Куда он денется с подводной лодки

               
Издательство "Центрполиграф" (Москва), 2009 г.

       
Отрывок из романа
          

                Моему другу, 
                моряку-подводнику Игорю Орлову
                и его верной подруге Аленке…


     Небо, заштопанное на скорую руку серыми нитками кем-то там наверху, снова порвалось. Пятый раз за этот долгий день! И мелкий холодный дождь, словно сорвавшийся с тонкой нитки прозрачный стеклярус, начал сеяться сверху, нудно и бесконечно. Это не грибной теплый дождик в июле. Это холодная поминутная морось в конце сентября. Может, закончится так же, как и начался - мгновенно. А может, будет мочить всю неделю, затапливая соседний темный и мрачный в это время года, и без того мокрый в лес, в котором даже в хорошее сухое лето с трудом выживают напоенные влагой болота мелкие белесые грибы.
     Ждать, что он закончится, значит, до сумерек время потерять, а Инге очень хотелось завершить поскорее все дела. Она уж и так была не очень рада тому, что развела эти огородные страдания, но бросать начатое не умела, и даже самое гиблое дело привыкла доводить до конца.
     Инга выглянула в окно. На стекле была видна вечная «радуга» – как на перегретом металле, следы побежалости – «бабьей жалости», как говорила подруга Тоня.  Но даже через эту стеклянную «радугу» за окном было сумрачно и гнусно. Дождь все так же сыпался, будь он трижды не ладен! Инга достала с припечка просохшую старую куртку с капюшоном из выцветшей болоньи цвета линялых семейных трусов, шерстяные носки в веселую полоску и резиновые сапоги, которые были ей безумно велики и дрыгались на ноге, противно шлепая голенищами.
     «Да-а-а… У Тосеньки ножка изяЧная!» - со смехом подумала в очередной раз Инга про подругу, которая любезно предоставила ей временное пристанище – собственную дачу во мшинских болотах. В крохотной прихожей подхватила ведерко и совок, и, зябко передернув плечами, выползла во двор, придерживая ногой, болтающейся в сапоге, скрипучую дверь.

     Если бы еще пять месяцев назад кто-то сказал Инге Валевской, что она будет жить в покосившейся на один бок из-за подгнивших венцов, даче, посещать по утрам тесный скворечник в дальнем углу сада, в котором неудобно разместились «удобства» - деревянный постамент с аккуратной дыркой посередине, прикрытой крышкой от посылочного ящика с ручкой из старого деревянного кубика, и топить по пятницам баню – она бы рассмеялась. Потому что этого даже в страшном сне представить она не могла. 
     Еще недавно Инга жила припеваючи, и, как о такой жизни говорить принято, как сыр в масле каталась. Причем, не какой-нибудь простецкий сыр, российский или голландский, а непременно французский «ле фромаж» - Бри, Рокфор или Камамбер. Отец Инги и ее брата Ингмара оставил детям хорошее состояние, поэтому золушкой Инга не была никогда, удивительно сохранив при этом в папиной роскоши скромность и непритязательность. Рокфор - Рокфором, но если жизнь заставляла,  могла довольствоваться и кусочком черного хлеба, густо посыпанного крупной серой солью.
     И хоть была она той самой принцессой, которая почувствовала под кучей тюфяков крошечную горошину, огромные резиновые сапоги, сваливающиеся с ног, ее не пугали, равно как и испорченный маникюр. Куда страшнее были предательство, и последовавшее за ним одиночество. Его она, кстати, выбрала добровольно. Муж Инги, Стас Воронин, просил ее «не делать глупостей». Но Инге от его предательства было так плохо, что она готова была уйти на вокзал с чемоданом. Только бы не видеть его, ставшего чужим в одно мгновение.

