Ни в другом заморском царстве, а в росcейском государстве, жил давным-давно мужик. Он ни мал и ни велик, и ни беден, ни богат, весь лохмат и бородат .От маковки до пояса широкой бородой зарос, оттого плохо видит, да не всегда и слышит. А что, бывает, когда борода мешает.
Был у мужика собственный дом, всё путём в доме том. Три кола в землю вбиты, да небом покрыты. Живёт в нём мужик, как хочет, главное – дождь не мочит. Худо на свете тому, у кого пусто в дому, хоть и есть четыре полы, а бока голы. А у нашего-то мужика всего полно: в шкапу три рогожи, да рядно, обуви тоже полнёхонько: всё опорки, да лапти новёхонькие.
Без дела Козьма сидеть не привык, весь в заботах мужик, цельный день по двору топочет, по хозяйству кружится. В хлеву у него таракан усатый, да жужелица. Стоят ясли новы, рядом коровёнка, комола и пестра, да и та без хвоста. Богат мужик – не какая там беднота. Богач, шутник, и затейник. Ныне в деревне все шутники - богатеи.
Была бы у мужика и жена, да невесту корова сожрала, кабы не стог прошлогоднего сена, то и самого бы съела. Вот какая ненасытная скотина была - что ни попадя, жрала.
Всем-то мужик доволен, ходит, хвастает:- Хорошо живём, хлеб с мякиной жуём, нужду на кулак не мотаем, щей пустых не хлебаем, хоть сверчок в горшок, а всё похлёбка с наваром!
У него даже соль в солонке была, такие ладные дела! Ему ли жаловаться на жизнь, ходи, веселись! И я бы с мужиком повеселилась, да прибаутки кончаются, сказка начинается, про Соловья- разбойника, мужика и клюку.
Худо царю в граде стольном уж который год. Слух такой по деревням идёт, дескать, народ там, всем недоволен, у дворца гужуется. А зачем народу гужеваться, коли не драться? И захотелось Козьме в граде стольном побывать, не подраться, а с царём за жизнь потолковать, узнать, как он во дворце-то живёт, морковный чай с сахаром, или вприглядку пьёт.
Отпросился в дорогу дальнюю у родной матушки. Та сына благословила, науке нехитрой обучила: « Не вести в краю чужом на хозяев хульную речь, да и кулаки в дороге беречь». Положила сольцы и сухариков в суму с заплатами, да клюку дедову горбатую. Не простая клюка дедова – с секретом, потом узнаешь об этом.
Не простые и сухарики материнские, ой, не простые! Грызёшь - они не кончаются, теперь такие сухари в деревнях не попадаются, можно не искать, зря времени не терять. Хозяйки в деревне заленились, стряпать в русской печи разучились.
Соседский дед – всевед на все случаи жизни Козьме дал совет: « Стой, парень, не качайся, под ноги смотри, не спотыкайся! Говори - не заикайся, ври – не завирайся». Спасибо деду за науку, словно рубь вложил в руку! Рубь потеряешь, или пропьёшь, а с советом не пропадёшь!
Всё запомнил Козьма, сказал на удачу в дороге слова: « Встану блогословясь, пойду, перекрестясь, из дверей – в двери, из ворот - в ворота, во чисто поле». И пошёл в град стольный по дороге долгой. Никто по ней давненько не хаживал, никого за собою не важивал.
Мягка она от пыли, жаворонок заливается в небесной сини, облака над головой, травка под ногой. Хорошо! Село у леса виднеется, что-то неладное там деется, причитания слышны и плач.
Худые у них вести: украл ночью вор петуха с насести. Вот уж горе-то, так горе! Петух - побудок один на всё село был, на работу будил. И кто же теперь солнышко на небо выпустит, разбудит народ честной? Узнали, что Козьма к царю идёт, наказали: пусть царь лихоимца найдёт, им петушка вернёт, да покарает вора по всей строгости закона.
Думал Козьма недолго: далеко в деревне до царя и закона, а тут дело срочное, отрубят голову петушку - это точно. Коль ведает, кого карать, клюка, так петушка и найдёт сама. Клюку достал, про петушка рассказал:- Эй, клюка моя горбатая, намни бока виноватому!
Запрыгала клюка от дома к дому, от крыльца к крыльцу.
На конце села жил Митроха, работать ленив, а курятинки охота. Только приготовил топор для лихого дела - клюка подоспела. Спину и бока лодырю помяла, ревёт Митроха и стонет, по ногам клюка прошлась и промеж, ловко по всем закоулочкам погуляла, словно подушку взбивала. Выскочил с рёвом Митроха на улицу, не отстаёт от него клюка, а петух на маковке сидит, в темечко долбит, на всю округу кричит: «Тать ты, Митроха, и вор! Позор вору, позор!».
