Сквозь закрытые веки я видела солнце: впервые за несколько дождливых недель серые тучи, висевшие низко над землей, наконец - то расступились, пропуская холодное, яркое светило обласкать светом своих лучей засыпающий мир, уже готовый погрузиться в длительный, зимний сон.
От неправильной позы во сне ныло тело, но я не открывала глаз, стараясь продлить эффект утренней свежести ума, когда события последних дней еще казались дурным сном, а вчерашние переживания не более чем его сухим остатком, который выпадает в осадок, как искусственный фруктовый сок в бумажном пакете.
Хотелось лежать так вечно - свернувшись калачом в ногах старого отца, который громко и со вкусом храпел - что ж, это говорило о том, что сон самый обыкновенный, человеческий, а не навеянный чарами тихий и беззвучный, когда прислушиваясь, я не различала даже дыхания.
Прошедшая ночь ушла, оставив глубокий след внутри - насыщенная событиями, она стала одной из самых ярких впечатлений в моей жизни. Меня нисколько не пугали страшные загадки и тайны, которые она принесла с собой, напротив, в душе вызрело неимоверное желание узнать больше, научиться быть тем, кем волей судьбы мне было суждено стать. Я поморщилась, держа глаза закрытыми - а суждено ли?
Сомнения, крадучись и тяжело ступая, вошли в мою душу и остались глубоко внутри, съедая по пути последние остатки утреннего забвения и насильно выталкивая меня в реальность с желтым кругляком звезды, беспощадно сжигающей мой зрачок, сжавшийся в болезненной конвульсии, как только я распахнула глаза.
Солнце беспощадно разрывало деревянные окна, многократно усиливая свет в двойных стеклах, но я не стала жмуриться, как бывало раньше, а бесстрашно смотрела прямо в ее сверкающую плоть: до рези, до слез, в молчании, в исступлении от охватившей меня эйфории.
В голове метались звуки, обрывки фраз и диалогов: хаотично, восторженно, пульсируя необычайно яркими красками, заставляя меня улыбаться и наскоро вытирать слезы холодной ладонью, уже всю вымокшей в соленой влаге.
Шок.
Никогда даже представить себе не могла, что шоковые состояния могут быть подобны крутящейся детской карусели с музыкой: лихо раскручивая круг, они виток за витком оставляют тебя замурованным на одном месте - встать и выйти становится невозможным, а остановить может только заведший бесконечную монотонную шарманку.
- Олеся.
Голос отца заставил вскочить с дивана, напрягая ноги в безобразных, рваных колготах. Мой белый пушистый свитер превратился в вытянутый бесформенный мешок, волосы были всклокочены, на лице - блуждающая улыбка, смешанная с обильными слезами, все еще льющимися непрекращающимся потоком из ослепленных глаз.
- Боже мой, Олеся! - вскинулся отец.
- В порядке я! - выплюнула я ложь, как яд, которым выстреливает змея.
Отец всегда был мягкосердечным. Вот и сейчас - увидев грубость, он затих, сгибая ноги в коленях и подворачивая голые ступни под себя.
- Что было в моем компьютере? - громко сказала я.
Грустно оглядывая меня, папа в порыве отчаянья стиснул морщинистые, сухие ладони.
- Закодированный файл с информацией. Я поместил его на диске С, о существовании которого ты, скорее всего, даже и не догадывалась, являясь слабым пользователем.
- Ты расшифровал данные?
- Нет. Мне запретили это делать.
- Кто? Кто запретил?
Отец опустил глаза и на минуту замолк. Я ждала, в безумном аффекте растирая себе виски и мечась по узкому пространству комнаты.
- Жаниэль. - наконец произнес имя отец.
- Когда? Когда он это сделал? - закричала я.
- Тридцать два года назад.
Я остановилась, ошарашено глядя на отца и запинаясь, пробормотала:
- И ты до сих пор не рассказал об этом?