     А случилось все банально. Как в плохой «пиесе». Да еще с презабавным современным концом…
     Инга вернулась из командировки раньше, чем собиралась. Так получилось. Работа была завершена, а ей оставалось торчать в далеком сибирском городке еще неделю из-за заблаговременно купленных билетов на самолет. Делать ей там было абсолютно нечего. Знакомые – только по службе. У каждого – своя жизнь. Пока была работа, все варились в одном котле, а закончилась она – и  у всех появились свои неотложные дела.
     Инга на выходные осталась совершенно одна в скучной гостинице, где в ванной комнате шмыгали по полу  тараканы. Чтобы скоротать время, Инга отправилась на прогулку по городу. Ноги сами занесли ее в здание касс аэрофлота, и она, просто так, без всякой надежды, поинтересовалась у милой девушки, скучающей в окошке, а нет ли случайно одного билета на ближайший питерский рейс?
- Случайно есть. Одно место есть, на сегодняшний рейс, вечерний,- девушка внимательно посмотрела на Ингу. - Только если хотите брать, берите сейчас. Его только что сдали. Никто не успел купить…

     Инга даже не раздумывала. Прикинула по времени – успевает сдать свой билет на рейс, который будет только через неделю, и собрать вещи.
     Через час она, поймав частника, мчалась в аэропорт, потом летела целую ночь, и в призрачном тумане первомайского утра самолет благополучно приземлился в Пулково. Сонные пассажиры недружно поаплодировали экипажу и авиалайнеру, удачно завершившему полет, и потянулись с сумками и чемоданами на выход, не дожидаясь приглашения бортпроводницы.
     А еще через час Инга приехала домой. Без звонка. Без предупреждения. Звонить мужу не стала, и брату с сыном тоже. Накануне не успела, не до этого было, а потом будить не захотела. Зачем? И так без проблем добралась. Пусть мужики поспят…

     «Пусть мужики поспят…» - пронеслось в мозгу у Инги, когда в своей спальне, на широкой супружеской кровати, застеленной красивым шелковым бельем, она обнаружила не одного своего любимого мужчину, а двух. В первый момент Инга подумала, что Стас спит с Денисом, как это бывало много-много лет назад, когда маленький сын просыпался утром, вылезал из своей кроватки, с закрытыми глазами находил родительскую спальню, и забирался под теплый бок Стаса. Инга, приготовив завтрак, приходила будить мужа, и находила двух своих родных мужчин в объятьях друг друга.
    Инга попыталась отогнать виденье. Денису 19 лет, и вот уже год, как он живет у дяди в Финляндии, учится в Университете.
     «Стало быть, это не Денис»,- как во сне подумала Инга, разглядывая незнакомого парня, нежно прикорнувшего на плече мужа. Ему было лет тридцать, может чуть больше. Зрелый мужчина, можно сказать. Если, конечно, можно так сказать – «мужчина». Да и о собственном муже она теперь не знала, как говорить. Кто он? Мужчина? Женщина? Или вообще «оно»?
     Ингу передернуло от омерзения, она уронила на пол ключи, и от металлического звука любовнички проснулись.
     Стас, продрав глаза и увидев в дверях Ингу, уткнулся лицом в подушку, а незнакомый парень поспешно вскочил, обнажив при этом перед дамой свои худосочные телеса. Прикрывая свое сокровище, он, нашарив под подушкой трусы, стал наспех одеваться. А Инга, не отрывая глаз, смотрела на его тощую, с шишками позвонков, спину, на которой красовалась цветная татуировка – бабочка. Парень шевелил лопатками, и издалека казалось, что бабочка помахивает крылышками.
    Он оделся быстро, хоть и с трудом попал в штанины своих узеньких брюк из какой-то блестящей ткани. Набросил на плечи пеструю рубашку, и пронесся мимо Инги, теряя на ходу шлепанцы. Через секунду она услышала, как внизу щелкнула закрывшаяся за ним дверь. А еще через минуту за домом взревел двигатель, и автомобиль вынесся на проселочную дорогу.

