Санинструкторы. Картинка из Интернета.
Рассказ основан на реальных событиях.
Вот она, наконец, и пришла: весна сорок четвёртого года. Раечке уже начинало казаться, что она никогда не настанет, что эта зима будет длится вечно, всегда - так же, как и проклятая война. Но, вопреки её неверию, апрель несмело и неспешно вступал в свои права. Снег пожух, осел, теряя первозданную чистоту и свежесть, но ещё не сошёл. Лишь кое-где обнажил землю, как стыдливая красавица, приоткрывая изголодавшемуся взгляду свои, слегка оголённые, прелести.
Если днём солнце и пригревало землю, то ночью ледок сковывал всю влагу, образовавшуюся за день, похрустывая под ногами, звеня весенними сосульками, гроздьями свисающими с крыш деревенских домиков, в одном из которых и жила Рая последние полтора месяца.
Война ещё в самом разгаре. Проклятая жива, хоть и дышит надсадно и хрипло. Но уже откатилась от Сталинграда, и пошла вспять — на Запад: шаг за шагом, с кровью, потом, собирая свою страшную дань человеческими жизнями. Но девятнадцатилетняя санинструктор Раечка, вопреки всему, жива — даже не ранена. Хотя, как она считает, это не её заслуга.
В начале января, ещё там, в Сталинграде, она должна была доставить троих тяжело раненых бойцов в госпиталь на левую сторону Волги. Горластый лейтенантик не давал ей транспорт. Он кричал, багровея, задыхаясь и кашляя из-за недавнего ранения в грудь:
-Ну нет у меня машин, санинструктор — нет! Сколько можно тебе повторять?! Заняты все — сама видишь.
-Как ты не понимаешь, Громов? - упрямо твердила Раечка. - Если срочно не отправить ребят — они умрут! И эти смерти будут на твоей совести.
Громов усмехнулся в ответ потрескавшимися от холода и мороза губами:
-На моей совести уже столько смертей, сестричка, что тремя больше тремя меньше - не имеет значения.
Рая недовольно сверкнула глазами:
-А я не хочу брать на свою совесть эти смерти: я медсестра и должна спасти раненых во что бы то ни стало!
И чуть помолчав, добавила уже более миролюбиво:
-Всё равно ведь не отстану, Михаил. Так что ты дашь мне транспорт. Дашь!
-Ну и настырная же ты, Рая! - огрызнулся в ответ лейтенант. - Могу только лошадь с санями обещать, если, конечно, с Василичем договоришься. И всё. Всё!
-Спасибо, лейтенант! - козырнула довольная Рая.
И продолжила с ироничной улыбкой:
-С паршивой овцы — хоть шерсти клок!
-Но-но! - строго пригрозил Громов, - Попрошу без оскорблений старшего по званию!... Могу ведь и передумать.
-Не передумаешь! - убеждённо возразила санинструктор.
-Это почему же? - удивился Михаил.
-Потому что ты — добрый! - засмеялась в ответ Раечка. - И строгость на себя напускаешь для вида, чтобы с тобой считались.
Михаил лишь пальцем погрозил девушке в ответ, а та уже со смехом выскочила из землянки и побежала разыскивать строгого Василича - заведующего всем гужевым транспортом. Василич — дядька в возрасте, того на честное слово не возьмёшь: нужен особый подход. Но у Раечки для этих целей в санитарной сумке кроме обязательных санитарных пакетов и минимального медицинского набора, есть ещё и небольшая фляжка со спиртом и ломоть чёрного хлеба. Спирт — для Василича, хлеб — для гужевого транспорта.
Но вот, наконец, лошадка впряжена в сани, раненые бойцы уложены рядком, и Раечка, как опытный «ездовой» погоняет захудалую лошадёнку, предварительно скормив ей заветный ломоть хлеба.
Метель тем временем разыгралась не на шутку: заметает, пуржит так, что в нескольких шагах ничего не видно. Раненых девушка укрыла всем, что нашла, даже старую брезентовую палатку где-то раздобыла, а вот самой брезента не хватило. Но о себе думать уж недосуг: в головке белокурой единственная мысль мечется, путается: «Только бы успеть!... Довести ребят... Всех!»
