Таня Тавогрий
ПИВО "ГИННЕСС"
"Все, что я знаю об Ирландии,
мама,
Это Джеймсон, Гиннесс и
"Канемара".
Саша Васильев "Сплин", "Урок географии".
В конце сентября Вера зашла в супермаркет после работы. Магазин был новый, из-за своего участия в огромной сети магазинов обезличенный, как и все в век глобализации, неряшливый, с загроможденными проходами, так что приходилось протискиваться среди коробок, наполненных йогуртами, крупой и консервированной кукурузой. Самой счастливой задумкой основателей было то, что входили вы сразу в винный отдел, который, к тому же, еще и начинался прямо с водки. Очень прибыльная планировка, учитывая специфику российского характера и нежную любовь к национальному напитку среди массового покупателя, на чей невзыскательный и неизбалованный сервисом вкус он и был рассчитан. Вера его ненавидела всей душой, но другого магазина по дороге домой не было.
Пройдя мимо бутылок с прозрачной жидкостью, отличавшихся друг от друга только палитрой названий – от простонародной "Березовой на бруньках" и "Кедрача" до поэтичной "Звезды Улугбека", политкорректной "Путинки" и совсем уж пошлого "Русского размера", Вера миновала полки с вином и собиралась уже пройти мимо пива, как внимание ее привлекло что-то новое. На полках стоял табунчик бутылок с черно-желтыми этикетками. На ценнике значилось: "Гиннесс" – пиво темное",- и стояла цена: 39.60. "Ого!",- подумала Вера: "Однако!". Это было самое дорогое пиво в супермаркете.
Пиво было черное, что уже было необычно для убогого супермаркета российской провинции. На этикетке поблескивало сусальным золотом изображение арфы. Очень стилизованное, так что Вера даже не поняла вначале – это арфа или рыцарский шлем с опущенным забралом. Под арфой было написано "Guinness", а внизу – витиеватая подпись красными чернилами с петельками и закорючками. Вера стояла и глазела на эти бутылки, сама не понимая, почему она остановилась, как откуда-то с окраины сознания выплыло: "Это же пиво "Гиннесс" из Ирландии – то самое!" Черное пиво из ирландских пабов, которое пьют рыжебородые жилистые мужики с отвратительно бунтарским характером, воспитанным и взлелеянным на абсолютно демократической почве зеленого острова, и селекционированным в борьбе против монархической Великобритании, длившейся почти восемь веков. На фоне такой стойкости наше татаро-монгольское иго казалось бледным мимолетным эпизодиком мировой истории.
Вера взяла с полки две бутылки, положила в проволочную корзинку, потом подумала и положила еще одну – чтобы наверняка насладиться Ирландией.
Теперь денег хватило только на булку хлеба, литр молока и пакет вермишели.
На кассе сидела молодая девчонка с русыми волосами, стянутыми в жидкий хвостик, она равнодушно взирала на покупателей бесцветно-серыми глазами и жевала жвачку. Веру всегда удивляло, почему у всех, жующих жвачку, такое одинаковое отстраненно-высокомерное выражение лица. Она и сама иной раз прибегала к этому нехитрому приему, когда настроение падало ниже нулевой отметки – стоило положить в рот беленькую подушечку, и окружающие начинали посматривать на нее не со злорадным сочувствием-сожалением, а с испуганным удивлением – она знала почему. Любого смутит выражение отстраненной равнодушной решимости дать в глаз первому встречному на лице сорокалетней женщины.
Кассира ничуть не удивил набор продуктов в Вериной корзине, она выбила чек, взяла сдачу и сунула ей в руки полиэтиленовый пакет. Вера загрузила пакет продуктами и пошла домой.
Двери ей открыл Сережка, и сразу побежал в комнату – уменьшать звук телевизора, изрыгавшего какую-то ужасную музыку, напоминавшую Вере больше всего дуэт отбойного молотка и бормашины.
- Выключи вообще! – крикнула она ему вслед, впрочем без особой надежды.
- Подожди, мам! Трек кончится!
По опыту Вера знала, что трек может длиться минут пятнадцать, и нервы не выдержат ждать конца этой однообразной пытки для ушей.