Верно, позор! Собрал Митроха манатки, из деревни ушёл, где теперь обитает – никто не знает. А, коль, нету в деревне вора, то живёт деревня без горя! От радости, что петушок нашёлся, наложили Козьме харчей целую суму, пусть пирожки ест, не только сухарями питаться. Показали дорогу, что вокруг леса в град стольный ведёт.
Лесом, конечно, ближе идти, но лучше обойти. Может, сказки это и страшилки бабьи, что мужик-хулиган по имени Соловей – разбойник в том лесу живёт, не покалечит, так побьёт, а Кикимора прохожего заведёт в болото, такая вредная у неё работа.
Не испугался Козьма – прямиком пошёл. Чего ему разбойника бояться? Разбойнику люд богатый нужен, а у него лишь cухари, да краюха хлебца на обед и ужин.Без царского веления, по своему хотению, идёт Козьма к царю без кнута и принуждения. Долго ли, коротко ли, шёл, не знает, часов нет, дней не считает.
Хоть на ногу и скор, но ноги до мозолей, а лапти до дыр стёр. Отдохнуть и перекусить надобно. Вот и лес виднеется. На опушке стоит дуб, высок и широк, в дубе том дупло велико – на телеге въедешь, боком не заденешь. Никого вокруг не видать, только рычит и шипит из дупла кто-то, противно и громко шипит, ажно в ушах звенит. «Не иначе - Змей-Горыныч, кому тут ещё шипеть?».
Не испугался Козьма, чего бояться, если в котомке клюка, намнёт и змеюке бока, храбрый он с клюкой: - Выходи, змеюка, на бой!
Вылезает из дупла не змеюка подколодная - дедок худющий, в одёжке рванющей. Удивился Козьма: - Ты, что ли, дед, шипишь, али змея в дупле прячешь?
- Я, молодец, не шиплю, а свистю. Мне шипеть не положено, я Соловей – разбойник.
- Шутник ты, дед! Ну, какой, из тебя свистун и разбойник, кикимора ты лесная в натуральном виде, даже мох в бородёнке. Нам учитель в школе картинки показывал, рассказывал про соловья: как он свистнет – дубы к земле гнутся, кони богатырские вместе с вороньём летают по поднебесью. Так было в века давние.
Вздохнул дедок: - Да и ты на богатыря не похож, а в лес вхож. Может, отрок, у тебя в суме имеются, луковица и корочка хлебца? Давно не было во рту хлебной крошечки. А я про Соловья расскажу, ничего не потаю.
Жалко дедка, немощен он и стар, пусть сочиняет, только бы складно врал. Достал Козьма на лист лопуха из сумы провиант.
Только деду и кусать-то нечем, без передних он зубов сверху и снизу. Вынес из дупла щит блестящий древний, может, и золотой, зачерпнул им водицы из ручейка, размочил хлебушек, шамкает, обсасывает, водой из щита запивает, жадно глотает. Поел, поикал, то ли правду, то ли сказку сказал:- Давно то было, я счёт годам потерял, а ты посчитай. Определил меня Бату-хан в лес здешний на службу бессрочную, злато-серебро и добро у проезжих отбирать, понял?
- Отчего не понять, это - вроде теперешних таможников.
- О провианте и обмундировании не толковал – не ханское дело о люде военном думать. Хан-то как рассудил? Коли ты на службе, меч и лук имеешь, ими и кормись, пропитание добывай. Исхудал я, оборвался, травой и лягвами питался.
Замутило Козьму, чуть не вырвало: - Неужто вправду сырых лягушек ел?
- Едал. Поначалу-то не голодал, как свистну посвистом разбойничьим - богатырей и дружины ветром буйным раскидает. Полно после них еды и добра валяется. Боялись меня. Ныне дорога вокруг леса идёт, года не те, нету зубов и того свиста.
Вспоминает дедок, вздыхает:- Ехал с пира княжеского Лёшка, сын поповский. Здоров богатырь, жбан мёда хмельного выпил, весело ему, песни на весь лес орёт. Силы много, а ума мало, подвигов захотелось. Мне это не понравилось. Я в лесу покой люблю, тихого не обижу. Вот, на свою беду, и свистнул посвистом разбойничьим, богатыря попугал.
Вороны и белки с деревьев посыпались, дубы до земли склонились, а он, бугаина здоровенный, на коне усидел. Кабы прочь ускакал, всё бы путём было, а он на коне – ко мне. Кулачищем в харю двинул, нижние и верхние зубы выбил. А без них в разбойном деле – никак.
