вспомнить.
          - Яна! Ты знаешь, какое завтра число?
          - Знаю. Твой день рождения. Вот и отметим.
          - Это я весь день буду спать! А у меня, между прочим, были свои планы.
          - Таня, я же сказала – будет хоть что вспомнить, считай это моим подарком тебе. Я с Сашей тебя поздравляем. Одевайся!
          - Янка!
          - Хватит мне деньги есть на телефоне! Все, мы уже едем.
          Яна отключилась.
          Таня с сожалением посмотрела на разобранную постель и подошла к шкафу. Зевая, попала ногой в штанину джинсов с третьего раза, одела приготовленную с вечера черную праздничную блузу, подмигнула своему отражению в зеркале: «Ну вот, день рождения и начался». Макияж выбрала самый простой, да и жизнь за границей отучила гримироваться по всякому поводу. Взъерошила волосы, уже немного отросшие после возвращения – что в Германии хорошо, то в России неуместно. Сотовый заиграл снова.
          - Алло! Яна, я уже готова.
          - Ну тогда спускайся – мы возле дома.
          Таня подошла к мирно спящему сыну, потрясла его за плечо:
          - Елька! Елисей, проснись!
          Елисей открыл глаза:
          -  Was is das, Mutter? – пробормотал он спросонья.
          - Нечего выпендриваться – в России уже! Я уезжаю, закрой за мной дверь.
          - Куда?
          - Мы с Яной и ее мужем – гулять.
          - А день рождения!?
          - Ну вот – уже начался.
          - Мам, ты что!
          - Мне некогда! Яна внизу ждет, закрой дверь.
          Елисей, ворча, поплелся за ней.


          Фонари уже погасли, и такси смотрелось на пустынной улице как НЛО, совершившее посадку посреди Сибирской тайги. Возле открытой дверцы, опираясь локтем на крышу машины, стояла Яна – высокая, худая, с копной кудрявых каштановых волос, она приветливо помахала рукой, в которой держала полупустую бутылку коньяка.
          - С днем рождения!
          - Вот заводи себе сумасшедших друзей! Выдергивают посреди ночи как морковку из грядки!
          - Ну ладно, не ворчи.
          Они поцеловались. От Яны пахло духами, коньяком и сигаретами. Тане пришло в голову, что это отличная иллюстрация стиля «унисекс». На переднем сиденье сидел Саша. Кивнул ей:
          - С днем рождения!
          - Спасибо. Куда едем?
          - Для начала, я думаю, в «Айсберг», - предложила Яна, разливая в пластиковые стаканчики коньяк, - Таня, держи!
          Коньяк обжег горло, закусывать было нечем, но она проснулась окончательно. Такси неслось по темным улицам, между домами мелькал иногда кусочек неба с висящим в нем огромным, желтом Юпитером.
          - Обожаю кататься по ночам, - Таня, улыбаясь, смотрела в окно, - Что-то мне это напоминает. Скорее всего из студенческой жизни.
          - Вы студентами катались в такси по ночному городу?
          - Нет, конечно. Мы ведь были абсолютно нищими студентами. Но в такси я один раз проехалась. Как раз вернулась в Харьков после лета, вся из себя задумчивая, после какой-то несчастной любви – сейчас уже и не вспомню имени героя того романа – а меня встречали подружки Ира и Салима. Мы не поехали на трамвае, взяли такси. Представь: летние сумерки, огромный проспект, несется поток машин, от света фар создается ощущение праздничной иллюминации. Кажется едешь – как Золушка на бал. С тех пор если приходится ночью ехать, всегда вспоминаю.
          - Когда по Москве с вокзала будешь ехать – тоже вспомнишь?
          - Не говори про Москву!
          - Почему? Все ведь хорошо – Золушка едет во дворец к принцу.
          - Да, только у Золушки не было пятерых детей.
          - Не усложняй, - Яна беззаботно махнула рукой, - все гораздо проще.
          - Это как? Ну-ка научи меня жить.
          Яна выразительно покосилась на Сашин затылок. Таня, усмехнувшись, снова отвернулась к окну.
          Возле бара такси отпустили. Внутри гремела музыка:
          «Ой, люли мои люли!
           Ой, люли - поцелуи…»
          - Я этого долго не выдержу, - Таня сразу помрачнела.
          - Я тоже, - Саша кивнул на столики, сплошь занятые какими-то кавказскими компаниями.
          -Может сядем и расслабимся, - предложила Яна.
          - Не знаю, давайте меню посмотрим, - Таня направилась к барной стойке.
          - Да что его смотреть! Коньяк и лимон, - Яна повернулась к пустому столику.
          Тут песня стихла, Таня обернулась и тихонько потянула Сашу за руку:
          - Саша, а что это здесь и женщин совсем нет. Мне это не нравится… - прошептала она.
          - Так, давайте спокойно к выходу, - негромко сказал Саша и направился к дверям в заведение. Таня с Яной пошли в фарватере его мощной фигуры, стараясь не смотреть по сторонам.
          На улице Яна крикнула:
          - Бежим! – и рванула по ярко освещенному фонарями проспекту. Таня услышала за спиной, как музыка на секунду стала громче, потом хлопнула дверь и все стихло.
          - Быстрее, - потянул ее Саша. Она обернулась и увидела трех кавказцев, с самыми мрачными физиономиями глядящими им вслед.
          - Ой, мамочка, - взвизгнула она и припустила вслед за Яной.
          Саша почему-то не побежал. Он вытащил из кармана сотовый, поднял его над головой и крикнул:
          - Я успею позвонить!
          Они шагнули к нему и один миролюбиво сказал:
          - Ну кому звонить? В милицию, что ли?
          - Зачем в милицию? Я сейчас Азнауру позвоню.
          Ребята остановились, один из них спросил:
          - Какому – такому Азнауру?
          - Сами знаете – какому.
          Те неуверенно переглянулись, а Саша быстро пошел вслед за своими спутницами. Девушки уже остановились и с любопытством наблюдали за этой странной сценой.
          - Ну, чего встали. Быстренько, быстренько, не останавливаемся, - скороговоркой подбодрил их Саша и они торопливо пошли вниз по проспекту до перекрестка, там повернули, и лишь когда бар и стоящие на его пороге люди скрылись из виду, остановились, переглянулись и расхохотались.
          - Вот это был бы день рождения! Где бы я утром проснулась?
          - На кошаре где-нибудь с овцами.
          - И всю оставшуюся короткую жизнь доила бы корову, а по весне собирала черемшу, - смеялась Яна.
          - Ну спасибо, Саша, а что это за Азнаур такой?
          - Да так… Ну что? Куда пойдем? В «Кассандру»?
          Лет восемь назад из кинотеатра, заброшенного по поводу упадка российского кино, сделали ночной клуб и назвали его почему-то «Кассандра». Таня была уверена, что никто из его хозяев не только не читал «Илиаду» Гомера, но даже и не слышал о печальной судьбе прекрасной прорицательницы из Трои, потому что никто в здравом уме не дал бы развлекательному заведению такого име6ни. Однако судьба «Кассандры» как коммерческого проекта оказалась счастливой – клуб процветал, но трагическое название сказалось – после нескольких драк с поножовщиной и пары убийств за ним закрепилась дурная слава.
          В городе был еще один ночной клуб «Балтика» - такой же незамысловатый, как и вкус рекламируемого им газированного напитка, почему-то считавшегося пивом. Музыкальный репертуар там не обновлялся, пожалуй, лет пять, и посещали его только продвинутые старшеклассники, которые в «Кассандру» ходить все-таки боялись, а приобщиться к ночной жизни города хотели.
          Ну и самым крутым заведением был «Колизей» - после ужасной перестрелки, устроенной там двумя противоборствующими группировками, заново отремонтированный – скорее всего это было компенсацией хозяину от оставшихся в живых и установивших контроль над центральным рынком «братков». Он отличался самой строгой охраной и высокими ценами.
          В последний год началось строительство еще одного центра развлечений – с боулингом, бильярдом, обещавшим по дороговизне переплюнуть все остальные, под названием «Атлантида».
          Такая приверженность античной мифологии, причем в самых трагичных ее сюжетах, заставляло задуматься о судьбе современной России как Третьего Рима времен самого безобразного упадка – когда население уже требует только хлеба и зрелищ, льгот и развлечений, не обращая внимания на предостережения, горящие в ночи огненными буквами галогеновых реклам. Какой бы волной – финансового краха, революции, национальных войн или передела собственности ни смыло в будущем «Атлантиду», все ясно видимые предостережения были непонятны современникам, как когда-то предсказания бедной Кассандры.
          - Нет, в Кассандру поедем попозже, сейчас где-нибудь нужно тихо посидеть и дойти до нужной кондиции, - предложила Яна.
          - Я знаю здесь ниже очень приличное кафе прямо под открытым небом, - предложил Саша.
          - Так что же ты нас в «Айсберг» повел! – возмутилась Яна.
          - Ну кто знал, что там сегодня будут эти абреки отдыхать, - вздохнул он, - это дело непредсказуемое.
          Кафе можно было назвать приличным разве что из-за полного отсутствия посетителей. Прямо на плитках тротуара под белыми шарами фонарей стояло три столика. За крайним скучала хозяйка заведения – полная меланхоличная блондинка, вяло пересчитывающая счета на калькуляторе. К ним подошла официантка – совсем юная, худенькая девушка, почти подросток, совершенно неуместная на ночной улице.
          - Так, нам 300 грамм коньяка Кизлярского, - начал Саша.
          - Кизлярского нет, есть только Прасковейский, - печально сообщила она.
          - А сколько звездочек? – тоном знатока осведомилась Яна.
          - Какая разница! Все ведь из одной бочки наливают, - возразила ей Таня.
          - И трех- и пятизвездочный, - ответила официантка.
          - Давайте трех-, - подвел итог Саша, - еще лимон.
          - А мне маслины, - добавила Таня.
          - Маслин нет, - грустно ответила девушка.
          - Да что же это такое! Ну ладно – лимон, коньяк и три кофе.
          - Растворимый или вареный?
          - Вареный, вареный, - закричали они все разом и рассмеялись.
          - Что-то мне холодно, - поежилась Таня. Янка, одетая в микроскопический топик – чтобы был виден морской загар, полученный в июле под Дагомысом, снисходительно посмотрела на ее праздничную блузку:
          - Мало ты выпила. Сейчас согреешься. Девушка! Несите скорее, а то мы замерзли!
          Заказ принесли. Саша разлил по пузатым бокалам слишком темную для коньяка жидкость и сказал:
          - Ну что – первый тост за новорожденную! Танюша, ты прости, что мы тебя вот так выдернули из привычного ритма жизни, но что-то мне подсказывает, что мы все сделали правильно. К тому же ты скоро уезжаешь. Мы конечно надеемся, что эта поездка будет, в отличие от прошлой, более удачной, но мы-то в любом случае остаемся без тебя, а это потеря невосполнимая. Но главное, главное – чтобы тебе было хорошо. За тебя и за удачу в твоей жизни!
          - Ну вот, соединил два тоста в одном.
          - Яна, помолчи. У нас впереди еще столько тем для того, чтобы выпить за Таню – за каждого ее ребенка если выпьем – бутылки не хватит!
          Таня в два глотка выпила коньяк, закусила лимоном и с трудом выговорила:
          - Как-то с трудом пошло…
          - Это хорошо, - с готовностью отозвалась Яна, - значит в жизни все наоборот будет – хорошо и гладко. Ну, теперь-то ты нам расскажешь подробности личной жизни? Я никак не пойму – ты замуж выходишь или что?
          Таня вздохнула, погрызла корочку от лимонной дольки и сказала:
          - Да никакого замужества не будет…
          - Как это? Почему?
          - А почему вы без свадьбы прекрасно уже четыре года обходитесь?
          - Ну ты сравнила! – вскликнула Яна, а Саша только рассмеялся.
          Четыре года назад Таня работала в летнем ресторанчике. Именно там произошла ее судьбоносная встреча с гадалкой, последствием которой и явился скоропалительный прошлогодний отъезд со всеми детьми в Германию. К счастью, попытка эмиграции не удалась – не мог прижиться такой чисто русский, самоотверженный характер на скудной европейской почве. Но в том же летнем ресторанчике произошла еще одна судьбоносная встреча – Тани и Яны. Яна была младше Тани на восемь лет. Таня скромно умалчивала о своих досвадебных приключениях, а после развода вела вообще почти монашескую жизнь, Яна имела чрезвычайно бурный сексуальный опыт и часто использовала свою аномальную привлекательность для решения насущных проблем. Таня была набожной матерью пяти детей. Яна свои религиозные воззрения ограничивала словами: «Не надо излишне заморачиваться!». У нее была одна дочь – прелестное создание с лукавыми зелеными глазами и ямочками на пухленьких щечках, чей отец исчез в неизвестном направлении, как впрочем, и бывший муж Тани. Таня – биолог по первоначальному образованию, выражалась очень правильным литературным языком. Яна – по образованию учитель русского языка и литературы, с первого же дня знакомства потрясла ее совершенно уникальной способностью виртуозно материться. Таня даже не представляла, что к этим корням можно добавлять такие приставки и окончания. Дело решила окончательно совершенно романтическая история земной и расчетливой Яны, которая не могла не поразить Танино сердце.
          Когда-то бурный роман Саши и Яны закончился трагическим образом: Саша по глупости участвовал в краже. Украсть пытались сейф из офиса одной полукриминальной компании. Сейф среди ночи несли прямо по улице, и первая же патрульная машина их задержала. Из всей группы в тюрьму сел один Саша – так уж вышло. За шесть лет, которые он провел за колючей проволокой, Яна успела выскочить замуж, родить ребенка, развестись и пережить массу приключений. Но в тот исторический для всех год летом Саша вышел на свободу и как-то вечером пришел к их ресторанчику. С тех пор прожили они уже четыре года. Чем занимался Саша, было покрыто тайной, однако деньги в семье водились, хотя периоды благоденствия сменялись полным безденежьем, когда Яна относила браслеты, часики и цепочки в ломбард.
          - Понимаете, в моем положении стремиться именно к официальному замужеству просто смешно.
          - Ну, ты же едешь к нему в Москву! И вроде бы как не в гости, а жить там собираешься.
          - Собираюсь. У него квартира в Москве и коттедж в пригороде – есть где разместиться.
          - На Рублевке? – спросил Саша.
          - Нет – на Николиной горе, ну да это неважно. Мы с Михаилом решили так: он будет жить за городом, а я с детьми – в его квартире. Будем проводить вместе уик-энды, ну и при желании любой свободный момент. Дети будут ходить в школу, кстати, с углубленным изучением немецкого – не терять же уровень, приобретенный в Германии.
          - А кто он у тебя? – спросил Саша, - Я не понял – олигарх? Нефть, газ?
          - Ну что ты! Он всего-навсего адвокат.
          - Таня, я все-таки поражаюсь – ну как вы могли встретиться! Хотя… - Яна сделала многозначительную паузу,- я всегда чувствовала, что твое затворничество приведет к чему-то… очень-очень интересному. И я не ошиблась!
          Поиск Татьяной средство к существованию для себя и многочисленной семьи привел ее к профессии маникюрши. На прием к ней и пришел как-то Михаил – довольно популярный московский адвокат, ровесник ее отца, переживающий в тот момент душевный кризис. Их короткому роману поначалу сама Таня не придала особенного значения. К тому же у нее внезапно обнаружились родственники за границей и она решила воплотить свою давнюю мечту о безбедной жизни на Западе. Разочаровалась она в Европе вовремя – как только вернулась домой, ее нашел Михаил, приехавший вновь на курорт. И вот теперь Таня сидела в свой день рождения в ночном кафе, а дома лежали билеты в Москву – через неделю она опять пыталась начать свою жизнь заново.
          - Одного не понимаю – что вы-то за так меня радуетесь? Еще ничего не понятно. Я – женщина, обремененная массой проблем. Это кому угодно может надоесть через месяц – другой. Тут еще разница в возрасте…
          - Как раз разница в возрасте у вас самая та что надо, чтобы пережить все трудности, которые ты так любишь создавать в своей жизни.
          - Может ты и права, но как-то это все… Как-то нечестно, что ли.
          - Это  в каком смысле нечестно?
          - Не знаю… Если быть совершенно откровенной, то я не могу до конца разобраться – по какой причине я пошла на это. Из-за денег? Из-за того, что он богат, со связями, и может легко решить все мои проблемы? Да нет! Но и любовью я свое состояние назвать не могу. Хотя он мне очень интересен, и заботиться обо мне как никто в моей жизни.
          - Таня! Как ты любишь все усложнять! Что ты копаешься в этом: люблю – не люблю. Кому это нужно?
          - Мне. Мне это нужно в первую очередь. Если я действительно с его помощью хочу облегчить свою жизнь, то это как называется?
          - Что? – Яна расхохоталась, - Ой, не могу, вот только в проститутки себя не надо записывать, ты до них явно не дотягиваешь.
          - Слушаю я вас, девочки, и удивляюсь, - наконец заговорил Саша, - Тань, ну если тебе хорошо с этим человеком, а ему с тобой, то это и есть любовь. Или тебе нужно, чтобы он был нищим, больным, непризнанным гением, да еще лучше, если с каким-нибудь явным физическим недостатком – горбатый там, или кривой на один глаз. Вот тогда это будет по честному? Я тебе скажу просто: все люди в этой жизни делятся на тех, кого эта жизнь имеет, и тех, кто эту жизнь имеет. А женщины любят победителей. Это всем известно – доказывать не надо. Твой Михаил, как я понял, относится именно к победителям. Ну как такого не полюбить! Так что, девочки, - Саша ловко разлил коньяк по бокалам, - назрел второй тост – за любовь!
          - А я к кому отношусь?
          - Таня, какая ты неугомонная! Тост произнесли – надо выпить.
          - Нет, ну серьезно. Как у меня с этой жизнью складывается – я – ее, или она – меня?
          - Я так думаю, что пока ты была замужем, то она – тебя, а как одна осталась, так сразу ты – ее.
          Они расхохотались.
          - То-то у меня даже сексуальные фантазии бывают на лесбийскую тему. Оказывается потому, что я – ее.
          - Так за что мы пьем? За любовь или за победу над жизнью?
          - За любовь конечно! – Таня залпом выпила коньяк, - Что-то мне уже жарко.
          - Вот, а я что говорила!
          Яна с Сашей закурили. Официантка принесла кофе.
          - Девушка, а повторите нам коньяк, - предложил Саша.
          - Вы знаете, а трехзвездочный уже закончился.
          - Да что такое! Только разогнались, у вас все кончается. Ну ладно, несите 200 вашего пятизвездочного.
          Официантка ушла. Таня задумчиво смотрела на темные кроны деревьев, поднимающиеся над фонарями улицы.
          - Кто объяснить – что такое любовь? Вот сейчас мне даже странно представить, что я любила своего мужа. А ведь любила, да еще как! А может быть и нет…
          - Начался философский процесс, - обрадовалась Яна.
          - А если совсем честно, то я наверное любила один раз в жизни. И это моя главная тайна, потому что никому я об этом не рассказывала, да и рассказывать-то не о чем…
          - Он был как – одноглазый или сухорукий?
          - Саша! Я серьезно о самой романтической странице моей жизни, а ты издеваешься!
          - Ну-ну, мы внимательно слушаем.
          - А я догадываюсь, кем он был, - вдруг сказала Яна, - непризнанным гением. Поэтом, или, не дай Бог, музыкантом. А ты его любила на расстоянии чисто платонической любовью, и это осталось в твоей жизни самой светлой страницей.
          - Нет, ну вот чего я понять не могу – как она все про меня знает!
          - В этом нет ничего сложного. Просто ты – неисправимый романтик, искренне верящий в силу неземной любви.
          - Не буду вам ничего рассказывать!
          - Таня, не слушай ты ее. Хочешь – расскажи. Я люблю всякие душещипательные истории.
          Таня вздохнула, повертела в руках пустой бокал.
          - Да действительно, вроде бы и рассказывать нечего, а вот сколько лет уже прошло, забыть не могу. Помню все так, словно это было вчера. Если бы можно было его найти. Хотя я даже не знаю – жив ли он.
          - Напиши на телевидение. Программа «Жди меня».
          - Ладно, не издевайтесь. Давайте выпьем за тех, кого мы помним.
          - Очень двусмысленно, - хмыкнул Саша.
          - Не смешно, - Яна скорчила ему гримаску, - я вот кого помнила, с тем и сейчас. Так что тост будет – за тебя.
          - Это совсем не скромно с моей стороны. Хорошо. За тех, о ком у нас остались самые светлые воспоминания! - Они засмеялись и разом сдвинули бокалы.



3. Весна 1988 г
                «Виновата она – весна!»

                Ю.Шевчук, «ДДТ», «Ленинград».


          Первое марта праздновало болгарское землячество. Все болгары ходили с красно-белыми мартиничками, которые удивляли своим разнообразием: тут были и помпоны, и кисточки, розочки из шелковых ниток, но конечно больше всего было человечков – девочки и мальчика. Звали их Пижо и Пендзо. Новое поколение трансформировало эту парочку в двух друзей нетрадиционной ориентации и имена Пижо – Пендзо стали применяться к парам сексуальных меньшинств.
          На четвертом блоке жили две болгарки и кажется, все землячество сегодня собралось там. Музыка гремела, слышимая на лестнице, как и взрывы смеха. Прямо на кухню вывесили плакат: голое дерево – тонкий рисунок ветвей на фоне бледного серо-голубого весеннего неба, все увешанное мартиничками.
          Когда Вера поступила на 1 курс, то первое, что ее поразило, было обилие иностранцев. Постепенно знакомясь, она обнаружила, что в университете представлена почти вся карта мира. Восточная Европа, Африка за исключением только одной ЮАР, Азия, Южная Америка, Ближний Восток – кроме Израиля, но если учесть количество отъезжающих на ПМЖ, то и он в виде своих будущих граждан.
          На закрытом комсомольском собрании их предупредили об особенностях общения с иностранными студентами, но в обстановке студенческого общежития, несмотря на обилие стукачей, уследить за всем было невозможно, хотя и скрыть что-то – тоже.
          На зимние и летние каникулы все иностранцы уезжали в Европу. Лондон, Париж и Мадрид заполнялись студентами из Советского Союза. Там они подрабатывали, закупали море косметики Тайваньского производства, женское белье и бижутерию с дешевых распродаж. Весь остальной год они имели неплохой доход, распродавая все это русским однокурсницам.
          Языковой барьер был самой благодатной средой для развития романтических отношений – все недосказанное русские девушки с удовольствием выдумывали, а так как все мужчины были года на три-четыре старше своих однокурсников, поступивших сразу после школы, то конкуренцию им составить было некому.
          На первом же курсе Вера без памяти влюбилась в студента из Никарагуа. Эта страна тогда подавалась в средствах массовой информации как маленькое, но гордое государство, противостоящее всей мощи нашего потенциального противника, что придавало никарагуанцам особый романтизм. К тому же все латиноамериканцы из-за причудливой смеси рас и наций на их континенте были необыкновенно красивы. Однокурсник Веры носил самую рядовую двойную испанскую фамилию Рейес Буйтраго – это было как для русских Семенов или Андреев, но почему-то арабские имена – два, как у всех латиноамериканцев (тут уж Вера успокоилась, что не одна она такая в мире – богатая именами), звали его Сауль Омар. Его шесть сестер и шесть братьев были самыми заурядными Хуанами, Педро и Игнасьо, а он был иллюстрацией то ли к Ветхому Завету, то ли к «Тысяча и одной ночи». Еще он играл на гитаре и пел, на левой ноге носил черный браслет,  а на смуглых пальцах серебряные колечки.
          Роман их протекал бурно целых два месяца. Потом Вера узнала, что она у него не одна. Это ее так поразило, что с тех пор никогда больше с Саулем она не разговаривала и даже не здоровалась при встречах.
          Из их компании с иностранцем встречалась еще Наташка-вторая. Карим был из Иордании. Учился он на экономическом, жил в соседнем общежитии и никто из друзей с ним не общался. Их любовь была еще одном поводом к тому. Почему Наташка не уезжала в родной Семипалатинск. В тот момент еще никого не насторожило, что всегда открытая и общительная Наташа – хохотушка и украшение любой вечеринки так скрытна во всем, что касается ее личной жизни. Но пока все проблемы были в будущем, а первого марта Вера спускалась в комнату Иры и Салимы в самом радужном настроении. Она сегодня написала стихотворение, которое ей самой очень нравилось, и хотела прочитать его подружкам. Вера сбегала по ступенькам, а внутри все пело в такт:
          «Я живу в стране, где вечно март
          И вечное полнолуние,
          Багряно-ал каждый вечер закат
          И безоблачны ночи лунные…»
          Конечно, она понимала, что рифма «полнолуние – лунные» никуда не годится, но ничего другого придумать так и не смогла.
          «Утро каждое там пастелью заря
          Красит облако в нежно-розовый,
          В синих сумерках лампы на фонарях
          Расцветают желтыми розами…»
          Вот это «желтыми розами» особенно ей нравилось. Пожалуй, только ради этих фонарей стоило писать стихотворение. Вообще оно получилось слишком цветным, но это было как компенсация за царящую за окном серость: белые параллелепипеды корпусов общежитий студенческого городка, серое небо над ними, грязный снег вокруг них. Даже кучи мусора живописностью не отличались.
          «Я сама сочиняю ее для себя
          Со снегами как в марте талыми,
          С первым крокусом, с бликами солнца в ручьях
          И признаньями небывалыми…»
          До первых крокусов было еще далеко, они могли быть сейчас разве что у нее на родине – в южном курортном городе, как и блики солнца в ручьях.
          «Вечерами гардины пугливо-нервны,
          Когда их руками касаешься…
          За окном все снега… Неизбежность весны
          В ветре мартовском ощущается».
          Вот это уже была чистая правда. Просто рисунок с натуры. На этих словах она и подошла к дверям.
          Салима сидела за столом, обложившись учебниками. Ира валялась на кровати и грызла семечки. Им явно было не до Веры с ее стихами.
          - Привет! – Салима оторвалась от учебников,- Угадай – куда меня направили для сбора материалов к курсовой работе?
          - В колонию для несовершеннолетних.
          - Нет, это еще будет. Мы на четвертом курсе практику как раз в колонии проходим.
          - Ну тогда в милицию – оперативно-розыскной отдел.
          - Господи! Что у тебя за криминальные мысли! Нет.
          - Сдаюсь.
          - В Горком ВЛКСМ!
          - Вот это да! Что за тема курсовой?
          - «Психология управления».
          Салима закончила школу с золотой медалью. Отец ее был украинцем, мать – татаркой. От отца она унаследовала высокий рост, тонкие губы и заносчивый характер. Кроме того, в школьные годы Салима серьезно занималась плаванием, что отразилось на ее фигуре – узкие бедра, широковатые для девушки плечи, маленькая грудь и всегда великолепная осанка. От матери ей достались черные блестящие волосы, которые она коротко стригла, белоснежная кожа, никогда не знавшая прыщей и угревой сыпи, высокие скулы и экзотический миндалевидный разрез глаз. Салима Бондаренко – это было почти как Сауль Омар Рейес Буйтраго. У нее была болезнь отличников – близорукость, а носить очки она стеснялась, и когда Салима, гордо вскинув голову, сощуривалась, чтобы разглядеть собеседника, это воспринималось как жуткое высокомерие, от того на курсе ее все сторонились кроме Ирки, которой всегда было на все наплевать и она просто не заметила презрительного прищура подслеповатой Салимы, легко с ней сдружившись, хотя более непохожих людей трудно было представить.
          Ира сутулилась, о прическе вообще не заморачивалась – просто убирала мягкие русые волосы ободком. Любила в задумчивости грызть ногти, черты лица имела самые простые, а цвет глаз неопределенный серо-зеленый. На фоне яркой Салимы она выглядела невзрачно, но это ее совершенно не волновало.
          Салима упорно зубрила самые трудные науки и была лучшей студенткой на курсе. Ира могла весь вечер раскладывать пасьянс, изредка вздыхая:
          - Ох, завтра контрольная по нейрофизиологии, даже не знаю – как я ее напишу! – тройка ее всегда устраивала.
          Салима писала курсовую работу несколько месяцев, Ира – за два дня до сдачи. При этом обе они зачитывались Фромом и Юнгом, только начавшим печататься в СССР, вместе ходили на фильмы Тарковского и Феллини, любили поэзию Гумилева и Саши Черного.
          С Верой, которая была на курс младше и училась не на психолога, а на биолога (а два эти клана никогда не пересекались и молча враждовали, даже в одном общежитии селились отдельно – комнаты биологов и комнаты психологов) их познакомила Наташка-вторая, которая знала всех.
          Вера не знала какой на первый курс пришла Салима – из-под очень строгой родительской опеки, никогда не пробовавшая даже шампанского м пребывавшая в уверенности, что от конфет с ликером можно опьянеть. На втором курсе к ним пришел вернувшийся из армии Гриша Шулика – разгильдяй и любитель русского рока, совсем не красавец, но необыкновенно притягательный для женщин всех возрастов. Он тут же женился на девушке, дождавшейся его из армии – бывшей однокурснице, и закрутил бешеный роман с Салимой – угловатой как подросток, не пользующейся косметикой, наивной отличницей – очкариком. Это имело судьбоносное значение для Салимы, которая за месяц превратилась в роковую красавицу с выразительным прищуром, интеллектуалку и меломанку, а так как ветреный Гриша и не думал оставлять беременную жену и с Салимой в конце концов расстался, еще  и превратившись в разрушительницу домашнего очага – ее с тех пор привлекали только несвободные мужчины. Это явилось настоящим бедствием для общежития. Единственным спасением было то, что Салима все романы крутила виртуозно быстро, и мужья возвращались к растерянным женам, так до конца и не успев сообразить что же с ними произошло.
          - «Психология управления»,- повторила Вера,- Что же ты напишешь?
          - Не знаю, что напишу,- Салима вдруг выгнула спину, улыбнулась и промурлыкала,- А какой там инструктор… Просто душка!
          - Серьезно? Никогда не думала о сексуальной привлекательности инструкторов Горкома ВЛКСМ.
          - А зря. Самое смешное знаешь что?
          - Он металлист – носит галстук с булавкой и ирокез.
          - Нет. У него кольцо на правой руке.
          - Да ладно! А, собственно, все правильно, в функционеры берут только женатых, как я слышала. Моральный облик и все такое. Но ты-то! Вот даешь!
          - Да, это судьба… Когда его увидела, первое, что пришло в голову: «И этот женат!».
          - Вера, ничего не говори – это бесполезно, - отозвалась Ира,- кстати, а что это за шаги такие на лестнице?
          После шумного празднования Китайского Нового Года ребята из «системы» стали заходить к девчонкам. И сейчас дверь распахнулась без всякого стука, в комнату ввалились Заутнер, Миша Ройхман и Блинчик. Все трое были явно навеселе.
          - Девчонки! А что за праздник сегодня? Мы проходим, а там прям бразильский карнавал. Шампанское пьют, музыка. В честь чего?
          - Первое марта – праздник в Болгарии, вот землячество и отмечает.
          - А-а, - Заутнер вдруг залихватски хлопнул себя по коленкам и пропел на мотив «Яблочка»,- «Это только наши танцы на грани весны»! Э-э-эх!
          - Да-да, именно на грани весны, - поддакнула Вера.
          - Девчонки, а что вы такие скучные? Салимочка, душечка, ты учишься? Да не может быть такого! А как же праздник?
          - Сейчас чайник поставлю,- Ира встала с кровати.
          - Не спеши,- остановил ее Миша Ройхман,- кипяченая вода есть?
          - В чайнике. Вам нужна кипяченая вода?
          - Заутнер, доставай баян.
          - Баян? – удивилась Ира,- Вы что, еще и на баяне… - но осеклась, потому что Заутнер вытащил из-за пазухи шприц.
          - Это что еще такое,- начала было Салима, но Заутнер, поняв, что сейчас выставят, молниеносно выхватил чайник, ловко прополоскал в нем шприц, выхватил из кармана ампулу и сломал ей носик.
          - Ой, быстрее! Быстрей-быстрей! Выдыхается! – закричал он, уже опуская в ампулу иглу и набирая содержимое.
          - А вы куда колоть-то собираетесь? – только и выдавила потрясенная Вера.
          - Не бойся, моих прелестных ягодиц ты не увидишь, - подмигнул Заутнер, закатывая рукав рубашки, - Миш, давай.
          Укололись они тоже молниеносно.
          - Пойду я все-таки поставлю чайник,- Ира вышла, хлопнув дверью.
          - А я пойду покурю,- нашлась Вера и выскользнула вслед за ней.
          На кухне они вопросительно посмотрели друг на друга:
          - И что теперь делать?
          - Не знаю,- вздохнула Ира,- У меня где-то записан телефон Ильи. Если что – можно будет ему позвонить.
          Вера закурила.
          - Да уж, только бы никто из соседей не увидел. Этим-то что – они вообще пришлые, а у нас будут неприятности.
          - Главное их из комнаты не выпускать.
          Словно в подтверждение этих слов дверь хлопнула и Миша Ройхман, покачиваясь, вышел вслед за ними.
          - Вера, угости сигареткой, - попросил он, Вера протянула ему пачку «Космоса».
          - Ростовский или харьковский? – проявил осведомленность Миша.
          - Можно подумать, тебе не все равно, - огрызнулась Вера.
          - Ну ладно, я пошел, - он взял пару сигарет из пачки и спокойно пошел по коридору.
          - Так,- Вера затушила сигарету в жестяной банке из-под кофе, служащей всем пепельницей,- пора брать ситуацию под контроль,- и решительно направилась в комнату.
          В последние три часа они пили чай, наблюдая за Заутнером и Блинчиком. Заутнер прыгал по комнате, вскакивал на стулья и кричал что-то несусветное:
          - Я – президент земного шара! Мое имя – Вовочка! Моя жена – Надежда Константиновна! Положите меня в мавзолей! Он что – еще не достроен!? Все на баррикады! – и прочую ахинею.
          Блинчик, наоборот, лежал на кровати молча, иногда приподнимая голову, обводя комнату удивленным взглядом и падая обратно на подушку.
          - Понятно, почему он Блинчик,- пробормотала Салима,- раскатывает его в блин, бедолагу.
          - А Заутнера-то как прет,- в тон ей комментировала Ира.
          Наконец Заутнер начал успокаиваться, а Блинчик наоборот – чаще приподниматься.
          - Так, вот теперь оно, кажется, начинается, - испугалась Ира.
          - Пошли Илье звонить,- прошептала Вера,- Салима, последи, чтобы они не ушли.
          Телефон-автомат висел внизу, в холле общежития. В актовом зале уже вовсю шла дискотека. Грохотала музыка и возле проходной было полно народу.
          - Что мы говорить-то будем?
          - Что-нибудь придумаем,- Ира опустила двухкопеечную монетку и набрала номер,- Алло! А Илью позовите пожалуйста… Это Ира из общежития биофака… Пожалуйста, это очень важно…
          Вера опасливо косилась на народ вокруг, с любопытством прислушивающийся к их разговору.
          - Алло! – голос у Ильи был очень недовольный.
          - Илья! Это Ира… Да, да… Ну извини… Ты не мог бы к нам сейчас приехать?.. У нас Заутнер с Блинчиком…Да, еще ты нам тоже очень нужен… Да, именно тебя и не хватает… Ну пожа-а-алуйста! Ну, ты, правда нам очень нужен,- Ира, покосившись по сторонам, прикрыла трубку ладонью,- Им может скоро стать очень плохо, а мы не знаем что делать,- после этого шум в холле заметно стих и с десяток пар любопытных глаз уставились на девчонок,- Почему плохо? – переспросила Ира и нашлась,- Потому что им сейчас очень хорошо!
          Вера прыснула.
          Пока пришел Илья, двух друзей уже била крупная дрожь и девчонки, вконец растерявшиеся, укутывали их одеялами.
          - Ну, вы даете! Нашли место!- напустился он на них, потом махнул рукой,- Вера, завари им чая покрепче и напои горячим и послаще. Да не волнуйтесь вы так, отойдут. Сейчас еще Топ подтянется, я его вызвал. Ну и напугали вы нас!
          Ближе к полуночи пришел Топ с гитарой. Заутнер и Блинчик наконец-то согрелись и сидели спокойные и притихшие. Илья рисовал на тетрадных листах забавные фигурки.
          Как всегда при виде Топа Вера почувствовала, как стены комнаты качнулись, и все поплыло куда-то сквозь пространство и время.
          Он выпил чаю, съел черного хлеба с вареньем и, совсем развеселившись, отчасти и потому, что тревоги оказались напрасными, начал петь. Для начала он спел в честь несостоявшегося праздника странную, мистическую песню о наступлении весны:
          - «Двенадцать недель вечером танцы.
            Завтра весна -  бутафорский снег.
            Жить мучительно, будто пишешь стансы.
            Встреча, усмешка, в лицо – дым сигарет.
            

            Желтые розы, а может – поздние фонари
            В небе вечернем – поздние звезды
            С числами вместо имен, и призрак Луны,
            Еще – фонари или розы…»
          Вера поразилась, насколько идеи витают в воздухе: ее любимые, только что придуманные «желтые розы ночных фонарей» оказались в песне у Топа, хотя она свои стихи еще никому не успела прочитать.
          А Топ уже пел забавную песенку о несчастной любви в рок-н-рольном стиле:
          - «Ты любила рок и юбку-мини
            Не снимала даже при прохладе.
            Я лежал под небом темно-синим
            Счастливый, весь в твоей помаде.

 
            Ты друзьям казалась трепетною ланью,
            А была зачитанной газетой.
            Крохотное слово «до свиданья»
            Я чертил потухшей сигаретой…»
          Девчонки не знали, что для местного рок-клуба это был хит сезона. И наконец, напоследок, спев любимые «Хлоп-хлоп» и «Связанные одной цепью» «Наутилуса-Помпилиуса», исполнил свою, недавно написанную песню «Карты»:
          - «Почему я живу в этом городе странном,
            Где дома из картона, а жители – карты?
            Если я запою, то меня освистают,
            Если я замолчу, прослыву непонятным.