- Смотри, что я принесла,- решила она отвлечь сына от музыки. Сережка опять возник в прихожей с радостным удивлением в распахнутых голубых глазах. Ну откуда в этом смешливом, подвижном, рыжем мальчике такая тяга к этой ужасной музыке – в который раз удивилась Вера, но ничего не сказала и вытащила из пакета темную бутылку.
- Это что – пиво? Темное? Лучше бы светлое…
- Знаток! – хмыкнула Вера,- Это не просто пиво, это – "Гиннесс" – ирландское черное.
- "Гиннесс"? Это что – в честь создателя книги рекордов?
- Не думаю,- неуверенно ответила Вера,- Скорее всего однофамильцы. Здесь на этикетке год стоит,- она, чуть сощурясь, поднесла бутылку к глазам,- 1759! Ого! Это точно не имеет отношения к книге рекордов. Так что, Сережка, у нас сегодня праздник, хотя тебе я купила молока, - на лице сына отразилось обиженное разочарование, - Ну ладно, мы сварим молочную вермишель на завтрак, а сейчас – тащи стаканы. Так и быть, один стаканчик будет твой. Попробуй пиво для настоящих мужчин,- Вера грустно усмехнулась.
"Настоящих мужчин" – эта затертая до дыр, опошленная формула вдруг вызвала у Веры раздражение. Каких, к черту, настоящих мужчин! Из всей прожитой жизни Вера сделала два вывода: либо настоящих мужчин не существует и никогда не существовало, либо она что-то недопонимает в мужчинах. В пользу первого был личный опыт Веры – брак, окончившийся разводом и безобразной дележкой квартиры. Иск к бывшей жене о разделе имущества был откуда угодно, но только не из страны настоящих мужчин.
В пользу первой версии говорили и шедевры классической литературы, и народные сказки. Ну кого, действительно, считать настоящим мужчиной? Евгения Онегина? Печорина? Чичикова? Обломова, наконец? Народное творчество тоже было безжалостно к сильному полу. Если в первой половине сказки и появлялся красивый, уверенный в себе, богатый и обольстительный герой, то во второй он обязательно превращался в Синюю Бороду, людоеда или злого волшебника. Принц на белом коне, одним поцелуем возвращающий к жизни заколдованных принцесс, возникал либо на последней странице сказки, не успев раскрыть своего характера во всей неприглядной полноте, либо у него был сюрприз в виде злобной матери – как в сказке про спящую красавицу в ее полном, неусеченном варианте. А герои русских сказок! Все эти третьи сыновья в царских и крестьянских семьях были либо дурачками, либо своим нетерпением и алчностью приводили сюжет к катастрофе, после чего уж совершали чудесные по героизму и благородству поступки для спасения бедных Василис и Ален.
В пользу второго вывода Вера могла бы привести примеры удачных браков подруг, но их не было. Если семья не разваливалась в первые годы, и люди сосуществовали в ней дальше, то рецепт этого сосуществования был в каждой семье свой. Кто-то жил с мужем в параллельных мирах – очень удобный и, надо сказать, безболезненный способ сохранения семьи. Кто-то регулярно закатывал мужу скандалы – самый простой и действенный способ донести до него свои проблемы. Ну а некоторые ждали по ночам возвращения пьяного до невменяемости мужчины и убеждали себя, что это вполне нормально и вполне "как у всех".
Вера отмахнулась от навязчивых мыслей. В конце концов она вовремя соскочила, с этого поезда, поняв, что идет он не туда и теперь вольна была в полной мере насладиться одиночеством. Впрочем, так когда-то поступила и ее мама, и даже, в свое время, бабушка, так что брать пример было с кого. Мать с отцом развелись очень давно – Вере тогда было семь лет, и отец на долгое время исчез из ее жизни. Он уехал, женился, потом развелся и женился еще раз… Вера совсем не помнила его в детстве – до семилетнего возраста в воспоминаниях простиралось белое пятно – там не было ничего. Эту странную особенность своей памяти Вера не могла объяснить, хотя она знала, что у нормальных людей есть воспоминания из дошкольного возраста. Более того, она развелась с мужем, когда ее сыну было семь лет, и недавно наткнулась на такое же белое пятно в памяти Сережки. Воспоминания о том периоде детства, когда семья была полной, у него начисто отсутствовали. Вере не приходило в голову спросить о сохранности детских воспоминаний у своей матери – наверное она догадывалась, что у нее тоже будет не совсем полная картина мира. Просто Вера решила, что это какая-то врожденная фамильная особенность – ну не запоминают они раннее детство, и все.