- Ты прежде всего хотела знать о таинственной личности Гервольского. Я спрашивал вчера, с чего бы тебе хотелось начать разговор, но ты лишь задавала вопросы о своем действующем директоре, тогда уже подозревая его в уникальности. Тебя прежде всего волновал он, а не информация в твоем компьютере! Ты настолько загорелась им, что все разговоры и расспросы базировались лишь на твоем интересе к нему, к Жану. Мне неприятно видеть твою беспомощную экспрессию - повторяя одно и тоже, ты не в силах расслабиться и логически обдумать сложившуюся ситуацию. Ты волею случая стала руководителем, лидером, но по - настоящему им не являешься, лишь сея панику внутри себя!
- Я прежде всего женщина… - прошептала я.
- Не следует оценивать личность по половому признаку. Человек в силах преодолеть свои недостатки независимо от того, является ли он мужчиной или женщиной.
В горле стоял ком: последние слова я еле выдавила из себя, потрясенная откровением папы. Закусив губу, я стояла и смотрела прямо в его глаза: пораженная, оглушенная странной догадкой. Замотав головой в немом отчаянье, я обхватила себя руками и подойдя к креслу, на котором мне было не суждено поспать, уселась в него, по - детски подтянув под себя ноги и вся сжавшись от неожиданного открытия. Солнечный свет заливал комнату, позолотив седые, кудрявые волосы отца и красиво освещая его худощавое лицо: скрадывая морщины, делая цвет лица теплым, а неправильные черты - благородными. В который раз, представ мудрым старцем, он не догадывался, что я прозрела в его суть лишь сейчас, будучи тридцатилетней женщиной и всегда думая о папе лишь как о скромном и застенчивом человеке. Бесхарактерном. Не умеющем постоять за себя странным компьютерщиком, не отходящем от монитора более чем на час.
- Что ты хочешь сказать, замечая, что меня интересовал, прежде всего, Гервольский? - поспешно заговорила я, когда пауза в нашем разговоре стала слишком большой.
- Смысл сказанного вполне ясен - я не говорю символическим языком.
- Ты думаешь, он нравится мне? - в страхе зашептала я, зажимая себе рот, словно объект нашей беседы мог слышать.
- Ты сказала это, не я. - устало и грустно пробормотал отец.
- Но…но это не так! - с жаром продолжила я, все еще тихо проговаривая каждое слово.
- Ты хочешь это внушить мне или себе? - переспросил он, с тоской оглядывая меня.
Я не ответила, отзываясь на унылое выражение лица папы такой же угрюмостью.
- Ты должна помнить, что всего лишь человек. - подчеркнул отец последнее слово, - Тебе нет места в его бессмертии. К тому же, как только он исполнит свою миссию, он уйдет туда, где ему находиться в сотни раз приятнее, чем с издающим смрад греха, человечеством.
Я хотела начать что - то возражать, но отец недовольно махнул рукой, видя мои слабые попытки заговорить.
- Ты слишком много говоришь не по существу - это твой бич. Человек - ничто по - сравнению с ангелом.