-Держитесь, мои хорошие! - шепчет девушка. - Не сдавайтесь!... Держитесь... Я здесь... Я с вами...
Путь хоть и недалёкий, а по военной, разбитой дороге: где бегом, где шагом, а где и вовсе стоп — пропусти технику. Да ещё и переправу ледовую «мессеры» разбомбили: пришлось на окружную дорогу сворачивать.
До госпиталя добрались только к темноте. Сдала санинструктор раненых с рук на руки в приёмном покое, вздохнула с облегчением, и тут же свалилась в горячке.
Очнулась Раечка на шестые сутки. Перед глазами всё плыло, застилая туманом, словно опять она на санках, в пургу — только жарко очень.
Послышался испуганно-радостный голосок - женский:
-Очнулась?!... Рая очнулась!
А потом быстрый топоток, и голос стремительно поплыл прочь:
-Иван Дмитриевич?! Тётя Люба?! Раечка очнулась!
Голос показался девушке слишком громким и неприятным: он словно нарушал уже устоявшееся равновесие между сознанием и душой. Поэтому она закрыла глаза, шумно вздохнула, задерживая дыхание, а потом задышала ровно и легко.
А вокруг её кровати уже хлопотали, окружая со всех сторон: маленький тщедушный доктор - Иван Дмитриевич; медсестра Вера, чей голос показался Рае таким неприятно-громким; женщина лет сорока — худощавая, с тонкими, правильными чертами лица, гладкими тёмными волосами, аккуратно прикрытыми белым, ситцевым платочком; молодой боец, из тех раненых, что Рая доставила в госпиталь несколько дней назад. Обеспокоенные, взволнованные.
-Ну, честное слово, тётя Люба! - уверяла молоденькая медсестра. - Я сама видела, как Раечка глаза открыла, Правду говорю — не вру!
-Помолчи, балаболка! - строго урезонил её доктор. - Настрекочешь вечно с три короба — и всё напрасно...
Иван Дмитриевич чуть приоткрыл одеяло и вскрикнул:
-Да она же мокрая, как мышь! Вера быстро принеси сухое постельное бельё и рубашку — нужно срочно переодеть Раису.
Все взгляды сразу устремились на строгого доктора, и он неожиданно улыбнулся в ответ
-Слава Богу: кризис миновал! Миновал...
-Я же говорила вам! Говорила! - затараторила Верочка. - А вы — не поверили...
Женщина в платочке начала медленно оседать на пол. Её едва успели подхватить под руки, и усадить на стул, придерживая за плечи.
-Нашатырь, Вера! - вскрикнул доктор, и та заметалась по палате.
-Сколько раз говорить, что такие вещи, как нашатырный спирт, йод, перевязочный материал должны быть у тебя всегда под рукой?! - недовольно прервал её бесполезные движения доктор.
Он достал из одного кармана пузырёк с бесцветной жидкостью, а из другого клочок ваты, и накапав на вату несколько капель, поднёс её к лицу женщины. Та открыла глаза.
-Ну-ну, Любовь Дмитриевна?! Зачем так пугать?... Теперь с Вашей дочерью будет всё хорошо: кризис миновал... Радоваться нужно.
-Я радуюсь, - тихо ответила та. - Радуюсь, доктор.
-Потому и в обморок хлопнулись? - пристально вглядываясь в лицо женщины, поинтересовался он.
-Это от усталости! - вступилась Верочка, - Полночи мы с тётей Любой раненых размещали, потом у тяжёлых дежурили, под утро Раечку проведывали... Потом полы ещё перемыть, бельё подготовить, бинты прогладить...
-Да, знаю, знаю... - уставшим голосом согласился доктор. - Не стоит напоминать.
Доктор на минуту опустил голову, словно задумываясь.
-Любовь Дмитриевна, - обратился он к женщине, которая с самого начала войны работала в госпитале санитаркой, - отдохните пару часов за занавеской. Вы совсем спать перестали с тех пор, как Раиса у нас... Отдохните-отдохните. Так надо! Я Лидочку попрошу подменить.