Сережка поставил на стол стаканы, открыл бутылку пива и налил темную жидкость, давшую обильную пену нежно-шоколадного цвета.
- Какое красивое! – не удержался сын.
- Конечно красивое – это же "Гиннесс",- уже тоном знатока поддержала его Вера.
Ирландия… Загадочный и одновременно открытый зеленый остров, где даже в лугах растет только четырехлистный клевер, исполняющий желания. Ирландия – юношеское увлечение эпосами о Кухулине. Слова О' Генри: "Что неотделимо друг от друга? Ирландцы и беспорядки…". Дублин, в описании Джойса, превращающийся в целый мир, где может заблудиться Улисс – Леопольд Блюм. Свифт, так по-человечески разрывающийся в любви между двумя женщинами, и так странно описавший путешествия Гулливера, что до сих пор самые отчаянные почитатели его таланта, считают его то ли пришельцем с другой планеты, то ли путешественником во времени, случайно застрявшем в XVIII веке – ну кто еще может описывать процесс добывания солнечного света из огурцов!
Все это пронеслось в голове у Веры в одно мгновение. Она поднесла стакан к губам и отхлебнула. Пиво имело вкус кваса, куда вместо обыкновенного сахара по ошибке добавили жженный, который, причем, местами не только карамелизовался, но и подгорел, а потом долили спирта для крепости. "Нет, что-то не так",- подумала Вера, и добавила: "И, видимо, со мной". Она отпила еще раз. Кислый и отчетливо квасной вкус с примесью горечи от пережженного сахара только усилился. Вера с надеждой посмотрела на Сережку. Тот – растерянно – на нее:
- Какое-то странное пиво… - неуверенно сказал он.
Это невозможно было признать. Легендарное пиво из Ирландии! Усилием воли Вера заставила почувствовать себя дегустатором, пробующим что-то необычное. Оно не могло быть плохим, оно должно было быть прекрасным! Вера медленно допила стакан до конца, смакуя вкус и стараясь вникнуть в его мельчайшие оттенки, и сказала:
- Ты просто не привык. Мне очень нравится.
Она налила себе еще стакан, быстро его выпила, быстро открыла вторую бутылку и налила еще. Сергей смотрел на все ее манипуляции с насмешливым ужасом. Вера повертела в руках пустую бутылку и нашла набранное мелким-мелким шрифтом: "Изготовлено ООО "Пивоварня Хейнекен". Россия, Санкт-Петербург, ул. Тельмана, д. 24". Ну конечно! Что хорошего можно ожидать от улицы Тельмана! Вера быстро отсекла себя от ненужных ассоциаций – не хватало еще на нетрезвую голову поразмышлять о теории перманентной революции!
- Сереж, если ты допил свое пиво, оставь меня в покое. Уроки все сделал? Включи мне телевизор и иди.
Сережка вздохнул и ушел в соседнюю комнату. Вера рассеянно уставилась в экран. И что же делать? В мире существует идеальное пиво "Гиннесс"? Или то, что мы пьем сейчас и есть истинное пиво "Гиннесс", со своим истинным вкусом?
Она опять пригубила пиво. Ничего, можно себя убедить, что это – то, что нужно. И засмеялась от внезапно пришедшей мысли: это она о пиве думает? Сколько раз она убеждала себя, что это – то что нужно! И это касалось друзей, подруг, выбранной для нее мамой специальности, которую она тихо ненавидела, сидя за компьютером и сводя баланс. Это касалось неудачно купленного телевизора, бывшего мужа, с которым после первой же ссоры, собственно, все уже было ясно, и, пожалуй, всех мужчин в ее жизни, начиная с Сережки Тимофеева, в которого она влюбилась в четвертом классе только потому, что его посадили с ней за одну парту.