Свистеть хочу, как бывало, а вместо свиста - шиплю по-змеиному. Вот и живу, ни Змей- Горыныч, ни Соловей- разбойник, сам сказал: Кикимора лесная и болотная. Только она в богачестве живёт, шалашик замшелый в чистоте, огородик имеется, и меня, бывает, картошкой и моркошкой балует.
Взял бы Кикимору в жёны, пожил по-людски на старости лет, да не положено служивому на ханской службе жениться, сразу бессмертия Аллах лишит. Может, и лучше по-человечески жить, на кой ляд то бессмертие, как разумеешь?..
Посидел, крошечки хлебные с листа – в рот. Хорошо разбойнику после обеда сытного, ещё и Козьма добрыми словами и вестями обрадовал: - Тебя, дед, как звать-то?
Долго думал дедок: - Прозвище у меня, « Свистун». А по имени, вспоминаю, матушка, вроде, Мустафой звала, когда малым дитём был.
Сидит дед, слёзы покатились по морщинам, пожалел себя разбойник, жалко и Козьме старика стало.
При таких делах никому не позавидуешь, а совет, отчего не дать:- Женись, Мустафа, не сумлевайся, давно твой хан умер, даже могилы не найти, все его прокляли и забыли, а ты поживи, кончилось ханское иго и твоё разбойничье житьё. Я вот тебе материнских сухариков оставлю, грызите с Кикиморой, только клянись, что больше люд честной пугать не будете.
- Хоть басурманин я и нехристь, а совесть имею. Не ханом же клятву держать, раз тот шайтан давно к предкам ушёл. Да вот те крест, никого боле не напугаем, тихо заживём.
Отложил Козьма сухариков материнских, что не кончаются, сколько ни грызи. Был Мустафа раньше разбойником, а теперь - старик, без зубов, угла и пенсии, как все служивые русские люди.
Отнёс дед сухарики в дупло, высыпал на щит из горсти монеты древние золотые: -Возьми, Козьма, за добро твоё и сухарики материнские. Богатствие в дороге и жизни пригодится. У меня этого добра полны закрома, без дела злато лежит при дороге, одни от него тревоги.
- Да ты, Мустафа, от жизни отстал, совсем одичал. Деньги городские разбойники, или слуги царские отберут, в темницу до спокончания жизни запрячут, а то и вовсе голову оторвут. Сам в руки монеты не возьму, они в голову западут, или к рукам прильнут – не оторвёшь, никому ещё даровые деньги добра не приносили. Злато ныне в большой цене, а жизнь человеческая ничего не стоит. Ты всё богатства подальше схорони, я на обратном пути скажу, что с ними делать.
И пошёл Козьма, - в кармане ни гроша, с котомкой заплатной и клюкой горбатой в град стольный, долго его дед взглядом провожал. Впервой человек добрый разбойнику попался. Сам в разбое жил, его тоже поколотить норовили. Эх, жизнь, в портянку её!
Вот и град стольный, в церквях малиновый звон колокольный! Народу там больше, чем у нас на ярмарке в день престольный. Всё шумит праздный люд, чудесится, с жиру, знать, бесится, кулаки дворцу кажет. Какую-то свободу требует, демократию вспоминает. Не знали в деревне их дальней таких имён бабьих.
У них в деревне всё Нюрки, да Шурки, других имён не бывает. А эти ещё те, видать, бабёнки, раз столько мужиков их вспоминает.
Делать-то городским нечего. Ни огородика, ни скотины в хозяйстве, так хоть подраться, да потолкаться.
Спокойно стоял мужик, не дрался, на порядки городские удивлялся, знать, пырнул его рогами под бок бес, он тоже в толпу полез. Большая была толпа, околотила Козьме бока, а он околотил все кулаки и локти, а кабы околотили уши, тогда бы матушку лучше слушал. Да чего уж теперь, колотили - терпел.
Чудны городские порядки, Козьме в них ничего не понятно. Мужики поорали, палки и железяки достали, на одной стороне дороги «левые», на другой «правые», а ему-то куда – не знает, да чтоб вы все вместе пропали! Смекнул Козьма, что накостыляют ему слева и справа, раз он в нетралах.
Вспомнил, что дед-всевед посоветовал «стой, не качайся, иди, не спотыкайся», а как не спотыкаться, если по шее крепко дали? Споткнулся, ясно, и качнулся, хорошо, на ногах устоял, кому- то нечаянно в глаз дал. Хоть в голове звоны, а про клюку дедову вспомнил: - Эй, клюка дедова горбатая, покарай виноватого!
