Таня Тавогрий
ИСКУССТВО СНОВИДЕНИЙ
На столе – зеленая чашка в белый горошек, в чашке – желто – бурое горькое питье. Кто-то входит в комнату, кто-то выходит. Между делом, мельком – вопрос:
- Что ты пьешь?
- Мак.
На весь вечер – состояние болезненного веселья, граничащее с истерикой, потом – сон. Сон без снов. Утро с головной болью, и весь день – как в тумане. Все это напоминает мир Маркеса – попытки Урсулы излечить всех от эпидемии бессонницы, когда никто не уснул, но все грезили наяву.
Не помогающий крепкий поздний чай. Разговоры о вещах, не стоящих того, чтобы ради них пили отвар мака. Бесконечная усталость, и – спать. Желтый свет лампы, мягкий плед, головная боль… Завтра ровно в восемь ноль-ноль… начнется… начнется… игра…
"Не бойся. Войди в поток. Ложись, раскинув руки, на воду и позволь течению нести тебя. Ты увидишь новые берега и прекраснейшие острова. Не бойся водорослей и рыб, тенями проплывающих по дну. Ты станешь частью этой реки. Ты станешь рекой…"
Просто – лес. Высокие тонкие стволы, увенчанные, наверное, густой кроной. Влажно и тепло. Летний вечер. Дорога – желоб красной глины. Игра. Я должна идти по дороге и прятаться от идущих навстречу охотников. Какая-то сексуальная окрашенность всего происходящего: непонятно – что за роль - охотника, и что за роль – жертвы. Я иду по влажной красной глине к дому у поворота. Как-то избежав очередного охотника, выхожу из-за серой деревянной стены к группе то ли уже закончивших игру, то ли в ней и не участвовавших, и сразу узнаю Певца из Фарфоровой Башни.
Сгущаются сумерки и влага становится прохладой, опускается усталость.
- Здесь нужно либо принимать участие в игре, либо стать красной глиной.
Он смотрит с интересом:
- Ты устала от красной глины?
- Нет, я устала не от земли, я устала от цвета.
- Не разделяй, ты устала от холода.
Я чувствую, как коченеют мои босые ноги на влажной земле и ухожу в дом.
Ночь стремительна и холодна как удар ножа.
Никогда не топившийся деревянный дом. Стены, побеленные мелом. Земляной пол вымазан глиной. Темно.
Боже мой, как холодна эта планета! Как бесприютно, как одиноко в этом сером, сумеречном лесу!
Он сидит рядом. В сумерки почти не видно его лица.
- На земле очень холодно. Мы сейчас полетим – коснуться ладонями теплых лунных камней.
Он берет меня за руку и я не ощущаю его руки, так она легка, не тепла, но и не холодна.
- Только не бойся. Думай о том, что ты сможешь. Ты сможешь.
Ночь. Темнота сгущается в лед. Ветер свистит в ушах. Ужас падения, сомкнутые кроны деревьев до состояния моря под нами. Это – полет.
Внезапно горизонт сворачивается как выпущенный из рук свиток и земля сразу превращается в сияющий шар среди черноты космоса. Пустота, и из этой темной бездны выкатывается медово-желтая Луна.
Абсолютное тепло. Тепло как блаженство. Желтый песок нежен как тончайший шелк, лунные камни словно обтянуты атласом.
- Здесь нельзя долго находиться.
Почему? Это другой мир, где не нужно дышать, пить, есть, двигаться, где присутствуют только тепло и пустота. Тепло само по себе, без сравнения с холодом, без воспоминаний о земле.
- Зачем улетать отсюда?
- Слишком много нужно тратить энергии – здесь нет воздуха.
Струи песка между пальцев – как шелковые ленты.
Луна отдаляется, превращаясь в желтую каплю, и вдруг, вздрагивая, начинает раскачиваться из стороны в сторону, превращаясь в каплю янтаря, подвешенную к моему кольцу.
Автобус трясет, янтарь раскачивается. Возле меня освобождается место, я сажусь. В глаза бьет солнце. Ничего себе – зима!
