Каникулы в доме масок

                К.Велигина afalina311071@mail.ru


                КАНИКУЛЫ  В ДОМЕ  МАСОК
               

                1.

- Баз`иль! Не спишь?
- Нет, а что? Уже пора?
- Да. Только не шуми.
     И мальчики принялись одеваться.
     В дортуаре было не очень темно: сквозь шторы в спальню проникал свет фонаря, стоящего на школьном дворе. Ночь наполняла спальню сумраком, тишиной и сонным дыханием, а то и похрапыванием тринадцати учеников закрытой школы-пансиона под названием Вересковый Холм. Собственно, это было имение, которое его хозяин, холостой и бездетный господин, превратил в частный пансион для мальчиков. Он являлся одновременно директором и попечителем этого заведения.
     Дортуаров в школе было два: один для младших учеников(их было семнадцать), другой для старших. Шестнадцатилетние Базиль Луазо` и Флорент`ин Рум`аль, Бэз и Тэнни, как они называли друг друга, уже два года как считались старшими учениками. Через год им предстояло закончить школу и поступить в университет. Базиль не слишком стремился продолжать свое образование и про себя считал, что школы с него достаточно. Учился он посредственно, хотя и дружил с отличником Флорентином Румалем. Флорентин, невзирая на свои выдающиеся успехи в учебе, был так же неистощим на проказы, как и его приятель Базиль. Эти двое чаще остальных подвергались строгим выговорам директора, господина Акселя Гроссфельда, человека степенного, апатичного и нестерпимо (как казалось даже самым примерным ученикам) благопристойного. Между собой ученики прозвали его Папаша Бош, потому что он был немец; впрочем, человек он был добрый и не слишком нудный, и пансионеры по-своему любили его.
     Сегодня ночью Папаша Бош не интересовал Базиля и Флорентина (впрочем, как и всегда). Их занимал совсем другой человек: их учитель истории и гимнастики господин Фр`идаш Лу`альди. Это был крупный субъект лет тридцати пяти, не очень стройный, но жилистый и сильный, с низкими скулами и длинными, до плеч, темно-рыжими волосами. Лицо у него было большое, черты крупные, даже грубоватые, шея крутая и крепкая, плечи широкие и покатые. Его низкий, как у льва, голос приводил всех в трепет, когда гремел в гимнастическом зале или на уроке истории, произнося чью либо фамилию. Его побаивались и недолюбливали, потому что он слишком охотно ставил двойки, но главное, он не испытывал любви ни к своей работе, ни к ученикам, ни к коллегам. Это был мизантроп, суровый, одинокий, сторонившийся людей. Он отлично преподавал и гимнастику, и историю, но после уроков неизменно уходил к себе, и до следующих утренних занятий его никто не видел.
     Однако Флорентин Румаль однажды узнал тайну Фридаша Луальди. Оказалось, что каждый вечер, когда ученики ложатся спать, учитель уходит в гимнастический зал и там о чем-то разговаривает сам с собой. Флорентину, как-то спустившемуся ночью вниз, в уборную, удалось подсмотреть в приоткрытую дверь зала, как Фридаш Луальди ходит взад-вперед среди спортивных матрасов, шведских стен и турников и повторяет вполголоса какие-то непонятные фразы. В зале тускло горел газовый рожок, и всё казалось Тэнни нереальным и загадочным в этом скупом освещении: и учитель в темном восточном халате и домашних туфлях, и его голос, гудящий, точно огромный шершень, и пустой зал, и ночь…
     Поведение Фридаша Луальди весьма заинтересовало, даже заинтриговало Флорентина. Но он, не всегда скромный, когда дело касалось учителей, на этот раз никому ничего не рассказал. Только с одним Базилем он поделился своим открытием. Базиль тоже немедленно заинтересовался загадочным поведением их учителя. Они с Флорентином принялись по очереди следить за Луальди и установили, что он приходит в зал почти каждый вечер после отбоя и разговаривает там сам с собой, угрюмый и неулыбчивый, точно привидение. Им очень хотелось услышать, что` он говорит, но как раз этого-то никак не удавалось. В гулком зале негромкие слова сливались в какое-то непрерывное гудение; было совершенно невозможно разобрать, о чем идет речь.
     И вот сегодня, не в силах преодолеть мучившее их любопытство, они решили вместе пробраться в зал прежде, чем туда же явится Луальди, спрятаться за грудой спортивных матрацев в углу и подслушать, о чем будет говорить этот загадочный человек.
     Они оделись и, босые, вышли из дортуара. На обоих была школьная форма Верескового Холма: синие суконные куртки с медными пуговицами и такие же брюки. В зале было свежо, и они опасались замерзнуть раньше, чем Фридаш Луальди перестанет бормотать свои «заклинания» и отправится спать.
     В коридоре и на лестнице, покрытой коричневой ковровой дорожкой, тускло горели газовые ночники. Дежурный преподаватель, утомившись хождением из угла в угол, дремал в кресле. Мальчики проскользнули мимо него на лестницу и неслышно, точно тени, спустились вниз.
     Холодный каменный пол холла обжег их босые ступни, и они пожалели про себя, что не надели носки, эту модную новинку, всего несколько лет как заменившую короткие чулки.
     Но их ноги быстро привыкли к холоду. Вскоре они прокрались в зал (он был пуст и темен) и нырнули за ворох спортивных матрацев, сложенных в углу возле дверей.
     Здесь было гораздо темнее, чем в дортуаре, из-за плотных парусиновых экранов, закрывающих окна в нишах, чтобы мяч, брошенный неосторожной рукой или отбитый ногой, не разбил стекла`. Парусиновые экраны поднимали, как жалюзи, только когда не предполагалось играть в мяч. Ставить же на окна решетку директор не желал. «У нас с вами школа, а не тюрьма, господа», - говаривал он, когда учителя заводили с ним речь о решетке. Даже когда его заверяли, что ажурная чугунная решетка вовсе не будет напоминать тюрьму, Папаша Бош стоял на своем. Экраны гораздо лучше, твердил он: и красивей, и современней. А решетки и так довольно: ведь она огораживает весь дом, двор и сад, и школьники не могут выйти за ворота без металлического пропускного жетона, который предъявляют привратнику. В будни жетоны выдавались очень редко и всегда с большой оглядкой. В выходные же дни и праздники их получали решительно все школьники Верескового Холма.
    Флорентин и Базиль уселись на деревянный пол, сунув босые ноги в груду матрацев и прижавшись плечом к плечу, чтобы не замерзнуть раньше времени. Им было немного не по себе. Они в первый раз решились на такую отчаянную шалость как подглядыванье и подслушиванье – впервые целенаправленное, а не случайное. Последнее они обычно сами себе легко прощали. Теперь же их немного мучила совесть. Они чувствовали, что поступают не слишком-то порядочно, не по-мужски. К тому же, оба побаивались Луальди, который вряд ли будет с ними вежлив, если обнаружит их. Но они успокаивали свою совесть тем, что если даже услышат и увидят что-нибудь необыкновенное, то никому ничего не расскажут, а свой страх старались усыпить мысленными заверениями, что Луальди никогда их здесь не отыщет, потому что и искать не станет.
     Учитель долго не приходил, и они едва не задремали, пригревшись. Но вдруг вспыхнул тусклый газовый рожок, и, выглянув из-за груды матрацев, они увидели Луальди, который в синем халате до щиколоток стоял возле выключателя, как всегда угрюмый, низкоскулый, похожий на индейца.
     Мальчики украдкой сжали друг другу руки (пришел!) и принялись осторожно и внимательно наблюдать за Луальди. А тот, пройдясь взад и вперед по залу, вдруг негромко, монотонно заговорил:
- Он стоял совсем один, брошенный ею посреди поляны, полной цветов. Они цветут не для меня, подумал он. Но и не для нее, нет…
     Луальди умолк и остановился.
- Не годится, - угрюмо пробормотал он. – Никуда не годится, черт… Что же делать? Как начать?…
     Помолчав, он заговорил снова:
- В тот день он понял, что цветы цвели не для него и не для той, за которой летело его сердце… нет, опять не то. С этим началом главы с ума сойти можно. Лучше всего начать с дождя. Да, дождя у меня давно уже не было.
     И, выдержав паузу, он начал заново:
- Дождь похож на сон. Он так же входит в жизнь человека и исчезает, не оставляя по себе ни следа, ни памяти…
     Луальди быстро вынул из кармана халата записную книжку и карандаш и написал что-то: по всей видимости фразу, которую только что произнес. Потом он зашевелил губами, перечитывая ее, поднял голову, и в тусклом свете газового рожка его большие глаза сверкнули вдохновением.
- Дождь стучит в окна так же, как осторожная тревога в сердца людей, - вслух продолжил он. – Но, в отличие от тревоги, он умиротворяет, а не беспокоит нас...
     Он снова зашелестел записной книжкой и зашуршал в ней карандашом, а потом зашевелил губами, перечитывая написанное.
     И тут Базиль сделал то, чего он никак не должен был делать, но чего не успел предотвратить, слишком увлеченный тем, что ему довелось увидеть и услышать. Он громко, от души чихнул – и в ужасе уставился круглыми глазами на Флорентина. Флорентин ответил ему таким же смятенным взглядом. В следующую секунду они оба выскочили из-за матрацев и рванулись к дверям. Базиль исчез за ними с изумительным проворством, но Флорентину не повезло: он зацепился ногой за лежащий у порога канат и с грохотом растянулся на полу. Страшная боль в щиколотке на минуту совершенно парализовала его, так что он только безмолвно скорчился на полу. Но в следующий момент оправился и, приподнявшись, с опаской глянул вверх.
      Фридаш Луальди возвышался над ним, хмурый, скрестив на груди руки. Потом спросил:
- Больно?
- Немного, сударь, - ответил Флорентин несколько не своим от боли голосом. Тогда Луальди решительно поднял его под мышки, усадил на скамейку и ощупал его щиколотку. Тэнни не сумел удержаться от стона.
- Ну, тише, - проворчал Луальди. – Перелома нет. Растянул немного.
     Он посмотрел в глаза Флорентину, и его взгляд отнюдь не был полон участия и сострадания.
- Что вы оба тут делали? – спросил он. - И кто был тот, второй?
- Мы хотели узнать, господин Луальди, зачем вы каждую ночь приходите сюда, признался Флорентин, краснея, но не опуская глаз. – А кто был со мной, я вам не скажу. Но обещаю: ни он, ни я – мы никому ни слова о вас не скажем.
- В самом деле? – усмехнулся Луальди. – Какое благородство! А вот я намерен рассказать о вашем шпионстве господину Гроссфельду. Пусть он задумается, нужны ли его школе соглядатаи и трусы.
- Мы не соглядатаи и не трусы, - еле слышно возразил Флорентин, опуская глаза, потому что понимал: Луальди говорит правду. Они с Базилем действительно повели себя, как последние трусы и шпионы.
- Простите нас, пожалуйста, - он снова поднял на Луальди глаза. - Мы никогда больше не сделаем так.
     Луальди ничего ему не ответил; казалось, он о чем-то глубоко задумался.
- Ладно, - хмуро бросил он через минуту. – Пойдем наверх. Скажешь врачу, что упал с лестницы.
- Отличник… - прибавил он еле слышно не без презрения.
     Потом подхватил Флорентина на руки и вынес из зала. Он поднялся с ним наверх мимо продолжавшего дремать дежурного учителя и поставил на ноги перед дверью дортуара.
- Шагай, - сказал он.
- Доброй ночи, - пробормотал Флорентин, не поднимая глаз, и проковылял к своей кровати. Щиколотка нестерпимо болела, а сердце неприятно ныло от жгучего стыда перед Луальди, и эта боль мучила его сильнее, чем боль от растяжения… хотя и нога болела вовсю, что уж тут говорить.
- Тэнни, - зашептал Базиль, высовывая нос из-под одеяла. – Ну, как ты?
- Как! –шепотом передразнил его Флорентин, забираясь в постель. – Отлично, лучше не придумаешь: щиколотку растянул.
- А он, Луальди, поймал тебя?
- Никто никого не поймал, - Тэнни вдруг разозлился на Базиля за его трусливый шепот. – Он помог мне дойти до спальни. И сказал, что сочиняет стихи. Понял? Только ни слова об этом, никому! Слышишь, Бэз?
- Понятно, ни слова, - с готовностью отозвался Базиль: и стихи, и проза его мало интересовали. Вот если бы Луальди произносил какие-нибудь заклинания или заговоры, как ему это поначалу показалось, это действительно заинтересовало бы его. А стихи… они не стоили ровно никакого внимания: во всяком случае с точки зрения Базиля.
- А как ты думаешь… - начал он.
- Спи, - оборвал его Флорентин, – я сейчас ничего не думаю, у меня нога болит, и я хочу спать.
- Но ты не выдал меня?
- Нет, - Тэнни постарался, чтобы в его голосе не прозвучало презрение, которое он испытывал в эту минуту к Базилю. Хотя и себя самого он презирал ничуть не меньше, может, даже больше. «Трусы и шпионы, - безжалостно повторял он про себя. – И еще дураки. А Луальди… наверно, он пишет рассказы или что-нибудь еще. И, наверно, он всё-таки не донесет на нас Папаше Бошу».
     В скором времени в дортуар явился заспанный школьный врач с чемоданчиком и лампой в руке (его разбудил Луальди). Он подошел к постели Флорентина, осмотрел его ногу, наложил компресс, перевязал и запретил Тэнни завтра вставать с постели. Затем он дал ему выпить какой-то горьковатой жидкости и ушел.
     После этого Флорентин быстро уснул. Базиль уснул еще раньше. Теперь все пятнадцать старших учеников школы крепко спали.

                2.

     «…Тэнни, друг мой, а теперь о главном. Ты, разумеется, понимаешь, что я с моей обострившейся подагрой, а также твоя тетушка с ее сердцем никак не можем приехать за тобой. Если какой-нибудь учитель согласится привезти тебя, это было бы отлично, но всё же лучше подождать июля. Там вернется из Франции твоя старшая кузина Элеонора и приедет за тобой. Впрочем, что же это я горожу! Совсем запамятовал, что вас, шестнадцатилетних, отпускают на вакацию одних, если за вами присылают экипаж и письмо из дома. Мне, конечно, ничего не стоит, Тэнни, прислать за тобой экипаж, да и письмо написать, но поверь: мы с твоей теткой чувствуем себя отвратительно, так что в любом случае тебе лучше приехать в июле. Ну, что за радость тебе будет лишний месяц смотреть на больных стариков?.. Однако последнее слово остается за тобой. Какое бы решение ты ни принял, мы, твои родные, будем довольны – и, как всегда, рады твоему приезду.
                Твой опекун и любящий тебя дядя Вит`аут Мунк».

     Флорентин еще раз перечитал письмо, вздохнул и, подняв глаза, увидел себя в зеркале холла: унылого школьника, сидящего на канапе с письмом в руках. Его миловидное лицо печально вытянулось, в больших серых глазах ясно отражалась тоска, а светлые вьющиеся волосы цвета золотистого пепла, которые так хвалили его тетка и кузины, точно потускнели и стали темнее, чем были.
     Он с досадой отвернулся от зеркала. Его не оставляло противное чувство, что опекун господин Мунк, его троюродный дядя по матери, лжет ему. «Кое-что, может, и правда, - подумал Тэнни. – Например, про подагру: он давно ею мучается. Но всё остальное… да ведь и младенцу ясно: им просто не хочется видеть меня. Стараются от меня отделаться, как могут. Не припомню, чтобы эти зануды хотя бы раз мне всерьез обрадовались. Зато, когда каникулы подходили к концу, они просто рождались заново: так их вдохновлял мой приближающийся отъезд».
     Тут же Флорентин испытал укол совести. Его внутренний голос укоризненно напомнил ему, что он и сам никогда по-настоящему не радовался «занудам», считал их скучными респектабельными людьми; да и вообще они беспрестанно его раздражали. Порой ему казалось, что они просто неумны. И имение их Цветочная Лужайка было не слишком-то красивым и привлекательным. Он зевал там все три месяца каникул, спасаясь от скуки купанием, рыбной ловлей, чтением книг в библиотеке и музицированьем (он хорошо играл на рояле, лучше всех в школе).
      И вот теперь, держа в руках письмо от дяди, Флорентин вдруг ясно и остро почувствовал, что совершенно не хочет ехать на лето в Цветочную Лужайку. Да, ему ужасно туда не хотелось: ни в июне, который должен был наступить через два дна, ни в июле, ни в августе. Но проводить лето в школе ему не хотелось еще больше. Может, напроситься в гости к Базилю? Нет, он однажды уже гостил у него. С Базилем, конечно, веселее, чем в семье опекуна, но дача его родителей стоит Бог знает на каком месте: ни настоящего сада, ни тени, один сплошной луг с группами кустарников то здесь, то там. К тому же, у Базиля тоже было скучно. Нет, не хочет он к Бэзу. Но не оставаться же тут, в школе, которая так надоела ему за год! Может, уже теперь попробовать поступить в университет? Ведь все школьные предметы он сдал на «отлично». Однако у него пока что нет диплома об окончании школы, да и господин Гроссфельд не захочет с ним расстаться так неожиданно: ведь директор привык к тому, что Флорентин Румаль – гордость Верескового Холма, и раньше, чем через год, его не отпустит.  Да и самому Флорентину не хочется тратить лето на сдачу экзаменов. И, если быть честным, ему жаль школы. Он не желает  торопиться.
     Флорентин вздохнул еще раз, сунул письмо в карман школьной куртки и ушел в сад, к пруду, где важно плавали белые лебеди. Нога, которую он подвернул месяц назад, давно прошла. Фридаш Луальди не пожаловался на Тэнни Папаше Бошу, да и сам за весь месяц не напомнил своему ученику о «поимке с поличным». Он скупо хвалил на уроках его блестящие ответы и с безразличным лицом ставил ему в журнал пятерки: и на истории, и на уроках гимнастики. Вообще с той ночи они больше ни разу не разговаривали, только здоровались. Но Флорентин не переставал думать о Луальди. Оказывается, этот нелюдимый человек, который, казалось, плевать хотел на окружающих, довольно грубый и прозаический с виду, умел сочинять красивые слова о дожде, о расставании, о человеческом сердце. Это невольно притягивало к нему Флорентина и находило отклик в его душе. Он и сам вел дневник и писал стихи. Ему не раз хотелось расспросить Луальди подробней, о чем именно тот пишет, но он не осмеливался заговорить с ним первым. С Луальди вообще никто не осмеливался заговаривать первым, кроме директора.
     Флорентин немного побродил около пруда и вернулся в школу.
     Еще два дня он провел, снедаемый завистью к веселым, уезжающим на каникулы школьникам. Дортуары пустели с необыкновенной быстротой. С шумом и гамом ученики Верескового Холма тащили свои саквояжи, чемоданы и прочее добро вниз, во двор, а потом за калитку, где их ждали экипажи и родственники, приехавшие за ними. За Базилем тоже приехали. Сияя от радости, он простился с Тэнни и гордо вышел из дортуара, неся в руке свой чемодан. «Вылитый негр, освобожденный из рабства, - подумал Тэнни, отчаянно завидуя своему приятелю. – Только что белый. Негр-альбинос», - и он фыркнул в кулак. Он решил обязательно написать Бэзу, что тот, покидая школу, походил на негра-альбиноса, которому дали «вольную». Но потом он решил, что всё это вовсе не смешно, и писать об этом не стоит. Его настроенье падало всё больше: школьники уезжали, а он, гордость и краса школы, был обречен торчать в ней всё лето.
     К первому июня в Вересковом Холме остались лишь несколько преподавателей и трое учеников: Тэнни, Эрик и Джонатан. Все трое были из старшего класса. Эрик и Джонатан всегда проводили каникулы в школе. Эти веселые троечники считали школу едва ли не родным домом. К тому же, они приходились друг другу двоюродными братьями и никогда не скучали вместе. Зато Флорентин скучал отчаянно. Он бродил по опустевшей школе и по саду в выданной ему на лето его собственной одежде, привезенной из дома, вздыхал, маялся и не мог придти ни к какому определенному решению.
     Второго июня он сидел в пустой библиотеке и играл на рояле лирическую импровизацию, вполне отвечавшую состоянию его души. За окном стучал дождь, кусты сирени заглядывали в окна, вздрагивая от падающих на них с неба тяжелых капель, и Флорентину было грустно, как никогда. Его душа погрузилась в мир меланхолических и нежных звуков так глубоко, что он вздрогнул от неожиданности, когда рядом с ним вдруг прозвучал низкий голос:
- Хорошо играете. Чье это?
     Тэнни повернул голову и увидел Фридаша Луальди. Тот стоял, облокотившись на бюро, в нескольких шагах от рояля, и его лицо, против обыкновения, было приветливым. Он даже слегка улыбался, что было совсем уж необыкновенно для него.
- Это мое, - скромно признался Тэнни. – Импровизация.
- Красиво, - молвил Луальди, подходя к нему. – Но слишком уж печально. Кстати, почему вы до сих пор здесь?
- Мне некуда ехать, сударь, - ответил Флорентин так спокойно и доверчиво, словно они с Луальди беседовали каждый день. – К опекуну я не хочу, да он и ждет меня только в июле. А больше мне ехать некуда.
- А вам хотелось бы? – спросил Луальди, пристально глядя на него.
- Да, конечно.
- И куда бы вы хотели поехать?
- Хоть в Африку, - с чувством ответил Тэнни. - Только не к моему дяде; там ужасная скука. Они все вечно болеют, а если не болеют, то отдают визиты или принимают гостей, таких же, как они сами, а сами они… - но тут он вовремя сдержался и умолк.
- Да, невесело, - согласился Луальди. – А я вот уезжаю через два дня – на всё лето.
     Вот, почему он сегодня такой веселый и общительный, догадался Флорентин - и вежливо спросил:
- И далеко? На юг, вероятно?
- На юго-восток, - Луальди улыбнулся. – В графский замок. У него славное название: Овечьи Колокольчики. Меня пригласили туда.
     Он помолчал и вдруг совершенно неожиданно предложил:
- Хотите, поедем вместе?
     Флорентин посмотрел на него с величайшим  удивлением. В его глазах сверкнула было самая живая радость, но тотчас он осадил сам себя, слегка нахмурился и с некоторым подозрением посмотрел на Луальди:
- Благодарю. Но почему вы зовете с собой именно меня?
- Вы меня вдохновляете, - откровенно признался Луальди. – Видите ли, я пишу книгу, исторический роман. И я уже вставил вас туда. Вы – прототип одного из моих героев.
- Правда? – Флорентин вспыхнул от удовольствия, и вся его подозрительность растаяла, как облако в небе. – В таком случае, я очень рад. И очень признателен вам.
- Значит, едем?
- Едем! – Тэнни засмеялся.
      Луальди внимательно посмотрел на него и молвил:
- Очень хорошо. Но считаю необходимым предупредить: вам и там может стать скучно. Впрочем, если что, вы, конечно, сможете вернуться обратно в школу поездом. От замка до железной дороги каких-нибудь два километра.
- Согласен, - сказал Тэнни.
- И еще, - взгляд Луальди стал строгим. – Ни в коем случае не подглядывайте, не подслушивайте и вообще не делайте ничего без моего разрешения.
     Флорентин порозовел.
- Само собой разумеется, - ответил он. – Я и так не стал бы делать ничего недозволенного. Я уже обещал сам себе быть умней и порядочней. Если вам этого мало, могу и вам пообещать то же самое.
- Ладно, не сердитесь, - Луальди примирительно подал ему руку, и Флорентин, поспешно поднявшись со стула, почтительно пожал ее. – Я буду рад взять вас с собой, и никаких обещаний мне не нужно. Нет, одно всё-таки нужно: вы ни в коем случае не должны мешать мне работать над моей книгой; это чрезвычайно важно.
- Клянусь, не буду мешать, - очень серьезно пообещал Флорентин.
- Прекрасно. Тогда ступайте, напишите вашему опекуну. Попросите у него позволения ехать со мной; я прибавлю от себя несколько слов. Он должен успеть ответить, иначе директор не отпустит вас.
- Он успеет! – с жаром заверил Тэнни Луальди. – Я напишу сейчас же. Дядя получит письмо уже сегодня вечером.
     И он почти убежал из библиотеки в дортуар. Там, усевшись за большой стол, которым могли пользоваться все ученики, он принялся лихорадочно строчить письмо господину Витауту Мунку, а сам в это время думал, какой необыкновенный человек Фридаш Луальди: взял и позвал его, Флорентина, с собой. Ему вспомнилось: в ту ночь, месяц назад, когда он растянул ногу, Луальди обращался к нему на «ты». Это тоже было необыкновенно: все учителя в школе говорили ученикам «вы» – даже восьмилетним, из младшего класса. И хотя Луальди, кроме той ночи, тоже всегда говорил Тэнни «вы», Флорентин не забыл его «ты». Даже слегка презрительное, оно звучало теплее, чем вежливое «вы» остальных учителей. «Он и на руках меня нес, как маленького»,- подумал Тэнни, одновременно и смущенный, и тронутый. Нет, господин Луальди, безусловно, был необыкновенным человеком, к тому же, писал исторический роман. И Флорентин вдохновлял его, являлся прототипом одного из его героев. Улыбка появилась на лице Тэнни: довольная, гордая, даже немного тщеславная. Ему было очень лестно, что именно его Луальди выбрал в «герои». Как человек творческий он отлично понимал, какая ему оказана честь и был глубоко благодарен за нее Луальди. Но еще большую благодарность вызывало в нем неожиданное приглашение учителя ехать вместе с ним в какой-то графский замок, на всё лето. С точки зрения Флорентина такое приглашение было подвигом. Он охотно воздвиг бы памятник Луальди при жизни за этот подвиг, если бы владел искусством ваяния. Взять с собой мальчишку, который тебе вовсе не родня и которого ты почти совсем не знаешь, да еще если сам ты мизантроп и предпочитаешь одиночество любому обществу! Флорентин сознавал, что на месте Луальди не был бы способен на такой героический жест. Тем выше в его глазах вырастал его учитель, могущий совершать подобные великодушные поступки. «Никогда ему этого не забуду, хоть еще сто лет проживу, - думал Флорентин. – Даже если в Овечьих Колокольчиках будет скучно. Всё равно не забуду!»
     Но ему хотелось верить в то, что скучать не придется. Ведь он, сын очень небогатых, уже давно покойных землевладельцев, никогда не бывал в замках вельмож, да и обыкновенных дворян видел редко. Правда, в его роду с материнской стороны были мелкопоместные дворяне, но ни сам он, ни его опекуны и прочая родня дворянами не являлись. Все они были либо зажиточными горожанами, либо простыми землевладельцами, поэтому Тэнни от души радовался, что увидит вблизи настоящее аристократическое «гнездо» и даже будет жить в нем.
     «Я всё-всё опишу в своем дневнике, - пообещал он себе. – Даже мелочи, чтобы ничего не забыть!»
    
                3.

     Письмо отправлено вместе с припиской господина Луальди. Тэнни с нетерпением ждет ответа. И этот ответ приходит к вечеру следующего дня. Опекун пишет, что очень рад за Флорентина, благодарит господина Луальди и дает свое позволение на то, чтобы его племянник отдохнул в Овечьих Колокольчиках. «Это хорошее место, я знаю его», - добавляет он.
     Директор школы, ознакомившись с письмом Витаута Мунка, также изъявляет свое согласие на совместный отдых Тэнни и Луальди.
     Вместе с письмом господин Мунк прислал своему юному родственнику и денег на отдых: тридцать золотых готтов. Флорентин очень доволен. Правда, дядина щедрость немного удивляет его, потому что он знает: дядя скуповат и обычно ограничивается серебром и медью, присылая ему, Флорентину, деньги на карманные расходы. Когда Тэнни ездил к Базилю Луазо, дядя выслал ему всего пятнадцать серебряных ст`оунов – куда меньше, чем теперь. Но Тэнни некогда размышлять над этим, он должен собираться в путь. И он собирается очень деятельно: поручает школьной прачке выстирать и выгладить все предметы одежды и почистить всё верхнее платье. Он хорошо платит ей за это, и она обещает: к середине следующего дня всё будет готово.
     Очень довольный, Флорентин письменно благодарит опекуна за позволение ехать и за деньги, но немного удивленное чувство не дает ему покоя. Почему, думает он, дядя дал позволение своему подопечному ехать с чужим, незнакомым человеком – и даже не поинтересовался, что`  это за человек, и можно ли отпустить с ним шестнадцатилетнего мальчика? То, что Луальди - школьный учитель, ничего не значит; учителя бывают разные. Ведь лично-то опекун с ним незнаком!
     «Ему совсем до меня дела нет», - немного обиженно думает Флорентин, но тут же гонит прочь неуместные мысли и обиду тоже. Ведь он, Тэнни, верит Луальди, как родному, а почему, и сам не знает. Разве было бы лучше, если бы дядя Мунк вдруг ревностно занялся наведением справок о личности учителя и всё испортил! Нет, нет, слава Богу, он этого не сделал, облегченно вздыхает про себя Флорентин. Потому что хоть опекун и «зануда», но он умный человек. К тому же, он верит, что Тэнни уже взрослый, а значит, сам разбирается, с кем ему можно ехать, а с кем нельзя. Конечно, это именно так, и нечего понапрасну дуться. Надо благодарить Бога, а Тэнни вместо этого валяет дурака и гневит Небо.
     Флорентин чувствует себя виноватым. Он идет в церковь в ближнем селении и там ставит свечи семье Мунков за здравие и своим умершим родителям – за упокой. При этом он просит Бога простить ему все его школьные прегрешения и дурацкие мысли.
     Когда он возвращается из церкви, то встречает господина Луальди. Тот, держа в руках какое-то письмо, говорит ему:
- Вот, получил сегодня. Придется Овечьим Колокольчикам немного подождать нас. Мы должны сначала заехать в Цветущие Липы, к герцогу Валтасару Аквилл`анте. Это очень важно. Но это ненадолго. Поэтому не пишите вашему дяде про Цветущие Липы. И господину Гроссфельду ничего не говорите. Идет?
- Идет, - Флорентин улыбается ему. – Конечно, не скажу. Это же проездом?
- Нет, это в другую сторону, на юго-запад. Но мы там не задержимся, обещаю вам. Видите ли, я один из наследников герцога, и, конечно, должен приехать к нему, раз он этого хочет.
- Разумеется, господин Луальди, - соглашается Тэнни. – Я никому не скажу ни слова, будьте уверены.
- Да, вы умеете молчать, - соглашается Луальди, внимательно и зорко глядя на него. – Вы молодец. Послезавтра утром мы уедем отсюда.
- В дилижансе? – сердце Тэнни начинает приятно трепетать от предвкушения чудесного путешествия.
- Да, - Луальди разглядывает конверт, будто увидел на нем что-то особенно интересное. – Мы доедем дилижансом до станции в `Эркуде, а дальше – поездом, пять часов на юго-запад до самой Т`альстры. Там нас встретит герцогский экипаж.
- Ура! – негромко, но с чувством произносит Флорентин.
     Луальди бросает на него пристальный взгляд, потом улыбается ему и, потрепав по плечу, уходит в дом, а Флорентин остается в саду. Он очень доволен, что побывает в гостях не только у графа, но и у герцога. «Наконец-то у меня будет настоящее лето!» – думает он весело. И еще ему лестно, что Фридаш Луальди потрепал его по плечу. До сих пор он не позволял себе таких фамильярностей. Он доверяет мне больше других, с гордостью думает Тэнни, потому что я его «прототип», герой его книги. Ему ужасно хочется узнать, какой именно он герой, положительный или отрицательный, и о каких временах и событиях идет речь в романе его учителя? Может, со временем Луальди скажет ему об этом…
     Проходит ночь, еще один день, еще одна ночь. А утром они покидают Вересковый Холм.
     Они уезжают очень рано, в пять часов утра.
     За окном дилижанса льет дождь; сыро, неуютно. Но Флорентин чувствует себя отлично. Вчера он специально лег спать пораньше, и теперь полон бодрости и радостного, очень приятного чувства. Он свободен, свободен на всё лето – и едет туда, где еще ни разу не был!
     В небольшом городе Эркуде, на станции, они садятся в поезд. У них отдельное купе, очень уютное, на двоих. Тэнни еще ни разу не ездил в купе, только в общих вагонах, и теперь с любопытством осматривается по сторонам. Какие здесь мягкие плюшевые диваны, какие сетчатые багажные полки, какая лампа под потолком! А на окнах зеленые шторки. И три двери: две входных, а третья ведет в коридор. Окна расположены во входных дверцах, как в карете; на двери, ведущей в коридор, - зеркало.
     Они вешают свои плащи на крючки.
     Луальди сегодня неразговорчив. После проверки билетов он достает из чемодана тетрадь в твердом переплете и начинает что-то писать в ней карандашом: вероятно, какую-нибудь главу своего романа. Тогда Тэнни тоже достает свой дневник, который также в твердом переплете, и начинает записывать карандашом события сегодняшнего утра. Он подробно описывает купе и продолжает:
      «И вот, брат дневник, мы едем. Окна залиты дождем, но это совершенно ничего не значит для меня. Ведь я отправился изучать дворянские нравы и быт. Но и это не главное. Главное другое. За окнами мелькают самые лучшие виды: поля, рощи, луга. Всё такое красивое, жаль только, что стекла мутны от воды. Но даже эта вода не может скрыть пролетающее мимо нас буйство свежей зелени. Эта зелень точно танцует, пляшет под дождем, и гудок нашего паровоза звучит для меня, точно свирель Пана.
     Господин Луальди молчит. Он склонился над своей тетрадью – и то пишет, то замирает, покусывая кончик карандаша: думает. Как я его хорошо понимаю! Когда я пишу стихи, я тоже покусываю карандаш. Он, бедняга, весь в следах от моих зубов, точно я какая-нибудь мышь. Мы с господином Луальди творческие люди. Он здорово похож на индейца, только глаза темно-голубые. А волосы темно-рыжие. У него крупный нос, крупный рот, большие глаза и фигура, как у неандертальца, но ноги прямые и осанка, что надо. Я вижу: он сейчас совершенно не думает про меня. А я вот про него думаю. Думаю, что мы почти совсем незнакомы, и всё-таки едем сейчас в одном и том же купе, в один и тот же дом. Не жалеет ли он, что взял меня с собой? Вряд ли. Я ведь сижу очень тихо и ничуть ему не мешаю, а уж он мне и подавно.
     Мне кажется, этот человек никого не боится. Вид у него всегда одновременно спокойный и решительный. Мы с ним оба в темных костюмах-тройках (у него серый, у меня синий), и в белых рубашках. Даже ботинки у нас похожи. Пиджаки мы сняли, потому что в купе довольно жарко. Есть мне пока что не хочется. Второй раз мы позавтракаем через три часа на станции, где поезд будет стоять пятьдесят минут. Станция называется С`андли. Это маленький городок, в котором я никогда не бывал. Насколько я помню из географии, здесь добывают медь, железо и торф и производят металлические части для всевозможных технических нужд страны…»
    Исписав два листа своим четким, довольно красивым почерком, Тэнни кладет тетрадь обратно в чемодан, в боковой кожаный карман на кнопке и принимается смотреть в окно. Постепенно его начинает клонить в сон. «Подремлю самую чуточку», - думает он и, сняв ботинки, ложится на мягкий плюшевый диван. Его покачивает, точно в колыбели, он засыпает быстро и крепко.
     Заметив, что его спутник уснул, Луальди подкладывает ему под голову один из пледов, выданных проводником, и накрывает его другим пледом.
     Флорентин спит лицом к нему. Взгляд Луальди невольно останавливается на этом миловидном лице, спокойном, ясном, еще совсем отроческом, на красивого оттенка светлых волосах, на небольшой руке, лежащей около лица.
      Луальди тихонько вздыхает и убирает свою работу к себе в чемодан. Нас не должны найти, думает он. Я сделал всё, чтобы нас не нашли. Слава Богу, что Цветущие Липы – такое забытое Богом место. Оно окружено лесами и широкой рекой. Там баснословно красиво, но вполне ли безопасно? Этого он сейчас не знает. Во всяком случае, там ему будет легче защищать этого чужого мальчика. Да и такой ли уж он чужой ему? С тех пор, как он, Фридаш, узнал то, что узнал, ему кажется, их судьбы странным образом связаны. Да, он, Луальди, нелюдим и мизантроп, но когда человеку грозит беда, он будет рядом с ним до конца… если, конечно, человек хоть немного этого достоин. Флорентин Румаль уж точно достоин его помощи. Он славный малый, к тому же, кажется, приятный попутчик: тактичный, немногословный. А то, что подслушивал тогда, так ведь всех мальчишек тянет на приключения: и отличников, и двоечников. Он, Луальди, и сам в детстве был любопытным.
     Он хмурится, отгоняя от себя детские воспоминания, всегда дорогие его сердцу. Нельзя сейчас расслабляться. Их цель: благополучно добраться до места. А там можно будет и помечтать немного в промежутках между размышлениями о том, что делать дальше.
     Но что же делать дальше? Луальди смотрит в окно, потирая ладонью подбородок. Даже на войне, шесть лет назад, когда он был капитаном и не раз водил людей в атаку, ему не приходилось сталкиваться с подобными трудностями. Ничего, главное, не унывать. К тому же, может, герцог Аквилланте поможет советом? Ведь он прожил жизнь, ему уже за семьдесят. И он очень рад, что Луальди приедет к нему, потому что скромный учитель истории и гимнастики действительно один из его наследников и даже приходится ему дальним, хотя и не кровным родственником.
     В раздумьях время проходит незаметно. Через два с лишним часа поезд приходит в Сандли. Пассажиры немедленно заполняют весь большой станционный буфет, но Луальди, разбудив Флорентина, благоразумно ведет его в кофейню, столь скромно укрывшуюся за старыми буками, что ее сразу и не заметишь. Там еще совсем немного народу, поэтому Луальди выбирает лучший столик в углу, и они заказывают себе завтрак: жареных цыплят с овощами, булочки с джемом и кофе, а Тэнни берет еще мороженое. Тогда Луальди тоже заказывает себе мороженое и рюмку коньяку.
- Это чтобы мне не завидовать вам, - поясняет он.
- А нельзя ли и мне коньяку? – спрашивает Флорентин. – Просто чтобы подлить в кофе. Это вкусно, я пробовал.
- Я с вами поделюсь, - обещает Луальди.
     Пока они завтракают, дождь перестает, и солнце выходит из-за облаков. Небо очищается.
     Флорентин запоминает название кофейни: «Желанный гость». Оно очень ему нравится.
     А еще через десять минут поезд трогается в путь. Тэнни смотрит в окно, сидя на своем диване в купе. Он знает: теперь длинных стоянок не будет до самой Т`альстры – станции, на которой они с Луальди покинут поезд, чтобы ехать оттуда в экипаже еще четыре часа на юго-запад. Даже почти что на юг, с очень небольшим уклоном в сторону запада…

               


                4.