Вера чертыхнулась и медленно выпила весь стакан до донышка.
Нет, все это было не то. Все это была какая-то ерунда, к которой она, на самом деле, даже не должна была иметь никакого отношения. Включая подружек, образование, специальность и свою нынешнюю работу.
На самом деле она писала стихи. Стихи и рассказы. Мама была против писательства – это, по ее мнению, не могло принести денег, против факультета журналистики – туда невозможно было поступить без связей, и против филологического, потому что с таким образованием можно было работать только учителем литературы, а это непрестижно и неприбыльно. Но Вера подозревала, что все эти доводы на самом деле далеки от ее истинных побуждений, а, скорее всего, причиной было то, что ее отец был филологом.
Он был филологом, литературоведом, и ведущим специалистом в России по Николаю Гумилеву. Поэтому Вера пошла на экономический. Нынешняя ее зарплата, может, и отличалась от заработка школьной учительницы – на пару сотен, не более. Занимаясь не своим делом успеха не добиться.
Горькие мысли оказались хуже вкуса пива, и Вера опять наполнила стакан.
Почему отец не хочет ей помочь? Он живет в Москве, преподает в Лингвистическом институте, наверное, неплохо зарабатывает, потому что является членом массы каких-то комитетов, комиссий и фондов, постоянно работает с издательствами, как консультант, составляя примечания, вступительные статьи к каждому новому переизданию Гумилева, часто печатается в разных узкоспециальных журналах.
Одно время он присылал Вере каждую свои публикацию. Она пробовала читать, но язык у него был тяжелый, академический, и еще у него была совершенно невыносимая манера снабжать свой текст таким количеством ссылок, пояснений, добавлений, каждое из которых было заключено в скобки, кавычки, снабжено тире, гроздьями дат, перемежающихся точками и дефисами, о которые спотыкалась Вера, после пары строчек подобного чтения откладывая журнал в сторону навсегда. Каждый раз при этом чувствуя укол совести, потому что ей казалось – может это она чего-то недопонимает, и так и надо писать статьи о Николае Гумилеве, может это – строгий научный стиль, который могут оценить лишь специалисты.
Вера писала просто и легко, и описывала она не нюансы биографии великого поэта, где было еще довольно много белых пятен, и прояснение каждого из них требовало подтверждения архивных материалов, воспоминаний современников и документов из закрытого хранилища НКВД. Нет, она описывала простые истории, происходящие с ее подругами, с ней самой. Подружки читали, хвалили, смеялись и грустили вместе с ее героинями. Но что делать дальше – она не знала.
- Верка, у тебя же отец – писатель, он что – не может тебе помочь? – подначивали ее девчонки.
Ну как она могла обратиться к нему с просьбой, когда он, поднимая трубку и слыша ее голос, в телефоне, вместо приветствия сразу говорил:
- Ой, лапулечка, денег нет ни копейки. Как твои дела?
Что оставалось говорить после этого? И она начинала мямлить отцу что-нибудь о Сережке, его успехах в школе, и о том, что все хорошо, замечательно, а денег она и не собиралась просить, после чего папа вздыхал – он был довольно полным, грузным к своим 60-ти, и вздыхал глубоко и тяжко, как это делают все толстяки:
- Да, дорогая, деньги зарабатываем с таким трудом, каждую копейку!
Эта игра тянулась уже много лет, Вера понимала, что он просто боится, понимая, что растить сына в одиночку ей трудно, а помочь ей деньгами ему почему-то было невозможно – или очередная жена не позволяла проявлять заботу о взрослой дочери, или самому было жалко денег, заработанных "с таким трудом", поэтому он пресекал любые возможные просьбы с ее стороны сразу одной фразой. И как после этого можно было просить его помочь ей с публикацией рассказов? Это-то было явно сложнее, чем выслать пару тысяч. И как она, которая не имела права даже на пару тысяч, могла вдруг замахнуться на такое – признать себя писателем, более того – печатающимся писателем, и попросить его помощи в осуществлении своей мечты.
Вера прихлебывала горько-сладкое пиво, ей хотелось плакать от выпитого, или от прожитого. Все эти мысли приводили к одному – она хлопала ладонью по столику и выдыхала злым шепотом:
- Я его ненавижу!