Хотя почему – зима? Осень. Какое сейчас время года? А, впрочем, неважно. Я летала с Бобом на Луну! Автобус едет по проспекту, янтарь раскачивается, солнце бьет в грязные стекла. Тепло, почти как на Луне, нет, скорее как в теплице. Внезапная мысль – наверное такие же сны снятся гусенице… Эволюция личинки… "Человек есть то, что должно преодолеть…"
Но что для гусеницы обращение в куколку? Смерть. И не есть ли мир воздуха, в котором живут бабочки, невидимый и потусторонний для нее?
Моя остановка. Выхожу в пыль и свет улицы – все-таки осень. Узкая улочка, облетевшие деревья, горло схватывают тиски. Воздух – как вода – плотный и неподвижный. Дверь. Самая обыкновенная дверь старого дома, с местами облупившейся зеленой краской. За дверью – комната, какое-то присутственное место с зелеными стенами. На всем – печать запустения. Женщина в синем платье, с подобранными русыми волосами и мягким взглядом, тихо говорит мне:
- Здравствуй,- и я узнаю мать.
- Что ты здесь делаешь?
- Пойдем,- она берет меня за руку и выводит из полутемной комнаты на яркий, солнечный свет.
Белый город. Белые стены домов, светлый булыжник мостовых, выгоревшая черепица крыш, и я – босая, в вылинявшем платье. На окнах домов- черные решетки, по которым вьются розы. Где-то рядом должно быть море – в ветре белая соль, оседающая на всем. Зной и запах водорослей и моря. Горячие булыжники и горячий песок. От жары даже розы потеряли свой запах и все краски поблекли.
Рассохшееся дерево открывающихся дверей, и – после слепящего света – полная тьма, и прохлада, словно входишь в воду. Едва различимые очертания скрипучей лестницы, дальше – комната, крашеные доски пола, следом – еще одна пустая комната, дверь, снова улица. Покрытый белой пылью куст сирени, мужчина, в рубашке, завязанной на груди узлом, проходит, насвистывая. Какая-то легкость происходящего, как в любом приморском городе. И опять – узкие, кривые улицы, повороты, лестницы, проходные дворы с пыльными, увядшими розами. Наконец я выхожу к морю, и оказывается, что весь город стоит на скале. Внизу плещется далекое море с белыми барашками пены, почти бесшумно. Я стою на белой скале под белым от зноя, как выцветший лоскут, небом. На краю. Белый песок, белая соль, засыпающие белый город за спиной. Покой.
Таракан торопливо бежит по стене и выводит меня из состояния оцепенения. Скоро Новый Год.
Сосновые ветки, почему-то пахнущие свежей рыбой, новые календари, где все дни пока только синие и красные, елочные игрушки, мишура, отражающаяся в зеркалах, конфетти из прорвавшейся пачки. Воздух напоен любовью и ожиданием всего не сбывшегося за год, воздух подобен шампанскому и щекочет горло.
Нет снега. До сих пор нет снега. Можно смотреть бесконечно в серое небо над серыми домами, это ничему не поможет. Все сматывается в огромный клубок: отсутствие снега, отсутствие любви, отсутствие сбывшихся желаний.
По ночам в сером небе не видно луны. Меня не любят. Ме-ня-не-лю-бят.
Лето – как самое лучшее, что только может быть. Огромный луг, взбегающий на холмы. Мы идем по цветущим травам. Душица и мята, герань, ромашки, пырей, перепутанные мышиным горошком. Жужжание пчел, воздух со вкусом меда.
Я падаю в траву и надо мной, как лес, встают тугие стебли. Муравей бежит по руке, и огромная стрекоза вдруг садится на грудь, трепеща стеклянными крылышками. Он сидит рядом и это лето бесконечно.
- Хочу, чтобы сейчас пошел снег.
Он смеется.
Стрекоза взлетает и зигзагами уносится прочь.
Стебель, несущий цветок ромашки, вздрагивает и склоняется под тяжестью чего-то белого, заполнившего чашечку цветка. Снег.
Я поднимаюсь и вижу, как белые хлопья ложатся в ладони листьев дягиля. Синь васильков и желтые звездочки козлобородника – все скрывается под снегом.
Я иду по снежной равнине. В моих следах зеленеет трава, но их тут же засыпает. Я иду по белому снегу. Иду одна.
Когда просыпаешься прошлой весной есть опасность все знать наперед.