     Спустя два часа они приезжают в Тальстру и выходят из поезда с чемоданами в руках.
     Флорентин осматривается по сторонам. Станция – перрон с деревянным навесом и большими часами в глубине этого навеса – кажется совершенно пустой. А вокруг простираются леса и луга, и убегает вдаль дорога. Слышно, как в листве кустов и деревьев поют птицы, и стрекочет кобылка в траве. Тэнни сразу замечает: зелень здесь пышнее, ярче, и деревья выше, чем близ Верескового Холма. И воздух теплее. Да, заметно теплее, хотя они ехали всего пять часов.
     Какой-то человек в дорожной куртке и темных панталонах поднимается на перрон и, улыбаясь, почтительно кланяется Фридашу Луальди:
- Добрый день, сударь, с приездом вас!
- Здравствуй, Лотар, - Луальди вручает ему свой чемодан и представляет его Тэнни:
- Это Лотар Стимм, кучер господина Аквилланте.
     Флорентин тоже здоровается с кучером.
     Лотар Стимм также кланяется ему и берет у него чемодан.
     Они с Луальди идут за Лотаром, спускаются с перрона, а еще через несколько минут уже едут в удобной коляске с откидным верхом, запряженной четверкой сильных, дымчатой масти лошадей.
     Флорентин с удовольствием, с жадным интересом смотрит по сторонам. До чего красиво, и сколько вокруг зелени, пышной, точно в июле! Высокие могучие деревья и густые кусты, озаренные солнцем, стоят по обочинам дороги. Солнце играет светом и тенями в их листве, небо синее, безоблачное, и воздух очень чистый. Лошади бегут бодрой рысью, потряхивая гривами. Тэнни весело. Он очень любит ездить верхом и в открытой коляске (разумеется, если нет дождя). Глазами, душой, всем существом он жадно впитывает в себя всё, что видит вокруг, стараясь не упустить никакой мелочи.
- Вы не голодны, Флорентин? – слышит он вдруг голос Луальди, низкий, как мягкое рычание льва.
- Нет, благодарю вас, - откликается Флорентин. – А разве у нас что-нибудь есть?
- У меня что-нибудь есть, - уточняет Луальди. – Несколько бутербродов с ветчиной и бутылка лимонада. Так что, когда проголодаетесь, скажите мне.
- Обязательно, - Флорентин продолжает осматриваться по сторонам. – А ведь здесь, неподалеку, была битва при реке Гло. Да, господин Луальди?
- Верно, - подтверждает тот. – Но это не так уж близко: десять километров на восток от Тальстры. Кстати, в каком году была эта битва? – в его голосе появляются коварные нотки.
- В тысяча шестьсот семьдесят втором, - без запинки отвечает Тэнни.- Двенадцатого апреля.
- Отлично, - хвалит Луальди. – И кто победил?
     Тэнни смотрит на него удивленно и укоризненно: неужели Луальди сомневается, что он, Флорентин, не знает, кто победил в знаменитой битве при Гло?
- Конечно, мы! – говорит он с некоторым пафосом.
- Мы с вами? – посмеивается Луальди.
- Нет, генерал Блисс и его одиннадцать тысяч человек, - Флорентин слегка хмурится. – Могу рассказать вам весь ход битвы.
- Знаю, что можете, - улыбается Луальди. – За это вы и получали от меня отличные оценки. Но я прекрасно помню, что учебный год закончился, и мы, слава Богу, можем на какое-то время забыть об уроках истории. К тому же, ведь мы с вами больше литераторы, верно? Ведь вы тоже что-то писали сегодня в вагоне.
- Да, я веду дневник, - доверчиво признается Флорентин.
- Это хорошо, - просто говорит Луальди и добавляет:
- Да снимите вы шляпу и пиджак – жарко!
     Тэнни охотно снимает шляпу и пиджак и аккуратно кладет их рядом с собой. На господине Луальди уже тоже нет ни шляпы, ни пиджака.
     Через два часа они останавливаются поесть и заодно угощают Лотара Стимма. Он берет бутерброд и уверяет, что больше не хочет.
     Поев, Тэнни застенчиво спрашивает:
- Сколько я вам должен, господин Луальди: за бутерброды и за лимонад?
     Луальди высоко поднимает брови и внимательно смотрит на своего ученика: уж не шутит ли он. Но Тэнни вполне серьезен. Он даже с гордостью вынимает свой портмоне как человек богатый, способный расплатиться за оказанную ему услугу.
- Что за вздор, - говорит Луальди, с трудом удерживаясь от смеха. – Спрячьте ваш кошелек с золотом, я не трактирщик.
- Но ведь вы тратились… - Тэнни розовеет и поскорей убирает портмоне.
- Да, потратился так, что разорился, - Луальди не выдерживает и начинает смеяться. – Бог мой, Флорентин! Вам ведь уже шестнадцать, а вы всё, как дитя. Успокойтесь, тратьте ваши деньги только на себя. Поехали, Лотар.
     И они едут дальше.
     Флорентин смущен своим незнанием светских манер, но быстро забывает об этом. Июньская природа юго-западного королевства вновь захватывает его с головой, и он всецело покоряется ее чарам. Мимо пролетают огромные луга, на которых пасется скот, рощи, зеленые холмы, усыпанные цветами. Несколько раз коляска проезжает по деревянным мостам через реки, лениво несущие свои воды на юго-восток, к морю.
     А потом карета въезжает в лес, настолько глухой и дремучий, что кругом становится сумеречно, точно после заката солнца. Тэнни в восторге. Он еще никогда в жизни не бывал в таком дремучем лесу.
     Дорога, по которой едет коляска, становится совсем узкой. В торжественной гулкой лесной тишине глухо стучат копыта лошадей и чуть слышно поскрипывают рессоры. Пахнет травой, листвой, цветами. Этот запах усыпляет Тэнни; он закрывает глаза и задремывает…
     Может быть, он даже засыпает, потому что голос Лотара точно будит его:
- Вот, господа, и приехали.
     Тэнни открывает глаза. Приехали? Но они всё в том же лесу, только перед вставшими смирно лошадьми вдруг почему-то оказывается высокая ограда из чугунных прутьев, заостренных на концах. Лотар соскакивает с козел и отпирает чугунные ворота. Фридаш Луальди умело берется за вожжи, и они въезжают за ограду. Лотар запирает ворота изнутри и вновь садится на козлы.
- Но, милые, - громко говорит он лошадям, пошевеливая вожжами, и лошади снова пускаются рысью.
     Заметив удивление на лице своего спутника, Луальди поясняет ему:
- Это парк Цветущих Лип, он сливается с лесом.
- Он большой? – спрашивает Флорентин.
- Да, около километра. От фасада до главных ворот всего метров двести, но мы едем с другой стороны: так быстрее, чем объезжать парк и лес.
     Километр они проезжают быстро, и вот перед ними вырастает величественный замок, старинный, светло-серый. Его изначально маленькие окна давно переделаны на современные, большие, а возле полукруглого крыльца стоят четыре стройных фонаря, похожие на худых гусар в стеклянных с бронзой киверах.
     Луальди и Флорентин выходят из коляски, Лотар Стимм выносит и ставит на крыльцо их чемоданы, которые тут же подхватывает дюжий лакей, успевший почтительно поклониться гостям.
     Едва они входят за ним в просторный холл, по сравнению с которым холл Верескового Холма кажется просто зажиточным крестьянским домом, к ним с самым радушным видом подходит седой джентльмен с седыми усами, в великолепном черном костюме и с самой радушной улыбкой обнимает Фридаша Луальди и пожимает ему руку.
- Фрид, дорогой! –  согласно французскому приветствию, он прижимается к его щеке своей щекой. – Я очень рад тебя видеть; право, очень рад!
- Я тоже рад видеть вас, господин Валтасар, - улыбается Луальди. Вся скупость исчезла из его улыбки; теперь она открыта и весела, как у ребенка.
- Знакомьтесь, - он указывает на Тэнни. – Флорентин Румаль, ученик Верескового Холма, отличник. И, кстати, прекрасный пианист.
- В самом деле? – герцог Аквилланте пожимает руку Флорентину. – Очень приятно, господин Румаль, познакомиться с вами.
     И он действительно с удовольствием смотрит на Флорентина своими глубоко посаженными большими карими глазами.
- Мне тоже очень приятно, господин Аквилланте, - говорит Флорентин, стараясь, чтобы голос не выдал его волнения. – Пожалуйста, называйте меня просто Флорентин.
- Буду рад, - герцог приветливо наклоняет голову. Он очень строен, и его движения, несмотря на преклонный возраст, полны энергии и так же молоды, как у Луальди. – У меня три отличных рояля. Сам я не играю, но вы – пожалуйста, сколько угодно. Пойдемте, я провожу вас в ваши комнаты. Кстати, мои милые внучатые племянницы тоже гостят у меня. Но сейчас они в Эг`ере, у наших друзей, и вернутся только послезавтра. Они тоже музицируют, - он улыбается Флорентину. – Вы сможете соревноваться и устраивать музыкальные вечера. Мы с господином Луальди будем слушателями – и весьма благодарными. Не так ли, Фрид?
- Конечно, господин Валтасар, - откликается Луальди. – Если только я не буду занят своим романом.
- Знаю, знаю, - смеется герцог. – Когда ты пишешь, весь мир для тебя умирает, как для всякого творца. И это замечательно.
     Они поднимаются по дубовой лестнице на второй этаж и проходят по широкому коридору с окнами в полукруглых нишах.
     Комнаты, приготовленные для Луальди и Флорентина, расположены рядом.
     Пока герцог показывает Луальди его комнату, Флорентин осматривается в своей.
     Здесь очень приятно, спокойно и уютно. Никакой роскоши, но всё комфортабельно и богато. Тэнни подходит к окну и смотрит на сад и подъездную аллею.
     Сад  с его лестницами, террасами, цветниками напоминает Флорентину декорацию к спектаклям Лопе де Вега или Ростана, только здесь нет ничего бутафорского, всё настоящее, старинное и очень красивое. На террасах и возле аллей стоят белые и медные статуи, то там, то здесь возле цветников бьют небольшие фонтаны. Тэнни кажется, что он видит прекрасный сон, что всё это не может быть с ним на самом деле.
     Он отходит от окна и садится на мягкую, с балдахином, широкую кровать. Балдахин шелковый; на нем вышиты соловьи, дрозды и виноградные листья. Но всё это пока еще такое чужое его сердцу!
     «Я привыкну, - думает он, - привыкну обязательно».
     Он говорит себе так, потому что хочет изгнать из своего сердца какую-то несвойственную ему робость и одиночество, порожденные всем этим великолепием.
     Чтобы отвлечься, он разбирает свой чемодан, развешивает и раскладывает в шкафу свои вещи. Шкаф старинный, из резного дуба; на нем вырезаны сценки из басен Эзопа. Он немного мрачноват, этот шкаф, но обои веселого, смугло- золотистого цвета, и портьеры на окнах такие же. На них приятно смотреть, как и на пейзажи в золоченых рамах, на фарфоровые фигурки на каминной полке, на мягкий ковер на полу, на стенные часы с маятником. Тэнни всё больше нравится здесь. Он умывается в углу у медного рукомойника и вытирается висящим тут же мягким полотенцем. Потом переодевается во всё чистое и слегка обрызгивает себя мужскими духами, подарком опекунши. Тетя Аманда, невзирая на свой скучный, пресный характер, знала толк в духах, притираниях и прочих предметах личной гигиены. Флорентин всегда внимательно слушал ее наставления, так как стремился быть чистоплотным, и теперь никто на свете не сказал бы, что Флорентин Румаль не следит за собой – причем, очень тщательно. Куда бы он ни ехал, при нем всегда был набор пилочек, щеток, ножниц, каких-то таинственных масел и эссенций. В школе мальчики удивлялись, что от него никогда не пахнет п`отом, и что ногти его не бывают черными, а руки грязными. Но Флорентин действительно привык следить за собой. В шестнадцать лет он делал это уже машинально и с таким непринужденным изяществом, что многие ученики усердно подражали ему.
     «Интересно, есть ли здесь ванная комната?» – спрашивает он себя. В Вересковом Холме ее нет. Там всего лишь небольшая банная пристройка, в которой по пятницам моются по очереди все ученики. Настоящая ванная есть у опекунов и в его, Флорентина, родном доме, куда он должен вернуться после своего совершеннолетия и окончания университета. Но, конечно, в таком аристократическом доме как Цветущие Липы должна быть ванная, и не одна, Флорентин почти уверен в этом.
     Слуга герцога Аквилланте докладывает Флорентину, что обед подан и провожает его в малую столовую на первом этаже. Там уже сидят сам господин Валтасар и Фридаш Луальди.
- Садитесь, Флорентин, - радушно приглашает старый герцог. – Не раздумывайте, садитесь, куда хотите; обойдемся без церемоний. Я их недолюбливаю. Пока мы представляем собой тесный круг людей, приятных друг другу, этикет нам ни к чему.
     Флорентин благодарит господина Аквилланте и садится рядом с Луальди. Несмотря на то, что столовая называется малой (большая находится в другом крыле замка), стол здесь очень велик. Для хозяина, сидящего на почетном месте, и для двух его гостей накрыт лишь небольшой краешек. Но как накрыт! Флорентин с благоговением смотрит на белоснежную скатерть, бутылки с пятью разными винами, на фарфоровые тарелки, супницы, соусницы, на серебряные ложки, ложечки, ножи, вилки, на белые салфетки. Сама столовая представляет собой уютный зальчик, похожий скорее на большую комнату. Здесь всё светло, спокойно, и ничто не смущает Тэнни излишней чопорностью и роскошью.
      Лакей разливает вино по бокалам, накладывает салат в тарелки, и обед начинается.
- Как вам нравится у нас, Флорентин? – любезно спрашивает его герцог.
- Очень нравится, сударь, - искренне отвечает Тэнни. – Правда, я еще не совсем хорошо знаком с домом и садом. Но то, что я успел увидеть, мне очень понравилось.
     Герцог кивает:
- Я и сам люблю Цветущие Липы. Я здесь вырос, это мое родовое гнездо. Много раз я «улетал» отсюда, но меня неизменно тянуло домой, и я возвращался. Если вы с господином Луальди не слишком устали с дороги, я сегодня покажу вам дом, а уж осмотр сада и парка отложим на завтра. Впрочем, в один день их всё равно не осмотреть. Хорошо, что у вас будет время коротко познакомиться с моим имением. Оно стоит того.
- Наверно, дом очень старинный? – осмеливается спросить Тэнни.
- О, да, - не без гордости отвечает Валтасар Аквилланте. – Ему почти восемь столетий. Правда, от первоначального его облика мало что осталось: ведь в каждом веке он перестраивался раза по два. Я, правда, не менял здесь ничего, кроме мебели, и, время от времени, делаю ремонт то до здесь, то там. Кстати, - он улыбается Тэнни, - господин Луальди знает, а вы еще нет: изначально этот дом назывался Крепость у Реки. Ведь здесь рядом протекает Лумма, самый широкий рукав Гло. Но три столетия назад Крепость у Реки переименовали в Дом Масок. Мой предок, Георг Аквилланте, любил устраивать карнавалы, костюмированные балы и вечера. К нему со всей округи съезжалась местная знать. Всё это было весело и красиво, но кончилось печально. На одном из балов некая дама в пурпурной маске заколола кинжалом юношу в серебристой маске. Юноша оказался единственным сыном одного из баронов (этот род теперь уже прекратился). Отец был вне себя от горя и бешенства, потому что пурпурная маска, совершив убийство, скрылась неизвестно куда, так никем и не узнанная. Отец очень любил своего единственного покойного сына и от горя совсем помешался. Он стал подстерегать и убивать всех молодых женщин, которых подозревал в преступлении. Округа пришла в ужас: ведь никто не знал имени убийцы. Знали только, что он совершает свои преступления в серебристой маске: такой же, какая была на единственном сыне барона в день гибели первого. Неизвестного убийцу прозвали Масочником. Но та, что убила юношу, догадалась, кто` убивает невинных девушек, и решила положить этому конец. Она явилась к отцу юноши и открылась ему в своем преступлении. «Ваш сын изменил мне, и я убила его из ревности, - сказала молодая леди (она была дочерью графа). Барон кинулся на нее с ножом, но она защищалась очень умело. Они долго дрались, но потом ранили друг друга. Раны были смертельными, оба скончались в один и тот же день. От них, умирающих, слуги и доктора`, а также священники, призванные к их смертным одрам, узнали всю правду. Мой предок был в ужасе и сейчас же переименовал свой Дом Масок в Цветущие Липы. Что ж, прекрасное название! И, слава Богу, никаких историй с готическими сюжетами наш добрый старый дом с тех пор не знал. Правда, история с масками вошла в летопись и, к сожалению, нашла поклонников и подражателей.
     Совсем недавно (я писал об этом господину Луальди) в Эгере, ближайшем к нам городе, где сейчас гостят мои племянницы, объявился убийца в маске, который также называл себя Масочником. Три молодых женщины пали от его руки, прежде, чем он был арестован и казнен (это было полгода назад). Слава Богу, ужасам с масками пришел конец, хотя Эгле Лунд считает, что успокаиваться рано.
- Да, кстати, господин Валтасар, где же госпожа Лунд? – спрашивает Фридаш Луальди.
- Гостит у кого-то, как и мои девочки, - отвечает герцог. – И тоже вернется на днях. Между прочим, Фрид, ее сын Серапион помогает полиции в Эгере. Это именно его заслуга, что Масочник, этот последний, был пойман. Серапион славный малый. У него, как и у Эгле, дар ясновидения. Но у него этого дара больше, чем у нее, поэтому он сотрудничает с полицией, прямо, как частный детектив. Но совершенно бескорыстно. Он мой «советник по особо важным делам», как я его величаю, или, проще говоря, управляющий.
- Где же он?
- Тоже где-то гостит! – герцог от души рассмеялся. – Прямо-таки удивительно: перед вашим приездом, друзья мои, все разбежались, оставив меня одного принимать и занимать вас. Впрочем, я даже этому рад. С моим домом лучше знакомиться и осваиваться без суеты, в тишине. Да, вы же не знаете, - он смотрит на Флорентина. – Простите, что я не сразу пояснил вам. Эгле Лунд – моя почтенная экономка, замечательная женщина, а ее сын, Серапион Лунд мне, как родной. Собственных детей у меня нет, поэтому я считаю Серапиона своим приемным сыном. Он вполне мог бы им быть, ему сорок лет. И тебя я считаю своим приемным сыном, Фрид, тебя тоже! Ты ведь дружил с моим `Адамом и всегда приятельствовал и с Эгле, и с Рэпом… так я называю Серапиона с детства, - поясняет он Флорентину.
- Да, - взгляд Луальди становится мягким. – Серапион замечательный человек, дай Бог здоровья ему и Эгле. Я привязан к ним обоим. А вот ваших внучатых племянниц, господин Валтасар, я еще не видел.
- Вертушки, - с улыбкой покачал головой Аквилланте. – Но до чего очаровательны! Обе только что окончили пансион, где томились пять лет (не знаю, принесло ли им это пользу), и теперь, как молодые лошадки: бегают, прыгают, резвятся. Знают, плутовки, что мне в радость все их шалости, и что я не стесню их свободы, хотя, возможно, и следовало бы это сделать…
     И он принимается рассказывать о Норме и Эдмонде Фор, Номми и Эдми, как он ласково их называет. Обе девушки старше Флорентина: Норме восемнадцать, а ее сестре недавно исполнилось семнадцать. Герцог говорит о них с особенной, даже не отцовской, а почти материнской нежностью и теплотой. Тэнни поневоле начинает им завидовать: его никто никогда не любил так же, как старый герцог любит своих племянниц.
     Обед, очень вкусный и изысканный, заканчивается около семи часов вечера.
     Герцог ведет Луальди и Флорентина осматривать замок. Он не показывает им всех комнат; на это, пожалуй, понадобился бы целый день. Но зато они видят диванную, несколько гостиных, бильярдную видят бальный зал, кабинет и спальню герцога, и зал, в котором некогда графиня в пурпурной маске отомстила несчастному сыну барона. В этом большом зале теперь не мрачно и не грустно, а, напротив, очень уютно. Валтасар Аквилланте устроил здесь картинную галерею. Все стены увешены портретами его предков и сановных родственников. Еще одна старинная галерея в другом крыле. Там находятся любимые произведения искусства господина Валтасара, приобретенные им самим и оставленные ему его предками. Герцог говорит, что осмотр другой галереи лучше перенести на завтра или послезавтра, и гости с ним совершенно согласны.
     К удовольствию Флорентина, в замке действительно много ванн, и колонки двух из них уже топятся для гостей, – так сказал им Аквилланте.
     В скором времени оба гостя уже моются в великолепных ванных. Лежа в мраморной чаше, полной воды и ароматной мыльной пены, Тэнни думает, что в этакой огромной комнате можно было бы устроить дортуар для десяти школьников; их кровати без труда поместились бы здесь.
     Чистый и довольный, он покидает ванную в мягких домашних туфлях и в бордовом халате, надетом поверх нижнего белья, и идет к себе. В своей комнате он вновь переодевается в костюм, и в девятом часу вечера они все втроем опять собираются в малой столовой пить чай. Так как обед был сытный и плотный, ужинать никому не хочется. Хозяин и гости ограничиваются яблочным пирогом, печеньем и ароматным китайским чаем со сливками.
     После чая Тэнни чувствует, что вот-вот уснет, и просит позволения уйти к себе.
- Конечно, друг мой, - радушно отвечает Аквилланте. – Вы мой гость и вольны поступать, как вам угодно. Чувствуйте себя, как дома. Я люблю, когда мои гости держатся свободно; разумеется, если они при этом не бьют посуды, не играют ночью на рояле и не бегают по клумбам с редкими цветами: то есть, не причиняют неудобств и убытка хозяину. Всё остальное – дело вашей воли. Спокойной вам ночи!
- Спокойной ночи, господин Аквилланте, - говорит Флорентин. – И вам доброй ночи, господин Луальди.
- Доброй ночи, Флорентин, - откликается его учитель.
     Флорентин уходит к себе, удивляясь, какое же пятое июня длинное! Ему кажется, что он покинул школу, по крайней мере, два дня назад, а не сегодня утром.
      Но день на этом не кончается.
     Когда Флорентин подходит к дверям своей комнаты, неугомонный бесенок, живущий в нем, вдруг дает о себе знать точно так же, как делал это в школе. Тэнни вдруг становится очень любопытно, как устроился Луальди в своей комнате, и какая она, эта комната? «Я только загляну внутрь и сразу уйду», - говорит он себе.
     Он тихонько берется за ручку двери той комнаты, что отведена Луальди, поворачивает ее и входит. Остановившись у порога и включив газ, он с большим любопытством разглядывает мебель, шторы, цвет обоев, кровать, но не с балдахином, а с муаровым пологом. Здесь тоже есть ковер и висят несколько пейзажей самого мирного вида, а вместо одного зеркала – старинный резной трельяж орехового дерева с ящиками и ящичками, с медными шишечками ручек на ящичках. «Здесь не хуже, чем у меня, - думает Тэнни, - только немного по-другому». Он уже собирается уйти к себе, как вдруг слышит шаги и голоса в коридоре – и понимает, что пропал. Быстро повернув выключатель, он спешит к кровати и ныряет под нее, благо покрывало опущено почти до самого пола. Он проклинает на чем свет стоит и самого себя, и свое идиотское любопытство. Сонливость мгновенно слетает с него. Он прижимается к стенке, готовый плакать от злости на себя и от раскаянья, что поневоле нарушает слово, данное самому себе и Луальди. Если его обнаружат, что о нем теперь подумают? Да его просто отправят завтра с позором обратно в школу – и будут правы. А ведь он вовсе не хотел ничего дурного или бесчестного. До чего же всё нелепо получилось! «Какая досада!» – твердит он про себя. Ему обидно до слез, но изменить он уже ничего не может, может только молиться – и ждать…

                5.