С этого дня Раечка пошла на поправку: медленно, с трудом, то с рецидивами, то с улучшениями. Если бы не общие усилия персонала, подруг, раненых — тех кто подкармливал, кто доставал необходимые лекарства, кто ухаживал — ночей не спал, то не известно смогла бы девушка выкарабкаться из цепких лап смерти. Двухстороннее, крупозное воспаление лёгких — заболевание не простое, коварное. Да ещё в военное время, когда кругом нехватка: лекарств, продуктов, времени, сил. Но Раечка выжила. Вопреки всему — выжила.
Когда девушка начала вставать, и, держась за спинки кроватей, по стеночке передвигаться по палате, Иван Дмитриевич пригласил тётю Любу в свой кабинет.
-Любовь Дмитриевна, - начал он, - хочу поговорить насчёт Вашей дочери.
-Что с ней?! - обеспокоилась женщина.
-Не волнуйтесь Вы так, Любовь Дмитриевна: с ней всё нормально, - успокоил доктор.
-Нельзя Раечке оставаться в Сталинграде. Нельзя... Нужно отправить её в деревню. Здесь она погибнет... Организм девочки ослаблен, а она уже снова на фронт рвётся. Не Вам мне напоминать, какая она отчаянная...
Любовь Дмитриевна молча слушала, прекрасно понимая, что Иван Дмитриевич прав и возразить ему на это нечего.
-Вам есть куда отправить дочь? - настаивал доктор.
-Есть, - ответила женщина тихо, - в Воронежскую область, к родителям мужа... Но она не поедет, доктор. Одно слово: неслух.
-Ну, это уж моя забота! - почти сердито отреагировал доктор. - Меня она послушает — никуда не денется.
Женщина подняла на Ивана Дмитриевича заплаканные глаза и неожиданно произнесла:
-Доктор, Вы же знаете: Раечка главный кормилец в нашей семье... Без неё мы не выживем. Тоня и Лёня ещё слишком малы и мне не помощники.
-Выживете! - твёрдо возразил доктор, - Мы поможем — все вместе.
И добавил уже мягче:
-Раечку спасать нужно, мать! Спасать... А ребята Ваши при госпитале будут... Нам помощники нужны.
В середине февраля младшая сестра тёти Любы — Дуся увозила Раю в Воронежскую область. Их провожали человек десять: мать с сестрёнкой и братишкой, старенький доктор — Иван Дмитриевич, две подружки - Лида и Вера, мальчишки-солдаты, которых спасла отчаянная санинструктор Раечка.
Девушка, чтобы не видели её слёз, прятала лицо в воротник тулупчика, который передал ей через Лидочку горластый лейтенантик Мишка Громов.
-Рае это тулупчик сейчас понадобиться! - сказал он Лиде Волковой своим обычным, крикливым голосом. - Тут он всё равно никому не подходит по размеру...
И ушёл быстрым шагом прочь, не оглядываясь. Только, когда Лидочка села в попутный «газик», он, в прощальном жесте, поднял руку.
В тот же вечер, после отъезда дочери, тётя Люба сожгла её военный билет, опасаясь, что Раечку начнут разыскивать и снова отправят на фронт. Но душа матери постепенно успокоилась: её девочка уже была далеко от Сталинграда - там, где война прошла лишь краем, оставив целыми небольшие, старинные воронежские деревеньки под удивительным названием Матрёновка.
На родине девушку встретили с распростёртыми объятиями: бабушка Марфа всплакнула, глядя на Раю жалостливым взглядом. Бережно прижала любимую внучку к груди, нежно приглаживая ёжик, её немного отросших волос, вспоминая, как не хотела отпускать сына с семьёй в большой и шумный город. Знать права она была тогда: и сын сгинул в застенках НКВД, и внучка старшая вернулась домой совершенно больная, на себя не похожая.
