Голубь сидел неподвижно, совсем рядом с пробитой машинами глубокой ледяной колеёй.
Он и привлёк моё внимание этой своей неподвижностью - какой-то неживой неподвижностью. С высоты третьего этажа сизарь выделялся на утоптанном снегу тёмным пятном, походя на сброшенный проехавшей машиной кусок грязного заледеневшего снега.
Закутанная дворничиха махнула в его сторону грязной лопатой, приговаривая что-то: он бессильно приподнял и опустил голову, но даже не попытался двинуться с места. Махнув рукой, женщина пошла дальше.
Так вот что говорила неразумной птице женщина: машина! красный «Матис» проехал по колее мимо окна, чудом не зацепив погибающую птицу.
Ну, что же... просто ещё одна умирающая птица. Под моим окном. Бывает...
Отойти от окна я почему-то не могла. Так и стояла, не спуская глаз с птицы – надеялась, что сизарь взлетит? А голубь всё не двигался. А на улице – минус двадцать.
Он же замёрзнет, если не будет двигаться. Нет, ну надо же что-то сделать...
Рука потянулась к нарезанной булке раньше, чем появилась мысль попробовать бросить в окно крошек – а вдруг он отреагирует?
Свежий хлеб легко рассыпался под пальцами; ледяной воздух из приоткрытого окна мстительно вцепился в лёгкий шёлковый халат, сбивая дыхание... но желтоватые крошки уже летели – веером рассыпаясь и подпрыгивая на снегу.
Голубь резко распахнул крылья и подпрыгнул, с жадностью хватая со снега свалившуюся еду – переход от неподвижности к движению был настолько внезапным, что я вздрогнула.
Откуда-то появились другие голуби, спрыгнули с чёрных деревьев смоляные вороны... Моего сизаря оттеснили в сторону, и он вновь замер, беспомощно поворачивая голову то одним, то другим глазом к слетевшейся разнокалиберной стайке. Значит...
Нет, не значит! Вот голова «моего» голубя поднялась выше, он пару-другую раз взмахнул крыльями, словно размещая в них появившиеся вдруг силы и... взлетел, скрывшись за балконным козырьком соседей.
Как же мало ему было нужно, этому погибающему сизарю.
Совсем крохи...