     Герцог Аквилланте и Луальди вошли в комнату.
- … а я-то надеялся, - услышал Флорентин голос господина Валтасара, продолжавшего свою речь, - что ты согласишься стать моим секретарем, Фрид. У Рэпа Лунда множество достоинств, но хороший почерк и грамотность – не очень-то он этим блещет. Ну, что тебе эта школа и сто пятьдесят готтов серебром в месяц? У меня ты получал бы гораздо больше. Конечно, есть своя прелесть в преподавании и формировании юных умов…
- В формировании чего? – несколько саркастически переспросил Фридаш Луальди – и засмеялся:
- Нет, господин Валтасар, в Вересковом Холме нужны силы Геракла, чтобы юные умы действительно стали умами. Там очень мало ребят, по-настоящему желающих получать знания, и полным полно лентяев. Право, мне кажется, если бы ввели розги, мальчишки поумнели бы гораздо скорее, чем это происходит сейчас. Мне удалось немного улучшить положение за те полтора года, что я там работаю, но, конечно, только по моим предметам. На всю школу всего лишь восемь хорошистов и четыре отличника.
- Для тридцати человек – не так уж плохо, - возразил герцог. – Но если тебе там не нравится, тем более, почему ты не хочешь быть моим секретарем?
     Луальди плотно закрыл дверь и сказал вполголоса:
- Дайте мне подумать, господин Валтасар. Но прежде всего помогите советом по другому вопросу. Прошу вас, сядем.
     И они сели на диван напротив кровати, под которой ни жив, ни мертв лежал Тэнни.
- Я не знаю, как мне быть с Флорентином Румалем, - заговорил Луальди после паузы.
- Да, да, я помню, - молвил герцог. – Ты писал мне, мальчику угрожает опасность, и просил позволения приехать. Но я полагал, если вы приедете, опасность исчезнет сама собой.
- Не совсем так, - Луальди вздохнул. – Видите ли, господин Валтасар, с чего всё началось.
     Две недели тому назад я возвращался от одного моего друга, однополчанина из Эркуда (мы вместе прошли всю войну, он славный малый). От Эркуда до Верескового Холма два километра. Я решил пройти их пешком. Но пока я шел, погода изменилась. Началась гроза, хлынул ливень. Я решил переждать его в церкви близ деревни.
     Там было пусто. Я вошел и сел на скамейку за колонной.
     Спустя несколько минут туда вошли еще двое. Они не видели меня, а я их и видел, и слышал. «Так что же мы будем делать?» – вполголоса спросил один из них другого. Тот ответил: «Ясно, что. Надо как-нибудь так убрать мальчишку, чтобы это походило на несчастный случай. В июне в школе начнутся каникулы, это будет нетрудно». Я насторожился. А этот человек продолжал: «Не беспокойся, нам очень хорошо заплатят. Его опекун, конечно, человек жадный, но на такое денег не пожалеет. Я бы и сам не пожалел». «Но почему он хочет, чтобы парень умер?» – спросил первый. «Тут целая сказка, - усмехнулся второй. – Старик Мунк узнал от секретаря стряпчего, что отец этого Румаля, когда был еще жив, нашел однажды в лесу клад, очень богатый. Он отдал этот клад на хранение стряпчему, который в Д`орстене едва ли ни единственный юрист на весь город. Стряпчий человек надежный, а вот секретарь его за деньги проболтался Мунку про клад. Посуди сам: в последнем завещании Румаля-старшего, отца этого парня, сказано: мол, жена моя скончалась, клад я отдаю сыну после того, как ему исполнится двадцать один год, а если скончается и сын, пусть, мол, клад получит господин Витаут Мунк». Ну, старик прямо подпрыгнул, несмотря на свою подагру, когда узнал об этом, - и побежал к нашему хозяину. Тот сказал: хорошо, мои люди уберут мальчика, но я дорого возьму за это. Старик обещал ему три тысячи золотых, а мы с тобой получим по пятьсот желтяков на брата, если успеем всё сделать в июне». «А вдруг этот Румаль уедет на каникулы с каким-нибудь своим приятелем?» – спросил первый. «Что ж, еще лучше. Мы поедем за ними и уберем его там, на месте, без излишних хлопот». «Скажи еще раз, как зовут этого малого?» – спросил первый. «Флорентин, - сказал второй, - сколько раз тебе повторять. Флорентин Румаль. Я покажу его тебе на днях, он часто выходит в школьный сад. Я-то уже хорошо знаю его в лицо. Пошли отсюда, дождь кончился». И они вышли из церкви.
     Я еще некоторое время сидел там, потом тоже ушел. Я не разглядел лиц этих людей, не знал их имен. Но мне было известно главное: опекун одного из моих учеников хочет убрать чужими руками этого самого ученика, чтобы завладеть его наследством.
- Прямо детектив какой-то! – не удержался герцог Аквилланте.
- О, тот еще детектив, - невесело усмехнулся Луальди. – Что я мог предпринять, господин Валтасар, кроме как напроситься к вам в гости? Еще до того, как я получил от вас позволение приехать, я решил спрятать у вас Флорентина. В полицию обращаться не имело смысла, Флорентин мог умереть раньше, чем я доказал бы полиции, что сцена в церкви мне не приснилась. Я принялся оберегать его, как мог. Когда он выходил за ворота школы, я незаметно следовал за ним. Слава Богу, он почти не покидал Вересковый Холм. Я предложил ему ехать со мной в Овечьи Колокольчики, чтобы сбить наших врагов со следа; на самом деле у меня в этом замке нет знакомых. Флорентин на меня покосился, но я ему объяснил, что он – прототип одного из моих героев (он и правда похож на одного моего героя), и он поверил в чистоту моих намерений.
     Валтасар Аквилланте улыбнулся.
- Неужели он всерьез в чем-то подозревать тебя, Фрид?
- Мог, и не без оснований, - ответил Луальди. – В мужских школах-пансионах не так уж редки всякие безнравственные истории, связанные с учителями гимнастики и их учениками. Но мой Флорентин был осторожен, прямо-таки, как разведчик. Я же со своей стороны приложил все силы, чтобы он со мной поехал: я понимал, насколько это важно. И вот мы приехали. Кажется, слежки за нами не было. Но я далеко не уверен в том, что эти люди не разыщут нас в течение лета. Да и вообще, что делать? Даже если они отложат свои намеренья до осени, они ведь их не изменят. А ехать в самом деле в Овечьи Колокольчики, где принимают даже незнакомых (очень гостеприимный дом!) опасно. Флорентин не должен служить приманкой для поимки преступников. Я не могу на это решиться, это огромный риск. Может, вы посоветуете  что-нибудь?
     Аквилланте задумался и несколько минут молчал.
- Да, - произнес он наконец. – Попали вы в переплет, друзья мои. Но вот, что я считаю. Во-первых, ты молодец, Фрид, что увез мальчика из школы и запутал следы, а главное, что привез его именно ко мне. Слава Богу, мои сторожевые псы охраняют парк денно и нощно: все воры в округе это знают. У меня двадцать свирепых собак, Фрид, это хорошая защита для одинокого старика, его домочадцев и гостей. Во-вторых, скоро вернутся Серапион и Эгле; они куда более компетентные советчики, чем я. Не будем торопиться, посмотрим, что они`  скажут. А в-третьих: знаешь, мне кажется, ты должен рассказать Флорентину правду. Он умный мальчик и не станет делать глупостей: например, писать своему родственнику горестные письма о поруганном племянническом чувстве, о предательстве и прочем. А главное, он станет еще бдительней и осторожней, что в настоящем его положении необходимо.
- Да, это правда, - согласился Луальди. – Я завтра же всё расскажу ему. И остальные ваши советы очень хороши, господин Валтасар; благодарю вас. Но боюсь одного: как бы наше появление у вас не сделало Цветущие Липы опасным и немирным местом…
- Вздор, дорогой мой, - перебил его герцог. – Не говори так! Ты сам всегда был верным другом и мне, и другим и в военное, и в мирное время: я ведь знаю тебя с детства! Вот тебе моя рука. И помни: я буду тебе таким же добрым другом, каким был и остаешься для людей ты сам. Ничего не бойся и не опасайся: Цветущие Липы голыми руками не взять. Это древняя поговорка нашего рода, и я горжусь ее смыслом, и своим неприступным имением. Не бойся за меня. Пиши свой роман и охраняй Флорентина, а с остальным мы с тобой справимся, я уверен в этом.
- Спасибо вам, господин Валтасар, - ответил Луальди, и Флорентину показалось, что его голос едва заметно дрогнул.
    Они с герцогом пожелали друг другу спокойной ночи, и Аквилланте ушел. Флорентин, лежа под кроватью, страстно молил Бога о чуде: чтобы Фридаш Луальди вышел куда-нибудь хотя бы на две минуты.
     И его молитва была услышана. Луальди действительно вышел из комнаты. Флорентин мгновенно выбрался из-под кровати и выскользнул в коридор. Три секунды спустя он уже был в своей комнате.
     Закрыв дверь на защелку, он включил газ, но яркий свет точно ударил его по глазам. Он подошел к столу, зажег керосиновую лампу, потом вернулся к двери и повернул выключатель. Люстра с подвесками погасла. Теперь комнату озарял спокойный мягкий свет керосиновой лампы.
     Тэнни вздохнул, провел рукой по волосам и сел на краешек кровати. Он чувствовал себя бесконечно усталым. То, что ему только что довелось узнать, поразило его настолько, что в голове у него не осталось никаких мыслей, кроме одной: что заколдованное пятое июня всё еще продолжается. Ему казалось, будто время остановилось, точно умерло, и он навсегда останется в пятом июня, неподвижный, смертельно усталый и, вероятно, уже неживой, как само время. «Уж не снится ли мне всё это?» – спросил он себя и тут же понял: нет. Перед ним была явь, и ее следовало пережить и воспринять спокойно, как подобает мужчине. Итак, его дядя Витаут хочет его смерти. А он, Тэнни, оказывается, богат, вернее, станет богатым в тот день, когда ему исполнится двадцать один год, - если доживет до этого дня.
     Постепенно в голове у него начало проясняться. Ему стало трудно дышать: и от усталости, и от совершенно неожиданных новостей, но главное, оттого, что он изменил своему слову и подслушал беседу между Луальди и герцогом. Почему-то сейчас это волновало и расстраивало его гораздо больше, чем тот факт, что опекун вознамерился расправиться с ним, что ему грозит опасность. Ведь он обещал Луальди не подслушивать и не подсматривать, вернее, готов был пообещать это, но тот и так поверил ему. И вот теперь выходило, что его, Тэнни, слово ничего не значит. Конечно, он не хотел того, что произошло, но разве это оправдание? Ведь если бы он не сунул из любопытства нос в комнату Луальди, его совесть была бы чиста. Не то, что теперь.
     Он машинально разделся, облачился в свою светло-серую пижаму и, погасив свет, лег спать. Но ему не спалось. Опекун, жаждущий его гибели, поезд, з`амок, несдержанное слово: всё это навалилось на него и теперь мучило тысячами неприятных мыслей, столь же тягостными, как проклятое пятое число, которое никак не желало заканчиваться. Он знал, что через час, в полночь, всё-таки наступит шестое июня, но как дожить до этого времени?
     Наконец его нервы не выдержали, и он беззвучно, но горько разрыдался в подушку. Нет, не мог он так больше жить! Он принял решение: пойти и рассказать Луальди о своем шпионстве. Его учитель уже, наверно, вернулся к себе. Пусть он делает с ним, что хочет: перестанет разговаривать или еще как-нибудь его накажет, но пусть знает правду.
     Еле слышно всхлипывая, Тэнни встал с кровати, облачился в свой бордовый халат, за который его в школе прозвали Римским Всадником (он втайне гордился этим прозвищем) и, умывшись, проглотил новые слезы, подступившие к горлу. Следовало с твердостью признаться в проступке, не шмыгать носом и не мямлить. Если уж ты оказался непорядочным, не будь, по крайней мере, еще и нюней. Сам Тэнни не уважал мужских слез и, когда порой видел их, мысленно обзывал плачущего слюнтяем и бабой, и морщился от невольного отвращения. Правда, слезы, которые он до сих пор видел, действительно были слезами слабости и ни у кого не вызвали бы сочувствия. Плачущие жалели сами себя: именно это было противно в них Флорентину, хотя он был от природы чуток и сострадателен. А вот теперь он и сам с трудом сдерживал слезы – и понимал тех, кого осуждал прежде.
     Он вышел из комнаты и нерешительно постучал в дверь Луальди.
- Войдите, - раздался голос его учителя, как всегда низкий, точно у льва.
     Флорентин вошел. В комнате горела такая же настольная лампа, как у Тэнни. Луальди, тоже в пижаме и в халате сидел за столом, перелистывая какую-то рукопись (вероятно, свой роман). Он с некоторым удивлением посмотрел на позднего гостя и встал, собираясь спросить, чем может служить ему в столь неурочный час, но Тэнни заговорил первым.
- Господин Луальди, - произнес он сдавленным голосом. – Простите меня. Я не сдержал своего слова. Я слышал, о чем вы говорили с господином Аквилланте. Но я совсем, совсем не хотел этого. Просто мне стало интересно, какая у вас комната, и я вошел взглянуть. И вдруг услышал шаги, голоса. Я уже не мог выйти из комнаты, потому что тогда вы бы спросили меня, что` я здесь делаю. Ну, я и залез под кровать. А потом, когда вы ушли, вылез. Вот и всё. Накажите меня, как хотите, только простите, прошу вас…
     Его голос осекся, и он поник головой. Вид у него был самый несчастный, хотя он этого не сознавал. Но Фридаш Луальди, мгновенно понявший и его состояние, и все его чувства, улыбнулся и сказал:
- Вздор, Флорентин: вы же не нарочно.
     В его голосе прозвучало мягкое сочувствие. Он подошел к Тэнни и подал ему руку.
- Я прощаю вас, - сказал он. И тут же, не выдержав, засмеялся:
- Ну и тихо же вы лежали под кроватью! Точно мышь какая-нибудь.
     Флорентин тоже хотел засмеяться, но вместо этого неожиданно для самого себя всхлипнул.
     Луальди обнял его за плечи и усадил рядом с собой на диван, возле которого помещался столик с вином в графине и бокалами.
- Будет вам, - он налил в бокал вина и подал своему ученику. – Знаете, что`  с вами? Вы просто до смерти устали, да еще все эти лежанья под кроватями и мой рассказ… ну, успокойтесь. Безвыходных ситуаций не бывает, поверьте мне на слово.
    Флорентин глотнул вина и сказал, вытирая слезы рукавом:
- Я уже спокоен, господин Луальди. Спасибо вам. Я никогда не забуду того, что вы делаете для меня.
- Знаю, что не забудете, - Луальди налил вина и себе. – Я даже рад, что мне ничего не нужно рассказывать вам, что вы всё уже знаете. Пейте, не бойтесь, вино легкое. А теперь у меня к вам предложение. Давайте, пока мы с вами не в школе, будем проще, а то у меня ваш «господин Луальди» и «сударь» вызывают тоску: от них так и веет Вересковым Холмом. Я знаю, что ваши приятели называют вас Тэнни. Можно и мне так называть вас?
- Можно, - Флорентин оживился и посмотрел на Луальди с благодарностью. – Еще как можно! Я буду очень рад.
- И говорите мне «ты», пожалуйста, - несмело попросил он. – Как в ту ночь, когда я растянул ногу.
- Хорошо, - просто ответил Луальди. – Тогда и ты говори мне «ты». И называй «Фрид». Ладно?
     Тэнни смутился.
- Но этого же нельзя, - сказал он. – Вы учитель…
- Сейчас я не учитель, - возразил Луальди внушительно. – Я, если так можно выразиться, твой спасатель.
- Но ваш авторитет…
- Ты не уронишь его, - сказал Луальди, - у тебя это не получится. Видишь ли, - он серьезно и пытливо взглянул в лицо Флорентину. – У тебя сейчас нет человека на земле ближе, чем я, верно? Так пусть я буду действительно близок тебе… ну, как старший брат, что ли. Понимаешь, чего я хочу? Чтобы ты не чувствовал себя одиноким.
- Понимаю, - Тэнни блеснул глазами и с чувством пожал ему руку. – Спасибо! И я вам… тебе… я обещаю, что ты тоже не будешь один. Я навсегда останусь твоим другом.
- Ну, этого ты наперед не говори, - улыбнулся Луальди. – Хотя всё равно спасибо, что ты это сказал. А теперь допивай вино – и спать. Я же вижу: ты здорово измучился сегодня за день.
- Да, устал немного, - согласился Тэнни, отвечая на его улыбку. – Твое здоровье, Фрид!
     И выпил бокал до дна.
- Твое также, - Фридаш тоже осушил свой бокал. – Ну, доброй ночи, Тэнни. Спи и ни о чем не думай. Обещаешь мне?
- Обещаю. Доброй ночи!
     И Тэнни ушел. Он с наслаждением улегся в свою мягкую постель и тут же крепко заснул – успокоенный, благодарный, почти счастливый. Так хорошо, как сейчас, ему уже давно не было.

                6.

     «Ну вот, брат дневник, кажется, я описал всё как следует, во всяком случае, нашу дорогу, замок и прочие перипетии жизни. А теперь позволь мне рассказать о сегодняшнем дне.
     Когда я проснулся сегодня утром, шестого июля, я почувствовал себя точно заново родившимся. Служанка по имени Альва Глэдис, пожилая почтенная особа, принесла мне на подносе завтрак, так как я проспал «сбор» в малой столовой, а мой друг господин Луальди и герцог Аквилланте не стали меня тревожить.
     «Сегодня очень жарко, сударь, - сказала мне Альва Глэдис, поставив на стол поднос с кофе, сливками, булочками, джемом и так далее. – Оденьтесь полегче, во что-нибудь полотняное. Есть у вас?»
     Ее теплый заботливый материнский тон и лицо, добродушно смотревшее из старомодного чистого чепца, согрели мое сердце. Я улыбнулся ей и ответил, что у меня есть и легкая одежда, и обувь, но не знаю, удобно ли ходить без чулок. Она засмеялась и ответила, что удобно: ведь поместье – собственный дом его светлости, а он очень уважает свободу своих гостей. Потом она унесла оба моих костюма, рубашки и нижнее белье, чтобы всё освежить, как она сказала, а я умылся, сел за стол и принялся завтракать.
     Голова у меня была свежая, я выспался и отдохнул – и понял, что ни о чем не жалею. Наоборот, я страшно обрадовался приключению: тому, что за мной гоняются, и даже тому, что мой «добрый опекун» оказался прохвостом и пожелал меня убить. Я подумал, что всё это страшно интересно. Если бы я любил дядю Мунка, я бы, наверно, был сейчас сокрушен и подавлен, но мы с ним никогда не питали особой привязанности друг к другу. Мне было немного жаль тетю Аманду и кузин, а вообще я подумал, что всё это необыкновенно увлекательная игра. Можно сказать, судьба просто сделала мне подарок. В душе я потирал руки, представляя себе погони, стычки, драки и всякие прочие «майн-ридовские» сцены, а еще мне вспомнился «Похищенный» Стивенсона. Словом, не скажу, что меня огорчило или удивило дядино вероломство. Я даже был ему благодарен за развлечение. И совсем не испытывал к нему злых чувств. Я подумал, что когда он вконец выдохнется, гоняясь за мной, хорошо было бы написать ему ему: «Дядя Витаут! Да успокойтесь вы. Я поделюсь с вами отцовским кладом». Но потом я рассудил, что не следует с ним делиться, если он всерьез хочет меня убить.
     А потом я стал думать о господине Луальди, о том, как он вчера меня успокаивал, о том, что мы с ним теперь на «ты» и будем называть друг друга по именам. Мне стало так хорошо на душе от этих мыслей, что я чуть не запел, точно птицы за окнами моей комнаты. А потом, поскорей окончив завтрак, я переоделся в бежевый полотняный костюм (блузу и панталоны), надел светлые носки и свои матерчатые туфли для занятий в гимнастическом зале и покинул комнату.
     Я сбежал вниз, в холл, по дубовой лестнице с ковровой дорожкой. У входа дремал лакей. Услышав мои шаги, он поднял голову, мы поздоровались. Я спросил его, не знает ли он, где господин Аквилланте и господин Луальди. Он ответил, что они гуляют в саду. Я уже хотел отправиться на их розыски, как Стэнли отправился на розыски Ливингстона, но лакей (здоровенный малый!) остановил меня.
     «Погодите, сударь, - сказал он мне. – Собаки вас еще не знают. Нужно, чтобы они с вами познакомились». Я засмеялся и сказал, что буду рад быть им представленным. Он добродушно ухмыльнулся моей шутке, потом вышел со мной на крыльцо и свистнул в серебряный свисток, висевший у него на шее.
     И тотчас отовсюду сбежались собаки, точно в сказке. Ну, просто целая гвардия страшенных псов, черных, с глубоко посаженными глазами, обведенными светлыми кругами. Они были ниже догов, но очень мощные, с большими лапами и широкими мордами. И все они молчали.
     «Свой», - сказал им лакей, указывая на меня. И приказал: «Опознать!»
     Тут каждая из этих тварей стала подходить ко мне и обнюхивать мои ноги. Познакомившись со мной, одна собака отходила прочь, и ее место занимала другая. Я не знал, следует ли мне снять мое бежевое кепи и раскланяться с ними: с таким разумным достоинством они себя вели.
     Когда все они со мной перезнакомились, то сели у крыльца и воззрились на лакея. «Теперь они вас знают», - сказал он мне, хлопнул в ладоши, и вся свора мгновенно разбежалась в разные стороны. Я спросил, куда они убежали. Он ответил, что они отправились на свою обычную работу: охранять дом, сад и парк от опасных людей. Я поблагодарил его за то, что он познакомил со мной собак и спросил, как его зовут. Он почтительно ответил: «Жильберт, сударь. Жильберт Эйг». Я сказал, что рад с ним познакомиться и отправился разыскивать Валтасара Аквилланте и господина Луальди.
     Сад в Цветущих Липах чрезвычайно красив и очень велик, поэтому я до сих пор пребываю в некотором удивлении, что нашел своих новых друзей очень быстро. Они шли по одной из аллей по направлению к дому. Оба были одеты приблизительно так же, как я, только в светло-серое, и вместо носков на них были гольфы. Оба очень сердечно заулыбались, увидев меня, и я понял, что они мне рады. Мы поздоровались за руку, и господин Валтасар пригласил меня пройтись с ними. Я не стал отказываться.
     Когда мы подошли к дому, господин Валтасар сказал Фридашу Луальди: «Фрид, а не показать ли тебе мальчику нашу реку? Вы можете поехать верхом. Вы ездите верхом?» – спросил он меня. Я ответил, что очень люблю верховую езду и что умею держаться в седле с тех пор, как себя помню.
     И вот мы с господином Луальди поехали к реке на красивых лошадях. Лошадь Этти гнедой масти была предоставлена герцогом в мое распоряжение на всё лето. Луальди ехал на серой лошади. Ее зовут Торна; у нее красивая шерсть с лиловатым оттенком.
     Мы ехали сначала по подъездной аллее, ведущей от фасада дома к воротам. Привратник открыл нам ворота, и мы поехали по дороге, окруженной зеленью. Пахло чудесно, как в сказке. Мне подумалось, что такого насыщенного запахами воздуха я еще нигде не встречал.
     Лумма была совсем рядом, широкая, сверкающая на солнце, синяя, как небо. Мы оставили лошадей у кустов и спустились к воде. Я потрогал ее. Она была прохладная и в то же время почти теплая, словом, приятная.
     «Хочешь окунуться? - спросил меня Луальди. – Я – хочу».
     «Я тоже, - сказал я. – Но у нас нет полотенец».
     Он возразил, что воздух теплый, и мы быстро обсохнем. И вот мы разделись и немного поплавали. Я видел: Фрида тянуло переплыть реку, но он боялся оставлять меня одного. Он, конечно, здоровущий, не хуже лакея Жильберта, только ростом пониже. И весь (почти) покрыт рыжеватой шерстью. Он напомнил мне рыжего жеребца и неандертальца одновременно. Я с ним, конечно, ни в какое сравнение не иду. У меня кожа белая, как у девчонки, и вообще, видно, что я еще молод. Мы, разумеется, друг друга не рассматривали, но чтобы заметить такие вещи достаточно и двух-трех беглых взглядов.
     Потом мы сидели на траве, на берегу и обсыхали. Рядом с нами лежали два пистолета. Вернее, они лежали рядом с Фридом, потому что я-то не умею стрелять. Я решился попросить его научить меня. Он ответил, что научит, если будет время. Я рассказал ему, как Жильберт Эйг познакомил меня с собаками. Он смеялся, слушая меня, потом заметил, что у господина Аквилланте очень умные собаки; их специально натаскивал человек, вызванный из столицы. «В следующий раз, когда мы поедем к реке, то возьмем с собой двух-трех псов, - добавил Фрид. – Так будет безопаснее».
     Я спросил его, не считает ли он, что мой опекун успокоился бы, если бы знал, что я поделюсь с ним своим кладом? Он громко рассмеялся и взглянул на меня так, словно мне было лет пять и я сказал что-то несуразное. Кажется, я покраснел, а он произнес: «Нет, Тэнни, если человек нанял убийц, чтобы получить весь клад, его уже добром не остановишь». «Тогда я поделюсь с тоб`ой», - вырвалось у меня. Он снова засмеялся: «Договорились: ты поделишься со мной твоим кладом, а я с тобой моим наследством герцога Аквилланте». Он, конечно, шутил, но про себя я решил, что всё равно поделюсь с ним: за то, что он спасает меня, и называет «Тэнни», и за то, что он для меня теперь Фрид, а не «господин Луальди».
     Я называю его «Фрид» очень уважительно, точно произношу «господин Луальди», чтобы он не подумал, что я стал фамильярным. По-моему, ему это нравится.
     Мы оделись и поехали домой. Я спросил моего друга, каким образом он связан с его светлостью Аквилланте. Он ответил, что учился в одной школе с его сыном, позже умершим и дружил с ним, а потом был женат на двоюродной внучатой племяннице Аквилланте, горожанки из Эгера. «Мы были женаты пять лет, - сказал он. – Она умерла от чахотки. Мне было тогда тридцать. Ее звали Сильвия».
     И вздохнул. Я сказал: «Мне очень жаль, Фрид». Он улыбнулся мне и ответил: «А мне не жаль. Она теперь в Раю, я знаю, и ей там очень хорошо». Мне показалось, что в его глазах блеснули слезы, но, может быть, я ошибся…
     Мы вернулись домой (как странно это слово пока что звучит для меня по отношению к герцогскому замку!) как раз к обеду. Обед был великолепен, как и вчера. После обеда Луальди заперся у себя в комнате, а на ручку двери повесил снаружи лаконичную надпись: «Работаю».
      Я ушел в сад и какое-то время гулял по нему, рассматривая фонтаны, цветы и всякие растения, очень красивые. Но мне не хватало Фрида: его голоса, шуток, смеха, даже его молчания. Я, было, слегка загрустил («затуманился», как говорила в детстве моя няня), но тут меня «поймал» герцог Валтасар и предложил сыграть в беседке в шахматы. Я согласился. Мы устроились в одной из чистеньких деревянных беседок и принялись сражаться: я - белыми, он – черными. Мы играли, а герцог в это время говорил, как он привязан к Фриду, и о том, как Фрид неприступен, когда пишет. Я понял: он тоже скучает по Фриду. Я узнал от герцога, что Луальди – горожанин, сын генерала и дочери фермера. «Так что, в нем много народного», - улыбнулся господин Валтасар. Я спросил, были ли у Фрида дети. Он сказал: да, был ребенок, мальчик, но он умер в двухлетнем возрасте. И добавил, внимательно посмотрев на меня: «Кажется, вы ему очень по душе, Тэнни. Он дружит с вами так же, как дружил с моим `Адамом. А они были совсем, как братья. Фрид нередко проводил лето здесь, в Цветущих Липах, пока учился в школе и пока Адам был жив». Я осмелился спросить, что случилось с Адамом. «Его убили на дуэли, когда он учился на первом курсе университета, - ответил герцог. – Его мать, моя супруга, не вынесла случившегося. Ее разбил нервный паралич, она скончалась через три года после гибели нашего сына, а было это семнадцать лет назад».
     Он говорил спокойно, почти равнодушно, но я чувствовал, какое горе стоит за воспоминаниями об этих несчастьях. Видимо, он заметил, что я всем сердцем сочувствую ему, потому что вдруг ласково улыбнулся мне  и сказал: «Веселей, Тэнни. Время милосердно, и лечит любые раны. Пустых мест, конечно, никто не займет, но пока рядом с человеком его добрые друзья – настоящие друзья! – он не одинок на земле». «А главное, Бог, - тихо добавил он. – Если помнить о Боге, Тэнни, никакое горе не одолеет и не сломит нас. Вы славный мальчик. Я хотел бы такого внука, как вы». Я ответил «спасибо» и подумал, что тоже был бы не прочь иметь такого дедушку, как господин Валтасар. И не только потому что он герцог. А потому, что он действительно хороший человек. Наредкость хороший. Не помню, чтобы я встречал в своей жизни таких замечательных людей, как он и Фрид. Вот подлецов и негодяев встречал – и немало: то среди учеников, то среди учителей, то среди знакомых господина Мунка. А людей по-настоящему хороших, светлых – их очень немного. И я думаю, брат дневник, мне несказанно повезло, что я встретил их в своей жизни.
     Господин Валтасар поставил мне мат (он здорово играет!) и предложил сыграть еще, но я спросил, не лучше ли мне сыграть ему на рояле? Он обрадовался этому предложению и ответил: «Я буду очень рад, Тэнни. Я люблю музыку. Вы хорошо играете с листа?" Я ответил: да, хорошо. Потому что это правда: я играю с листа так же бегло и выразительно, точно читаю книгу вслух. Это мне сказал наш учитель музыки. И вообще: кто вот уже почти три года играет на всех музыкальных вечерах  Папаши Боша? Я и Кварт Эллис, скрипач. В этом году он закончил школу; с осени мне придется играть одному. Но я не сказал всего этого герцогу, просто это промелькнуло у меня в голове.
     Мы ушли в дом, в библиотеку, где окна были распахнуты настежь и где стоял рояль орехового дерева, светлый, как янтарь. Господин Валтасар вручил мне ноты, и я сыграл ему Баха; он сидел рядом и переворачивал мне листы. Я видел, что он слушает с наслаждением. Он признался мне, что любит Баха, Бетховена и Моцарта больше всего, а у других композиторов - отдельные вещи. Я сказал ему, что тоже люблю музыку тех, кого он назвал, но не всё у них, а только самое лучшее – на мой вкус. Он попросил меня сыграть что-нибудь свое («Фрид говорил, вы и сами сочиняете»). Я не стал ломаться и сыграл по памяти несколько своих пьес. Он взволновался и заявил, что я очень талантлив, правда, кое-где сильно подражаю Моцарту. «Но подражать гению – это умно и правильно», - поспешно добавил он, боясь, что я обижусь. Меня очень тронул его такт. Я ведь и сам знаю, что подражаю Моцарту. «Вы, должно быть, хотите стать композитором?» – спросил он меня. Я ответил, что вряд ли. Музыка не совсем мое призвание, скорее, хобби. «Кем же вы хотите быть?» – спросил он. Я ответил, что очень люблю историю и хочу стать историком и литератором, потому что пишу стихи и чувствую себя в двух этих сферах уверенней, чем в музыке. «Значит, вы хотите походить на Фридаша Луальди», - улыбнулся герцог. «Не знаю, - ответил я. – Мы походили друг на друга, когда еще не были знакомы. Мы просто «на одной волне», как говорится. А походить я хочу на самого себя». Он сказал, что я умный человек и тонкий собеседник. Я ответил: спасибо, вы тоже.
     Мы снова вышли в сад и там беседовали о моих родителях (помню ли я их?) и об угрожающей мне опасности (Фрид уже сообщил герцогу, что я всё знаю). Я признался, что ничуть не боюсь, и что меня всё это даже развлекает. Герцог Аквилланте очень обрадовался моим словам, я это увидел. Он сказал, что я молодец и «храбрый юноша». Я был польщен: меня еще никто до сих пор не называл храбрым юношей.
     Мы бродили по саду и говорили до самых сумерек. Потом прозвонил колокол к ужину, и господин Аквилланте сказал, что угостит нас ужином на открытой веранде; в столовой нам будет жарко.
     Фрид явился к ужину, и мы с герцогом ужасно ему обрадовались. Он признался, что не мог работать, как следует: так его огорчало, что он пропускает такой чудесный летний день. «Я буду работать только по ночам, - решительно заявил он. – А всё остальное время следует дышать свежим воздухом и общаться с людьми». Герцог ответил, что ничего лучшего он, Луальди, не мог придумать. Я тоже всей душой приветствовал решение Фрида, но меня беспокоило, когда же он будет спать? Я спросил его об этом. Он ответил, что ночью же и будет. «Работать стану с одиннадцати до двух, - объяснил он. – А потом – спать. Мне поздним вечером и ночью лучше всего работается. Я хотел это изменить – здесь, в Цветущих Липах. Не вышло!» – он рассмеялся. Потом добавил, что сегодня ночью работать не будет, так как проработал полдня, и с него довольно.
     Мы отлично поужинали на веранде при свете керосиновой лампы. Позже, когда господин Валтасар ушел к себе, мы с Фридом немного посидели на ступенях веранды. Там были стулья, но нам хотелось посидеть именно на ступенях, и мы жалели, что уже выпала роса, и нельзя сесть прямо на траву. Потом мы пошли к Фриду в комнату, и я увидел, что он передвинул трельяж, а на месте трельяжа – дверь. Эта дверь соединяла наши комнаты и запиралась в комнате Фрида только на небольшой засовчик. Мы пошли ко мне, передвинули мое зеркало и увидели ту же самую дверь с небольшим засовчиком (на этот раз с моей стороны).
     «Я не буду запирать свою сторону, - сказал Луальди. – Мало ли, что может случиться. Если тебе будет что-нибудь угрожать, ты сможешь без помех войти в мою комнату».
     Я ответил, что тоже не буду запирать свою сторону двери на засов. На том мы и порешили. Дверь оказалась оклеена теми же обоями, что и стены, и почти совершенно сливалась с ними. Почти – потому что железные петли не были заклеены.
     Поговорив немного о том, как нам теперь будет удобно входить друг другу, мы разошлись спать. Я сразу же сел за тебя, брат дневник, и сейчас, к двум часам ночи, уже едва держу в руках перо, и глаза мои сами собой закрываются… Доброй ночи, до завтра!»

                7.

     На следующее утро после завтрака возвращаются из Эгера внучатые племянницы герцога Аквилланте.
     Завидев открытую коляску на подъездной аллее, герцог расцветает улыбкой и говорит с ликованием в голосе:
- Боже мой, вот и они! Фрид, Тэнни, сейчас я познакомлю вас с моими девочками.
     И, взяв своих гостей под руки, он ведет их к фасаду замка.
     Экипаж, запряженный четверкой каурых лошадей, останавливается у крыльца. Из него ловко выпрыгивает какой-то высокий статный молодой человек лет двадцати и помогает выйти двум девушкам в соломенных шляпках и светлых кисейных платьях.
- Бог мой, и Элд приехал! радуется герцог и поспешно объясняет своим гостям:
- Это Алад`арт Аквилланте, сын моего брата от второго брака…
- Элд! – он делает шаг вперед. – Как же я рад тебя видеть!
- Я вас тоже, дядя, - молодой человек, смеясь, обнимает его. – Я решил напроситься к вам в гости и прибыл вместе с моими кузинами… вы не против?
- Против! – всплескивает руками господин Валтасар. – Да я счастлив! Но минуту, господа, позвольте я вас познакомлю.
     Он подводит девушек и молодого человека к Луальди и Флорентину и говорит племянникам:
- Вот мои гости, прошу любить и жаловать. Это господин Фридаш Луальди, а это его ученик Флорентин Румаль. Флорентин, Фрид, это мой племянник Аладарт Аквилланте, а это Норма и Эдмонда Фор, мои славные девочки, внучки моей покойной двоюродной сестры.
     Мужчины учтиво здороваются за руку и снимают головные уборы, а девушки изящно приседают в книксене перед гостями, глядя на них с веселыми, ласковыми, чуть озорными улыбками.
     Флорентин и Фридаш отвечают им поклоном. У «храброго юноши» Тэнни слюна пересыхает во рту от волнения и смущения, когда он видит так близко двух юных граций, очаровательных и нежных. Луальди галантно целует их руки в кружевных перчатках. Флорентин недвижим, он не смеет дотронуться до их рук, зато не может отвести от них глаз.
     Сестры очень разные. Норма Фор, среднего роста, стройная, с округлым нежным личиком и густыми длинными кудрявыми волосами, черными, как блестящее эбеновое дерево, смотрит смело, открыто. У нее большие, ярко-синие, точно южное море, глаза, длинные пушистые ресницы, маленький нос и красивый рот. Она похожа на Маленькую Разбойницу из сказки Андерсена, но уже на ту Маленькую Разбойницу, которая выросла и повстречалась Каю и Герде на их обратном пути. Во всём ее облике есть что-то вызывающее, дерзкое, мятежное, и Флорентину кажется, что маленький дамский пистолетик очень подошел бы к кушаку ее ярко розового, точно перья ара, платья. В ней есть что-то от Кармен, но от Кармен юной, непорочной, только начавшей жить.
     Эдмонда совсем другая. Она на год моложе своей сестры, но чуть-чуть выше и немного худее ее. Волосы у нее светло-золотистые, глаза темно-серые, а красивое личико спокойно, мягко и умиротворяюще доброжелательно. В ней ничего яркого, огненного, мятежного, как в ее сестре; она скорее похожа на кроткую Герду. Но улыбаются сестры одинаково пленительно; их ровные белые зубы поблескивают на солнце, у обеих полные, смело и в то же время нежно очерченные губы. У них одинаково красивые плечи, стан, руки, они – леди. Флорентин никогда еще не встречал таких аристократически и артистически изысканных девушек, и они, скорее, пугают, чем притягивают его.
     Их дядя Аладарт, которого, впрочем, они называют «кузеном», как и он их «кузинами», производит впечатление человека довольно зрелого и опытного, несмотря на свои двадцать лет. Это элегантный шатен, очень учтивый и обходительный, но Луальди и Тэнни чувствуют, что он немного сноб, довольно эгоистичен и не испытывает к ним пока что тех же дружественных чувств, которые испытывают его дядя и кузины. Он тоже красив, но в глубине его светло-серых глаз прячется нечто недоверчивое, надменное и насмешливое: не ко всем, а только к дядиным гостям. Про себя он называет старшего из них «рыжим троллем», а младшего «смазливым юнцом». Впрочем, он вовсе не желает враждебно к ним относиться и даже ропщет про себя на собственное «зазнайство» (он его прекрасно сознает).
     А девушки видят в гостях герцога не тролля и не юнца, а интересного, ни на кого не похожего мужчину, постриженного по тогдашней английской моде, и очень симпатичного молоденького юношу с выразительными живыми чертами лица и красивого, редкого цвета вьющимися светлыми волосами.
     Весь этот обмен взглядами, мысли и выводы друг о друге происходят очень быстро, в считанные секунды. Потом герцог спрашивает, не подать ли завтрак? Молодые люди благодарят, но отказываются: они позавтракали в Эгере.
- Тогда пойдемте в гостиную, - предлагает родным господин Аквилланте. Вы расскажете мне и моим гостям об Эгере.
- Вряд ли, дядя, вашим гостям будет интересно слушать наши эгерские новости, - говорит Норма Фор. – Тем более, что и новостей никаких нет: нам там было ужасно скучно, правда, Эдми?
- Да, - подтверждает Эдмонда. – Мы всей душой стремились сюда, в Цветущие Липы. И зазвали с собой Аладарта, чтобы он не скучал.
- Да, мы похитили Элда у Симмонсов! – со смехом подхватывает Норма. – Он должен признать, что мы просто спасли ему жизнь.
- Да, меня действительно похитили и спасли, - улыбается Аладарт, поблескивая глазами в сторону Нормы: он явно не равнодушен к ней.
- Но это, опять же, не интересно, - вздыхает Норма. – Гораздо интереснее было бы побольше узнать о вас, господа, - вежливо обращается она к дядиным гостям с плохо скрытым любопытством. – Нам с Эдми хотелось бы поближе познакомиться с вами.
- Да, очень хотелось бы, - подтверждает Эдмонда.
- Я всё вам расскажу, - говорит герцог. – Пойдемте в гостиную.
     Они идут в гостиную, где по случаю жаркой погоды все окна распахнуты и затянуты тюлем от мух, жуков и комаров. Гостиная полна садовыми ароматами; в ней прохладней, чем на воздухе.
     Все усаживаются, кто где хочет. Герцог велит слуге принести прохладительные напитки и фрукты, недавно купленные им в Эгере, а также легкое вино.
     Он рассказывает девушкам и Аладарту, что господин Луальди и Флорентин Румаль приехали к нему на всё лето, напоминает, кто такой Фрид («Я вам рассказывал, дети»), и добавляет, что Флорентин – ученик школы Вересковый Холм, что близ Эркуда.
- Этому юноше грозит опасность, - говорит он. – И вы, дети, никому не должны говорить о том, что господин Луальди и Тэнни гостят у меня. Я не могу вам открыть, какого рода опасность, но она требует, чтобы как можно меньше людей знало о моих гостях.
- Мы будем молчать, - торжественно обещает Норма. Последние слова дяди произвели на нее большое впечатление, да и на ее сестру с Аладартом тоже. Они также очень серьезно обещают молчать насчет гостей герцога.
     Теперь все трое с интересом и сочувствием смотрят на Луальди и Флорентина. Фридаш чувствует необходимость что-то сказать и произносит своим низким голосом:
- Господа, я благодарю вас за понимание. Кроме того, мне очень приятно познакомиться с вами. Я слышал о вас от господина Валтасара, которого знаю с тех пор, как мне исполнилось десять лет. И я рад, что у меня появилась возможность увидеть родных господину Валтасару людей, о которых я немало наслышан, и поближе познакомиться с юными дамами и с вами, господин Аквилланте. Думаю, что моему ученику и другу Тэнни это тоже очень приятно.
     Флорентин наклоняет голову в знак того, что Луальди сказал правду и бросает на Фридаша благодарный взгляд: тот при всех назвал его своим другом! «Никогда ему этого не забуду», - думает Тэнни растроганно.
- Спасибо, господин Луальди, - приветливо, со свойственной ей решительностью, отвечает за всех Норма. – Мы с Эдми много слышали о вас от дяди Вэла и рады, что вы погостите у нас. Здесь замечательное место (впрочем, вы узнали его прежде, чем мы родились, и знакомы с ним лучше нашего). Надеюсь, что и наше общество немного развлечет вас. Господину Румалю, - она мягко улыбнулась Тэнни, - мы также очень рады.
- А знаете, как этот юноша чудесно играет на рояле, дорогие мои! – говорит герцог с воодушевлением. – Он и сам пишет музыку. Но вообще он по призванию историк и литератор, как и господин Луальди. Не сыграете ли вы нам что-нибудь, Тэнни?
     Норма Фор мгновенно подмечает, что это предложение не вызывает у Флорентина восторга и весело говорит:
- Лучше сначала сыграю я. Я знаю замечательную старинную песенку. Дяде Вэлу она очень нравится. А вот господин Румаль, вероятно, еще не слышал ее: значит, ему будет интересно.
     Она встает, приближается к роялю, шурша платьем, садится за него и начинает играть и петь.