Меня поразила такая искренняя вера отца: открытая, прямая, неподдельная. Я предположила, что такое могло статься потому, что папа все же претерпел метаморфозы Шеду - как никак ему показывали истинную сущность Падших и воинственную историю человечества в мыслях посредством ангельских касаний. Одно мне было точно известно: его убежденное доверие в ангела было совершенно откровенным, чистым и ни одно из моих утверждений не смогло бы поколебать его. Понимая все это, я не преминула высказать свое мнение:
- Я понимаю твое желание боготворить Хранителя - он так не похож на большинство людей: приковывает взгляд удивительной, необычной красотой, изысканными манерами, прекрасным языком. Он из тех людей, к которым обращаются взоры всей аудитории, стоит ему появиться на пороге, а холодная, отстраненная манера разговора лишь подчеркивает, углубляет его уникальность. На таких как он, можно смотреть часами, изучая пропорции разлета бровей и изгиб лука Купидона губ. Таких как он, можно слушать сутками, вникая в глубину сказанного и медитируя над глубоким тембром голоса. Такие как он вызывают трепет человеческих сердец и имеют власть над многими личностями, благодаря врожденному таланту лидерства. Да, я должна быть откровенной с тобой до конца - никогда прежде я не видела такой совокупности притягивающих черт, что просто не могло не вызвать во мне бурю протеста, отторжение, неприязнь. Антипатию вызывала его успешность, его психологическое влияние, которое чувствовалось в каждой позе, жесте, в каждом его обращении ко мне и в учтивой манере говорить. Потрясающее ощущение, когда рядом человек достойный восхищения, но ты в состоянии лишь чувствовать свое неудобство от собственной ущербности. Лодзинский одним своим присутствием подчеркивал мою ничтожность, никчемность, тем самым пробуждая во мне сладко дремавший комплекс неполноценности, с которым, я уже думала, попрощалась с момента моего подросткового возраста. Но, не смотря на все ощутимые достоинства, его совершенства и безусловную притягательность как человека - он не идеал ангельской сущности: его сила не всеобъемлюща, от него многое сокрыто, а в характере определенно существует одна брешь, весьма и весьма ощутимая, если учесть, что он призван служить таким как мы.
Отец удручающе - покорно смотрел грустными, темными глазами в какую - то точку на стене.
- Он не любит нас! Он не любит человечество! - с вызовом рубанула я воздух рукой, внимательно всматриваясь в реакцию отца.
- Вижу я, ты готова на все, лишь бы немного подтянуть его планку под себя. - не глядя на меня, резюмировал папа, - Твоя жажда унизить страшна уже сама по себе, даже не говоря о том, какую личность ты хочешь опустить. Для меня всегда было странным стремление бесславить людей, к которым сами же и неравнодушны. Скажи, Олеся - это такая защитная реакция твоего эгоистического, циничного ума? Он недосягаем для тебя и потому ты так жаждешь умалять его достоинства? С чего ты вообще взяла, что он не любит человечество? А главное - ты… ты любишь людей?
Отец редко злился. В основном, это сводилось к гневным репликам и алым пятнам на щеках, но сейчас он был по - настоящему рассержен: карие глаза почернели, в уголках рта выступила белая, вспененная слюна, от высокого эмоционального напряжения на лбу показались мелкие капли пота.
- Ты хочешь услышать, что я в восторге от него? - выкрикнула я не сдержавшись.
- По крайней мере, это звучало бы чистосердечно. - злобно, но очень тихо сказал отец.
- Ты скрыл от меня, что в моем компьютере содержится информация, за которой гоняются представители потустороннего мира, что это откроется, было лишь вопросом времени! По - твоему - это чистосердечно?
- Я уже говорил - этим я защищал тебя. Чтобы бы ты ответила, случись мне рассказать, что твоем ноуте закодированная информация, данная мне ангелом? Ты бы мне поверила?
- Что это за сведения? - у меня дрожали губы.
- Я не знаю.
- Кто знает?
- Жаниэль.
- А! - всплеснула я руками и с сарказмом продолжила, - Почему же он не поделился с тобой, ценным Шеду, такой важной информацией!
- Я так и не стал Смотрителем, а потому, я не мог защищать свои мысли - они могли быть прочтены.
- Если я хочу и дальше есть хлеб с маслом, мне пора на работу. - разочарованно бросила я, - Заодно, хороший повод встретиться со светочем твоих очей - господином Лодзинским.
* * *
До чего же длинной была эта ночь! Натянув юбку на дырявые колготки и наскоро влезая в рукава пальто, я выбежала во двор папиного дома, где меня уже ждало такси. Заскочив домой, я быстро приняла душ и распахнув гардероб, вынула строгое трикотажное платье серого цвета и рыжие сапоги. Высушила волосы, вытягивая щеткой пушащиеся пряди и нанесла макияж - "минутку": корректор синяков под глазами, коричневую тушь и бесцветный блеск для губ. Взглянув в зеркало, я осталась довольна вытянутыми волосами, но отнюдь не цветом лица - мне определенно, когда - нибудь, надо выспаться!