            Почему эти горы, что видно из окон,
            Превращаются в фон для домов-декораций,
            Ну а те – для спектакля картонных актеров
            Из театра, где не было в жизни оваций…»
          Вера слушала, затаив дыхание. Это было так необычно, и в то же время так близко именно ей, ее глубокому одиночеству, несмотря на шумную обстановку общежития и друзей.
          - «Вместо сцены и места – зеленый стол,
            За которым играют в преферанс и деберц,
            Где-то в залах стреляется спустивший все игрок
            И крапленую карту мечет местный хитрец.
               
            Я считаюсь наивным, но вижу ночами
            Странный путь по горе из окна на восток.
            Для чего говорить, что живу я лишь снами –
            Я слыву здесь глупцом и для всех одинок.

            А еще – я спокойно живу среди карт
            И слежу за игрой в фараона и очко,
            Хотя мне надоело и прошел азарт
            Даже чувствовать, что все это – не то, не то.
            
            Бутафорский пыльный снег накануне весны,
            А в горах есть деревья и сухая трава,
            И в цвет оникса пыль на дорогах земли,
            По которым идет нам навстречу заря».
          Вот так и началась эта весна. Ира валялась на кровати с семечками, Салима занималась курсовой, Вера зубрила латынь – систематику для экзамена по зоологии позвоночных. К девчонкам заходили то Заутнер с Мишей, то Илья с Топом. Все заметили, что Заутнер с Топом не ладят, все время пикируются, но объяснить причину этой неприязни не мог никто. Самым нелепым ее проявлением был их спор до хрипоты и пены у рта о пацифизме и воинстве. Заутнер орал:
          - Любой, взявший оружие в руки, убийца! Это осуждается всеми религиями мира! Убийству нет прощения!
          Топ возражал ему, размахивая руками и сердясь:
          - Есть еще такое понятие как Воин Света. Ангелы на иконах изображаются с мечом. Есть религиозное понятие защитника и тоже – во всех религиях!
          - Милитарист! – брызгал слюной Заутнер.
          - Трус,- орал на него Топ.
          Весь фокус нелепости происходящего заключался в том, что ни один из них не служил в армии – Афганистан был слишком сильным пугалом тех лет. И даже откосили они от армии одинаковым способом – симулируя невменяемость. «Отлежались на дурке», как тогда говорили.
          Тем не менее именно от Топа пользы девчонкам было больше всего. Он умел прибить отвалившуюся дверцу от шкафчика и починить заедающий замок. Оказалось, он учился в мореходном училище в Астрахани, но сбежал со второго курса, успев научиться плавать, управляться с лодкой и приобретя полезные для жизни навыки.
          Салима пропадала допоздна и однажды вечером Вера застала у них за столом над чашкой чая очень необычного мужчину в официальном сером костюме и при галстуке. Рядом с ним сидела сияющая Салима.
          - Познакомься, это Вера,-  промурлыкала она, прижимаясь к серому рукаву.
          - Максим,- он приподнялся, протягивая Вере руку.
          «Мне что же ее пожать, что ли надо?» - подумала Вера и неумело подержалась за его пальцы. Пальцы были крупные, сухие и твердые, а на безымянном действительно блестело тонкое обручальное кольцо. Максим был высок и широкоплеч, черные волосы аккуратно подстрижены, как и полагалось при его работе. Глаза у него были необыкновенно красивые – большие, непроницаемо черные с густыми ресницами под широкими бровями, лоб – высокий, квадратный, с двумя глубокими параллельными морщинами, рот – крупный, и завершал картину твердый, волевой подбородок. «Н-да уж, ну и фрукт»,- подумала Вера, рассматривая его.
          При этом он совершенно запросто пил отвратительный грузинский чай из щербатой, плохо отмытой кружки в красный горошек, заедая его засахаренным черносмородиновым вареньем прямо из банки. Салима была как никогда нежна и загадочна.
          - Вера у нас биолог,- говорила она,- что само по себе странно: у нее ведь мама – психотерапевт.
          - Вот поэтому я и не психолог,- пробормотала Вера.
          - Может быть,- засмеялась Салима,- но она у нас еще пишет стихи. Один раз даже факультетская стенгазета была составлена только из одних ее стихов и, знаешь, имела большой успех.
          - Ну не смущайте меня,- отмахнулась Вера, которая действительно смутилась.
          Максим слушал молча, изображая на лице живейший интерес. «Это у него профессиональное»,- решила Вера: «После многочисленных партсобраний мимическими мышцами лица должна уже выработаться вот такая вот маска участия. Теперь и не поймешь – где он изображает, а где ему действительно интересно».
          Максим просидел у них весь вечер. Заходили однокурсники девчонок. Зашла и осталась Наташка-первая. Сидела, пила чай, разговаривала с Верой о литературе – она вдруг открыла для себя Лескова как автора мало издававшихся в советское время «Шута Памфалона», «Архиерейских мелочей» и «Полунощников».
          Часов в десять зашел Топ. Салима опять почти аристократическим жестом представила его Максиму:
          - Познакомься – это Топ.
          Максим все с тем же каменным выражением общей заинтересованности, приподнялся и пожал руку Топу.
          - Прям жалко, что фотоаппарата нет,- шепнула Вера Ирке,- исторический кадр – функционер пожимает руку неформалу.
          - Что это вы там шушукаетесь? – живо отреагировала Салима.
          - Она просто просила у меня спички,- соврала Ира.
          Пришлось выходить на кухню. Максим тоже вышел вслед за ними. Курил он, конечно же, болгарские «ВТ».
          В неизбалованной обилием товаров стране выбор сигарет был невелик. «Мальборо» - единственные западные сигареты купить можно было разве что в Москве, а на всем остальном пространстве Евразии – отечественный «Космос» или болгарские сигареты. «Космос» стоил 50 копеек и был самой популярной маркой. Болгарские стоили от 60 копеек, и если «Опал» или «Ту-134» еще можно было купить, то уж «ВТ» на прилавках не лежали. Стоили они аж 80 копеек за пачку и девчонки изредка могли себе их позволить – в магазинчике на углу  в отделе, торговавшем пирожными, за рубль из-под прилавка их можно было купить.
          Максим проявил себя с самой лучшей стороны. Увидев в руках у Веры синюю пачку «Космоса», он широким жестом протянул ей свои сигареты, ловким щелчком выбив одну из пачки. Вера отказываться не стала, а Топ, вышедший вслед за ними, отказался и курил свои. Салима тоже вышла и стояла рядом, не спуская с Максима глаз.
          - Ого, какие у вас тут фрески,- отметил он, кивая на раскинувшего крылья над мойкой дракона.
          - Память о Китайском Новом Годе. Топ, ты помнишь?
          - Помню, помню,- поддакнул Топ.
          - А о чем вы с Наташей разговаривали? – продолжил светскую беседу Максим.- Что-то о классике?
          - Да, о Лескове. У него есть малознакомые рассказы, редко издававшиеся – понятно по какой причине,- Максим на это промолчал, а Вера продолжала,- «Архиерейские мелочи» например. У нас-то архиереи должны быть сугубо отрицательными персонажами, а не милыми старичками, да еще и совершенными бессребрениками как у Лескова. Вот их и не найдешь нигде, как и «Шут Папмфалон» - это  просто литературное изложение одного рассказа из «Житий святых».
          - А ты откуда все это знаешь? – не удержался Максим.
          - У нас дома очень хороша библиотека. Была, правда, еще лучше,- тут Вера махнула рукой и замолчала. Ну не рассказывать же инструктору городского комитета ВЛКСМ, что у них был обыск десять лет назад и изъяты «Роковые яйца» и «Собачье сердце» Булгакова, а роман Солженицына, по счастью, не найден – соседи не выдали, спрятав у себя.
          - Вопрос в другом,- заметила Салима,- откуда Наташка-то это все взяла?
          - Не знаю,- пожала плечами Вера,- мало ли откуда.
          - А я, кажется, догадываюсь. Или ты еще не поняла – у кого лучшая библиотека в общежитии.
          - Да ну, этого не может быть!
          - Но другого варианта нет. Да я и так замечала кое-что. Алексиевич не зря заходил к нам в Новый Год.
          - Нет, ну где Наташка и где Алексиевич! Это даже представить себе невозможно!
          - Вот увидишь! – Салима взяла Максима под локоть и они удалились в комнату, откуда тут же вышла Ира с чайником.
          - Ну как он тебе?- указала она глазами на дверь комнаты.
          - Да уж… Салиму хоть можно понять, но он-то даже кольцо с пальца не снял! Это чистое хамство.
          - Слушай, а внешность к5акая! В кино бы сниматься. Прямо ведьмак из украинской глубинки. Чистый Гоголь – «Майская ночь».
          - Забавно вас, девчонки, слушать,- наконец высказался Топ, - как вы о мужиках болтаете.
          - Что – страшно? – засмеялась Вера.
          - Да, не хочется вам на язык попадаться.
          - Не бойся, мы тебя любим,- махнула рукой Ира.
          - Девочки! – закричала из комнаты Наташа,- Скорее! Новую песню БГ передают! Во «Взгляде»!
          Они кинулись в комнату. На черно-белом экране Гребенщиков, картинно откидывая длинные светлые волосы, пел:
          - «Я не знаю зачем, и кому это нужно,
            Кто послал этих мальчиков не дрожавшей рукой…»
          - Ой, это же Вертинский! – воскликнула Вера,- «На расстрел юнкеров».
          - Кто-кто,- переспросила Салима.
          - Вертинский. Русский бард Серебряного века. Ну дочку-то вы его знаете – Ассоль из «Алых парусов».
          - Ты уверена, что это не Гребенщикова песня,- недоверчиво спросила Ира.
          - Ну, конечно же! У нас пластинка была. Я ее все детство слушала: «В бананово-лимонном Сингапуре», «Маленькая балерина». Что, никто не слышал?
          - Ну все равно, он поет про наше время. Это же явно про Афганистан.
          - Да это про все войны мира!
          В комнату вошел Топ – как раз к последним аккордам.
          - Ты пропустил, - заметила ему Салима.
          - Ну и ладно, - с деланным равнодушием ответил он,- еще наслушаемся. А я уже пошел. Пока, девчонки!
          - Нет, ты поняла,- заметила Ира, когда он вышел,- не может слушать, когда другие поют.
          - Тем более добившиеся чего-то. Это, наверное, у всех музыкантов,- поддакнула ей Салима.
          - Пора и мне,- поднялся Максим,- Спасибо за вечер.
          Салима вышла его проводить.
          - Пора и мне спать,- заметила Вера.
          - Посиди еще,- попросила Ира,- хоть «Взгляд» досмотришь.
          На экране Листьев что-то горячо говорил. Глаза за стеклами очков смеялись.
          - Меня сегодня Топ очень удивил,- опять заговорила Вера,- Он же специально на кухне остался курить, чтобы Гребенщикова не слушать. Может он просто именно его не любит?
          - Вообще он сам поет или свои или «Наутилуса-Помпилиуса», ты заметила?
          - Значит у него просто такие музыкальные пристрастия, а ему не везет,- Вера вздохнула,- Это же как все должно сойтись в одной точке – и литературный дар, и музыкальный, и голос, и артистичность, да еще этого мало – нужно собрать вокруг себя команду единомышленников, обладающих ангельским терпением, чтобы согласиться на роль безымянных статистов. Ну, кто знает фамилии музыкантов? У нас «Аквариум» - Гребенщиков, «Кино» - Цой, «ДДТ» - Шевчук.
          - Тебя послушать, так невыполнимая задача, однако рок-группы существуют и не мало.
          - Ну как – не мало! «Кино», «Алиса», «ДДТ», «Аквариум» - все! Ах, да – «Наутилус» еще!
          - «Машину времени» забыла.
          - Они же распались. И вообще – московская группа – это не рок, а компромисс с жизнью. Настоящий только в Ленинграде. Вон – Шевчук из родной Уфы уехал, столовки по ночам мыл, чтобы только там зацепиться.
          - Цой там живет, и то в кочегары ушел.
          - Ну это… Каприз гения. А вот что делать таким как Топ? Я вообще не понимаю – откуда он берет деньги на жизнь?
          - Тусовка. У них там все общее. Все друг другу помогают выжить. Вот Илья работает, значит кто-то может ничего не делать, творить или в духовном поиске находиться.
          - Кстати, духовный поиск – главная составляющая русского рока. Как протест против тотального атеизма. Заметила – у каждой группы своя направленность. Например, у «Аквариума» дзен-буддизм.
          - Ну почему же обязательно дзен- . А просто «буддизм» нельзя сказать?
          - Это, Ирочка, две большие разницы.
          - Верка! Ну ты даешь! Ты же точно не знаешь, чем одно от другого отличается.
          - Знаю, но тебе не скажу,- девчонки расхохотались, и тут вошла Салима.
          - Вы что веселитесь?
          - Да тут Вера рассуждает о духовном поиске русского рока.
          - А-а, ну это же очевидно.
          - Что тебе очевидно?
          - «Алиса», например, сатанисты.
          - С чего ты взяла?
          - Ира! Ты что, не слышала тексты? Все это «Красное на черном», цитаты из Бодлера и «Мастера и Маргариты»…
          - Странные какие-то сатанисты, - возразила Вера,- «… а на кресте не спекается кровь, и гвозди так и не смогли заржаветь, и как пролог все та же любовь, а как эпилог – все та же смерть…». Это как хотите, но точно христианство.
          - Ну а как же: «Нас величали черной чумой, нечистой силой крестили нас»?
          - Ну и что? История христианства знает примеры, когда тех, кого потом объявляли святыми, при жизни считали еретиками. А бывало и наоборот. В результате всех этих теологических войн и возникло понятие апокрифа. Апокриф – памятник религиозной войне внутри конфессии.
          - Хорошо,- прервала ее Ира,- «Алиса» у нас все-таки христиане, БГ – дзен-буддист, так? Кто там еще? Цой?
          - Он просто воинствующий пофигист.
          - Да,- поддержала Салима,- пофигизм как религия. Он сажает себе алюминиевые огурцы на брезентовом поле, в перерывах призывая к революции, и все.
          - Ну почему же к революции, ну где это видно,- опять обиделась за Цоя Вера.
          - Да ладно тебе – интонация у него такая мрачная, тембр голоса. Он что ни поет, все равно «хотим перемен» получается.
          - Вообще-то,- Салима сняла очки и потерла переносицу,- сейчас все больше приходят к той мысли, что все религии говорят об одном, все на самом деле молятся одному Богу, просто по разному Его называют. Если посмотреть в основу каждой религии, то можно увидеть, что нравственный закон один во всем мире.
          - Да-да,- с жаром поддержала ее Вера,- я читала прошлым летом. Маме кто-то дал на неделю  самиздатовскую книжку, не знаю как называется – первых страниц не было. Индус написал – Свами Вивекананда.
          - Откуда ты знаешь кто написал, если первых страниц не было? – удивилась Ира.
          - Там еще предисловие было – о его жизни. Он жил на Западе и пропагандировал свои идеи.
          - Это называется экуменизм,- подвела черту Салима,- современное течение по объединению всех религий. Я слышала, что в Индии есть храм всех религий. Туда любой может зайти и помолиться Богу так, как он привык это делать.
          - Да-а-а,- мечтательно протянула Вера, - Хочу в Индию!
          - А я хочу спать, если честно. Мне завтра на первую пару идти,- завершила разговор Салима.
          Вера поднималась по лестнице к себе. В общежитии было уже тихо. На лестничной площадке она подошла к окну, прижалась лбом к оконному стеклу. Отсюда был виден кусок бетонного козырька перед входом, забросанный пустыми бутылками, пакетами и прочим мусором. Фонарь освещал серый, подтаявший снег на обочине и мокрый асфальт тротуара, дальше следовало сплетение голых ветвей, раскачивающихся на ве6сеннем ветру под темным небом, покрытым серыми облаками. Было в этой картине что-то необыкновенно щемящее, завораживающее, одновременно тоскливое и дающее надежду. Вера смотрела и не могла отвести взгляд. Ей вдруг пришло в голову, что где-то в этом темном городе сейчас сидит Топ. Где он, с кем он? спит, или при свете низко опущенной настольной лампы читает истрепанную самиздатовскую книгу о единстве всех религий , или перебирает струны гитары. Ветки беззвучно качались за стеклом на влажном весеннем ветру.




4. 1 августа 2005 г.
                «С сегодняшнего дня прошу считать меня
                расторможенным,
                И растаможенным!
                А если ты не веришь мне – всего хорошего!
                Всего хорошего тому, кто помнит прошлое!»

                Саша Васильев «Сплин», «Всего хорошего».


          - Я надеюсь, ты согрелась? – спросила Яна,- По-моему нам пора двигаться дальше.
          - «Двигаться дальше, как это трудно»,- процитировала БГ Таня.
          - Куда? – Саша смотрел на нее с серьезной миной, но видно было, что он еле сдерживает смех,- Уже пора в «Кассандру» - танцевать? Вы в этом уверены?
          - Мне уже жарко и я предлагаю проветриться – до «Кассандры» дойти пешком.
          - Так, Таню потянуло на подвиги. А ты дойдешь пешком до «Кассандры»? Путь-то неблизкий.
          - Вот и хорошо. Мы же никуда не спешим. Пока дойдем, как раз и будем готовы к продолжению банкета.
          - Действительно,- Яна вскочила, едва не опрокинув стул,- Пошли, это хорошая мысль.
          И пока Саша расплачивался с официанткой, они, взявшись за руки, пошли по ночному проспекту.
          Южная ночь горела в черном небе огромными августовскими звездами, шелестела в кронах каштанов, дышала нежным теплом в каждом порыве ветерка.
          Они прошли мимо ряда такси, горящих изнутри желтым светом, из каждой скучающий таксист проводил их полным ожидания взглядом.
          - Ну, вы авантюристки! – заметил им Саша,- Так и решили пешком идти? Потом такси не будет. Разве что километра через три.
          - Саша! Да весь наш городок уместиться в три километра,- ответила ему Таня,- стоянка будет через два квартала. Кстати, а сколько уже времени?
          - Первый час,- Саша глянул на сотовый.
          - Ой, у меня есть предложение. Давайте пока не пойдем в «Кассандру», мы туда всегда успеем, а зайдем сейчас в одно место – наверное еще не поздно. Если уж вы делаете мне подарок – пожалуйста! Иначе я уеду и больше никогда его не увижу!
          - Ого! «Его» - это уже интересно. С кем это нашей новобрачной приспичило прощаться!
          - Яна! Это совсем не то. Что ты думаешь.
          - Куда идти-то,- со вздохом спросил Саша. Он, видимо уже начал жалеть о таком беспокойном способе поздравлять подружек своей жены с днем рождения.
          - В санаторий «Кругозор» - на дискотеку.
          - В санаторий! Это же клуб «кому за 30», вернее – за все пятьдесят!
          - Сашенька! Ну пожалуйста! Это будет что-то интересное!
          - Ладно,- пожал он плечами и они вместо того, чтобы спуститься к стоянке такси, повернули на аллею, обсаженную туями – высокими и подстриженными как свечки.
          По аллее стояли широкие садовые скамейки, и на трех из них разыгрывалось драматическое действие.
          На одной сидели две девушки. Фонарь ярко освещал их, так что был заметен старательный, но дешевый макияж, да и одежда была вызывающая, но недостаточно стильная и продуманная, что выдавало в них не профессионалок, а любительниц.
          На скамейке выше по аллее сидели двое мужчин и играли в унисон на гитарах «Полет кондора» и были так увлечены, что не замечали или не хотели замечать ничего вокруг, в том числе и тоскливые взгляды, которые кидали на них девушки.
          А на скамейке ниже по аллее расположилась компания подвыпивших парней. Они курили и что-то шумно обсуждали, кивая на девушек. Те явно нашли на сегодня свое приключение, и им скоро придется идти развлекаться с молодыми людьми, но эти двое гитаристов затронули в их душах какие-то давно молчавшие струны, поющие песню о чем-то большем, чем бары, дискотеки, пьяные объятия и неприхотливый секс, не дающий ничего, кроме утренней сухости во рту, да ломоты во всем теле.
          - Таня, вот ты скажи, тебя твой Михаил не ревнует? – вдруг спросила Яна.
          Таня рассмеялась:
          - Во-первых я об этом узнаю только прожив с ним как минимум месяц, но пока не замечала, во-вторых он никогда не узнает как я провожу время сегодня ночью, это ему совершенно ни к чему, а в-третьих я же его не ревную.
          - Оригинальные доводы, особенно последний. Очень убедительно, знаешь ли.
          - Ты сейчас все увидишь и поймешь без моих объяснений. Ревновать там уж точно не к чему.
          Они поднимались вверх и скоро из-за остроконечных верхушек туй начал подниматься, как подплывающий пароход, белый корпус, сверкающий в прожекторах подсветки. Сходство с кораблем усиливалось еще круглыми, как иллюминаторы, окнами. Когда он окончательно навис над ними, за рядом деревьев обнаружилась решетка, ворота и домик проходной. Саша отправился на переговоры с охранником, девчонки топтались поодаль. Переговоры завершились успешно, охранник пошел к себе, прячя в карман купюру, а Саша махнул им рукой:
          - Ну, веди нас – куда теперь?
          На территории санатория было тихо и необыкновенно спокойно. Вокруг главного корпуса – корабля, в котором почему-то, несмотря на поздний час горели все окна, были разбросаны маленькие коттеджи, соединенные причудливо изгибающимися дорожками среди аккуратно подстриженных газончиков, украшенными фонариками, похожими на перевернутые стаканчики, при виде которых Татьяна скривилась – что-то эта аккуратность ей напомнила из прошлого не совсем приятное – немецкую аккуратность. Они прошли главный корпус через стеклянные двери – охранники  только удивленно посмотрели на них, и через вестибюль, сверкающий мрамором и зеркалами, мимо диванов, обитых белой кожей, через все это великолепие, подошли к дверям бара, за которыми метались разноцветные огни светомузыки. У входа дорогу им преградила кудрявая девица с усталым и раздраженным выражением лица.
          - Извините, молодые люди, вход платный – 50 рублей с человека.
          Таня заглянула ей через плечо. Там над танцующей толпой на сцене стояла девушка в белой блузе, умопомрачительно короткой белой юбке, открывающей ее довольно полненькие ножки. На кудрях соломенного цвета кокетливо сидела белая же кепочка с козырьком. Извиваясь, насколько позволяли ее округлые формы и картинно отводя пухленькую ручку, она пела:
          - «…Не надо, не надо
             Ни ада, ни рая,
             И только такое
             С тобою бывает…»
          Саша, вздохнув, полез опять в карман, но Таня, бесцеремонно отодвинув администратора, начала махать кому-то в зале. Через минуту в пляшущей толпе произошло какое-то движение.
          - «… Сама полюбила,
            Сама виновата…» - старательно выводила девица, покачивая бедрами. Из толпы вдруг выскочил мальчишка, наоборот – весь в черном и закричал, подбегая к ним:
          - Танюша! Какими судьбами! Спасибо, что зашла. Наконец-то. Пропустите, это ко мне,- бросил он администратору. Та, недовольно скривившись, отвернулась, и они прошли в бар.
          - Влад! Как я раба тебя видеть! – завопила Таня ему в ухо, стараясь перекричать сольную имитацию «Виагры»,- Познакомься – это Яна, моя подруга, а это – Саша.
          Яна пожала ему руку, а Саша пожимать не стал, настороженно разглядывая Влада. Удивиться Саше, наверное, было от чего. Влад был маленького роста, необыкновенно подвижный, с ярко-рыжими, причудливо остриженными волосами. Аккуратно подщипанные брови изгибались, левую украшал пирсинг, на шее блестело ожерелье из входящего в моду каучука и металлических пластинок. Овал лица его был нежным, как у девушки, в карих глазах прыгали озорные чертики.
          - Вы очень вовремя – сейчас как раз я буду петь. Танюша, ну куда же ты пропала? Вы заказывать что-нибудь будете? Вон там – возле сцены свободный столик, присядьте. Или сразу танцевать пойдете?
          - Не волнуйся, Влад, мы присядем и потанцуем. Ты знаешь, что я скоро уезжаю?
          - Куда опять?
          - В Москву и, может быть, навсегда.
          - Ну, посмотрим – посмотрим. Все, мне пора.
          Песня кончилась, они смогли протолкаться к свободному столику.
          - Что мы здесь делаем? – Яна удивленно озиралась по сторонам. Возраст посетителей был где-то между сорока и пятьюдесятью. Пьяненькие москвички и ростовчанки щедро были разбавлены мужчинами кавказских национальностей. За крайним столиком мелькнуло усатое лицо, кудрявый чуб падал на лоб.
          - Ой, я его знаю,- вскрикнула Таня,- это местный фэ-эс-бешник!
          - Откуда такая информация, - удивился Саша.
          - Ну здрасьте! Это он меня от поездки в Германию отговаривал, чтобы папашиной карьере я случайно не навредила. Папа-то мой тоже из этих… Интересно, он здесь отдыхает или работает?
          - Совмещает,- усмехнулась Яна.
          Тут на сцену выскочил Влад.
          - После такой медленной композиции неплохо было бы подвигаться! Всех приглашаем на наш танцпол и зажинаем! Зажигаем!
          Выкрикивая все это он крутился, подпрыгивал, размахивал руками как чертик, выпрыгнувший из табакерки.
          - Откуда ты его знаешь? – удивился Саша.
          - Он парикмахер. Я работала с ним какое-то время. Кроме того он, как видите, еще и поет, причем неплохо. Каждую ночь – то здесь, то в ресторане, а днем стрижет. Короче – пашет как лошадка. По нему этого не скажешь, правда?
          - Да уж, на ломовую лошадь он не похож, - отметил Саша.
          - Он просто очень легкий человек,- Яна с восторгом разглядывала Влада,- у него все играючи получается. Знаю я таких людей.
          Саша только хмыкнул. Влад тем временем спрыгнул со сцены и запел неожиданно сильным, чистым голосом:
          - «Югославский солдат и английский матрос
             У моста поджидали быстроглазую швейку…»
          - Танцуем, танцуем,- Таня потянула Яну за руку и они оказались в толпе танцующих. Саша последовал за ними.
          Разноцветные блики прыгали по лицам и плечам, ультрамариновые треугольники вращались по мраморному полу. Рядом с Таней плясала грудастая тетка в блестящем платье, восточный мужчина исполнял с ней странное подобие лезгинки, ослепительно улыбаясь двумя рядами золотых зубов. За спиною у Яны две чопорные бабулечки, взявшись за руки, исполняли что-то вроде фокстрота. Но самой экстравагантной оказалась женщина лет тридцати пяти, с немыслимыми бедрами, плотно упакованными в синие джинсы, дынные груди прыгали в глубоком вырезе легкомысленной кофточки, не прикрывающей целлюлитные валики на пояснице и открывающей мощный живот. Она извивалась, покачиваясь от выпитого, поочередно прижимая ладони к диафрагме, по-видимому считая всю сумму телодвижений танцем живота. У присутствующих мужчин она вызывала нездоровый интерес, смешанный с опаской, как древний идол с гипертрофированными признаками женского начала вызывал у язычников восторг и ужас от близости божества.
          На фоне этого бардака Яна смотрела вдвойне привлекательно и только присутствие Саши ограждало ее от возможных приставаний самого низкого пошиба.
          Влад прорвался к ним через толпу танцующих, подмигнул Тане, и они закружились вместе:
          - «… Каждый хочет любви – и солдат и матрос!
            Каждый хочет иметь и невесту и дру-уга-а-а…»
          Саша скривился, а Таня рассмеялась. Лучи ламп резали воздух, музыка гремела из динамиков.










5. Лето 1988 г.

                «Это знала Ева, это знал Адам –
                Колеса любви едут прямо по нам.
                И на каждой стене виден след колеи –
                Мы ложимся как хворост
                Под колеса любви».

                Вячеслав Бутусов «Колеса любви».


          Наташа-первая шла домой, ее слегка мутило. Хорошо хоть из больницы можно было приехать трамваем – его она сегодня еще могла перенести. При одной мысли о воняющем бензином, тряском автобусе делалось плохо. Она не чувствовала тепла июньского безветренного дня, и было только одно желание – дойти поскорее до общежития и поспать. Пройдя вахту она столкнулась с Верой – та спускалась вниз проверить почту. Вымученно улыбнувшись, она выдавила:
          - Привет!
          - Привет! А ты что такая зеленая? С тобой все в порядке?
          - В полном ,- Наташа, не останавливаясь, шла к лифту.
          - Подожди, хочешь пойдем ко мне, я тебя чаем напою.
          - Нет.
          - У тебя в комнате кто-нибудь есть?
          - Не знаю,- Наташка уже жала на красную кнопку и слышала, как откуда-то сверху с гудением ползет в шахте кабина лифта.
          - А ты вообще откуда идешь – с экзамена? – Вера была уже не на шутку встревожена ее видом и односложными ответами.
          - Нет,- двери лифта разъехались и они вошли в грязноватую кабину.
          - Как хочешь, а до комнаты я тебя провожу.
          Наташа в ответ только промолчала, устало прикрыв глаза и прислонившись к мелко подрагивающей стенке лифта.
          Комната поражала своей безликостью и пустотой. Вера никогда здесь не была. Если у Иры с Салимой все стены были завешаны плакатами, к которым теперь прибавились рисунки Ильи, а на окнах были уютные клетчатые занавески, то у Наташи в комнате были абсолютно голые стены. Старые, бледные обои, наклеенные прошлыми поколениями студентов, потерлись и потемнели над кроватями, на окне висели безрадостные казенные лимонно-желтые занавески, единственным ярким пятном был аккуратно сложенный шотландский плед на одной из кроватей. Вера не успела додумать, что это очень дорогая вещь, и кто бы это решился держать такую роскошь в общежитии, как Наташа уже подошла, развернула его и быстро легла, укрывшись до подбородка.
          - Я поставлю чайник, - Вера пошла на кухню.
          Пока вода лилась в чайник, Вера стояла, покусывая губу и думала о том, что Наташа уже полгода встречается с Алексиевичем, и если этот жмот еще и на презервативах экономит, то надо хотя бы сказать ей все, что она по этому поводу думает, но зайдя в комнату и увидев бледное Наташкино лицо, промолчала. Та лежала, закрыв глаза, тень от ресниц падала на бледные щеки.
          - Вера, как ты считаешь, мы живем вечно?
          Этот вопрос застал Веру врасплох настолько, что она чуть не выронила заварочный чайник из рук.
          - Ты что?
          - Ой, ладно, не обращай внимания, это я так…
          Вера присела на стул и задумчиво поглядела в окно на белый корпус общежития напротив.
          - Ты помнишь как мы ездили ночью на Пасху в церковь?
          Это была запоминающаяся поездка. Хотя бы потому, что поехали туда Вера, Наташа и Миша Ройхман. Миша с любопытством рассматривал величественный Благовещенский собор, позолоту икон, массивные подсвечники, утыканные свечами, но когда священники вышли на праздничный молебен – кропить святой водой крашенные яйца и куличи, он, пригибаясь как под обстрелом, зигзагами убегал от брызг святой воды, своей худой, черной фигурой напоминая персонаж черта из старого фильма «Ночь под Рождество».
          - Помню, и что?
          - Вот я тогда почувствовала, не знаю, правильно или нет, что жизнь абсолютно бесценна, хотя и бесконечна.
          - Оригинально ты, однако, мыслишь. Я вот верю в реинкарнацию,- Наташа перевернулась на спину и опять устало закрыла глаза,- Все души уже приходили на эту землю и придут опять, и это бесконечно.
          Вера помолчала. Ей не приходилось сталкиваться с вопросом – есть ли душа у нерожденного младенца, да и вообще в этот момент ее всегда больше волновала судьба женщины, подвергающей риску здоровье и жизнь, и судьба мужчины, не рискующего ничем, но она прекрасно понимала, что слова Наташи сейчас просто помогут той спасти рассудок и пережить этот аборт с наименьшими душевными потерями.
          Чайник закипел, и скоро Наташа уже сидела, кутаясь в плед и отхлебывая горячий чай, а Вера, сославшись на то, что нужно готовиться к экзаменам, ушла к себе.

          Экзамены. Бессонные ночи, крепкий чай, для Веры – зубрежка латыни, для Салимы с Ирой – сложнопроизносимых психологических терминов. Бесполезные уговоры преподавателей, что, мол, нужно было учиться в течение семестра. Ну кто же учится, когда надо успеть так много всего – прочитать, сходить в кино, до пяти утра обсуждать свои впечатления с друзьями над чашкой остывшего чая, до утра слушать песни доморощенного барда. Утром проснуться, пропустив все на свете лекции и семинары и отправиться бродить по городу, есть мороженое, рассматривать прилавки книжных магазинов. Но все хорошее когда-нибудь кончается, неожиданно для всех наступает сессия.
          Максим приходил к Салимее почти каждый день. Она сидела на кровати, штудируя тома по социальной психологии, а он сам ставил на кухне чайник на синий цветок газовой горелки, вызывая нездоровый интерес у соседок по блоку, заваривал хороший индийский чай, достававшийся ему на работе из спецраспределителя, подавал Салимее кружку, сидел напротив, с любовью и мукой глядя в ее бледное, осунувшееся от бессонницы лицо. Ира не выдерживала, уходила куда-нибудь к Вере или к Наташке-первой, уже оправившейся и тоже сидевшей над учебниками.
          Дав влюбленным часа два, возвращалась, застав Максима все так же – в костюме и при галстуке, а Салиму на кровати с книгой, и только румянец на ее щеках выдавал двух любовников. Ира даже засомневалась – снимает ли Максим для совершения любовного акта свой серый костюм.
          «Система» практически не заходила – девчонки не позволяли себя часто отвлекать, и в общежитии особо делать было нечего.
          Топ валялся на старом диване в мастерской у Ильи, читая «Первобытную культуру» Тайлора. Это было довольно тяжелое занятие, но Топ привык читать то, что было не особо интересно и даже малопонятно после того, как один продвинутый хиппи объяснил ему, что существует Информационное поле у нашей планеты, подобно магнитному или гравитационному, и если мы начинаем искать ответ на вопрос, то получаем его оттуда, и если пониманию мешают всякие несущественные вещи вроде незнакомых терминов, то это неважно. Если твой вопрос угоден Мирозданию, ответ ты все равно получишь , даже если будешь читать по-китайски не зная китайского, или просто держа книгу под подушкой или на груди – знание все равно войдет в тебя как лекарство входит в кожу при электрофорезе.
          «… В этих преданиях развитие обезьяны в человека считается совершающимся в продолжении нескольких поколений, а у  негров этого результата достигает каждое отдельное лицо путем метемпсихоза».
          Топ остановился, перевернулся на спину, положил раскрытую книгу себе на грудь и уставился в потолок. Он знал, что «метемпсихоз» – термин, придуманный европейцами для объяснения понятия переселения душ в восточных религиях после того, как Англия, захватив Индию, столкнулась с индуизмом и буддизмом. Топ закрыл глаза и представил себе кабинет в Лондоне – мебель темного дерева, тяжелые шторы на окнах – пестрые и яркие в пику серенькому пейзажу за окном. За столом сидит землевладелец – эсквайр, от скуки балующийся философией и экзотическими религиями дикарей – как они считали тогда всех, не принадлежащих к великой англо-саксонской расе – и размышляет, чем бы объяснить завтра в клубе эту загадку о том, что можно после смерти стать змеей или лисицей, или, не приведи Бог, индусом.
          В какой-то момент Топ скорее почувствовал, чем услышал, что в комнате все это время играет магнитофон и звучит конечно же «Наутилус-Помпилиус», их прошлогодний концерт «Невидимка». Отвлекся он потому, что Слава Бутусов запел:
          - «Алчи – алчи, что ж ты, мальчик,
             Где так долго пропадал…»
          Эта песня стояла для него на особом счету, потому что была полным слепком с его ранней юности. Всегда, услышав эту заунывную мелодию, он видел, помимо своей воли, кухню, выложенную белой кафельной плиткой, холодильник «Орск», маму с неизменным перманентом на голове, с укором глядящую на него, и собственное отражение в зеркале прихожей, кусочек которого был виден из кухни:
          - «У тебя в кармане рюмка,
             У тебя в ботинке нож,
             Ты растрепан, неопрятен,
             На кого же ты похож…»
          Рабочий городок, состоявший, казалось, из заводов и железнодорожных рельсов, весь словно бы припорошенный угольной пылью. Ватаги подростков, наводящие ужас на жителей, дерущиеся улица на улицу. Он шатался днем и вечером, сбегая из школы каждый день, пока родители не отправили его к родственникам в Астрахань – поступать в мореходное училище, чтобы как-то оторвать от дурной компании. Ему вдруг вспомнилось как он в первый раз приехал на каникулы. В тельняшке, с гитарой на плече он сошел с поезда. Мама всплакнула от умиления. Она видела то, что хотела видеть – как он возмужал, стал шире в плечах, весел и умеет играть на гитаре. В ту же ночь он не пришел ночевать домой. До двух часов ночи его звучный голос раздавался из-под грибка детской песочницы, потом все стихло. Зоя из соседнего дома подарила ему немудреную любовь в заплеванном подъезде. Эта любовь имела свой запах – именно запах, потому что в темноте не видно было даже глаз друг друга. Это был запах портвейна, табачного дыма, кошачьей мочи и чего-то еще неуловимого, но притягательного, перекрывающего все остальное убожество и заставляющее его выходить каждый вечер на лавочку на детской площадке.
          За два года учебы в Астрахани, приезжая на каникулы домой, он пережил быстротечные романы со всеми девчонками округи, причем он не мог сказать – кто кем пользовался – он ими или они его разыгрывали как переходящую фишку в игре, передавая друг другу и делясь впечатлениями.
          Потом он ушел из училища. Просто забрал документы и вернулся домой. Зоя, Лида, Аня, Вита оборвали телефон, а он лежал на постели, смотрел в потолок и курил.
          Топ открыл глаза и передернул плечами. Вспоминать не хотелось. Но отчего-то так и лезло в уши: «Алло, Юлия позовите пожал-ста-а». Юлий был его младший брат, а голос этот он услышал в трубке в последний свой приезд домой, и голос этот явно принадлежал Зойке. Брат подрос, а девчонки продолжали набираться новых впечатлений.
          - Ты не уснул, случайно? – Илья обернулся от стола, насмешливо поглядывая на него, - Или тебе музыка мешает?
          Топ только молча покачал головой.
          - Заутнер идет, - сказал Илья, покосившись в окно, и действительно, Заутнер через минуту ввалился в мастерскую. Был он небрит, растрепан и, видимо по случаю жары, расхлюстан больше чем обычно.
          - Привет! Читаешь? – он поднял книгу с груди Топа,- О! «Первобытная культура». Зачем тебе эта хрень?
          - Отстань, - Топ забрал книгу обратно.
          - Да ладно, не злись, я любя. Ну вы тут че – так и сидите? В «Мурзилку» не хотите сходить?
          В те годы в каждом уважающем себя городе было кафе – прибежище для «системы». В Ленинграде это был знаменитый «Сайгон» о котором не знал только ленивый. В Харькове это была «Мурзилка» - кафе-мороженое, ничем не отличавшееся от остальных, выкрашенное в ярко-желтый цвет. Это Илья на страшном кумаре первым сравнил цвет стен безымянного кафе с  цветом забавной игрушки из популярного детского журнала.
          - Идите,- пожал плечами Топ,- я не хочу.
          - Знаешь, чего ты киснешь,- вдруг наклонился над ним Заутнер,- сказать, или сам догадаешься?
          Топ ощутил неприятный холодок в солнечном сплетении, не предвещавший собеседнику ничего хорошего. Он и сам не понимал, почему они так не любят друг друга, но неприязнь к Заутнеру была выше любых доводов рассудка.
          - Вера,- Заутнер подмигнул ему, и от этого сального подмигивания Топу стало совсем уж нехорошо,- Вера,- продолжал он,- думаешь, никто не видит, как она на тебя смотрит? А у вас много общего. Ты что, не знаешь, что она тоже стишки пишет? А ты спроси. Дурак ты, Топ. Знаешь, что тебе надо сделать?
          - Эй, прекрати, - окликнул его Илья. Он увидел, как Топ бледнеет на глазах, сравниваясь по цвету лица с беленой стеной.
          - Тебе надо пойти и трахнуть ее. Слышишь! Трахнуть ее прямо сейчас. Нельзя так долго испытывать женское терпение. Трахни ее, пока этого не сделал кто-то другой.
          Топ вскочил на ноги так быстро, что никто не успел ничего понять, а он уже тряс Заутнера за грудки и шипел страшным, сдавленным голосом:
          - Я тебя убью, сволочь, просто убью!
          Илья, уронив стул, кинулся их разнимать. Заутнер таращил черные глаза и орал так, что изо рта у него летела слюна:
          - Что, дурак, икону из девки сделал?! Да ты просто боишься. Она слишком чистенькая для тебя. Ты – дитя окраин! Ублюдок! Пацан!
          - Заткнись, гад, - Топ ударил кулаком Заутнера по скуле, тот отлетел, пуговицы веером посыпались по комнате.
          - Хватит,- Илья схватил Топа, - хватит, идиоты!
          Заутнер поднялся, ощупывая быстро распухающую скулу.
          - Попробуй, я тебе дело говорю. Она ничем от всех остальных не отличается. Зато сразу вылечишься,- он со вздохом завязал рубашку узлом на груди и вышел, хлопнув дверью.