     Стас все это время лежал, уткнувшись носом в подушку. Он, кажется, даже дышать перестал. И когда осмелился взглянуть на жену, ее уже и след простыл. Только ключи от дома остались лежать на полу в спальне.
     Выматерившись вполголоса, Стас вылез из-под одеяла, надел белый махровый халат, валявшийся у кровати, допил прямо из горлышка коньяк – бутылка с остатками напитка стояла на полу, подождал две минуты, и, когда алкоголь тепло побежал по жилам, отправился к жене.
     Он знал, что не будет никаких разборок. Инга не была истеричкой, и никогда не устраивала ему допросов с пристрастием, не допытывалась и не пыталась узнать тайное.  И это было плохо, что она не скандалила. Потому что разборка в семье могла хоть что-то объяснить, если объяснить что-то вообще в данной ситуации возможно. А когда женщина молчит, все его доводы будут словно булыжники падать в воду, и даже волну не нагонят.

     Инга стояла у окна в большой просторной кухне. Мыслей в голове не было, кроме одной – ее предали. Причем, предали так, что даже поплакаться в этом она никому не может. На работе сказать, что застукала мужа в постели с мужиком – боже упаси! Сказать сыну и брату – тоже нельзя. Просто стыдно. Да и слов подходящих не найти. Слава богу, отец не дожил до этого дня. Вот уж кто бы докопался до всего сам! Да так, что пух и перья летели бы от муженька.

     - Инь,- Стас Воронин слегка тронул Ингу за рукав, от чего она брезгливо передернулась. – Инь! Я прошу тебя – выслушай…

     Инга так воспитана была, что если ее о чем-то просят, не могла отказать. Просит Стас – выслушай, и она вынуждена выслушивать, хоть ее и выворачивает наизнанку от его слов, от его еще такого родного вчера запаха, а сейчас противного и тошнотворного.
     Инга промолчала, и Стас занудил.

     Как она раньше не замечала, что он постоянно нудил?! Не говорил, а именно нудил, и не только в извинениях и объяснениях, но и в простых разговорах. Раньше это казалось Инге милым чудачеством. А сейчас его привычка не разговаривать, а ныть, показывала его бабское начало. «Тьфу, черт возьми! - выругалась Инга про себя, - Как я раньше не видела этого!?»

     Инга потерла пальцами виски. В голове у нее шумело. Видать, давление… Она почти не слышала, что говорит Стас, улавливала только отдельные фразы:
     - Инь, ну, пойми ты, я как врач тебе говорю: нормальное это дело, со многими мужиками происходит. Особенно по пьянке…
     Стас осмелел, видя, что его выслушивают, и уже аргументировано вливал Инге об особенностях мужской физиологии, о том, что в Древней Греции это было нормально, и что-то еще. В голове у нее стучало – «бла-бла-бла», – так, кажется, говорят ее студенты.
     Инга не могла больше всего этого слышать. Для него это было физиологической особенностью, для нее – предательством. Разные вещи.

     Стас мучительно подбирал слова. Ну, и сокровище ему досталось! Да другая уже давно бы поняла, что произошло недоразумение, что все это не повод, чтобы вот так молчать, как мумия. Да он сейчас для нее в лепешку расшибется, чтобы только загладить вину. Хочешь на Бали? Завтра! Да хоть в Бермудский треугольник! Хочешь новую машину? Не вопрос! Любую!
     Фокус был в том, что и Бали, и новую машину, и даже Бермудский треугольник его супруга Инга Валевская могла запросто устроить сама. А один звонок брату в соседнюю Финляндию, и на Бали можно было отправиться на вечное поселение. Впрочем, в Магадан тоже. И это Стас знал хорошо. Будучи мужиком сорока лет отроду, Ингиного пятидесятилетнего брата Ингмара Валевского Стас Воронин боялся, как огня. А строгий тесть его еще на свадьбе предупредил серьезно: дочку не обижать! Ей было всего восемнадцать, и брак этот «по любви с залетом» отцу Инги был совсем не нужен. Спасибо, что шею не свернули  жениху.
     Стас тогда хорошо уяснил, что брак в этой семье –  святое. И загулы «налево» были у него сродни вылазкам в тыл врага. Один неверный шаг – и пиши - пропало. Тесть долго бы и разбираться не стал. В начале 90-х он внезапно разбогател и вместе с достатком в его характере появились новые, неведомые и ему самому ранее черты, такие, как жесткость, властность. У него всегда было обостренное чувство справедливости. Мог всю зарплату нищему на паперти отдать. Но мог и размазать негодяя, если довелось бы с таковым встретиться.
     За Ингу со Стаса спрос был особый.  Поэтому ни номера своего телефона в чужом мобильном, ни  чужого волоска на собственной майке, ни – не приведи Господи! – вынужденной консультации у венеролога – он допустить не мог.
     Потом старший Валевский заболел, и рак сжег его за три месяца. Умирая, папаша, кроме денег, бизнеса и движимости-недвижимости в России и Финляндии передал сыну заботу о семье Инги. И Ингмар заменил ей отца во всем. До сих пор при встречах он кивает в сторону мужа и спрашивает, зверски улыбаясь:
     - Не обижает?
     Остается надеяться, что Инга постесняется рассказывать брату о том, что ее муженек наворотил.
     Сказать по совести, наворотил по глупости да из любопытства. В мужской компании не раз разговоры вели на эту тему, обсуждали, что да как. Кто-то плевался, но большинство помалкивало, видать, и правда, интересно, как это все происходит, если сегодня многие известные личности даже не скрывают своих наклонностей и пристрастий.