                Наяву иль во сне я с тобою гулял,
                Наяву иль во сне я тебя потерял,
                О, любовь моя, Анна-Мария!

                Как с тобой мы в деревне плясали весной!
                Только было ли это по правде со мной,
                О, любовь моя, Анна-Мария?

                Ты мне сшила на память красивый платок,
                И ушел я в солдаты, ушел на восток,
                О, любовь моя, Анна-Мария.

                А пока я ходил по долам и горам,
                Ты с соседом венчаться отправилась в храм,
                О, любовь моя, Анна-Мария.

                Я вернулся с войны, жизнь свою сохраня,
                Но любовь отвернулась, ушла от меня…
                Будь же счастлива, Анна-Мария!

     Ее нежный голос, сильный и звучный, в сочетании с чудесной музыкой, бархатным туше ее исполнения и лирической напевностью стихов, завораживает, захватывает Тэнни – и не только его. Луальди тоже очарован и покорен тем, что слышит. Он никогда особенно не любил музыку, но теперь… На мгновение образ его Сильвии, цветущей, улыбающейся, встает перед его мысленным взором, как живой, и у него перехватывает дыхание. Он вдруг понимает, что Норма Фор чем-то странно похожа на Сильвию. Тут же он с болью и негодованием отталкивает от себя эту мысль, и ему вдруг начинает хотеться, чтобы Нормы здесь не было – или не было их с Флорентином. Но вскоре это странное чувство проходит, он успокаивается и говорит себе: «Вздор! Чего я испугался? Того, что маленькая девочка может смутить меня? Не бывать этому. Но как она поет! И какая у нее богатая душа. И чуткая. Впрочем, я старый солдат. Ни врагам, ни друзьям не завладеть моей душой, пока я сам этого не захочу. А вот Тэнни другое дело. Он, конечно, скоро станет горячим поклонником Нормы Фор, и все остальные люди померкнут для него, станут чем-то второстепенным. Даже я…»
     От этой мысли ему вдруг снова становится почему-то больно. Враждебное, ревнивое чувство по отношению к Норме на мгновение вновь рождается в нем, но тут же гаснет. Она слишком хороша и добра, чтобы он мог всерьез сердиться на нее, а Тэнни слишком юн, чтобы он, Фридаш, мог ждать от него дружбы, которая выше влюбленности. Нет, Фридаш не станет сердиться на них обоих, даже если останется совершенно один. В конце концов, у него есть роман и вера в Бога, а значит, нет и не будет одиночества.
     Эта мысль ободряет его, и он уже спокойно слушает, как, воодушевленный выступлением Нормы, Тэнни смело садится за рояль и играет с необыкновенным чувством. Все очень хвалят и Норму, и Тэнни, а те радостно и гордо переглядываются между собой, как будто знакомы уже много лет.
     Потом все весело берутся за фрукты и пьют вино, и никто, кроме Луальди, не замечает ревнивых взглядов Аладарта, которые тот исподтишка бросает на Тэнни. «Похоже, нам не придется скучать, - думает Луальди. – С молодым господином Аквилланте, кажется, шутки плохи. Впрочем, если он не глуп, то не станет видеть серьезного соперника в Тэнни и навязывать свои чувства девушке, для которой, как я вижу, он, кузен, - просто славный товарищ детства, не более того». И Фридаш пьет и ест вместе со всеми, непринужденно участвуя в общей беседе и зорко наблюдая за взглядами, улыбками и движениями окружающих его людей.

                8.

     За разговорами время до обеда проходит незаметно. Обедают все вместе, на открытом воздухе, на веранде. После обеда все расходятся кто куда (отдохнуть друг от друга, как немного насмешливо, но с полным пониманием говорит себе Луальди; он бы на их месте «разошелся» еще два часа назад).
     Вздохнув, наконец, свободно, Луальди предлагает Флорентину:
- Пойдем к озеру, Тэнни: оно тут, в глубине парка. Заодно и парк посмотрим. Или ты хочешь насладиться одиночеством, как и все остальные обитатели этого дома?
     Флорентин смотрит на него с мягким укором.
- Я всю жизнь «наслаждался одиночеством», Фрид. Нет, я с удовольствием пойду с тобой; только я всё-таки возьму полотенце.
- Захвати и мое, - просит Луальди. – Я подожду тебя здесь, возле крыльца.
     Тэнни убегает в дом и вскоре возвращается с двумя полотенцами. Весь в светло-бежевом, с волосами цвета золотистого пепла, он кажется удивительно миловидным. И шаг у него очень легкий, но это Луальди заметил давно, еще когда только начал работать в Вересковом Холме.
     Они идут к озеру через парк по узким, почти лесным тропинкам.
- Да сними ты обувь и носки, - говорит Луальди. – Жарко же!
- А можно? – неуверенно спрашивает Тэнни.
- Нужно, - Луальди подает пример и первым снимает свои парусиновые туфли и гольфы. – Ходить босым полезно: укрепляет нервную систему, ноги дышат. Да и вообще приятно: как в детстве.
      Тэнни тоже снимает свою обувь и носки. Он идет босой по траве, и ему в самом деле невыразимо приятно, точно у него под ногами шероховатый, упругий, прохладный шелк. Это ощущение, этот образ почему-то напоминают ему Норму Фор.
- Фрид, - осторожно спрашивает он. – А молодые дамы не придут к озеру? Вдруг им тоже захочется искупаться?
- Сегодня они не придут, - уверенно отвечает Луальди. – Молодой господин Аквилланте их не отпустит. А завтра мы и сами поедем на Лумму: они там никогда не купаются.
- Они очень добрые, - помолчав, мечтательно говорит Тэнни.
- И красивые, - коварно добавляет Луальди, искоса поглядывая на него.
- Да, - сдержанно говорит Тэнни. Ему вдруг становится немного грустно, что он еще так молод и вряд ли завладеет сердцем Нормы всерьез. Да он и не хочет этого. Она кажется ему волшебным существом, до которого нельзя дотрагиваться так же, как до тех крестьянских девушек, с которыми они с Базилем Луазо играли в горелки, украдкой целовались и дарили им цветы и мелкие вещицы. Нет, Норма была, конечно, совсем, совсем другая, и с ней следует вести себя по-другому. Она – чудо, но она не создана для него, Тэнни, он это знает совершенно точно. А Эдмонда… она очень мила, но почти совсем не занимает его мыслей. Ему хочется мечтать, думать и вздыхать о Норме Фор, хотя он и понимает: их пути никогда не пересекутся под тем углом, который вызывает в нем и сладкое волнение, и трепет, и страсть. Норма выше всего этого. Он, Тэнни, ее не достоин, да и совсем еще юн. Но  любить ее, думать о ней – одно это уже так прекрасно! Про Аладарта Аквилланте он не вспоминает. Он забыл о нем с той минуты, как Норма заиграла и запела, и с тех пор этот человек отсутствовал в его мыслях, как будто бы вовсе не приезжал в Цветущие Липы.
     В молчании Луальди и Тэнни приходят к небольшому озеру, скорее, похожему на очень чистый пруд – так оно невелико. Оно окружено розами шиповника и дикой сиренью, источающей сладкий аромат. Тэнни на некоторое время даже забывает про Норму. Его глаза вспыхивают.
- Как красиво! – не удержавшись, восклицает он и тут же слегка розовеет от собственной несдержанности. Взрослый человек, вероятно, должен был бы сказать с небрежным видом: «Славное озерцо!» - и удержать свои восторги при себе. Но Луальди отвечает ему:
- Да, здесь очень красиво. Мы часто купались здесь с Адамом Аквилланте. Вода очень чистая, всё дно видно. А ведь на середине глубина этого озера пять метров, насколько мне известно.
- А рыба здесь водится? – спрашивает Тэнни.
- Только караси, - отвечает Луальди.
     Они раздеваются и ныряют в хрустально чистую, солнечную воду. Она пахнет так, как может пахнуть только озерная вода. Тэнни несколько раз ныряет. Они переплывают озерцо, потом выбираются на берег, вытираются полотенцами, одеваются и ложатся в полутени ив, окруживших поляну.
     Над головой Тэнни покачивается большая ромашка, и он видит сквозь ее почти прозрачные лепестки тени травинок, колеблемые легким ветерком. После прохладной воды всё тело словно поет, и в то же время на душе покой и блаженная тишина. А в синем небе над парком – сияющие солнечные облака.
- Номми Фор, - шепчут губы Флорентина.
- Она очень хорошо пела, - вдруг негромко произносит Луальди. Тэнни быстро выныривает из сладкого мира грез и, приподнявшись на локте, очень внимательно смотрит на Луальди. Но лицо Луальди бесстрастно. На нем трепещут лиловатые тени от листвы и травинок, а руки он закинул за голову. Тэнни долго гипнотизирует его взглядом, пока на бесстрастном, словно уснувшем лице Луальди не появляется улыбка, но глаз он не открывает.
     Тэнни смеется.
- Ты знаешь, что я на тебя смотрю! – говорит он с торжеством.
     Луальди чуть-чуть приоткрывает глаза, и Тэнни ловит на себе его мягкий, спокойно-веселый взгляд.
- Она, правда, чудесно поет, - говорит он тогда. – И она… она необыкновенная!
- Ее поклонник, Аладарт Аквилланте, тоже необыкновенный, - замечает Луальди. – Он здорово ревнует ее к тебе.
- Ко мне? Он? – Тэнни так изумлен, что даже не успевает почувствовать себя приятно польщенным. – Но он же уже большой, он на четыре года старше меня. А я… видно, что я еще не взрослый. Я ему не соперник.
- Ну, этого никто не знает, - возражает Луальди. – Ты же не из племени чернокожих пигмеев. И тебе уже шестнадцать, а не десять. И голос у тебя юношеский.
- Это неважно, - возражает Тэнни. – Она меня никогда не полюбит. Да я и не хочу. Не хочу, чтобы она стала земной для меня. Хочу, чтобы она всегда была феей этого парка, - его лицо становится мечтательным. – Она царила бы над этим озером, этими ландышами, розами, ромашками, была бы королевой стрекоз и бабочек.
     Он вздыхает.
- Но она, конечно, живая здоровая девушка и, как все девушки, выйдет замуж. Но только пусть выйдет за хорошего человека. По-настоящему хорошего. Мне кажется, господин Аквилланте совсем не достоин ее. А вот ты был бы достоин, Фрид.
     Луальди от удивления широко раскрывает глаза и садится на траве, глядя на Флорентина так, словно у того изо рта неожиданно, как в сказке, выпали бриллианты.
- Что ты сказал? – переспрашивает он, не веря собственным ушам.
     Тэнни смущен. Он тоже поспешно садится на траве и торопливо говорит:
- Не сердись, пожалуйста. Я больше не буду.
     Луальди не может сдержать улыбки.
- Чего ты не будешь, и на что мне сердиться? Я и не думаю. Просто хочу, чтобы повторил то, что сказал.
- Я сказал, что ты достоин быть мужем Нормы Фор, - нерешительно, но с чувством повторяет Тэнни.
- Но ей всего восемнадцать. Я почти на двадцать лет старше ее…
- Это неважно, - серьезно возражает Тэнни. – Важно, что ты ее достоин, понимаешь?
- Да с чего ты взял? - Луальди уже смеется, но его лицо словно начинает светиться изнутри мягким и осторожным светом.
     Тэнни смущается еще сильнее.
- Ни с чего я не взял, - он начинает теребить воротник своей блузы. – Просто достоин и всё. Что, мне говорит тебе, какой ты добрый и хороший? Я не умею.
- Чудак, да она и не полюбит меня, - Луальди старается говорить небрежно.
- Как раз тебя`  она и может полюбить, - очень серьезно возражает Тэнни.
- Ну, а если бы это случилось, - темно-голубые глаза Фридаша становятся озорными, - неужели ты бы не стал ревновать?
- К тебе? – теперь Тэнни смотрит на него с самым искренним удивлением. – Конечно, нет.
- Почему?
     Светлая ясная улыбка появляется на лице Флорентина, щедрая, как у ребенка.
- Ты же мне, как брат, - просто говорит он. – Ты мой единственный и самый лучший друг, Фрид. Если бы у меня была горячо любимая сестра, которую бы я боготворил, я бы хотел, чтобы она стала твоей женой, твоей – и больше ничьей, понимаешь? И я был бы счастлив и за нее, и за тебя, как за самого себя.
     Луальди смотрит в его большие серые глаза, и ему вдруг становится стыдно перед Тэнни. Он и не подозревал, как сильно этот мальчик успел к нему привязаться. Он краснеет впервые за много лет, отводит глаза и говорит:
- Спасибо, Тэн. У тебя щедрая душа – это великая редкость. Но любовь – вещь коварная. Если бы ты любил по-настоящему, по-земному, я не думаю, что ты был бы так же щедр.
- Я тоже так не думаю, - поскорее подтверждает Тэнни, чтобы Луальди не думал о нем лучше, чем он есть на самом деле. Луальди очень тронут его ответом; он понимает, почему Тэнни соглашается с ним.
- Знаешь, - говорит он. – Не будем больше об этом. Самая лучшая дружба – это когда принимаешь человека таким, какой он есть, и не ждешь от него того, чего в нем нет, вот и всё.
- Да, - соглашается Тэнни. Луальди прав: незачем ждать даже от самых лучших людей того, чего у них нет. Правда, ему кажется, что у Луальди есть всё, что он, Флорентин, хотел бы видеть в близком себе человеке, но он молчит об этом.
     Они встают, но прежде чем уйти, Флорентин собирает два букетика еще не отцветших ландышей, которые он любит больше роз.
- Я подарю их Норме и Эдмонде, - говорит он и наивно добавляет:
- Ведь тогда Аладарт Аквилланте не будет ревновать ко мне Номми?
- Пусть ревнует, сколько хочет, - спокойно отвечает Луальди. – Это его личное дело, пока он держит свою ревность при себе. Но если он посмеет что-нибудь сказать тебе… словом, всё хорошо, Тэнни, дари цветы и не сомневайся: ты правильно поступаешь.
     Флорентин очень доволен словами своего друга. Он шагает с ним рядом, держа в руках по букетику ландышей (для этого пришлось надеть носки и туфли). Тот букетик, что предназначен для Нормы Фор, немного пышнее, чем тот, который собран для Эдми, но это почти незаметно.
- Скоро должны еще подъехать Эгле Лунд и Серапион, - говорит Луальди. – Они очень славные люди, я буду рад познакомить тебя с ними.
- Я тоже буду рад с ними познакомиться, - весело отвечает Флорентин. – Герцог говорил, они оба обладают даром ясновидения.
- Да, - подтверждает Луальди. – Но при этом они очень набожны и сердечны. Я их знаю с детства и люблю – обоих… Дай-ка ландыши.
    И, взяв у Тэнни один из букетиков, он вдыхает чудесный, ни с чем не сравнимый аромат белых хрупких колокольчиков. Тэнни знает: Фрид сейчас думает о том, что скоро Норма Фор будет дышать этим ароматом.
- Хочешь, подари им сам! – в порыве великодушия предлагает он своему другу.
- Нет, - Фридаш возвращает ему букетик. – Такие цветы должен дарить ты. А я… как-нибудь потом, если соберусь.
      Его голос звучит почти равнодушно. Он твердо решает не допускать Норму Фор в свое сердце. Нечего ей там делать. Знает он этих юных красавиц, с которыми хлопот не оберешься, а любви от них не жди. Да и зачем она ему, тут же спохватывается он. У него была семья, он был когда-то счастлив, да и теперь ему очень хорошо, потому что у него есть дружба Тэнни, есть господин Валтасар, Эгле, Серапион, однополчане, есть исторический роман, дело его жизни. Всё это – его духовный дом-крепость, и никаким Нормам Фор туда не пробраться. Только бы перестать думать о ней.
- Фрид, - спасет его голос Тэнни. – А какой герой в твоем романе похож на меня?
- Один из оруженосцев короля, - с облегчением и благодарностью глядя на Флорентина, отвечает Луальди. – Я пишу об Этельреде Четвертом.
     Флорентин вспоминает: это конец шестнадцатого века. Этельред Гордый (так прозвали тогдашнего короля Астральды), конечно, очень яркая, выдающаяся персона. О таком не грех написать.
- Три года назад я как-то делал доклад по Этельреду, - говорит он вслух и несмело спрашивает:
- А как звали оруженосца, Фрид?
- С`еберт Элладив`аргус, - отвечает Луальди. – Это историческое лицо, он существовал на самом деле. Король любил его больше других. Позже он сделал его своим советником, но после смерти короля Этельреда Себерт покинул страну, потому что новый король Карл невзлюбил его. Вместе со своей семьей Элладиваргус уехал в Германию, долго жил там и умер собственной смертью, окруженный почетом и уважением. Его дети со временем вернулись на родину.
- И я, правда, похож на него?
- Да, если судить по старинным гравюрам и описаниям современников. Я покажу тебе его портрет.
     … Они возвращаются в дом, и Флорентин ставит ландыши в своей комнате в воду.
     Вечером, перед ужином, он преподносит девушкам букеты. Они очень довольны и, ласково улыбаясь, от души благодарят его, а потом подносят цветы к своим лицам, и у Луальди тихонько сжимается сердце, когда он видит эту сцену. Аладарт Аквилланте тоже снисходительно улыбается. Он уже догадался, понял, почувствовал, что Тэнни ему не соперник, но радости этот факт ему не доставляет: ведь Норма Фор по-прежнему с ним просто дружески мила, не более того. Он тоже решает преподнести ей цветы, только «настоящие»: розы. Он гордится своим умением составлять букеты. Может, такой его подарок положит начало другим к нему чувствам в сердце Нормы? Внутренний голос подсказывает ему, что вряд ли это случится, но он не желает слушать его. И не замечает нежных взглядов, которые исподтишка бросает на него Эдмонда Фор. Зато проницательный Фридаш Луальди замечает всё и думает: «Э, вон оно что. Норма любит играть людьми: «похищать» их, а потом оставлять с носом. Ну, зачем, спрашивается, она увезла этого малого из Эгера? Теперь он полон надежд, а ей до него и дела нет. Зато в него влюблена Эдмонда Фор, но Аладарт не обращает на нее внимания. Прямо-таки шекспировские страсти. Слава Богу, молодой Аквилланте перестал ревновать Норму к Тэнни, не то мне пришлось бы серьезно побеседовать с ним».
     Ужин проходит живо и весело, благодаря, в основном, герцогу Валтасару, Норме и Флорентину – самым общительным людям из всех присутствующих. Их оживленная, теплая беседа заставляет и остальных чувствовать себя легко и непринужденно.
     Вечером, перед тем, как Тэнни идти спать, они с Луальди сидят в комнате Фридаша «за вечерней беседой», как называет про себя Фридаш их разговор. Он показывает Тэнни старинную книгу с пергаментными страницами. На одной из них – портрет Себерта Элладиваргуса, копия старинной гравюры. Тэнни смотрит и видит точно самого себя, правда, слегка изменившегося и повзрослевшего. Он удивляется такому необыкновенному сходству. Луальди с ним согласен: сходство действительно очень сильное. Это, конечно, редкость, но чуда он в этом не видит: некоторые люди имеют свойство походит друг на друга почти до степени близнецов.
     Когда он кладет книгу обратно на стол, Тэнни вдруг задумывается на минуту, потом спрашивает его:
- Фрид, значит, получается, что Норма Фор тебе родственница?
- Да, - отвечает Луальди. – Она приходилась двоюродной сестрой моей жене, пока та была жива.
- Но как же… - Флорентин немного смущен, но всё-таки продолжает:
- Как же ты породнился с герцогом? Ведь ты не дворянин.
- Сильвия тоже не была дворянкой, - отвечает Луальди. – Она родилась вне брака, хотя ее отец очень любил и Сильвию, и ее мать. Когда я попросил руки Сильвии, господин Валтасар, ее опекун (к тому времени ее родители уже умерли) охотно дал мне свое согласие на наш с ней брак.
     Он умолкает. Тэнни больше ни о чем не спрашивает, хотя ему и очень хочется. Но он видит: его другу тяжело говорить о своей умершей жене.
     Они заговаривают о другом; потом Флорентин уходит спать. А Луальди, прежде, чем приступить к работе, некоторое время сидит, погруженный в размышления. Он думает о том, что Норма и Эдмонда, а также Аладарт и прочие «законные» родственники Валтасара Аквилланте, никогда не видели Сильвию, его жену. И всё же Норма действительно похожа на нее так же, как Тэнни похож на Себерта Элладиваргуса, хотя их разделяют столетия. А Норма так же улыбается, так же смотрит, так же встряхивает головкой, как его покойная жена. Четы ее лица, взгляд, жесты, голос, интонации – всё напоминает ему его Силли, которую он любил всем сердцем. Но Силли была более кроткой и мягкой. Она не походила на Кармен и Маленькую Разбойницу. И всё-таки они с Нормой очень схожи, и ему больно от этого сходства. И в то же время почему-то приятно.
    «Какой вздор!» – решительно говорит он сам себе и, в очередной раз отметает от себя мысли о Норме. Даже если она милая, славная девушка, ему некогда думать о ней. Ему нужно работать, писать роман. На войне он научился избавляться от беспокойных и бесполезных дум и чувств, сохранять трезвость мысли и выдержку. Теперь это его умение помогает ему овладеть собой. Усилием воли он исторгает из своей памяти образ Нормы и садится за работу.

                9.

     На следующий день в Цветущие Липы прибывают те, кого так ждал и желал видеть Луальди: Эгле Лунд, экономка герцога, и ее сын Серапион.
     Они приходят пешком, отпустив за полкилометра от дома наемный экипаж, чтобы немного прогуляться: ведь погода стоит чудесная.
     Фридаш Луальди, узнав об их приходе, немедленно идет поздороваться с ними в те четыре комнаты на первом этаже, которые они занимают.
     Флорентин ожидает его с нетерпением. Он знает: сегодня ему предстоит познакомиться с этими таинственными людьми, они должны помочь ему разобраться в той сложной и опасной ситуации, в которой он оказался. Неужели эти люди действительно обладают даром видеть и знать то, что скрыто от других? Он не может себе этого представить, хотя и знает, что это так: ведь Серапион Лунд помог поймать Масочника из Эгера. Невозможно даже представить себе, скольким людям это спасло жизнь! И Тэнни заранее проникается очень большим, даже несколько благоговейным уважением к другу Фрида, а заодно и к матери этого друга, которая родила и воспитала такого талантливого, полезного людям человека.
     Наконец Луальди возвращается довольный и треплет Тэнни по волосам, чего до сих пор никогда не делал.
- Они очень обрадовались мне, - говорит он, - и готовы нам помочь. Но у Рэпа сейчас очень много дел: он ведь управляющий герцога. Мы договорились, что я приведу тебя к ним в гости в пять часов.
- Только в пять! – на лице Флорентина разочарование. И в то же время он очень рад, что Фрид потрепал его по волосам – у него это так сердечно получилось. А ведь Тэнни уже забыл, что это такое – когда тебя треплют по волосам. Ведь так обращаются только с теми, кого любят, а его уже более десяти лет никто по-настоящему не любил: он вдруг сейчас очень ясно понимает это.
- Ничего, - Луальди улыбается. – Мы с тобой скучать не будем. Хочешь, поедем гулять в парк? Верхом, на лошадях…
- Хочу! – тут же загорается Тэнни. – Но мы с тобой собирались на Лумму купаться…
- На Лумму – после обеда. Ну, как?
- Да, да! - Флорентин готов прыгать от радости, но вовремя вспоминает, что взрослые люди не прыгают, точно игривые щенки.
- Я сейчас буду готов, - говорит он.
     … И вот спустя некоторое время, они уже едут рысцой по дорожкам парка. Сегодня на Флорентине небесно-голубая блуза и такие же панталоны. Кепи он не взял – жарко. Носков он тоже не надел. На нем теперь сандалии, как раз ему по ноге. Это подарок старого герцога Аквилланте. Сандалии закрытые, из тонкой кожи, со множеством дырочек. Луальди вспоминает: Адам когда-то носил их. Ему приятно, что теперь их носит Тэнни такая же светлая душа, какой был когда-то Адам. У сандалий высокие, до щиколоток, декоративные ремешки, так что в носках нет никакой надобности.
     Луальди показывает Флорентину огромный парк. То и дело к ним подбегают сторожа парка – собаки, чтобы убедиться в том, что едут «свои»; удостоверившись в этом, они безмолвно исчезают в папоротнике. Иногда из-за деревьев выглядывают красивые пятнистые олени. Они не боятся ни людей, ни собак: ведь здесь в парке никто не трогает диких животных. Когда оленей становится слишком много, смотритель парка и его помощники выпускают их в лес. Остальные (куропатки, белки, кролики) могут уйти туда сами, что периодически и делают.
     Белок здесь великое множество. Тэнни видит их в траве, на ветвях и на стволах сосен: рыжих, ухоженных, с блестящей шерсткой. Собаки, охраняющие парк, оберегают его не только от людей, но и от лисиц, и от диких кошек. Сами они не трогают даже беззащитных куропаток. Для них любое животное парка, кроме мышей, - запрещенная добыча.
     Тэнни видит и кроликов, и ежей, и ужей, больших, пестрых, красивых, слышит птиц, которые звонко поют, точно ликуют оттого, что парк – такое надежное убежище для них. На широких аллеях они с Луальди пускают коней галопом, во весь опор, и у Тэнни захватывает дух от восторга. Он обожает бешеную скачку, хотя и знает, что после нее ему будет трудно сидеть. Придется почаще стоять или лежать. Но он готов вытерпеть даже б`ольшие неудобства ради той радости, которую получает от быстрой езды в седле.
     Они останавливаются на одной из полян – отдохнуть. Лошади мирно пощипывают траву, а Луальди и Тэнни садятся под большим буком.
- Устал? – спрашивает Фридаш Флорентина. Тот качает головой: нет, он совсем не устал; силы так и играют в нем.
- Так что же ты? – улыбается Луальди. – Бегай, прыгай, кувыркайся, залезь на дерево – вон их сколько!
- А можно? – неуверенно спрашивает Тэнни.
- Можно, - отвечает Луальди. – И даже необходимо.
     Тэнни оживляется. Он начинает с того, что забирается на высокий вяз. Усевшись на ветке, он кричит, глядя вниз:
- Фрид, я вижу тебя! И замок вижу – башни!
- Поздравляю, - отвечает Луальди. – Не свались от радости, а то уже никогда ничего больше не увидишь.
     Тэнни слезает и несколько раз с увлечением кувыркается в траве через голову. Потом, заметив сосну с удобной толстой веткой, растущей на уровне его груди, подбегает к дереву, хватается за эту ветку и пытается повыше подтянуться на руках. Луальди, заинтересовавшись этим его упражнением, подходит ближе и говорит:
- Ну, давай же!
     Но у Тэнни не получается подтянуться выше, чем до груди. Подол его блузы выползает из штанов, открывая белое, как слоновая кость, солнечное сплетение и часть живота. Он спрыгивает на землю и поспешно заправляет блузу в панталоны.
- Лучше вообще сними ее, - советует Луальди и с некоторым ехидством добавляет:
- Я ведь не Норма Фор…
- Да, ты мало похож на Норму, - тоже не без ехидства отвечает Флорентин, снимая блузу. – Скорее ты похож на дикого человека.
     Луальди от души смеется.
- Я бы сказал, на кого похож ты`, - отвечает он. – Но я человек вежливый и тактичный. Попробуй, подтянись еще раз. Ведь ты неплохо подтягивался на турнике на моих уроках.
- Турник был удобней, да и ниже, - замечает Тэнни. – А на кого я похож, Фрид?
- Ни на кого.
- Ну, скажи!
- Я уже ответил тебе, - посмеивается Луальди. – Я человек вежливый.
     Тэнни подтягивается – и снова только до груди.
- Вот лентяй! – не выдерживает «вежливый человек» Луальди. – Отойди-ка, я сам попробую.
     Тэнни отходит в сторону. Луальди хватается руками за ветку, легко подтягивается и усаживается на ветке верхом. Флорентин смотрит на него с уважением и некоторой завистью.
- Ну, давай руки, - Луальди, склонившись, протягивает к нему руки, и во мгновение ока Тэнни оказывается на той же ветке, что и Фридаш, и тоже верхом, спиной к нему. Оба сидят на ветке и смеются. Потом Луальди спрыгивает вниз. Тэнни следует его примеру, надевает блузу и спрашивает:
- А теперь скажи, на кого я похож. Я не обижусь, даю слово.
- Хорошо. Ты похож на фарфоровую статуэтку, - признается Луальди.
- Это потому что я не загорелый? – спрашивает Тэнни.
- Нет. Это потому что тебе шестнадцать лет, - отвечает Луальди. – И вообще… у тебя такая фактура. Ты пластичный, легкий, тонкий: все данные акробата. И танцора.
- Я хорошо танцую, - подтверждает Тэнни. - А ты, Фрид?
- Нет, - Луальди качает головой. – Я не так пластичен, как ты, и шаг у меня тяжеловат.
- Зато ты очень сильный, - говорит Тэнни. – Ты здорово поднял меня на ветку: раз – и всё.
- Это ерунда, - Луальди быстро подхватывает его на руки. – Вот смотри: сейчас я донесу тебя до вон той сосны и ничуть не устану… хочешь?
- Хочу! – Тэнни, очень довольный, держится за его плечи. – Хотя я и так знаю, что ты не устанешь, Фрид. Помнишь, как ты донес меня из гимнастического зала до самого дортуара, когда я ногу растянул?
- Помню, - усмехается Луальди.
     Он несет Тэнни, и ему вдруг вспоминается его собственный маленький сын. Если бы он выжил, ему было бы сейчас тринадцать, и его тоже можно было бы носить на руках. Тогда, много лет назад, он, Луальди, едва ощущал вес своего Михаэля, но так любил носить его – маленького, мягкого, точно котенок.
     Он задумчиво ставит Тэнни на ноги возле сосны и говорит ему:
- Ты легкий. А теперь поехали домой.
- Поехали, - соглашается Тэнни. Он догадывается: Луальди вспомнил о сыне, о том, как носил его на руках. Ему грустно, что он вызвал в своем друге воспоминания, причиняющие боль. Но Луальди вдруг улыбается ему, обнимает его за плечо и говорит:
- Знаешь, у тебя волосы здорово пахнут солнцем.
     И Тэнни понимает: это значит, что Фрид любит его, о ком бы он ни вспоминал; любит всегда. Горячая ответная любовь и благодарность немедленно вспыхивают в сердце Тэнни. Он отвечает:
- А ты сильнее всех, кого я знаю.
     Это означает: я тоже люблю тебя, Фрид.
     Они возвращаются домой к обеду.
     За обедом господин Валтасар очень оживлен; он радуется, что его управляющий и экономка вернулись домой.
- Бог видит, как мне не хватало их, - говорит он. Норма, Эдмонда и Луальди очень сочувственно слушают его. Девушки тоже хвалят «госпожу Лунд и господина Лунда», потому что искренне привязаны к ним обоим. Аладарт Аквилланте также говорит что-то любезное, но в его глаза тоска: Норма, которая получила от него сегодня в подарок розы, не выразила по этому поводу никакого восторга, просто мило поблагодарила его. Эдми Фор по-прежнему ловит каждый его взгляд, каждое слово, но он совсем не думает о ней. Он не знает, что` сделать, чтобы завоевать сердце Нормы. Она вернулась из пансиона такой красавицей, что, встретившись с ней в Эгере у Симмонсов, их общих друзей, он совсем потерял голову. Только ради нее он приехал к дяде Валтасару, но ей до него совершенно нет дела! Она как будто даже недовольна тем, что он ухаживает за ней, а на все его нежные намеки отвечает изящными шутками, из которых следует, что ему лучше всего забыть о ней.
     За обедом ему приносят письмо от его отца, графа Аквилланте. Прочитав его, Аладарт хмурится и вздыхает:
- Я должен вернуться в Сиреневую Аллею, дядя Вэл, - говорит он герцогу. – Отец пишет, ему необходимо мое присутствие. Но через две недели я обязательно вернусь, - и он украдкой бросает тоскующий взгляд на Норму, которая в ответ смотрит на него спокойно и доброжелательно.
- Мы будем ждать тебя, дорогой мальчик, - отвечает господин Валтасар. – Но что случилось, почему такая спешка? Надеюсь, все здоровы: и мой брат, и твоя матушка?
- Все здоровы, дядя, - отвечает Аладарт. – Просто отец просит меня помочь ему разобраться с бумагами, оставшимися после тети Клер. Я ведь юрист.
     «Старая перечница, - бранит он мысленно свою покойную тетку. – Поссорилась со своим стряпчим, и теперь вот возись с ее бумагами… Постараюсь поскорее покончить с этим делом».
- В самом деле, нужно помочь Торольду, - соглашается герцог Валтасар (Торольд – это его брат). – У бедняжки Клер всегда не ладилось с бумагами; она вечно то что-то теряла, то, напротив, накапливала столько никому не нужных документов, что после ее кончины душеприказчик совсем утонул в них. Ты сделаешь благое дело, Элд, оказав помощь своему отцу. Но помни: мы ждем тебя обратно!
- Конечно, дядя, я обязательно вернусь, - улыбается Аладарт.
     После обеда он уезжает. Все провожают его до крыльца, где уже стоит коляска, запряженная четверкой серых лошадей. Господин Валтасар просит племянника непременно передать поклоны и приветы Торольду и госпоже Аквилланте. Аладарт обещает.
     Как только его коляска покидает пределы поместья, Фридаш Луальди и Тэнни тоже уезжают: верхом, на реку – купаться. Герцог уходит к себе в кабинет разбирать бумаги вместе с Серапионом Лундом, а Норма Фор утешает плачущую Эдмонду:
- Ну, успокойся же, дорогая! Подумаешь, уехал! Если он не может оценить тебя по достоинству, а пристает только ко мне со своими любезностями, это его проблемы. Будь гордой и решительной, не позволяй ему разбивать тебе сердце! Ну же, Эдми! Неужели ты действительно так его любишь?
- И сама не знаю, - Эдмонда сморкается в платочек.
- Конечно, не знаешь. Ну, что такое наш Элд? Довольно посредственный и бесцветный молодой человек. Я никогда не выбрала бы такого, как он. Вот, например, господин Луалльди – другое дело. Да, совсем другое!
- Господин Луальди? – Эдми немного удивлена. – Но он же не дворянин, Номми. К тому же… к тому же, мне нужен кто-нибудь помягче, полегче. Я немножко побаиваюсь господина Луальди.
- Ах ты, глупышка! – Норма от души смеется, потом затихает и задумывается. Затем решительно встряхивает головкой:
- Не бойся ты найдешь себе замечательного мужа и будешь с ним счастлива: вот увидишь. Нам ведь с тобой уже не раз делали предложения руки и сердца, верно? Значит, мы не останемся синими чулками, хотя, что касается меня, то я вовсе не рвусь замуж. И забудь ты про Элда; он вовсе не достоин, чтобы ты так горевала из-за него.
- Считай, что я уже забыла, Номми, - Эдми вытирает последние слезы и целует сестру в волосы.
- Вот и умница, - Норма тоже целует ее в волосы. – Я глупо поступила, притащив сюда Аладарта, но ведь я сделала это ради тебя. Я подумала, что он пойдет навстречу твоим чувствам. Прости меня, Эдми. Отныне я буду осмотрительней, вот увидишь.
- Я тоже, - на лице Эдмонды появляется слабая улыбка. – Я больше не позволю себе влюбляться в людей, которым до меня совершенно нет дела.
     «Хотя сердцу ведь не прикажешь», - добавляет она мысленно, и ее губы снова начинают предательски дрожать, но она овладевает собой. Ее великодушная и храбрая сестра, ее лучший друг, ничего не должна заметить…

                10.

