Подполковник инженерно-строительных войск посмотрел в иллюминатор:
- Выходим на старый сибирский тракт.
Прапорщик пристегнул оператора страховочным тросом и открыл дверцу. Мы жестами объяснили пилотам как держать вертолет относительно дороги. Внизу желтело много дорожной техники. Там копошились полураздетые солдаты. Армия выполняла правительственную программу «Дороги Нечерноземья».
Обращаюсь к сопровождающему, - Почему печально знаменитая Владимирка так высоко забирала на Север?
- Наверное по причине, что прямая линия не всегда кротчайший путь от А до Я.- Почти криком объясняет подполковник. – Освоение Урала, а затем и Сибири осуществлялось по дорогам шестнадцатого века. В то время самым проторенным был шлях на Вятку, бывший Хлынов. Очевидно в обход перенасыщенного реками Заволжья. Здесь хоть есть на что посмотреть – леса, овраги. За Уралом начинается тоска. До Енисея. На тысячи километров землю разгладил гигантский каток. Мне как-то довелось в одном вагоне ехать с японской делегацией. До Хабаровска они летели самолетом, а до Москвы из-за длительной непогоды их пересадили на поезд. С утра до вечера японцы не отрывались от окон. Только и слышалось – Цы–цы-цы! То ли восторг, то ли изумление перед нашими пространствами и безлюдьем. Для устроителей дорог проблема в том, что нет поблизости исходных материалов – песка и щебня. Приходиться завозить издалека.
Возле щитовых домиков вертолет совершил посадку. Пилоты попросили паузу на час-полтора для устранения какой-то технической неисправности. Подполковник пошел дозваниваться в штаб, чтобы за нами прислали автобус. До конечного пункта мы не дотянули десяти километров.
Воспользовавшись вынужденным простоем, пошел осмотреться. Кое-где сохранились нетронутые участки старого тракта. Я впервые ступил на судьбоносную для России дорогу. Намоленную и пропитанную слезами. Путь первопроходцев, декабристов, переселенцев и каторжан. Дорога, на которой не спрашивали – «куда идешь?», а «куда бежишь». Откуда-то издалека донесся звук – бом, бом. Наверное, точно так же в походных условиях чинили кандалы. Пропускной график Владимирки – десять тысяч каторжан в год. По восемь-десять прикованных к железному пруту. Исключение для ссыльных дворян и офицеров. Им разрешалось передвигаться на лошадях. На каждом повороте арестанты крестились в сторону исчезающей за горизонтом Родины, навсегда прощаясь с ней. Эта дорога вела в одну сторону - в небытие.
Русская литература отдала должное сибирскому тракту. О нем писали Гоголь, Пушкин, Некрасов, Достоевский, Толстой. Мне взгрустнулось по Катюше Масловой из «Воскресения».
Чехов, совершая поездку на Сахалин, назвал тракт самой скучной и самой длинной дорогой на свете. Подумалось, почему в зените славы Антона Павловича потянуло в такую тоскливую даль? Желание заглянуть в бездну? В черную дыру космоса, именуемого каторгой?
Неподалеку в кустах дымилась походная кухня. При моем приближении два полураздетых солдата бросили колоть дрова и укрылись в палатке. Через минуту один из них появился в помятом белом пиджаке и поварском колпаке. Не иначе, принял меня за начальство. Поздоровались. Я попросил попить воды.
- Если пожелаете, можно и кваску.
- Нет, благодарю. Воды и лучше кипяченой.
Повар выполнил просьбу.
- Вы, небось, из следственной комиссии?
- Я что, похож на следователя? Нет, солдат, я корреспондент программы «Служу Советскому Союзу». Если телевизор смотришь, я там работаю.
У повара резко сменилось выражение лица. Он громко крикнул в сторону палатки:
- Махмуд! Ты в «Слюжю Советскому Союзу» сняться хочищ? Виходи!
Из палатки вывалилось сразу два Махмуда. Подошли. Уважительно поздоровались.
- А мы приняли вас за прокурора.
- Натворили чего?
Махмуды замялись. Посмотрели на того, кто в поварском колпаке. Старшой ответил за троих.