          Экзамены закончились у Веры раньше остальных. Ее группа проходила практику на биостанции. Часа за четыре электричкой, автобусом и пешком можно было до нее добраться, поэтому на воскресенье все, не взирая на запреты, ехали в город.
          Биостанция располагалась в чудесном месте на высоком берегу речки. Это были легендарные места – город Змиев на реке Змиевке. именно здесь Никита Кожемяка, согласно преданиям, победил Змея Горыныча, запряг его в борону и проехал до моря, нахлестывая семихвостной плеткой. Следы этого боронования остались – за городом высились три одинаковых вала. Они уже поросли лиственным лесом, через них проложили дороги, и все равно поражала их правильность – действительно, будто кто-то вспахал гигантской бороной равнину.
          С высоты крутого берега открывался прекрасный вид на заливные луга, заводь, покрытую белоснежными водяными лилиями, купы ракит, разбросанных по долине, и вплоть до соснового бора на том берегу, где росла самая вкусная на свете земляника.
          По воздуху стремительно носились стрекозы, а утром, спускаясь к умывальнику, можно было видеть целые стаи пестрых, красно-синих бражников, тяжело перелетающих от листа к листу. Все берега был усеяны турбазами и домами отдыха.
          Когда на первом курсе Вера попала сюда, она была в восторге, но сейчас ее не радовало ничего. Больше всего она любила уйти за столовую, где стояла полуразвалившаяся, забытая всеми беседка и сидеть там, разглядывая пролетающих стрекоз. И если на ум приходил только прочитанный в детстве Джеральд Даррелл, то день можно было считать удачным. Фанерную  папку для гербария она расписала цитатами из песен «Алисы» и «Кино» самого мрачного содержания и многократно повторяющимся волшебным словом «АССА». Если это и помогало, то очень мало.
          Как-то раз на экскурсии их группа прошла через очередную турбазу, чтобы срезать путь – все уже устали, вымотались и голодные и грязные, с полными папками растений, возвращались на биостанцию. На турбазе было тихо и пустынно – все население, по-видимому, отдыхало на речке, только по асфальтированной аллее шли мужчина и женщина, держа за руки ребенка лет двух. Вера бежала со всеми вниз по дороге, и едва успев сообразить, что мужчина этот ей откуда-то знаком, уже обогнала их, обернулась и в изумлении узнала Максима. На нем были джинсы и легкомысленно не застегнутая пестрая летняя рубашка.
          - Привет! – крикнула Вера, помахав ему рукой.
          Максим в изумлении воззрился на нее. Вера отметила, что он перестал стричься, и его верноподданническая прическа превращается в нечто вызывающе-неформальное. Женщина рядом с ним с коротко стриженными волосами была явно его жена, а ребенок – их сын. При первом же взгляде было понятно, что дела их идут не лучшим образом. Женщина смотрела в сторону и выражение лица у нее было довольно кислое, Максим был мрачен и задумчив.
          Для Веры эта внезапная встреча означала только новый приступ хандры, напомнив общежитие и Топа.
          За всеми этими душевными терзаниями она почти проморгала подготовку ко «Дню биолога», проводимого каждый год и очень удивилась, когда ее соседка по домику, Вика Соловей, которая была родом с Западной Украины, попросила у нее купальник.
          - Зачем тебе мой купальник? У тебя что, своего нет?
          - Вера, ты не понимаешь, он желтый, а меня синяя рубашка.
          - И что? – Вера никак не могла взять в толк, чего от нее хотят.
          - Ну, Верочка! Я буду в синей рубашке, а снизу будут выглядывать желтые трусики. Я еще из алюминиевой вилки трезубец сделаю и повешу на шею. Ты что, не понимаешь?
          Вера ошарашено покачала головой:
          - Нет. Это на что будет похоже?
          - Ну ты даешь! Да жовто-блакитный – флаг самостийной Украины, а трезубец – герб, ты что, в первый раз слышишь?
          Конечно, Вера слышала это не в первый раз. Усилившиеся за последний год националистические настроения на Западной Украине докатились, наконец, и до Восточной. Русской Вере никак было не понять, почему Украине так хорошо будет, если она отделиться от России. На Востоке все это выражалось в новых анекдотах, из которых ей больше всего нравился про китайских гомосексуалистов, которых очень любит деревенский Петро, потому что «вони таки жовти-жовти, та блакитни-блакитни».
          - Ладно, забирай,- согласилась Вера,- но с тебя за это причитается – прикроешь меня – я на ночевку в Харьков съезжу в это воскресенье.
          - Ты что! Крапивняк объявил, что кто уедет в Харьков, того выгонят с практики, то незачет будет до следующего лета. Не рискуй.
          - Викочка! Ну мне очень нужно! Очень! Прикрой меня. Ничего страшного не случится!
          В первое же воскресенье Вера уехала в город.
          Первый, кого она встретила, зайдя в общежитие, был Топ.
          Он шел через холл – высокий, красивый, небрежно неся на плече гитару. Вера остолбенела, сразу вспомнив, что на ней грязные джинсы и рубашка, выгоревшая на солнце, и вообще она после дороги пыльная, усталая, немытые волосы стянуты резинкой в хвост. Топ как-то неприветливо помахал ей рукой:
          - Привет! Ты откуда?
          - С биостанции – вырвалась на воскресенье.
          Они стояли посреди холла и молчали, и никто не мог первым пойти дальше своей дорогой.
          - Ой, послушай,- оживилась Вера,- а у меня соседки по комнате уехали на практику, так что я одна. Приходи сегодня вечером у меня комната 205.
          Топ почему-то дернул головой как от удара, помрачнел еще больше и ответил севшим голосом:
          - Хорошо, приду,- и быстро пошел через холл на улицу.
          Вера пошла к лифту, недоумевая: «Ну что я опять не так сделала?»
          В течение дня она ходила в магазин за чаем, сахаром и сероватой вермишелью, зашла к Ире, обрадовавшись, что не застала Салиму, рассказала о встрече с Максом. Ира только покачала головой.
          Горячая вода по случаю летней профилактики была отключена, пришлось греть воду в ведре, потом полное ведро кипятка тащить в душ и там, в железной кружке смешивать кипяток и холодную воду, и не торопясь мыться. Уже вечером она переоделась наконец-то в синее джинсовое платье, и стоя перед зеркалом взбивала на голове влажные рыжеватые волосы, когда в дверь постучали. За дверью стоял Топ, обнимая гитару и глядя в бок.
          - Привет, проходи,- посторонилась Вера,- чай будешь?
          - Нет,- он вошел в комнату, с любопытством оглядываясь.
          Стены комнаты были оклеены веселенькими желтыми обоями в цветочек, на столе стоял аквариум, в котором сновали полосатые барбусы, на стене висел плакат – улыбающийся, как усатая Джоконда, Никита Михалков.
          - Кто это у вас Михалкова любит? – усмехнувшись, спросил Топ.
          - Соседки по комнате.
          - Нелегко тебе с ними.
          - Да уж, не просто. Может, тебя накормить?
          - Нет, не беспокойся, - обстановка комнаты неожиданно подействовала на него успокаивающе. Он присел на кровать, пристроил гитару, взял для пробы пару аккордов, поднял на Веру смеющиеся глаза:
          - Ну что – споем?
          - Я бы с удовольствием, да нет ни слуха, ни голоса,- Вера сидела на стуле, машинально теребя влажные волосы, сердце у нее бешено колотилось,- Знаешь, что я хочу сказать вначале… В Индии есть такой бог – Кришна. Он играет на свирели. И у него есть свои фанатки – пастушки гопи. Когда они слышат его игру, они бегут на звуки флейты, сгорая от любви. У Вивекананды я прочитала одну фразу, меня поразившую: «ПАСТУШКИ ГОПИ НИКОГДА НЕ ЗАБУДУТ СВОЕГО КРИШНУ».
          Топ ничего на это не ответил, ударил по струнам и запел. Он пел «Ты любила рок, и юбку-мини…» и про зверей в ковчеге и праведного Ноя, про дома из картона и карты, и много чего еще. Он пел и смотрел в ее глаза. Она слушала, смеясь где надо, замирала от восторга, хлопала в ладоши, качала головой. В комнате сгущались сумерки. Окна были закрыты, становилось душно, пахло ее медовым шампунем, ее волосами, ее телом. Воздух вибрировал в такт струнам, комната плавала в нем как рыбка в аквариуме.
          - Ну, спой еще раз «Ты любила рок», ну пожалуйста! – смеясь, просила Вера.
          Он запел, в замешательстве пытаясь сообразить, что же надо сделать, когда эта песня закончится. Вера встала, включила свет. В электрическом свете комната казалась заполненной медом, хотя, может быть, это было из-за запаха ее шампуня. «Нет, нет-нет»,- лихорадочно думал Топ: «Я не могу. Это будет конец. Что я могу ей дать – наркоман и бродяга. Нет…» Он со злостью закусил губу, ударил по струнам, и тут одна из них с жалобным звоном лопнула.
          Топ сидел, уставясь в пол, сжимая риф гитары так,  словно хотел ее задушить. Вера замерла. Она почувствовала перемену в его настроении, но не могла понять – что послужило ее причиной. Топ, все так же глядя в пол, странно сутулясь, встал, задевая за все углы, прошел через внезапно ставшую такой тесной комнату и вышел, громко хлопнув дверью. Ошарашенная Вера слышала только его тяжелые шаги, гулко раздававшиеся в пустом коридоре.
          «Что это? Да что же это такое?»,- неслось в ее голове. Что-то было не так, но она опять ничего не понимала. Судьба столкнула их сегодня утром в холле,  провидение услало ее соседок на практику в другую республику, весь блок был пуст, никто не стучал в двери, они были словно на необитаемой планете, все у них получилось как нельзя лучше – такое бывает раз в жизни, и он ушел! Она сжала край стола так, что костяшки пальцев побелели, просидела несколько секунд не двигаясь, потом вскочила и выбежала из комнаты.
          Топ спускался вниз ритмично, в такт шагам ударяя кулаком в стену, окрашенную синей масляной краской. За очередным поворотом лестницы он увидел Мишу Ройхмана, сидящего на подоконнике. По его лицу блуждала блаженная улыбка.
          - Миш,- сказал Топ, подходя к нему и сам удивляясь своему голосу,- Миш, у тебя косяк есть? Дай чего-нибудь, а?
          Ройхман посмотрел на него блестящими глазами:
          - Что – совсем хреново, да? А с чего? Ты ж молодой еще, не обстрелянный. В армии не служил. На дурке отвалялся, откосил. Я же все знаю. А я вот отслужил,- он перевел взгляд за окно, медленно полез за пазуху, потом, видно сообразил, что он по случаю лета все-таки не в обычной косухе, махнул рукой,- Где же это у меня было…_ он полез в задний карман брюк, вытащил мятую пачку «Беломора»,- на, возьми. Заряженные уже. Стреляй по мирному населению…
          - Спасибо, Миш,- Топ вытащил папиросу и пошел вниз, не оборачиваясь.
          Вера шла вверх. Общежитие было пустым – почти все студенты разъехались на практику. Сердце колотилось, в висках стучало. Куда она шла, она и сама на знала. Навстречу ей не торопясь спускался   Сауль Омар. Он посмотрел ей прямо в лицо черными как маслины глазами. Она остановилась. Сауль подошел, взял ее за руку и молча потянул в полутемный коридор ближайшего блока. Вера, как сомнамбула, послушно пошла за ним. Они вошли в незнакомую комнату, Вера услышала щелчок английского замка, и он стремительно обнял ее.
          Она не помнит, как оказалась на полу. Что-то кололо ее в затылок, она обернулась и увидела веник. Протянув руку, схватила и зашвырнула его куда-то в полутьму комнаты. Сауль торопливо расстегивал платье. Хрипло дыша, они извивались на полу как две змеи. Поцелуи превращались в яростные укусы, прикосновения оставляли на коже царапины. Потом они долго летели в беззвездную пропасть, в которой все звуки тонули в темноте – живой и пульсирующей. Вера очнулась от боли в правой руке – она ударила кулаком по полу и по краю ладони пролегла длинная ссадина. Сауль прижимался к ней, не двигаясь. Приподняв голову, она увидела только его блестящие черные кудри. В изнеможении откинувшись, Вера смотрела в проступающий из темноты белый потолок, потом тихо окликнула:
          - Сауль! – в ответ он только что-то невнятно промычал,- Сауль! – Вера окончательно пришла в себя,- А почему ты не на биостанции?
          Он поднял голову, посмотрел на нее, лукаво смеясь:
          - А ты почему? – из-за испанского акцента у него выходило смешно: «посему».
          - Я на воскресенье приехала.
          - Я тосе.
          Вера мягко оттолкнула его, села, застегивая платье, вдруг сказала в сердцах:
          - Дурак ты Сауль! – резко встала и, нащупав замок двери, вырвалась из комнаты. Обескураженный Сауль так и остался сидеть на полу.

          В понедельник на общем сборе профессор Крапивняк делал полный разнос всем, кто без разрешения покинул на выходные лагерь. Вера равнодушно стояла рядом с Саулем, глядя на зелень ежевичных кустов по краю площадки. Их усаженные шипами ветки живо напоминали колючую проволоку.
          Она прекрасно понимала, что никто ее не выгонит и никакие угрозы применены не будут по одной простой причине – к студенту-иностранцу, который тоже уехал из лагеря без спроса, такие санкции применены не будут никогда, а если уж прощать, то всех. Она отделалась только дежурством на кухне в «День биолога», чему была очень рада, так как ей сейчас было не до всеобщего веселья. С удовольствием чистила картошку и глядя на коричневую стружку кожуры, выбегающую из-под ножа, чувствовала, как ей просто физически становиться легче.
          Сауль весь праздник ошивался возле кухни, но она молчала и он, в конце концов, ушел на дискотеку один. Вика Соловей щеголяла в цветах национального флага и не особо обращала внимание на своего однокурсника Алексея Черноморд, который щелкал фотоаппаратом по всей биостанции. Алексей был постарше их – он уже отслужил в армии, где почему-то вступил в партию. Отличало его только то, что он ничем не отличался. Это был совершенно серенький человечек и только взгляд его серо-голубых глаз был неприятен – внимательный, цепкий и какой-то холодный, как у хищной рыбы. Но они по молодости не умели еще отличать такие приметы и не понимали что они означают.

          После окончания практики, перед самым отъездом домой, в последний вечер Вера сидела в комнате у Иры и Салимы. Пили сухое белое вино с тортом, купленным Верой на прощание.
          - Ты не замечаешь, что Наташка пропала? – спросила Ира, отправляя в рот кусочек торта.
          - Которая из них?
          - Да обе!- возмутилась Салима,- первая со своим Алексиевичем исчезла – он в этом году пятый курс закончил и испарился, говорят, чтобы распределение в деревню не получать – учителем биологии. А у второй – тоже. Ее иорданец университет закончил и уехал домой, а она вроде квартиру ищет снять в городе.
          - Чего она-то домой не едет? – удивилась Вера.
          - Это как раз понятно. Тут как-никак лучше, чем в родном Казахстане,- усмехнулась Салима и вдруг, без перехода, спросила,- Вера, а жена у него какая?
          Вера не сразу и сообразила, что та спрашивает ее о встрече с Максимом.
          - Ох, Салима, знаешь, я как-то не присматривалась.
          - А-а,- протянула Салима, отводя глаза.
          - Нет, ну правда, она какая-то невзрачненькая. Ты в сто раз интереснее. Я даже не ожидала. Маленькая, стриженная… Ну ничего особенного.
          В дверь постучали.
          - Ни минуты покоя! – возмутилась Ирка,- Кого это черт принес!
          В дверь просунулась растрепанная голова Заутнера.
          - Девчонки! К вам можно?
          - Заходи уже,- ответила ему Салима.
          Заутнер ввалился в комнату и плюхнулся на стул рядом с Верой:
          - Верунчик! Привет! Как жизнь?
          - Ты чего это такой внимательный? – удивилась Вера.
          По коридору раздались знакомые тяжелые шаги и следом за Заутнером в комнату вошел Топ, за ним – Илья.
          - Ну вот, торта на всех не хватит, - с гримаской сказала Салима.               
          - Торт, между прочим, мой и хватит его на всех,- заметила Вера.
          Топ сидел молча, не глядя ни на кого. Он явно не ожидал столкнуться с ней сегодня. Ира со вздохом расставила недостающие тарелки и, нарезав торт, объявила:
          - Вина больше нет, придется вам чай пить,- с тем и ушла на кухню.
          - Верочка, - Заутнер вдруг приобнял ее за плечи,- ты что же это – уезжаешь? Как же я без тебя целое лето?
          - Заутнер, что это с тобой? – Вера изумленно посмотрела на него, даже не пытаясь освободиться.
          - Со мной? Ничего. Со мной все как всегда. Обычно со мной.
          И пока они пили чай, он лез и приставал, говорил глупости ошарашенной Вере. Топ сидел молча, глядя в чашку, Илья пытался толкнуть его ногой под столом, но все время попадал по ножке стула, на котором сидела Ира, так что она уже с удивлением посматривала на него. Салима понимала, что происходит что-то непонятное, но не очень веселое и совсем не хорошее.
          Вера со злостью посмотрела на Топа и перестала отодвигать Заутнера. Тот тут же обнял ее за талию и громко чмокнул в плечо:
          - Ах, как чудесно! Ну, дайте еще раз вам к плечику приложиться,- кривлялся он.
          - Да пожалуйста, мне не жалко,- зло усмехнулась Вера, буравя глазами Топа. Заутнер опять громко чмокнул. Топ, наконец, поднял на них глаза:
          - Вы так уютно сидите и так аппетитно целуетесь, что стыдно мешать.
          - Слушай, успокойся. Пожалуйста,- не выдержал Илья.
          - Да, успокойся,- поддакнул Топ, вставая,- А я пойду.
          И его сутулая фигура скрылась за дверью. Заутнер тут же отодвинулся от Веры и весь остальной вечер сидел, не обращая на нее никакого внимания, однако, был очень доволен, шутил, сыпал политическими анекдотами и плоскими шутками, заставляя Салиму морщить носик и говорить:
          - Фу, Заутнер. Какой ты пошлый!


          На рассвете следующего дня Топ проснулся как от толчка. Было еще серое раннее утро, за окнами стояла тишина. Он включил свет, не торопясь собрал в старую спортивную сумку с эмблемой Московской олимпиады свои пожитки и вышел из мастерской Ильи, захлопнув за собой дверь.
          Воздух был чист и прохладен. С чердаков доносилось громкое воркование голубей, дворники только вышли мести улицы. Он шел под скрещенными ветвями вязов, как по зеленому тоннелю. В голове его была спасительная легкость и пустота – ни одной мысли. Ноги несли его дальше, дальше, дальше…
               
         
          В тот момент, когда Топ голосовал, стоя на трассе на выезде из города, Иру разбудил громкий стук в дверь. Бормоча: «Кого это опять принесло в такую рань!» - она накинула халат, и, шлепая босыми ногами, побежала открывать.
          На пороге стоял незнакомец. Загорелый, словно после отдыха на море, откидывая назад светлые,  выгоревшие на солнце волосы, он улыбался так, словно знал Иру всю жизнь. «Улыбка как у Гагарина»,- невольно подумала она.
          - Простите,- сказал он,- я, кажется, перепутал этаж. Или общежитие. Я не уверен, что не перепутал улицу. Вас как зовут?
          - Ира,- машинально ответила она, сраженная этим напором обаяния.
          - А меня – Андрей. Будем знакомы.



6. 1 августа 2005 г.
                «История человечества
                Была бы не так крива,
                Если бы они догадались встретиться
                С человеком из Кемерова.

                Он скуп на слова как де Ниро,
                С ним спорит только больной,
                Его не проведешь на мякине,
                Он знает ходы под землей.
                Небо рухнет на землю,
                Перестанет расти трава,
                Он придет и молча поправит все –
                Человек из Кемерова».

                Б.Г.«Аквариум», «Человек из Кемерова».
               

          Дискотека закончилась. Светомузыка погасла. Последние посетители мирно допивали за столиками заказанное. Влад переодевался в маленькой каморке за баром. По телевизору передавали какой-то запоздалый концерт и Валерия со Стасом Пьехой пели о помощи в трудном деле забвения, озвучивая эту вялую картину. На фоне усталых барменш и пьяненьких отдыхающих как-то не особо верилось в их страстность.
          - Что мы стоим? – спросил Саша.
          - Ждем Влада. Проводим его до стоянки такси, да и мне попрощаться с ним  надо.
          - Интересный мальчик,- заметила Яна.
          - Да, и очень нетрадиционный, конечно же. Во всех отношениях,- усмехнулась Таня и, наклонившись к самому ее уху, добавила,- поэтому Саша от него так и шарахается.
          - Конечно,- хмыкнула Яна,- для него это имеет другое значение, чем для нас.
          Было понятно, что шесть лет в местах не столь отдаленных, кого угодно отучать принимать сложность этой жизни во всем ее многообразии.
          - А для меня Влад очень много значит,- вздохнула Таня,- Во-первых я его ценю за необыкновенную искренность и открытость. От него не ждешь подвоха, как от большинства людей, с которыми сталкиваешься в жизни, а это не мало. Потом, когда мы работали вместе, он вечно таскал меня за собой по дискотекам как благодарного слушателя, а это после моего опыта затворничества прошлых лет оказалось очень кстати. Может я с Михаилом так легко  нашла общий язык после этих дискотек… Ну и потом Влад, конечно же, перевернул мои представления о… как бы это сказать…
          - Понятно,- остановила ее Яна,- не надо уточнять.
          - А это очень важно. При моем церковно-приходском окружении в течение многих лет я даже представить себе не могла дружбы с таким вот… мальчиком… Наверное это было неправильно. Мне сейчас так кажется. Моя жизнь была бы намного беднее, если бы я не познакомилась с Владом.
          Он тем временем уже вышел из раздевалки, уже в джинсах, модно разорванных на коленках и простой синей футболке.
          - Ну, пошли, Танюша,- он улыбался, хотя глаза у него были усталые и немного печальные как у перетрудившегося эльфа.
          Они прошли в обратном порядке – мимо скучающих охранников, через двор с аккуратными газончиками, за железные ворота, на ночную улицу. Пошли прямо по центру дороги – машин уже не ожидалось.
          - Танечка, что это ты мне говорила – куда ты уезжаешь? Я, например, вообще слышал, что ты в Германии.
          - Как плохо забывать старых друзей! Они начинают питаться слухами. Влад, дорогой, я уже вернулась из Германии, да тут со мной случилась любовь и вот – я уезжаю в Москву.
          - Ух ты! Так ты замуж выходишь?
          - Нет!!! Влад, извини, но я сегодня уже объясняла это, пожалей меня, пожалуйста.
          - А-а, понятно. Он у тебя кто?
          - Юрист.
          - Богатый?
          - Ну… смотря что считать богатством.
          - Танечка! Куда уедешь – меня не забудь,- Влад громко расхохотался,- может тоже найдешь мне какого-нибудь богатенького… Спонсора какого-нибудь.
          - Влад! Если я встречу кого-нибудь подходящего, сразу про тебя вспомню, обещаю.
          - Я буду ждать и надеяться.
          Яна с Сашей шли сзади. Улица была пустынна и тиха.
          - Ты мне вот что скажи – ты все еще парикмахером подрабатываешь?
          - Подрабатываю! Да я работаю как мурашечка! И парикмахером тоже. А ты в Германии что – маникюром занималась? Кстати, тебя там так обкорнали?
          - Что ты! Это уже обросло, было гораздо короче.
          - Ужас!
          - А в Германии я стаканы в баре мыла.
          - Поэтому и уехала?
          - Нет, уехала я не поэтому, но объяснять не буду – слишком долго.
          - И правильно,- легко согласился Влад,- Нечего там делать. Все к лучшему, как я понимаю.
          - Влад, слушай, пока я была в Германии, в России новая звезда появилась – Слава Кинг. Слышал о таком?
          - Кто-кто? Слава Кинг? Он что поет?
          - Я слышала только «Льдинку».
          - Не помню. Напой мне.
          - Влад! Ты издеваешься? У меня ни слуха, ни голоса.
          - Ну, о чем там?
          - Там… э-э… «льдинки в стакане мартини, в интиме, в ночном эфире…» и еще там в конце: «все мы в стакане, в шейкере, в баре…». Не помню сейчас всего.
          - Знаю – знаю, слышал. Дерьмо редкостное.
          - Влад! Ну я просто не знаю – мне обижаться или радоваться.
          - Я помню, что у нас тобой противоположные музыкальные вкусы. Ты Шевчука любишь и всех этих…
          - Русский рок.
          - Во-во, никогда не мог понять!
          - А ведь это бронзовый век русской поэзии. А никто так и не понял…
          Сверху вывернул из-за поворота огромный черный джип, осветил фарами улицу, по которой они спускались, и поехал прямо на них.
          - Красивая машина,- вздохнул Влад,- Вот стану знаменитым, разбогатею, тоже буду на такой кататься.
          - Я уже каталась один раз,- задумчиво ответила Таня,- Знаешь, не самые приятные воспоминания.
          Машина, подъезжая к ним, сбрасывала скорость, медленно приближаясь. Джип поравнялся с ними и затормозил. Дверца открылась и из нее выглянул немолодой мужчина в темном костюме. Таня почему-то ойкнула и прикрыла рот рукой.
          - Молодые люди,- сказал он глуховатым, низким голосом,- вас не подвезти, а то по ночному времени гулять не безопасно.
          Повисла пауза, все молчали, наконец Таня выдавила из себя:
          - Здравствуйте, Сергей, вы меня узнаете?
          - Узнал, конечно,- усмехнулся в ответ владелец джипа, у него была неприятная манера улыбаться – губы чуть раздвигались, обнажая ряд крепких белых зубов, глаза же оставались абсолютно холодными и буравили вас тяжелым, неприятным взглядом, как и прежде,- Вы куда направляетесь? – продолжал  он.
          - А мы, кажется, в «Кассандру»,- неуверенно ответила Таня.
          - «Кажется»… Это у вас жизненная позиция такая – никогда не знать наверняка – куда вы движетесь и зачем?
          - Нет, ну это уж слишком! – Таня ненатурально засмеялась, стараясь за шуткой скрыть свое раздражение,- если это намек на ваши предостережения относительно моего отъезда за границу, то хочу…
          - Это не намек,- перебил он ее,- это воспоминание, а раз я вижу вас в нашем городе, значит я был прав. Так я вас долго буду ждать? Садитесь.
          Таня первая села на переднее сиденье, за ней нерешительно в салон полезли остальные. Яна делала ей страшные знаки глазами, но Таня не стала отвечать никакими объяснениями, даже мимическими. Она уселась поудобнее на сиденье, обтянутом кожей цвета топленого молока и захлопнула дверцу.
          - Очаровательные у вас спутники,- заметил Сергей, когда они двинулись дальше.
          - Да? – Таня обернулась и внимательно оглядела своих друзей, словно впервые в жизни их видела. Ей, по-видимому, доставляло удовольствие кривляться,- Действительно очаровательные. Можно я вам их представлю?
          - Можно,- Сергей улыбнулся своей невеселой улыбкой, глядя на дорогу.
          - Это – Саша и Яна. Я знаю их лет пять,- Таня запнулась, потому что совершенно не представляла, что еще можно рассказать про них. Ну не объяснять же про ресторан и Сашину отсидку! Поэтому она перевела взгляд на Влада,- А это Влад. Он чудесно поет, выступает, и сейчас мы были на его концерте в «Кругозоре».
          - Вот как? – Сергей покосился в зеркальце на отражение Влада.
          - Да. Он вообще очень талантливый молодой человек. Я, например, познакомилась с ним впервые как с парикмахером.
          - Он еще и стрижет?
          - Да, и прекрасно!
          - Молодой человек, - обратился Сергей к нему.
          - Влад,- быстро поправил тот.
          - Да, Влад, а что вы поете? В каком жанре?
          - Ну… Популярные песни.
          - Он поет в основном из репертуара Киркорова, Леонтьева.
          - Понятно,- заключил Сергей.
          - А я, вы знаете, в «Кассандру» не еду,- вдруг подал голос Влад,- Мне домой нужно. Вы меня высадите, пожалуйста, возле ближайшей стоянки такси.
          - Оставьте мне ваш телефон. Вы поете на праздниках, банкетах?
          - Да, конечно. Запишите номер моего сотового.
          - Таня, возьмите ручку и блокнот в бардачке и запишите мне его телефон,- невозмутимо отдал приказ Сергей.
          - У меня есть,- Таня полезла в сумочку, вытащила оттуда сложенный вчетверо листок и, после недолгих поисков, шариковую ручку, передала их Владу и прошипела,- Записывай свой сотовый сам!
          Влад нацарапал цифры на половине бумажки и протянул ее Сергею. Таня взяла записку из пальцев, унизанных серебряными колечками и положила на переднюю панель.
          К тому времени они уже въехали на центральную площадь, где стояли в ожидании клиентов несколько такси. Сергей притормозил и сказал Владу:
          - Не смею вас больше задерживать.
          Влад открыл дверцу, выпрыгнул на тротуар и послал всем воздушный поцелуй:
          - Рад был познакомиться! Танюшенька, не забудь о своем обещании.
          Таня махнула в ответ, дверца захлопнулась и они поехали дальше.
          - Он действительно очень талантливый мальчик,- заговорила она, - я не раз видела его выступление. Голос чудный, он артистичный, двигается прекрасно. Пригласите его, увидите сами.
          - Как Неля? – вдруг спросил Сергей, словно и не слышал всей Таниной многословности.
          - Неля? Да, в общем-то нормально,- Таня отвернулась и смотрела на медленно проплывающие мимо них горящие вывески центральных магазинов.
          Неля была соседкой Тани, которая очень активно помогала в свое время уехать ей за границу. Неля жила последние шесть лет с Ашотом – страстным игроком и пьяницей, растранжиривающем родительское состояние. У них был совместный бизнес – крохотная «Рюмочная», обслуживающая алкоголиков со всей округи, в том числе и Гену по прозвищу «Крокодил» - сына Сергея, который всем внешне пошел в отца – бизнесмена, кроме деловой хватки и воли к активному продавливанию этой жизни под себя. Выражаясь Сашиным языком, он позволял жизни иметь себя беспрепятственно. Плыл по течению, пропивая все, что можно было вынести из квартиры. Сергей приезжал, качал головой, обставлял заново его жилище, уезжая по своим делам оставлял его на попечение сестры и зятя, которые запирали Генку в квартире, но он вылезал из дома по водосточной трубе и уходил в «Рюмочную».
          Эта история могла быть анекдотической, если бы не одно обстоятельство, о котором мало кто знал. Гена в возрасте 16 лет ехал со своей матерью. За рулем вишневого «Вольво» сидела она, а Гене нестерпимо хотелось курить. Наконец по дороге  попался мини-рынок на обочине. Они остановились, мальчишка побежал к лотку за сигаретами, а за его спиной машина взлетела на воздух.
          Сергей познакомился с Нелей когда в очередной раз разыскивал загулявшего сына. Таня понимала, какую власть имеет эта невысокая, худенькая, крашенная блондинка на вечно хмурого, немногословного Сергея. Когда Таня нашла в доме Ашота спрятанную еще его отцом коллекцию ювелирных украшений, считавшуюся утерянной после внезапной смерти этого подпольного миллионера советских времен, Неля через Сергея реализовала часть золота, решив свои проблемы, субсидировав отъезд Тани с детьми в Германию и преобразовав «Рюмочную» в кафе «Горячее молоко».
          Когда Таня вернулась в Россию, она никак не ожидала увидеть свою подругу все с тем же Ашотом – играющем, и по поводу очередных проигрышей уходящем в затяжные запои, по поводу редких выигрышей, впрочем, тоже.
          - Странная у меня сегодня ночь,- словно бы разговаривая сама с собой, сказала Таня,- Во-первых завтра, впрочем уже сегодня, день рождения, во-вторых всю ночь я говорю или думаю о странностях любви…
          - Так поэтому мы заехали на дискотеку для курортников – Влада послушать,- подала голос молчавшая до сих пор Яна,- чтобы увидеть все варианты?
          - А почему бы и нет? Почему его вариант  любви хуже любви к алкоголику, в жизни никогда не работавшему, страстному игроку, да еще и дебоширу впридачу. Это по-моему более необъяснимо чем банальный гомосексуализм.
          - Татьяна,- откликнулся Сергей,- я когда-то, помниться, решил ваши проблемы. Не заставляйте меня жалеть об этом…
          Таня побарабанила пальцами по колену:
          - А я что… Я ничего… Неля сегодня себя прекрасно чувствует. Избавилась от «Рюмочной», создала на ее месте кафе для детей и студентов. Так что у нее все хорошо. Но если честно, когда я вернулась в Россию, думала, что она давно уже живет в другом месте.
          - А вы, Таня, лучше не думайте.
          - А вы не спрашивайте,- возмутилась Таня, - я же не слепая и не дура. Хотя, простите, меня, конечно ваши взаимоотношения уж точно никак не касаются. А хотите я вам о себе расскажу?
          - Что – нужно чем-то помочь?
          - Нет, к счастью. Все в порядке. Я уезжаю в Москву и вообще выхожу замуж.
          - Поздравляю,- Сергей позволил себе усмехнуться по-видимому одобрительно, но в своей обычной манере,- Можно узнать за кого?
          - За одного довольно известного московского адвоката.
          - Хорошо,- кивнул он в ответ,- теперь я, кажется, могу быть на ваш счет спокоен.
          - А вы беспокоились?
          - Ну, знаете ли, такую встречу долго не забудешь! Кладоискательством больше не занимались?
          - Нет, такое раз в жизни бывает,- Таня,  сидевшая до этого выпрямившись, откинулась на спинку сиденья и улыбнулась,- Как ни странно, но все не зря. Или зря… Иногда смотришь на события своей жизни и думаешь: «Кавардак полный. Где конец, где начало? Где вообще логика?». А потом происходит что-то и вдруг все представляется в другом свете, под другим углом зрения, и видишь все разрозненные события, факты, как бусины нанизываются на нить и ни одну из них нельзя выкинуть. Без нее не было бы и всех остальных, жизнь пошла бы по другому руслу, это была бы другая причинно-следственная связь, другой узор ожерелья на шее богини.
          - Вы всегда так поэтично выражаетесь?
          - Даю стараюсь. Все-таки я в молодости стихи писала.
          - Стихи… Теперь понятно.
          - Что понятно?
          - Всеять детей, безмужняя жизнь, поездки эти внезапные. Вы – неисправимая идеалистка.
          - Это плохо?
          - Нет. Это необычно и малоприспособлено к жизни. Вашим родителям нужно было очень серьезно выбирать вам мужа.
          - Мои родители решали свои проблемы, а я выходила замуж по любви.
          - Это заметно.
          - Вы против браков по любви?
          - Нет. Но это не всегда правильно. Брак – слишком серьезная затея, а любовь – она сама по себе.
          Помолчали. Через минуту Таня вдруг рассмеялась и обернулась к Яне:
          - Вот вам и ответ. Если я мучительно решаю – люблю я своего будущего мужа, или как там его назвать, или нет, то брак будет очень успешен!
          - Не сомневаюсь,- кивнул Сергей,- если учесть, что этот человек соглашается на ваше богатое приданное в виде большой семьи… Я уже заочно проникся к нему глубоким уважением.
          Они тем временем подъехали к широким ступеням самого большого кинотеатра в городе, в холле которого и располагалась знаменитая «Кассандра». Сергей затормозил.
          - Большое спасибо, что подвезли,- сказала Яна, подталкивая Сашу. Тот протянул руку через спинку сиденья:
          - Спасибо, рад был познакомиться.
          Сергей пожал руку ему в ответ:
          - Желаю удачи и хорошо повеселиться.
          Яна с Сашей выскочили на тротуар, Таня чуть помедлила:
          - Спасибо вам большое за все. Вы как-то странно появляетесь в моей жизни перед большими переменами. Мне бы очень хотелось вернуть вам свои долги, но я не знаю – как.
          Сергей сделал нетерпеливый жест рукой:
          - Ну что вы говорите! Нелю благодарите, я – то, получается, вам не бескорыстно помогал. Вот это и плохо. Так что не говорите глупостей. Идите и повеселитесь. А у вас действительно день рождения?
          - Действительно.
          - Ну так примите мои поздравления, и удачи вам во всем.
          - Вам тоже,- Таня улыбнулась в ответ,- Спасибо,- и. распахнув дверцу, выпрыгнула в теплоту южной ночи. – Йо-хо! – крикнула она друзьям,- «Девочки – мальчики танцуют!».