     В пять часов Фридаш Луальди и Флорентин идут в гости к Лундам.
     Луальди стучит в одну из дверей в конце коридора. Дверь тут же открывается, и Тэнни видит на пороге стройную пожилую женщину в скромном опрятном платье и таком же скромном опрятном чепце. У нее очень доброе спокойное лицо, а прозрачные, зеленоватые, глубокие глаза кажутся двумя льдинками в солнечных лучах. Они очень светлые, но от них исходит не холод, а тепло.
- Как хорошо, что вы пришли, - произносит она мелодичным звучным голосом и с ласковой улыбкой берет Тэнни за руки. – Здравствуйте, мое дитя!
- Здравствуйте, госпожа Лунд, - отвечает Тэнни, немного робея перед этой простой, доброй и в то же время таинственной женщиной. Даже то, что она сказала «мое дитя», а не «дитя мое» кажется ему необычным, значительным и полным особенного смысла, который пока что тайна для него.
- Проходите же, - радушно продолжает она. – Мой Рэп сейчас придет. Он будет очень рад вам обоим.
- Спасибо, Эгле, - говорит Луальди и, держа Флорентина за плечи, вводит его в комнату. Они садятся на скромный диван, вышитый золотистыми флоксами, мягкий и удобный.
- Вы, конечно, хотите кофе со сливками и моих фирменных оладий, - посмеивается Эгле. – Верно, Фрид? Я-то ведь помню, как вы с господином Адамом любили это блюдо, а ведь Тэнни такой же, как господин Адам: готов разделять все твои вкусы.
- Это пока Тэнни холост, - смеется Луальди.- Когда он женится, то, что мы с ним любили, уже не будет иметь в его глазах прежней ценности; он будет смотреть на всё глазами своей жены… отчасти.
- Не думаю, - отвечает Эгле Лунд, хозяйничая у очага в маленькой кухне рядом. – Флорентину Румалю, как я вижу, многое дано. Скорее, его жена будет смотреть на всё глазами своего мужа; он привьет ей свои вкусы, и это сделает ее лучше и богаче… но, слава Богу, он женится еще не скоро. У него впереди еще вся юность и часть молодости. От всей души желаю ему: пусть эти самые лучшие годы его жизни станут для него и самыми счастливыми.
- Спасибо, госпожа Лунд, - улыбается Тэнни. Он очень доволен этим первым маленьким пророчеством Эгле. В комнатке необыкновенно уютно, хотя всё очень просто, и от этого уюта точно исходит такое же тепло, как от самой Эгле Лунд.
     Она приносит им на тарелках маленькие горячие оладьи, похожие на миниатюрные пышки, кофе, сливки, сахар – и садится рядом в кресло.
- Кушайте.
     Они благодарят ее и принимаются за угощение. Оладьи необыкновенно вкусны, Тэнни никогда еще не ел таких; они просто тают во рту. Он от души хвалит их. Эгле улыбается.
- Я рада, что вам понравилось, - говорит она. – Если захотите еще, скажите, у меня их много.
     Едва они успевают съесть оладьи, как появляется Серапион Лунд.
     Когда он видит гостей, его лицо расплывается в такой доброй, открытой улыбке, что и гости невольно отвечают ему такими же улыбками. Он здоровается с ними за руку. Тэнни с любопытством разглядывает его: высокого, с огненно-рыжими, довольно короткими прямыми волосами и такой же бородой, тоже короткой и ровно обрамляющей его скулы и подбородок. Глаза у Серапиона Лунда яркие, серо-зеленые, и даже больше зеленые. Они не слишком велики, но так же излучают доброту, как и у Эгле. Рот у Лунда какой-то веселый и смышленый, но самое главное на его лице – нос. Тэнни еще никогда в своей жизни не видел таких огромных гротескных носов. Ему тотчас вспоминается сказка Гауфа «Карлик-Нос» и Сирано де Бержерак, герой с безобразным носом и благородной, великодушной душой… Впрочем, нос Серапиона Лунда вовсе не кажется ему безобразным. Напротив, этот нос как-то удивительно подходит к лицу Лунда, делает это лицо необычайным, загадочным и, пожалуй, безобидным, но не глупым и не смешным. И уж тем более, не страшным.
     Лунд перехватывает его взгляд и улыбается:
- Что, здоровенный у меня нос? В Эгере, в полиции, шутили, что мой нос – вроде аппарата, которым я выслеживаю Масочника. Но это, конечно, неправда. Всё дело в интуиции, в даре, который у меня есть. Нос тут ни при чем, хотя я и горжусь им, - он смеется.
     Луальди и Тэнни смеются тоже. Тэнни снова видит на лице Луальди ту же ясную мальчишескую улыбку, которой он улыбался господину Валтасару, когда здоровался с ним. Эта улыбка удивительно идет Фриду. В ней столько обаяния и особенного, теплого, дружеского чувства. Флорентину он пока еще так не улыбается.
     Серапион Лунд садится в кресло рядом с Луальди и Тэнни, напротив Эгле, которая смотрит на всех троих очень ласково. Они с Луальди вспоминают общих старых приятелей и войну (Лунд тоже участвовал в ней и даже получил медаль за отвагу). Потом Серапион (он ест в это время оладьи, принесенные ему Эгле) рассказывает о Масочнике из Эгера:
- Это был мясник Теофиль Верг`ано. Он ходил в японской театральной маске (какой-то художник подарил эту маску еще его деду) и убивал молодых женщин. Меня осенило, где он чаще всего бывает. Я поехал в полицию – и пошло`. Я чувствовал этого человека всё сильнее и сильнее, точно он был частью меня самого. В последние дни перед его арестом я знал каждый его шаг, хотя понятия не имел, кто он такой и как его зовут. И мы поймали его, - Серапион радостно улыбается. – Слава Богу! Правда, матушка утверждает, что история с масками еще не кончена.
- Нет, не кончена, - спокойно подтверждает Эгле. – В следующий раз маска будет улыбаться. Да, она будет улыбаться, как клоун. Это всё, что я могу пока сказать; остальное мне неизвестно.
- А скоро ли это будет и где? – спрашивает Тэнни; он совершенно захвачен прорицанием Эгле.
- Не знаю, где, и как скоро, - вздыхает Эгле. – Но ждать не так уж долго, я это чувствую. Да, не так уж долго. Следует молиться, чтобы беда миновала наш дом. И вообще, пусть она минует всех людей, но я уж знаю: жертвы непременно будут.
- Ну, довольно о масках, друзья мои, - говорит Фридаш Луальди, несколько недолюбливающий мистику, готику и вообще всякие мрачные загадки. – Лучше скажите нам с Флорентином, где сейчас его враги и что нам с ним делать дальше?
- Это по части Рэпа, - замечает Эгле. – Ему дано больше, чем мне.
- Да, пожалуй, это по моей части, - улыбается Серапион. Он внимательно и дружески смотрит на Тэнни, чуть склонив голову набок, точно птица, потом говорит ему:
- Дайте мне руки.
     Тэнни протягивает ему обе руки. Серапион берет его ладони в свои, и Тэнни почему-то сразу начинает клонить в сон.
- Нет, не дремлите, - улыбается Лунд. - Смотрите на мое левое ухо. Вот так, хорошо.
     Он некоторое время молчит, глядя на Тэнни, который прилежно смотрит не на него, а на его ухо, затем говорит:
- Ваш враг, тот, который всё затеял, сейчас у себя дома. Он еще не знает, что вас нет в Овечьих Колокольчиках, но тем, кого он послал убить вас, это уже известно. Они сейчас ищут вас, но пока что не могут найти. Человек, управляющий ими очень проницателен. Он поможет им найти вас. И они вскоре появятся близ Цветущих Лип.
- Появятся! – Луальди кладет руку на плечо Тэнни. – Не лучше ли нам уехать, Рэп?
- Уехать? – переспрашивает Серапион, продолжая глядеть Флорентину в глаза. – О, нет. Вам не надо уезжать, Фрид. Более того, вам нельзя уезжать. Поместье надежно; они не войдут сюда. Вы здесь под хорошей защитой, и все остальные тоже. Но всем нам придется быть немного осторожней обычного. Как только я почувствую приближение врага, я дам вам знать и свяжусь с эгерской полицией. Не бойтесь, всё будет в порядке.
     И он с улыбкой отпускает руки Тэнни.
- Теперь можете снова смотреть на мой нос, - шутит он.
     Тэнни улыбается ему в ответ.
- Спасибо за помощь, господин Лунд.
- Спасибо, Рэп, - говорит и Фридаш, пожимая Лунду руку. – Но ты совершенно уверен в том, что для нас с Тэнни лучше всего оставаться здесь?
- Абсолютно, - улыбается Серапион. – Не беспокойся, Фрид, мы с матерью будем беречь вас, как будто вы наши родные дети. Доверься нам, и ты не проиграешь. Ну, веришь мне?
- Как всегда, - улыбается Луальди. – И верю, и рассчитываю на твою помощь. И на твою тоже, Эгле.
- В таком случае, я принесу еще оладий, - она поднимается с кресла. – Для того, чтобы помощь близким людям была удачной, следует начинать ее с моих оладий; я давно в этом убедилась.


     Вечером, когда наступает пора ложиться спать, Флорентин, как всегда заходит к Луальди, и они немного беседуют о Лундах.
- Понравились они тебе? – спрашивает Фридаш Тэнни.
- Да, очень, - отвечает Флорентин. – Таких интересных людей я еще не встречал. И они такие же добрые, как ты и господин Валтасар.
- С чего ты взял, что я добрый? – усмехается Луальди. – Но они действительно добры, ты прав. По-настоящему добры, не то что я.
     Флорентину хочется возразить, что Фрид тоже по-настоящему добр, но он стесняется и вместо этого говорит:
- Всё-таки хорошо знать будущее и помогать людям. Я тоже хотел бы иметь такой дар.
- Может, ты его еще получишь, - улыбается Луальди и добавляет уже серьезно:
- Этот дар требует большой ответственности за людей, а мы с тобой пока что с трудом справляемся сами с собой.
     Тэнни соглашается с ним. Они желают друг другу спокойной ночи и расстаются.

               


                11.

     Проходит первая неделя пребывания Флорентина в Цветущих Липах.
     Никогда еще до сих пор он не проводил лето так интересно, свободно, полно, весело. Каждое новое утро он встречает с радостью. Вся его душа славит и приветствует каждый наступающий день, который обещает столько чудесного!
     Он встает раньше всех, чтобы успеть до завтрака обегать весь сад, посмотреть на утренние резковатые тени и вдоволь надышаться свежим ароматным воздухом.
     Он уже побывал на крыше замка и на крышах обеих башен. Эти крыши выложены булыжником, точно мостовые, и вид с них открывается великолепный: на сад, парк, реку, далекие леса и луга за рекой. Парк сливается с лесом; если смотреть на северо-восток, ничего, кроме леса не увидишь. Тэнни любит любоваться им сверху: точно смотришь на бескрайнее зеленое море с пушистой поверхностью. Глаз замечает здесь все оттенки зелени.
     В чердачных вентиляционных отдушинах замка, бывших бойницах, теперь вьют гнезда ласточки. Тэнни часто разглядывает эти гнезда, свесив голову вниз, когда лежит на крыше, и вспоминает, что для китайцев ласточкины гнезда – лакомство. «Интересно, почему? – недоумевает он. – Разве прутики, обмазанные глиной, - это вкусно?» Он спрашивает об этом Луальди. Тот ничего не может ему ответить, так как и сам всегда задумывался: неужели ласточкины гнезда – это вкусно?
- Надо как-нибудь попробовать, - говорит он. Тэнни понимает, что Фрид шутит. Нет никакой надобности тревожить ласточек и отбирать у них гнезда ради сомнительной дегустации.
     Когда Луальди беседует с господином Валтасаром, а это бывает довольно часто, Тэнни играет в волан или в мяч с Нормой и Эдмондой Фор. Еще они играют в горелки, в фанты, в прятки; огромный сад – отличное место для подобных игр. Также они вместе музицируют и танцуют. Тэнни танцует с девушками по очереди, а они по очереди играют на рояле для танцующей пары. Все эти развлечения очень сближают их. Тэнни окончательно (правда, всё так же платонически) влюбляется в Норму и проникается самыми дружескими и теплыми чувствами к ее сестре. Обе называют его «Тэнни», а он получает милостивое позволение величать их «Номми» и «Эдми».
     Каждое утро он дарит им букетики полевых цветов, а по вечерам сочиняет для Нормы сонеты и мадригалы. Но так как он влюблен, они получаются никуда не годными, и он не решается показывать их не только Норме, но даже Луальди, от которого у него нет тайн.
     Тэнни очарован Нормой: ее ярким жизнелюбием, смехом, грациозностью. Ночами она снится ему, но всегда прилично: до того благоговейно он к ней относится. Когда они играют в прятки, Норма, подоткнув подол своего кисейного платья, часто прячется на дереве, точно птица, и звонко хохочет, невольно выдавая себя, когда видит тщетные попытки Тэнни и Эдми найти ее. Тэнни восхищает ее бесстрашие: ведь она забирается так высоко! И в то же время он волнуется за нее, как бы она не упала, и умоляет спуститься вниз. Она его не мучает и тут же спускается. Сестры обожают Тэнни, как младшего брата, и балуют его: дарят ему свои ленточки, шьют шейные платки «на память», угощают вареньем, а он на седьмом небе от их ласкового внимания к нему. Они говорят друг другу, что Тэнни не идет ни в какое сравнение с Аладартом; жаль, что ему всего шестнадцать лет!
- Его жена будет счастливой, - нередко повторяет Эдмонда.
     Норма охотно с ней соглашается. И никто, даже Эдми, не знает, что она с каждым днем всё больше думает о том, кто никогда не играет и не музицирует с ними, кто даже редко с ними разговаривает, - о Фридаше Луальди. Этот нелюдимый человек с каждым днем всё больше и больше занимает ее мысли. Но как девушка дворянского, довольно старинного рода, она не смеет лишний раз подойти к Луальди и заговорить с ним. Настоящая леди должна быть сдержанной и не навязываться мужчине, который, тем более, гораздо старше ее. Но втайне она завидует Флорентину, который ездит с Луальди купаться на Лумму, гуляет с ним по парку пешком или верхом и называет его просто «Фрид», как дядя Вэл, как Лунды. Они же с Эдмондой вынуждены ограничиваться вежливым «господин Луальди». Эдми вполне устраивает это любезное обращение, но мятежная душа Нормы Фор восстает против «господина Луальди», этого холодного обращения к человеку, который так ей нравится. Она чувствует, что он близок ей, что в нем живет тот же мятежный огонь, что и в ней. К тому же, он такой мужественный, сильный, и так умен. А эта его английская стрижка, которая так идет ему! Всё в нем притягивает Норму, точно магнитом и держит ее душу в постоянном напряжении. Да, он не так строен, как Аладарт Аквилланте, и черты лица у него, хотя и вполне правильные, но грубоватые, резкие. И всё же он не идет для нее ни в какое сравнение с Аладартом Аквилланте. Да их и незачем сравнивать: настолько Луальди умней, обаятельней, ярче, мужественней Элда! От него исходит крепкая надежная сила, как от земли. И в то же время в нем живет особенное целомудрие, свойственное только опытным мужчинам; женщины втайне очень ценят это целомудрие. Оно – знак верности, духовной силы, твердой опоры и нежности, а это редкое сочетание пленит любую женщину. Норма Фор не является исключением. Она глубоко уважает Луальди за все те качества, которые в нем видит и чувствует, хотя втайне и ропщет на него за то, что он только вежлив с ней, не более того. Она не думает, что ее чувство к нему походит на влюбленность; ей просто хочется, чтобы этот человек стал ее добрым другом, чем-то вроде старшего брата. Она еще слишком молода, чтобы знать: бескорыстная дружба между мужчиной и женщиной оканчивается либо браком, либо разрывом далеко не дружеским, а скорее, неприязненным, хотя начало подобных отношений бывает очень романтично и увлекательно. Игра «в сестру и брата» занимает обе стороны, но если эта игра не переходит со временем в любовь, она обретает черты взаимной ненависти. Бывают редчайшие исключения, но истории человечества они почти неизвестны.
     Норма этого не знает, но Луальди, конечно, знает. Однако он понимает: его чувство к Норме далеко не бескорыстно, а значит, оно должно умереть, – ведь она-то не влюблена в него. Он в этом убежден: так искусно она придерживается в его присутствии правил этикета, с таким приветливым равнодушием устремляет на него при встрече свои синие глаза, яркие, как сапфиры. Он даже не догадывается, как пылает и трепещет в эти минуты ее душа – словно огонь на ветру. Эдмонда держится с ним гораздо сердечней, потому что действительно видит в нем всего лишь доброго гостя ее дяди, но сердце Нормы при встречах с Луальди превращается в подобие неопалимой купины.
     Впрочем, даже если бы Луальди догадался об ее истинных к нему чувствах, он счел бы их не более, как временным увлечением, едва ли не капризом, и окружил бы собственный внутренний мир еще большей защитой. Он твердо знает одно: что не хочет быть чьей-либо игрушкой. А в верность и серьезность Нормы ему не верится. Он забывает о том, что в восемнадцать лет юноша еще совсем мальчик, тогда как девушка в том же возрасте очень часто уже опытная взрослая женщина, даже если она невинна и только что закончила пансион. Опыт и духовная зрелость даются ей интуицией, инстинктом и острой наблюдательностью; а эти «помощники», в свою очередь, даны ей природой с детства, обучая и наставляя ее душу.
     Даже чуткий и внимательный Флорентин не подозревает о чувствах Нормы Фор к Фриду. Зато он замечает, что Серапион Лунд неравнодушен к Эдмонде. Она держится с ним дружески, он с ней тоже, но в его отношении к ней неизменно присутствует какая-то бережная мягкость и предупредительность. Он всегда оказывает ей особенное внимание, но так ненавязчиво и тактично, что ей и в голову не приходит, что`  стоит за этим вниманием.
     «Вот было бы хорошо, если бы Рэп женился на Эдми, - мечтает иногда Тэнни. – Они так подходят друг другу. И неважно, что он не дворянин. Господин Валтасар сам говорил, что хочет усыновить его. Правда, это не даст Рэпу дворянства, зато у него появятся статус и положение. З`амок, конечно, отойдет Аладарту Аквилланте как родному племяннику герцога. И очень зря. Но господин Валтасар любит Аладарта».
     Впрочем, как заметил Тэнни, старый герцог гораздо больше любит Луальди, Серапиона и своих внучатых племянниц.
     Тэнни узнаёт также, что у Лундов есть прекрасный небольшой особняк близ Эгера, и что люди они не бедные, благодаря щедрости герцога. Узнаёт он и то, что у Нормы и Эдмонды жив отец, и что у них недобрая мачеха. Дабы избежать домашних неурядиц, господин Фор заранее отделил дочерей, подарив им свое небольшое поместье близ Эгера, где слуги и служанки, преданные господину Фору, опекают девушек с поистине отеческой и материнской заботой.
- О нас так заботятся в Беличьем Гнезде, что, право, лучше мы подольше погостим в Цветущих Липах, - смеясь, молвила однажды Норма, когда они втроем (Тэнни и сестры) гуляли по саду. – Уж мы постараемся взять от этого лета всё, что будет в наших силах!
- Папа хочет поскорее выдать нас замуж, - доверительно призналась Эдмонда Тэнни. – Мы его понимаем, но ведь пока познакомишься, пока испытаешь к человеку какое-то чувство… на всё это требуется время.
- Особенно когда так мало достойных людей, - добавила Норма и тут же поправилась:
- То есть не достойных, а подходящих. Достойных много, а те, которые были бы близки нам по душе и характеру… таких почти нет.
- А если бы вы вышли замуж не за дворян? – осмелился спросить Тэнни. – Что сказал бы господин Фор?
- Ничего, - они засмеялись, переглянувшись. – Отец и сам женат не на дворянке. Для него главное «нас пристроить», как он это называет. И чтобы наши женихи не были совсем уж бедными.
     Тэнни запоминает эти слова. Серапион Лунд и Фридаш Луальди, как ему стало известно, не бедны, к тому же оба являются наследниками герцога Валтасара Аквилланте. «Господин Фор выдал бы за них своих дочерей», - думает Тэнни – и жалеет, что красавица Норма обращает так мало внимания на его друга Фридаша Луальди. Но она постоянно твердит, что не хочет, не собирается замуж, что свобода ей дороже всего, и он простодушно верит ей: быть может, потому, что она верит сама себе с не меньшим простодушием.

                12.

     Раннее утро пятнадцатого июня.
     Фридаш Луальди просыпается в своей комнате.
     Из-за бархатных портьер пробиваются веселые лучи солнца. А вчера вечером лил дождь, как из ведра, и всю ночь монотонно постукивал по карнизу: временами, просыпаясь, Луальди слышал его стук. Ему не работалось, он рано лег спать: конечно, не из-за дождя, а потому что мысли в голове растекались, точно дождевые ручейки, и он никак не мог собрать их воедино, сосредоточиться, раскрыть свой внутренний мир для возлюбленных героев. До чего живыми они у него получились, словно он знал их лично! И ему не захотелось работать над своим произведением вяло, лениво, будто по обязанности. Он вспомнил, что подобное с ним уже бывало, отложил свой роман, и в полночь уже спал так же крепко и безмятежно, как Флорентин Румаль в соседней комнате.
     Тэнни, наверно, еще спит и до сих пор, а вот он, Фридаш, уже выспался. Он смотрит на стенные часы: семь утра. Надев халат, он идет в ванную – окунуться в прохладную воду, а вернувшись, одевается и звонит в колокольчик. Появляется Шварц, слуга, приставленный к нему герцогом. Они желают друг другу доброго утра.
- Бриться и завтракать, - говорит Луальди Шварцу.
     Через сорок минут, гладко выбритый, в светло-серой блузе и того же цвета, но темных панталонах (всё из тонкого полотна), в синих гольфах, обтягивающих его крепкие, сильно развитые икры, и в спортивной парусиновой обуви Фридаш Луальди уже готов к прогулке. Перед уходом он заглядывает к Флорентину, приоткрыв дверь, соединяющую их комнаты. Тэнни спит, дыхание его ровно. Луальди осторожно закрывает дверь и уходит.
     Быстро сбежав по лестнице вниз, он оказывается на крыльце, и тотчас прохладный солнечный воздух, напоенный тысячами чудесных запахов, охватывает его со всех сторон.
     Он спешит в сад, на одну из своих любимых террас, где в нише стоит скамейка, закрытая плющом, точно пологом, а перед ней – клумба с нарциссами. Посреди нее бьет маленький римский фонтан. Скамейка простая, деревянная, из резного дуба, крепкая, широкая, удобная; Луальди любит сидеть на ней.
     Но сейчас он не садится, а склоняется над нарциссами. Ему нравятся эти цветы с их странными плоскими стеблями и красивыми венчиками. Сейчас на них блестит роса, а птицы в кустах за террасой заливаются до того звонко, что у него на душе становится так радостно, точно он впервые видит и летнее утро, и нарциссы, и римский фонтан. Однажды в детстве они с Адамом забрались в одну из этих мраморных чаш прямо в одежде и хохотали, плескаясь в воде, а потом вылезли, очень довольные, и побежали на крышу – сушиться…
- Здравствуйте, господин Луальди, - вдруг слышит он приветливый, очень знакомый голосок. Всё в нем разом замирает, точно его поймали с поличным. Он поворачивает голову и отвечает:
- Доброе утро.
     Норма Фор стоит в нескольких шагах от него: в светлом кисейном платье, как всегда без кринолина (кринолины уже почти совсем отошли в прошлое), и держит в руках муслиновый зонтик от солнца. Ее черные вьющиеся волосы собраны на голове в шапку непокорных блестящих кудрей, синие глаза кротко поблескивают, губы мягко улыбаются. Ее руки от локтя обнажены и удивительно красивы в очертаниях. Вообще она сегодня несказанно хороша, и больше обычного напоминает Фридашу его Сильвию.
     Он встает и учтиво кланяется ей.
- Простите, я вам помешала, - говорит она. – Я сейчас уйду.
- Вы мне совсем не помешали, госпожа Фор, - вежливо отвечает он ей. – Да я и не задержусь здесь. Я собирался прогуляться по саду.
- В одиночестве, пока все спят? –уточняет она с милой светской улыбкой.
     И вдруг вся вспыхивает и приходит в смятение.
- О, Боже! – вырывается у нее. – Я забыла надеть мою соломенную шляпку!
     И она краснеет от досады. Ей хорошо известно, что гулять в саду без шляпки – дурной тон.
     Луальди смеется.
- Да Бог с ней, - говорит он просто. – Обещаю: солнечного удара с вами не случится.
- Я знаю, - отвечает она. – Но приличия…
- Забудьте о приличиях. Ну, хотите я вам ее принесу?
- Нет, нет, - торопливо возражает она. – Вы правы, сегодня можно обойтись без шляпки. Господин Луальди… - она смотрит на него немного застенчиво.
- Я слушаю вас, - откликается он.
- Вы не могли бы называть меня просто по имени, «Норма»? – решается попросить она и при этом снова слегка краснеет.
- С удовольствием, - спокойно отвечает он, пристально глядя на нее.
- Благодарю вас, - говорит  она.
- Вы тоже можете называть меня просто по имени, - его взгляд становится испытующим.
- Правда? – ее лицо озаряется радостью. – Как хорошо! Спасибо, я буду очень рада. Ведь у вас такое красивое имя.
- Приятно слышать, - он улыбается ей. – Норма – тоже замечательное имя. А госпожа Эдмонда еще спит?
- Да, - Норма, светясь всем существом, смотрит на него с признательной и тихой радостью. – Тэнни ведь тоже еще спит. Да?
- Да, хотя обычно он встает раньше меня.
     Она кивает. Вот сейчас следует уйти – так нужно, так положено. Но ей ужасно не хочется уходить от него.
     Он словно читает ее мысли.
- Хотите, вместе пройдемся по саду? – вдруг предлагает он. От этого неожиданного предложения у нее захватывает дух. Ей хочется громко крикнуть «ура!», захлопать в ладоши и подпрыгнуть, но она, как и подобает солидной взрослой даме, просто и мило отвечает:
- Благодарю вас, с удовольствием. Но… мне не хотелось бы вам мешать.
- Вы не можете помешать мне, - отвечает он. – У вас это не получится.
     И предлагает ей руку. Она берет его под руку, и они уходят с террасы и идут по липовой аллее. Он чувствует, как часто бьется ее сердце, и странное волнение овладевает им. «Здорово она переживает, - сочувственно думает он. – И в то же время радуется. Просит называть ее по имени. Довольна, что может называть по имени меня… интересно, что всё это значит?»
- Вам нравится у нас? – спрашивает она, и он слышит, как ее голос слегка дрожит.
- Не то слово, - отвечает он. – Я люблю Цветущие Липы.
- Ведь вы часто проводили здесь лето, - говорит Норма.
- Да, - подтверждает он. – А вы часто гостите здесь?
- Нет, к сожалению, - вздыхает она. – У нашего с Эдми отца есть другая, собственная дача; он любит, чтобы мы отдыхали там. Но нам с сестрой больше нравятся Цветущие Липы.
     Он слушает ее и украдкой смотрит, как аккуратно ступают по аллее ее ножки в светлых сафьяновых башмачках. Теперь ее сердце бьется потише.
- Я слышала, вы чудесно ездите верхом, - продолжает она. – Я тоже очень люблю верховую езду. И умею плавать.
- Да что вы! – он делает удивленное лицо, посмеиваясь про себя. – И каким же стилем?
- Я не стилем, - она немного смущена. – Я так… без стиля плаваю.
- Зато вы очень метко отбиваете волан, - замечает он вдруг. – И по деревьям лазаете с отменной ловкостью: я видел однажды.
     Ее сердце снова начинает биться очень сильно, и он понимает, что смутил ее больше, чем хотел.
- Простите, - говорит он мягко. – Просто я учитель гимнастики, и не мог не отметить про себя, что вы смелы и точны в ваших поступках и движениях. Но при этом осторожны. Вероятно, вы любите спорт?
- Да, очень люблю, - оживляется она. – Я даже в лодке грести умею, если она небольшая и весла не тяжелые.
- Ну? – улыбается он. – Покатаете нас с Тэнни?
- Буду рада, - отвечает она. – Когда?
- Когда вам угодно.
- Давайте сегодня на Лумме, - предлагает она. – Мы поедем верхом в рыбачий поселок, я выберу лодку и покатаю вас.
- Я шучу, - говорит он. – Я просто не усижу в лодке, если вы будете грести, а я изображать пассажира. Но, если вы будете настаивать, мы с Тэнни дадим вам погрести немного.
- Хорошо, - тотчас соглашается она и спрашивает, как школьница:
- Может, поедем сегодня после завтрака?
- Идет, - отвечает он. – Кстати, я тоже люблю грести в лодке.
- Я знаю, вы умеете стрелять, - немного осмелев, продолжает она. – Я бы тоже хотела научиться. И Тэнни хочет. Не поучите ли вы нас?
- Буду рад, - откликается он. – Если господин Валтасар позволит.
- Дядя? Конечно, позволит, - она улыбается. – Он всё позволяет нам с Эдми, он очень добр.
- А вы – тоже добры? – вдруг спрашивает Луальди.
- Не всегда, - отвечает она. – И не со всеми.
- Например, с Аладартом Аквилланте, - он улыбается.
     «И когда он успел заметить?» – думает она смущенно, но мужественно  признаётся:
- Я привезла сюда Элда, потому что он понравился Эдмонде. Я хотела, чтобы они подружились, но… - она вздыхает, - он почему-то совсем не смотрит на нее и едва говорит с ней.
- А теперь вам угодно, чтобы я подружился с вами, - делает вывод Луальди. Она вся холодеет от его проницательности и готова провалиться сквозь землю, но он крепко держит ее под руку и спокойно продолжает:
- Я был бы рад нашей с вами дружбе, но помните: я не умею дружить с молодыми дамами просто так, и вы тоже не сумеете просто так дружить со мной. Мое сердце разбить нелегко, в ваше… Я еще не знаю, насколько оно выносливо. Пожалуйста, подумайте над моими словами и взвесьте их, прежде чем… кататься вместе со мной на лодке. Река – это не только спокойная вода, это еще омуты и сильное течение. Вы, конечно, поняли, о чем я говорю. Если вы не боитесь, и если мои слова не остановят вас, мы с Тэнни будем ждать вас после завтрака.
- Я подумаю над вашими словами, - она осторожно высвобождает руку и смотрит ему в глаза. – Но меня удивляет корыстность мужчин. Почему для них женщина – непременно дичь, которую нужно догнать и поймать, а не просто сестра и друг?
- Такими уж нас создала природа, - он пожимает плечами. – И ведь для женщины мужчина – тоже дичь, а не просто брат и друг. Если я останусь для вас просто другом, вы первая проклянете день нашего знакомства уже через несколько месяцев, а то и раньше.
- Но я же дружу с Тэнни, - возражает она.
- Тэнни еще мальчик, - напоминает он. – Тогда как мы с вами, как я вижу, взрослые люди. А потом, существует такое понятие как любовь. В это понятие входят и сестра, и друг, и дичь в вашем значении этого слова. Любовь сочетает всё это в гармонии. Спросите свою душу, нужна ли вам такая гармония от меня – и только тогда зовите меня кататься в лодке. А уж я не подведу вас.
     Норма с минуту внимательно смотрит на него, потом задумчиво говорит:
- По-моему, вы слишком торопите события, господин Луальди… то есть, Фридаш. Вы слишком в себе уверены. Совсем не обязательно, чтобы после нашего катания в лодке… словом, вы понимаете.
     Он пожимает плечами:
- Но этим кончится. И вы дадите мне свое согласие.
- Никогда, - она протестующе встряхивает головой. – Я не хочу замуж. Я вам откажу.
- Спорим, что не откажете? – он протягивает ей руку.
- Спорим! – она улыбается ему с дерзким вызовом и пожимает его руку.
     Он смеется, от души наслаждаясь тем, что сейчас происходит между ними.
- Кому бы разомкнуть наши руки? – задумывается он. – Ну, поверим друг другу на слово. Отпускайте!
     И они одновременно отпускают руки друг друга. Оба смеются.
- Опасная игра, - замечает Луальди. – Но не я ее начал.
- И не я, - говорит Норма. – Я буду вашим другом и вашей сестрой. И удержусь! Я докажу вам, что женщина способна дружить с мужчиной бескорыстно.
- Только если она уже замужем, - посмеивается Луальди. – И то еще бабушка надвое сказала. А теперь нам, пожалуй, пора разойтись, иначе нам придется обручиться уже сегодня.
     Норма громко и весело смеется в ответ - так заразительно и тепло, что Луальди чувствует: он в плену и уже не сумеет изгнать Норму Фор из своей души, даже если десять Аладартов Аквилланте встанут на его пути. Конечно, она еще может отказать ему, испугаться, уехать… но это не в ее натуре.
     Они кланяются друг другу с шутливым и вызывающим почтением, и Норма убегает. Ей так весело, что хочется обнять весь мир и закружить его в польке-бабочке. Она не хочет улыбаться, но губы ее улыбаются против воли, а душа поет. «Какой он чудесный», - думает она о Луальди и тут же спохватывается: «Я ему покажу! Да, я докажу ему, что он для меня только брат и друг и ничего, кроме брата и друга! А замуж я не хочу и не выйду – никогда! То-то он удивится моей cильной воле и признает свое поражение!»