     Стас даже не сразу понял, что говорит это все вслух. Просто увидел вдруг потемневшие глаза жены, понял, что уже и так далеко зашел  в своих объяснениях, и замолчал.

     Инга как будто ждала, что он, наконец, остановится. Она двинулась на выход, и, не посторонись муж, наверно, прошла бы сквозь него. В своей комнате она вытащила из шкафа сумку, и стала складывать вещи. Она еще не знала, куда поедет, где будет жить, и что ей для этого нужно, поэтому положила самое необходимое. В конце концов, в свой дом она всегда может попасть. Это сейчас ей нужно уйти и побыть одной, чтоб не видеть Стаса.
     Он стоял у нее над душой и нудил о том, что все глупо, что у других куда хуже случается, что он, в конце концов, любит ее…
     На этом месте Инга так посмотрела на мужа, что он замолчал.

     Она не оглянулась на него, не сказала ни слова на прощанье. Она вообще ни слова не произнесла за этот час, что была дома. Закинула чемодан в багажник машины и аккуратно выехала за ворота, которые бесшумно закрылись за ней.

     На повороте, перед выездом на основную дорогу Инга остановилась. Надо было решить, куда ей ехать. Ей хотелось не просто уехать от Стаса, а спрятаться, чтобы он ее не нашел. А то, что он кинется ее искать, она не сомневалась. И совсем не хотела никаких встреч с ним. Ей вполне хватило сегодняшних объяснений про мужскую физиологию.

     Инга достала мобильный телефон.

     На часах было всего семь утра, когда Тосю Кузнецову разбудил звонок. Она взяла телефон и увидела высветившийся номер. Кого другого убила бы, но это была Инга – подруга любимая и дорогая.
     - Ингушка, привет! Я заждалась тебя! Сколько еще можно сидеть в твоей Сибири?! Приезжай!

     - Я не в Сибири, Тось, я прилетела, – голос у подруги был усталым и бесцветным.- И я сейчас приеду. Примешь?

     - Странный вопрос! Конечно, приезжай. И что значит «примешь»? – Тося только хотела, было, допросить подругу с пристрастием, как она отключилась. В трубке послышались гудки отбоя.
     Антонина Кузнецова с удивлением посмотрела на мобильник. Даже хотела перезвонить, но передумала. Если Инга сказала, что едет, значит, скоро будет.
     Тося встала, закинула постель одеялом, и прошлепала в ванную, заглянув по пути в спальню мамы.
     - Муль, ты проснулась?
     - Как всегда. А тебе что не спится – день-то выходной?- в голосе Софьи Гавриловны Тося уловила тревогу.
     - Муль, Инга прилетела из командировки, и сейчас к нам заедет.- Тося зевнула.- Вот, разбудила…
     - Ингуша! Какая радость! – Софья Гавриловна откинулась на подушки.