7. Осень 1988 г.
                «Я ломал стекло как шоколад в руке,
                Я резал эти пальцы за то, что они
                Не  могут прикоснуться к тебе.
                Я смотрел в эти лица и не мог им простить
                Того, что у них нет тебя
                И они могут жить…»

                Вячеслав Бутусов, «Наутилус-Помпилиус»
                «Я хочу быть с тобой».


          Странно возвращаться после летних каникул в общежитие.
          Пятикурсники исчезают, словно схлынувшая с берега волна. По лестницам и коридорам снуют первокурсники – восторженные, наивные и всегда немного странные. Каждое новое поколение привносит что-то свое. Курс Салимы и Иры – излишнюю интеллектуальность. Казалось, никто так не учился ни до них, ни после. Курс за ними – невероятную, преданную дружбу. Казалось – никто так не дружил – бескорыстно, помогая друг другу, даже организовав в общежитии что-то вроде ясель для молодых семей, где с младенцами сидели все девчонки поочереди, давая возможность молодым мамам заканчивать университет не беря академотпуск. Курс Веры – невиданный ранее пофигизм. После первого курса они побили все рекорды по количеству хвостистов, висящих на грани отчисления. Большая часть, конечно, все сдали и учились дальше. Такие как Наташка-вторая слетели сразу. Но никто так не интересовался всеми выставками, концертами, фестивалями элитарного кино, как они.
          Вера с любопытством присматривалась к новому поколению. Они казались ей шумными, немного бестолковыми, как, впрочем, и все первокурсники, и задиристыми. Перепалки мгновенно возникали на общей кухне, длились несколько минут и стихали без всяких последствий. Чем-то это напоминало петушиные бои – молниеносная схватка, летят перья, раздается оглушительное кудахтанье, но через несколько секунд все стихает и противники опять ходят по арене, словно бы и не замечая друг друга. Ее соседки по комнате отселились в другую и на их место пришли две первокурсницы. Одна – Мила – поступила поздно, была старше Веры. Поражали в ней длинные ногти и необыкновенно аккуратная – волосок к волоску – прическа. Она постоянно пила кофе и курила сигарету за сигаретой. Вторая – Дина – лежала на кровати, задрав ноги на спинку и читала американские детективы. Время от времени она выходила вслед за Милой на кухню и тоже курила. «Н-да уж»,- только и подумала опоздавшая как всегда на несколько дней к началу занятий Вера: «Здравствуй, племя молодое, незнакомое».
          У подружек все, вроде бы, было по-прежнему. Салима уже читала толстый том по психологии, Ира валялась на кровати и грызла семечки. Но это казалось только на первый взгляд. Салима была как-то неуловимо печальнее, и это превращало ее в совсем уж роковую красавицу с трагичными и безжалостными черными глазами. Ира же выглядела гораздо веселее обычного. Глаза ее радостно сверкали, а по губам то и дело проскальзывала загадочная и блаженная улыбка.
          Веру встретили с восторгом, даже Салима на несколько секунд стала прежней, но потом опять загрустила.
          -Привет! Я как всегда с брынзой и кинзой.
          - Кин-дза-дзой!,- смеялась Салима.
          - Да, это такая особая кинза для дзен-буддистов,- отвечала ей Вера.
          - А абрикосовое варенье?- спрашивала Ира.
          - Увы. В этом году неурожай, так что обойдемся айвовым.
          Когда первые эмоции немного улеглись, заговорили о последних новостях. Обе Наташки исчезли. Карим закончил экономфак и благополучно уехал в свою Иорданию. Алексиевич тоже закончил университет и исчез, так как обозленные преподаватели предложили ему только распределение в село Черногривку Сумского района – учителем биологии и химии. В сельской школе так же не было учителя фмзкультуры, истории и географии. Завуча тоже не было. Колхоз предлагал сразу готовый дом любому, кто приедет на это место, но желающих на такую заманчивую карьеру пока не находилось. Подписать распределение означало неминуемо поехать в Сумской район и два года отрабатывать государству то, что оно потратило на его образование. Не подписав распределение невозможно было получить диплом. Синяя книжечка дожидалась Алексиевича в деканате, а он вместе с Наташкой исчезли.
          Наташа-вторая, убитая горем из-за отъезда любимого, тем не менее должна была решать вполне земные, насущные проблемы – например вопрос жилья. Требовалось снять квартиру за сходную плату. И вопрос заработка – Карим, как и все иностранцы, на каникулы ездил в Европу, потом занимаясь фарцовкой и денег им хватало, а теперь Наташа была предоставлена сама себе и необходимости найти средства к существованию
в городе, в котором она не имела прописки. Это была трудновыполнимая задача, и ей сейчас было не до девчонок.
          Никто из «системы» не появлялся за лето. Это было вполне объяснимо, так как общежитие на летние месяцы вымирало и ребята понимали, что делать им там было абсолютно нечего, но сама эта информация неожиданно открыла Вере, что ее подруги на лето домой не уезжали. И если с Салимой все было понятно – ее держал в Харькове Максим, то что держало здесь Иру?
          Вдоволь наговорившись, выкурив на кухне несколько сигарет, и все-таки теряясь в догадках, Вера ушла к себе. Было уже довольно поздно, но ее новые соседки не спали. Они сидели за накрытым столом, где были такие чисто украинские деликатесы, как домашняя колбаса и сало, а так же присутствовала бутыль с самогоном.
          - Вера! Ну где ты ходишь! – удивилась Мила,- Присоединяйся, мы тебя ждем – за знакомство!


          Семнадцатиэтажное здание университета стояло на главной площади города, считающейся самой большой в Европе. В гулких коридорах, переходах и лестницах легко можно было заблудиться. Вдоль стен, выкрашенных синей масляной краской, стояли потемневшие от времени застекленные шкафы, на медных бляшках инвентарных номеров которых был выгравирован двуглавый орел и надпись: «Харьковский Императорский Университет». В шкафах на биофаке пылились пожелтевшие скелеты рептилий и млекопитающих, окаменелые раковины наутилусов  и фотографии героев-молодогвардейцев, воспетых в хрестоматийном романе писателем-смоубийцей. На кафедре низших растений стеллаж был пуст, только в углу на пыльной полке стоял аквариум, заполненный бурой водой, стенки которого густо поросли тиной и водорослями. На кафедре микробиологии витал всегда неистребимый запах пивного сусла, употребляемого для варки питательной среды для культур бактерий. На кафедре генетики – запах питательной смеси для мушек-дрозофилл, которую младшие научные сотрудники и аспиранты ласково называли «манной кашей».
          У Веры начинался годичный курс физиологии, считавшийся одним из самых трудных. Семинар вел доцент Баянович. Услышав его фамилию, Вера невольно вспомнила Заутнера и Блинчика, называвших шприц баяном и усмехнулась. Баянович был высок, худощав и смотрел на всех тем особенным взглядом больших черных глаз, который отличает людей его национальности по всему миру. «Интеллектуал»,- подумала Вера. Баянович предупредил, что практически на каждом семинаре они будут препарировать лягушек или лабораторных крыс, вызвав дружное «фу-у-у» у девчонок их группы. Вера равнодушно смотрела в окно.
          - Вы где-то витаете,- обратился он к ней,- советую быть повнимательнее.
          Ей было все равно – резать лягушек или крыс, рассматривать заформалиненные препараты или заспиртованные тропические цветы.
          На перемене она натолкнулась на Вику Соловей. Та стояла возле окна и тихо плакала.
          - Вика! Что случилось?
          Вика, безутешно всхлипывая, рассказала, что ее вызывали в кабинет без номера: «Знаешь, там, в центральном корпусе, возле ректората»,- и показывали фотографии с «Дня биолога», сделанные, по-видимому Алексеем Черноморд, и проведено очень неприятное внушение о том, что советским студентам лучше избе6гать сочетания желтого и голубого в одежде, иначе здесь пахнет национализмом, исключением из комсомола, и автоматически из университета.
          - Ладно тебе, не плачь,- сказала Вера,- еще не исключили. Будь просто поумнее.
          После занятий, отбившись от одногрупниц, звавших ее в кафе, попробовать новый сорт мороженного, она шла по площади, вымощенной брусчаткой. В троллейбус садиться не хотелось. Настроение было прекрасное, солнце светило сквозь желтые листья кленов, по проспекту Ленина с лотков продавали белый сладкий виноград. В квартале от площади, возле кинотеатра «Труд» стояла пестрая группа молодежи. Мелькали черные косухи, выбритые виски, блестели металлические заклепки, и над всеми возвышалась знакомая русая голова с прической-взрывом. Они что-то обсуждали, слышался смех, Топ курил, громко рассказывая что-то, но слова не долетали до замершей Веры. Она стояла посреди проспекта, толпа обтекала ее со всех сторон как медленная, ленивая река, желтые листья летели под ноги, машины катили мимо, и в фокусе всего этого движения стоял Топ. Он похудел еще больше – скулы резче обозначились на его странном лице, сквозь челку все так же блестели серые глаза. Сколько она так стояла, Вера не знает – насколько секунд или несколько минут. Прошло лето, она заставляла себя не думать о нем. Больше всего она боялась, что встретит его в общежитии, но никто о нем не слышал, она почти успокоилась, она пошла пешком и посреди этого блаженного, солнечного дня, наткнулась как на нож, на собственный взгляд, отыскавший его посреди толпы.
          Смеющийся Топ повернулся в сторону и увидел ее. Секунду они смотрели друг другу в глаза, потом он беззаботно махнул ей рукой и снова вступил в разговор.
          Нужно было идти – он явно не собирался к ней подходить и хотя ей больше всего на свете сейчас хотелось кинуться к нему, схватить за руку, спросить – куда он пропал и что  делал все лето, но она сделала шаг, потом другой – это оказалось несложно. Дорога понесла ее дальше, бросая под ноги желтые листья.
          Она не помнит, как дошла до общежития. В комнате никого не было.
          - Надо поставить чайник,- бормотала она сама себе, ставя чайник на огонь,- надо попить чая. Чай надо заварить… И попить…
          Она вернулась в комнату. Дышать было тяжело, сердце стучало, и комната словно плавала в мутном мареве. Вера села на стул, сцепив пальцы, но это оказалось невозможно. Она вскочила, заметалась. В груди болело невыносимо, в висках стучало.
          - Да что же это такое! Что это такое! – воскликнула она и вдруг кинулась к тумбочке, вытащила оттуда пачку лезвий. Несколько секунд она рассматривала блестящую поверхность с надписью «Нева», потом, зажав в руке, полоснула себя по пальцам. Боли не было совсем, но в груди стало чуть легче. Она провела еще раз и еще. Следы от бритвы на подушечках пальцев медленно набухали кровью. Вера смотрела на них как завороженная, потом, тряхнув головой, выбежала на кухню. Чайник уже кипел. Она схватила его, вернулась в комнату и стала лить кипяток на порезанную руку. Только теперь появилась далекая боль и сразу же в груди словно лопнула туго натянутая струна, слезы хлынули по щекам, обжигая не хуже кипятка.
          Она лежала на кровати. С порезанной, обожженной руки капала кровь, но слезы уже высохли.


          Вечером того же дня притихшая Вера сидела у Салимы и Иры, неловко держа чашку перемазанными йодом пальцами. Ее уже познакомили с Андреем – симпатичным и невероятно обаятельным. Он принес копченую колбасу, сыр, огурцы и помидоры, шоколадные конфеты. Это был настоящий пир. А когда вошел Максим, Вера, хотя и была несколько заторможенная, но от удивления поперхнулась чаем. Одет он был в джинсы и курточку спортивного покроя, отросшие волосы уже собирались в хвост. Он принес целый пакет фотографий – это было его новое увлечение. Вера с изумлением  пыталась представить его в Горкоме ВЛКСМ, и не могла. Это уже не укладывалось ни в какие рамки.
          - Ну что – за лето написала еще стихи? – спросил он у Веры.
          - Нет,- вздохнула она,- дома это почему-то невозможно делать. Но скоро я вас обязательно чем-нибудь порадую.
          Когда Андрей с Максимом вышли курить, она с удивлением спросила у Ирки:
          - Слушай, а это кто? Что за крутой товарищ?
          Ира беспечно пожала плечами:
          - Не знаю. Он из Ленинграда, работает в театре имени Крупской.
          - Это что такое? Детский театр, что ли?
          - Понятия не имею.
          - А кем он там работает?
          - Ой, ну кем-то  в администрации.
          Вера окинула взглядом стол и покачала головой.
          - Это что,- поймала ее взгляд Ира,- он летом нас в ресторан «Украина» водил. Помнишь, Салима?
          - Да, такое не забудешь,- засмеялась подруга,- Мы съели такое количество деликатесов! Официанты только удивлялись – куда в нас все влезает!
          Никто никогда не водил их в ресторан. Это было из другой жизни.
          - Откуда такое изобилие? – продолжала удивляться Вера.
          - Просто он на самом деле грек, у него родственники в Греции живут, они ему и помогают.
          - Грек!? – Вера покосилась на дверь, за которой только что скрылся светловолосый, голубоглазый Андрей, загоревший до черноты,- Если он грек, то я – испанка! Нет, негритянка! Ира, я живу на Кавказе и я видела греков.
          - Ну, не все ли равно? – Ира дернула плечом,- Грек, не грек, какая разница! Он мне сделал предложение и в конце осени мы поженимся.
          Вера только вздохнула. Ей хватало своих проблем, чтобы вникать в дела даже очень близкой подруги. Она молча стала рассматривать фотографии Макса. Были они, как и полагается профессиональным фотографиям, черно-белые и отражали то голые стволы деревьев, то улицу под необычным углом, то кусок стены, лестницу, все в необычном ракурсе. Что почувствовала Вера, так это влияние Салимы – ее вкус, ее взгляд, словно это она смотрела в видоискатель.
          - А он неплохо фотографирует. Мне нравится. Слушай, Салима, он так и работает в Горкоме?
          - Нет, ушел оттуда. Сейчас в фотоателье на площади Победы,- она сказал это так буднично, словно конец неплохой функционерской карьеры был обычным делом.
          - Понятно,- кивнула Вера,- еще один человек потерян для общества.
          - Ты лучше скажи что у тебя с рукой.
          - Да так… - Вера, смутившись, опустила красную, перемазанную йодом руку под стол.
          - Были бы порезы выше, можно было бы считать за неудачный суицид. Не знаю, право, стоит ли все это таких переживаний!
          Вера посмотрела в черные глаза подруги. В этот момент она поняла, что только любовная драма делает человека прозорливым для чужих сердечных страданий. Потому что счастливая Ира совершенно ничего не замечала и даже слов Салимы, обращенных к Вере и означавших: «я все знаю и все понимаю»,- она словно бы и не слышала.
          А для Веры на всю жизнь эта осень осталась в памяти. Распавшийся после триумфа и воссозданный вновь как Феникс из пепла «Наутилус-Помпилиус» выстрелил абсолютным хитом «Я хочу быть с тобой» - ни одна программа «Взгляд», ни один концерт на телевидении не обходились без него. Эта полная калька с ее собственных ощущений от лечения безответной любви совершенно потрясла Веру. И через много лет, оказавшись на концерте Бутусова со своими сыновьями, Вера (уже называвшаяся другим именем, как и предсказывал Топ), услышав знакомое «Я пытался уйти от любви, Я брал острую бритву и правил себя…» - ощутила забытый холодок по спине и перед ее глазами вновь тускло блеснуло лезвие с темными буквами «НЕВА».



         Топ жил опять в мастерской у Ильи. Автостоп принес свои неожиданные плоды. Как всегда, отправляясь  в Путь с одной целью, обретаешь нечто совсем другое. Он работал в Молдавии на виноградниках, проживал заработанное в стихийном лагере в Крыму – это был палаточный город, практически летнее государство, жившее по своим законам, в которые местные жители и власти старались не вмешиваться – кому хочется портить отчетность из-за каких-то неформалов, покуривающих сомнительные папиросы и проповедующих свободную любовь. Потом он долго колесил по дорогам, пока не добрался до Ленинграда. Оттуда он вернулся в Харьков – похудевший, без копейки денег, с нездоровым блеском в глазах и непроходящим насморком, отличающим всех любителей легких наркотиков. Вместо старой кожаной сумки у него теперь была другая – перешитая из поношенных джинсов, появилась черная, невероятно потертая косуха – явно с чужого плеча и широкий ошейник из булавок, приводивший в содрогание законопослушных граждан – самый дорогой сувенир этого лета.
          «Система» всегда славилась свободомыслием, вернее это было ее кредо и философский андеграунд можно было найти либо на ее причудливых тропах, либо в академической среде – от старших научных сотрудников до аспирантов в университетах, а скорее в закрытых НИИ, именуемых «почтовыми ящиками» и, собственно, являвшихся в силу наличия редкой в те годы оргтехники, источником такого явления как «самиздат».
          В Ленинграде он попал в компанию Панков, где и прочитал много чего от творений Вивекананды о единстве всех религий, уже известных Вере, до Ницше – это была ксерокопия старинного дореволюционного издания с «ятями» «Так говорил Заратуштра», которую Вера тоже читала, но предпочитала об этом помалкивать.
          Все прочитанное надо было как-то уместить в сознании, чтобы призыв к терпимости и смиренному несению своей ноши в этой жизни гармонизировал с движением по пути создания Сверхчеловека. Впрочем, Кинчеву это удалось к тому времени в его гениальном манифесте «Красное на черном»: «И как смиренье – глаза Заратустры, как пощечина – Христос». Так что впечатлений от этого лета могло бы хватить на всю оставшуюся жизнь.
          Илья, посмотрев на сумку из старых джинсов, поношенную куртку и развалившиеся пыльные кеды, покачал головой и подыскал ему работу ночным сторожем в школе на окраине, куда Топ и отправлялся каждую четвертую ночь, пугая своим видом уборщицу и припозднившихся учителей.
          К концу сентября он вдруг обнаружил себя осенним, теплым, прозрачным вечером, бредущим по студенческому городку в направлении общежития биофака. Кроме Иры и Салимы у него здесь было много знакомых и он подумал, что раздобыть гитару было бы сейчас очень кстати – бессонные ночи в школьной сторожке принесли новые песни, которые он еще не пробовал озвучить.
          Кроме гитары в общежитии можно было найти кое-что еще, так что к Ире с Салимой он ввалился уже хорошо набравшись. Настроение у него было прекрасное, а увидев Веру улучшилось еще больше и он заорал:
          - Привет, девчонки! – плюхнулся на свободный стул, ударив по струнам, гитара запела в ответ.
          - Топ! – взвизгнула Салима,- Наконец-то! Мы по тебе так соскучились! Просто до членовредительства!
          - Ух ты! А я вот тут песню написал… Только что, можно сказать. Щас покажу!
          Девчонки впервые его видели в таком веселом состоянии.
          - Да тебя, оказывается, надо поить,- отметила Ира,- это идет явно на пользу.
          - Тихо, тихо,- Топ поднял палец,- Сейчас… - все замолчали,- Вот оно,- пальцы его пробежали по струнам, и он запел,-
          Впереди дорога серой змеей,
          Надо мною диск солнца – пора домой
          Я устал глотать пыль и затекла рука,
          А машины все мимо, все мимо – пока!

          Мы в дороге с рожденья, нам вечно идти,
          Бог был странником тоже на этом пути,
          Мы срываем колосья в полуденный зной,
          И дорога все вьется пыльной змеей.

          Я устал быть в команде, устал быть в толпе.
          Я голосую «против» и еду к себе.
          На обочине мира голосую «за»,
          Дальнобойщик-Будда, подвези меня!

          В мире вечных истин и вечной любви
          Мы углем чертим вектор своего пути,
          И дорога все вьется как большая змея,
          О, как я устал!
          - Это что – впечатления от автостопа? – спросила Ира,- Ты летом ездил? Расскажи, Топ, ну пожалуйста!
          - Это не расскажешь быстро. А вы что – на диете?
          - Нет, у нас есть макароны, если хочешь,- предложила Салима.
          - А я сегодня сварила французский сырный суп, если ты ешь такое,- подала наконец голос Вера.
          - Хочу французский суп,- объявил Топ,- Неси, кстати, Веерка, я тебе написал стихи. Помнишь зимой был разговор о Лао-Цзы, ну с этим еще… как его… Андриевич… Алешиевич…
          - С Алексиевичем, что ли,- удивилась Вера.
          - Во-во. Я наконец узнал кто такой Лао-цзы. Вот послушай.
          Он опять склонился над гитарой, взял протяжный аккорд и заговорил речитативом, на каждой строке ударяя по струнам:
          - Солнце бьет сквозь циновку
             С рисунком цветущих акаций.
             Крыши пагод белы, а стены – из серебра,
             Акробатка с пиалой на голове
                прыгает по канату, 
             И в Городе Цветущих Акаций
                ветер качает дома.
             В майском небе плывет
                раскрашенный ярко дракон,
             Рыжий кот точит когти и
                не спешит уходить.
             Над  священным цветком – мотылек,
                и я не скажу о том –
             Кто я – спящий философ иль спящий мотылек,
                и кто из нас сон.
             Рыба вдребезги бьет стекло
                застывшей воды.
        Посмотри – акробатка синие ирисы    
                прикалывает к волосам!
        Этим ранним летом первый праздник года – ты –
        Восхитительная бабочка,               
                что сниться всем мотылькам.
          - Ух ты! Это что – действительно мне? – удивилась Вера, она никак не ожидала такого продолжения их отношений.
          - А ты что – суп еще не принесла? Ну-ка бегом!
          Вера кинулась в свою комнату за кастрюлей.
          - Не соскучишься с тобой,- не выдержала Салима,- Сказала бы я, да не знаю – есть ли смысл.
          - Салима, давай говорить о том, что знаем, а что скрыто от нас за завесой тайны, о том помолчим.
          - Ладно, расскажи лучше о том, где ты был,- прервала Ирка.
          И весь оставшийся вечер Топ рассказывал о крымском лагере, который каждый год переезжает с места на место, куда съезжается вся свободная молодежь и который скорее напоминает общину хиппи где-нибудь в Бельгии или Америке.
          - Нравы там абсолютно свободные, вам бы не понравилось, девчонки,- говорил Топ, доедая вторую тарелку супа из плавленых сырков,- Любовью занимаются все и во всевозможных комбинациях.
          - Что, и «голубые» там тоже есть? – удивлялась Ира.
          - Ну куда же без них в свободном государстве,- смеялся Топ,- и голубые, и лесбиянки, и группен-секс – что хотите. Одно там ходило – вообще никто так и не понял – девочка или мальчик. Звали Сашей, купалось оно всегда в длинной футболке и ночевало в палатках то у ребят, то у девчонок. Потом кого ни спрашивали – все отмалчивались, или говорили: «В темноте не видно было». Так и не знаем.
          - Обыкновенный гермафродит,- фыркнула Вера,- что, никогда об этом не слышали?
          - Ну да, это же ты у нас биолог,- парировала Ира.
          - Да я до биофака об этом знала. У моей мамы была пара таких пациентов, так что ничего удивительного.
          - А кроме Крыма ты где еще был? – спросила Салима, чтобы перевести разговор с гермафродитов, о которых она и не слышала, несмотря на свою эрудицию, и ее это задело.
          - А после Крыма я рванул в Питер.
          - О-о! Моя мечта! – воскликнула Вера,- Иногда мне кажется, что я никогда в Ленинграде не побываю. Бывают же такие простые и абсолютно невыполнимые желания!
          - А ты слышишь – он Ленинград уже как называет – «Питер» - прямо как старожилы. Нахватался там! – отметила Ира, потому что ее Андрей тоже называл вторую столицу «Питер» и это казалось ей лишним доказательством его правдивости.
          - Ну, и что там,- нетерпеливо перебила его Салима.
          - Да так, потусовался там с местными пункерами…
          - Ошейник, разумеется, оттуда?
          - Да. Это они сами делают. Главное, чтобы в галантерейном отделе булавок хватило.
          - Ну, а еще где? В рок-клубе был?
          - Был, был. Там еще как раз сейшн проходил. Интересно. Туда еще наш местный панк приехал – Кошмар.
          - Знаю я вашего Кошмара давно,- усмехнулась Ира,- Я еще на первом курсе была, а он с моими соседками дружил. «Малолетку» он в Ленинграде пел?
          - Пел конечно,- Топ опять взял гитару и изобразил Кошмара:
          «Посиди со мной, малолетка,
          Покачаемся с тобою мы на ветке,
          Разгоню я всех твоих подружек,
          И шепну тебе я на ушко:
          Хрю-хрю,- говорит хрюшка,
          Ку-ку,- говорит кукушка,
          А я – душка! А я – душка!»
          Девчонки хохотали до изнеможения.
          - О! а он еще новую песню привез, послушайте,- и Топ пел уже жалобно, подражая дореволюционным шарманщикам:
          - «Вот с неба звездочка упа-ала,
             На беззащитный сельсовет,
             Я мимо ехал на травмва-ае,
             Но это мой большой секрет…»
          - А кого-нибудь из знаменитостей ты видел?- спрашивала Вера.
          - К Гребенщикову заходил. У него дом такой – мимо не пройдешь. Все стены исписаны фанатами. Чего там только нет! И из песен цитаты, и: «Боря, мы тебя любим!», и «БГ – ты – Бог!».
          - Как он это все позволяет! Возмутилась Ира.
          - А что ему – каждое утро стены мыть?- парировала Вера.
          - Нет, я не о том. Как он позволяет, чтобы его богом называли! Меня еще в «АССЕ» это поразило – когда Бананан говорит о нем: «Это песни Гребенщикова, он – Бог»!
          - Ну да, они тут, конечно…
          - Нет, Вера, ну что «конечно»? если бы он еще не принимал участие в съемках, то еще можно было бы списать на вольность свихнувшихся фанатов, но так!
          - Так ты видел Бориса, в конце концов? – не выдержала Салима.
          - Нет, не видел. Его жена двери открыла – недовольная такая. Я ему записку передал. Он должен был понять – кто приходил.
          - Как я ее понимаю! Я бы чайник с кипятком возле двери держала,- не унималась Ирка,- к нему, наверное, каждый день паломничество.
          - А что значит: «Поймет, кто приходил?» - переспросила Салима, насмешливо сощуриваясь в своей обычной манере.
          Топ вздохнул и поднял глаза к потолку:
          - Он должен понять, что приходил его духовный брат.
          - А-а,- протянула Салима, морща носик от сдерживаемого смеха.
          - Не надо быть строгой к небожителям,- вздохнула Ира,- у них тоже есть свои маленькие слабости.
          Но тут в разгар беседы в дверь дробно постучали и, не дожидаясь ответа, в комнату влетела Наташка-вторая. Была она все такая же – кругленькая, веселая. Радостно смеясь она кинулась обниматься с подружками.
          - Наташа! Ты как?
          - Ой, девочки, у меня все хорошо! Квартиру сняла – залюбуешься – прямо в центре и недорого. Соскучилась за вами – ужас! О, Топ, а ты похудел! Кстати, кстати, - она лукаво стрельнула глазами в сторону Веры,- угадайте, кого я вчера видела?.. Заутнера!
          Вера скривилась, а девчонки обрадовались:
          - Да ты что! Где? Как?
          - Представляете – лежал на лавочке в сквере Шевченко, прямо как кот на солнышке, а вокруг стояли какие-то хипповые девицы и щебетали.
          - Щебетали?
          - Да, прям как птички – тю-тю-тю, пик-пик-пик,- Васе рассмеялись,- Топ, ты ужасно выглядишь, правда. Это на тебя автостоп так действует?
          - Ну началось,- разочарованно буркнул Топ,- пойду я покурю.
          Вера поднялась и вышла следом за ним. Когда оба закурили, она спросила:
          - Так что же ты написал в записке БГ?
          - Это просто. Я написал: «Мы из тех, кого сорок».
          - Сорок? – переспросила она,- Что это значит?
          - Священное число. Число посвященных.
          Вера помолчала. Ну не спрашивать же у него – во что посвященных. Это было бы глупо, это подразумевалось само собой. Все, кто читал одни и те же книги, смотрели одни и те же фильмы и слушали одну и ту же музыку, вполне могли бы считать себя членами братства, куда более сплоченного и единодушного, чем масонская ложа. Поэтому Вера не спросила ничего – все и так было понятно без слов. Вместо этого она пошла по пути хоббита Бильбо Бэггинса из бессмертного романа Толкиена и спросила:
          - Угадай, что у меня в кармане?
          - Что? – Топ не ожидал такого поворота темы.
          - Ну, что может быть в кармане у молодой девушки?
          - Счастливый пятак,- улыбнулся Топ.
          - Нет, не угадал,- и Вера вытащила из кармана маленькую хрустальную призму,- посмотри сквозь нее. Очень полезно, особенно когда уныние одолевает.
          Топ взял призму, посмотрел в окно. Все предметы казались окруженными радужным ореолом.
          - Это хрусталь?
          - Хрусталь.
          - А ты знаешь о его свойствах?
          - Ну… примерно.
          И весь оставшийся вечер они проговорили о свойствах камней. Вера рассказал о нефрите, который в древнем Китае ценился выше золота и бывает от белого до темно-болотного цвета. Этот крепкий камень своим владельцам сообщает твердость в принятии решений.
          Топ рассказал о яшме – самом, пожалуй, счастливом камне для его владельца – приносящем добро, удачу и благополучие. О янтаре и черном гематите, который поглощает всю отрицательную энергию, защищая хозяина. Об ониксе, чей рисунок напоминает дорогу в горах, указывающем путь, но приносящем ссоры. Об агате и малахите.
          Это было что-то новое. Они думали об одном и том же, знания и начитанность одного дополняли эмпирическую эрудированность другого, они верили в одно и тоже и подвергали сомнению одно и то же. И оба писали стихи. Это был редкий случай полного совпадения, который случается раз в жизни, да и то, не в каждой, но они об этом не знали.
          - Камни – фигня,- наконец сказал он,- вот металл,- и показал на свой ошейник,- самая сильная вещь в мире.
          - Что – и в музыке тоже?
          - И в музыке.












8. 1 августа 2005 г.
                «Льются отвертки
                В глубокие глотки,
                Разноцветные лампы
                Хрустят под ногой…»

                Саша Васильев, «Сплин», «Совсем другой».


          На стеклянных дверях висело примечательное объявление:
          «В ДИСКО- БАР «КАССАНДРА НЕ ДОПУСКАЮТСЯ ЛИЦА
           В СПОРТИВНЫХ КОСТЮМАХ,
           НЕБРИТЫЕ,
           В СОСТОЯНИИ СИЛЬНОГО АЛКОГОЛЬНОГО И ИНОГО ОПЬЯНЕНИЯ.
                АДМИНИСТРАЦИЯ».
          Все это многословие в крупных городах заменялось простой табличкой: «face control. Dress cod». Но здесь была кавказская специфика, о многих вещах нельзя было говорить прямо, но они, тем не менее, настоятельно требовали своего определения.
          Время было настолько позднее, что охранники выглядели сонными и недовольными.
          Саше предложили выложить все из карманов и на столике появились: большая связка ключей, пачка сигарет «Парламент», паспорт, водительские права, сотовый телефон «НОКИА», свернутые купюры, мелочь.
          У девушек обыскали сумки, причем очень тщательно. Танин кошелек вызвал обеспокоенность своими размерами. Заставили его достать из сумочки, открыть все отделения и подозрительно осмотрели немудрящее содержимое. После этого вдоль тела у всех поводили металлоискателем и наконец, очень недовольно, позволили заплатить за вход.
          В залитом ярким светом вестибюле, двое мрачных молодых людей играли в бильярд, ставя бутылки с пивом прямо на зеленый стол, когда нацеливались кием на очередной шар.
          Возле игрового автомата светловолосый парень методично кидал в щель пятирублевки. Время от времени в лоток, звеня, падали монеты, он их подбирал и снова, с остервенением, кидал в автомат. Огненные цифры прыгали на табло, словно исполняли замысловатый танец под музыку, доносившуюся сверху.
          Тане стало неуютно, но ее успокаивала мысль о том, что Саша уж точно вызволит их из любой передряги. Яна же, напротив, вела себя как и подобает завсегдатаю, с равнодушным видом пройдя мимо игроков и повернув на лестницу, ведущую вверх.
          Когда попадаешь сразу на танцпол,  то в первый момент глохнешь, потом слух возвращается, но он подкреплен ритмичными ударами басов, несущимися из колонок, от которых вибрирует грудная клетка и, кажется, сердце сейчас остановиться. В мигающих огнях светомузыки, под что-то немыслимое, быстрое, визжащее и стучащее, на первый взгляд начисто лишенное мелодии, извивались в танце несколько человек. Яна обернулась и что-то сказала, но Таня увидела только движение ее губ. По выражению ее лица Яна догадалась, что она ничего не слышала, наклонилась к самому ее уху и прокричала:
          - Под такую кислоту всегда человек пять танцует… Самых безбашенных.
          Они прошли мимо, отыскали свободный столик и сели.
          - Если есть что ценное – отдай Саше,- крикнула Яна.
          Таня выудила из сумочки сотовый и протянула ему. Саша кивнул и спрятал в карман.
          Если на первый взгляд «Кассандра» оглушала, то на второй становилось заметно, что денег в это предприятие вложено не так уж много. Все выдавало провинциализм и самодеятельность. Пульт ди-джея был огорожен обычной фанеркой, вырезанной почему-то в форме средневековой крепости и довольно грубо выкрашенной черной краской. Столы и стулья были по большей части пластиковые, как в сезонных кафе под открытым небом. По углам за периллами столы были деревянные, но вместо стульев стояли скамейки, очень напоминающие дачные. На столешницах чернели следы затушенных окурков. Светомузыка была победнее и попроще чем в санатории, где пел Влад, на стене висел огромный экран, показывающий клипы, но он был старый, все цвета на нем вылиняли как купальник после морского сезона и клипы не соответствовали музыке. Сейчас, например, «фабричные» девчонки в разноцветных перьях и струях шифона пели что-то нежное и радостное. Их сияющие лица никак не вязались с жесткой музыкой, заполнившей темное, вспоротое лучами пространство.
          Бит наконец оборвался, и на протяжной, скрипучей ноте композиция завершилась. На экране Тонеева беззвучно открывала рот как выброшенная из воды рыбка, о которой она на самом деле и пела.
          - Это был ди-джей Гридлок и его знаменитая композиция «Структур или «Структура»… - закричал ди-джей в микрофон,- а сейчас послушаем что-то более легкое, более танцевальное, пожалуйста, слушайте, танцуйте – вы для этого сюда пришли, итак у нас – «Блэк-айд-пис», «Хэй, мама»!
          Танцевальным это можно было назвать с большой натяжкой, однако людей на площадке заметно прибавилось.
          - К нам подойдет кто-нибудь! – возмутилась Таня.
          - Не волнуйся, не пропустят,- Яна закурила, красиво выдыхая дым вверх, где он клубился, выхваченный случайным лучом.
          - Как под это можно танцевать?
          - Ну танцуют же,- равнодушно пожала плечами Яна в ответ.
          - Знаешь, я успела протрезветь – для этого места излишне.
          - Не волнуйся – сейчас накатим и все будет хорошо: и музыка не такая громкая станет и света прибавится, - успокоил ее Саша.
          - Я здесь, наверное, самая старая,- не унималась Таня, оглядываясь по сторонам.
          - Да не переживай ты и поменьше обращай внимание на окружающих – они на тебя не обращают никакого, поверь мне.
          Они сидели в углу, так что хотя и приходилось говорить довольно громко, но слышали они друг друга довольно сносно.
          Музыка гремела, экран показывал опять что-то воздушное, розово-голубое, какие-то морские берега, пальмы под выцветшим небом. Наконец к ним подбежала официантка с безумными глазами, путаясь в неожиданно длинной юбке, швырнула папку меню и тут же унеслась в темноту.
          - Что будем пить,- деловито осведомился Саша.
          - Коньяк, разумеется,- даже с каким-то испугом отозвалась Таня. Ей пришло в голову, что спутники могут заказать пиво и сразу нарисовалась жуткая картина, как она в свой день рождения будет долго умирать, лежа в постели с мокрым полотенцем на голове.
          - И фрукты,- закричала Яна,- И вообще я есть хочу! Давай салат возьмем.
          - Лимон не забудьте,- напомнила Таня. Вылетевшая официантка выхватила из кармана записную книжку такую потрепанную, словно ею пользовались несколько лет и отрывисто спросила:
          - Что?
          Записав заказ, молча умчалась прочь.
          - Слушай, Таня, кто это был – в джипе? Никак не ожидала от тебя таких знакомств.
          - Это не мой знакомый, моей соседки. Он мне помогал в Германию уехать. Так что я даже не знаю толком – чем он занимается. То, что он меня запомнил – удивительно.
          Заказ принесли неожиданно быстро. Девушка с такой опасной небрежностью раскидала по столу бокалы, салатницу, тарелки, колбу с коньяком, что Таня испугалась за сохранность посуды. Строго сдвинув брови, официантка потребовала:
          - Платите сразу,- и хлопнула на стол счет.
          Яна внимательно его прочитала, вызвав в свой адрес гневный, продолжительный взгляд, это, однако, ничуть ее не смутило. Саша расплатился и разлил коньяк:
          - Ну, девушки, за что пьем теперь?
          - За понимание,- отозвалась Яна,- нам оно очень понадобиться здесь.
          - А теперь,- снова заорал ди-джей,- необходимо немного отдохнуть, отдышаться, расслабиться… Ну что там у нас еще? Соснуть может быть – тем, кто устал… Да, устал, утомился. Короче, сейчас у нас медленная композиция. Кавалеры, не зевайте, тормошите своих дам, и танцуем, танцуем. Слава Кинг – открытие года! Его знаменитая «Льдинка»!
          В зале при этих словах даже раздались аплодисменты. Таня вдруг замерла и по лицу ее прошла судорога:
          - Ну вот и подарок на день рождения…
          Слава Кинг, кем бы он ни был, «гнесинки» явно не заканчивал, да и музыкального училища тоже. Можно было сомневаться – закончил ли он хотя бы музыкальную школу. Пел он слабенько и между фразами были явственно слышны в микрофон судорожные вдохи, но что-то было тем не менее притягательное в его манере исполнения, в эмоциональности. Он пел с такой жаждой петь, с таким напряжением, что после первых фраз огрехи становились незаметны, песня захватывала и в этом, очевидно, был секрет его бешенной популярности. Ну и, конечно, в сумме средств, в него вложенных.
          - «Желтые розы ночных фонарей
             Горят на старом Арбате.
             Тают булыжники мостовой,
             Словно льдинки в стакане
                Мартини
                В интиме
                В ночном эфире.
            