Весна – время эгоцентризма.
Жизнь, заключенная в прошлогодних корнях, семенах, деревьях, перезимовавших червях, лягушках, свернувшаяся в клубок, разворачивается стремительно, разрывая чешуйки почек, оболочки зерен. Каждый занят собой, собственным пробуждением. Каждый с жадностью набрасывается на влажную, черную землю, талую воду, тепло и свет солнца. Все спешит, все нетерпеливо, все хочет как можно быстрее, как можно громче заявить о себе.
Идешь по залитой светом и лужами улице, прохожие толкаются локтями так же, как деревья отпихивают друг друга ветками.
Первой верба выпускает из почек пушистые комочки. Синие пролески заполняют леса как наводнение, за ними раздвигают землю тугие листья примулы, выбрасывая, как салют, кисть ярко-желтых цветов. Пучки нарциссов и подснежников на рынках, зеленые цветы морозника в банках с марганцовкой. Теплый ветер, пригоняющий серые тучи, первый дождь, отмывающий пыльную хвою елей. Весна.
Ожидание праздника в первую очередь в погоде. Обязательный дождь – за неделю до него, и обязательное же, но с тревогой ожидаемое, солнце – в праздник. Отмытый, желтый, громкий мир.
С наступлением ночи шум постепенно стихает. Внезапный стрекот сверчков заставляет меня выглянуть из-под одеяла. Глаза долго привыкают к темноте, пока не начинают различать колышущиеся полотняные стенки кибитки. Тишина оказывается привычкой к скрипу колес, тяжелому шагу волов по дороге, дыханию спящих.
Я отбрасываю лоскутное одеяло и выглядываю. Мы въезжаем в древний город. Ни одного огонька. Под фантастическим звездным небом – черные силуэты домов. Внезапно повозка останавливается. Кто-то влезает в наш полотняный дом и мы едем дальше. Темнота отступает и я вижу тонкое, темное от ветра и солнца лицо. В глазах – спокойная радость.
- Здравствуй.
Спящие храпят и невнятно бормочут. Разговор долог, как путь до него.
- И ты добр ко всем?
- Чему ты удивляешься? Бог присутствует в каждом.
- но ты скоро погибнешь!
Он улыбается.
- Это все – другое.
- Но почему? Ведь ни Магомет, ни Будда не обрели такого конца.
- Братья мои давно мне не пишут. Как ты можешь судить, говоря, что чья-то боль сильнее?
Он выглядывает из кибитки:
- Ну все, я приехал. Сейчас у меня мало времени – три дня, но потом будет достаточно. Прощай.
Повозка останавливается, он спрыгивает и скрывается с непроглдяно-черном переулке. Улица освещена странным красным светом. Я выглядываю. На перекрестке светофоры, перемигнувшись желтым, зажигают зеленый свет, и волы покорно идут дальше.
- Мне кажется, ты не досыпаешь. У тебя очень усталый вид.
- Это от снов, мама.
Я хожу по дому, где я – уже гость. Громко тикают часы, усиливая тишину. Палец оставляет на полированной дверце шкафа туманный след.
- Я хочу спать.
- Ну вот видишь, я же говорила.
Да нет, ты меня опять не понимаешь, мама.
Щелк – блики света от лампы мягко ложатся на стены. Щелк – исчезают.
- Мама, ты когда-нибудь была не одна?
- Я всегда не одна. Просто сейчас никого нет дома – отец на работе, а твой братец в школе.
Я не о том спрашиваю, мама.
Я сажусь в кресло. В раме шелковых гардин видны горы.
- Мама, мы пойдем в горы?
- Пойдем. У тебя все в порядке в университете?
- Конечно.
У меня не все в порядке в жизни.
- Мама, а помнишь мой первый рассказ про подсолнух?
- Помню. Это самая лучшая твоя вещь.
- Нет.
- Что?
- Мне она не нравится.
- Ты просто ничего не понимаешь.
Подсолнух сияет солнцем. Я отпускаю цветок и стебель распрямляясь, тяжело покачивается.
Желтая дорога поднимается в гору среди кустов шиповника.
Одиноким путникам – удачи.
Я поднимаюсь вверх. Там – за горой уже встало солнце.
Ночь кончается.
Март 1989 г. Харьков.