Эти слова она повторяла, на самом деле с семилетнего возраста, когда отец с матерью развелись, и мама попыталась поговорить с дочерью о том, что хотя отец и ушел из семьи, но он все равно остается ей папой, Вера помнит мамины глаза в этот момент – в них была горечь, злость, смущение, неутоленная ненависть, невыплаканная обида, и что-то еще – какой-то заговорщический огонек. Ей явно не хотелось на самом деле, чтобы дочка действительно продолжала считать его отцом. То, что Вера видела в ее глазах - были такие сильные чувства, что даже семилетняя девочка не могла не понять их не взирая на все произнесенные вслух слова. И это пожелание надо было выполнить, иначе семилетняя девочка могла стать предательницей – об этом и говорил огонек заговорщицы, а кто же захочет быть предательницей родной мамы, и какая же мама может любить предательницу. У взрослых своя логика, у детей – своя. И Вера тогда сказала так же твердо, как сейчас: «Я его ненавижу!»,- мама покачала головой: «Он – твой отец!», - но глаза смотрели уже с восторгом от понимания, от того, что месть удалась.
Надо сказать, что за всю последующую жизнь папа особо не пытался восстановить ее любовь. Было такое ощущение, что ему все равно, как она к нему относится – лишь бы не просила ни о чем.
Вера рассеянно пила маленькими глотками темную жидкость, уже почти не чувствуя вкуса, иногда поднимая руку с пультом, прицеливаясь в экран телевизора – как-то это было уже непросто сделать - и переключая канал. В какой-то момент она щелкнула кнопку "6", включился канал "Культура", и на экране возникло доброе, умное лицо Ерофеева – ведущего передачи "Апокриф", которую Вера очень любила. Ей захотелось отвлечься от тягостных мыслей и сосредоточиться на происходящем на экране, но она никак не могла вникнуть – какую тему сегодня предстояло обсудить участникам. Тут камера отъехала, и на почетном месте приглашенного гостя она увидела Юрия Шевчука, которого обожала со студенческих времен, тем более, что ее молодость пришлась на 90-е, когда Шевчук находился на пике популярности, и увидеть каждый раз на экране его лицо с грустной улыбкой, и глаза, в которых вечно горел озорной огонек, словно он готов был в любой момент закричать, или подпрыгнуть, или пройтись на руках, было для нее лучшим подарком от скупой на праздники жизни. И теперь Вера просто задохнулась от счастья, но камера отъехала еще, показывая ряд приглашенных за полукруглым столом, и третьим с краю Вера с изумлением узнала отца.
Она давно не видела его, и сейчас была неприятно шокирована его располневшей фигурой – она, конечно слышала, что экран увеличивает, но не настолько же, его мешками под глазами, залысинами и каким-то напряженным выражением глаз, словно он был испуган, но изо всех сил старался скрыть это.
Пока Вера изумлялась, передача шла своим чередом, и она, наконец начала вслушиваться – о чем говорят в студии. После выпитого это было сложно. Кажется, темой обсуждения было такое полузабытое со школьных времен понятие, как "герой нашего времени". Она даже хмыкнула – как планы Ерофеева совпали с ее сегодняшними мыслями.
Выступал Шевчук, говоря простые и понятные всем вещи:
- Кого сейчас можно назвать "Героем нашего времени"? Да у меня все песни – о героях нашего времени,- они с Ерофеевым добродушно засмеялись,- Нет, это на самом деле не поза, и не похвала самому себе, меня привлекают люди, проявляющие героизм когда угодно – в экстремальных ситуациях, в повседневной жизни.
Все конечно помнили его выступления в Чечне во время войны и в Белграде, когда город бомбили американцы, так что ясно было, что Шевчук разбирается в героях не понаслышке.
Выступали эксперты, высказывая исторические, лингвистические и политические аспекты обсуждаемого понятия. Потому что явно тон, заданный Шевчуком, не имел ничего общего с Печориным, например, чей образ и внес в нашу жизнь термин "героя своего времени".