             Руки в карманах, шагаю один
             Сквозь молочный туман ноября.
             Я сменил столько зимовок и льдин,
             Что уже и не надо менять
                В океане,
                Или в бокале,
                Или даже в стакане.»
          - Таня, алло! Ты что? Яна, мы ее теряем,- засмеялся Саша.
          - Нет-нет, ничего… Все в порядке.
            
          - «Холодное небо над головой –
             Открытый большой холодильник.
             Все дары твои, Господи Боже мой
             В моей родине – горстка льдинок.
                Все мы в стакане,
                В шейкере, в баре,
                Под северным сиянием
                Неоновой рекламы,
                Мерцающей над стаканом…»
          Пары медленно двигались под музыку, на экране певица Слава извивалась возле роскошного кабриолета посреди чисто американского пейзажа – лента шоссе, разрезающая пустынную равнину с чахлой растительностью, красные скалы на горизонте – конечно и в России вполне можно было бы найти такую фактурную натуру – в Калмыкии, например, или в поволжских степях, но куда интереснее было съездить в Америку на деньги спонсоров.
          - Ну конечно, как я не подумала, что без него вечер не пройдет,- вздохнула Таня.
          - А-а, так это ты о нем у Влада спрашивала? – вспомнила Янка,- Что он тебе – так сильно нравится? Или наоборот?
          - Не в этом дело,- неохотно отозвалась Таня,- эти стихи… Это Топа стихи, я их помню – он пел эту песню году так в 89-м.
          - Кого стихи? – не поняла Яна.
          - Топа… Звали его так – Топ,- и увидев удивленный взгляд подружки, добавила,- Это кличка была, а имени его я так и не узнала. Ну что ты удивляешься? Мало ли у кого какие проблемы с именами.
          - Тань, так это того самого рокера стихи – ну который без ноги и без руки,- сказал Саша, Таня расхохоталась и призрак прошлого рассеялся.
          - Расскажи,- потребовала Яна,- Разбудила мое воображение, теперь рассказывай.
          - С удовольствием, да рассказывать нечего. Время еще такое было… Перестройка, гласность, русский рок. Магазины пустые, по телевизору – первые американские фильмы, видеосалоны на каждом шагу и везде – «Пятница 13-е» и «Кошмар на улице Вязов» - смешно вспоминать.
          - Ну ладно – экскурс в историю мы уже сделали, ты про любовь расскажи.
          - Дело не только в любви – во всем очаровании этого времени. Музыка, рок-концерты. Я убеждена, что это был действительно Бронзовый век русской поэзии – это еще поймут со временем. Ты вот в 90-м какую музыку слушала?
          - Да мне было 15 лет! Все слушали «Ласковый май», а родители мои – Розенбаума.
          - Точно! Еще «Форум» - помнишь такую группу? У них солист имел голос такой… специфический, высокий очень.
          - Помню «Форум»,- отозвался Саша,- а мы слушали эмигрантов: Шефутинского, Токарева.
          - Это забавно, мне как-то в голову не приходило, что кто-то мог слушать не русский рок. Мы все были просто помешаны на «Кино», «Алисе» и «Наутилусе». Хотя в общежитии было разделение – в одних комнатах слушали Цоя,в других – Розенбаума. Но «Ласковый май» не слушали нигде.
          - Ну конечно, ты уж прости нас, провинциалов,- сощурилась Яна,- Я вообще-то тоже «Алису» слушала.
          - А в Харькове был свой рок-клуб, хиппи, панки, тусовка в кафе «Мурзилка», ну и в нашем общежитии – они его почему-то облюбовали, наверное потому, что у нас психологи жили – эти всех должны были понять и принять в силу рода деятельности.
          - Он у тебя был кто – хиппи или панк,- уточнил Саша.
          - Конечно панк! Прическа у него была – обалдеть! Взрыв. Челка до губ, глаз не видно, на шее – ошейник из булавок, в ухе серьга, не влюбиться было невозможно.
          Так он был рокером? Пел, группа у него была?
          - Нет, никакой группы у него не было. Песни он писал классные и сам их пел по вечера для друзей,- заметив разочарованную гримаску на лице подруги, поспешно добавила,- В те годы все было очень сложно, да и сейчас не легче. Выбор у начинающих поэтов был невелик. Если не складывалось с рок-группой, они начинали заниматься тем, что было доступно – духовными поисками. И начиналось – разговоры до утра, чтение всяких там Рерихов, Рамакришн и прочего. Потом все, конечно, добирались до Кастаньеды – наркотики… Ну и все.
          - Это - судьба,- согласилась Яна.
          - Рок.
          - Да, рок. Игра слов. Чем начинаешь заниматься, то над тобой потом и имеет власть.
          - Ну, как сказать,- Таня усмехнулась,- У меня какая была судьба? Рожать детей, да сносить капризы мужа, но я же эту судьбу изменила. Нужно только упорно добиваться своей цели, а вот упорства и не хватает, как правило. Вот капример, когда наши неудавшиеся рокеры уходили в духовный поиск, ездили автостопом, экспериментировали со стимуляторами и сошли на нет, Саша Васильев писал песни, работал монтером сцены, лишь бы крутиться в этом мире, и в конце концов добился своего.
          - Это который Саша Васильев? – включился в разговор Саша,- Из «Сплина»? который поет: «Мы чересчур увеличили дозу»?
          Таня с укоризной посмотрела на него:
          - Да, он, ну и что?
          - И он не занимался поиском смысла жизни? Не экспериментировал с допингами?
          - Саша! Оставь хоть что-нибудь святое,- засмеялась она,- Мы отвлеклись – я про свою любовь рассказываю.
          - Значит ты любила его, а он?
          - А Топ любил гитару, автостоп, музыку.
          - Сам себя он любил,- отрезала Яна.
          - Может быть и так, но я ему нравилась, по меньшей мере. А ничего и быть не могло – мы были из разных вселенных. Там – тусовка, наркотики, лагерь свободной любви летом в Крыму…
          - Это Казантип?
          - Да, скорее всего из этого и вырос сейчас Казантип.
          - Республика свободной любви? – уточнил Саша,- Ты откуда про Казантип знаешь?
          - Ты забыл, что моему старшему сыну уже 15 лет, он жуткий меломан, слушает все эти – R’n’B, D’n’B, Хип-хоп, Хаус, а дискотеки в Казантипе самые продвинутые. У нас диск – «Казантип-2004», теперь мы ждем «Казантип – 2005». На диске 300 фотографий. Саша, представь, 300 фотографий девушек, загорающих топлесс!
          - Ты уверена, что твоего сына музыка привлекает?
          Они рассмеялись.
          - Давайте выпьем за свободную любовь!
          - Таня! Ты думаешь, Саша поймет?
          - Конечно! У вас что – по принуждению, что ли? Наша любовь свободна как птица, так что – за свободную любовь!
          Они выпили коньяк, но тут заиграл абсолютный хит, второй год удерживающийся во всех хит-парадах: «Ройял жиголос» - «Армия любовников».
          - Обожаю эту вещь! – закричала Таня,- Пойдем танцевать! Быстрее!
          И они пошли на танцпол.
 
         
            


9. Зима 1988 – 1989 г.г.
                «У меня есть парус, но ветра нет,
                У меня есть краски, но нет холста.
                У меня на кухне из крана вода,
                У меня есть рана, но нет бинта,
                У меня есть братья, но нет родных,
                И есть рука, и она пуста.
                И есть еще белые, белые дни,
                Белые горы и белый лед,
                Но все, что мне нужно –
                Это несколько слов
                И место для шага вперед».

                Виктор Цой «Кино», «Шаг вперед».


          Все заболели политикой. О политике говорили с шести утра – в очереди за молоком, в набитых битком автобусах в час пик, днем – в очереди за колбасой, на остановках и в скверах на лавочках. На выборах в Верховный Совет от Харькова победил Евгений Евтушенко – почему-то харьковчане решили, что обласканный властью поэт – очень подходящая кандидатура. На следующий день после выборов город заполнили листовки – маленький человечек в лавровом венке и хламиде раскланивается на сцене перед рукоплещущей толпой и надпись: «Люблю тебя, провинция, за твой взгляд».
          На кухнях все громче зашушукались о том, что Украина должна отделиться от России. Передавались истории о шести бочонках с золотом, которые после революции украинские эмигранты увезли в Канаду. «Представляете, сколько процентов набежало! Да весь Запад только и ждет, когда мы отделимся!». Запад действительно ждал, но совсем не для того, чтобы одарить Украину процентами с гетманского золота.
          Очень модными стали разговоры об особом пути России: «У России был свой путь. Она – ни Восток, ни Запад, она – Третий Рим! А мы все немцев копируем!». Оказалось, что во всех современных бедах виноват Петр 1. Если бы не он, Россия была бы совсем другой – самобытной, не похожей ни на кого, счастливой и богатой. Россияне, собственно, никого из царей кроме Петра 1 и не знали, путаясь в Александрах, Николаях и Екатеринах. Ну не предусматривала школьная программа русских царей.
          Очень любили поговорить о том, что от революции в России ждать ничего хорошего не следует, а революция вот-вот будет, скоро, уже очень скоро танки будут ехать по Москве, Ленинграду и Киеву, а результатом этого будет, конечно, военная диктатура вроде режима Пиночета. Но это все кончится когда-нибудь обязательно, а вот потом-то и настанет настоящая демократия, полная свобода и счастье! Танки действительно скоро поедут по Москве, но демократия наступит сразу, без диктатуры, возможно из-за этого скачка истории и приобретя такие уродливые формы.
          Оптимисты верили в расцвет, пессимисты рисовали страшные картины тотального разрушения общества (очень популярен был сценарий Кабакова «Невозвращенец», который все читали в ксерокопированном варианте). А из будущего летело на всех как тяжелое каменное ядро реальность – остановившиеся заводы, экономические потрясения, инфляция, тысячи на ценниках в полупустых магазинах, Нагорный Карабах, Чечня, бандитские войны, кладбища, заполненные роскошными мраморными надгробиями, под которыми успокоился самый пассионарный, деятельный и энергичный цвет нации, сложивший головы в криминальных разборках.
          Но пока был Афганистан – самая жгучая боль. Осенью перед общежитием на асфальте появилась надпись метровыми буквами белой масляной краской: «ОСТАНОВИТЕ ВОЙНУ В АФГАНИСТАНЕ! МЫ ХОТИМ ЖИТЬ! ВСЕГО ЛИШЬ!» - цитата из пацифистского гимна «Наутилуса-Помпилиуса» «Шар цвета хаки». Студены, уходившие на первую пару, успели прочитать это, но через полчаса наехало хмурых людей в серых пиджаках. Белые буквы смыли, потратив, наверное, ящик растворителя. Потом ходили по комнатам, спрашивали – кто делал ремонт в последнее время, у кого утром руки были в краске, даже принюхивались в коридорах, но, ничего не дознавшись, уехали.
          Виктор Цой взорвал магнитофоны по всей стране новым альбомом «Группа крови». Это была сенсация. Все запели: «Между землей и небом – война!» и «Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь, ты увидишь, там все горит огнем». В рок-клубе все пришло в движение. Топ приходил, слушал, иногда пел сам. Готовились к зимнему сейшену, репетировали. Топ заметил часто появляющегося худенького черноволосого паренька – сутулого, немного прихрамывающего. Он приходил, разговаривал вполголоса, слушал других. Топ спросил у Ильи – кто это, тот в ответ удивился:
          - Ты не знаешь Чернецкого?
          Это был знаменитый Саша Чернецкий, создавший группу «ГПД» - «Группа Продленного Дня» - все ее участники когда-то посещали в школе продленку – заводы работали в три смены, бабушек не было, так они и выросли – дети проходных дворов. Чернецкий писал остро социальные песни, чем-то напоминавшие звучание группы «Калинов мост». Он был тяжело болен – разрушался позвоночник. Ходил он уже с трудом и, по прогнозам врачей, года через полтора – два его ожидала полная неподвижность, но пока он работал ночным сторожем в одном из многочисленных НИИ, писал песни. Спасти его могла только операция за границей, но кто же его туда выпустил бы, да и где было взять валюту на дорогие медицинские услуги. Эта трагедия привлекала к нему жадное до неприличия и бесполезное внимание, отчего он и держался так старательно незаметно.

          В конце ноября выпал снег. Вера брела по серо-бурой кашице каждое утро к троллейбусной остановке, втискиваясь, повисала на поручне – третий курс был слишком серьезным и пропускать семинары и лекции было не в ее интересах.
          На физиологии неожиданно оказалось, что она лучше всех потрошит лягушку, делая нервно-мышечный препарат. Единственное, что она не могла сделать – это ее убить. Голову слабо сопротивляющейся амфибии отрезал однокурсник – Игорь Тимофеев – щупленький, прыщавый мальчик из города со сладким названием Изюм.
          Доцент Баянович уже с уважением посматривал на нее добрыми глазами из-за стекол очков.
          На ноябрьские праздники Вера побывала дома и с удивлением застала свою маму – психотерапевта за очередным увлечением. Та обливалась по утрам тремя тазиками ледяной воды, голодала по субботам и здоровалась со всеми прохожими на улице. Даже для очень экстравагантной Мадлен Григорьевны это было уж слишком. Над столом висел портрет жутко обросшего, бородатого старика, почему-то голого по пояс. Это был Порфирий Иванов. К стеклу книжного шкафа был приклеен листочек со смешным заголовком «Детка», далее шел довольно сумбурный текст с рекомендациями всем последователям украинского пророка. Вера заинтересовалась этим с чисто биологической точки зрения – статья о том, почему вода для обливания должна быть именно не выше 12 градусов ее очень заинтересовала. Она попробовала обливаться, правда, только один тазик, но это ей неожиданно понравилось. Правда, голодать она рискнула только один раз.
          Вернувшись в Харьков, на очередном семинаре по физиологии, отследив пики записанных на барабане сокращений икроножной мышцы лягушки, спросила у преподавателя:
          - Владимир Иванович, а что вы можете сказать об учении Порфирия Иванова? Почему вода должна быть не ниже 12 градусов? Это имеет физиологическое значение? Объясните как специалист.
          Баянович сверкнул на нее глазами и воскликнул:
          - Ну конечно я знаю Порфирия Корнеевича Иванова и всю его «Детку». А в вас есть полезное качество! Вы ищете во всем точного объяснения. Ценное качество для исследователя. Да и реально относится к жизни не мешает никому.
          Оказалось, что их симпатичный преподаватель серьезно занимается йогой, спит на циновке и не ест мяса. Это было тем более странно, что для кандидатской диссертации по нейрофизиологии ему пришлось зарезать сотни лягушек и белых лабораторных крыс, но, видимо, его индийские взгляды в область карьеры не заходили.
          С тех пор Вера частенько задерживалась после семинара – то с кем-то из одногруппников, то одна – тогда Владимир Иванович угощал ее растворимым кофе из железной банки. Они разговаривали о дыхании по Стрельниковой, раздельном питании по Шелтону, голодании по Брегу и по Порфирию Иванову и об отличиях этих способов. При этом Вера всегда старалась подвести разговор к опасной черте – а для чего все это? Баянович вздыхал, снимал очки, медленно протирал их фланелевой тряпочкой:
          - Понимаете, Вера, любая система ограничений имеет в своей основе духовное совершенствование человека как цель… Вы же сами рассказали как удивительно чувствовали себя после однодневного голодания, а если это превратить в систему? А если проголодать 10 дней? А 40? Такое очищение организма даст во-первых ощущение счастья, недоступного для людей, ведущих обычный образ жизни, во-вторых духовное совершенствование – понимание себя через переживания этого стресса.
          Вере хотелось возразить, что любое отступление от обычного образа жизни дает массу незабываемых по своей новизне ощущений,  это могут подтвердить ее друзья из «системы», но она смущалась и молчала.
         
          В общежитии ничего нового не было. Все истории, один раз начавшись, продолжали развиваться по своим сценариям.
          Максим никак не мог решиться на развод с женой, хотя они давно уже не жили вместе, она не смогла воспротивиться его уходу из Горкома ВЛКСМ в вольные фотографы, но там был ребенок – его трехлетний сын, которого он очень любил и Салима понимала, что если между двумя женщинами он еще мог бы выбирать, отдавая ей предпочтение, то выбор между нею и сыном вполне мог быть не в ее пользу. Дожидаться, когда он первым сообщит ей о своем решении не могла – гордость не позволяла, и она решила, что лучше уж первая порвет эти отношения. Теперь в его визиты она все чаще молчала, корчила недовольные гримаски, язвила и даже когда Ира оставляла их наедине, отказывала, глядя на него печальными и строгими глазами.
          Соседки Веры предавались обычным для первокурсников немудреным радостям познания общежитьевской жизни – бессонным ночам и студенческим пьянкам. Часто они приходили в комнату навеселе – шумные, не давая спать Вере, которой утром надо было опять бежать по слякотным, снежным улицам на первую пару. Причем из их сумбурных разговоров становилось понятно, что аккуратно причесанная, изящная Мила, которая умела загадочно курить и отпускать интеллектуальные шуточки, успехом не пользовалась, в отличие от простой, бесшабашной и безалаберной Дины.
          Католическое Рождество было особым праздником. Его отмечали практически все иностранцы. Землячества Нигерии, Чада и Бенина снимали на ночь кафе, закупали шампанского несколько ящиков и очень любили приглашать на праздник русских подружек, пусть даже не любовниц, а просто однокурсниц, но выдавая их за таковых и хвастаясь друг перед другом своими победами. Кто попроще – оставался в общежитии, где тоже в эту ночь никто не спал – все танцевали, пили и веселились. На всю жизнь Вера сохранила любовь к этому празднику и вся длинная вереница новогодних торжеств начиналась для нее в ночь с 24 на 25 декабря.
          В Рождественскую ночь в общежитии внезапно появилась Наташка-вторая – сияющая, в необыкновенном платье – черном с золотом, пышном как у сказочной принцессы.
          - Наташка! – воскликнула пораженная Вера,- Ты с кем отмечаешь?
          - Да так… - Наташка рассмеялась и крутанулась на каблуках,- Я решила, что не буду грустить и ждать писем – что-то их за полгода ни одного не пришло. Буду веселиться!
          - С кем,- не унималась Вера.
          - Не важно… Пригласили меня,- Наташка убежала дальше.
          Милу пригласил Жорес – сосед по блоку из Нигерии. Это было очень неожиданно, но она пошла. Весь день перед праздником вертелась перед зеркалом, повязывая то так то эдак пестрый шарфик к серенькому жакету, то зашвыривая его в угол, то завязывая не шее опять. Наконец Жорес зашел за ней – неожиданно элегантный, в белой рубашке и темном костюме, так сильно благоухающий каким-то немыслимым одеколоном, что комната сохранила этот запах по меньшей мере на неделю. Вернулась она глубокой ночью, когда Вера с Диной, наплясавшись на дискотеке, мирно спали. Ее шаги были слышны еще с лестницы – она печатала шаг как красноармеец перед Мавзолеем при смене караула и по дороге задевала все углы коридора. Зайдя в темную комнату она споткнулась о порог, задела локтем холодильник и выдохнула такое количество винных паров, что это почувствовали даже лежащие в кроватях девчонки. Наутро, страдая головной болью и завтракая сигареткой с кофе, она рассказывала:
          - Представляете, танцевали всю ночь, а пить было нечего кроме шампанского. Утоляли жажду шампанским!
          Утро было чудное – за окнами падал снег, превращая весь студенческий городок в какой-то сказочный белый город – корпуса общежитий из белого кирпича стояли посреди заснеженных пустырей под серовато-белым небом зимы. Вера, несмотря на близость сессии, не пошла в университет. После утренней чашки кофе она, вспомнив вечер, решила, что Ира тоже должна остаться дома, спустилась к ней в комнату и наткнулась на Андрея.
          Ира, мягко и нежно улыбаясь, резала салями, Андрей сидел за столом, перебирая струны гитары.
          - Оставайся завтракать с нами,- пригласила Ира, правда не очень охотно.
          - Откуда у вас гитара? – спросила Вера, присаживаясь за стол,- Я и не знала, что Андрей играет.
          - Гитару Топ вчера оставил,- ответила Ира.
          - Топ был здесь? – Вера почувствовала острый укол ревности – Топ упорно продолжал заходить к девчонкам и никогда больше после памятного летнего вечера не навещал Веру, словно бы и не знал где она живет.
          - Да, вчера после дискотеки уже спать собрались, пришел Топ. Слушай, если честно, не нравиться он мне ты не заметила – он за эту осень похудел как-то очень уж сильно.
          - Да, вид у него болезненный.
          Топ действительно похудел, скулы на его лице обозначились еще резче над худыми щеками. Глаза блестели каким-то нездоровым, лихорадочным блеском и он все меньше пел, а больше заводил разговоров о богопознании избранных, информационных полях и тайных знаниях.
          - Кстати, знаешь какую новость он вчера сказал? Заутнер в Израиле!
          - Не может быть!
          - Может. И Миша Ройхман уезжает.
          - Ну он-то что будет делать там?
          - Говорит – пойдет в израильскую армию – он же после Афганистана, опыт боевых действий у него есть.
          - А вы знаете, что в израильскую армию не берут наших эмигрантов из тех, кто воевал в Афганистане,- отозвался Андрей.
          - Это почему? – удивилась Ира.
          - Такое там правило. Думаю потому, что они все оттуда возвращаются, подсевшие на наркотики, поэтому их к еврейской армии близко не подпускают.
          Вера оглядела стол – скатерть-самобранку с совершенно недоступными в то время в Харькове сыром, шпротами, апельсинами и даже – о чудо – бананами, и спросила:
          - Андрей, а театр, в котором ты работаешь, он что – детский?
          - Что? – Андрей оторвался от гитары и непонимающе уставился на нее.
          - Ну, театр «им.Крупской» - ты там все так же и работаешь?
          - Ну да.
          - Детский?
          - Да, что-то вроде ТЮЗа.
          - И что – хорошо платят?
          - Вера,- засмеялся Андрей,- у нас просто есть покровители – родители наших зрителей. Кто директор гастронома, кто – завбазой, вот и снабжают бедных артистов.
          - А ты – артист?
          - Я? Нет, я – администратор. Ну там – найти реквизит, договориться на каком-нибудь предприятии – спектакль для детей сотрудников.
          Ира очень неодобрительно покосилась на Веру, но та безмятежно доедала бутерброд из колбасы, сыра и помидора.
          Андрей прожил неделю в общежитии. Они все вместе встретили Новый Год – шумно, весело, до утра протанцевав на дискотеке, напившись шампанского.
          Вдвоем с Ирой они обошли все красивые местечки города – кварталы центра – старинные дома с лепниной – ангелочками, гирляндами роз, припорошенных снегом, скверы и парки, ботанический сад, дорожки, посыпанные песком, широкие проспекты. Пили горячий кофе за столиками маленьких кафе. Это была неделя абсолютного счастья.
          Расставались они на Южном вокзале.
          - Я позвоню,- шептал он, обнимая ее,- Мы поженимся. Очень скоро, обещаю.
          Ира прижималась к нему. Ей хотелось заплакать, или закричать, разбить часы на вокзале, убить диспетчера. Андрей торопливо целовал ее в ухо, в щеку:
          - Все. Все-все, пора! Ирочка, пора!
          Наконец он вскочил в вагон, недовольная проводница с грохотом опустила железную подножку. Он выглядывал из-за ее плеча, махал рукой, кричал:
          - Я скоро приеду! Не скучай!
          Поезд тронулся и поехал, медленно набирая скорость. Ира шла, как сомнамбула по скользкому, обледенелому перрону, пока последний вагон не пронесся мимо нее.
          В холодном, дребезжащем трамвае она вспоминала их летнюю встречу, бурный роман, все пережитые вместе удовольствия и радости.
          Но дома побыть одной, конечно же, не удалось. У них сидела Наташка-первая с Алексиевичем. Оба выглядели очень счастливыми, на столе лежало три тепличных помидора.
          - Иришка! – закричал радостный Алексиевич,- Мы решили, что после долгой разлуки нужно дарить не цветы, а плоды!
          Ире пришлось улыбаться, резать помидоры и еще оставшийся после приезда Андрея сыр. Вера с Салимой уже позаботились о чае и с удивлением слушали рассказ Алексиевича.
          - Ира, представляешь, Гена с Наташкой купили дом! – сообщила ей Салима.
          - Дом? Как это возможно?
          - Все возможно,- спокойно сказал Алексиевич,- дом сразу за Южным вокзалом,- Ира поневоле передернулась от этих слов,- очень старый. Мы всех приглашаем в гости. Правда, дом требует ремонта, но пока мы так живем.
          - Да, нам еще в наследство досталась антикварная мебель. Вы бы только видели! Настоящий славянский шкаф, комод красного дерева с резьбой! – с восторгом добавляла Наташа,- приходите.
          - У нас еще один раритет кроме мебели – домовая книга,- рассказывал он дальше,- Там запись о всех хозяевах дома с начала века. Если смотреть по количеству поколений, то сто лет – не очень большой срок – деканов на биофаке сменилось больше, чем жильцов в нашем доме. Причем все были иудейского вероисповедания. За сто лет один затесался православный дворник, да и тот вскорости помер.
          - Нет, ну не правда,- возражала под общий смех Наташа,- Там одно время жила семья лютеран – немцев, они в саду даже начали строить часовню. Так и не понятно – то ли они ее не достроили, то ли после их отъезда ее забросили и она обветшала.
          - Но так или иначе у нас в саду заброшенная часовня. Да и сад такой запущенный, старый, просто имение Дракулы.
          - Мы еще собаку завели,- добавила Наташа,- Дога! Черного!
          Вера вспомнила, как она летом встретила Наташу после аборта, сосчитала до девяти и подумала: «Лучше бы они вместо дога ребенка завели. Как раз бы сейчас месяц исполнился».
          - Гена,- обратилась она к Алексиевичу,- а как все обошлось с дипломом, с распределением?
          - Нормально. Подключили одного очень хорошего адвоката к этому процессу,- Алексиевич подмигнул, а Ира подумала, что к этому процессу наверняка подключался  кто-нибудь из знакомых его папаши,- отдали мне диплом, к тому же я уже харьковчанин – домовладелец и в деревню меня ну никак не могут отправлять, так что зря они рассчитывали так дешево на мне отыграться.
          - А где ты сейчас работаешь? – спросила Салима.
          - Работаю я собственным корреспондентом, обозревателем и помощником главного редактора заодно в газете «Новое слово».
          - Что? – спросили все хором, это была сенсация, которую Гена с Наташкой явно приберегали напоследок и сейчас они, очень довольные, наблюдали за произведенным эффектом.
          - Конечно, в редакции этой газеты кроме главного редактора и меня есть еще один член редколлегии – наш фотокорреспондент, заодно и художник. Нет, вру – есть еще ночной сторож.
          - Я поняла,- сказала Салима,- это частная газета, да? Завоевание гласности.
          - Да. Мы печатаем все, что угодно. Городские сплетни, конечно, насколько власти позволяют, потому что гласность гласностью, но за нами, как за детьми, писающими в штанишки, нужен глаз да глаз. Еще печатаем гороскоп, ну и что-нибудь для затравки. У главного редактора есть контрабандная «Книга рекордов Гиннеса», так из нее информацию можно черпать годами – только переводи.
          - Кто же переводит,- насмешливо сощурилась Салима,- хотя я, кажется, догадываюсь.
          - Правильно ты догадываешься. Переводами у нас занимается сторож Степан. Клянусь! Он когда-то ин-яз закончил, да спился, а язык знает прилично.
          Алексиевич с Наташкой засобирались домой, сославшись на собаку, которая не выносит одиночества, всех приглашали еще раз в гости, обещая и самим заходить при первой возможности.
          Зима пошла дальше своим чередом, жизнь – своим. Все судьбы, повинуясь логике собственного сюжета. Россия – по своему скачкообразному, странному, извилистому пути.

          Рок-клуб готовился к сейшену, но его проведение оказалось под угрозой. Администрация «ДК строителей», где он должен был пройти, видимо, получив новые инструкции «сверху», отказала.
          Руководство рок-клуба кинулось искать помещение, везде получая отказ. И когда, казалось, вся затея рухнула и концерт точно не состоится, Илье пришла в голову спасительная идея. Рок-концерт перевести в разряд подпольных, но к этому было не привыкать, зато и спрашивать будет не с кого – провести сейшн в актовом зале пустующего по случаю зимних каникул общежития биофака.



10. 1 августа 2005г.
                «Я где-то читал
                О людях, что спят по ночам.
                Ты будешь смеяться,
                Клянусь, я читал это сам!»

                БГ «Аквариум», «Музыка серебряных спиц».


          После «Ройял жиголос» была Диспина Ванди, потом «О-зон», и когда дошла очередь до второго открытия этого года после Славы Кинга – дуэта «Братья Грим» с их «Ресницами, они наконец вернулись за столик.
          - Что это! Нечем утолить жажду кроме коньяка? – возмутилась Яна,- Хочу сок!
          - Ладно,- согласился Саша,- сейчас, дорогая, принесу вам сок.
          Он встал и направился в сторону бара.
          - Ну что – спустимся в туалет? – предложила она Тане.
          - Да пора уже,- кивнула та, и они пошли между танцующими, потом вниз по лестнице – опять в холл.
          Толкнув дверь, Таня поневоле задержала дыхание – сизый дым, подсвеченный люминесцентными лампами, плавал слоями в воздухе, напоминая пирожное «Наполеон». Стены были выложены белым кафелем, дверцы в кабинки выкрашены синей краской. Эту казарменную простоту, оставшуюся в наследство от, между прочим, лучшего в городе кинотеатра, расцвечивали граффити, живо напомнившие Тане виденный накануне клип молодой американской певицы модного возраста «Лолит» с незамысловатым псевдонимом «Йо-йо». Туалет в американской школе средней ступени с точно таким же белым кафелем был точно так же разрисован из баллончиков синей и бордовой краской.
          В углу стоял пластиковый стол, обильно засыпанный пеплом и прожженный во многих местах. В обычной банке из-под пива громоздились окурки. За столом сидели две девушки и парень, не обратившие на вошедшего никакого внимания – они передавали друг другу папиросу, сосредоточенно затягиваясь и выпуская желтоватый дым.
          У входной двери, привалившись плечом к стене, стояла третья девушка. Не глядя на Таню с Яной она вполголоса скороговоркой пробормотала:
          - План, экстази…
          - Что-что? – на поняла Таня.
          - Ты что – не расслышала,- зашипела на нее Яна, подталкивая к кабинке,- или ты кокс предпочитаешь? Иди, писай!
          Когда они вернулись в зал, опять играла кислотная музыка. Саша сидел за столом, принеся пакет апельсинового сока и стаканы. Увидев их усмехнулся, потом принюхался и изобразил на лице дурашливое удивление:
          - Фу, девочки! Где вы были? Чем от вас пахнет? Вы что, в туалете план курили?
          - Нет, мы его жевали,- огрызнулась Яна, Саша в ответ помотал головой, показав на уши,- Ну, тебе еще громче сказать? – и прокричала на ухо Тане,- Да слышит он все прекрасно. Давай сока выпьем.
          - Тань, ты спать не хочешь? – поинтересовался Саша.
          Таня отрицательно покачала головой.
          - Нет,- и, подумав, добавила,- Кажется.
          Действительно – темный зал, вспышки разноцветных огней, извивающиеся тела, музыка от которой закладывало уши – все это вполне могло показаться сном.
          - В любом случае если это сон, то неплохой.
          - Куда уж лучше,- улыбнулась Яна.
          - Не похоже на тебя. Ты из суеверия всегда предпочитала не хвалить ситуацию.
          - А я в тебе не сомневаюсь,- Яна улыбнулась. Выпитый коньяк придавал ее облику неодолимую притягательность и загадочность, прямо как у Блоковской «Незнакомки».
          - Для меня сны всегда были самым достоверным источником информации, я им верю больше, чем сплетням,- Таня задумчиво поводила пальцем по столу и вдруг сказала,- Яна, дай закурить.
          Янка вскинула аккуратно выщипанные брови, но говорить ничего не стала, достав из микроскопической сумочки пачку «Давыдофф-лайт».
          Саша с готовностью поднес ей зажигалку, Таня с наслаждением затянулась, выпустив дым вверх:
          - Проклятые фрицы! Такой радости меня лишили! В Германии никто не курит. Вот я и бросила,- она опять затянулась,- Ой, что-то мне совсем хорошо. У вас сигареты с табаком?
          - От непривычки,- Яна с любопытством разглядывала ее.
          - Так вот. Я о снах. Тебе когда-нибудь снились не вещие сны?
          - Да так… снится белиберда какая-то, но бывает иногда…
          - Вот – иногда. А у меня ни один зря не приснится. Я уже устала от этого.
          - Стимуляторы принимать не пробовала? – поинтересовался Саша.
          - Честно? Пробовала. Хотя самые, пожалуй, безобидные.
          - Это валерьянку, что ли? – засмеялась Яна.
          - Нет. Мы на практике на биостанции для коллекции выращивали опиумный мак. Охраняли эту грядочку круглые сутки, а когда он расцвел – собрали на гербарий. Ну разве мы могли удержаться от возможности поэкспериментировать? Нижние листья, которые на гербарный лист на помещаются, собрали себе. Правда я долго не решалась, потом забыла и только через год попробовала, заварила вечером как чай и выпила.
          - Что потом было,- поинтересовался, усмехаясь, Саша.
          - Такого наснилось – я рассказ написала от ночных впечатлений.
          - Серьезно?
          - Да шучу я! После того, как у нас в комнате ребята кололись, меня ни какие эксперименты не тянет.
          - А я поверила,- вздохнула Яна.
          - На самом деле,- Таня выпустила струю дыма и закатила глаза,- на самом деле все намного сложнее. Мироздание или Бог разговаривают с нами на своем языке, а мы с трудом его понимаем. А сниться мне может только о тех людях, которых я люблю. Вот недавний пример – Михаил. Ведь с чего все началось – с курортного романа, которому ни одна нормальная женщина не придаст никакого значения. Погуляли по парку, поели шашлыков, ну там… да это не важно… И он уехал. Все. Потом у меня черте-что в жизни началось – немец этот – дядя мой, отъезд в Германию… Много глупостей я в жизни совершила… Не в этом дело. Пока я была в Германии мне сон снился. Как будто я опять на Кавказе, в каком-то ущелье, передо мною речка горная, бурная и через нее мостик без перил узкий-узкий. Я стою на берегу и боюсь идти, и вдруг на том берегу появляется Михаил, протягивает мне руку и переводит.
          - Пока все понятно,- заметила Яна.
          - Нет, это не все. Когда я перехожу на другую сторону, я оказываюсь опять одна и вижу – на горе стоит очень красивая церковь. Я поднимаюсь, захожу в церковь и вижу там гроб,- Саша начал беззвучно смеяться и Таня с укоризной посмотрела на него,- Не смейся! – но уже и Яна упала на стол от смеха.
          - Ой, не могу! А там – Михаил?
          - Да! Ничего смешного нет! Там действительно лежал Миша. Послушайте меня!
          Но Яна с Сашей смеялись до слез.
          - Мне второй раз в жизни такой сон снится! Я уже знала к чему это.
          Но друзья хохотали.
          - Не скажу, что это значит,- обиделась она.
          - Скажи,- попросила Яна сквозь слезы.
          - Я обиделась.
          - Ну, прости! Это, наверное, что-то действительно означает.
          - Да. Это очень просто: видеть кого-то в гробу – к скорому замужеству.
          - А это не лишено смысла,- вдруг посерьезнел Саша.
          - Вот! Теперь ты многое узнаешь об отношении мужчины к браку,- кивнула на него Яна.
          - Ну да. Саша, только не говори о загубленной молодости и тяжких оковах супружества.
          - Ну конечно – чистые рубашки и вкусный завтрак в любое время суток не в счет! – вздохнула Яна.
          - Мужчины вообще не замечают этого. Они как-то с браком бытовые условия не связывают. Для них женитьба – что-то грандиозное, какой-то рубеж, через который так тяжело перейти…
          - Ты права. Это не так просто как для вас.
          - Ну, не скажи… Мне вот, например, очень тяжело решиться на второй брак.
          - Сравнила! Ты уже давно сама все проблемы решаешь, деньги зарабатываешь, детей воспитываешь, первый опыт у тебя сугубо отрицательный, а когда женщина в первый раз замуж выходит, это для нее как галочка в анкете – да, было такое.
          - А любовь?
          - Таня, ну при чем здесь любовь!
          - Так-так, дорогая, продолжай, пожалуйста,- заинтересовался Саша.
          - А мы с тобой что – женаты?
          - Вот. В который раз я уже слышу, что любовь и брак – вещи не совместные и никак не могу в это поверить! Но мы отвлеклись от темы – я о снах говорила.
          - Таня, скажи, какой сон был самым необычным? – спросила Яна.
          - Какой? Ну, пожалуй, когда мне приснилась Луна.
          - Полная? – уточнил Саша.
          - Нет. Я была на Луне. Это был такой прекрасный сон!
          - Что он означал? – заинтересовалась Яна.
          - Да ничего. Просто это было незабываемо, даже можно отнести этот сон к эротическим.
          - Тебя что – инопланетяне похищали для опытов? – рассмеялась Яна.
          - Нет, не смейся. Но это все было как-то так чувственно… Не могу объяснить… Там было черное небо и одновременно лунный ландшафт, залитый солнцем. Лунный песок, скользящий в руках как атлас или шелк. Я потом неделю ходила в таком состоянии, как будто пережила что-то… Что-то прекрасное.
          - Да-а, Таня. Ты женщина нематериальная. Самый эротический сон – как летала на Луну!
          - Что здесь удивительного? – Таня наклонилась к Яне,- По-моему в момент кульминации любви мы туда и попадаем, только не осознаем этого, и на секунды, а я там была всю ночь.
          - В момент оргазма? – Яна задумалась.
          - А теперь послушаем прекрасную Гвен Стефании с ее прекрасной песней о любви,- ожил ди-джей, Таня уже решила про себя, что он давно уснул, прикорнув под пультом,- Послушаем, ну и потанцуем, конечно.
          Это была «Don’t speak» - песня о любви Гвен и бас-гитариста из ее группы, написанная уже после их расставания.
          - Может, вы станцуете хоть один медленный танец. Ну пожалуйста, сделайте мне такой подарок! Песня очень уж красивая!
          - Хорошо,- сказала Яна,- но сначала мы выпьем!
          - За что?
          - За фантазию,- сказал Саша, разливая коньяк по бокалам.
          - За сексуальную фантазию,- уточнила Яна.




















