Убили известного в здешних местах, воровского авторитета.
Через десятые руки меня попросили придумать эпитафию.
В юные годы я пробовал писать стихи. Мечтал стать поэтом. Посылал в толстые журналы. Не печатали. Женился. Через пятнадцать лет развёлся. Вернулся к литературным опытам.
Получалось ещё очень слабо. Теперь я это понимал. То есть ни черта не получалось. Но кое-что всё же было. Это самое «кое-что» давало мне право на надежду. То есть я был уверен, что через несколько лет стану настоящим поэтом. Очевидно, не я один так думал.
В общем, я решил попробовать. Тем более что моё финансовое положение уже настойчиво толкало меня на поиски какого-нибудь заработка. И тут это предложение, а с ним и обещанный гонорар…
Сомнения, конечно, были, но носили они, скажем так: этический характер. Моё природное отвращение к насилию, к обману, к преступному миру…
Но любопытство и пустые карманы взяли верх. Тем более что сам я в детстве паинькой не был. То есть, соседи и родители меня таки считали паинькой. Но судите сами. В пять лет я «сообразил» собирать окурки, вытряхивать из них табак, чтобы потом сворачивать «козьи ножки» и курить. Как не подхватил какую-нибудь заразу – «ума не приложу».
А однажды я утащил у пьяного мужика бутылку «Вермута». Мужик шел после работы, что называется «на рогах», и не падал лишь потому, что держался за руль велосипеда, служившего ему третьей точкой опоры. Мои современники, конечно, помнят тот «Вермут» - дешевое красное вино в стеклянных пол литровых бутылках из-под газированной воды «Дюшес», «Буратино» или «Лимонад». Оно ещё закрывалось такими же металлическими волнистыми по краю пробками под обычную открывалку, как и газировка. Про это вино тогда говорили: «Им только заборы красить». Говорить-то говорили, но все равно и покупали и пили. Самое дешевое было пойло.
Стащить бутылку «вермута» у пьяного мужика, труда не составило. Я приблизился к мужику сзади и взялся рукой за горлышко, торчащее из сильно оттопыренного кармана брюк. Мужик как шел, так и пошёл дальше. Бутылка осталась у меня в руках. Я хотел мужика подразнить. Я кричал ему: «На-на-на!..», - но мужик, не обращая внимания на мои крики, отдалялся и отдалялся.
Украденное вино мы сотоварищи «уговорили» на берегу пруда, спрятавшись от посторонних глаз в густом ивовом кустарнике. Тогда я впервые напился до помутнения. Было мне шесть лет. Славный был мальчик, - не правда ли?! А вот, поди ж ты, вырос вполне приличным человеком. Не бандитом, не вором, не аферистом. Даже всю эту воровскую романтику невзлюбил: сначала – инстинктивно, а потом подвёл под свою нелюбовь теоретическую базу.
Рассуждая по поводу «твари дрожащей или право имею», я определил, что сама постановка этого вопроса удел «твари дрожащей», идущий от комплекса неполноценности. «Тварью дрожащей» я себя не считал, и становиться на кривую дорожку не собирался.
Понятно, что к убиенному воровскому авторитету я не испытывал ни симпатий ни сочувствия, ни маломальского почтения. Воровская романтика была мне противна. В общем, как говорится: «Помер Максим – и чёрт с ним».
Несколько дней труда над эпитафией выглядели следующим образом: посещение кладбища, читка надписей на памятниках, библиотека, поэтические сборники, часы корпения над чистым листом бумаги.
Однако все мои усилия на поприще составления эпитафии на памятник вору в законе оказались тщетны.
В этом процессе выявилась даже некоторая тенденция.
Первая строка эпитафии получалась вроде бы приличной, но дальше…, не знаю как, во мне словно из-за угла выпрыгивал чёртик и выпаливал нечто совсем не соответствующее поставленной задаче.
Ну, например, сначала было:
Остановись, склони главу, прохожий…
Нормально, да? Но затем чёртик выскакивал и писклявой скороговоркой выдавал:
Не то я встану, дам тебе по роже.
или
Не то… ты рядом ляжешь тоже
или совсем уж нечто некрофильское:
Остановись, склони главу, прохожий…
Не то тебе придётся разделить со мною это ложе.
Я решил чёртика перехитрить. Поменяю – думаю – первую строчку на другую, и чёртик заткнётся. Это он поначалу такой шустрый…
Сказано – сделано. Я поднатужил свои мозги и после нескольких попыток выдал внушительную полновесную стихотворную фразу:
Его был труден путь, тернист, суров, опасен...
Но чёртик, будь он неладен, оказался неутомим. С завидной легкостью, без всякого напряжения, он протарабанил:
Его был труден путь, тернист, суров, опасен...
Братан, спасибо, что ты сдох!
И видит Бог, - мир без тебя стал чуточку прекрасен.
Ну что ты с ним сделаешь!? Чёрт – он и есть чёрт!
Сдаваться я, однако, не стал. Не на того напал, думаю!
И я ему новую строку приготовил:
Спи, друг! - написал я -
Никто покой твой не нарушит…
А чёрт тут как тут: выскочил, глаза хитрые прехитрые и ну меня передразнивать:
Спи, дру-у-уг!
Никто покой твой не нару-у-ушит…
Ну, разве что тобою обворованные, гнида, души…
Тогда я решил подойти с другого бока, например, с констатации какого-нибудь биографического момента пациента, чтоб, значит, без патетики, без романтики, без всяких там экивоков и поклонов. Я написал предельно простую, скромную и правдивую фразу. Вот как она звучала:
Жил на свободе он совсем немного…
Но чёрт не унимался. Также честно и просто он произнёс:
Жил на свободе он совсем немного…
И, слава Богу!
Произнёс, глаза опустил, потом поднял на меня честный печальный взгляд и говорит: «Нет, - говорит, – немного не так, – говорит, - здесь вздох обязательно быть должен, - говорит» и повторяет уже со вздохом:
Жил на свободе он совсем немного…
Эх…
И, слава Богу!
Так я мучился с ним довольно долго, но, сколько ни мучился, сколько ни силился, а пересилить не смог. Не всякому честному человеку можно чёрта перебороть, ни хитрость, ни ум не помогут. Вот и я не смог.
Конечно, я тогда в стихосложении не столь силён был, как нынче. Но и нынче, думаю – не моё это дело с чертями в стихосложении соревноваться. С тех самых пор я никогда не брался писать стихи под заказ.
Да и подобных заказов я больше не получал; «к счастью» или «к сожалению» – не знаю.
11.02.2008г.