                13.

     «Здравствуй, брат мой дневник!
     Ты не поверишь, какие чудеса случаются на свете, и как щедро одаривают нас порой Небеса.
     Представь себе: сегодня после завтрака мы с Фридом катались в лодке с Нормой Фор!
     Мы выехали из усадьбы верхом (у Номми очень красивая лошадка, темно-серая, в яблоках, зовут Рэнда) и поехали вдоль цветущего берега Луммы вверх по реке к рыбачьему поселку. Номми была бесподобна. Она ехала в женском седле, но не в амазонке, а в темно-синем батистовом платье, чтобы удобнее было грести в лодке (у него широкая юбка). Это платье ей очень шло; ей всегда всё идет. Я просто любовался ею. И видел, что и Фрид любуется, хотя он сохранял выдержку (олимпийскую или спартанскую; не знаю, чем одна отличается от другой). Фрид был тоже красиво одет во всё дымчатое; оно ему к лицу. А я был в белой рубашке и темных панталонах, и в своих сандалиях. Я надел темные панталоны, потому что они не маркие: ведь неизвестно было, насколько чиста будет лодка, которую нам дадут рыбаки.
     Впрочем, они ссудили нас очень чистой лодкой, прочной, легкой, как перышко, в два весла. Мы оставили лошадей на берегу под надзором рыбачек, а сами забрались в лодку, качавшуюся возле мостков.
     Фрид сел ближе к середине, я на руль, Номми на весла (она очень хотела показать нам, как умеет грести) и мы «отвалили», как говорят моряки, от деревянного причала с лодками.
     Номми гребла отлично. Ее движения были изящными, и в то же время, как у машины. Она крепко уперлась ногами в туфельках в деревянный упор в днище, и мы быстро оказались на середине реки. Но тут течение подхватило нас, и нашу лодочку завертело, а потом стало сносить вниз, к северу, несмотря на всё Нормино сопротивление. Тогда Фрид пришел ей на помощь. Он сказал: «Давайте, я сяду на весла, Норма, не то нас снесет к монастырю святой Катерины, или вообще унесет в море».
     Норма согласилась уступить ему место, и пересела на корму, а Фрид взялся за весла. Ну, и здоров же он! Он точно не обращал внимания на течение, он греб к противоположному берегу, и нас, если и сносило вниз, то очень потихоньку. Я хочу сказать, что он греб быстрее, чем нас сносило, и вскоре мы достигли другого берега. Мы высадились. Фрид сказал, что Номми гребет замечательно: легко, ритмично, словом, как следует, и что если бы не течение, она могла бы грести долго, и не устала бы: он это понял. Она порозовела от его похвалы (было видно, что ей очень приятен его отзыв о ее способностях). Но тут же со вздохом сказала: «А всё-таки я не нагреблась вдоволь!» Фрид улыбнулся и сказал: «Давайте, я проведу лодку по реке на несколько километров вверх, а оттуда вы, Норма, будете грести до самого рыбачьего поселка».
     «Вам будет тяжело, Фридаш», - запротестовала она.
     «Вести лодку против такого течения для меня особенного труда не составит, - заметил он. – Наоборот, разомнусь немного».
     Она нехотя согласилась. Мы снова сели в лодку, Фрид столкнул ее на воду, забрался в лодку сам и повел ее против течения: да так красиво, что мы с Номми не могли от него глаз оторвать. Правда, это не совсем так: мне всё время приходилось отвлекаться, чтобы править рулем. Наша лодка шла легко, точно по озеру; конечно, она не летела, как птица, но двигалась ровно, точно никакого течения не существовало. Мы плыли прямехонько на юг. А где-то через час Фрид пригнал лодку к берегу, и Номми снова села на весла. Вот, когда мы полетели стрелой обратно на север! Мы бы и так летели, без всяких весел, но с веслами получалось еще быстрее. Мне тоже ужасно захотелось погрести, но я помалкивал: я видел, как Норма довольна. Она, правда, сидела ко мне спиной, но во всех ее движениях чувствовалось вдохновение. И она очень умело привела лодку в рыбачий поселок, где остались наши лошади. Лодка въехала на песок, точно на колесах. Лицо Номми так и светилось. Мы с Фридом тоже были очень довольны. Мы, все трое, сели на наших лошадей и поехали домой.
     А после обеда Фрид пришел к нам с Нормой и Эдмондой (мы играли в волан) и сказал девушкам: «Сударыни! Теперь на вашем лесном озере есть лодка, и вы можете плавать в ней, сколько хотите».
     «Откуда же лодка?» – спросила Норма.
     «Секрет», - с улыбкой ответил Фрид, поклонился и ушел. Мы тут же бросили волан и побежали к озеру. Там, в песчаной бухточке стояла та самая лодка, на которой мы сегодня катались! Это была она! Я видел: Номми вся засияла от радости. Эдми не так радовалась: она боится воды, хотя, как сказала мне по секрету Норма, очень любит плескаться у берега. Но плавать не умеет, поэтому и не доверяет лодкам. Норма же была в восторге.
     За ужином она очень сердечно поблагодарила Фрида за лодку, но он сказал: пустяки, не стоит говорить об этом. Он даже потом наедине со мной, не захотел об этом разговаривать.
     Я знаю, что`  я сделаю завтра! Прямо с утра я побегу на лесное озеро и вдоволь накатаюсь там на лодке. Уж я «нагребусь» в свое удовольствие, брат дневник, можешь мне поверить!
     А теперь хочу немного посплетничать: наш друг Серапион Лунд продолжает ухаживать за Эдми Фор, и по ней видно, что ей это нравится. Он иногда даже играет с нами в волан и в фанты! Это бывает чаще всего вечером, когда он свободен и отдыхает. А моя Норма всё чаще о чем-то задумывается. Неужели о Фриде? Вот было бы хорошо! Мне кажется, они нравятся друг другу. И даже уже называют друг друга по именам. Скорей бы они перешли на «ты»; я бы обрадовался. Но, сам не знаю, почему, мне стало бы от этого и немножко грустно… совсем чуть-чуть, честное слово...»


     Теперь Фридаш Луальди и Норма встречаются чаще: Луальди учит Норму и Тэнни стрелять из пистолетов. Их очень увлекает это занятие. Они учатся в парке, подальше от дома: стреляют дробью по небольшим дощечкам, которые Луальди, с позволения господина Валтасара, берет в столярной. Сам он стреляет без промаха, но его ученики пока еще редко попадают в цель.
     Наедине Луальди и Норма пока что не видятся; при свидетелях же Луальди с ней удивительно бесстрастен. Сначала Номми этим очень довольна. Ведь получается, что она права: мужчина и женщина могут дружить просто так! Но уже очень скоро она убеждается, что ее не совсем устраивают такие отношения: во всяком случае, с Фридашем. Луальди с ней вежлив и любезен, но именно это и заставляет ее испытывать какую-то внутреннюю пустоту и досаду. Он мил и дружествен с ней, но это почему-то ее не радует. Уже через несколько дней она убеждается в истине: да, она победила, доказала свою правоту… и в то же время проиграла и ошиблась. Как ни парадоксально это звучит, но это так. Она начинает понимать, что ей мало его сердечного дружеского внимания, что такие отношения ей совсем не по вкусу и даже раздражают ее. Ей хочется, чтобы он искал ее общества, беседовал с ней, показывал всем своим поведением, как ему не хватает ее. Но он делает всё наоборот: не ищет с ней встреч, не приходит как бы случайно на их с Тэнни и сестрой игры, не просит ее сыграть на рояле или спеть, не приглашает гулять. Но когда она поет по просьбе дяди, слушает ее с большим удовольствием, очень охотно шутит с ней и так же охотно учит ее стрелять. Словом, он ведет себя, как добрый старший брат, - и это ее угнетает. Она сердится на саму себя за то, что ждет от него большего, и в то же время сердится на него за то, что он оказался прав. «Неужели я люблю его?» – спрашивает она себя время от времени и всякий раз чувствует, что задавать этот вопрос уже поздно, ибо ответ на него известен. «А он любит ли меня?» – тут же всплывает другой, очень тревожный вопрос. Ответа на него нет. Норма всё больше склоняется к мысли, что Фридаш Луальди просто шутил с ней тогда, во время утренней прогулки по саду. От этой мысли ей становится горько. Но она сама виновата: заявила ему, что хочет дружить только с ним только, как с братом, и добавила, что не собирается замуж. И вот теперь она в глупом, а главное, в печальном положении. Ей надо продолжать придерживаться своего принципа или же явиться к нему и признать свою ошибку. Но на это последнее она не способна. Просто позором с ее стороны было бы явиться к Луальди и заявить: «Я люблю вас». Нет, никогда она не станет навязывать свое сокровенное чувство человеку, который питает к ней одно лишь дружеское расположение. А между тем, всё в нем такое близкое, такое родное ей! Любое прикосновение его руки для нее бесценно. Его слова, взгляд, голос – всё бережно хранится в ее памяти, как некое сокровище. Постепенно этот человек заполняет собой все ее мысли и чувства. По ночам она видит его во сне: там, в обманчивых грезах, он с ней нежен и полон любви, наяву же всё гораздо прозаичней.
     Она часто думает о своей двоюродной сестре Сильвии, которую она не знала, на которой был женат Луальди, и которой вот уже семь лет как нет на свете. Может, ему до сих пор больно расстаться с ее образом? Или он хочет испытать ее, Нормы, чувство, проверить его? В обоих случаях она его понимает, вернее, поняла бы, будь она уверена, что это действительно так. Но вдруг он ее совершенно не любит и почти что не думает о ней? От этой мысли всё в ней гаснет. Ей становится холодно, точно внутри нее наступила зима. Игры и забавы, которым она до сих пор предавалась с удовольствием, теряют для нее всякий интерес. Порой даже слезы наворачиваются ей на глаза. Она прилагает все усилия, чтобы никто не заметил их. Еще она делает робкую попытку изгнать Фридаша Луальди из своего сердца, но это совершенно невозможно: всё ее существо противится этому.  Уехать из усадьбы и попытаться забыть его? Нет, это выше ее сил. Она ни за что не покинет Цветущие Липы прежде, чем он не уедет отсюда, да и забыть его не сможет. Ведь каждая встреча с ним для не праздник, пусть горький и обманчивый, но всё же праздник. И она продолжает завидовать Тэнни, который часто гуляет с Луальди, удит рыбу на Лумме с ним и с Серапионом Лундом, катается вместе с Луальди верхом…
     Два раза, позабыв гордость и этикет, Норма выходит утром в сад, в надежде застать там Фридаша одного, но никого не встречает – и потихоньку плачет от огорчения и разочарования.
- Он злой, злой! – тихонько всхлипывает она, укрывшись за кустами акации. – Он совсем обо мне не думает, я ему не нужна. И ведь я сама во всём виновата. Наговорила ему всяких глупостей. Вот и сиди теперь одна, как сова, жди этого нудного Аладарта, который скоро вернется, чтобы окончательно отравить тебе жизнь!
     И она с силой дает сама себе пощечину, так, что больно и руке, и щеке.
     Но, к ее великому облегчению, Аладарт присылает письмо, что задерживается: дел оказалось больше, чем он предполагал. «Я вернусь десятого июля», - сообщает он.
     Слава Богу, хоть этот не будет дополнять меру моего горя, думает Номми, ибо пока еще только двадцать третье июня. Но всё-таки она очень страдает. Она начинает плохо спать, теряет аппетит и всю свою жизнерадостность. Нежный румянец сходит с ее щек, она всё реже принимает участие в играх с сестрой и Тэнни. Ее уже не тянет ни грести в лодке, ни купаться. Чаще всего она теперь сидит в уединенной беседке в саду и там с прилежанием весталки занимается английским и французским языками: это занятие успокаивает ее. Еще она ездит верхом в церковь – и подолгу молится там, преклонив колени. Она просит Бога вразумить ее и помочь ей – или же забрать у нее жизнь, потому что жить по-прежнему она просто не может…


     Однажды после обеда, когда она сидит в своей беседке, углубившись в запоминание английских нестандартных глаголов, она вдруг слышит голос, такой знакомый ей:
- Вот вы где, Норма!
     Она порывисто поднимает голову и видит Фридаша Луальди, который поднимается к ней в беседку. От неожиданности и волнения она застывает на месте и только потом с усилием произносит:
- Добрый день.
     Он садится почти что рядом с ней. Ее сердце начинает учащенно биться, она сидит неподвижно, точно статуя, и смотрит в свою тетрадь, а Луальди с мягким сочувствием смотрит на нее. Потом говорит ей просто и сердечно:
- Номми, довольно вам геройствовать. Мне с некоторых пор очень не хватает вашего смеха и веселого лица. Пожалуйста, станьте прежней. А я… я пришел сюда, чтобы помочь вам.
- Помочь? – она смотрит на него ясным взглядом, удивленно и холодно приподняв брови. – Мне не нужно помогать, я со всем справлюсь сама. Да мне и не с чем справляться. А уж жалеть меня я тем более никому не позволю.
- А любить – позволите? – спрашивает он с улыбкой, но она видит: он волнуется.
- Любить? – слезы наворачиваются ей на глаза. – Если бы меня любили так же, как люблю я сама, то – позволила бы.
     Ее голос звучит глухо.
- Значит, конец игре в сестру и брата? – спрашивает он. – Я очень старался играть свою роль добросовестно, но больше не могу.
- Я тоже, - признается она, поспешно вытирая слезы. Он смотрит на нее с глубокой нежностью, потом осторожно берет ее руку.
- Номми, - произносит он. – Я не хочу торопить событий, но… я люблю вас. А вы любите меня?
- Да, - она смотрит на него, уже не пытаясь вытирать слез.
- Тогда идите ко мне, - он протягивает к ней руки, и не успевает она опомниться, как оказывается в его объятиях, бесконечно счастливая, хотя слезы всё еще текут из ее глаз… но это уже не слезы печали.
- Вы были правы, - шепчет она, прижимаясь лицом к его груди. – Вы победили. Мы не можем дружить просто так. Но я этому только рада.
- Я тоже этому рад, - он бережно вытирает ей слезы своим платком и целует ее в глаза. – И я совсем не победил. Это вы победили меня, причем сразу, едва я вас только увидел.
- А вы… вы сделаете мне предложение, Фрид? – спрашивает она нерешительно.
     Он тихонько смеется, растроганный.
- А если не сделаю? - поддразнивает он ее. – Возьму и похищу вас, и вы станете моей мадам Лавальер… хотите?
     Она смеется и пытается высвободиться.
- Нет, не хочу! Но если вы такой бесчестный, то… всё равно я буду вашей. И не мадам Лавальер, а Нормой Фор. Потому что я люблю вас.
     Он целует ее руку и говорит:
- Нет, я честный, во всяком случае, сейчас и с вами. Ты будешь моей женой, Номми?
- Да, - она закрывает глаза, чтобы не видеть его лица, которое сейчас так близко, и обнимает его за шею. – Я буду твоей женой, Фрид.
- Благодарю тебя, - он целует ее в губы крепко и бережно. Она смеется, и он слышит счастье, торжество и упоение в ее смехе. Она открывает глаза, и он видит: в них золотистыми искорками пляшут солнечные лучи, такие же жизнерадостные, как и прежде.
- Силли, - срывается с его губ. Тут же он в тревоге смотрит на нее: как он мог так забыться и вспомнить о Сильвии вслух, в такую минуту! Сейчас Норма обидится…
     Но она не обижается, а доверчиво спрашивает:
- Ты очень любил ее, Фрид?
- Да, - отвечает он.
- Больше, чем меня?
- Нет, - он качает головой. – Но и не меньше. Потому что если я люблю – то полностью, до конца.
- Вы с ней очень похожи, - добавляет он.
- Поэтому ты и любишь меня? – спрашивает она.
- Нет, - отвечает он. - Я люблю тебя, потому что ты – это ты. Это правда, Номми.
- Как хорошо, - она улыбается. – Знаешь, я очень счастлива. Мы ведь теперь с тобой помолвлены, правда?
- Да, - подтверждает он. – И в честь нашей помолвки я приглашаю тебя сегодня на свидание, в шесть часов вечера, в цветник с чайными розами. Он самый уютный. Придешь?
- Приду! – ее глаза и голос – всё ликует, всё излучает свет. – Я обязательно приду, Фрид! Жди меня…


     С этого дня всё меняется для них. Оба становятся очень веселыми и какими-то удивительно, почти по-неземному красивыми. Любовь, поселившаяся в них обоих, заставляет их излучать свет. Даже когда они не улыбаются, в их глазах, лицах, движениях сохраняется сияние и чистота, словно внутри каждого из них – хрусталь, сверкающий на солнце. Теперь Луальди улыбается всем той своей редкой улыбкой, которой до сих пор улыбался лишь господину Валтасару и Лундам. А Норма Фор стала совсем прежней, и ее звонкий смех звучит чаще обычного, но все замечают: в ней поселилось нечто новое, прекрасное и таинственное, отчего она стала еще краше, чем была.
     Пока что в тайну их помолвки посвящены только Лунды и Эдмонда, от которой у Нормы никогда не было и нет секретов. Эдми очень рада за свою сестру: господин Луальди кажется ей достойным ее дорогой Номми, к тому же, он такой умный и мужественный. Сама она немного побаивается его, но от этого еще больше уважает. Да и Норма выглядит такой счастливой, что у Эдми не хватает духу усомниться в том, что ее сестра сделала правильный выбор. К тому же, господин Луальди – друг Серапиона Лунда, который уже вытеснил из сердца Эдмонды Аладарта Аквилланте и прочно занял его место. Это получилось как-то незаметно, само собой. Эдми не замечает большого носа Рэпа; она видит его чистую, спокойную, мягкую душу – и любовь к ней, к Эдмонде. И радуется всем сердцем. Она еще не любит Серапиона, но уже начинает влюбляться в него. Ей хорошо с ним, а Аладарт Аквилланте забыт ею. Так забывают о случайном госте, когда неожиданно приезжает долгожданный старинный друг.
     Флорентин ничего еще не знает. Конечно, перемена в Норме и Фриде не ускользнула от его внимания, как всегда, проницательного, но он решил, что они просто стали симпатизировать друг другу больше, чем до сих пор, что они подружились. О том, что их дружба - уже самая настоящая любовь, он не догадывается, но ему очень приятно смотреть на них. Он рад, что они «постепенно сближаются», но даже не подозревает, что эти двое уже помолвлены.
     А они чрезвычайно скромны. Они бережно и ревниво охраняют родившееся в них новое прекрасное чувство. Наедине они бывают только украдкой, всего лишь один час в сутки, вечером. Всё остальное время они на людях, или мечтают  друг о друге, сидя где-нибудь в одиночестве.
     Они рады были бы не расставаться, но опыт и инстинкт ( у него в большей, у нее в меньшей степени) подсказывают им, что теперь им следует быть особенно осторожными. Оба решили: через полмесяца Луальди письменно попросит у отца Нормы, графа Алоиза, руку его старшей дочери, и Норма добавит к его письму свое. Так будет лучше: их взаимное чувство не покажется господину Фору слишком поспешным. Но сначала они откроются господину Валтасару и попросят его, чтобы он походатайствовал за них. Господин Фор – двоюродный племянник герцога и с детства привык уважать мнение дяди и считаться с ним.
     А пока всё идет почти по-прежнему. Но теперь Норма часто сопровождает Тэнни и Луальди в их поездках и прогулках по парку, а Луальди приходит поиграть с сестрами в волан и в мяч, чего прежде никогда не делал. Герцог Аквилланте очень рад этому.
- Ты стал общительней, Фрид, - говорит он с удовольствием.
     При других, даже при Флорентине, Норма и Луальди говорят друг другу «вы» и обращаются друг к другу «Фридаш» и «Норма», но наедине они «Номми» и «Фрид».
     Вместе с Тэнни и Луальди Норма посещает Лундов. Здесь она узнаёт все подробности опасности, которая угрожает Тэнни, но никому, даже Эдми, ничего не рассказывает: она умеет хранить чужие тайны. Правда, она начинает немного бояться за Тэнни, который для нее, как младший брат, и за Фрида. Она знает: Луальди силен, умел, осторожен, метко стреляет и ловкости ему не занимать, и всё же горячая любовь к нему порождает в ней страх потерять его. Она умело скрывает этот страх. Фрид не должен заботиться еще и о том, чтобы успокаивать ее, у него и так довольно забот и тревог.
     Незаметно, но как-то очень быстро они объединяются в круг любви и дружбы: Норма, Луальди, Тэнни, Серапион и Эдмонда. Теперь, все пятеро, они видятся очень часто: почти целые дни проводят вместе. Девушки не всегда могут разделять забавы мужчин, особенно когда эти последние купаются или ловят рыбу. Мужчины тоже обходят стороной парковое озеро, когда сестры купаются там. Но всё остальное время они вместе – и очень довольны этим.
     Когда у Луальди и Рэпа свидания с их возлюбленными, Тэнни идет к герцогу Аквилланте или в гости к Эгле Лунд, которая встречает его неизменным:
- Здравствуйте, мое дитя, - и угощает своими чудесными оладьями и чаем со сливками.
     Однажды, когда они вчетвером сидят в гостях у Эгле, Серапион, взяв Тэнни за руки, вдруг говорит:
- Твои враги здесь, Тэнни. Они знают, что ты в Цветущих Липах.
     Норма тихонько ахает, а Фрид, успокаивающе взяв ее за руку, спрашивает:
- И много их, Рэп?
- Нет, - отвечает ему Серапион, пристально глядя на Тэнни. – Их шесть человек. Один – главный, другой – его помощник, остальные -  подручные.
- Как их зовут? Где они живут?
- Не знаю, - отвечает Рэп. – Чувствую только, что живут они где-то поблизости, но не в Эгере и вообще не в городе. Больше мне, пока что, ничего неизвестно. Но всем нам следует быть отныне очень осторожными.
     Он отпускает руки Тэнни и серьезно говорит Фридашу Луальди:
- Вам с Тэнни нельзя больше покидать пределы поместья, Фрид: нельзя ходить на Лумму, в лес – никуда дальше парка. А остальные должны на всякий случай брать с собой собак.
- Мы не покинем поместья, - твердо обещает Луальди. – Вернее, Тэнни не покинет. Но если госпожа Норма захочет поехать в церковь или в Эгер, воля твоя, я буду сопровождать ее, Рэп, как ты сам сопровождаешь госпожу Эдмонду. И герцога Валтасара я буду сопровождать тоже.
- Не спорю с тобой, - улыбается Серапион. – Я знал, Фрид, что ты так скажешь. И ты прав.
- Ты прав, - эхом откликается Эгле. – И да поможет Бог правому.
     Флорентин повторяет про себя слова Эгле. Но он совсем не боится. Напротив, он рад, что «наконец-то начались приключения». Конечно, он скрывает свою радость: ведь у всех такие озабоченные, даже суровые лица. Но в душе он доволен.
     В этот же день пророчество Серапиона Лунда доводят до сведения герцога Аквилланте. Герцог выпрямляется, морщины на его лице разглаживаются, темно-карие глаза вспыхивают грозно и гордо, как у рыцаря старинных времен.
- Мой дом – моя крепость и защита для всех, кому грозит опасность, - произносит он с достоинством. – Владельцы Цветущих Лип никогда не предавали дворянской и человеческой чести, никогда не были трусами, подлецами, изменниками. Враги моего дома не войдут сюда, пока я жив. К тому же, за неимением собственного воинства, я смогу пригласить полицию из Эгера.
- В этом пока нет нужды, господин Валтасар, - отвечает Серапион. – Но позже мы непременно это сделаем. Я скажу, когда придет время.
- Хорошо, - говорит герцог Аквилланте.
     Но пророчество Серапиона недолго томит тревогой сердца обитателей поместья. Ведь всё вокруг так мирно и спокойно, так красиво и тихо, точно в земном раю. Кажется невозможным, чтобы где-то поблизости обитало зло. И хотя все настороже и соблюдают все меры предосторожности, любовь и радость всякий раз побеждают недобрые предчувствия. Смех, игры, прогулки верхом – всё продолжается, ибо поместье герцога – воистину крепость, и люди, живущие здесь, знают и чувствуют это.

                14.

     За окнами замка дождь.
     Флорентин стоит у окна и смотрит, как мокнет сад со всеми цветниками и террасами. На подъездной аллее лужи, а на лужах пузыри; значит, дождь будет долгим.
     Сад без людей, под дождем, кажется Тэнни очень одиноким, и в то же время красивым, как никогда. Если бы он был художником, он изобразил бы этот сад во всём его дождливом аристократическом очаровании и не пожалел бы на это красок. Но он довольно посредственный живописец. Учитель рисования охотно ставил ему «отлично» за оригинальность композиции или за удачный выбор красок, но отнюдь не за мастерство. Другие ученики рисовали не в пример хуже. Конечно, Тэнни блистал среди них, но в душе понимал: художник из него никакой.
     Сейчас ему это очень жаль. Мир еще не овладел фотографией настолько, чтобы этот вид искусства был доступен большинству людей, но Тэнни чувствует: с годами он станет исключительным фотографом. Луальди обещал познакомить его со своим товарищем, однополчанином, который давно увлекается фотографией. «И всё-таки жаль, что снимки будут черно-белыми», - думает Тэнни. Однако он уже предчувствует: фотография – его будущая любовь. Ведь даже черно-белые пейзажи могут быть очень красивыми. И портреты тоже.
     Ему скучно. Фрид и Норма куда-то исчезли, Серапион Лунд и господин Валтасар заняты делами, связанными с имением, Эдмонда ушла в гости к Эгле. Наверно, они сейчас сидят и вяжут, и беседуют о Серапионе Лунде. Обе могут говорить о нем часами: ведь для одной из них он сын, а для другой – добрый друг, почти что возлюбленный. Тэнни решительно не знает, что ему делать и чем заняться.
     Но вдруг его осеняет вдохновение. Он пойдет на чердак! Да, он туда поднимется, ведь он был там всего два раза. Там всё равно что музей: в нескольких комнатах собрано (вернее, брошено) множество отживших свой век вещей. Тэнни не рассмотрел их как следует еще и вполовину. Ему вспоминаются дряхлые комоды красного дерева, шкатулки, веера, бумажные цветы, луки, стрелы, даже доспехи, которым лет четыреста…
     Он улыбается сам себе и поднимается на чердак. Цветущие Липы – большой замок, в нем пять этажей, и в каждом крыле около пятнадцати комнат. Но комнаты не интересуют Тэнни. Он быстро минует два жилых этажа и три нежилых (здесь особенно тихо, даже мурашки пробегают по спине) и очень скоро достигает этажа с чердачными комнатами. Он уже готов войти в одну из этих комнат, но вдруг слышит голоса через приоткрытую дверь. Он узнает эти голоса. Фридаш и Норма здесь! Что они тут делают? Он так удивлен, что совершенно забывает про свое обещание, данное им Фриду еще в школе: не подглядывать! Против своей воли, едва сознавая, что делает, Флорентин заглядывает в полуоткрытую дверь. И видит Луальди и Норму Фор.
     Они сидят рядом на диване у окна, в окружении старых комодов и стульев. Несмотря на все эти предметы, Тэнни видит их обоих очень хорошо.
     Вдруг Фрид наклоняется к Норме и целует ее, а она обнимает его за шею. Его левая рука властно поддерживает ее спину, хрупкую, гибкую, а правая рука лежит на ее груди, точно держит ее в ладони: так бережно, нежно… У Тэнни замирает в груди дыхание. Он словно на мгновение становится одним целым с Луальди и отчетливо чувствует всю земную, грешную и в то же время чистую нежность поцелуя, чувствует губы Нормы на своих губах, ощущает хрупкость ее позвоночника, всего ее существа, постигает его слабость, легкость, податливость, тепло ее тела и всегда исходящий от нее нежный запах цветов. Точно в забытьи он ощущает ее дыхание, мягкий вьющийся завиток волос на своей щеке, а под рукой – ее грудь, округлую, немного острую, теплую, упругую, словно слегка нагретый солнцем каучуковый мячик, - только гораздо нежнее и мягче. Всё это происходит с ним в одно мгновение. А в следующее мгновение он уже снова становится самим собой – и испытывает горькое возмущение и протест: как смеет рука простого смертного так властно, по-хозяйски касаться Нормы, этого неземного существа! Еще через мгновение его вдруг опаляет жгучая, как огонь, ревность – и страшная, совершенно неожиданная ненависть к Луальди за то, что тот посмел осквернить его, Флорентина, святыню! Но уже через минуту эта ненависть сменяется обидой: так значит, они влюблены друг в друга, и Фрид ему ничего не сказал! А обиду, в свою очередь, сменяет радость за Фрида и Норму. Эта радость очень искренняя, но какое-то тяжелое, темное чувство отравляет ее. Тэнни вдруг начинает хотеться, чтобы их обоих не было на свете, раз они в своем эгоистическом счастье посмели забыть о нем. Пусть провалятся со своей любовью, со своими поцелуями и всем остальным, о чем не хочется ни говорить, ни думать.
     Но проходит еще минута, и он уже просто желает им обоим счастья, смирившийся и печальный. Он тихонько уходит с чердака. Ему грустно, чрезвычайно грустно: и не столько оттого, что`  он увидел, сколько оттого, что Луальди скрыл от него свою любовь к Норме. Но еще грустнее и тяжелее ему от воспоминания, как он – пусть всего на одну минуту! – возненавидел Фрида, своего самого близкого друга. Да, ему тяжело и горько вспоминать об этом. И еще одна мысль давит на его душу и мозг: «Теперь эти двое – одно, я не нужен им. И я никогда не был нужен Луальди. Он всегда будет любить Норму больше, чем меня. А в отношении меня он просто исполняет свой долг защитника как честный человек». Ну и пусть, твердит он сам себе, я всё равно буду любить Фрида. Конечно, Номми ему дороже меня. Может, и мне моя невеста была бы дороже друга. Я ведь никого не любил по-настоящему и не знаю, что это такое. Да и какой я Фриду друг? Просто школьник, которого надо защитить…» Его сердце сжимается от этого внутреннего голоса, а внутри пустота, горечь и пламя. Хочется ощутить под рукой чей-нибудь хрупкий позвоночник, хочется страстно поцеловать кого-нибудь: пусть даже это будет всего лишь какая-нибудь некрасивая служанка. Кровь лихорадочно бежит в его жилах, отравленная дыханием пробуждающейся страсти. Ему становится страшно: то, что сейчас бродит в нем, как вино, пугает его самого. Он испытывает дрожь и слабость во всём теле. И еще одиночество, бездонное, как небо.
     «Я схожу с ума, - думает он в тоске и страхе. – Просто схожу с ума! Зачем я всё это чувствую? Зачем я про это думаю? Мне надо придти в себя – и немедленно, не то я рехнусь. Я что-то не так понимаю, я точно вдруг заболел. И зачем я только пошел на этот чердак?! Да еще и подсматривал! Господи, какой идиот! Снова нарушил обещание, да еще себе на горе. Я не прав, я знаю, что не прав, но я должен понять, что я не прав. И поскорее, иначе я сам не знаю, что будет со мной…»
     Он сбегает вниз по лестнице, вылетает вон из дома прямо под дождь – и бежит в парк. Он бежит и бежит, потом замедляет бег, переходит на шаг, но, немного отдохнув, снова пускается бежать. Ему кажется, если он остановится, какое-то жуткое беспощадное пламя поглотит его несмотря на дождь. Он пытается молиться, но не может, молитвы путаются в его голове, все, кроме одной: «Господи, спаси меня! Господи, спаси меня!» Он твердит эти три слова, как заклинание, то про себя, то во весь голос. И так добирается до ограды, до ворот, соединяющих парк с лесом. Бежать больше некуда, дальнейший путь закрыт.
     Он прижимается горящим лицом к прохладной решетке, точно узник, мокрый до нитки. Теперь ему немного легче, но всё еще очень больно и грустно. И вдруг… ему кажется, будто он слышит музыку. Он замирает, прислушиваясь. Да, так оно и есть. Где-то поблизости за деревьями, в лесу, какой-то странный инструмент наигрывает романс:

                О верности и печали
                Напой мне тайно, любовь.
                Довольно мы их встречали
                И провожали вновь.