По деревне быстро разнеслась весть: Марфе из Сталинграда старшую внучку привезли - едва живую. И в дом потянулись соседки: охали, глядя на Раечку, удивлялись, жалели. Каждая несла с собой что-нибудь съестное: пару яиц, мисочку квашеной капустки, десяток картофелин, баночку засахаренного медка.
Посидели рядком: пили чай, разговаривали, вспоминали, внимательно слушали рассказ Раечки о битве за Сталинград, о почти полностью разрушенном немцами городе, её жителях, защитниках, потерях. Вспомнили погибших и пропавших без вести, помянули их добрым словом. Всплакнули по бабьи, роняя горькую слезу. Попели протяжные жалостливые песни и разбрелись по домам, проклиная войну, принёсшую столько бед и горя в их семьи.
Перемена климата, деревенская еда пошли девушке на пользу: понемногу стала она оживать, приходить в себя. Но, как говорят, одна беда не приходит: слабый организм вновь дал сбой. Откуда не возьмись - малярия приключилась. Из лекарств одна хина, да и то в минимальных дозах. Уж и пожелтела Раечка, и аппетит пропал - всё кажется невыносимо горьким; и веса не больше сорока килограмм, а болезнь не унимается.
Лежит она на печи, под тулупчиком подаренным Громовым, и никак согреться не может. А приступы всё чаще и чаще — на глазах слабеет Раечка. Не в силах дальше бабушка Марфа смотреть на то, как её любимая внучка с каждым днём угасает. Хорошо понимает, что сделать ничего для её спасения не может. Плачет украдкой старушка, смахивая непрошеную слезу фартуком.
И тут припомнилось ей, что в соседней деревеньке лекарь живёт — дед Макарыч. По молодости-то она его хорошо знавала — даже ухаживать он за ней пытался. Но соседский парень Михаил живо наглеца отвадил: сам заглядывался на молодую соседку. Слух о Макарыче, как о лекаре, на многие вёрсты разошёлся в округе. Вот и уверилась Матрёна, что только он один сможет помочь внучке — только он один может справиться с её болезнью.
Дело оставалось за малым: уговорить внучку пойти в соседнюю деревню. Рая совсем почти не встаёт с печи — только по нужде. Ещё немного времени и сил у девушки вовсе не останется. Уговаривает Марфа внучку, а та в ответ своё:
-Не пойду, бабушка — не уговаривай! Лучше я здесь, на печи лежать буду...
-Так помрёшь ведь, Раюшка! - плачется старушка, жалостливо глядя на внучку.
-Пусть, - равнодушно отвечает та, - но на печи. Тут хоть немного теплее...
Уговорила всё же бабушка Марфа Раечку, усовестила. Напомнила, что она в семье теперь за старшую и на неё вся надежда. Слово с Раечки взяла — крепкое, что дойдёт та до деревни соседней, встретится с дедом Макарычем и станет делать всё так, как тот велит.
Упросила бабушка Матрёна Дусю одолжить Раюшке костюм выходной — серый. Нехотя давала Дуся костюм свой племяннице.
-Измажет она его! - недовольно высказывала опасение молодая тётушка. - Или порвёт ненароком: она такая неаккуратная. А он у меня единственный: и в пир, и в мир, и в добрые люди.
-Не жалей, Дусюшка, не нужно: какой мерой ты даёшь — такой и тебе будет дадено.
И Дуся уступила, не сказав больше ни слова.
Костюм болтался на девушке, как на вешалке: до того худа стала. Юбку пришлось подвязывать «мутузиком». Пиджак правда держался сам по себе, но угрожал свалиться с худеньких плеч Раечки при первом же неловком движении.
Бабушка Марфа собрала небольшой узелок и наказала внучке:
-Макарычу отдашь, Раюшка. Скажешь от Марфы. С благодарностью и поклоном низким.
-Если донесу, - попыталась протестовать Раечка.
-Ты уж донеси, милая, донеси. Боле-то ничего нет. Оплатить за лечение нечем.
И добавила, заботливо перекрестив внучку:
-По хорошему тебя проводить надоть, да некому. Война идёт: время строгое... Придётся самой, внученька... Иди, милая, иди...