11. Февраль 1989 г.
                «Любая строка –
                Это шрам на лице, след осколка,
                Засев в голове
                Он не даст никому постареть.
                ----------
                Звезда рок-н-ролла должна умереть
                очень скоро.
                Замьютить свой голос,
                Расплавиться, перегореть.
                На бешеной ноте,
                Во время гитарного соло – взлететь!»

                Саша Васильев «Сплин», «Звезда рок-н-ролла».

          Несмотря на то, что в российской мифологии февраль – самый тягостный месяц, несмотря на успешно сданную сессию, на необходимость ехать домой хотя бы потому, что требовалось, настоятельно требовалось каждой из них сменить обстановку, но, когда Илья забежал в их комнату и сказал, что рок-концерт будет в общежитии, домой на каникулы никто из девчонок не поехал.
          Убивали время до сейшена так старательно, что никто и не заметил, как прошел Китайский Новый Год – в этом году даже Вера про него забыла. Просто однажды утром, выйдя на кухню, девчонки обнаружили их привычную фреску – подарок Ильи к Новому Году – радикально измененной: у Дракона были напрочь стерты крылья, отчего он сразу превратился в Змею и надпись «С НОВЫМ ГОДОМ!» была подправлена и выглядела теперь так: «С НОВЫМ ГАДОМ!».
          Вера с Ирой вспомнили о приглашении Алексиевича и Наташки. Салима идти не захотела – для нее даже Наташа не могла компенсировать необходимость общаться с Генкой, которого она терпеть не могла.
          Дом был, как они и рассказывали, старый, заполненный ветхой мебелью. Запущенный сад, густо заросший кустами и сейчас – в феврале, выглядящий особенно бесприютно, выходил прямо на железнодорожные пути. В саду действительно стояли развалины какого-то строения, но было ли это когда-то лютеранской часовней, определить уже было невозможно.
          Наташка им обрадовалась – ей явно было скучновато жить здесь после суеты общежития. Пока они с Алексиевичем пили принесенное девчонками красное вино, слушая его обычный треп, она быстро сварила спагетти, которые у нее получались очень вкусно.
          Огромный черный дог по кличке Сорбонна лежал на диване.
          - Как? – не поверила своим ушам Вера, когда Наташка в первый раз ее окликнула,- Сорбонна?
          - Сорбонна,- повторил Алексиевич,- нам нужно было дать кличку на букву «С». Мы решили, что эта – самая подходящая.
          - Закончу университет, заведу спаниеля, назову Итоном,- вздохнула Ира,- или Гарвардом. Когда буду с ним гулять, сразу будет бросаться в глаза моя образованность. Это будет спаниель из хорошей семьи.
          - А я – таксу Оксфорд,- подхватила Вера.
          Они ели спагетти, пили вино. Когда стемнело, Наташа принесла массивный латунный подсвечник, найденный ею в сарае и очищенный от зеленого налета времени. Алексиевич зачитывал разные забавные статьи из уже перееденной части «Книги рекордов Гиннеса». Возвратились поздно, еле дождавшись дребезжащего, заиндевевшего трамвая.
          Оказавшись одна в комнате, Вера долго курила, выпуская дым в потолок. На душе было светло и пусто одновременно. Топ уходил из ее жизни и никак не мог уйти. Он исчезал, возвращался опять, вел с ней интеллектуальные разговоры, опять исчезал на день-другой и опять приходил. Она уже успела привыкнуть к таким отношениям, смирившись, что ничего другого их не ждет, а думать о том, что и это когда-нибудь закончится, было вообще невозможно.
          Она взяла тетрадный лист и написала:
          «Два черных ворона на синем льду
          Под серым небом весны.
          Зачем – далеко, и зачем я жду
          Его или чистой воды.

          Нельзя перейти по мосту надо льдом,
          И дальше – по стынущим лужам,
          И больно от солнца, и нужно домой,
          А впрочем – ничто уж не нужно…

          Играющий бусами из стекла,
          И верящий в Белый Город,
          Зачем я ищу и зачем – тебя?
          Мы просто из тех, кого сорок…»
      
          В день концерта с утра вахтерше заплатили червонец за ключи от актового зала и начали заносить аппаратуру.  Та очень обрадовалась, решив что вечером будет брать по рублю с носа за вход, но когда после обеда повалил разномастный и вообще странный народ, то посчитала за лучшее ретироваться и заперлась у себя в дежурке.
          Народ был действительно странный: длинноволосые хиппи, увешанные бисерными фенечками, в потертых джинсовых куртках, с вышитыми на карманах пацификами, панки с невообразимыми прическами, в черных кожаных косухах, прошпиленных в самых неожиданных местах большими булавками, ребята из ансамблей, играющих по ресторанам – самые состоятельные из всех, упакованные в фирменную джинсу,  с неистребимо вальяжными манерами. Наконец просто девчонки, без которых ни одно мероприятие не может пройти – длинноволосые, на запястьях – бисерные браслеты, сумки в форме торбы, перешитые из поношенных джинсов.
          В актовый зал набилось так много народу, что можно было только стоять. Перед сценой, скрестив по-турецки ноги, сидел ряд тусовочных девочек – они демонстративно курили, позвякивая брелками из булавок. Топ носился, проверяя штекеры в колонках и, видимо, нервничал ужасно. Он должен был помочь сразу в двух наспех собранных группах, а они – в благодарность – исполнить что-то из его песен.
          В зале говорили все одновременно, стоял шум, было дымно, шумно, душно, и в то же время из приоткрытых окон неимоверно дуло холодным февральским воздухом.
          Наконец первые музыканты пошли на сцену, в зале раздался визг, аплодисменты, радостные вопли. Высокий, полный парень с собранными в хвост светлыми волосами, сильно смущаясь, глядя в пол, объявил свой выход. Это была собранная накануне группа, названная просто «Автостоп», что было принято бывалой публикой с шумным одобрением. В действительности название было просто взято из песни Топа, которую они и исполнили в конце своего выступления, приукрасив неплохим проигрышем, передранным из известной песни «Квин» и вступлением на флейте – в последний момент один из музыкантов обнаружил у своей двоюродной сестры флейту. Песня и правда понравилась и вызвала шумные аплодисменты и свист и только Вера с досадой подумала, что лучше бы ее пел Топ – голос у него был не в пример лучше и сильнее. Но даже в таком изуродованном виде «Дальнобойщик – Будда» принес радостные вопли и «Автостопу» с удовольствием хлопали.
          Из всего остального рок-концерта Вера запомнилось выступление группы «Буфет» - в отличие от остальных, рок-музыка была для них не хобби, а профессией – они каждый день играли в ресторане «Украина». Это наложило, конечно, свой отпечаток на их репертуар. Они спели песню-посвящение всем ресторанным музыкантам, вынужденным развлекать своим творчеством пьющую и жующую публику, а напоследок исполнили шуточную «Незнакомку» - ответ на горбачевские антиалкогольные реформы, или пародию на Блока – это уж как кому нравится:
          - «Над озером уключины скрипели,
            И женщины визжали, как всегда,
            Поэт был пьян, ему менады пели,
            В лафитник подливая все вина.

            С нетрезвых глаз еще не то увидишь –
            То по-латыни пьяницы кричат,
            То солнце глазом подмигнет, как видишь,
            То Незнакомка явиться опять.
 
            А мы с тобою тоже там сидели
            И пили мы за Ноя-чудака,
            Что, выйдя из ковчега, первым делом
            Вкопал лозу за будущность вина.

            In vino veritas – то истина простая,
            Мы в этом убеждаемся всегда:
            Не Незнакомка – шлюха то с вокзала
            Зашла в трактир и заказала коньяка.

            Трактирщик хочет денег – кто же спорит,
            Ночь опустилась – надо уходить,
            Но нас ничто так сильно не расстроит,
            Как то, что надо срочно бросить пить».
          Несмотря на явные проблемы с рифмами, в искренности «Буфету» было не отказать и «Незнакомка» пошла на «ура».
          Топ помогал еще одной группе «Нефрит» - они в благодарность спели его «Ты любила рок», песню «Наутилуса-Помпилиуса» «Шар цвета хаки» и под занавес выступления – 2Мону Лизу». При очень слабеньком начале, возрождающем в памяти что-то из школьных уроков НВП времен холодной войны, конец производил сильное впечатление, зал просто взорвался.
          - «Помяни меня в молитвах, Мона Лиза!
             Цунами падает на город
             И жизнь не стоит
             Самого ломанного гроша.

             Улыбнись в последний раз, Джоконда!
             Слышен свист, заложило уши –
             Что это – бомбы, ракеты,
             Или масштабный теракт?

             За минуту до пожара, Мона Лиза,
             До пули или ядерного гриба
             Я смотрю в безмятежные глаза –
             Ты улыбаешься – все было не зря.

             Был пейзаж с горной речкой
             И далекие пики гор,
             Был художник в берете с палитрой
             И был он в тебя влюблен.

             Ночь Италии, горы, на море восход,
             Менестрели под окнами и золотая луна,
             Все прошло бесследно и все пройдет,
             О Джоконда! Помолись за меня!

             Мы принимаем все близко к сердцу
             И от этого пьем все, что течет,
             Нашим мечтам оборвали крылья,
             А нас так тянет в полет.

             Но когда все гибнет и звезды
             Опадают дождем с небес,
             Ты улыбаешься, Мона Лиза,
             И нам легче принять этот крест!
          «Мону Лизу» проводили овацией. Весь состав «Нефрита» с удовольствием раскланивался, кроме Топа, который быстро спрыгнул со сцены и Вера заметила только его лохматую голову, мелькнувшую в проеме двери.
          Все ждали выступления Кошмара, но он, накануне, будучи в сильном подпитии, разругался с организаторами и в сейшене участия не принимал.
          Завершали концерт «ГПД». Когда музыканты начали подниматься на сцену, по залу прошел шепоток: «Чернецкий! Чернецкий!» ,- все на минуту замерли, и когда на сцену с трудом вышел хрупкий черноволосый мальчик в кумачовой рубахе, поднялся такой шквал криков, свиста, рукоплесканий, что они минуту не могли начать выступление. Саша, казалось, никак не реагировал на восторг зала, вызванный его появлением. Он просто стоял, закрыв глаза, заметно кренясь на правый бок и лицо его было бесстрастно. Это могло бы показаться позой и никто не знал, что боль преследует его постоянно и сейчас он едва стоит на ногах – по улицам он уже ходил с палочкой, но не подниматься же с костылем на сцену. Наконец все стихло, ударник начал ритм, гитаристы ударили по струнам и Чернецкий запел.
          Сколько раз потом Вера бывала на разных концертах, видела звезд рок-музыки и эстрады, но выступление Чернецкого осталось в ее памяти навсегда.
          При первых же аккордах Саша выпрямился, вскинул голову, и устремив взгляд черных глаз поверх голов слушателей, запел. Голос у него был такой чистый и сильный – Вере казалось, что после ленивого прибоя спокойного летнего дня на безмятежный пляж обрушилось цунами и их крутит в водовороте музыки, слов и эмоций.
          Пел он свой знаменитый «Калинов мост».
         

          - «Долго странничали мы, да вот – Господь привел
             Ко Калинову мосту, к реке Смородине.
             Ты не бойся, мой конь, да не кличи, мой сокол,
             Коль пора идти на бой с силой черною.»
          Зал неистовствовал. Все размахивали зажженными зажигалками, свистели и все, кто знал слова, подпевали во весь голос:
          - «Вот стою я на мосту – ох, невесело!
             Иль потешиться мне здесь, иль повернуть домой.
             Поединщик первый мой – бояться нечего –
             Выйдет о полночь из речки трехголовый змий морской.

             Во вторую тоже ночь – не откажешься –
             Шестиглавый змий на бой – с ним я справлюсь сам,
             Только в третью-то полночь – вся сила вражия,
             Не уйти живым с моста – знаю точно я».
          Он стоял – всполох пламени, язычок огня посреди бушующего моря. Сцена для него была действительно Калиновым мостом. Он стоял из последних сил и пел во весь голос, пел так, словно ему через минуту предстояло упасть мертвым, он знал об этом и никто не мог ему помочь:
          - «Эй вы, братия мои, да добро вам спать!
             С полотенца хлещет кровь, помогите же!
             По груди в земле стою, не дождался вас,
             Много косточек по берегам дождями вымыто!

             Ох, Смородина-река, не миновать тебя,
             Да Калинов узок мост – не разъехаться.
             Коль ты вышел в путь из дома, то иди сюда,
             Только братья крепко спят – не добудишься!

             Нас качают мамки в люльках, царевен сватают,
             Да поляжем все мы здесь, глаза птицы выклюют,
             Но прости меня, Господь, грех отказываться –
             Остаюсь в ночной дозор, авось вывезет!»
          Удивительно было присутствовать при этом чуде – тяжело больной, едва стоящий на ногах, щупленький мальчишка владел залом, заполненным людьми. Владел их эмоциями, желаниями, мыслями. Он стоял, словно Гаврош на баррикаде – весь символ, призыв к борьбе, к революции, к вечному поединку между Добром и Злом.
          Никто не заметил возле окна, прижатую к стенке прыгающей, орущей толпой, странную женщину. На вид ей было лет 40. одета она была в джинсы и пестрый, полосатый свитер. Русые волосы заплетены в две смешные косички. На полном, круглом лице нелепо выглядели круглые очки в тонкой металлической оправе. И никто, уж точно, не мог подумать, что это была профессор, специалист по современной русской литературе из Франции Люсиль Беркье.

          Среди ночи Салиму с Ирой разбудил настойчивый стук в дверь. Салима, вскочив с постели, прямо в ночной рубашке, распахнула ее и в изумлении уставилась на Максима. Он стоял, опираясь на косяк двери, хватая воздух ртом как после долгого бега и ничего не мог произнести.
          - Макс? Что случилось?!
          Он с трудом выдавил из себя:
          - У вас там… дверь не заперта… Салима, я развелся… Развелся с женой… Она сегодня уехала… Салима, выходи за меня замуж!

          В середине февраля Вера весь день зубрила физиологию к контрольной и вечером решила прогуляться с соседками по комнате. Небо было серо-голубым, предзакатными и в воздухе витало что-то необычное, почти весеннее, или новогоднее…
          - Чем это пахнет? Вы чувствуете? – первой спросила Вера.
          Мила с Диной шумно втянули воздух носами.
          - Да, чем-то пахнет,- отозвалась Мила.
          - Знаете, вином пахнет,- вдруг догадалась Дина.
          - Правда, пахнет как в винном погребе,- удивилась Вера.
          Навстречу им шел пьяный до состояния невменяемости десантник. Под расстегнутой курткой видна была полная парадная форма, синий берет был сдвинут на затылок.
          - Какое сегодня число? Не день десантника, случайно? – удивилась Дина.
          - Нет, день десантника летом, это я точно знаю,- авторитетно заявила Вера.
          Город, превращенный в винный погреб, невзирая на все запреты Горбачева, был необъясним.
          - Никто новости не смотрел? Что-то случилось,- нервничала Мила,- надо у кого-нибудь спросить. Может, у нас уже революция произошла, народ гуляет, а мы ничего не знаем?
          Все объяснил очередной парнишка в расстегнутом кителе и тельняшке. Он был навеселе, но еще в стадии бурной словоохотливости.
          - Девчонки! – закричал он, распахивая объятия,- Все, конец войне! Девчонки! Счастье-то какое!
          Они не смотрели новости и не знали, что в этот день последние советские солдаты покинули Афганистан и генерал Громов на знаменитом мосту сказал в сторону покидаемой страны все, что о ней думал, но это было так неподцензурно, что в новостях можно было показать только его краткий официальный рапорт.
         
          Весна ознаменовалась потерями и исчезновениями. Исчезла Наташка-вторая. Казалось – она была вот только что, но с Нового Года ее никто не видел в общежитии и никто не знал ее адреса. Девчонки терялись в догадках – что могло с ней случиться, но ничего предпринято не было – ни у кого не оказалось и адреса ее родителей.
          После рок-концерта девчонки видели Топа – он шел из общежития, был странно бледен и ни с кем не захотел разговаривать. После этого он пропал, и ни Илья, ни Миша Ройхман не знали – куда и почему он исчез. Илья, правда, предположил, что он уехал домой и припомнил, что накануне концерта он жаловался на боль в животе, ему кто-то даже сунул таблетку «Но-шпы». Ничего более вразумительного узнать не удалось.
          Андрей после расставания с Ирой  на Южном вокзале Харькова, раньше звонивший ей каждые три дня, пропал – как в воду канул. Ирка ходила совершенно потерянная. Наступило время дипломной работы, а она не могла даже выбрать себе тему. Валялась на кровати, пила целыми днями чай или просто бродила по грязному, серому городу ранней весны. Машины обдавали грязью, проезжая по огромным лужам на дорогах. Она брела по подтаявшему снегу по огромным лужам на дорогах. Она брела по подтаявшему снегу и в голове бился один вопрос: «Кто я? Что я здесь делаю?». Все казалось пустым и бессмысленным.
          Одна Салима была счастлива. За неделю она переселилась в квартиру к Максиму, повезла его к себе домой – знакомиться с родителями и все занялись подготовкой к этой долгожданной, но одновременно и скоропалительной свадьбе.
          Платье она сшила себе сама – из белого крепдешина, совершенно простое, с рукавами по локоть и круглым вырезом, только большой цветок белой хризантемы на плече придавал ему торжественность. Никакой фаты она не захотела. Максим был в своем старом сером костюме. Отросшие уже почти до лопаток волосы он просто стянул черной резинкой. Праздник устроили в квартире его родителей. Из приглашенных были только самые близкие друзья и все равно эта свадьба была необыкновенно веселым событием.
          Салима улыбалась. Никогда, пожалуй, ни до, ни после, Вера не видела более счастливой невесты. Салима улыбалась во весь рот на церемонии в ЗАГСе, улыбалась в машине, когда они катались по городу, когда возлагали цветы к Вечному Огню и когда сидели за столом. На всех фотографиях, которые делали новые сослуживцы Максима по фотоателье, Салима улыбалась.
         
          В середине марта Вера увидела первый сон.
          Ей приснился их студенческий городок – белые кубики общежитий, но не ранней весной, а уже окруженные зеленью распустившихся деревьев. Кусты по краю тротуара цвели кипенно-белыми цветами. Она шла по странно пустынной улице, а навстречу ей шел Топ. Одет он был почему-то в белое солдатское белье.
          Он шел, устремив немигающий взгляд прямо перед собой, не замечая ее, словно она была пустым местом.
          - Топ,- крикнула Вера, но он шел, не слыша ничего,- Топ! Послушай меня! Топ! – но он шел мимо нее, двигаясь словно автомат, пока не скрылся в конце аллеи.
          Проснувшись, Вера поняла, что получила известие от него.
          Мила с Диной после небольшого совещания решили, что все это означает одно – он болен. Белый цвет одежды говорил это и болезнь его скорее психического свойства, или физическая, но очень тяжелая – об этом говорило его поведенгие.
          Через месяц был новый сон. Вера шла по пустыне. Небо над головой было абсолютно черное, словно затянутое грозовой тучей. Дул такой сильный ветер, что едва не сбивал с ног. Все пространство до горизонта покрывала какая-то пожухлая, желтая трава, стелющаяся под холодным ветром. Внезапно Вера оказалась на краю глубокой ямы. Внизу сидел Топ. На ее оклик он поднял голову и слабо махнул ей рукой. Вера упала на землю, песок посыпался по стенке.
          - Топ! Дай мне руку, я тебя вытащу!
          Он печально и долго смотрел на нее:
          - Не надо, Вера. Иди дальше, я сам выберусь.
          Даже проснувшись, Вера долго не могла согреться, дрожа под одеялом от холода. Ничего хорошего с Топом не происходило – и так все было понятно: в яме никому еще хорошо не было и выбраться он не мог ни с чьей помощью – только выйти сам, когда придет срок.
          Весна разгоралась все ярче, зазеленели деревья и расцвели дикие груши у стен университета в сквере Шевченко, когда Топ опять приснился Вере.
          На этот раз она плыла в лодке по городу, залитому водой, словно после наводнения. Дома во всем городе были белые, словно выстроенные из известняка. Светило солнце, на воде играли блики и мерный плеск волн убаюкивал. Топ сидел на веслах, волосы его были светлые, словно выгоревшие на солнце. Он, улыбаясь, смотрел на нее.
          - Топ, у тебя все хорошо? – спросила Вера.
          - Все хорошо,- эхом отозвался он.
          - Топ, я так тебя люблю! Мне плохо без тебя! Приезжай, пожалуйста!
          - Я тоже тебя люблю,- он улыбнулся,- все будет хорошо.
          - Мы будем вместе? – с надеждой воскликнула она.
          - Нет,- он печально покачал головой,- Нет, никогда, но все будет хорошо…
          После этого сна Вера успокоилась, словно и впрямь получила хорошее известие от него.
          Она была так занята своими проблемами, что почти не замечала мучительного состояния Иры, которая за месяц до защиты все же занялась дипломной работой, что спасло ее от полного распада личности.
          Андрей оставил ей свой телефон, но он не отвечал. После мытарств по переговорным пунктам она заказала звонок со справкой и из Ленинграда ответили, что такого телефона не существует.
          Не сказав никому ни слова, она села на поезд «Кисловодск-Ленинград», идущий через Харьков, и на следующий день была в Питере. Побродила по Невскому, поглазела на Марсово Поле и Казанский собор. В адресном столе ей сказали, что театра имени Крупской в Ленинграде нет и никогда не было со времен Октябрьской революции.
          Ира купила на память в ларьке маленькую записную книжечку в металлической обложке, на которой была выгравирована Ростральная колонна и вернулась в Харьков.
          Обдумывать до конца ситуацию с Андреем ей не хотелось. Получалось – он не сказал ни слова правды о себе и исчез бесследно, словно его и не было. Единственное, что было необъяснимо в этой истории – его искренность. Она не просила его делать ей предложение, обещать жениться, она любила его и без этих обещаний, ей совершенно не нужно было его предложение, ей нужен был он – живой и веселый, перебирающий струны гитары и улыбающейся улыбкой обаятельной, как у Гагарина.



12. 1 августа 2005 г.
                «Я пил очень долго воду с парами бензина,
                Я видел глаза в кислоте,
                Я стал веселей после пол бутылки джина,
                И я стал на последней черте,
                И волны плескались на уровне крыши,
                И белая пена неслась,
                Ты можешь кричать, но тебя никто
                не услышит,
                Никто не хочет, чтобы ты спаслась».

                Саша Васильев, «Сплин», «Подводная  лодка».


          Гвен Стефании закончила свою прекрасную и пронзительную песню и Яна с Сашей вернулись за столик.
          - Это было очень красиво,- вздохнула Таня.
          - Мы тебя порадовали? – улыбнулась ей Яна.
          - Очень. Любовь всегда прекрасна и радостна.
          - Радостна? – переспросила ее Яна,- Ой ли!
          - Да. Даже безответная, даже трагическая любовь радостна, потому что любовь – Божий дар, а Он не может одарять нас чем-то унылым.
          - Я сейчас принесу еще коньяка и мы снова выпьем за любовь,- поддержал ее Саша и отправился к бару.
          -Нравится мне сегодняшний вечер,- Таня, улыбаясь, повернулась к освещенному разноцветными огнями пространству ночного клуба,- Вспоминаются слова одного продвинутого кришнаита о том, что в раю каждое слово – песня, каждое движение – танец.
          - Кришнаита? – удивилась Яна,- Я думала, что после того, как твой бывший муж исчез в лапах этой прожорливой секты, они для тебя под запретом.
          - Ну что ты! Хотя я, конечно, не являюсь поклонницей разнообразных индийских культов, но это – дань моей бурной молодости. Тогда это было необыкновенно модно, продвинуто, просто супер-пуппер. Достаточно послушать песни БГ или «Сплина» внимательно и никуда не денешься от реинкарнации, Майи, кармы и прочих духовных примочек.
          - Странно. Меня никогда в жизни не интересовало духовное совершенствование,- пожала плечами Яна.
          - Это тебе только так кажется. Для любой женщины рождение ребенка – духовный опыт, почище чем для мужчины – уход в монахи.
          - В самом деле? А знаешь, наверное ты права. Жизнь полностью меняется.
          - Она не просто меняется – весь вектор жизненного пути переносится с собственной особы на служение кому-то, хотим мы этого или нет. Важно просто вовремя это осознать.
          - Осознать,- задумчиво протянула Яна, вертя в руках стакан для сока,- может быть вообще самое главное в нашей жизни – вовремя осознать, что с тобой происходит? Не будет лишних нервов, срывов, истерик. Ведь есть же вещи, которые невозможно исправить или изменить…
          - Это, Яночка, и есть понятие христианского смирения. Многие люди ошибочно принимают понятие смирения знаешь как? Ни о чем не задумываться. Слушаться духовника в церкви, или мужа-самодура и быть очень-очень смиренной. Просто не принимать никаких решений. На самом-то деле это относится к глобальным вещам. В жизни есть события, над которыми мы не властны при все своем желании – смерть близких, неизлечимые болезни, война наконец, землетрясение, когда потери неисправимы, остается только пережить это и идти дальше, как бы больно и страшно не было – это и есть христианское смирение.
          - Да? Странный какой-то у тебя взгляд…
          - Мы просто не знаем той религии, к которой принадлежим по рождению, а должны бы.
          - Никогда не хотелось переменить?
          - Хотелось! Еще как! Пока я не поняла, что это значения не имеет. Иначе в религиозных поисках можно проблуждать всю жизнь, да так ничего и не найти. Духовный поиск вообще очень опасное занятие, не даром он запрещен во всех конфессиях – смысла в нем, в конечном итоге нет никакого, а головной боли больше чем достаточно.
          - Это почему же?
          - Потому, что сколько уже людей сгинуло на этом пути – не счесть, и совершенно зря. А могли бы спокойно жить. Творить, рожать детей. Нет – озаботились спасением души и поисками истины, а она у них под носом. Но разве это кому-нибудь объяснишь!
          - Никогда этого не понимала,- фыркнула Яна,- зачем? Что толку читать какие-то там трактаты, всякую ерунду, совершать медитации или молитвы, стоять часами в храмах…
          - Яночка! Каждому хочется иметь иные возможности. Кому-то хочется открыть у себя третий глаз, читать мысли окружающих, словно там можно прочесть что-то интересное… Ну, не знаю, летать на метле, побеждать в войнах, молиться за своих врагов в конце концов! Тоже – аномальная способность между прочим.
          - Читать мысли я бы хотела!
          - А ты не умеешь? Подумай хорошенько. Ты же умеешь читать мысли мужчин даже до того, как они их подумают!
          Они рассмеялись. Саша вернулся к столику, неся в руках графинчик с коньяком.
          - Чему радуетесь?
          - Своим аномальным способностям,- загадочно улыбнулась Яна.
          - Я даже знаю – какие у тебя, дорогая,- ответил ей Саша.
          - Ты правильно думаешь,- поддакнула ему Таня,- а за что будем пить сей час?
          - За сбыв всех мечт,- пожал плечами Саша,- по-моему это то, что надо – чего еще хотеть?
          - Прекрасный тост! За сбыв всех мечт!
          Они сдвинули бокалы и закусили последней долькой апельсина.
          - А сколько времени,- спохватилась Таня.
          - Скоро рассвет,- коротко ответил ей Саша.
          - Меня дети потеряют!
          - Не волнуйся – дети долго еще будут спать.
          Из колонок неслось опять что-то невразумительное, на экране плясали сплошь какие-то полуголые красотки.
          - Тебя послушать – так нет правильных религий. Откуда же тогда религиозные войны? Теракты, захват заложников, весь этот бред? – вернулась к теме разговора Яна.
          - Вы о чем, девочки? – удивился Саша.
          - Не переживай – мы с Яной о духовном поиске.
          - А можно этот разговор прекратить? Не люблю я эту тему.
          - Можно,- легко согласилась Таня,- только я Яне на вопрос отвечу.
          - Ты сможешь на него ответить?
          - Смогу. Это очень просто – не знаю.
          Они опять рассмеялись.
          - На самом деле мы проживаем всю жизнь в поисках свободы. Обещание свободы – вот что привлекает в экзотические религии и культы. Уметь летать по воздуху – новая степень свободы. Читать чужие мысли – еще одна, получать золото из свинца – огромная степень свободы. Хотя не надо туда лезть, конечно.
          - Что же в этом плохого?
          - Все. Что-то происходит с жизнью человека, когда он вмешивается в то, что скрыто. Причем, как насмешка Мироздания, происходят все трагедии в плоскости самых банальных событий. Чем в более тонкие материи лезет человек, тем глупее его прихлопывает. Поэтому я ни лезу. Ну снятся мне непростые сны, я даже не пытаюсь их особо расшифровать – что-то понимаю на уровне интуиции, и хватит с меня.
          - Вот-вот,- одобрительно кивнул Саша,- очень привлекательный подход к делу.
          - А как же новые степени свободы? – возразила Яна.
          - А никак. Их потом и применить-то невозможно. Куда потратить все золото, превращенное из свинца, если ты – пациент клиники для душевнобольных? Вот так и со мной. Я любила рок-музыканта и поэта, а он ушел в духовный поиск и исчез.
          - Как это – исчез?
          - Очень просто. Я даже догадываюсь – куда. Нет бы – остаться в этом мире. Тебе дан талант – раскрывай его. Тебя любит женщина – люби ее, рожай детей, строй дом. Нет! Захотелось чего-то большего.
          - Это скучно,- скривилась Яна.
          - Скучно. Куда интереснее искать Шамбалу в Гималаях. Хотите расскажу вам одну историю. Очень простую и очень поучительную. У нас в общежитии жила одна прекрасная студенческая семья. Были они на курс старше меня. Он – такой, знаете, добродушный русский великан – высокий, широкоплечий, светловолосый, а она – маленького роста, хрупкая, черноволосая, необыкновенно красивая. Был у них сын – чудный мальчик и любили они друг друга без памяти, так, во всяком случае нам казалось. А к нам в общежитие повадилась местная тусовка. Я как раз и была в самом эпицентре этого процесса, а они как-то долго не замечали всяких Панков и хиппи, ходящих по коридорам, но в какой-то момент подружились, с кем из них – я уж точно и не знаю. А так как они к этому миру никогда не были причастны, то сразу все разговоры о чакрах и трансцендентности произвели на них сильное впечатление. Вначале она стала голодать, потом – медитировать, слушать психоделическую музыку, ну там – упражнения какие-нибудь необычные, поза лотоса, поза льва… А кончилось все это печально. Видимо, она все-таки разбудила Кундалини и вылилось это в самую обычную гульбу. Мы устали считать ее любовников, а он – как это и водиться у очень сильных мужчин, оказался совершенно беспомощен в этой ситуации. Чуть ли не комнату ей с любовниками оставлял на время – уходил гулять с ребенком, пока они развлекались тантрическим сексом. Может быть это и враки – не знаю. Но в конце концов они развелись. Она исчезла куда-то с очередным очень продвинутым напарником по духовным поискам, а он остался воспитывать ребенка. Вот так обычно и бывает. Рассказать вам еще? Я много таких историй знаю.
          - И вывод? – Яна испытующе смотрела на нее.
          - Вывод очень простой – не надо излишне заморачиваться. По-моему это твое религиозное кредо, не так ли?
          - А ты сама? Ты же ходишь в церковь, исполняешь ритуалы.
          - Да я половину из них давно уже не исполняю и, вероятно, зря. Но у меня другой принцип.
          - Какой?
          - Нужно отделять шелуху, а ее везде хватает. В любой религии кроме духовной составляющей есть еще что? Есть традиции, часто с основными идеями никак не связанные, а то и вовсе им противоречащие. Пример – хотя бы наша Масленица. Древний языческий праздник, приуроченный к началу Великого Поста. Еще есть тексты, которые многократно переписывались, переводились с ужасными ошибками. Ну не мог же Христос, в самом деле, говорить о том, что тяжело верблюду пролезть в игольное ушко. Это нелепость. На самом деле – ошибка переводчика. Христос говорил о канате. Канат же в иголку не проденешь, но его как-то логичнее сравнивать с ниткой, чем верблюда, а  ошибка эта прижилась и так растиражирована в литературе и в нашем сознании! Есть еще история. Не надо забывать, что православие было государственной религией Византии, а Византия была империей и, как любая империя, держалась на идеологии – вспомните СССР. Все эти октябрята-пионеры-комсомольцы.
          - Я не помню,- пожала плечами Яна.
          - Вот видишь – мы с тобой практически из разных поколений, хотя разница в возрасте совсем небольшая. А я помню очень хорошо. Империя без промывки мозгов существовать не может. Поэтому римские императоры и объявляли себя богами наравне с Юпитером, строили себе храмы и заставляли воздавать почести. Точно так и с православием. В нем сейчас очень много из византийской идеологии – стоит только всмотреться. Это уже нелепо, не имеет смысла, но держится, хотя к христианству не имеет никакого отношения. Вот и получается – если все это – филологию, историю, политику, идеологию отбросить – что останется?
          - Ой, Таня, мы что-то не на трезвую голову такой разговор затеяли…
          - Извини. Я села на любимого конька. Потому что все это очень больно – сколько ошибок в жизни совершенно из-за неправильных идей по правильному поводу. Вот тебе и ответ – откуда религиозные войны. Пророки были мудрецами, последователи – дураки.
          - Знаете что,- вмешался наконец-то Саша,- Давайте вернемся к прекрасному поводу – у Тани день рождения. Выпьем за нее.
          - Пили уже,- Таня заметно погрустнела после своего страстного монолога.
          - Не вешай нос. Что было – то было. У тебя впереди что-то еще неизвестное и прекрасное. Выпьем же за это!
          И они вновь сдвинули бокалы.












13. Осень – зима 1989 г.
                «Расскажи мне о тех, кто устал 
                От безжалостных уличных драм
                И о храме из разбитых сердец
                И о тех, кто идет в этот храм.

                А мне приснилось: миром правит
                любовь,
                А мне приснилось: миром правит
                мечта,
                И над этим прекрасно горит звезда,
                Я проснулся и понял – беда…»

                Виктор Цой, «Кино», «Красно-желтые дни».


          Как только Вера вернулась после летних каникул в общежитие, Ира ошарашила ее новостью – Наташка-вторая беременна. Она случайно встретила ее на улице.
          - А как же этот ее – иорданец? И от кого это она? – растерянно спрашивала Вера.
          - Не знаю. Говорит – от какого-то харьковчанина, но опять – ничего конкретного. Круглая уже такая – скоро рожать.
          - Как же ты ее отпустила! Может ей нужно чего?
          - Говорит – о ней заботятся, но вид у нее невеселый.
          Хоть одна пропажа за лето отыскалась. Об Андрее Вера не стала даже спрашивать – если бы он нашелся, Ира не промолчала бы. Но все было по-прежнему. Он оставался загадкой, мелькнувшей в их жизни и необъяснимо пропавшей. Ира закончила университет, но из Харькова уезжать не хотелось, она искала работу, а пока, договорившись с комендантом, продолжала жить в своей комнате.
          - Илья не появлялся? – осторожно спросила Вера. Она хотела спросить о совсем другом человеке, но не решилась.
          - Илья женится! – воскликнула Ира,- Ты представляешь! А Топ так и пропал. Никто о нем ничего не слышал.
          - Откуда такие сведения?
          - Миша Ройхман заходил. Он сам-то уже на чемоданах сидит – вот-вот в Израиль уезжает.
          - Ну и новости! За одно лето!
          - Да-а. жизнь меняется. Надо как-то всех собрать, что ли. Устроить праздник какой-то. Придумай повод, Вера.
          - Проводы Ройхмана на землю предков. С укуриванием и обкалыванием всех приглашенных. Или мальчишник в честь Ильи – он когда жениться-то?
          - Не знаю точно когда, но скоро. Мальчишник он, я думаю, у себя в мастерской устроит и нас туда не пригласят. Там они заодно и Мишку проводят – с обкалыванием и укуриванием.