Вера допила пиво и налила снова. Она поминутно теряла нить обсуждения, ей очень хотелось, чтобы очередь дошла до ее отца, но ему все не давали слова.
Вот сейчас, сейчас. Он скажет все, что знает, что думает, и это будет так талантливо, так умно, тонко, что все изумятся, и она завтра будет всем рассказывать, о том, как видела отца по телевизору.
- Вам слово, Леонид Александрович,- обратился Ерофеев к нему,- У нас в гостях преподаватель…
Вера рассеянно слушала, как ведущий перечисляет все его многочисленные звания и должности. Это было странно, у Веры мелькнуло смутное чувство, что все эти эпитеты – как крепостная стена, за которую легко спрятаться, за которую очень хочется прятаться.
- Ну, что можно сказать по данному вопросу,- начал папа, и Вере вдруг вспомнились строчки, испещренные кавычками и скобками,- Здесь уже много говорилось обо всех аспектах данного вопроса. Несомненно, что понятие "Герой нашего времени" неизбежно надо рассматривать, конечно, в аспекте литературоведческой позиции, иначе и быть не может, ведь само понятие "герой нашего времени" – это название книги Лермонтова.
Вера просто кожей ощутила, как упала температура в студии, все как-то заскучали, в зале среди зрителей кто-то отчетливо прокашлялся. Ерофеев попытался спасти положение:
- Вот вы, Леонид Александрович, специалист по Гумилеву. А как в его творчестве можно рассматривать тему сегодняшнего обсуждения?
- Гумилев много пишет о героях – они у него путешественники, воины, открыватели новых земель. Но раз уж мы вынесли сегодня в заглавие нашей темы именно такую формулировку: "Герой нашего времени", то нам не избавиться от всех тех смыслов, которые несет эта фраза в нашей, российской литературе. В свете этого хотелось бы сказать…
Вера выпила стакан пива махом. Так быстро, что к горлу подступила болезненная отрыжка, какая бывает всегда, когда сделаешь слишком большой глоток газированного напитка. "Боже мой, да он же ничего из себя не представляет!" – изумилась она: "Он же двух умных слова сказать не может! Все просто зевают. А я-то, дурочка, еще надеялась на него. Да чем он мне может помочь?". Это было так просто, так очевидно, и так обидно, что на глаза навернулись слезы. Папа – видный литературовед, преподаватель, автор статей, член множества комиссий и комитетов, оказался просто нелепым, скучным до смешного, балаболом. И не вина Веры, что она не могла прочитать его статей, а его статьи действительно были набором цитат и ссылок.
Разочарование было так глубоко, что если бы не пиво, смягчавшее все негативнее эмоции, Вера бы его не выдержала.
Но на фоне всех этих чувств, сквозь туман стоящих в глазах непролитых слез, Вере вдруг почудилось какое-то желтое сияние. Желтое пятно, смутное, туманное, но яркое как маленькое солнце, проступило в ее памяти. Она напряглась, пытаясь понять – что это такое, и вдруг провалилась в воспоминания такие далекие, где она была совсем маленькой девочкой, сидящей на руках у отца. Он смеялся, он был молодой и красивый необыкновенно, а желтое пятно, сияющее как маленькое солнце и закрывающее собой полмира, было одуванчиком, который он держал в руках.
Радость, которую испытывала маленькая девочка, отозвалась болью в сердце сорокалетней женщины, и Вера вдруг заплакала. Слезы потекли по щекам. Она смотрела в телевизор, где на экране уже улыбался Юрий Шевчук с сумасшедшинкой в глазах, но она ничего этого не видела, она плакала навзрыд, а воспоминания несли ее, как потерявшие управление санки – с ледяной горки. Папа – заботливый, любящий, радостный и веселый. Папа – как вечный праздник. Срывающий для маленькой дочери желтый одуванчик, качающий ее на колене, сидящий рядом в театре на детском спектакле, где по сцене бегает смешная и совсем не страшная Баба-Яга.
Но воспоминания, где было так много радости и любви, воспоминания из до-семилетнего возраста, которые она считала стертыми бесследно, были не только радужными. Вспоминалось сразу все, весь этот кусок жизни разом рухнул на Веру, и она вспоминала папу – лежащего в постели и громко стонущего. Это так пугало маленькую девочку, а мама выталкивала ее за дверь, говоря:
- Не мешай, папа заболел, у него болит живот.