Подъезжая к офису, я увидела свою машину и с радостью подумала, что сегодня заберу ее со стоянки. Я любила водить - ни одно ощущение в мире не было похоже на то, когда я садилась в свой новенький седан и жала на педаль газа: такие любимые мной свобода и скорость!
- Добрый день, Олеся Станиславовна!
Голос Аллочки вернул меня в знакомый для меня мир: простой, монументальный, такой, каким я знала его уже тридцать два года.
- Здравствуй, Алла! - с улыбкой ответила я, изумленно глядя на встревоженного секретаря.
- Как ваше здоровье?
Я недоуменно сморщила лоб:
- Все хорошо.
- Но на вас вчера напали!
- Ах да! Но я жива, как видишь - пустяки! - поспешно заверила я ее и быстрее подалась в свой кабинет, - Кофе сделай, пожалуйста.
- У вас сегодня встреча с Иваном Ивановичем. - затараторила мне вслед Алла.
- Кем была назначена? - удивилась я.
- Лично им.
- Когда?
- На четыре часа дня.
- Хорошо. - крикнула я, уже скрываясь за дверями.
Бросив сумку на пол и не снимая пальто, я уселась в свое кресло и по - обыкновению оттолкнувшись ногами от пола, проехала к стенке, мягко коснувшись спинкой стула ее крашеной, шершавой поверхности. Лишь войдя в офис, я почувствовала Его: внутри живота что - то томительно сжалось, затрепыхав в такт ударам сердца и взмыв вверх, по грудной клетке колкими, энергетическими импульсами, ударило в мозг: яркой, слепящей вспышкой. Мое минутное помрачение ума совпало с аллочкиными расспросами и потому, я поспешила ретироваться, с радостью оказываясь в озаренном солнечными лучами кабинете. Ощущения все набирали и набирали обороты - мне казалось, что в абсолютно чистом воздухе, я чувствую молекулы запаха его свежей кожи с нотками можжевельника, а окружающие меня предметы искрятся светом его незримого присутствия. Едва оперев спину о кресло, сквозь нее почувствовала тепло и жар его тела, с содроганием вспоминая обжигающее, карающее прикосновение. Испугавшись своих чувств, я вскочила со стула, и отбежав к окну, распахнула его, в надежде на то, что чистый воздух прочистит мои глаза от образа, который неустанно стоял перед ними, мелькая в неустанном водовороте удивительных событий.
Я стала перед окном в надежде, что кислород вернет расслабленность зажатым мышцам, а сердце перестанет биться в два раза чаще, чем ему положено. Поспешно расстегивая пуговицы пальто, я подставила свою оголившуюся шею навстречу светлым, но очень холодным воздушным потокам, вихрем влетевшим в комнату, стоило едва открыть пластиковые рамы. Ветер вошел поздним, осенним гостем и закружил по кабинету, поднимая мои длинные волосы, забираясь в складки платья и пойманный в пространственную ловушку, клубился по полу, принося облегчение своими ледяными касаниями. Задышав глубоко и медленно, я сняла с себя пальто и бросила тут же, на пол, а сама забралась с ногами на подоконник и с наслаждением чувствовала на себе бодрящее действие свежего воздуха. В груди щемило от потрясающей мысли его присутствия: не видя, я знала, что ангел совсем рядом!
Вдохнув глубже, я задержала дыхание: так вот оно, какое - знание, что Хранитель рядом. Я не дышала около минуты - словно угадав, что надо делать, я сделала искусственную задержку дыхания и когда выдохнула, пришло облегчение. Повторив трюк несколько раз, я смогла спокойно расслабиться, хотя, признаться, внутренний тремор продолжал волновать. Какое счастье, что Лодзинский не в состоянии идентифицировать человеческие чувства, в противном случае, он был бы сейчас очень изумлен, узнай, вдруг, что творится в моей душе.