     До недавних пор Софью Гавриловну никому не приходило в голову даже в шутку «бабушкой» назвать, хоть на самом деле она была даже трижды прабабушкой: Тосина дочка Лидочка замуж выскочила сразу после школы и наградила семейство тройней. Три писклявых внучки – это вам не «здрасте – до свидания», это нянчиться надо. Но Софья Гавриловна в «няньках сидеть» отказалась наотрез. Впрочем, зная бабушкин характер,  ее не очень-то и уговаривали.
     Всегда подтянутая, с прямой спиной, словно палку проглотила, Софья Гавриловна, не смотря на возраст, была модницей. Она сама изобретала умопомрачительные наряды, какие-то шляпки с париками, юбки с разрезами. Ей все шло к лицу, и она шла во всем этом великолепии, как королева. В музей, в театр, на выставку.
     Денег на дорогие наряды у Софьи Гавриловны не было, зато фантазии – хоть отбавляй. И присмотрев что-то модное, она легко исполняла это из подручных материалов.
     Тося называла эти мамины выкрутасы «обновками с мексиканским тушканом».
     - Ты не права, Тосенька! – поправляла дочь модная мама.- Я настаиваю на том, что это все-таки шанхайский барс!

     Софья Гавриловна казалась вечной и непотопляемой, ничем не болела, и терпеть не могла разговоров про болезни, и вдруг этой весной ее свалил инсульт. Да так, что два месяца после больницы прошло, а она никак не могла придти в себя. Вот и лежала днями напролет, скучала. Известие о приезде Инги Валевской, которую она по-матерински любила, приняла с восторгом.

     Тося варила кофе, когда в дверь позвонили.

     - Иду-иду! – Прокричала она из кухни, выжидая последние секунды, когда над джезвой поднимется кофейное облачко, быстренько капнула с ложки каплю холодной воды в пену, кинула щепотку соли, выключила газ, и поспешила в прихожую.

     То, что у Инги стряслось что-то большее, чем просто банальный вираж любимого Стаса по бабам, про который подумала Тося, стало сразу понятно. На Инге не было лица. Тося обняла подругу, и почувствовала, как та трясется.
     - Что? Ну что ты? – шепотом спросила Тося.
     - Потом, Тось! Все потом, не при тете Соне, ладно? – Инга подула себе на лицо, смешно выпятив нижнюю губу, чтоб слезы не текли. Помахала ладошкой, нагнетая воздух. Внимательно посмотрела на себя в зеркало в прихожей. Быстренько скинула легкую куртку, туфли, и на цыпочках прошла в комнату.
     - Ингуш, я не сплю,- сообщила ей Софья Гавриловна, и Инга направилась в ее комнату.
     - Как Вы, теть Сонь?
     - Нормально. Видишь – читаю… - Софья Гавриловна показала Инге глянцевый журнал.
     - И стыдно сказать, что читаю,- понизила она голос. Потом покосилась на дверь, но Тони там не было, и она продолжила:
     - Знаете, Инга, в наше время мы о таком даже не слышали. Это я про секс…
     - Да… - задумчиво протянула Инга.- Мы в наше время тоже не обо всем в этой области слышали…
     - Правда? – Софья Гавриловна оживилась.- Я, конечно, в силу своих лет всю эту премудрость, простите, только в теории теперь могу изучить. А вам… Вам я бы настоятельно рекомендовала. Как твой Стасик? Не косится еще на сторону? Вот, смотрите, что я тут вычитала: «Групповой секс очень сближает пару, в которой наметилась трещина. И у мужчины, и у женщины возникает забытое чувство собственничества, и на время в их постели наступает полная гармония». Во как завернуто! Применяй на практике, и куда он, на фиг, денется …с подводной лодки?!
     - Мама, это тебе Лидка журналец подкинула?- строго спросила Тося, внезапно возникшая в дверном проеме. – Я ей, засранке, уши пообрываю! Я же дала тебе книгу, как раз той темы, что тебя интересует – мемуары разведчиков времен Великой отечественной, а ты всякую хрень читаешь!
     Софья Гавриловна сложила губки бантиком, отчего морщинки вокруг маленького рта разбежались ровными лучиками, разгладила загнувшийся уголок странички журнала, и сказала:
     - Мемуары я, Тосенька, всегда прочитать успею. Я, если ты помнишь, историк. Я их столько на своем веку прочитала! Я еще и свои написать смогу. А вот эта наука… - тетя Соня потрясла в воздухе многостраничным ярким журналом,- это для меня открытие. И Лидушку ругать не смей. Она мне просто привезла кучу этой макулатуры. Она так и сказала: «Баб! Мы эту макулатуру выбросить хотели, а ты, может, что вычитаешь». Никакого злого умысла. Так вот…
     Софья Гавриловна жестом остановила Тосю, которая хотела ей что-то сказать:
     - Не возражай! Если бы ты в свое время эту «макулатуру» читала, и выводы делала, ты бы не куковала сейчас одна-одинешенька. Петька твой от тебя сбежал, потому что ему скучно стало!
     - Мам, да ты то откуда знаешь, почему Петька сбежал???
     - А вот отсюда и знаю! Не было у вас с Петькой нормальной сексуальной жизни, – сказала, как отрезала Тосина мама.- Сначала всем колхозом в коммуналке ютились, потом в «хрущобе», где каждый вздох на три этажа было слышно, а потом, когда уж в нормальную квартиру перебрались, у Петьки твоего начался кризис среднего возраста. И ты ему уже светом в окне не казалась, вот и понесло его этот самый «свет» искать – на юных потянуло.