Сейчас, пережив много чего в своей жизни, Вера прекрасно понимала, что нет таких болезней, ну может быть кроме чумы и холеры, от которых взрослый мужчина мог бы так стонать во весь голос, пугая близких. Вспомнился папа, плачущий, с безобразно распухшими губами, который бормочет:
- Я просто не знаю, что мне делать... – и это тоже было далеко не из страны настоящих мужчин, которая, впрочем, наверняка не существовала в действительности.
Вера поняла, что только что она сделала два открытия: во-первых она очень любила папу и он очень любил ее, во-вторых папа никогда не был умным, сильным, понимающим мужчиной, на которого можно было бы положиться в жизни. Тот папа остался в мифологии, как и страна настоящих мужчин. И еще она поняла одно – она очень любит его до сих пор даже таким – нелепым, слабым и далеко не всемогущим. Такова уж природа настоящих мужчин – они все имеют оборотную сторону, где они слабы, беспомощны и нелепы. Ничего не поделаешь – даже народные сказки говорят именно об этом – Иван-царевич не был бы сильным, смелым, героическим спасителем Василисы, если бы не был одновременно и слабым, нетерпеливым, недалеким глупцом, швыряющим лягушачью кожу в печь.
Она поболтала в бутылке остатки пива. Ничего уже не хотелось, и Вера встала из кресла, разобрала постель.
В ванной она долго плескала в лицо прохладной водой, потом посмотрела на свое отражение в зеркале и сказала, покачав головой:
- Ну я и напилась…
Лежа в постели, Вера чувствовала, как кровать под ней тихонько поворачивается вправо – влево, вправо – влево, вправо – влево, словно подвешенная в пустоте на тоненьком канате. А Вера упрямо повторяла про себя: "Я все сделаю сама, никто мне не поможет, нет ничего глупее ждать помощи от папы в 40 лет! Я все могу сделать сама!"
- Мама! Мам! Да проснись же ты, мама, тебе звонят! – Сережка тряс ее за плечо, держа в руках трубку телефона.
- А? Что? Кто звонит?- пробуждение было таким внезапным, что Вера никак не могла понять – сейчас утро или вечер, и вообще где она находится и чего от нее хочет ее сын.
- Мама! – Сергей сделал совсем уж страшные глаза,- проснись, тебе из редакции звонят!
- Из редакции?! – Вера схватила трубку и осипшим голосом сказала,- Але! Я слушаю.
- Вера Леонидовна? – осведомился очень деловитый женский голос,- Это звонят из редакции журнала "Истории в истории". Вы присылали нам три своих рассказа. Мы напечатаем все три в разных номерах журнала, они нам подошли, нужно только внести некоторые коррективы Вы можете подъехать в редакцию?
В 2005 году рекламный ролик пива "Гиннесс" получил первый приз на фестивале рекламы в Каннах "Каннские львы". Он изображал трех молодых людей, заходящих в паб, заказывающих себе по кружке пива, но после первого глотка лента начинала крутиться в обратном направлении, они, пятясь выходили из паба, эволюция начинала отматываться обратно, из людей они превращались в неандертальцев, потом – в обезьян, в какое-то крысоподобное млекопитающее, вокруг бегали динозавры, летали птеродактили, горы опускались и поднимались, дно морей становилось сушей, вздымались леса древовидных папоротников, пока наша троица не превращалась в маленьких кистеперых пучеглазых рыбок, лежащих в девонской луже у корней гигантских плаунов или хвощей и голос за кадром произносил:
- Нужно долго идти, чтобы найти совершенство.
И это правда. Нужно обратиться к истокам, узнать истину, чтобы пройти дорогу, приводящую тебя к цели. Конечно, рекламщики слукавили, как всегда, не может же быть кружка пива даже очень хорошего и очень знаменитого – настоящей целью жизни.
Все описываемы здесь события имели место в действительности осенью 2006 года.
Сентябрь 2007г. – 7 июня 2008 г. Кисловодск.