Удивляясь отцовской прозорливости, я в ужасе почувствовала, какой колоссальный переворот произошел во мне благодаря его логике, в которой он заподозрил меня в увлечении Лодзинским. Подумать только - намедни, я открещивалась в интересе к нему, не в силах признаться самой себе в зарождающемся тайном чувстве. Мне никогда не могло прийти в голову, что произойдет подобный сбой в моей частной программе и я, прежде всего личность, всегда ставящая работу выше личных интересов, вдруг почувствую непреодолимую тягу к начальнику, что являлось для меня недопустимым, а теперь, казалось вообще ужасной насмешкой судьбы, роком, фатумом, настигшим меня в самый неподходящий момент. Мало того, что Лодзинский мой начальник, он еще и ангел!
Можно ли полюбить ангела? Определенно да. На деле это оказалось даже проще, чем человека. Успокоившееся было сердце, мучительно дернулось, словно птица, попавшая в силки, тогда как мои мысли попали в капкан времени и передо мной замелькали картинки давно пройденных часов. Школьная, первая любовь в виде тощего, кучерявого мальчишки: непонятное чувство, непонятые действия и чувства глубокой неудовлетворенности от всего происшедшего. Институтская симпатия к молодому преподавателю английского, закончившаяся тем, что его жена пришла меня бить прямо на одну из лекций, благо, все закончилось мирно. А после института меня ждала лишь работа: моими любимыми мужчинами стали британские классики, когда я, узнавала и заново открывала их для себя, занимаясь переводами биографий. Собравшись плакать, я поняла, что не могу выдавить из себя ни слезинки: кого я хотела оплакивать? Себя, неудачницу в любовных делах или саму любовь, которая нежданно - негаданно посетила меня: запретная, с горьким привкусом, но такая прекрасная, в своем великолепии чувствований и страданий. Откинув спину на остывшую стену, я не ощущала холода: слишком горячи были размышления. Казалось, осязание, слух, обоняние, вкус, зрение оставили меня, бросив на растерзание тому, что называется "сходить с ума". Весьма емкое замечание, если учесть то, что разум уже не властвует над телом, но тело властвует над разумом.
Мои размышления прервал стук в дверь: встрепенувшись, я испуганно посмотрела на поворачивающуюся ручку, уже зная, кто появится сейчас передо мной. В порыве странного конфуза, я была не в силах слезть с окна, а так и осталась сидеть на нем, кое - как попытавшись избавить свое выражение лица от восторженного выражения. Следовало взять себя в руки, хотя, какой мог быть с этого толк, если Лодзинский умеет читать мысли!
Он порывисто вошел и я увидела светлый ореол над его головой, точь - в - точь, как его изображают на иконах. От картины, представшей перед моими глазами, мои мысли показались мне совершенно низкими и недостойными. Почти физически ощутив их гнусность, я поспешно опустила глаза, не в силах вынести взгляда, с которым ко мне пришел Жан.
- Олеся Станиславовна. - учтиво поприветствовал меня Жан.
И я лишь кивнула, про себя процедив сакраментальное: " О, Боже мой!" и опасливо зыркнула глазами на Лодзинского, холодея от ужаса и уже предвкушая собственный позор разоблачения.
Но как оказалось, переживать раньше времени не стоило. Он совершенно по - деловому начал разговор, переживая о налогах, которые по вине халатного главного бухгалтера своевременно не были оплачены и теперь полагался штраф.
Первые несколько минут я не могла понять, о чем он говорит: смотрела в сторону, кожей ощущая, как от тембра его голоса кровь ударила мне в голову и я мучительно покраснела, совершенно не зная, что делать с руками и следует ли слезть с окна, чтобы закрыть его.