          Жизнь становилась все сложнее. После тотального дефицита советских времен теперь просто исчезли все товары. Магазины стояли пустые, вдоль чистых полок скучали продавщицы. По телевизору Гребенщиков пел о поезде в огне, а Гарик Сукачев – «Эй, ямщик, поворачивай к черту!».
          Мила – соседка Веры по комнате обладала неприятной особенностью бить каждый день посуду – то чашку, то тарелку она обязательно роняла на кафельный пол, так что скоро стало не из чего есть. Мила нашла выход из положения – они с Диной стали ходить в кафе и воровать там посуду. Пока сидели за столиком и пили кофе, одна из них незаметно опускала чашечку в сумку. Но вскоре во всех кафе города остались ужасные, надтреснутые, с отбитыми краями кружки, на которые не позарился бы ни один студент.
          По мере распада экономики идеологический контроль тоже слабел, сходя практически на нет, но то, что оставалось местами, принимало просто анекдотические формы.
          Салиму, устроившуюся работать на шарикоподшипниковый завод психологом, вызвали в Горком комсомола на беседу: «Неформальные объединения молодежи – идеологическая диверсия Запада».
          В лекционном зале собралось человек пятьдесят психологов со всего города, среди которых Салима не увидела ни одного знакомого лица. На базе пединститута открылись полугодовые курсы, готовящие психологов из своих бывших выпускников, а университетские выпускники просто проигнорировали это мероприятие кроме одной Салимы, так и не избавившейся от комплекса отличницы.
          Молодая, и какая-то невзрачненькая инструкторша читала по бумажке скучнейшую лекцию, объясняя слушателям, что все неформальные движения в Советском Союзе созданы исключительно агентами ЦРУ для идеологического развращения советской молодежи – так как будущее, несомненно, принадлежит молодым и они-то и являются главной мишенью нового этапа холодной войны.
          Неформально можно разделить на четыре большие группы: Панков, которых легко узнать по внешнему виду и вызывающе антиобщественному поведению; рокеров – тут лектор была как-то невнятна, она и сама, по-видимому, не определилась кто это такие – слушатели рок-концертов или мотоциклисты в черной коже и при чем здесь вообще мотоциклы; хиппи-пацифистов – она почему-то так и произносила всю лекцию: хиппи-пацифисты, что было все равно, что сказать масло-масленное или оранжевый-оранжевый; и футбольных фанатов. При чем, по ее словам, все эти группировки страшно ненавидели друг друга и постоянно затевали крупномасштабные драки, зачастую с жертвами.
          - Хоть бы они все перебили друг друга, да повыздыхали,- прошипела сидевшая за Салимой тетка с жутким, пережженным перманентом на голове.
          Салиму передернуло от этой фразы, от этой необъяснимой злобы. Из души в ответ начала подниматься ярость, но облечь ее надо было в какую-то очень оригинальную форму, и она стала ждать повода.
          Самыми опасными, по словам инструкторши, были хиппи-пацифисты (Салима громко фыркнула, опять услышав этот нелепый термин). При всей своей внешней неагрессивности и дружелюбности они обладают способностью входить в доверие и, обманывая своим видом простых советских людей, внушать им чуждые идеи, приобщая к западной культуре и даже – самых слабых морально – уговаривать попробовать наркотики, предлагая их в первый раз бесплатно, вызывая тем самым пагубное пристрастие к этой новоявленной заразе, которую простые советские люди вот уже 70 лет знать не знали.
          Отличить хиппи можно по длинным волосам, украшениям из бисера и особому знаку – пацифику, который, как ясно видно, представляет собой крылатую ракету, нацеленную на нашу Родину.
          Этого Салима уже вынести не могла. Как раз на днях Максим принес ей пацифик на цепочке – какие-то неформалы таким способом расплатились с ним за случайно сделанную на улице и очень удачную фотографию – который она использовала как брелок для ключей.
          Она встала и громко, отчетливо сказала:
          - Если вам неизвестно происхождение и смысловое значение пацифика, я могу объяснить.
          Все затихли, с любопытством воззрившись на нее.
          - Вы, вероятно, слышали – был такой французский художник – Пикассо.
          По гробовому молчанию в ответ Салима поняла, что учителя начальных классов, наспех переученные в психологов, понятия не имеют ни о каком Пикассо.
          - Ну, это неважно… Так вот, этот художник нарисовал картину-плакат «Голубь мира»,- аудитория с облегчением закивала – уж голубь мира обязательно присутствовал на транспарантах первомайской демонстрации,- А вот лапка этого голубя,- продолжала Салима, - и стала символом антивоенного движения во всем мире, в частности, против войны во Вьетнаме. Заключенная в круг она и представляет собой пацифик,- при этом Салима вытащила из кармана связку ключей и продемонстрировала потрясенной аудитории свой брелок.
          Эту историю она рассказывала в начале октября, когда они с Максом решили навестить старых друзей в общежитии и все сидели у Веры в комнате, попивая чай – уже из граненых стаканов.
          Ирку почему-то сегодня никто не мог найти и Мила с Диной с удовольствием принимали участие в этой беседе.
          - От меня после лекции все шарахались как от прокаженной,- смеялась Салима,- я же оказалась обладательницей проклятого символа, а, значит, принадлежала к самому опасному тайному обществу хиппи-пацифистов.
          - А какая фотография была за пацифик? – спросила Вера у Максима.
          - Да просто – панки стояли толпой возле «Холодильника». Все в коже, заклепках, прически там всякие, цепи. Вначале обиделись, а когда я сказал, что просто так им снимки сделаю, даже не побили.
          Все засмеялись. «Холодильником» называли памятник на площади Победы. Он изображал двух революционных рабочих и женщину в косынке. Все сжимали в мозолистых руках – кто булыжник, кто гранату. Вся группа стояла вокруг какого-то параллелепипеда, символизирующего то ли баррикаду, то ли красное знамя, отчего общая композиция и напоминала этот бытовой прибор.
          Можно себе представить, как живописно на его фоне выглядели харьковские панки.
          В дверь постучали.
          - Ирка пришла! – обрадовалась Вера, но вошла совсем не Ирка.
          В первую минуту никто не узнал вошедшего в коротко стриженном, высоком парне, и только Вера стремительно побледнела, потому что сразу узнала Топа. Он был в камуфляжных штанах и куртке, весел и здоров. Стрижка обнажила его неожиданно низкий лоб и крутые надбровные дуги, изменив до неузнаваемости, но в целом от радикальной перемены облика он даже выиграл.
          - Топ! – завизжала радостно Салима. Максим встал и молча пожал ему руку. Вера вспомнила их первое рукопожатие и едва не рассмеялась – теперь сам Максим выглядел экзотичнее неформала.
          Мила с Диной толкнули друг друга под столом ногами и Мила вскочила, чтобы поставить ему еще один стакан и налить чаю.
          - Извини, сахара нет, мы пьем чай с вареньем,- вздохнула Дина.
          Топ был заметно смущен таким приемом, молча взял в руки стакан и отхлебнул ужасного, несладкого чая, сразу обжегши себе язык.
          - «Помяни меня в молитвах, Мона Лиза!» - наконец произнесла Вера, покачав головой.
          - Что – запомнила? – он посмотрел в ее засиявшие глаза и отвел взгляд,- Понравилось?
          - Еще как понравилось! – ответила за нее Салима,- Такой концерт был! Да ты после него сразу исчез. Что это такое?
          - Были причины. Лучше не спрашивайте,- отмахнулся он.
          - Ты болел? – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказала Вера.
          - Ты откуда знаешь? – Топ опять стрельнул в нее взглядом и отвел глаза.
          - Да так… Был источник,- Вера засмеялась.
          - А мы, вот, не были на концерте,- вздохнула Дина,- Разъехались на каникулы. Потом такие легенды слышали… А правда, что «Автостоп» - твоя песня?
          - Правда,- усмехнулся Топ,- И, кстати, «Мона Лиза» тоже.
          - Как? – воскликнула Салима,- Ты нам ее никогда не пел. А классно – всем понравилось.
          - А я все лето повторяю: «О Джоконда! Помолись за меня!»,- добавила Вера,- Все-таки я чувствую, что это твое творчество.
          - Тебя стаканы не смущают,- вдруг испугалась Мила,- у нас просто кризис жанра – посуды нет вообще. Ой, девочки, я на днях зашла в «1000 мелочей», никогда не догадаетесь, что я там увидела! Захожу в магазин – разумеется, пустые полки, продавщицы прямо в торговом зале курят от нечего делать, а я смотрю – на прилавке стоит большая картонная коробка и из нее что-то фарфоровое выглядывает. Подхожу, заглядываю, а там… Ни за что не догадаетесь,- Мила едва сдерживала смех,- А там – полная коробка… ой, я не могу… крышечек от чайников! Самых разных – в горошек, в цветочек, зеленых красных. Хотелось купить всю коробку – на память о перестройке.
          - Неплохой был бы бизнес,- заметил Максим,- может быть лет через 10 эти крышечки уйдут по бешенным ценам – как сувенир на память об этих временах.
          Дверь без стука распахнулась и в комнату ввалилась Ира. Именно что ввалилась – вид у нее был ужасно измученный. Она сразу упала на стул и обвела всех усталым взглядом, задержалась на Топе и шумно вздохнула:
          - Ой, Топ, это ты, что ли? – и без перехода вдруг объявила,- Знаете, какой мой любимый анекдот сегодня? Я всю дорогу его в голове вертела. Идет Петро по деревне, ведет внучка за руку, а он черный – негритенок. Сосед ему говорит: «Петро! Да у тебя дитя – негр!»,- а он ему отвечает: «Ну так що – абы не москаль!»- Ира вздохнула и после паузы добавила,- Я это к чему… Наташка родила.
          - Кого? – холодея от догадки спросила Вера.
          - Мулатика. Мальчика. Черненького такого…
          - Боже мой! Этого не может быть!
          - А ты думаешь, она зря католическое Рождество в общежитии отмечала? Ужас! Как ей теперь в родной Семипалатинск возвращаться? Надо ее матери звонить, а я такое на себя не возьму. Пусть уж она, когда из роддома выпишется – звонит сама и объясняет  все – и по учебу в университете, и про детей, и про негров – все!
          - Ира! Ну-ка успокойся! Не принимай все так близко к сердцу,- оборвала ее Салима,- Ей что-нибудь нужно сейчас? Мы сходим -  навестим, принесем что нужно, Максим ее из роддома заберет – все будет как у людей. А там она сама разберется. Успокойся. Ты-то откуда узнала?
          - Она сегодня утром в общежитие позвонила, а я одна в комнате была – девчонки на занятиях, вот и пошла к ней.
          - Она-то сама как? – спросила Вера.
          - Плачет.
          - Это у нее послеродовая депрессия – ничего страшного, а мулаты еще ой какие красивые вырастают,- успокоила всех Салима,- все будет хорошо, вот увидите.
          - Я тут на обратном пути в очереди постояла,- Ира нагнулась и пошалила в пакеие,- Вот что удалось купить, но повод уж слишком… - она вытащила на стол бутылку «Столичной» и бутылку «Рислинга»,- кто что будет пить?
          - Все будут все,- быстро сказала Вера,- начнем с «Рислинга», потом перейдем к «Столичной». Ну ты молодец!
          Из-за антиалкогольной компании очереди в винные отделы были километровыми – стоять не захочешь, и поступок Иры запросто тянул на подвиг.
          Выпили за новорожденного, потом – за маму и, под конец – за дружбу, позволяющую нам делать всевозможные глупости, зная, что друзья всегда вытащат из самой безнадежной ситуации, на этом вино закончилось. За приезд Топа пили уже водку, курили на кухне все – шумно болтая, перебивая друг друга. Вера вроде бы разговаривала с Ирой, сама прислушиваясь к беседе Максима и Топа. Тот вдруг, очевидно под влиянием выпитого, стал очень разговорчив и поведал Максиму, что как раз перед концертом у него начал болеть живот. Он еле отыграл свои партии и уже с начинающимся перитонитом ночью дошел до вокзала, сел на поезд и уехал в родную Макеевку. Там ему и не дали умереть.
          - Мама меня подлечила,- он так выделил последнее слово, что стало понятно – полежать ему пришлось не только в хирургии. Вера даже не удивилась, что ее сны сбылись с такой точностью – это было понятно ей с самого начала. Ира совершенно бесцеремонно потеребила светлый ежик его волос:
          - Ничего, отрастут снова. Это на дурке обстригли?
          Топ не проявил своей обычной враждебности, когда речь заходила о его прическе, а, совершенно искренне рассмеявшись, ответил:
          - Все-то вы, психологи, знаете.
          - Да, Топ, от нас ничего не скроешь, я же вижу изменения в твоем состоянии и не скажу, что они мне не нравятся. Все, что ни делается – к лучшему, не так ли?
          Его мать, конечно же, страшно испугалась, когда он ввалился среди ночи домой – худой, с черными кругами вокруг глаз, весь какой-то желтый и с неузнаваемо заострившимися чертами лица. Еще больше ее напугали его странные речи о высшем знании, провидении и карме, и последней каплей был древний, растрепанный молитвослов на церковно-славянском, в темном переплете, который Топ прижимал к груди всю дорогу, и, придя в себя после операции, первым делом потребовал опять положить его ему на грудь.
          Когда она сказала, что он там не понимает ни слова, он ответил, что понимать совсем не обязательно, информация проникает в него сквозь бумагу, одежду и тело и это, по-видимому, спасло ему жизнь. Мать обиделась, возразив, что жизнь ему спасла «скорая помощь» и, как только швы сняли, его на машине с красным крестом отвезли в психбольницу.
          Ничего страшного в этом не было. Аминазин ему не кололи – он вел себя адекватно и очень вежливо, так что врачи относились к нему с доброжелательным юмором. Санитары ночи напролет резались с ним в преферанс, которому он их научил. Молитвослов, правда, не вернули.
          После выписки из психбольницы он еще месяц полежал дома в бесполезном ничегонеделании, но с наступлением осени не выдержал и сбежал в Харьков.
          - Крепкая же у тебя психика,- заметила Салима, выслушав его рассказ,- наша психиатрия не всем так явно помогает. А что тебе выписывали?
          - А мне прям докладывали! – засмеялся Топ в ответ,- Но я там не первый раз был. Когда из училища ушел и мне армия светила, пришлось там дурака валять, чтобы в Афганистане гашиш не курить.
          - Сейчас у кого остановился? Опять у Ильи в мастерской? – спросила Вера.
          - Да, пока у него.
          - На ком он там жениться собрался? – поинтересовалась Ира.
          - Да видел я ее – неплохая девчонка. Знаете, где учится? В институте искусств – на актера кукольного театра.
          - Здорово,- засмеялась Салима,- будет совсем богемная семья.
          - Слушай, нас так Чернецкий на концерте поразил! Ты уж не обижайся, ты знаешь как мы тебя любим, но он – это нечто! – сказала Ира,- Не слышал – как у него со здоровьем?
          - О! Вы еще не знаете?
          - Что? – хором спросили все.
          - Его увозят во Францию на операцию. Или уже увезли.
          - Как это! – воскликнула Ирка,- Были такие препятствия, его не выпускали, денег не было!
          - Выпустили. Оказывается на том концерте у вас в общаге была одна француженка – профессор из Сорбонны, специалист по русской литературе, приехала на стажировку на филфак и где-то с системой пересеклась, ну и тусанулась по полной программе. Автостопом в Ленинград ездила, представляете! Это с загранпаспортом! Увлеклась русским роком, с Кошмаром подружилась. Тут ей и рассказали про Чернецкого, про болезнь, про палочку, с которой он уже ходил. Она испугалась, что его ждет судьба Павки Корчагина и стала поднимать всех на уши. Короче, через Красный Крест, через французское посольство, через что еще – не знаю, но она добилась, что его бесплатно прооперируют у них в Париже.
          - Вот это да! А он из Парижа-то вернется? – засомневалась Ира.
          - Я бы не вернулась,- вздохнула Салима,- не бывать мне никогда в Париже.
          - Он вернется. Проезд все равно за его счет положен, так что ему сейчас вся тусовка деньги собирает. К тому же он – наше национальное достояние. Так что должен приехать.
          Забегая вперед надо сказать, что Чернецкий вернулся. Вновь собранная группа называлась впоследствии «Разные люди». После распада СССР они уехали в Москву, но ситуация в шоу-бизнесе в тот момент сложилась уже такая, что рок-н-ролл оказался никому, кроме его поклонников, не нужен и они так и остались известны только ограниченному кругу любителей, хотя и это было немало.

          Илья со своей молодой женой вели действительно богемную жизнь и в мастерской продолжали собираться самые разные люди.  Чаще всего это были автостопщики, останавливавшиеся на день-другой. Кому-то так нравилось гостеприимство Ильи, что они задерживались на месяц. Все эти люди вели друг с другом высокодуховные беседы. Так как ироничный и ни во что не ве6рящий Заутнер был уже далеко, вернуть их к реальности было некому. Там-то Топ и познакомился с Рейном – хиппи из Прибалтики.
          На Западной окраине империи железный занавес был с прорехами, через которые попадали новые духовные веяния, прокатывавшиеся по западному миру. В то время о Кастаньеде в России и не слышали и даже трудно было представить, что через каких-нибудь три – четыре года его книги будут продаваться на каждом углу. А Рейн рассказывал о странной практике последних из мексиканских индейцев племени яки.
          - Каждому, кто хочет оказаться в числе Избранных,- рассказывал он,- дают особый напиток, в который входит сок кактуса пейот, вызывающий галлюцинации и одновременно являющийся ядом. Человека отправляют на горное плато, куда вход воспрещен для простых смертных. Скорее всего это – аномальная зона и, может быть, без галлюциногенов ее вообще не пройти. Но только там растет другой вид кактуса, содержащий противоядие. У человека есть день, чтобы найти его и остаться в живых. За это время он приобретает такой духовный опыт, познавая себя через собственные видения, что, спустившись в долину, становится Избранным. Это как шаманизм – нужно пройти через смерть и выйти оттуда, чтобы стать шаманом. И культура Вуду использует ту же практику – человек должен соприкоснуться с собственной смертью, чтобы стать жрецом Вуду, видеть прошлое и будущее любого человека, читать мысли и общаться с духами.
          Рейн сидел, откинувшись на стену и устремив взгляд в потолок. В пальцах его была зажата неизменная беломорина и скорее всего набита она была не табаком. Так он и вещал.
          Однажды Топ застал разнервничавшихся Илью с женой, отпаивающих закутанного в теплое одеяло Рейна крепким чаем. Он был бледен, вяло кивнул Топу и в тот вечер уже ни о чем таком высокодуховном не разговаривал.
          Никто не понял, что этот человек был указателем на дороге, и их встреча перевернула сульбу неудачливого рокера. Он был ранен светлой стрелой и ему требовалось противоядие.


          Сероглазая, коротко стриженная, угловатая Дина, как ни странно, пользовалась большим спросом у противоположного пола. Для Веры это была какая-то загадка. Дина курила как сапожник, любила выпить, предпочитая при этом крепкие напитки и по стилю своего поведения была «своим парнем».
          После всевозможных вариантов и массы отвергнутых поклонников у нее остались только двое, из которых она никак не могла выбрать кого-то одного. Они прекрасно знали о существовании друг друга, но на их отношение к Дине это никак не влияло и они готовы были соревноваться друг с другом, угождая ей во всем. Столкнуться им у них в комнате не давала лишь дипломатичная Мила, проявляя при этом чудеса изобретательности. Дине же было, по-видимому, все равно.
          Первый – Олег был харьковчанином. Внешность у него была самая непритязательная – был он высок, широкоплеч, мускулист, имел круглую, как бильярдный шар, голову, украшенную коротко стриженным ежиком русых волос, да на мощной шее носил золотую цепочку с крестом. В общении он был прост как мычание, на философские темы не разговаривал, все больше водил Динку по кафе, где кормил всем, что она пожелает. Учился он в политехническом без особого труда. Это потом такие вот круглоголовые парни в золотых цепях завоюют постсоветскую Россию, прорубая себе дорогу в экономических джунглях прикладом автомата Калашникова, а лет через пятнадцать, остепенившись, начнут занимать должности мэров городов, губернаторов и депутатов Государственной Думы, а в 89-м они были в диковинку.
          Второй – Дима был его полной противоположностью. Учился он в военном училище, в Харьков приехал из Уфы и после каникул привозил девчонкам башкирский мед. Был он худощавый, темноволосый и голубоглазый, с необыкновенно красивыми, тонкими и нервными как у пианиста, пальцами. Эрудирован он был необычайно во всех областях и часами просиживал у них в комнате, болтая со всеми на любые темы.
          Относительно подробностей их взаимоотношений Вера терялась в догадках, но, по-видимому, Дина не отказывала никому. Ее эта жизнь втроем очень даже устраивала.

          С наступлением зимы все стало как-то налаживаться. Наташку-вторую и ее очаровательного смугленького младенца забрала мама в Казахские степи. Ира нашла работу в «НИИ проблем материнства и детства», где ей предложили комнату в общежитии и она съехала туда. Топ околачивался в «Мурзилке», выпивая неимоверное количество кофе и часто сочиняя стихи прямо там, записывая их на салфетке. Миша Ройхман уехал в Израиль, Саша Чернецкий – во Францию. Илья женился. Один только Блинчик как-то потерялся на просторах системы и никто не знал – куда он подался из Харькова и какова была его дальнейшая судьба.

          Как-то раз, спускаясь по лестнице в общежитии, Вера столкнулась с Алексиевичем. Он был деловит, озабочен, на нее даже не взглянул, но она его окликнула:
          - Гена! Что ты у нас делаешь?
          Он поднял голову, делая вид, что только что ее узнал:
          - Привет, Вер, спешу очень. Дела, знаешь ли… - и побежал дальше.
          Вера только пожала плечами.
          Алексиевич по своим каналам, через главного редактора газеты нашел на один день довольно приличный микрофон, раздобыл в общежитии самый лучший магнитофон, купил пустую кассету. Они с Топом ушли на чердак общежития, куда уж точно никто не должен был стучать, заходить, мешать записи.
          Топ напел целую кассету почти без пауз, на одном дыхании. В том числе и недавно сочиненную «Льдинку»:
          - «Руки в карманах, шагаю один
              Сквозь молочный туман ноября.
              Я сменил столько зимовок и льдин,
              Что уже и не надо менять
                В океане,
                Или в бокале,
                Или даже в стакане.

              Холодное небо над головой –
              Открытый большой холодильник.
              Все дары твои, Господи Боже мой,
              В моей родине – горстка льдинок…»
          Он никогда не пробовал мартини и не сидел в дорогих барах, где этот напиток наливали под северным сиянием неоновой рекламы. Но жизнь относилась к нему так холодно, словно бы и не замечая его, словно он был пустым местом. Кроме горстки льдинок ничего другого он от жизни и не получал.
          - Супер! – поднял большой палец Алексиевич,- Эта песня – ваще – шедевр!
          - Зачем тебе-то это нужно? – спросил его после записи Топ.
          - Память о студенческих годах,- легкомысленно пожал плечами Генка,- Кто-то оставляет на память фотографии, а я хочу оставить твои песни.



14. 1 августа 2005 г.
                «Завтра в восемь утра начнется игра,
                Завтра солнце встанет в восемь утра.
                Крепкий утренний чай, крепкий утренний лед.
                Два из правил игры, а нарушишь – пропал.
                Завтра утром ты будешь жалеть, что не спал»
.
                Виктор Цой, «Кино», «Игра».
             

          Ночь заканчивалась. Публика за столиками заметно поредела. Усталые официантки сидели возле барной стойки. Перед каждой стояла рюмка водки, кто-то курил, стряхивая пепел в переполненную пепельницу. Ди-джей замолчал совсем. Тане казалось, что его уже и нет за пультом – аппаратура воспроизводит МР3-диск, который, как известно, может играть восемь часов.
          Яна и Саша, однако, не выглядели усталыми, а Таня уже сильно сомневалась, что все происходящее ей не снится.
          - Пора, пожалуй, и разъезжаться,- заметила она.
          - Все темы обсудили,- съязвил Саша.
          - Нет. Меня вот очень волнует – что стало с теми двумя девушками – помните – на проспекте, которые слушали гитаристов, а на них компания заглядывалась,- вспомнила Таня.
          - Не волнуйся, спят уже,- махнула рукой Яна.
          - А, может, они не захотели сегодня никуда идти. Может эти два гитариста оказались рыцарями, раскидали всех уличных приставал и отвели девушек домой, причем были так благородны, что даже не поцеловали их на прощание… К сожалению…
          Они рассмеялись.
          - Мне сегодня в дискотеке не хватает «семь-сорок». Дань молодости. В Харькове ни одна дискотека без еврейской музыки не обходилась.
          - Как у нас без лезгинки? – спросил Саша.
          - Да. Какое в городе нацменьшинство, такая и музыка. Вообще-то у нас в студгородке полный интернационал был. Рассказать вам под занавес, как завершение всех ночных философских рассуждений, легенду о Белом Городе?
          - Ну, расскажи и пойдем уже,- вздохнула Яна.
          - Не вздыхай – это очень красивая легенда, распространенная на всем Востоке и в России. У нас она трансформировалась в сказки об острове Буяне, где лежит бел-горюч камень, а вот индийские эпосы и Лао-цзы более определенны. Скорее всего на территории пустыни Гоби когда-то было море и посреди этого моря остров. Море высохло, а остров остался. Там и находится Белый Город – где обитают особенные люди, достигшие духовного просветления. Что примечательно, в некоторых легендах говорится, что в Белом Городе находятся святилища всех религий. Но многие считают, что Белый Город вовсе не на острове в пустыне Гоби, а в Гималаях и что это и есть знаменитая Шамбала.
          - Так, хорошо,- с серьезной миной кивнул Саша,- а как это соотносится с нашим сегодняшним праздником?
          - Не останавливай меня! Я собьюсь с мысли!
          - Ты в таком состоянии, что это не сложно,- заметила Яна.
          - Тем более дайте мне рассказать! Этот город кто только не искал. И Блаватская, и Рерихи, и Гитлер. Очень заманчиво считать, что где-то сидят высшие умы человечества и знают что-то такое обо всем этом мире, по сравнению с чем мы все похожи на давешних девушек на скамейке. Приобщились бы к этим тайнам, сразу бросили бы всякие глупости: убивать друг друга, заниматься войной и политикой, заботиться о материальном процветании и употреблять допинги,- Таня приподняла пустой бокал и повертела его в пальцах.
          - Наступил бы мир во всем мире, любовь и всепрощение,- подвела итог Яна.
          - Да, конечно. Ты сейчас озвучила программу хиппи. Ну, это естественно – они вскормлены на восточных философиях, адаптированных для Запада. Но не это я вам хочу сказать. Чем больше проходит времени, тем больше я убеждаюсь, что пять лет своей жизни я провела в этом самом Белом Городе, совершенно этого не замечая.
          - Это в общаге вашей, что ли? – скривилась Яна.
          - Не будь так пренебрежительна. Самое странное, что даже корпуса общежитий были все построены из белого кирпича, так что это действительно был Белый Город. Ну, а насчет духовного возрастания – так чем мы там все занимались? Получали знания. Высшее образование. А то, что мы все были чисты в своих помыслах, так в 19 – 20 лет все мы романтики и предпочитаем заниматься любовью, а не войнами. Но даже не это самое главное! Самое главное, что все мы были экуменистами. Стихийными экуменистами, иначе в таком многообразии народностей это и невозможно. Мы отмечали католическое Рождество и православное, гадали в крещенский вечерок, отмечали 1 марта – явно языческий праздник, восходящий чуть ли не к кельтам, и 1 апреля – тоже насыщенный разными символами день. Мы знали когда в Нигерии день независимости – он у них приурочен к какому-то древнему национальному культу, и мексиканцы рассказывали о том, как надо праздновать День Мертвых. О Хеллоуине я и не говорю. Мусульмане справляли Науруз, а студенты из Северной Кореи – день рождения Ким Ир Сена. Так что попробуйте мне сказать, что я не права.
          - Оригинальный взгляд на весь этот бардак! – засмеялась Яна,- Меня вот волнует вопрос с допингами. Вы их тоже, как Высшие Существа, не употребляли.
          - Я погорячилась. Просто наши допинги довольно примитивные, а даже Олимпийские боги пили нектар, жители Шамбалы – хаому или сому – божественный напиток парсов. А доктор Фрейд в молодости считал кокаин лекарством от всех болезней и с удовольствием назначал его своим пациентам, ну и сам употреблял, разумеется.
          - При чем здесь доктор Фрейд?
          - А при чем здесь допинги?
          - Мы уже надопинговались сегодня вполне достаточно,- прервал их Саша.
          Стол действительно напоминал разоренное поле битвы. Пустые тарелки, коробка из-под сока, три опустошенных графина из-под коньяка и бокалов столько, словно здесь проводили фуршет.
          - Двигаемся, девочки, пора.
          Он раздал обратно сотовые телефоны и они пошли через пустой танц-пол, по широкой лестнице, мимо измученных, злых охранников, через стеклянные двери в притихший, предрассветный город.
          На площадке перед «Кассандрой» они остановились.
          Небо уже меняло свой цвет с черного на глубокий синий. На востоке по линии горизонта разливалось удивительное лиловое сияние и звезды гасли. Воздух был свеж и тих, только листва на тополе трепетала от неощутимого ветерка.
          - Чудно! – воскликнула Яна,- Мне домой не хочется ехать. Саш, поехали на стоянку – в машине есть МР3-плейер – послушаем еще музыку.
          - Хорошо, дорогая,- легко согласился Саша и они спустились по широким ступеням к стоянке, где стояло одинокое такси.
          - Какая машина? – спросила Таня.
          - Наша машина. Саша из Тольятти перегнал. Он же этим занимается. Опасно, конечно, но что делать – выгодно.
          - А я не знала.
          - Не знала? Ты думала – чем он на жизнь зарабатывает? – Яна посмотрела на нее и расхохоталась,- Ой, не могу! Я, кажется, догадалась! Ты наверняка посчитала, что здесь что-то криминальное, признайся.
          - Да ни о чем я не думала,- отмахнулась Таня,- мне какое дело, просто как-то разговор об этом никогда не заходил.
          - Садитесь-ка в такси, девочки,- остановил их Саша,- и если таксист не умрет от нашего дыхания, то у Тани есть шанс увидеть нашу машину.


         
15. Весна – лето 1990 г.
                «Овации улиц раскрасили город
                священным зеленым,
                От этой молитвы обрушилось небо
                лавиной тепла.
                Нескончаемый бис площадей засиренил
                галерки влюбленных.
                В залатанных фраках фасадов заполнили
                партер дома».

                Ю.Шевчук, «ДДТ», «Актриса Весна».


          Кельты знали в этом толк.
          Весной должно остаться нечто большее, чем распадающаяся любовь. Вместо того, чтобы курить вечером на балконе, глядя пустыми глазами в окна общежития напротив – разжигать костры на пустырях, как это делали друиды для обряда весеннего очищения. Скотина мычит – боится огня – по паре от каждого стада провести между двух костров в день весеннего равноденствия. Или проще – пестрые ленточки на ветвях цветущего по весне невзрачными цветами ясеня.
          Рунический знак прохождения через ворота. Смысл – сядь и подумай. Два костра слева и справа – сядь и подумай. Ты стал одиночкой. Это было раньше – широкий круг друзей, знакомых, тусовка, концерт – кто его сейчас вспоминает. А как хотелось, чтобы все закончилось так, как должно – под утро – платье из тонкого шелка, облитое вермутом, на спинке стула… Вера…
          Окурок летит вниз – мимо светящихся окон – в заросли молодых ясеней.
          Это весеннее наваждение. Это все она – с рыжими волосами цвета меди, с синими глазами. Начитанная мечтательная умница. То холодная как лед, то пылкая и порывистая.
          Страсть к путешествиям. От кого я бегу? Что ищу? Эльдорадо, страну сидов, Лемурию? Но для этого нужно море.
          Тронуться умом от любви – это пошло. Тронуться умом от идеи – благородно.
          Второй окурок летит за первым.
          Прежде чем пройти в ворота – сядь и подумай.

          Весна – время эгоцентризма.
          Жизнь, заключенная в корнях, семенах, перезимовавших лягушках, свернувшаяся в клубок вместе со спящими змеями, раскручивается стремительно, разрывая чешуйки почек, оболочку зерен.
          Идешь по залитой лужами и светом улице, прохожие толкаются локтями. На рынках – пучки подснежников и нарциссов, зеленые цветы морозника в банках с марганцовкой. Теплый ветер, пригоняющий серые тучи, первый дождь, отмывающий пыльную хвою елей. Весна.

          Вера нарисовала на листе ватмана пастелью дерево. Тонкий ствол нес круглую густую крону широких листьев, а над ним в голубом небе светила белая звезда.
          - Это – звезда Аделаида,- пояснила она заглянувшим к ней как-то Салимее и Максиму.
          - Понятно,- кивнула Салима,- БГ переслушала. А ты еще дом и человека не хочешь нарисовать?
          - Зачем?
          - Есть такой очень популярный тест в психологии «Дом, дерево, человек». Но я и по одному дереву многое могу о тебе рассказать.
          - Может не надо? – спросил Макс,- Дай я ее сфотографирую на фоне этого рисунка пока она еще счастливая,- они засмеялись и он щелкнул фотоаппаратом.
          - Давай и нас вместе,- попросила Салима, и он снял их вдвоем.
          - Теперь рассказывай.
          - Рисунок дерева – это автопортрет. При беглом взгляде понятно, что ты довольно самодостаточная личность, не нуждающаяся в одобрении окружающими твоих поступков.
          - Все наоборот,- пожала плечами Вера.
          - Тебе это кажется,- авторитетно заявила Салима,- на самом деле ты не нуждаешься в любви и теплоте, тебе ее вполне достаточно.
          - Если учесть ее полное отсутствие…
          - Ты же дерево рисовала, не я! Теперь не отказывайся. Еще у тебя очень богатый внутренний мир.
          - В этом никто и не сомневался,- поддакнул Максим.
          - Но ты что-то скрываешь. Глубоко к себе в душу при всей кажущейся открытости никого не пускаешь. Ну и конечно – неисправимый романтик, мечтающий о звездах гораздо больше, чем о проблемах насущной жизни, практически не строящий планы на будущее.
          - А что будущее? Оно так туманно в наше время. Мы вообще не знаем – в какой стране завтра проснемся,- Вера покачала головой,- Если бы я знала, что рисую портрет души, не стала бы, особенно в общежитии, где живут сплошные психологи.

          Топу дерево очень понравилось.
          - Только я бы еще птичку пририсовал или яблочко,- пошутил он,- красненькое такое.
          - Яблочко или птичка? – переспросила Мила.
          - Это снегиря, что ли,- удивился Топ.
          - Нет, алого ибиса,- блеснула орнитологическими познаниями Вера.
          - Ну, я не биолог, не знаю.
          - Да, мы люди простые, краше снегиря птиц не видели,- поддакнул Топ.
          - Да нормально все,- возразил пришедший к Дине Олег, лишенный чувства юмора,- нормальное дерево. Ты, Вера, можешь еще пяток таких нарисовать и в Москву в Измайловский парк отвезти продать.
          - Нет, я лучше себе оставлю,- вздохнула Вера.
          Когда курили на кухне, Топ обмолвился, что собирается скоро уехать.
          - Куда это? – вскинулась Вера.
          - Искать страну сидов,- засмеялся он, но, встретив ее непонимающий взгляд, пояснил,- это у кельтов была блаженная страна сидов в Западном море, куда переселялись после смерти герои.
          - Вроде Валгаллы?
          - Нет. В Валгалле все вечно пируют с Одином, это просто большой кабак, а страна сидов – блаженный остров.
          - Западное море нам заказано. Железный занавес.
          - А, может быть, страна сидов находится на Востоке? Какая разница – Земля-то круглая,- Топ явно был сегодня в шутливом настроении.
          - На Востоке находится Шамбала.
          - На Востоке много чего находится: Шао-линь, Лемурия, Шамбала, Белый Город.
          - Про Лемурию я из «Тысячи и одной ночи» знаю, а что такое Белый Город?
          - Город, где живут Просветленные. Он то ли в море на острове, то ли в горах. Там находятся святилища всех религий. Хотел бы я его найти. А ты знаешь, есть мнение, что Шамбала на самом деле находится не в Гималаях, а на Кавказе – где-то в районе Эльбруса.
          - Бред. Я сама с Кавказа и могу тебя заверить, что он изучен со всех сторон и никакая Шамбала там укрыться не может.
          - Тогда зачем Гитлер перед войной отправлял экспедицию туда?
          - В разведывательных целях. Исход войны на самом деле решала нефть. Если бы они прошли через Кавказ к Бакинской нефти, еще неизвестно, в какой стране мы бы жили. И жили ли бы вообще.
          - Все в этом мире зависит от нефти,- поддакнул Олег,- вот бы можно было бы иметь в частной собственности пару скважин.
          - Ха! Такого никогда не будет! Это только у арабских шейхов возможно,- засмеялась Дина,- Вышла бы я замуж за кувейтского принца, но они на иностранках не женятся.
          - Женятся, только гражданство ты не получишь.
          - А дети? – спросила Мила.
          - Вот насчет детей – не знаю,- пожал плечами Олег,- но. скорее всего детей признают, как же иначе.
          Такое чадолюбие кувейтских нефтевладельцев не оспорил никто, особенно после истории с Наташкой-второй, убедившей всех, что негры очень бережно относятся к своим детям. Она, как оказалось, скрывала свою беременность не столько от подружек, сколько от отца ребенка – им оказался студент из Мадагаскара Абд эль Кадер. Когда он узнал, что его сына увезли в Казахстан, и он юридически не является отцом этого ребенка и ничего не может сделать, он был в шоке. Плкала от бессилия и ужаса, что его сын останется в этой стране и все повторял: «Как она могла так поступить со мной!».
          На фоне русских мужчин, любыми способами избегавших в основной своей массе отцовства, отношение иностранцев к своим детям русских девушек удивляло.