- Очередное ЧП. « Ледовое побоище». Шютка.
И более доверительно. - Два дня назад произошла битва армян с азербайджанцами. У нас здесь свой Карабах.
- И кто кого? – как бы невзначай спросил я.
- Десять человек госпитализировано. А раненых подсчитывают.
У одного из Махмудов лицо стало серьезным и он выдал мне сокровенную думу.
- В нашем селе так рассуждают старики. Сколько всего армян? Три миллиона. А азербайджанцев около пяти. Пускай и мы потеряем три миллиона. Два еще останется .
Необычная арифметика помощника повара произвели на меня впечатление простотой логики. Польстило даже, что родная армия делится глубинными мыслями с прессой. Нас, корреспондентов, уже давно настораживала нарастающая национальная нетерпимость в армии. Но каждый наш сигнал пресекался с верху. Главпур настаивал, что национальный вопрос в нашей стране решен раз и навсегда. Престарелому Политбюро, наверное, так было спокойнее доживать.
То, что я услышал от кашеваров, показалось очень тревожным симптомом для армии. Да только кто мне разрешит снять, а тем более показать в эфире такой репортаж? Наверняка «битва» велась с применением подручных строительных средств – ломиков и лопат. Про себя решил – надо доехать до штаба стройки, но из намеченного репортажа вряд ли что получится. Попрощался с представителями Азербайджана. К бытовкам уже подруливал присланный за нами автобус. Оператора предупредил, – «Не трать зря пленку на пейзажи. Репортажа не будет. Здесь произошло крупное ЧП. Нанесем визит вежливости и домой.
Как я и предполагал, в штабе бригады собралось много приезжего начальства. Нервозная суета напоминала подготовку к строевому смотру. Всех насторожило появление видеокамеры. Меня отвел в сторону один из полковников. Представился начальником политотдела.
- Прошу вас, никаких съемок. Скрывать не стану, у нас серьезное ЧП. Работает следственная бригада. Перебросим вас на другой участок. Дадим команду, вечером организуем досуг и баню. Вашу программу ценим и уважаем. Войдите и вы в наше положение.
Для репортажа на тему армейской «чернухи» здесь имелась весьма красочная палитра. Крупное ЧП. Много раненых. Конфликт на национальной почве. И начальство, пытающееся все скрыть. Чего же боле? Но кто подобный материал разрешит показывать по ЦТ ?. Установки тогда были жесткими –никаких конфликтов.
- Я вас понимаю. – успокаиваю полковника. – На другой объект перебрасывать нас не надо. Торопимся в Москву.
Садимся в автобус. К нам набежало много военных, с просьбой подбросить до ближайшего райцентра. Там, оказывается, квартируют офицеры и прапорщики. Военных натолкалось столько, что некоторые висели на ступеньках открытой двери. Рядом со мной сидела женщина средних лет из вольнонаемных.
- Вот так приходится добираться на обед. – Посетовала она. – Большая потеря времени. Не по хозяйски.
Мне не терпелось расспросить ее о чрезвычайном происшествии. Но теснота в автобусе не располагала к откровениям.
Дорога пошла под уклон. Перегруженный автобус набирал скорость. Вдруг под нами заскрежетала как будто якорная цепь. В открытое окно, было видно – мы на полной скорости вылетаем на свеженькую насыпь, где еще выполняются работы. Впереди широкий и глубокий овраг. По днищу автобуса как будто ударила шрапнель. Летим дальше, не сбавляя скорости. Вдруг, резкий толчок. Плотная стенка тел подалась вперед, и в промежутке между пассажирами мелькнула картина, при воспоминании о которой у меня всегда подскакивает давление. Автобус медленно сползал в овраг. Первая мысль – сколько раз перевернемся, пока докатимся до дна оврага.
- Трос! Кидайте на колесо трос! – прокричал офицер, висевший на ступеньке открытой двери автобуса. Он не спрыгивал сам и, получалось, не давал это сделать другим.
На насыпи работали солдаты строительного батальона. Как мне показалось, они не расторопно стали разматывать трос от стоявшего неподалеку грузовика. Включили лебедку.