    
     - Ладно, ма! Что вспоминать-то? Что было – того уж нет. Читай дальше, а мы с Ингушей удалимся посекретничать. Я тебе твой кофе сейчас принесу.
 
     - Кофе по-морскому? – строго спросила Софья Гавриловна.
     - Ну, а как иначе? Мам, ты спрашиваешь об этом каждое утро!
     - Спрашиваю. Для порядка!

     Софья Гавриловна пила особый кофе, с солью. Этому ее научил один знакомый «адмирал». Звание морское у него было явно пониже, но тетя Соня называла его не иначе, как «мой адмирал». «Адмирал» давно уже отправился в лучший из миров, а память о себе оставил. И всякий раз за утренним кофе Софья Гавриловна, поднося к губам крошечную чашечку, и, глядя на черно-белое фото в книжном шкафу, непременно поминала своего друга:
     - Ну, с новым днем тебя, «мой адмирал»!

     - Рассказывай, что стряслось? – спросила Тоня Ингу, когда они уединились на кухне за закрытой дверью.- Стаська загулял…
     Она даже не спросила. Сказала. Как само собой разумеющееся. Кризис у мужика за сорок – он и в Африке кризис.
    - Если бы просто загулял…- Инга помешивала ложечкой кофе, в который забыла положить сахар.- Я даже не знаю, как сказать…
    Она не знала, как все выложить подруге. Сначала думала соврать, сказать, что как у всех, ее Стас загулял. Потом решила, что ей самой от этого легче не станет. Надо было озвучить правду, а это она могла сделать только в этом доме, лучшей подруге.
     - Ты только не падай, но Стас изменил мне не с женщиной…
     - А с кем? – Антонина уронила тапок с ноги, который покачивала ритмично на носочке.
     - С мужиком! – выдохнула, будто собралась нырнуть в воду, Инга.
    
     Тося присвистнула. Она это умела ловко делать еще с детства.
     - Не свисти! Денег не будет, - привычно отреагировала Инга.
     - Не беда! Их и так нет, - ответила подруга.

     Потом Инга долго и путано рассказывала, как все было, что говорил Стас, и как она себя вела.
     - Вот и все. Вещи у меня в чемодане, чемодан в машине, а мне надо придумать, где пожить. У тебя не останусь, не проси! – опередила она подругу.- Во-первых, Воронин сюда припрется и тут нудить будет. Во-вторых, мама твоя – женщина очень проницательная, и придется ей все рассказывать. И вообще, хочу просто одна побыть. Мне, знаешь, какая мысль в голову пришла…

     Мысль попросить у Тоси ключи от их дачи пришла ей в голову, когда она уже подъезжала к дому подруги. То, что там ее никогда не найдет благоверный – это точно. Дачные поселки на мшинских питерских болотах – это местечко пострашнее Бермудского треугольника. И вообще, там ее никто не знает. И самое главное: домик у Кузнецовых хоть и в садоводстве, но не в общей куче, а на отшибе.
     Когда Кузнецовы вступали в дачный кооператив, то слегка опоздали. И им, последним в списке, отдали неудобья за ручьем у леса - пять участков оказались на отшибе. Вроде, и рядом, и в то же время – в стороне.
     Участки у всех кривые и кособокие, никто тут особо-то и не высчитывал шесть соток, поэтому жили «заручьевские» просторно и широко.