                Пора отдохнуть немного,
                Но сердце зовет опять
                На пройденную дорогу:
                Любить, провожать, встречать…

     Интересно, кто это играет и на чем? Тэнни с любопытством всматривается в деревья и кусты леса. А музыка всё ближе и ближе. Рядом с Тэнни безмолвно вырастают несколько собак. Они ощетинились и глухо рычат, глядя туда же, куда смотрит Тэнни.
     И вот, наконец, из-за кустов появляется человек в плаще и шляпе, с шарманкой в руках. Он вертит ручку шарманки, медленно приближаясь к воротам. Собаки заливаются грозным лаем и кидаются к прутьям решетки.
- А ну, тихо! – приказывает им Флорентин. – Это же простая шарманка.
     Собаки затихают, но продолжают глухо, угрожающе рычать и не сводят глаз с шарманщика. А тот всё вертит ручку ящика на ремне, и музыка продолжает играть. В пяти шагах от ворот шарманщик останавливается и поднимает голову. На его лице намалевана широкая клоунская улыбка до ушей, так что его собственного рта совершенно не видно. И нос у него приставной – картошкой. Он смотрит на Тэнни, чуть склонив голову набок и вертит ручку шарманки. «Наверно, бродячий клоун, - думает Тэнни. – Жаль, что мне нечего подать ему…»
     И вдруг в его памяти всплывают слова Эгле Лунд: "в следующий раз маска будет улыбаться… она будет улыбаться, как клоун…»
     Дрожь, как молния потрясает всё тело Тэнни. «Это новая маска! – вскрикивает в нем чей-то беззвучный голос. – Это за мной! Вот оно, пришло…»
     Он отпускает решетку и быстро поворачивается, чтобы убежать.
     Бах! Гремит выстрел, собаки заливаются неистовым злобным лаем и кидаются под защиту кустов, как их учили, но продолжают лаять оттуда.
     Сердце Тэнни падает, он летит обратно, как олень, но второй выстрел задевает его предплечье. Бах! Что-то обжигает ему щеку, но он уже так далеко, что четвертый выстрел не может настичь его. Он бежит, чувствуя на себе кровь и дождь, и в то же время понимает, что он не ранен, только задет – сущие пустяки. Его изумляет одно: каким образом маска не попала в него с первого раза, когда он был всего лишь в нескольких шагах от нее; тут бы и ребенок не промахнулся. Но факт остается фактом: «шарманщик» не попал в него! А царапины – пустяк. И всё-таки его сердце полно безграничного ужаса, потому что это действительно страшно: когда человек улыбается и в то же время хочет убить тебя.
- Тэнни! – чьи-то руки хватают его за плечи, он громко вскрикивает от неожиданности и ужаса, но, уже теряя сознание, догадывается: это Серапион Лунд прибежал к нему на помощь: наверно, услышал собак.
- Рэп… - шепчут его губы и, улыбаясь, он медленно погружается, точно проваливается в забытье.

                15.

- Ну, Тэн, как ты себя чувствуешь?
     Тэнни открывает глаза. Над ним склонилось рыжебородое лицо Серапиона Лунда с большим носом и, как всегда, добрыми, внимательными серо-зелеными глазами.
- Хорошо, Рэп, - отвечает Тэнни, и окончательно приходит в себя от звука собственного голоса и запаха нашатырного спирта.
     Он видит, что лежит на своей кровати в сухой пижаме, вернее, в одних пижамных штанах. Пижамной рубашки на нем нет; его тело обнажено до пояса, предплечье перевязано.
- Ну-ка, глотни, - говорит Лунд и, поддерживая голову Тэнни, заставляет его выпить маленькую рюмочку коньяку. Коньяк обжигает непривычное к крепким напиткам горло Тэнни, он кашляет, а Серапион смеется, сидя на краешке его кровати.
- Тэн, узнаёшь меня? – Фридаш Луальди берет его за руку. Тэнни сразу и не заметил его, сидящего рядом с изголовьем постели.
- Конечно, узнаю`, Фрид, - с некоторым удивлением отвечает он и вдруг чувствует, что очень рад видеть Фрида, страшно рад. Как хорошо, что Луальди здесь! А то, что он, Тэнни, видел нынче утром – это совершенный вздор и вовсе его не касается. Он рад за Фрида и Номми, вот и всё. Он любит их обоих и хочет, чтобы они были счастливы. И уже совсем не понимает, что за нечистая сила увлекла его сегодня под дождь, к воротам парка, навстречу новому Масочнику.
- Я здоров, господа, - он с достоинством садится в кровати. – Я же знаю, меня только поцарапало пулями. Можно, я оденусь?
- Успеешь, - Луальди внимательно и заботливо смотрит на него. – Скажи сначала, кто в тебя стрелял?
- Новый Масочник, - уверенно отвечает Тэнни и рассказывает, как «ему захотелось пробежаться под дождем» – и всё, что за этим последовало.
     Лунд и Луальди слушают его очень внимательно. Он помнит всё отчетливо и рассказывает подробно.
- Я так испугался «шарманщика», что когда ты, Рэп, схватил меня за плечи, мне померещилось, будто это он догнал меня, - Тэнни улыбается. – Но потом я сообразил, что это ты – когда уже терял сознание…
- Да, - говорит Лунд. – Это точно был я. Когда мы с господином Валтасаром услышали лай собак и выстрелы, я полетел в парк, точно гепард; мне кажется, я никогда еще не бегал так быстро.
     Он усмехается, потом становится серьезным, и они с Луальди тревожно переглядываются между собой.
- Господин Валтасар сейчас ищет того, кто стрелял, вместе с собаками, - сообщает Серапион. – Пойду, позову его. Вернее, поеду верхом.
- Я с тобой, - тотчас говорит Луальди. – А ты не выходи из дома, Тэнни. И вообще, сиди здесь. Обещаешь?
- Обещаю, - улыбается Тэнни. - Но мне кажется… кажется, пришло время звать полицию.
- За ней уже послали, - говорит Лунд. - Так что готовься давать показания.
      Они уходят. Флорентин надевает сухую блузу и панталоны. И трогает пальцем большой пластырный крест на своей щеке. Он смотрится в зеркало и видит: пластырь его совсем не портит; он телесного цвета и не сверкает на лице, точно семафор.
      Едва он успевает одеться и немного привести себя в порядок, как к нему являются Норма и Эдмонда. Они обнимают его и спрашивают, как он себя чувствует. Он сердечно рад их видеть и отвечает, что чувствует себя лучше некуда, ведь его «раны» – просто царапины, о них и говорить-то смешно. На самом деле он ощущает небольшую слабость, но она быстро проходит. Потом к девушкам присоединяется Эгле Лунд. Она приносит Тэнни подкрепляющего отвара и говорит ему, глядя на него своими светлыми загадочными глазами сивиллы:
- Всё будет хорошо, Тэнни Румаль. Выпейте этот отвар; он годится и для ваших царапин, и для вашей души.
     И ласково гладит его по голове.
- Спасибо, госпожа Лунд, - говорит он ей.
      Отвар действительно взбадривает и в то же время успокаивает его. К тому же, он очень приятен на вкус: ароматный, кисло-сладкий и пахнет медом. Тэнни выпивает его с удовольствием.
     В скором времени приезжает полиция, возвращаются герцог Аквилланте, Луальди и Серапион. Они никого не нашли в лесу, собаки порой брали след, но быстро теряли его из-за дождя. Они прекрасно понимали, кого следует искать: этот человек стрелял в них и в Тэнни, они запомнили его запах. Но дождь уничтожил следы, которые были на земле, а трава тем более не сохранила запаха «шарманщика».
     Про то, что это – новый Масочник, полиции пока что говорить не следует; ведь эмоции – не улики и предсказания – не факты. Но Флорентин очень подробно описывает полицейскому инспектору Отак`ару В`эсселу и сержанту Гр`егору Стейнзу, его помощнику, как выглядел «шарманщик». Сержант старательно записывает всё, что он говорит, а седой, опытный Отакар Вэссел задумчиво спрашивает:
- Уж не новый ли это Масочник? Как вы полагаете, Серапион?
     Лунд отвечает:
- Да, господин Вэссел, я считаю, что этот человек – новый Масочник, вернее, хочет казаться таковым со стороны. Потому что в отличие от нашего последнего Масочника Теофиля Вергано, этот человек не маньяк, а хладнокровный наемный убийца, и ему нужна жизнь одного лишь Флорентина Румаля. Но он хочет, чтобы его считали маньяком, которому всё равно, кого убивать. Мне кажется, этот будет преследовать юношей от пятнадцати до семнадцати лет. Нужно, чтобы в Эгере и во всем герцогстве знали об этом – и были осторожны.
     Вэссел и Грегор Стейнз очень внимательно выслушивают Лунда, потом Вэссел спрашивает:
- Откуда вы знаете, Серапион, что хотят убить именно господина Румаля?
     Луальди рассказывает обо всём, что ему довелось услышать в мае, в церкви близ Верескового Холма. Сержант записывает его показания.
     Инспектору и сержанту отводят комнаты на первом этаже: они ночуют в Цветущих Липах, а на следующий день, если ничего не произойдет, вернутся в Эгер. В усадьбе останется отряд из шестерых полицейских: для охраны поместья и наблюдения за местом преступления.
     Вэссел и Стейнз ужинают вместе с герцогом Аквилланте и его гостями. Все обсуждают случившееся. Тэнни немного не по себе оттого, что он стал объектом всеобщего внимания и попечения, но в то же время он чувствует себя героем детективной драмы и не может не испытывать удовольствия.
     Когда они с Луальди возвращаются в свои комнаты, Фридаш вдруг спрашивает его:
- Тэнни, скажи мне честно, почему ты решил «прогуляться под дождем», как ты говоришь?
      Флорентин пожимает плечами:
- Просто так, Фрид.
     Луальди внимательно и несколько недоверчиво всматривается в его лицо.
- Что значит «просто так»? Тэн, скажи мне, что случилось, почему ты убежал под дождь? Обещаю, я никому ни слова не скажу.
     Тэнни ясно смотрит ему в глаза:
- Решительно ничего не случилось, Фрид. Ну, правда, ничего! Мне просто было скучно.
     Луальди хмурится: ответ Тэнни его не удовлетворяет, но он больше ни о чем не спрашивает.
     Они принимают ванну и ложатся спать.
     Тэнни чувствует себя отлично и совсем ничего не боится. Он даже удивляется собственной храбрости. И засыпает очень быстро.


     Ему снится, будто он идет совершенно один по саду Цветущих Лип, по вязовой аллее. Вокруг пасмурно, сумеречно и очень тихо, даже птицы не поют.
     Внезапно он слышит чьи-то шаги за спиной. Наверно, это Фрид, думает он, но вдруг понимает: нет, это не Фридаш Луальди, а кто-то совсем другой: чужой и опасный. Но он не смеет обернуться, не смеет позвать на помощь: такой леденящий ужас охватывает всё его существо.
     Шаги за его спиной стихают, наступает мертвая тишина. И в этой тишине позади Тэнни вдруг раздается чье-то тяжелое хриплое дыхание. Оно гонит, преследует его. И он знает, что` он увидит, если обернется: улыбающееся лицо клоуна. И едва только он увидит это лицо, наступит смерть, ему это хорошо известно.
     Он пытается бежать, но ноги не слушаются его, как это часто бывает во сне. А зловещее дыхание всё приближается. Оно становится громче, громче, громче! От ужаса лицо Флорентина покрывается п`отом. И тут дыхание затихает, снова наступает тишина. Его враг ушел! Флорентин убежден в этом и смело оглядывается назад.
     На аллее действительно пусто, никого нет. Но вдруг чьи-то руки в клоунских перчатках с широкими пальцами, неожиданно появившись сзади, закрывают ему глаза. «Угадай, кто я?» – спрашивает его чей-то голос. Ужас в нем переходит все границы, и он просыпается, весь в поту, в темноте.
     Он всё еще во власти кошмарного сна, поэтому, вскочив с постели, подходит к выключателю, точно по раскаленным угольям,и поспешно поворачивает щиток. Свет газовых рожков ярко заливает комнату, а за окном, за шторами прячется чужая опасная тьма. Там, за стеклом, - сон, который он, Тэнни, прогнал ярким светом, но который вернется опять, едва он выключит газ. Спать при таком свете невозможно, а зажечь лампу, у которой такой приятный тихий свет, не мешающий глазам… это, конечно, было бы хорошо, и ему хочется так сделать, но ведь тогда в комнате станет темнее, и из всех темных углов к нему поползет оно, безымянное, враждебное, жуткое.
     Он сидит на кровати. завернувшись в простыню (пижамы на нем нет, ведь в комнате очень жарко). Он бы открыл окно, чтобы стало свежее, но уверен: стоит ему отдернуть штору, как с той стороны стекла на него глянет улыбающееся лицо – и тогда наступит конец. В эти минуты он, Тэнни, весь состоит из страха. Он напряжен, как струна. Сон еще не оставил его. Всё его существо до сих пор проникнуто ужасным видением, его атмосферой, ощущением близкой гибели и еще чего-то, что хуже гибели, страшнее ее. Он ждет, что вот-вот в пустой комнате раздастся тяжелое хриплое дыхание: несмотря на свет и на молитвы, которые шепчут его губы. А между тем, ему так хочется спать! Но он боится, не смеет закрыть глаза. Ведь пока он не спит, ему не так страшно…
     Наконец его нервы не выдерживают. Слезы набегают ему на глаза и текут по щекам. Он не всхлипывает; просто сидит, стиснув зубы, а слезы, точно дождь, падают ему на грудь и на колени. Он понимает: его страх – просто глупость, искушение, следует прогнать его. Но он не может сделать этого.
     И тут дверь, ведущая в комнату Луальди, отворяется, и Фрид появляется на пороге. Он одет: видимо, еще не ложился, потому что работал над романом. Наверно, писал о Себерте Элладиваргусе, двойнике Тэнни, который не боится страшных снов и Масочников, потому что он оруженосец самого короля Этельреда Гордого, его вассал и друг…
     Огромное облегчение охватывает Тэнни, когда он видит Луальди. А тот старается скрыть тревогу при виде лица своего друга: несчастного, испуганного, залитого слезами. Он подходит к Флорентину, садится рядом с ним на кровать и спрашивает очень спокойно:
- Что случилось, Тэн?
- Так, - Тэнни поспешно вытирает слезы краешком простыни, в которую завернулся. – Просто… сон не очень хороший приснился. Это ерунда. Я сейчас опять лягу, усну и… в общем, ты не беспокойся, я в порядке.
- Вижу я, в каком ты порядке, - Луальди вздыхает и обнимает его за плечо. - Давай рассказывай, что тебе приснилось, слышишь? Иначе сон может повториться. И расскажи мне, наконец, почему ты побежал сегодня к парковым воротам? Или ты так не доверяешь мне, что намерен молчать, как пленный на допросе?
- А ты разве доверяешь мне? – с бледной улыбкой спрашивает Тэнни. – Ты мне даже не сказал, что вы с Нормой Фор… в общем, что вы любите друг друга.
- Откуда ты знаешь, что мы с Нормой Фор любим друг друга? – темно-голубые глаза Луальди пытливо смотрят в серые глаза Тэнни.
     Тэнни теряется, но уже в следующую минуту набирается храбрости и рассказывает Луальди всё: и про свой поход на чердак, и про чувства, которые овладевали им, сменяя друг друга, пока он смотрел на влюбленных, и про свой побег в дождь, и про сон…
     Он говорит, пока у него не иссякают все слова и все силы, и замолкает, крепко обняв Фрида (он и сам не заметил, когда обнял его). Луальди тоже обнимает Тэнни. Любовь, нежность, жалость, понимание теплой волной затопляют его душу. Он представляет себя на месте Тэнни, в его возрасте, и думает, что вел бы себя, пожалуй, точно так же. И испытывал бы те же самые чувства.
     Он целует Тэнни в лоб и говорит:
     - Всё в порядке, Тэнни, малыш. Сон – это просто сон, а скрывать я от тебя ничего не скрывал: просто привык никому ничего не рассказывать. Родной матери не рассказал бы вот так, сразу, про нас с Нормой. Мы с ней хотели, чтобы наши отношения стали известны всем немного позже. И поверь, от меня ты первый узнал бы об этом. Правда, Лундам всё уже известно, но ведь они всегда всё знают, такой уж у них дар свыше. А то, что ты увидел утром, на чердаке… сам понимаешь, я не хотел, чтобы так получилось. Да и ты не виноват: всё вышло случайно. Судьба привела тебя на чердак – и нас тоже. И всё-таки, прости меня.
- За что? – Тэнни удивлен. – Это ты должен простить меня, Фрид.
- Прости, что я не сказал тебе, что мы с Нормой обручены, - поясняет Луальди.- Ты относишься к ней, как к любимой сестре, а ко мне, как к другу; ты имел право узнать от меня всё в первый же день нашей помолвки. Если бы ты знал, не было бы этой сцены на чердаке, ты не убежал бы под дождь, и тебя бы не ранили. Да, это так, не спорь со мной. И скажи, ты прощаешь меня?
      Вместо ответа Тэнни крепко пожимает его руку.
- Спасибо, - коротко говорит Луальди. – А теперь пойдем, будешь ночевать у меня.
- Как – у тебя? – взгляд Тэнни становится любопытным.
- Обыкновенно, - отвечает Луальди. – У меня широкая кровать, места на двоих хватит. Даже на троих бы хватило.
- Нет, я не могу, я буду мешать тебе… - Тэнни сопротивляется только из вежливости. На самом деле он в восторге от предложения Луальди. Тот это чувствует.
- Отставить разговоры, - говорит он. – Если бы мой родной сын натерпелся бы таких же страхов, как ты сегодня, да еще, к тому же, ему приснился бы страшный сон, я уложил бы его с собой, чтобы он больше не боялся. Кажется, это понятно? И ничем ты мне не помешаешь: слава Богу, у меня со сном проблем нет.
- Но мне уже шестнадцать лет…
- Какая разница, - Луальди ерошит ему волосы. – Человеку может быть страшно в любом возрасте; и тогда долг другого человека, которому не страшно, - помочь ему. Понял? Двигайся.
- Хорошо. Спасибо, Фрид. Только я сначала надену пижаму…
- Какая еще пижама в такую жару? Иди, не разговаривай. Будем спать каждый под своей простыней. Или это тебя страшно смущает?
     Тэнни смеется.
- Нет, - отвечает он весело.
     Завернувшись в простыню, он идет в комнату Луальди и ложится на действительно широкую кровать. Луальди гасит свет в его спальне и запирает дверь, соединяющую их комнаты. У него прохладней, чем у Тэнни: окно открыто настежь, к нему прикреплена марлевая сетка от мух, комаров и прочих насекомых.
     Теперь Тэнни ничуть не страшно, напротив, ему очень легко и ясно на душе.
- Где ты ляжешь, Фрид, у стены или с краю? – спрашивает он Луальди.
- Под подушкой, - ворчит Фрид. – Лежи, где лежишь, не бойся: я найду себе место.
     Тогда Тэнни пододвигается ближе к стене. Луальди гасит лампу, раздевается и тоже ложится.
- Спи, - говорит он. – Уже второй час.
     Но Тэнни уже так хорошо, что не хочется и засыпать.
- Фрид, - говорит он, - а что про нас подумают, если увидят, что мы спим… э-э… вот так?
- Кто подумает?
- Горничная…
- В этом доме горничные не думают, - отвечает Луальди. – Во всяком случае, не думают глупостей. А вообще-то в данном случае мне плевать на чужое мнение. Моя совесть чиста, и отчетом я никому не обязан. К тому же никакие горничные ко мне по утрам не заходят, так что успокойся и спи.
- Сплю, - послушно говорит Флорентин, но через минуту вдруг страстно просит:
- Фрид, будь моим опекуном, пожалуйста! Будешь?
- Буду.
- Обещаешь?
- Обещаю.
- Спасибо тебе, - Луальди чувствует, как широко улыбается Тэнни. – А где вы с Нормой будете жить, когда поженитесь?
- Рядом с тобой, - отвечает Луальди. – Сначала возле Верескового Холма, скажем, в Эркуде, а когда ты поступишь в университет, переедем в столицу.
- Зд`орово, - Тэнни очень доволен. – Тогда я смогу приходить к вам и нянчить вашего сына… или дочь…
     Луальди улыбается.
- Спи, - в третий раз повторяет он. – Это я вас обоих буду нянчить. Чувствую, мне этого не избежать. Спокойной ночи, Тэн.
- Спокойной ночи, Фрид, - отвечает Тэнни и засыпает. Здесь, рядом с Фридом, ему снятся самые лучшие сны. И никакого страха в нем больше нет, а только радость и благодарность. Маска больше не пугает его. Тэнни твердо знает: Фрид – воин света, поэтому он сильнее всех воинов тьмы. Я хочу быть таким же, как он, думает Тэнни даже во сне. Таким же сильным, бесстрашным. И великодушным. Ведь если бы Фрид не был великодушным, он не помог бы мне сегодня ночью. А я… отныне я постараюсь стать таким же смелым, как он. И вдвоем мы победим любое зло.

                16.

     Наутро Тэнни просыпается свежим и бодрым. Серапион Лунд осматривает его царапины и снимает пластырь и повязку. «Теперь всё и так заживет», - говорит он.
     Тэнни верит ему. Он больше ничего и никого не боится, ничто не смущает его душу, ибо он понял, окончательно убедился в том, что Фрид любит его – и не меньше, чем Норму, только иначе. От этого чувства - что тебя любят, как брата, как близкого друга – у Тэнни тотчас прибавляется и сил, и смелости. Он чувствует себя счастливым; мир вновь начинает играть вокруг него всеми своими красками. А Норма Фор, превратившаяся для него со вчерашнего дня в земное существо, становится ему от этого еще ближе и дороже. Теперь они играют еще веселей, чем до сих пор, вместе катаются на лодке по парковому озеру, вместе ездят верхом. Норма уже знает от Луальди, что Тэнни узнал их тайну. От этого ее нежная сестринская привязанность к нему увеличивается. Она верит: Тэнни любимый младший брат ее Фрида, а значит, и ее брат. К тому же, он по-человечески близок и приятен ей. И они с Эдмондой продолжают баловать его, а он продолжает их обожать - и благословляет Масочника, который, сам того не желая, укрепил его дружбу с Фридом и девушками.
     Теперь Тэнни всё время носит при себе пистолет. Это один из оправленных в серебро пистолетов Фрида, которые тот взял с собой в дорогу. Тэнни уже довольно метко стреляет. К тому же, благодаря Фриду, он теперь больше знаком с военной тактикой. Луальди объяснил ему, что он, Тэнни, после первого же неожиданного выстрела должен был упасть на землю и быстро перекатиться под защиту кустов, а там спокойно двигаться в сторону парка дорожками и аллейками, под защитой листвы, уже ничего не боясь. Тэнни ответил Фриду, что он так бы и поступил, если бы всё произошло менее неожиданно.
- Я просто потерял голову, - честно признался он. – Но постараюсь, чтобы этого со мной больше не случилось.
     Эгле Лунд с уверенностью заявляет Серапиону, Луальди и Тэнни, что отныне Маска уже не будет улыбаться, ибо ей известно, что клоунская улыбка – теперь ее опознавательный знак.
- Теперь он станет незаметным, - говорит он, покачивая седой головой. – Да, очень незаметным. Ему нужно, чтобы на него не обращали внимания. Этот человек был уверен, что убьет Тэнни с первого раза, но тот узнал его раньше, чем он выстрелил. Однако убийца должен помнить, что играет роль Масочника. Не знаю, что он придумает. Он очень хитер и не ведает жалости.
- Но те, кто нанял его, еще безжалостней, - замечает Серапион Лунд. – Ума не приложу, где все они прячутся? Скорее всего, в нашем лесу: ведь это один из самых дремучих лесов в Астральде…
     Тэнни внимательно слушает Эгле и Серапиона, но по своей юношеской беспечности мало думает о Масочнике. Ведь радостей в жизни гораздо больше, чем всяких страхов и неприятностей. Правда, по ночам, к нему возвращается некоторое беспокойство, но теперь он спит с ночником – зажженной керосиновой лампой. Кроме того, дверь, соединяющая их с Фридашем комнаты, отныне постоянно открыта: и днем, и ночью.
     Десятого июля в имение возвращается Аладарт Аквилланте. Он счастлив, что разобрался, наконец, со всеми бумагами неаккуратной и рассеянной, покойной тети Клер, и может продолжать свободно ухаживать за Нормой Фор.
     Сердце в нем замирает, когда он видит новую, сверкающую красоту своей старшей двоюродной племянницы. За те две недели, что он отсутствовал, она словно расцвела. Он с восхищением смотрит на ее мягко светящееся, точно обновленное лицо, на ее улыбку, на лучистый взгляд синих, ярких глаз. Да и всё ее существо не излучает ли теперь новый, удивительный, едва ли не солнечный свет? Он не задает себе вопроса, что с ней случилось, просто любуется ею: женственной, нежной, грациозной. Он едва слушает рассказ дяди Валтасара о том, что произошло в Цветущих Липах за три дня до его приезда. Все его думы и мечты – о Норме Фор и только о ней.
     Но Номми, хотя и любезна с Аладартом, держится с ним теперь гораздо дальше и строже прежнего. И гораздо равнодушней. Она уже не позволяет ему брать ее за руку, а когда он принимается восхвалять ее красоту, с досадой хмурится и решительно говорит:
- Пожалуйста, перестань, Элд. Неужели ты не можешь говорить о чем-нибудь другом?
     Аладарт ясно видит и чувствует, что не стал ей более желанен с тех пор, как уехал. Ему это очень горько, однако Норма так хороша собой, что его невольно тянет к ней. А она точно избегает его общества: то говорит, что хочет прокатиться по парку верхом, но без него, только с одним Тэнни, то заявляет, что они с Эдмондой идут купаться на озеро, то скрывается к Лундам, а то вообще исчезает Бог знает куда и возвращается еще пленительней и веселей обычного, но – увы! – ее равнодушие к молодому красивому родственнику при этом еще очевидней.
     Элд отчетливо понимает что дело его проиграно, и что разумней всего было бы оставить Норму в покое и куда-нибудь уехать, но ее притягательная сила очаровывает, захватывает его. Он знает: надо бы объясниться с ней, чтобы не питать больше никаких иллюзий и несбыточных надежд. Но он оттягивает день и час своего разочарования. Ему так хочется верить, что Номми еще полюбит его!
     Пятнадцатого июля начинают цвести липы. Их благоухание наполняет весь огромный сад и сливается с радостным гудением пчел, ос и шмелей; во всём замке пахнет цветущими липами.
- Как я люблю, когда липы зацветают! – говорит господин Валтасар за обедом. – Даже запах роз не сравнится с этим ароматом. И в эти дни весь дом, всё имение действительно становится Цветущими Липами, полностью оправдывают свое название.
     Все охотно соглашаются с герцогом: аромат липовых цветков точно пронизан солнцем, летом, любовью. В этом запахе – нежная благодать, усиливающая обаяние и ласку зеленого жаркого лета. Всем жаль полицейских, которые в своих плотных мундирах вынуждены нести пост у обоих ворот поместья даже в жгучий зной. Господин Валтасар велит относить им каждый день по большому кувшину с прохладной земляничной водой или яблочным квасом.
     Но Аладарт Аквилланте едва чувствует благоухание цветущих лип. Его сжигает любовь к Норме Фор, он слеп и глух для всего остального. Вконец измучившись, он решает всё-таки объясниться с ней, потому что дольше так продолжаться не может.
     Судьба предоставляет ему удобный случай: гуляя утром по саду, он застает Номми одну, сидящую на мраморном бортике бассейна с золотыми рыбками. Она, как будто специально, еще очаровательней обычного в своей соломенной шляпке, в платьице из розовой кисеи, коротком и пышном, до икр, и в розовых перчатках до локтей из тончайшего кружева. В ее руках ее любимый голубой муслиновый зонтик от солнца.
     Аладарт несколько минут любуется ею из-за гипсовой статуи Афродиты, потом решительно выходит из своего укрытия и кланяется ей.
- Доброе утро, кузина, - он целует ее руку.
- Доброе утро, Элд, - спокойно, приветливо и равнодушно отвечает она.
- Номми, - тихо начинает он, - мне необходимо поговорить с тобой…
- Мне тоже нужно кое-что сказать тебе, Элд, - она серьезно смотрит на него своими большими синими глазами. – Пожалуйста, выслушай меня. Я хочу, чтобы мы с тобой остались друзьями, поэтому прошу тебя: не преследуй меня больше! Я никогда не полюблю тебя, как жениха, никогда, понимаешь? Но я была бы бесконечно рада, если бы ты снова стал мне добрым братом, а я тебе – сестрой, как это было прежде.
     Сердце Аладарта падает. Он пытается улыбнуться, но его губы дрожат. Наконец он всё-таки произносит:
- Но почему же, Номми? Ведь у тебя… у тебя нет никого, кто бы…
     Она понимает, что он хочет сказать.
- Есть, - спокойно и твердо перебивает она его, глядя ему в глаза. – Я люблю другого человека, а он любит меня. Поэтому, если ты станешь мне братом, как это было в детстве, я буду тебе очень благодарна.
     Ее слова поражают его точно удар беззвучной, бесцветной молнии.
- Ты… любишь? – он без сил опускается рядом с ней на мраморный борт бассейна. – О, Господи! Кого же?
     Она смотрит на него прозрачным непроницаемым взглядом и отвечает:
- Я не могу сказать этого сейчас. Когда об этом узнают мой отец и дядя, узнаешь и ты, я обещаю тебе. И прости, - ее голос становится виноватым. – Прости, что я увезла тебя от Симмонсов. Я сделала это ради Эдми; она любила тебя. Но теперь она любит другого, достойного ее человека. И ты сам встретишь и полюбишь другую, прекрасную девушку, достойную тебя. Верь мне, ты встретишь ее! Но я никогда не буду этой девушкой. Обещай, что не станешь больше ухаживать за мной, дарить мне цветы как даме своего сердца, ходить за мной по пятам, не сводить с меня глаз… обещай, что этого больше не будет. Я прошу тебя, Элд.
- Нет! – его голос вдруг становится злым и упрямым, и она читает в его глазах такую боль, страсть и ревность, что ей становится не по себе.
- Я буду делать то, что делал до сих пор, - продолжает он с горечью в голосе. – Я буду любоваться тобой и ходить за тобой по пятам, пока не узн`аю, кто он, этот негодяй, обольстивший тебя…
- Вот как, негодяй? – ее взгляд делается вызывающим, она резко встает с места. – Не зная человека, ты уже называешь его негодяем? Что же будет, когда ты узнаешь его имя? Да ты просто возненавидишь его! Прощай.
     И она быстро идет прочь. Он догоняет ее, хватает за плечи и, не помня себя от любви и ревности, поворачивает к себе лицом.
- Кто он? – почти кричит он. – Кто?…
     Она вырывается и с силой дает ему пощечину, так, что он едва не падает. Затем, смерив его взглядом, полным жалости и презрения, уходит прочь, гордо подняв голову.
    Он поднимает свою шляпу, упавшую на песок и отряхивает ее. Его щека горит от пощечины. Но в то же время он чувствует, что немного пришел в себя. Ему очень стыдно перед Нормой; он даже не смеет догнать ее, чтобы попросить прощения. К тому же, горе и ревность всё еще терзают его, он боится снова наговорить лишнего или позволить себе какой-нибудь грубый жест. Как он смел схватить ее за плечи, точно уличного мальчишку? Теперь он презирает себя ничуть не меньше, чем она презирает его. И всё-таки в его голове вертятся всё те же неотвязные мысли: «Так вот, почему она стала такая красивая! Влюблена! Но в кого же, в кого?.. Во Флорентина? Нет, я же видел: они дружат, и только. В Лунда? Нет. Лунд гуляет всё больше с Эдми. Эдми влюблена в Лунда, а он в нее, теперь я это понял. Ну, Бог с ними! Я хочу знать, кого любит Номми! Не Луальди же. Он и двух слов с ней за день не говорит, они и не смотрят друг на друга. К тому же, он не красавец, и ему уже под сорок. Но кто же тогда ее избранник? Не полицейский же? А других мужчин здесь нет, если не считать кучера, садовника, смотрителя парка и четырех лакеев. Остальные слуги – старики. И все женаты. Нет, Номми еще не настолько потеряла рассудок, чтобы влюбиться в женатого лакея. Любовь, конечно, зла; можно влюбиться и в дерево… но с Нормой, конечно, всё иначе. Ее избранник мужчина. И он живет в этом доме, потому что она почти не покидает Цветущих Лип. Неужели всё-таки Луальди?.. В таком случае до чего же искусно они оба притворяются! Попытаюсь всё разведать. И когда узн`аю точно, тогда дуэль, непременно дуэль! Всеобязательно! Да!»
     И он уходит в дом, пылая жаждой мести, снедаемый любовью, страстью, ревностью. Он не знает имени своего соперника, но ему хочется убить и растоптать его. Пусть лучше Норма будет несчастна и никому не принадлежит, чем ее мужем станет кто-нибудь другой, а не он, Аладарт Аквилланте!

                17.