- Тяни! – Властно скомандовал все тот же офицер.
Трос натянулся и … соскочил. Автобус вздрогнул и наклонился еще круче. Сидевшая рядом со мной женщина заголосила. Никто из плотно набитого автобуса не издал больше ни звука. Я машинально ухватился за верх открытой двери и сжал ее пальцами так, что на ладони появилась капля крови – густая и черная от грязи. Вот-вот она наберет форму груши, сорвется и запачкает мои светлые джинсы. Отвожу коленку в сторону и смесь крови с солидолом пролетает не задев брюки.
- Цепляй трос еще раз! – кричит все тот же офицер с подножки, - Прапорщик, сделай это сам! Ты же видишь – они у тебя недотепы!
Коренастый, с большим оголенным животом прапорщик, наконец, пошевелился и помог солдатам просунуть петлю из троса на колесо. Трос натянулся. Сползание в пропасть приостановилось
- Стоп! Так держать! – Лишь после этого офицер стал пропускать выходящих из автобуса. Правой рукой он продолжал удерживать дверцу. Когда мой оператор увидел высоту насыпи и глубину оврага, присвистнул.
- Пропасть потому и называется пропастью. Свалился в нее, считай пропал.
На его черный юмор никто не отреагировал. Автобус вытащили и он порожняком покатил на противоположную сторону оврага. Мы молча пошли за ним. Те сто метров, где солдат-водитель пытался погасить скорость, производили жуткое зрелище. Поваленные столбы ограждения лежали, как пехота, скошенная пулеметной очередью. Подполковник, кому мы обязаны спасением, шел, как и все молча и сосредоточенно. Кто он? Возможно из тех, кому после разбора ЧП объявят строгий выговор и на военной карьере придется ставить крест? По инстинкту самосохранения подполковнику следовало спасаться первому. Он этого не сделал. А почему я в той ситуации не выпрыгнул в открытое окно? Оно было рядом. Какая сила заставила офицера на подножке проявить хладнокровие и находчивость? Да и я сам не замечал за собой склонности к героическим подвигам. В чем же причина? Разве мог тот офицер поступить иначе? А как бы я себя оправдывал перед коллегой оператором, с которым столько изъезжено и налетано.
Значит, в каждом из нас наличествует некий ген. Он ждет своего бога-случая. Подвернется нечто такое и проявится в человеке – хорошее или дурное. Особенно когда времени на раздумья нет. В этом вся загадка подвигов и предательств.
До райцентра оставалось километра два, но никто из наших пассажиров не пожелал сесть в автобус. Пошли пешком. Суровые и молчаливые. Может, благодарили судьбу и того подполковника, а может, проклинали автобус с неисправными тормозами. Его давно пора отправить на утилизацию, а на нем продолжают перевозить людей.
По возвращению к вертолету, поделились с пилотами впечатлениями о дорожном происшествии. Они выслушали нас без должного сочувствия.
- У вас под ногами была, как-никак, земля, - признался первый пилот, - а вот как мы долетели – загадка. Вертолет из капитального ремонта. В полете услышали подозрительные шумы. Потому и приземлились раньше времени. Не хочется вас пугать, но при осмотре не досчитались одной контр-гайки. Лопасти могли на лету отвалиться. Скорее всего, ошибка при сборке. Неполадку устранили, но будем писать рапорт.
Подошел один из поваров и предложил отведать кашу из полевой кухни. Аппетита ни у кого не обнаружилось.
- Все равно мы победим! – Многозначительно произнес на прощание Махмуд.
Я не стал его разочаровывать тем, что половина Азербайджана и почти вся Армения уже давно перебрались в Москву, и нет у этих «москвичей» особого рвения сражаться за какой-то там Карабах.
Набирая высоту и оглядываясь на дорогу, испытал приступ грусти. Не от панорамы некогда каторжного тракта. В голову лезли разные мысли. Надо всерьез браться за капитальный ремонт страны. Только где тот прораб, которому поверят, что жить надо дружно, а работать на совесть.
Москва 2006-2009