Хорошо клюка правых и левых охаживала и оглаживала, только визг стоял, вскоре правые и левые разбежались, один Козьма средь улицы остался. Выскочил взвод из дворца, чёрных с лица «негры, или демоны» - решил Козьма, перекрестился с перепуга. В руках у демонов палки с полено, или поболе. Походили, потопали демоны. Зачем их главный беспокоил, коль на улице всё спокойно? Постояли, палками помахали, Козьму, схватили, в подвал на ночлег определили, больше зачинщиков беспорядков не улице не нашлось.
Храпит Козьма в подвале на холодном полу, спасибо добрым царским слугам, что ночлег предоставили, на улице не оставили. Непонятны дела столичные. Надо уходить, зачем ему царь при таких порядках, пусть у него от них голова и болит. И точно, разболелась у царя голова, не иначе – мужик наколдовал, деревенские мастера на колдовство.
А когда у царя болит голова - у служивых её может на плечах не оказаться. Хоть царь с похмела, и болит у него голова, но про беспорядки у дворца слыхал. Доложили, что мужик простой, с заплатной сумой, бунтовщиков разогнал клюкой простой. Хотели суму отнять, да побоялись.
Так всё царю и рассказали, что ноне, в подвале с удобствами мужик отдыхает, никто ему не мешает. Накормили Козьму, кофий с булкой устроили, успокоили: - Царь-батюшка ищет молодца, неприметного с лица, что вчера клюкой управлял, смутьянов от дворца отогнал. Поговорить с тобой хочет.
Не оробел Козьма, на случай всякий при нём сума, неказиста сума, с заплатами, а в ней сухарики и дедова клюка горбатая. Авось, пройдём, не пропадём. Чего бояться-то, когда клюка под рукой?Царь мокрую тряпицу ко лбу прикладывает, спрос ведёт:
- С каких краёв, кто таков? Отчего весел?
- Иду с деревни из-за леса. Оттого и весел, что лапоть не тесен.
- А сколько тебе лет?
- По-моему, тридцать шесть.
- Чем занимаешься?
– А ничем, сошник я, сделал бы что, да почто? Мне и так весело и хорошо: Лёг- свернулся, встал – встряхнулся.
- А почто весело - то? – не понимает царь
- Да место у нас такое, весёлое. Мы – люди бедные, у нас ворота медные, а вы люди печальные, у вас ворота мочальные.
- Весёлый ты парень, и место весёлое у вас. А тут не до веселья, голова гудит с похмелья.
- Рассолу огуречного выпей, пройдёт.
- Пил, не проходит.
- Есть ещё верный метод старинный » коли болит голова – остричь до гола, посыпать ежиным пухом и ударить обухом».
От наглости такой царь чуть с трона не упал, затрясло его, залихорадило.Министр царский - в крик: - Ах ты, сошник лапотный, как посмел насмешки строить? Неужто, не видишь, что с царём разговариваешь? Эй, стража! В наручники его, на конюшню! Суму отобрать, сильно не бить, а изрядно кнутом вразумить!
Подбежали к Козьме три молодца, одинаковы с лица, лица-то черны, вместо глаз – щелочки во весь лоб. И откуда царь таких уродов нагрёб? Потрогал мужик суму, слова сказал заветные. Что тут началось! Выскочила из сумы клюка, начала царя и министров охаживать и оглаживать, всем досталось, мало не показалось.
Царь и министры из дворца – клюка не отстаёт. Вскочили они в карету самоходную, помчалась карета подальше от дворца. Там, в карете той, на случай такой, карта лежала, путь-дорогу казала. Заехала карета в лес, разбойный дремучий, завязла. Дальше-то куда ехать? Вышла старушонка нищая из леса, спрос устроила, кто де таки?
А как министры старушонке рассказали, что за гости важные в лес пожаловали, она радёхонька, довольнёхонька: - Давненько с дедом на дорогу поглядаем, важных гостей ожидаем. Уж я вас напою-накормлю, в место надёжное провожу, с устатку мягко спать уложу, долго спать будете!
Повела Кикимора болотная царя с министрами верными через болото топкое, никто с той поры про царя не слыхал, министров не видал, а куда они делись – это у Кикиморы можно узнать, только никто не спрашивает. Кикимора-то с дедом при болоте живёт, сухари грызёт.
Учится народ без царя, своим умом жить, совет мудрецов страной правит, звали туда и Козьму, да у него корова не доена, овцы не поены – своих дел полно.Возвертался он в деревню дорогой знакомой, да нигде дуба старого не нашёл. Нет никакого дуба, на опушке леса среди озера камыши качаются, рыба чешуёй блестит.
Ничего удивительного - в сказке всё бывает, даже град целый в озере исчезает, а тут всего-то дива - дуб пропал с златом- серебром. Неча его искать, на дармовое зариться, одни беды от него.