          Вера переплавила все разговоры о дальних странах на свой лад. Ей казалось, что ее любовь – загадочная страна чудес и счастья, ушедшая под воду навсегда. Этой весной она написала свое последнее стихотворение, названное «История любви». Никогда больше она стихов не писала. Время поэзии заканчивалось, наступало время прозы.
          Это был остров с золотыми дворцами,
          Посреди океана, отразившего звездное небо.
          Золотые львы у ворот лежали веками,
          И жемчужный единорог пил звезды, упавшие в воду.

          Только не было там ни цветов абрикоса, ни роз,
          Ни травинки среди мостовой из оникса и сердоликов,
          А вверху небо августа плакало каплями звезд,
          И они как фиалки ложились на спины слонов боевых.

          А на шпилях дворцов золотые лемуры ждали зари,
          Но с зарею весь остров погружался в прохладную воду,
          И смывали опавшие звезды со шкур боевые слоны,
          А жемчужный единорог превращался в луны отраженье.

          В начале мая в Харьков приехала группа «ДДТ». Они давали три концерта и девчонки купили билеты на последний. Даже консервативная Мила согласилась пойти на рок-концерт.
          Взаимоотношения Дины с ее поклонниками потихоньку менялись. Чаша ее благосклонности склонялась в пользу надежного и простого Олега. Дима чувствовал, что восстановить его позиции может только чудо и решил его сотворить. В день первого концерта «ДДТ» он пришел вечером к ним в комнату общежития. Разговор шел о приехавшей звезде.
          Еще два года назад автора песен «Свинья на радуге», «Мальчики-мажоры» и «Башкирский мед» воспринимали как жалующегося на обделенность за этим столом жизни провинциала и особо не считали за звезду первой величины на фоне «Кино», «Аквариума» и «Алисы». Но последние его хиты – «Церковь», «Революция», «Террорист», вывели его на вершину рок-олимпа, показали всем совершенно другого Шевчука и совсем другой рок. Оказалось, что диссидентское направление в культуре может быть патриотичным. Этот андеграунд патриотизма был сродни патриотизму вернувшихся из Афганистана мальчишек, к которому еще не привыкло молодое поколение, слушающее: «Я – церковь без креста, лечу, раскинув руки, вдоль сонных берегов окаменевшей муки»,- с восторженным удивлением. И уж совсем правдиво звучало: «Родина – пусть кричат: уродина, а она нам нравится, хоть и не красавица». Это было так не модно, все так привыкли ругать ее и считали, что нам будет лучше в любой точке земного шара, кроме России. И всем, безусловно, нравился «евроглазый прохожий» - «Ленинград».
          Дима молча слушал все эти разговоры и вдруг сказал:
          - А хотите, я сейчас Шевчука приведу к вам в гости.
          - Шутишь! – ответила ему Дина с насмешкой.
          - Серьезно. Сейчас приведу,- Димка был серьезен и не понятно – он смеется над ними или говорит правду.
          За окнами было темно. Сегодняшний концерт уже давно кончился. Диме, естественно, никто не поверил.
          - Ну ладно,- он пожал плечами,- Я сейчас.
          С этими словами он вышел из комнаты.
          - Что это было? – насмешливо вскинула бровь Мила,- Шутки у него… Шевчука он приведет!
          Через два часа, когда они собирались уже мирно лечь спать, по коридору раздались торопливые шаги, в дверь постучались и, тут же распахнув, ввалился Димка, с ним его однокурсник, нагруженные двумя спортивными сумками, полными бутылок с жигулевским пивом и водкой.
          - Идет! – крикнул Дима,- Готовьтесь!
          Мила с Верой выскочили на лестницу. По общежитию волной шел суматошный шум: кто бежал вниз, кто-то вверх, хлопали двери, этажом выше крикнули громко:
          - Вита! Ты идешь? У Динки в комнате.
          - Боже мой, что это? – пробормотала Вера.
         - Бегом – ставь стаканы на стол, к нам сейчас завалит все общежитие,- кинулась в комнату Мила.
          - Какие стаканы! Пусть из горла пьют.
          В комнате ребята вскрывали бутылки с пивом, швыряя пробки прямо на пол и ставя рядами на столе.
          - Стулья несите! – крикнул Дима.
          Девчонки кинулись по соседям и пропустили самое главное.
          Когда Вера влетела в комнату, таща стул, Шевчук уже сидел за столом, откинувшись на стену, поблескивая стеклами очков. С ним была светловолосая женщина и худой, высокий человек, представившийся администратором.
          Великий человек пил из простенькой стеклянной рюмочки водку без всякой закуски. В комнате яблоку было негде упасть, Дима  с товарищем давали всем входящим в руки бутылки с пивом. Народ стоял вдоль стен, сидел на кроватях и напирал еще в двери следом за Верой.
          Шевчук хитро улыбался, а все молчали и никто не мог первым начать разговор.
          Вере хотелось о многом его спросить. О том, например, как можно любить такую родину и такую страну. Искренен ли он в своих песнях или просто нашел свою тему – золотую жилу, еще никем не разработанную.
          Но тут одна девушка, сидевшая в первых рядах, брякнула:
          - Ну, как вам Харьков? Как Украина?
          Юра вздохнул:
          - Да замечательно… Я вообще люблю Украину. Здесь мои корни…
          - Это видно по вашей фамилии,- перебила его девушка.
          - Не видно, а, скорее, слышно. А Харьков я еще не рассмотрел толком – некогда было. Но так город  ничего – зеленый, красивый.
          - Ой, нам всем так нравятся ваши песни! – завела другая,- Мы счастливы, что вы к нам пришли!
          - Для этого мы их и пишем, чтобы они вам нравились,- улыбнулся он,- Раз нравятся, значит все правильно сделали.
          Вера отметила, что он все время говорит «они», когда речь заходит об авторстве песен, о творчестве, намеренно подчеркивая, что его песни – продукт коллективного творчества всей группы.
          Но после этих обязательных банальностей повисла пауза. Наконец кто-то спросил:
          - А где вам лучше пишется – в дороге или в пути?
          Все были так напряжены, что никто не заметил в этой фразе ничего необычного.
          - И дорог, и путей  у нас много,- ответил Шевчук,- мы много ездим по гастролям. А стихи пишутся где угодно…
          Вера отхлебывала пиво, злясь на собственную застенчивость, но язык словно одеревенел и отказывался говорить. Разговор шел дальше в том же духе. У Юры была необыкновенно подкупающая манера говорить. Он бы такой спокойно-искренний, смотрел на всех с таким веселым интересом, что невозможно было не попасть под действие его мягкого обаяния.
          Какой-то первокурсник из дальних рядов вдруг спросил:
          - А почему вы только три концерта даете? Вот к нам «Земляне» приезжали – они по два концерта в день давали целую неделю!
          Артист заметно погрустнел от этого вопроса:
          - Ребята, мы же на стадионе поем – места всем хватит. Приходите на наши концерты – билеты в кассах еще есть. А что касается остальных… Под «фанеру» рот можно открывать хоть пять раз в день. Мы все-таки выкладываемся,- чем больше он говорил, тем больше было заметно, как его задел этот вопрос.
          Чтобы как-то разрядить ситуацию, он предложил:
          - Давайте я вам лучше песню спою. Она нигде еще не звучит,- он наклонился и взял принесенную с собой гитару, попробовал несколько аккордов, потом заиграл спокойную мелодию и запел:
          - «Актриса Весна после тяжкой болезни
                снова на сцене.
             Легким движеньем вспорхнув на подмостки
                оттаявших крыш
             Читает балет о кошмарной любви
                и прекрасной измене,
             Танцует стихи о коварстве героя
                и верности крыс…»
          В то время у Шевчука еще практически не было лирических песен. Это потом появятся «Черный пес Петербург» и «Белая ночь», а в тот момент «Актриса Весна» произвела совершенно необыкновенное впечатление. Только строчки о «солнце-генсеке в императорской ложе» выдавали его обычный стиль.
          Он еще пел, конечно, «Я получил эту роль, мне выпал счастливый билет», но видно было, что время уже позднее, артист устал после концерта, да и бутылка водки подошла к концу.
          Блондинка и его администратор понимающе переглянулись, потому что из спиртного оставалось только пиво, а это сочетание было уже явно излишним и она, тоном, выдававшим большой и печальный опыт, сказала:
          - Так, все, нам уже пора. Ребята, с вами хорошо, но завтра опять концерт. Юра устал. Юра, Юрочка, нам пора!
          Шевчук встал, началось прощание. Все высыпали в коридор. Юра с чувством жал руки всем ребятам и расцеловывал в обе щеки раскрасневшихся девушек.
          Вера выскользнула в коридор и когда вся толпа высыпала туда же, Юра наконец развернулся к ней, привычно потянувшись целоваться, но она вдруг, схватив его за руки, заговорила:
          - Юра, прости пожалуйста, но можно я твои руки посмотрю…
          Сказать, что она что-то понимала в хиромантии – нет. Единственное, что она знала – это линию жизни, и то, что вверху ладони находятся линии ума и сердца, но в их расположении все время путалась. Что ее заставило вдруг попросить показать его руки – неизвестно, но Юра неожиданно с охотой повернул ладони вверх:
          - Что ты хочешь здесь увидеть? Вот линия жизни – она длинная, я знаю. А это – какой-то идиот ножом пырнул мне в руку,- прямо посреди линии жизни действительно был довольно крупный шрам, но Вера его почти не слушала. Она впилась глазами в его ладони. Длилось это не больше минуты, все, кто находился в коридоре, как-то стихли, с удивлением уставившись на них. А для нее на секунду все вокруг перестало существовать, что-то толкнуло ее в грудь, и в четких, словно прорубленных топором линиях его ладоней она ясно прочитала смерть. Была ли это его собственная смерть или это была смерть близкого человека, настолько близкого, что почти равнялась его собственной, она в тот момент не знала. Топ не рассказывал ей о Рейне и о том, что всякий, кто хочет быть пророком, должен пережить свой опыт смерти и возвращения в этот мир, но именно это она и увидела.
          Вера подняла на Юру глаза и сказала только:
          - Ничего, Бог спасет, все обойдется…
          Он поцеловал ее в щеку, борода мягко кольнула ее.
          - Спасибо тебе,- с чувством произнес он, хотя его пафос можно было бы отнести за счет выпитого, и все двинулись по коридору, по лестнице, через холл, на ночную улицу в тихий майский вечер.

          На следующий день на концерте стадион был полон, все стояли на скамейках и пели во все горло вместе с Шевчуком. Вера сорвала голос, но была довольна. Она купила пять красных гвоздик и после концерта побежала к ограждению. За ее спиной ревел стадион. Юра шел со сцены, кто-то из музыкантов поддерживал его. Рубашка на нем была разорвана во время песни «Еду я на родину», он был совершенно мокрый от пота и обессиленный. Гвоздики у подошедшей Веры взял машинально, не повернув головы в ее сторону. Она ужаснулась его измученному виду и вопрос о том – насколько он искренен, больше не возникал.

          В июне Вера уехала на преддипломную практику в Новочеркасск. Было невыносимо скучно в этом маленьком тихом городке, изнывавшем днем и ночью от жары. Они посетили грандиозный Троицкий собор, музей истории казачества и налюбовались на памятник Ермаку – покорителю Сибири. Эта поездка могла бы и совершенно не иметь никакого значения, если бы однажды вечером, играя в покер с однокурсницами перед включенным телевизором, она не увидела на экране рубрику «криминальная хроника» ростовской телестудии. После репортажа о кражах со взломом и беседы майора МВД о бдительности граждан, которые не должны оставлять открытыми форточки, уходя из дома, ведущий зачитал последнее сообщение:
          - Найден труп мужчины. Предположительно 25 – 30 лет. Рост – выше среднего. Волосы светлые, глаза голубые, при себе документов не имел, одет был в джинсы и клетчатую рубашку. Всех, кто может что-нибудь сообщить о нем, просим обращаться по телефонам…
          На экране возникла фотография. Смерть меняет людей, а это явно была фотография трупа. Глаза были закрыты, но у Веры перехватило горло, потому что она сразу узнала Андрея. Андрея, с улыбкой как у Гагарина, звавшего Иру замуж и так необъяснимо пропавшего, не оставив никаких подлинных известий ни о своей жизни, ни о своем настоящем имени.
          Эта история так и осталась загадкой. Вера долго собиралась с духом, чтобы по приезде в Харьков рассказать обо всем Ире. Наконец, решившись, рассказала. Они проплакали весь вечер. Ира рассказала о своей нелепой поездке в Ленинград и вместе они пришли к выводу, что он был «гастролером» - что-то явно криминальное проглядывало из его вранья начиная с момента появления его в общежитии. И все-таки, все-таки оставалась маленькая надежда, что Вера ошиблась, он жив, просто оставил Ирку – ну разлюбил, и все тут, а сам он ходит по Ленинграду, работает в несуществующем театре имени Крупской и улыбается новым знакомым необыкновенной, обаятельной, неотразимой улыбкой как у Гагарина.

          Дима, совершив подвиг – устроив встречу с Шевчуком, месяц ходил в победителях. Олегу Дина дала решительную отставку. Он ужасно переживал и на следующий день после их расставания пришел в общежитие, нашел девчонок на кухне, где они курили по своему обыкновению и отдал золотую цепочку:
          - Вот, передайте ей. Я хотел подарить на день рождения. Пусть носит.
          С тем и ушел. Дина цепочку молча приняла, одела на шею и носила не снимая.
          Дима был страшно горд, ходил с ней на выставки и кинопремьеры, которыми был богат 1990 год. Но через месяц стал заметно уставать от своей роли, заходил уже не каждый день, потом все реже и реже, и в конце концов как-то без объявления причин, исчез.
          Дина не переживала, на первый взгляд, совершенно.
          Олег узнал обо всем, подкараулил Диму возле училища и по-простому набил ему морду. После этого он пришел в общежитие так, словно ничего и не происходило, только Вере шепнул при случае:
          - Слышь, Верка, если этот козел где близко появится, ты мне скажи, ладно.
          С Диной они через год поженились и были совершенно счастливы. Одна беда – умерли в один день. Их BMW взорвали во время криминальных войн конца века. Олег оказался владельцем автозаправки на магистральном выезде из города и уступать ее никому не хотел.
          Все в этом мире зависит от нефти, даже жизнь человека, как он и сказал когда-то.

          Билет домой был уже куплен, Вера упаковывала вещи, когда к ним зашел Топ. Он захватил с собой гитару и что-то странное было в его состоянии, что-то новое, необъяснимое, но что почувствовали все.
          - Уезжаешь? – с порога спросил он ее.
          - Да.
          - Я тоже скоро уеду.
          - Куда?
          - Далеко,- он усмехнулся, но как-то невесело,- Искать Шамбалу.
          Мила суетилась, накрывая на стол, окна были распахнуты. Июль – солнечный и жаркий лился в них вместе с обычными звуками студгородка – далекими звонами трамваев, криками, музыкой, звучащей сразу из нескольких окон в невообразимой смеси «Машины времени», «Модерн Токин» и Юрия Лозы.
          - Я тут песню одну написал,- Топ почему-то смутился,- это про тебя… Посвящение твоему рисунку, если хочешь…
          Он медленно перебрал пальцами струны и тихо запел:
          - «Здравствуй! Я ухожу.
             - Далеко ли?
             - Да, далеко. Меня ничто здесь не держит,
                разве что…
             - По этой дороге?
             - Но ты не можешь пойти со мной по этой дороге.
               Ты – дерево, и будешь ждать меня здесь.
             - Ты вернешься, и я буду цвести в сентябре.
             - А если вернусь в декабре?
             - Я буду цвести и тогда…
         
             На краю, одинокое
             И изломанное ветрами,
             Как рисунок тушью по шелку,
             Уходящее в мою память.

             Я хотел твои ветви
             Украсить цветами магнолий,
             Или птицами снов,
             Погибающими в неволе.

             Одиноко, на склоне,
             И формой подобное ветру,
             Пусть не сломит никто
             Весною цветущую ветку.

             Ухожу по дороге
             С которой не возвратиться,
             Пусть к тебе прилетит
             Пугливая алая птица».
          Вера молчала. Ей страшно было подумать, что это – их прощание, она не понимала – куда ему идти и что его толкает в этот путь.
          - Ты что? – улыбнулся Топ, словно прочитав ее мысли,- Знаешь, есть такой индийский бог – Кришна…
          - Знаю.
          - Так вот. Я скажу тебе сейчас нечто, а ты это запомни: ПАСТУШКИ ГОПИ НИКОГДА НЕ ЗАБУДУТ СВОЕГО КРИШНУ! Помнишь?
          С этими словами он встал, наклонившись над нею неловко поцеловал ее в щеку и вышел из комнаты.

          Дома Вера узнала, что ее сосед – тучный армянин Рома женился. С его тоненькой, черноволосой женой она столкнулась на лестнице.
          - Здравствуй,- сказала Вера,- вы наша новая соседка? Меня зовут Вера. Я из двадцатой квартиры.
          - очень приятно,- без улыбки ответила она,- Меня зовут Софа,- она гордо вскинула голову и прошла в свою дверь.
          После общения с Салимой Веру не могло смутить никакое защитное высокомерие. Софа еще на долгие годы останется не только ее доброй соседкой, но и близкой подругой, хотя и будет это уже другая история.
          Мать уговорила Веру съездить в Ставрополь к родственникам. Вере было все равно. Она была ранена светлой стрелой и противоядия не было, и еще не наступил тот момент, когда ей захочется быть – всего лишь…
          16 августа они возвращались домой. Лето в тот год было необыкновенно жарким, а на просторах ставропольских степень и вовсе невыносимым. Автобус трясся по залитой беспощадным солнцем дороге. На ближайшей станции водитель набрал безбилетников и люди толпились в проходе, обливаясь потом, изнывая от жары. Рядом с Верой стояли две женщины, в полголоса о чем-то разговаривая, Вера и не прислушивалась, пока одна из них не сказала:
          - Да, ты не слышала – сегодня в новостях передали: Виктор Цой погиб.
          - Как это? – переспросила другая.
          - Ну Цой – певец. Разбился на машине. Так жалко его…
          Вера вжалась в кресло. У нее вмиг заледенели пальцы и в грудь словно ударили с размаху, так что стало трудно дышать.
          С этого дня вся страна будет исписана граффити: «Цой, мы с тобой!», «Цой, ты жив!». Никто не сможет примириться с его смертью. Сорок пять подростков покончат с собой. В тот год, когда Вера, уже с именем Таня, будет отмечать свой день рождения в ночном городе с Яной и Сашей, вдова Цоя – Марианна умрет от страшной болезни, не дав ни разу в жизни интервью и запретив это сыну. Женщина, с которой он был в Юрмале – последняя любовь его жизни, уедет в Америку и никогда в жизни на согласиться общаться с журналистами.
          Он пролетел сквозь жизни своих близких как раскаленный метеор, сжигая их – рожденный в день летнего солнцестояния в год Тигра – всю жизнь находящийся из-за этого под ударом, загадочно ушедший в свою смерть, как в тростниковые заросли, устав от бестолковости и нелепости этого мира.

          Через два дня Вера что-то почувствовала. Во всяком случае ее острая тоска сменилась тихой грустью. До нее уже не доходили вести от Топа, даже в виде снов, потому что он этого не хотел, но что-то произошло, она это почувствовала. До самого вечера она ходила, словно грезила наяву, пока не легла в постель, ощущая бесконечную усталость.

          Завтра ровно в восемь ноль-ноль начнется… начнется игра…
          «Не бойся. Войди в поток. Ложись, раскинув руки и позволь течению нести тебя. Ты увидишь новые берега и прекрасные острова. Не пугайся водорослей и рыб, тенями проплывающих по дну. Ты станешь частью этой реки. Ты станешь рекой…»
          Дорога – желоб глины посреди густого леса. Глина красная, как тот сорт, что в Палестине называют «Адама». Высокие стволы поднимаются к морю листвы над головой. Влажно и тепло. Здесь проходит игра. По дороге навстречу идут охотники, от которых надо прятаться. Что-то есть чувственное в этих странных ролях – охотника и жертвы, но она не хочет играть. Она сворачивает с дороги, идет через лес и оказывается на поляне, где стоит группа людей, то ли не участвующих в игре, то ли уже закончивших ее, и среди них она сразу же узнает Певца из Фарфоровой Башни.
          Сгущаются сумерки. Влага становится прохладой и опускается усталость.
          - Здесь надо либо принимать участие в игре, либо стать красной глиной,- говорит ему она. Он смотрит на нее с интересом:
          - Ты устала от красной глины? Ты же дочь Адама.
          - Нет, я устала не от земли, я устала от цвета.
          - Не разделяй. Ты устала от холода.
          Она чувствует как коченеют босые ноги на влажной земле. Ночь стремительна и холодна как удар ножа. Он наклоняется к ней и тихо говорит:
          - На земле очень холодно. Мы сейчас полетим – коснуться ладонями теплых лунных камней,- он берет ее за руку и она не ощущает прикосновения – так легка его рука,- Не бойся!
         Ночь. Темнота сгущается в лед. Ветер свистит в ушах и кроны деревьев смыкаются под ними в темное, колышущееся море.
          Внезапно горизонт сворачивается как выпущенный из рук свиток, и земля сразу превращается в сияющий шар среди черноты космоса. Пустота, и из этой бездны выкатывается медово-желтая Луна.
          Абсолютное тепло. Желтый песок нежен, как тончайший шелк, лунные камни словно обтянуты атласом.
          - Здесь нельзя долго находится,- предупреждает он,- Слишком много нужно  энергии – ее у тебя еще нет.
          Струи ленного песка между пальцев – как шелковые ленты.
          Луна отдаляется, превращаясь в желтую каплю, и вдруг, вздрагивая, начинает раскачиваться из стороны в сторону, превращаясь в каплю янтаря, подвешенную к колечку у нее на пальце.
          Автобус трясет, янтарь раскачивается. В глаза бьет солнце. Ничего себе – зима! Хотя почему – зима? Осень! Какое сейчас время года? А впрочем, не важно. Я летала с Бобом на Луну! Автобус едет по проспекту, янтарь раскачивается, солнце бьет в грязные стекла. Тепло, почти как на Луне. Я когда-нибудь полечу туда?
          «Человек есть то, что должно преодолеть…»
          Так вот это о чем.
          Ее остановка. Она выходит в пыль и свет улицы – все-таки осень. Узкая улочка, облетевшие деревья, воздух плотный и неподвижный как вода. Белые стены домов с кое-где облупившийся штукатуркой. На всем – печать запустения. Дверь – самая обыкновенная, с потрескавшейся зеленой краской. За дверью – запущенная комната. Женщина в синем платье с завязанными узлом темными волосами говорит:
          - Здравствуй!  Что ты здесь делаешь? – и она узнает мать,- Пойдем,- она мягко берет ее за руку и выводит из  полутемной комнаты на яркий солнечный свет.
          Белый город. Белые стены домов, светлый булыжник мостовой, выгоревшая черепица крыш. По стенам домов вьются розы. Где-то рядом должно быть море – в ветре ощущается соль, оседая на всем тончайшей белой пылью. Зной и запах водорослей. Горячие булыжники и горячий песок. От жары даже розы потеряли свой аромат и все краски поблекли.
          Рассохшееся дерево раскрывающихся дверей, и после слепящего света – полная тьма и прохлада, словно входишь в воду. Едва различимые очертания скрипучей лестницы, дальше – комната, крашенные доски пола, следом – еще одна пустая комната, дверь, снова улица. Покрытый белой пылью куст сирени, мужчина в рубашке, завязанной узлом на груди, проходит, насвистывая. Какая-то легкость происходящего, как в любом приморском городе. И опять – узкие, кривые улицы, повороты, лестницы, проходные дворы с пыльными, увядшими розами. Наконец она выходит к морю и оказывается, что весь город стоит на скале. Внизу плещется далекое море с белыми барашками пены. Она стоит на белой скале под белым от зноя, как выцветший лоскут, небом. Белый песок, белая соль, засыпающие белый город за спиной.
          Лето – как самое лучшее, что может быть. Она проходит по узкой тропинке и оказывается на огромном лугу, взбегающем на холмы. Рядом с ней – он. Идут по цветущим травам. Душица и мята, герань, ромашки, пырей, перепутанный мышиным горошком. Жужжание пчел. Воздух со вкусом меда.
          Она падает в траву и над нею как лес встают тугие стебли. Муравей бежит по руке и огромная стрекоза вдруг садится на грудь, трепеща стеклянными крылышками. Он сидит рядом и это лето бесконечно.
          - Хочу, чтобы пошел снег!
          Он смеется. Стрекоза взлетает и зигзагами уносится прочь. Стебель, несущий цветок ромашки, вздрагивает и склоняется под тяжестью заполнившего чашечку цветка снега.
          Она поднимается и видит, как белые хлопья ложатся в ладони листьев дягиля. Синь васильков и желтые звездочки козлобородника – все скрывается под снегом.
          Она идет по снежной равнине. В следах зеленеет трава и их тут же покрывает снег. Она идет по белому снегу. Идет одна.
          Когда просыпаешься прошлой весной, есть опасность знать все наперед. Ожидание праздника в первую. Очередь в погоде. Теплый ветер, пригоняющий серые тучи, первый дождь, отмывающий пыльную хвою елей. Отмытый, желтый, громкий мир.
          С наступлением ночи шум постепенно стихает. Внезапный стрекот сверчков заставляет ее выглянуть из-под одеяла. Глаза долго привыкают к темноте, пока не различают колышущиеся полотняные стенки кибитки. Тишина оказывается равномерным скрипом колес, тяжелым шагом волов по дороге, дыханием спящих.
          Она отбрасывет лоскутное одеяло и выглядывает. Они въезжают в древний город. Ни одного огонька. Суббота. Под фантастическим звездным небом – черные силуэты домов. Внезапно повозка останавливается. Кто-то влезает внутрь, и они едут дальше. Темнота отступает и она видит тонкое, темное от ветра и солнца лицо. В глаза – спокойная радость.
          - Здравствуй!
          Спящие храпят и невнятно бормочут. Разговор долог, как путь до него.
          - …И ты добр ко всем? Ко всем, кто живет на этой земле?
          - Чему ты удивляешься? Бог присутствует в каждом.
          - Но ты скоро погибнешь!
          Он улыбается:
          - Это – совсем другое.
          - Но почему? Ведь ни Магомет, ни Будда не обрели такого конца!
          - Братья мои давно мне не пишут. Как ты можешь судить, говоря, что чья-то боль сильнее…
          Он выглядывает из кибитки:
          - Ну все, я приехал. Сейчас у меня мало времени – три дня, но потом будет достаточно… Прощай!
          Повозка останавливается, он спрыгивает и скрывается с непроглядно-черном переулке. Улица освещена странным красным светом. Она выглядывает. На перекрестке светофоры, перемигнувшись желтым, зажигают зеленый свет и волы покорно идут дальше.
          Постепенно светлеет. Скоро восход. Когда становится совсем светло, она выпрыгивает из повозки и оказывается на желтой, каменистой дороге, идущей вверх, в гору.
          На обочине растет подсолнух. Под тяжелой корзинкой стебель раскачивается на предрассветном ветру. Желтая дорога поднимается в гору среди кустов шиповника и зарослей полыни и лебеды. Она поднимается вверх. Там – за горой уже встало солнце.
          Одиноким путникам – удачи.
          Ночь кончается.

          Бывает час перед восходом солнца –
          Проснешься от дурного сновиденья,
          Но в яве тоже, что во сне – в оконца
          Льет бледный свет и даже отраженье

          В неясном зеркале окна, кровати, полки,
          Цветы в окне – герань и молочаи.
          Что через час – пить утренний свой кофе,
          А впереди – лишь новый день в молчаньи?
 
          Бежать в рассвет! Где воздух прян и сладок,
          По улицам, с стучащим громко сердцем,
          К реке, на пристань – там стоит корабль,
          Там мой корабль под восходящим солнцем!

          Корабль моей мечты! Из генуэзской ткани
          Как море голубой на мачте паруса,
          Как в юности легко мы доверяем тайне,
          Блаженные нас ждут средь моря острова.

          Из джинса паруса, единорог на флаге,
          Мы все плывем в рассвет, поднимем якоря!
          Последняя звезда над мачтою погаснет,
          Нас ждут леса чудес, дворцы из янтаря!
                __________
          От ветра и дождей наш парус цветом в небо.
          Мы пережили шторм, морских драконов, бунт.
          Блаженный край земли, прекрасная легенда!
          Как долго ищем мы к тебе опасный путь!
                ___________
          И в темноте ночи затеплится лампада –
          Единственный маяк для корабля любви.
          Жемчужные врата в стенах Святого Града –
          Единственная цель для нашего Пути.



16. 1 августа 2005 г.
                «Эй! А кто будет петь,
                Если все будут спать?
                Смерть стоит того, чтобы жить,
                А любовь – стоит того, чтобы ждать…»

                Виктор Цой, «Кино», «Легенда».


          Такси привезло их к стоянке на окраине города. Заспанный охранник осмотрел очень подозрительную помятую компанию, но ворота открыл. Саша ушел за ряды машин, а Таня с Яной остались стоять за забором.
          - Какая у вас машина? – спросила Таня.
          - Девятка,- гордо ответила Яна.
          Наконец послышался шум мотора и Саша выкатил «Ладу» серо-зеленого цвета.
          - Правда – красавица! Цвет – «изумруд»,- глаза Яны загорелись восхищением. Таня подумала, что эта машина для нее – еще и трофей в битве с жизнью.
          - Изумруд? Я как-то была другого мнения об изумрудах.
          - Ничего ты не понимаешь в машинах!
          Они были на краю города. За стоянкой каменистая, неасфальторованная дорога уходила дальше, по обочинам вся поросшая полынью и лебедой. На краю рос подсолнух, под тяжестью корзинки стебель покачивался на ветру. Саша отъехал метров десять и остановился. Открыл дверцу и крикнул:
          - Какой диск ставить?
          - Мой любимый! – ответила Яна, подбегая к нему.
          - Да знаю я – какой,- отмахнулся Саша.
          - Сейчас будем танцевать!
          - Здесь? – удивилась Таня.
          - А чем плохо?
          Саша поставил диск и из динамиков рванул голос Лолиты:
          - «Да, я знаю – беда не приходит одна,
             А как тень ходит след во след.
             Только если слова – это просто вода,
             То глаза – все равно ответ.
             Время тянется или я спешу,
             Но когда-нибудь я решусь!..»
          - Обожаю ее! – закричала Яна,- Ну, не смущайся! Давай танцевать!
          На каменистой дороге они танцевали. Таню охватило чувство, подобное тому, что она испытывала в баре в Берлине, показывая скуповатым и чопорным немцам – как надо веселиться от души. Это было прекрасное, пьянящее ощущение полной свободы.
          - Ура! Все будет хорошо! – закричала она.
          - Конечно! – подхватила Яна и только Саша, глядя на них, рассмеялся.
          Звезды гасли в светлеющем небе. Когда его цвет стал совсем бледным, поднялся ветер.
          Разгорался новый день. Предрассветный ветер качал стебли полыни на обочине и трое друзей танцевали на пустынной дороге:
          - «Пошлю его на небо за звездочкой!
             Конечно, все уже может кончиться,
             Еще один мучительный день пройдет,
             И захочется, жить захочется…»
          Жить действительно хотелось. Наступал новый год жизни, несущий новые сюрпризы, радости и огорчения, находки и потери, явь и сны.




















17. Лето 1990 г.
                «Да! Нет! Ты все узнаешь из газет.
                Нет! Да! Из газет ты не узнаешь никогда,
                Что со мною нет проводника.
                До нирваны ровно полглотка…»

                Саша Васильев, «Сплин», «Далеко домой».


          Поднимаешь голову и со дна двора-колодца видишь выцветший лоскут неба. Струйка пота стекает между лопатками. Далеко ли еще? Коленчатые стебли пырея из трещины в асфальте, пыльная листва акаций возле подъезда. Удар в спину. Подворотня – место предательств. Сподличавший ветер бежит, пригибаясь и пряча лицо. В его следах  пляшут окурки, обрывки газет и сухие листья, уже появившиеся в этот немилосердно жаркий август.
          До боли в глаза четкая граница света и тени. Дома расступаются, открыв пустырь. Кусты донника высятся как остовы погибших кораблей на дне высохшего моря. За пустырем – дорога. Мчатся машины. Ветер засыпает глаза песком. Далеко ли еще?
          Топ недолго голосовал на шоссе. Дальнобойщик, едущий на юг взял его в кабину, оклеенную красотками, вырезанными из упаковок женских колготок. Длинноногое девушки томно смотрели на него, соблазняя, уводя от принятого решения в сладостные лабиринты своих тел.
          Водитель попался словоохотливый, истосковавшийся в одиночестве по собеседнику. С наивным интересом расспрашивал об особенностях русской  тусовки. Топ нехотя отвечал, пока не разболелась голова, после чего он сделал вид, что уснул, а потом и действительно, незаметно для себя, уснул. Ему снилась пыль дороги и горы. По обочине росли лебеда и полынь. Проснулся – из темноты фары выхватывали кусок серой ленты шоссе. Так он и ехал, сквозь темноту и дремоту видя все одно и то же.
          Он сменил пять машин, пока не добрался до нужного места – ничем не примечательного поселка. Вокруг уже были горы. Мягкие линии их склонов ограничивали горизонт, поросшие травой и необыкновенными цветами – это уже была зона альпийских лугов и даже обыкновенная ветреница здесь цвела цветами величиной в пол ладони.
          В маленьком магазинчике купил все, что можно было здесь найти необходимого и пошел пешком по проселочной дороге, потом по тропинке, потом – просто через луга, где из-под ног вспархивали кобылки, планируя на жестких, прямых крыльях.
          Ночью развел костер и спал, завернувшись в спальный мешок. Над ним распахнулось необыкновенное небо, сплошь покрытое звездами с извивающейся рекой Млечного Пути от края до края. Ни в одном из своих странствий он не видел такого. Подумал, что только богатая восточная фантазия могла различить в этом сплошном сиянии фигуры зверей и героев.
          Утро выдалось неожиданно холодным. Трава была седой от росы и костер затух. Чтобы согреться, пришлось собраться и идти, не дожидаясь восхода солнца. Деревья алычи, усыпанные кислыми плодами, кусты терновника и чертополох в человеческий рост попадались ему весь день и только к вечеру он дошел до границы леса.
          Через лес шла дорога. По непросыхающей луже скользнул уж серой лентой. Стволы деревьев по сторонам высились из сплошного моря папоротников. Было влажно, душно. Дорогу пересекали цепочки кабаньих следов.
          Еды с собой не было – как того требовал ритуал, он только изредка пил воду из фляжки, стараясь, чтобы число глотков было кратно трем, по старой привычке.
          Через день он вышел к ручью, дно которого было желтым от выстилавших его лимонитов. Взял себе камень с концентрическими кольцами разных оттенков охры. Этот желтый тоннель напоминал песчаную дорогу в неизвестность. Это был знак, что он не сбился с пути. Все было так, как и рассказывал Рейн. Голода он не ощущал. Вода в ручье была прохладной и необыкновенно вкусной.
          Воздух был свеж – влажный лес кончился, опять начинались луга. Травы звенели под ветром и солнце уже не жгло как в низине. Каменистая тропинка прихотливо изгибалась по склонам, приведя его в ущелье. Он шел и шел один – словно единственный человек на пустынной и прекрасной земле. По ущелью текла речка, холодна как лед, постепенно сужаясь. Среди травы высились стебли девясила в человеческий рост, неся на верхушке несколько маленьких солнцеподобных цветков. К вечеру стены ущелья расступились, открывая равнину, по которой бежал теперь лишь ручей среди высокой травы, а на другом ее конце высились снова горы, поросшие невысокими березами, поднимаясь вверх и обрываясь скалами.
          Он переночевал у расселины, откуда вытекал родник, дававший начало реке и наутро начал трудный подъем.
          Пот заливал глаза, но он упорно карабкался по крутому склону, пока не поднялся на плоскую вершину, с другого конца обрывавшуюся гладкой скалой. Долго сидел, не в силах отдышаться. Потом сообразил, что не из чего будет разжечь костер. Пришлось немного спуститься туда, где росли кривые березы между огромных серых валунов и набрать валежника.
          Когда небольшой костер разгорелся, достал из рюкзака завязанный кисет, подаренный Рейном и заботливо завернутые в фольгу орлиные перья.
          Древнейший культ, существовавший, быть может, еще в Атлантиде, перевезенный через Западное море в блаженную страну гор и кактусов, белоголовых орлов и необъятных просторов, оставшийся в памяти потомков только почитанием птичьих перьев, из которых делались головные уборы вождей. Был ли он выдуман в ХХ веке, или действительно пришел из глубины веков – это предстояло сейчас узнать ему.
          Кожаным ремешком, стягивавшем кисет, он обвязал голову, содержимое полотняного мешочка высыпал в огонь. Желтоватый дым поднялся над костром. Закрыв глаза, он вдохнул его полной грудью так, что земля завертелась под ногами, и он упал, потеряв сознание.
          Очнувшись, он не знал, сколько времени пролежал на вершине горы, но костер еще горел и желтоватый дым расстилался над землей. В ушах звенело и все плыло перед глазами, но сквозь пелену дурноты он услышал далекую музыку. Это была странная мелодия, пульсирующая вместе с биением его сердца, торжественная и грозная. Встав на ноги, он запел, повторяя голосом эти переливы звуков, орлиные перья просунул под ремешок и два взяв в руки, закружился в странном и прекрасном танце.
          Время перестало существовать и солнце остановилось в небе в его вселенной. В этой вселенной жили люди, подобные богам, которым подвластны были стихии мира, которые могли летать как птицы. В этой вселенной не было смерти, голода и болезней. В этой вселенной все время шла война – величественная и благородная. Битва за умы и души, поединок между добром и злом. Главный бой каждый переживал на просторах своей души и победитель покорял пространство и время.
          Топ разбежался и прыгнул в новое измерение, начинавшееся сразу за краем скалы.



24 июня 2005 г. – 29 июля 2006 г.