И Раечка пошла. Каждый шаг давался ей с трудом. Её шатало, как пьяную. Матрёна смотрела вослед внучке, и плакала навзрыд, прижимая платок к губам, чтобы заглушить рыдание. Утро уже высветило все рытвины и ухабы. Весна делала своё исконное дело: оттаяла, размесила чернозём, как смолой сковывающий движение, разбросала лужицы-озерца, делая путь намного труднее.
Как одолела семь километров Раечка и сама не помнит. Словно в бреду была. Три раза её накрывал приступ и без сил валил на землю. Как не старалась она упасть в то место, где ещё лежал снег, но костюмчик Дуси всё же подпортила. Девушку трясло, как пляска святого Витта, и каждый раз она вспоминала Макарыча недобрыми словами.
-Колдун несчастный! Навязался на мою голову... Если бы не бабушка — ни за что не пошла... Лежала бы сейчас на тёплой печке, а не в этой грязи...
Её словно вёл кто-то. Поднимал, когда она падала, когда уже совсем не было ни сил, ни желания двигаться. Вёл в нужном направлении, хотя Раечка не помнила дороги, потому что её семья переехала из этих мест давно. Сознание девушки сузилось на единственной цели: дойти - дойти во что бы то ни стало. Как тогда, когда она везла последнюю, в её медицинской практике, партию раненых. И сейчас Раечке было так же холодно и больно, как в тот январский день.
Очень хотелось упасть и больше не вставать. Только обещание заставляло девушку продолжать путь. И вот, наконец, показалась деревня. У прохожей женщины Раечка спросила:
-Не подскажете, где здесь Макарыч живёт?
Та жалостливо посмотрела на неё и ответила, махнув рукой вдоль улицы:
-Иди по улице прямо — не ошибёшься. Его изба — крайняя слева.
И Рая побрела дальше.
На крыльце крайней избы стоял кряжистый старик, одетый в домотканую рубаху, подпоясанную солдатским ремнём, душегрейку и старенькие брюки галифе. На ногах у него были офицерские яловые сапоги. Он прикрывался рукой от солнца, бьющего прямо в глаза, высматривая кого-то на дороге. Завидев девушку, старик поманил её к себе.
Раечка неспешно приблизилась и остановилась поодаль.
-Здравствуй, дедушка, - сказала она, собираясь спросить, где ей найти старика Макарыча.
-Здравствуй, милая, - с лукавой улыбкой ответил старик. - Уж не Макарыча ли ищешь?
-Откуда знаешь дедушка? - подняла на него взгляд Раечка.
Старик не стал объяснять очевидное.
-Я и есть Макарыч, - сказал он. - А ты не Марфы ли внучка из соседней Матрёновки?
У девушки просто не было сил удивляться, и она решила: «Колдун и должен всё знать — на то он и колдун»
Макарыч посмотрел на неё внимательным, словно пронизывающим взглядом, и неожиданно ответил:
-Не колдун я, девонька: лекарь. Людей вот лечу... Я потому про Марфу спросил: похожа ты на неё. По молодости лет она такая же строптивая и своенравная была.
-Ты же меня не знаешь совсем, дедушка.
Старик улыбнулся в ответ:
-Э, милая, поживёшь с моё — станешь читать людей, как открытую книгу.
И неожиданно добавил, словно в раздумье:
-За что же это ты, девонька, ругала меня всю дорогу? Колдуном называла. Несчастным... Почему же несчастный? Наоборот я очень счастливый человек: столько людей на своём веку исцелил — и не перечесть... Вот и твою болезнь, девонька, вылечу.
Раечка стушевалась только на мгновенье:
-Если бы не ты, дедушка, - ответила она, - лежала бы я сейчас на тёплой печи, а не шла сюда по весенней хляби, не падала в снег, чтобы не измазать тёткин выходной костюм.
-Ничего! - засмеялся старик. - Грязь — не сало: потёр и отстало. Не костюм нужно жалеть, а человека: он главная ценность на земле нашей матушке...