- У вас нимб. - только и смогла ответить я на вопрос о назначенном денежном наказании главбуха.
- Пройдет. - сказал Жан, - Вы не будете наблюдать его постоянно.
Словно в подтверждении его слов, свечение над головой погасло и я увидела это, на мгновение подняв глаза к его лицу.
- Это хорошо. - покачала я головой. Было бы невыносимо постоянно видеть его ангельскую сущность, особенно после того, как я увидела его мужскую привлекательность. Подумав, я осеклась, с ужасом подозревая, что могу быть услышана, но с облегчением обнаружила отрешенное выражение лица Жаниэля.
- Вы слышите, о чем я думаю? - спросила я, в томительном ожидании ответа чуть ли не до крови прикусив губу. Удивительно, но вчера перейдя на "ты", мы вновь вернулись к официальному "вы".
- Я не слушаю, а потому, не слышу. - ответил Жаниэль.
- То есть, вы в состоянии отключать свой дар?
- Абсолютно верно и так со всеми из моих способностей, а чужие мысли я слушаю только в случае крайней необходимости.
Я выдохнула с облегчением и такой радостью на лице, что Лодзинский приподнял бровь в немом вопросе, но я замахала руками, забормотав, что со мной все в порядке. Определенно, этот момент был из самых радостных за последние пару суток.
Наконец - то сообразив, что нахожусь перед начальством в неподобающей позе, я спрыгнула с подоконника, но все же, не спешила закрывать окно - свежий воздух мне был жизненно необходим.
Холодный ветер гулял по комнате, принеся с собой горсть мелких, пожухлых листьев, которые сейчас кружили с ним в студеном вальсе, но Жаниэлю было весьма комфортно: кажется, его даже не удивили настежь распахнутые створки. Он немного щурил глаза, когда морозные вихри касались его лица, а удлиненные, волнистые волосы поднимались над головой, делая человеческий образ ангела причудливым. Русые пряди отливали золотом, когда к ним чуть дотрагивались яркие, солнечные лучи, напоенные близким предчувствием ледяной зимы, а румянец на щеках полыхал рубиновым закатом, настолько ярким и свежим он сейчас был. Губы, наполненные естественным цветом, изумительной, мягкой линией в каждом из изгибов, все говорили и говорили о чем - то, что я уже не слышала, а голубые глаза словно уже вобрали в себя всю прелесть человеческих чувств: они то горели внутренним, яростным огнем, то успокаивались, вновь вступая на привычную для себя стезю покоя и безмятежности.
В безумном исступлении я изучала каждое неспешное движение его тела, вбирала в себя каждую из нот его голоса, ловила и вдыхала аромат свежести, шедший от него и приходивший вместе с холодными воздушными массами. Пребывая в неистовстве, неведомом мне до этого времени, я восторгалась минутами близости с тем, кто стоял рядом, в немом восхищении наслаждаясь моментом; мигом настолько прекрасным, что готова была рыдать от счастья. А рыдая, взять его прекрасную, русую голову в свои ладони и смотреть, смотреть не отрываясь, не отвлекаясь ни на минуту!
Тончайший кашемировый свитер цвета сливок красиво обнимал его тело, облегая в плечах и спадая драпировкой к бедрам. Смотря на благородную, однотонную ткань я боролась с желанием дотронуться, прикоснуться к яремной впадинке под гладкой шеей, погладить розовую щеку, скользнуть пальцами по предплечью.
- Олеся Станиславовна, телефон! - громкий возглас вернул меня из мира моих грез. Кажется, я здорово замечталась, потому что Лодзинский уже поднял трубку и сейчас стоял с ней, непонимающе глядя на меня.
- Ах, да, иду. - быстро сказала я, - Обдумывала ваше предложение, касательно денежного наказания для главного бухгалтера, мне кажется, его надо увеличить вдвое, против названной вами, суммы.