     - Инь! Да ты там с тоски умрешь! – Тося смотрела на подругу с жалостью.- Нет, мне не жалко – бери ключи. Мы в этом году туда не поедем – это однозначно. Но как ты там жить будешь?! Там же удобства во дворе! Слава богу, вода в доме есть. А с работой как? Как ты будешь ездить? Это ведь три часа в одну сторону, и столько же обратно…

     - А я не буду ездить каждый день. Я все решила…

     Она и с работой все решила. Давно уже хотела своими материалами, собранными в экспедициях сибирских заняться, да все руки не доходили. Видимо, пришло время.
     - Ты уйдешь из Университета? – Тося снова с жалостью посмотрела на подругу.
     - Ну, во-первых, уже почти лето, и моей работы там на куриный шаг осталось. Во-вторых… Тонь, ну, что мне не хватит что ли денег? Ты же знаешь, Университет у меня совсем не для зарабатывания средств на проживание был. «Был»… Видишь, я о нем уже в прошедшем времени, – грустно сказала Инга. - И вообще, Тось, не смотри ты на меня, как на умирающую. Перевезу свои тетрадки, компьютер у меня есть, и займусь, наконец, наукой.

                * * *
     Она и правда собиралась серьезно поработать, но на запущенной даче Кузнецовых надо было для начала навести порядок, а это оказалось делом не легким. Софья Гавриловна, будучи дамой модной и экстравагантной, на даче жила как крестьянка. И весь хлам, скопившийся за зиму, весной перевозила за 200 километров.

     - Какое счастье, что у нас нет машины!- говорила иногда Тося.- Ты представляешь, сколько бы мама могла увезти на машине, если даже в сумке-тележке с колесиками она умудряется за лето перетащить туда гору барахла! На чердаке стоит сундук. Я как-то добралась до него. Думаешь, что там было?
     - Что? Золото-алмазы?
     - Ага! Лифчики мамины! Штук сто, наверно, атласные «чепчики» времен хрущевской оттепели! Я ей говорю: «Мам! Ну, на хрена ты это сюда притащила? «Носить буду! Не выкидывать же!» - ответила. Куда носить?!! Сколько надо женщине этого добра??? Не сто же штук!
     - Так ты бы выбросила,- посоветовала подруге Инга.
     - Да ты что?! Потом скандала не оберешься. Пусть лежат…

     Инга забралась на чердак в первый же день. Там было тепло от нагревшейся на солнце крыши. В щели и мутное чердачное окошко пробивались лучи, в которых вихрились миллиарды пылинок. Они щекотали нос так, что Инга расчихалась.
     Она нашла тети Сонин сундук. В нем, и, правда, обнаружился склад атласных старых бюстгальтеров, смешных и стыдливо-уродливых, сшитых в пятидесятые годы на советской фабрике нижнего белья простенько и недорого.
     А на самом дне сундука Инга нашла фотоальбомы. Она расположилась в пыльном старом кресле, стоявшем посреди чердака, и открыла первый, сильно потертый, с металлической застежкой на толстенных корочках переплета.
     В нем были старые пожелтевшие фотографии. Виды какого-то поселка или маленького городка, видимо, на севере: полузанесенные снегом улицы, скользкие деревянные мостки-ступеньки в горку и с горки, полоска воды с подводной лодкой у причала, бравые веселые моряки.
     - Ну-ну! – сказала Инга вслух сама себе. – Это у нас единственная любоФФ тети Сони – моряки!
     Тетя Соня очень любила этот старый анекдот, про то, как бабушка поучает внучку: «Любовь в жизни должна быть единственной, внученька! Вот как у меня – моряки!»