-Ну что же, внучка Марфы, заходи в дом — лечить тебя буду! - сказал старик, распахивая перед Раечкой низкие двери.
Девушка шагнула через порог, а в след за ней плыл голос старика:
-Говоришь: комсомолка? А комсомольцы не верят ни в какое колдовство. А что, комсомольцы — не люди что ли? И жить не хотят?
Он посадил девушку на лавку под образа и всё говорил, говорил, а она слушала и удивлялась про себя:
-Откуда он всё знает? Словно наш с бабушкой разговор подслушивал...
Хотела спросить об этом Макарыча, но тот строго приложил палец к губам, требуя молчания.
Затем он что-то шептал — быстро и отрешённо, молился на образа, брызгал на Раечку водой, умывал ей лицо, заставил сделать пару глотков. И хотя сознание девушки противилось этому, она делала всё так, как велел Макарыч.
Наконец, старик перестал молится, что-то нацарапал химическим карандашом на клочке бумаги, свернул его в несколько раз, и подал Рае со словами:
-Придёшь домой, внучка, скажешь Марфе, чтобы сделала ладанку с этой молитвой и повесила тебе на шею. Носи её всегда — не сымай. А через месяц, когда совсем выздоровеешь — сожгите ладанку в печи. Не вздумай читать, что там написано: малярия забьёт насмерть.
На прощанье старик дал Раечке бутылку намоленой святой воды и строго наказал:
-Пей по три глотка: утром, натощак, в обед и вечером — перед сном.
И заботливо проводил с крыльца. Девушка шла по улице тяжело переставляя ноги, а старик ещё долго смотрел ей вослед, время от времени осеняя крестным знамением.
Дорога назад была не легче, но приступ не повторился ни разу — и это уже было хорошим знаком, хотя Раечка посчитала сей факт обычным совпадением. В родную деревню она вернулась, когда в домах стали зажигать керосиновые лампы.
Бабушка Марфа проглядела уже все глаза, ежеминутно выбегая на крыльцо, но возвращение внучки всё же проморгала. У самого дома силы совсем оставили Раечку и она упала. Через пару минут её увидели, набежали, подхватили и занесли в дом. Там её раздели, сменили промокшую одежду на сухую, напоили горячим чаем и уложили на русскую печь.
Раечка, как на духу, рассказала бабушке всё о чём наказывал дед Макарыч, и утром уже ладанка красовалась на тонкой шее девушки. Та хотела снять её, но бабушка строго прикрикнула:
-Не тронь, Раюшка! Будем делать всё так, как наказал Макарыч! Он своё дело хорошо знает. Я ему верю, как себе... Теперь ты выздоровеешь.
И действительно: приступы пошли на убыль, а через неделю — совсем прекратились. Исчез горький привкус во рту, потому что хина больше была не нужна. Появился аппетит.
Бабушка не могла нарадоваться на внучку, но всё же строго следила за предписанием, данным колдуном: три глотка из заветной бутылочки — утром, в обед, вечером; ладанка на шее — постоянно, даже во время купания. И молитва: так много Марфа не молилась никогда, хотя, чего скрывать, была человеком глубоко верующим.
Через месяц Раечка была совершенно здорова, болезнь ушла бесследно — даже воспоминания о ней сгладились. Настало время избавляться от ладанки.
-Бабушка, - попросила девушка, - давай прочитаем, что там написано?
-Сейчас, - ответила та, и, сняв ладанку бросила её в топку печи.
Огонь сначала как будто отшатнулся от такого подарка, а потом набросился на него, окружая языками пламени, как зубами хищника. Ладанка стала жалобно потрескивать, и из неё вырвалась тонкая струйка ярко-жёлтого цвета, которая тут же растворилась в алом пламени, охватившем её со всех сторон.
-Бабушка, ну зачем? - спросила Рая, как заворожённая глядя на игру пламени.
-Затем, что так сказал Макарыч, - просто ответила Марфа и взгляд её потеплел.
И добавила совсем не строго:
-Лекаря нужно слушаться.... Али тебя, Раюшка, не учили этому?