     С этого дня он начинает следить за Нормой и Луальди особенно пристально. Больше он, конечно, следит за Нормой, но делает это исподтишка: ему известно, какая она чуткая и осторожная. Когда она едет в парк на прогулку, он не сопровождает ее открыто, но вскоре после ее выезда велит седлать своего жеребца и также уезжает в парк. Правда, он никого там не встречает, или же видит Номми, едущей по тропинке за деревьями в обществе Флорентина. Луальди с ними нет. Обычно он или у Эгле, или у господина Валтасара, или купается с Тэнни в парковом озере (ведь Лумма теперь закрыта для них). Аладарт Аквилланте разочарован. Он выяснил, что вечером и Луальди, и Норма куда-то исчезают, а через час возвращаются – и не вместе, а с разных сторон, точно гуляли где-то поодиночке, но Аладарт почти уверен: они были вместе!
     Он пробует пойти на хитрость: униженно и пламенно просит прощения у Нормы за свое «недостойное поведение», уверяет, что готов быть ее братом, и весело (о, чего ему это стоит!) говорит, что был бы рад узнать имя своего будущего родственника. Однако обмануть Норму так же трудно, точно какую-нибудь чуткую лань. Она охотно прощает Аладарта, просит простить и ее « за несдержанность», благодарит его за понимание, но имени «будущего родственника» так и не открывает. Он прекрасно видит, что она совершенно не доверяет ему, потому что ясно читает в его глазах уязвленную гордость, страсть и мрачное, лихорадочное беспокойство, порожденное ревностью. Ей также известно его шпионство. Ведь в те часы, когда он ведет за ней слежку, она видит его гораздо чаще, чем он ее, и прекрасно понимает, почему он ее преследует. Он хочет выяснить, кого она любит. Она прощает его от всей души; ей грустно и больно видеть, что он не может разлюбить ее. Она даже не сердится на него за его преследования, потому что искренне жалеет его и понимает, какую муку он испытывает. К тому же, любовь к Фридашу делает ее весьма снисходительной к чужим недостаткам: даже к эгоизму и собственничеству Аладарта, которые она прежде строго осуждала.
     Тогда он переменяет тактику: ближе знакомится с Тэнни, чтобы выведать, не знает ли мальчишка о своем друге и защитнике нечто такое, что было бы определенным образом связано с Нормой. Но хитрости Аладарта шиты белыми нитками, и Тэнни видит их насквозь. Он простодушно смотрит на Аквилланте-младшего и дает ему самые подробные, но решительно ничего не проясняющие ответы. Аладарт приходит к выводу, что Тэнни ничего не известно, как и всем прочим. Он снова меняет тактику и пробует выяснить у Лундов то, что так его интересует, но Лунды, точно так же, как и Тэнни, решительно не понимают его намеков.
     В один из этих беспокойных для него дней в усадьбу приходит известие, что в деревне поблизости сильно, но не смертельно ранены двое подростков пятнадцати и шестнадцати лет, сыновья фермера. Им нанес раны незнакомец в сером плаще – и тут же скрылся. Мальчики не смогли описать его лица, ибо оно было почти скрыто капюшоном, но полиция и вся округа взволновались. Замок Аквилланте также пришел в тревожное состояние. Всюду заговорили о новом Масочнике.
     Аладарт отнесся к этому факту довольно равнодушно. Масочник и раненые подростки ничуть не интересовали его. Он, конечно, им сочувствовал, и когда господин Валтасар велел слуге отвезти немного денег пострадавшей семье, охотно добавил к дядиной материальной помощи и свое золото. Он не был жаден и скуп, всегда подавал нищим и старался помочь попавшим в беду. Но сейчас его волновала Норма и только Норма! Всего остального он не чувствовал, не видел, не замечал.
     Луальди знал, что Аладарт Аквилланте выслеживает его Номми, и давно порывался признаться ему, что это он, Луальди, - ее избранник. Его душе – бесстрашной, прямой, честной – было чуждо скрытничество. Но Норма боялась за него и умоляла молчать до тех пор, пока дяде не станет всё известно. Он убеждал ее, что для всех будет лучше, если Аладарт узнает правду. Но страх, всякий раз появлявшийся на лице Нормы после его убеждений, заставлял его умолкать. Ему очень не хотелось тревожить ее, но при этом вся его душа протестовала против того, что они вынуждены скрывать и прятать свою любовь, словно нечто постыдное. Норме тоже это было не по сердцу, но она опасалась безумств Аладарта (ведь он, узнав обо всём, конечно, вызовет Фрида на дуэль), а потом, ей хотелось, чтобы дядя Вэл одобрил их обручение, и отец тоже, а для этого требовалось время. Наконец они с Луальди решили, что всё расскажут герцогу Аквилланте двадцать пятого июля – а там будь что будет.
     Местом своих тайных свиданий они избрали лесную «беседку», известную Луальди еще с тех пор, как они с Адамом Аквилланте нашли эту «беседку» в глубине парка и превратил ее в свой тайный дом. Им было в ту пору пятнадцать и тринадцать лет, и они многое умели, особенно старший из них, Фридаш, привыкший всё делать сам. Их «беседкой» было большое дупло в старом толстом дубе. Оно находилось высоко над землей, зеленая листва совершенно скрывала его. Они вычистили дупло, принесли туда соломы и устроили себе уютный дом, где можно было «жить без взрослых», а Фрид, к тому же, умело обшил внутренность дупла дощечками. Ветви на дубе были расположены на редкость удобно, по ним довольно легко можно было забраться в дупло, находившееся в пятнадцати футах над землей.
      Теперь Фридаш исследовал их с Адамом тайное жилище, выбросил обветшавшую солому, заново вычистил дупло, просмолил его «потолок» и «дно», чтобы насекомые меньше точили дерево, а потом принес туда кожаные подушки, предназначенные для пикников на природе, и застелил ими широкое «дно» дупла. Он принес в дупло лампу и повесил ее «на стене» жилища, а вход прикрыл зеленым парусиновым пологом, сливавшимся с листвой: и дупло превратилось в маленькую уютную круглую комнатку около восьми футов в диаметре. Именно сюда они с Номми являлись на тайные свидания, именно здесь беседовали, молчали, целовались, спорили и приходили к согласию. Тэнни знал об их «беседке», Серапион Лунд и Эдмонда знали тоже, но больше никто не был посвящен в эту тайну.
     Влюбленные были целомудренны, но не до ханжества и порой оказывали друг другу довольно рискованные ласки. Обоих природа наделила горячими страстными темпераментами и натурами, щедрыми в своих чувствах, но у обоих хватало воли и здравого смысла вовремя остановиться, чтобы не довести свой любовный трепетный огонь до опасного пожара. Они не желали переходить границ дозволенного до свадьбы: не из чувства приличия, а из почтения к Божьим законам и законам человеческим. Они не хотели торопиться, ибо были счастливы. Поцелуи и объятия уже соединили их; венчание должно было довершить это соединение. Оба решили, что свадьбы у них не будет: только небольшое застолье после венчания, а за столом – лишь самые близкие друзья.
     Одно смущало влюбленных в их «беседке»: в дождь убежище становилось сыроватым, да и идти до него под дождем было довольно неуютно. В дождливые дни Луальди и Норма встречались на чердаке, в той самой комнате, где их увидел Тэнни. Они знали, что это рискованно, но оба настолько чувствовали себя правыми, что всё меньше тревожились из-за Аладарта Аквилланте. К тому же, приближался день их добровольного «разоблачения», когда об их любви узнает господин Валтасар, а значит, и его племянник тоже.


     Двадцать четвертое июля.
     За окнами дождь. Он начался еще ночью и идет до сих пор.
     Аладарт Аквилланте сидит в своей комнате: сумрачный, угрюмый. Его стол у окна, и он видит, как вздрагивают от тяжелых капель листья плюща, приникшие к стеклу. Аромат цветущих лип мягко царит в комнате, но ему нет до него дела; этот запах счастья только раздражает его, усиливает его горечь. Страсть к Норме превратилась в нем в угар, в пепел; он уже не влюблен в нее, он болен ею. К тому же, он устал беспрестанно следить за ней. Собственные гордыня и эгоизм, усиленные ревностью, совсем измучили его. Он мало ест, плохо спит, едва разговаривает с людьми, и ему ничего не хочется. Однако бездействовать он не привык, поэтому решает пойти в бильярдную, погонять шары по малиновому сукну с самим собой. Это занятие отвлекает и успокаивает его.
     Приняв такое решение, он встает из-за стола и покидает комнату.
     Он проходит по коридору, достигает лестницы и хочет уже направиться в правое крыло, где находится бильярдная, как вдруг слышит шаги. Кто-то, кого он еще не видит, поднимается по лестнице снизу, и этот «кто-то» не мужчина, потому что шаги легки и едва слышны на ковровой дорожке.
     Аладарт тотчас прячется за стену и выглядывает оттуда. Он видит Норму. Сегодня она в зеленом батистовом платье с мелкими букетиками цветов и с кружевной отделкой. Ее черные кудрявые волосы распущены и перехвачены у висков зеленой шелковой лентой, а на ногах – легкие летние матерчатые туфельки без каблука, с застежкой, идущей через лодыжку. Этот наряд так идет в ней, она в нем так хороша, что Аладарт не сводит с нее глаз, рискуя быть замеченным. Но она не видит его и быстро, плавно, точно легкая тень, проскальзывает мимо. Ее лицо остается в его памяти: тихо светящееся счастьем и улыбкой, ясное и… жадное. Да, жадное, нетерпеливое, точно она с радостью предвкушает что-то чрезвычайно приятное. «Она пошла на свидание», - догадывается он. Тотчас тлеющие угли его страсти вновь превращаются в пламя, темно-серые глаза загораются жадным охотничьим блеском, он судорожно сглатывает слюну и, напрочь позабыв о бильярде, пускается вдогонку за Нормой, ступая так же тихо и осторожно, как она сама. Она не видит, что он следует за ней – до того он осторожен. Он молит Бога, чтобы она не услышала его. И она его не слышит.
     Ничего не подозревая, она открывает дверь, ведущую в чердачный коридор, и исчезает там. Дрожа от волнения, он выжидает несколько минут, затем тоже открывает дверь и бесшумно двигается по коридору, прислушиваясь. Сердце его учащенно бьется. Наконец-то он узнает ее тайну, которая мучает его вот уже более недели, - узнает сегодня, сейчас! Радости ему это не доставит, зато принесет облегчение. И он сможет, наконец, выпустить на свободу свою месть – и от души насладиться всей ее полнотой. Горькое это будет наслаждение; но если он убьет на дуэли своего противника, то, безусловно, испытает радость. Во всяком случае, он надеется на это, ему хочется в это верить.
     И вот он слышит их голоса. Его сердце наполняется кровожадной радостью. Они здесь, в комнате, за дверью, напротив которой он стоит. Правда, дверь плотно закрыта, ему не слышно, что они говорят. Он прижимается ухом к дверной щели, но всё равно ничего не слышит. Тогда он заглядывает в замочную скважину: и видит их. Они сидят на диване, крепко обнявшись: Фридаш Луальди и Норма Фор. А потом Луальди наклоняется к Норме и целует ее.
     «Пора!» - вихрем проносится в голове Аладарта. Он рывком открывает дверь и решительным шагом входит в комнату. Влюбленные размыкают объятия и встают, но не поспешно и испуганно, а спокойно, с достоинством. Они не прячут лиц, их глаза бестрепетно встречают вызывающий, горящий гневом взгляд Аладарта. Эта их уверенность в себе, их спокойствие, распаляет его еще больше.
- Добрый день, - с вызовом произносит он, стараясь также держаться спокойно, но голос и взгляд плохо повинуются ему. – Очень рад видеть вас, кузина, в обществе господина Луальди. А вы, господин Луальди… - он переводит дыхание и продолжает:
- Позвольте заявить вам, что вы, воспользовавшись гостеприимством моего дяди, повели себя, как вор, и скомпрометировали мою двоюродную племянницу. Посему у меня только один выход: вызвать вас на дуэль. Итак, когда вы можете оказать мне эту любезность и драться со мной: завтра или послезавтра утром? А может, сегодня вечером?
     И, гордо выпрямившись, он складывает руки на груди.
- Я не могу оказать вам этой любезности ни завтра, ни послезавтра, - спокойно отвечает Луальди. –Я отказываюсь драться с вами, господин Аквилланте.
     Такого оборота событий Аладарт не ожидал. На секунду он теряется, но тут же презрительно щурится:
- Трусите?
- Упаси Бог, - голос Луальди всё так же спокоен. – Просто не хочу. Да и поводов нет, потому что мы с госпожой Фор обручены по взаимному согласию, и завтра это станет известно господину Валтасару.
     Ответ Луальди совершенно обезоруживает Аладарта. Страшное бешенство обрушивается на него.
- Сейчас у вас будет повод драться со мной! – кричит он, подлетая к Луальди и замахиваясь, чтобы дать ему пощечину: уж этого-то не стерпит ни один мужчина.
     Но Луальди быстро перехватывает его руку своей сильной рукой, дает ему подножку, и, через мгновение, Аладарт оказывается лежащим на диване, а Луальди стоит перед ним и говорит:
- Успокойтесь и выслушайте меня. Даже если вы меня ударите или сделаете еще что-нибудь столь же несправедливое, нелепое и бессмысленное, я всё равно не приму вашего вызова. Я лишь отвечу ударом на удар. После двух таких моих ответов, господин Аквилланте, у вас пропадет охота настаивать на дуэли со мной: это я знаю по моему военному опыту. К тому же, не думаю, что господин Валтасар одобрит ваше поведение, эгоистическое и просто неумное. Он человек справедливый.
- Да, он справедливый, - Аладарт быстро встает с дивана, с ненавистью глядя на Луальди. – Вы правы, мой дядя справедлив и добр даже с теми, кто вовсе этого не заслуживает. Поэтому он узнает вашу тайну уже сегодня – и от меня, а не от вас!
     Луальди усмехается.
- Всё играете в шпиона и доносчика? – спрашивает он безжалостно.- Что ж, это увлекательная игра. Правда, несколько странная для графа и шестисотлетнего дворянина. Вам так не кажется?
     И он смотрит в лицо Аладарта: сероглазое, красивое, совсем еще молодое, но бледное, озлобленное и несчастное. Аладарт и сам в эту минуту чувствует, что он, граф, еще совсем молод, что ему всего двадцать лет, и что Фридаш Луальди сильнее его – и всегда будет сильнее. Горький, злой, неприятный смех срывается с его губ, он цитирует:
- «А пока я бродил по долам и горам, ты с соседом венчаться отправилась в храм, о любовь моя, Анна-Мария!»
     И смотрит в глаза слегка побледневшей, но всё такой же спокойной и гордой Норме Фор.
- Что ж, - говорит Аладарт, снова переводя взгляд на Луальди. – Вы правы, но вы сломали мне жизнь: вы оба. Живите же с этим чувством и умрите с ним, я желаю вам этого. Ни шпионить, ни доносить я не буду. И вообще я завтра же уберусь отсюда. А сейчас поеду охотиться в лес. Больше всего на свете мне хотелось бы встретить сегодня Масочника – и пасть его жертвой. Очень надеюсь, что так оно и случится. Прощайте, господа!
     И он идет к дверям.
- Стой, Аладарт, - Норма догоняет его. – Пожалуйста, не езди в лес! Ты ведь знаешь: это действительно опасно.
- Неужели тебе не всё равно, Номми? – он поднимает брови. – Вот господину Луальди, я уверен, плевать на то, что со мной будет. Бери с него пример. Вы же теперь, так сказать, почти одно целое; у вас одни и те же действия, мысли, поступки…
- Мне не плевать, - Луальди подходит к ним и обнимает Норму за талию, но смотрит на Аладарта. – Норма права, сейчас опасно ездить в лесу в одиночестве.
- Вздор, - Аладарт не смотрит на него. – Я поеду с собаками: возьму дядину свору. Надо ведь мне чем-то заняться до отъезда. Вы с Номми вот нашли себе занятие, поздравляю… - слезы набегают ему на глаза, но он продолжает:
- А я еще не нашел ничего, только потерял…
     И умолкает.
- Будет вам, - Луальди невольно тронут его горем. – Давайте руку, и помиримся. Я ничего у вас не отбирал. Я готов быть вашим другом, господин Аквилланте. Это правда, я не лгу.
- Вы-то, конечно, не лжете, - Аладарт смотрит на дверь блестящими от слез глазами. – Легко вам быть великодушным, когда вы счастливы. Вам легко стать другом для того, над кем вы одержали верх. Но я никогда не приму вашей дружбы, хоть проживите вы еще сто лет. Я всегда буду желать вашей гибели! Слышите вы?!
     И, метнув на Луальди острый и горький взгляд, полный бессильной ненависти, он выходит из комнаты.
- Вот эгоист, - не выдерживает и тихонько говорит Норма. – Не обижайся на него, Фрид: он сам не понимает, что` говорит.
- Я это вижу, - Луальди привлекает ее к себе. - Но мне неспокойно за него. Если он сейчас уедет…
     Он умолкает, не желая пугать Норму. Да и какой смысл от слов? Им всё равно не остановить Аладарта Аквилланте: тот сейчас не послушал бы и самого близкого друга. К тому же, у Луальди нет ни малейшего желания останавливать человека, который его ненавидит. Если Аладарт хочет себе приключений, пусть он получит их; может, это сделает его умнее. Да, он, Фридаш, тревожится за него, но как за врага, а не как за друга. Честно говоря, ему хочется поскорее забыть о нем.
     Норма же беспокоится по-настоящему. Она мысленно молит Бога вразумить Аладарта и избавить его от опасностей: ей бесконечно жаль его. И в то же время она испытывает облегчение: теперь Аладарт знает правду и, слава Богу, это его знание не обернулось ни дуэлью, ни дракой – и всё благодаря выдержке и хладнокровию Фрида, который в течение этой опасной беседы вел себя с таким мужеством и достоинством.

                18.

     «Здравствуй, брат мой дневник!
     Не очень-то веселые дела творятся у нас здесь, в Цветущих Липах. Прямо скажем, мне уже не до приключений: я ими сыт по горло. Скорей бы они кончились! Еще в июне я (вот болван!) ждал их с нетерпением, мечтал о них. Но жизнь – это не приключенческий роман. Кажется, я, наконец, понял это в полной мере.
     Всё началось с того, что вчера днем Аладарт Аквилланте разоблачил Фрида и Номми – выследил их на чердаке. Слава Богу, дело обошлось без драки, а от дуэли Фрид отказался. Это совсем обезоружило Аладарта, но и разозлило его порядком. Я не знаю подробностей его объяснения с Фридом и Номми. Знаю только, что он спустился с чердака очень злой и несчастный (мы с толкнулись с ним внизу, я увидел его лицо). Он велел оседлать своего Клайда, красивого жеребца темной масти, оделся в охотничий костюм (лосины, сапоги и прочее), взял ружье, свору гончих из псарни господина Валтасара и уехал в лес.
     Спустя час после его отъезда в глубине леса раздались выстрелы, а собаки подняли такой лай, точно травили медведя. Господин Валтасар и Серапион Лунд встревожились, потому что уже знали, что Аладарт поехал на охоту. Честно говоря, встревожился весь замок. И даже Фрид, который до этого всё повторял мне, что хорошо бы кто-нибудь «вправил мозги» Аладарту. Но тут ему стало не по себе. Они немедленно оседлали лошадей (герцог, Рэп и Фрид) и, взяв с собой бойцовых собак, уехали искать Аладарта. Я просился с ними, но мне сказали, чтобы я об этом даже не думал.
     Я остался ждать их. Ко мне пришла Норма, взволнованная и заплаканная. Я видел: она очень боится за Аладарта и за Фрида. Ей хотелось, чтобы я ее утешил, но я, как на грех, и сам здорово переживал. Поэтому, взяв  с собой Эдми (она тоже очень волновалась за Серапиона Лунда), мы пошли к госпоже Эгле Лунд за утешением. Она нас всех успокоила: сказала очень твердо, что все, кто поехал с бойцовыми собаками, вернутся домой. Тогда Норма спросила: «А Элд?» «Не знаю, мое дитя», - ответила Эгле.
     Полицейские у обоих ворот парка просто места себе не находили, но им нельзя было покидать свои посты. По их просьбе кучер герцога Лотар Стимм уехал верхом в Эгер за инспектором и сержантом (начальник полицейского отряда, оставленного у нас, написал записку инспектору и отправил ее со Стиммом).
     Через час наши вернулись, очень озабоченные и опечаленные. Они нашли убитую лошадь Аладарта и убитых гончих – половину своры. Остальные собаки разбежались. Самого Аладарта Аквилланте нигде не было.            
     Все были удручены. Фрид нахмурился и глубоко задумался. Он сказал мне: «Тэнни, я идиот. Я должен был его остановить». Я ответил, что вряд ли это удалось бы сделать. Он кивнул, соглашаясь, но я видел: ему очень скверно на душе. Да и всем нам было как-то тяжело и неловко.
     Господин Валтасар был подавлен. «Зачем его понесло в лес?» – твердил он с тоской, и я видел: Фрид и Номми просто умирали от этих его слов. Они, конечно, во всём винили себя, хотя и чувствовали, что ни в чем не виноваты. Но это уж так бывает: если с кем-то, кого ты хорошо знаешь, случается беда, то невольно спрашиваешь себя: а не мог ли я отвести эту беду? И порой не знаешь, что` самому себе ответить…
     Лотар Стимм вернулся из Эгера с инспектором Отакаром Вэсселом и его помощником, сержантом Грегором Стэйнзом. Оба тотчас взяли наших бойцовых собак и отправились на место преступления (Серапион сопровождал их). Но ничего нового они не обнаружили.
     А тем же вечером, вчера, часов в десять, в холле нашли листок бумаги, прикрепленный кусочком замазки к перилам лестницы. На этом листке было написано черной краской: «Если хотите получить назад Аладарта Аквилланте живым, приведите завтра в 8. 30 утра к сухому дубу у Лисьего ручья Флорентина Румаля - и оставьте там». Подписи не было.
     Ну, тут мы все так и сели, особенно я. А инспектор Вэссел тут же принялся выяснять, кто и каким образом мог подложить бумагу. Через дверь мог войти только тот, кого знали наши собаки, другого они не допустили бы дальше парковой ограды. Тотчас все мы очутились под подозрением, да и сами не знали, что думать. Инспектор убедительно попросил всех не покидать пределов дома, а сам засел в отведенной ему комнате вместе с сержантом и принялся опрашивать прислугу.
     Тогда Фридаш и Норма решились. Они явились к господину Аквилланте и всё ему рассказали: и о своей любви друг к другу, и об объяснении с Аладартом. Я очень переживал за них. И молился, Мне кажется, я еще ни за кого не молился с таким жаром, как за них в те минуты!
     Но всё обошлось наилучшим образом. Мы напрасно волновались. Господин Валтасар оказался умней и дальновидней всех нас. Он обнял Фрида и Номми (как я потом узнал), сказал, что очень рад за них, что походатайствует за них перед отцом Нормы господином Фором, и объявил им, что они совершенно ни в чем не виноваты: пусть только ничего не рассказывают полиции. Они обещали.И очень благодарили его. Норма заплакала, и Фрид сказал мне, что и сам едва не плакал. А после обеда в столовую явилась госпожа Лунд и очень твердо заявила: господин Аладарт не погибнет! Он, конечно, натерпится, добавила она, но всё это будет к его же пользе. «Он будет спасен, - молвила Эгле. – И очень скоро. Только не отдавайте им мальчика». Она имел в виду меня. Господин Валтасар улыбнулся и мне, и ей, и ответил: «Я не обменял бы Тэнни и на собственного сына, останься он жив. Люди не вещи. Но как бы нам узнать, где Аладарт?»
     Серапион (он обедал с нами) тотчас заявил, что чувствует: Аладарт и наши враги где-то совсем близко. Но он не может уловить, где именно они находятся. «Подожди немного, тебя осенит, - сказала ему госпожа Лунд. – Помнишь, как это было с прошлым Масочником?» Рэп сказал: да, конечно, я должен почувствовать их. И с разрешения инспектора поехал в церковь – «помолиться о наитии», как он выразился.
     А мы все ломали головы, как листок с «ультиматумом» попал в холл? И очень переживали за Аладарта. Особенно Фрид не находил себе покоя. «Он же еще мальчишка, - сказал он мне. – Я должен был надавать ему пощечин и облить холодной водой, но остановить. Пусть бы он ненавидел меня в тысячу раз сильнее, но я бы свой долг выполнил. А я… я вместо этого даже радовался, что он уезжает. Господи!»
     Он обнял меня за плечо, и мы с ним долго сидели на ступенях веранды вдвоем.
     На ночь в холл привели одну из бойцовых собак по кличке Кайра.
     Ночь прошла спокойно. Утром полиция попыталась устроить засаду неподалеку от сухого дуба у Лисьего ручья. Но пока они «заседали» в папоротнике, к ним по ручью приплыл бумажный кораблик. Они поймали его, развернули и прочли: «Я не воюю с полицией и уважаю ее; только поэтому вы сейчас живы. И предупреждаю в последний раз: если завтра в течение дня вы не приведете сюда Флдорентина Румаля, Аладарт Аквилланте будет убит».
     Все, конечно, были смущены и опечалены, когда прочли письмо, но Эгле Лунд ходила по замку, точно Кассандра из Трои и твердила: «Господин Аладарт будет жить! Говорю вам, они не убьют его. Не пытайтесь договариваться с ними».
     А Серапион подтверждал: «Мы должны сделать вид, что равнодушны к их письмам. Тогда они сами придут к нам. Смерть господина Аладарта не нужна им; им нужен Тэнни».
     Эта его последняя фраза не вселяла в меня бодрости. Я всегда любил быть нужным кому-то, но, сам понимаешь, брат дневник, всё в природе относительно. Кролики и морские свинки тоже очень нужны докторам и ученым, но не думаю, чтобы первым доставляла радость общение с последними. Словом, весь сегодняшний день я немного чувствовал себя морской свинкой, а еще вернее, диким поросенком, за которым охотится целая свора гончих…
     Кстати, они вернулись. Я говорю про тех уцелевших гончих, которых взял с собой Аладарт. Они прибежали домой, и вид у них был самый сконфуженный. Наши бойцовые собаки облаяли их с таким презрением, что я точно услышал злые насмешки и самую непотребную ругань. Гончие ничего не ответили на эту брань. Они уперлись носами в землю, поджали хвосты и гуськом побежали к себе на псарню. А еще говорят, животные не умеют разговаривать! Да они делают это выразительней нашего и прекрасно понимают друг друга; к тому же, оценка ситуации у них поразительная. Людям далеко до них.
     Господин Валтасар долго мучился вопросом, писать ли ему своему брату, графу Аквилланте, и его супруге, что их сына похитили? Эгле и Серапион, наконец, отговорили его. Мы только напрасно потревожим графа и графиню, сказали они; Аладарт скоро найдется. К тому же граф сейчас в Германии. Герцог вздохнул и согласился с ними: он вовсе не хотел попусту волновать своего брата и невестку. Ведь даже если те приедут, что они сделают? Разве что наведут панику и сами впадут в отчаяние.
     Кайру решили убрать из холла. Полицейские намерены сами наблюдать за вражеским «почтальоном». Это я знаю от Фрида, а вообще-то операция держится в секрете.
     Вот и всё, дневник! Пока что всё. Будем надеяться, что сегодня ночью кто-нибудь попадется в ловушку».

                19.

     Надежды Тэнни и всех остальных не сбываются: никто не попадается ночью в ловушку.
     Еще один томительный день тянется невесело. Серапион Лунд так погружен в размышления, что Эдмонда Фор не смеет отвлекать его. Норма тоже не подходит к Луальди, когда он рассуждает о чем-нибудь с инспектором Вэсселом, сержантом или Лундом; она боится отвлечь его. Сестрам кажется, что мужчины вот-вот додумаются до чего-нибудь важного, нападут на след, найдут возможность выручить Аладарта из беды, в которую тот попал отчасти по собственной вине.
     Тэнни и господин Валтасар тоже думают и обсуждают, но после обеда в поместье наступает сумрачное затишье. Все израсходовали запасы своих идей и предположений, а главное, надежд на то, что их озарит какое-нибудь счастливое открытие. Мужчины умолкают. Хмурые, задумчивые, они сидят в одиночестве, кто в саду, кто в доме. Увидев это, девушки тоже падают духом, но ненадолго. Они спешат к своим возлюбленным: поддержать их словом и собственным присутствием. И Луальди с Серапионом Лундом действительно черпают силы в присутствии своих невест и беседе с ними. Мужчинам становится легче. И всё-таки загадка похищения Аладарта ими еще не разгадана, и они не знают, как подступиться к ней.
     Грустный день завершается ужином. Он очень вкусен, но ни у кого нет аппетита, все задумчивы, встревожены, опечалены, молчаливы. Разговор не клеится, все рано расходятся по своим комнатам.
     Сегодня Луальди не может работать. Он не написал и двух строк с того дня, как исчез Аладарт. Тэнни, как человек молодой и оптимист, несмотря на свою тревогу за Аладарта и тягостную атмосферу прошедшего дня всё-таки заполняет несколько страниц своего дневника, потом ложится и быстро засыпает. За себя он в эти дни боится меньше обычного: ведь рядом Фрид и полиция, да и при нем самом пистолет. Луальди тревожится за него гораздо сильнее. Он еще днем взял с Тэнни слово, что тот не покинет ночью своей запертой комнаты. Тэнни торжественно поклялся, что не покинет, даже если увидит, что Луальди куда-то ушел.
     Вообще-то Фридаш спокоен за своего друга. Уж если тот спит, то спит крепко, и разбудить его может разве что кошмар, который, впрочем, не должен присниться  ему при ночнике. Даже если он, Луальди, услышит что-нибудь ночью и выбежит на шум, Тэнни вряд ли проснется, а если и проснется, то, конечно, сдержит слово: не покинет комнату и дверей никому не откроет. На Флорентина можно положиться. Гораздо труднее самому просто лечь и спокойно заснуть, не зная, жив ли еще Аладарт, как близко их враги и что они затевают.
     Но Луальди – капитан, прошедший трехлетнюю войну с Гальтанией; там на войне, бывало еще и не такое. Поэтому он ложится и засыпает – безрадостно, но крепко и спокойно, как привык делать это на фронте.


     Среди ночи он просыпается от странного звука: точно мышь скребется в углу. Но мышь не разбудила бы его, он это твердо знает. Его разбудил даже не сам звук, а некая смутная тревога, связанная с этим звуком. То, что он слышит, похоже на осторожное постукиванье ключа о замочную скважину. Так бывает, когда пытаешься потихоньку открыть дверь, но замок не поддается.
     Он быстро садится на кровати и прислушивается очень внимательно. В самом деле, кто-то пытается открыть дверь снаружи, Но не в его комнате, а в комнате Тэнни. Ведь их общая дверь открыта, и ему, Луальди, слышно всё, что делается у Тэнни.
     Он быстро и бесшумно встает, надевает короткие нижние штаны до колен, берет пистолет и входит в комнату Флорентина. Тот спит самым мирным сном, а в замке осторожно поскрипывает и пощелкивает ключ или отмычка.
     Луальди возвращается в свою комнату, запирает их общую с Тэнни дверь, накидывает рубашку и, босой, неслышно подходит к двери. Ключ вставлен в нее. Два быстрых поворота – и он успеет поймать этого человека. Главное, не торопиться с пистолетом, но и не забывать про него. Не стрелять первым. Попытаться задержать без шума. Но если этот человек окажется слишком проворным, он, Фридаш, выстрелит ему в ногу: нельзя упустить его.
     Мгновенным движением повернув ключ дважды, Луальди оказывается в коридоре, слабо озаренном свечой, стоящей на подоконнике. В ту же секунду от двери, ведущей в комнату Тэнни, отскакивает какая-то серая фигура без башмаков – и стремительно бежит прочь, в сторону черной лестницы. «Уйдет!» – думает Луальди и целится в ногу бегущего. Его указательный палец нажимает на курок… но выстрела не происходит: слышится только сухой щелчок. Осечка! Он нажимает снова и снова. Выстрела нет, хотя пистолет заряжен, он знает это точно. Мысленно обругав свое строптивое оружие от всего сердца самыми последними словами, которые он произносил вслух только во время сражений на войне, Луальди летит по коридору вслед за тенью. Та ныряет в дверь черной лестницы, Луальди следует за ней, торопясь догнать ее. На лестнице темно, но оба слышат дыхание друг друга и сбегают вниз, держась за перила. Драться здесь, во тьме, на ступенях, немыслимо, оба это понимают, и всё-таки Луальди догоняет человека-тень, а человек-тень стремительно удирает от него, перепрыгивая через две-три ступени.
     «Уйдет!» – снова с тоской думает Фридаш и использует последнее средство, чтобы остановить беглеца.
- Стой, стрелять буду! – рычит он во мраке, как лев.
- Ты уже пробовал, - отвечает ему снизу голос убегающего. – Да что-то тебе не везет. Порох, что ли подмок? – в его голосе едкая насмешка. – От позавчерашнего дождя? Попробуй еще раз!
     И они снова бегут один за другим.
     Вот и конец черной лестницы. Луальди понимает: ему не догнать преступника. Но куда тот побежит? Неужели в сад? Ведь тогда собаки разорвут его на куски.
     Он замедляет шаг и смотрит вниз, в лестничный проем, на площадку нижнего этажа. Там дверь, ведущая в парк, и большое зеркало в стене. Луальди видит и дверь, и зеркало, благодаря канделябру с одной свечой, который озаряет нижний этаж. И он также отчетливо видит нечто поразительное: убежавший от него человек открывает зеркало, точно дверь, и исчезает за ним, а зеркало тут же занимает свое прежнее положение – точно врастает в стену.
     «Ах, вот оно что, - тотчас соображает Луальди. – Подземный ход! Вот, каким образом письмо с «ультиматумом» оказалось в холле…»
     Он быстро сбегает вниз, стараясь дышать погромче и открывает засов на двери, ведущей в сад. После этого он бесшумно прокрадывается к зеркалу – и слышит за ним быстро удаляющиеся шаги босых ног.
     Тогда Луальди принимается изучать резную зеркальную раму, состоящую из  позолоченных роз и листьев. Он нажимает на каждую розу до тех пор, пока зеркало слегка не отходит от стены, точно дверь, которую отперли. Луальди замечает: десятая роза сверху – это ручка двери.
     Теперь он уже не торопится, хотя и продолжает действовать быстро. Первым делом он перезаряжает свой пистолет, потом берет с подоконника коробок спичек и свечу. Застегнув рубашку и заправив ее в штаны, он кладет за пазуху спички и свечу, которую гасит пальцами, и на ощупь открывает дверь-зеркало. Он понимает: то, что он затеял, очень опасно, и в то же время внутреннее чувство подсказывает ему, что он действует правильно. Проскользнув за дверь-зеркало, он находит на ее внутренней стороне круглую ручку, которая так же открывает дверь изнутри с помощью нажима. Потом он начинает спускаться по какой-то лестнице, держась за стену. Лестница не очень длинная, ступеней в пятнадцать. А дальше начинается коридор, выложенный булыжником. Кругом стоит тишина. Стена под рукой Фридаша влажная, скользкая  и обросла мхом. На минуту он идет на риск: достает спички и зажигает одну. Пока она горит, он убеждается, что коридор пуст, ровен, узок и выложен булыжником, сколько хватает глаз. Спичка гаснет, и Фридаш пускается бежать по коридору.
     Он бежит очень быстро, но ровно, «держа дыхание», как настоящий спортсмен. Время от времени, не переставая бежать, он зажигает спичку, чтобы выяснить, не появилось ли в подземном ходе ответвлений, ям, выбоин. Но нет, пол подземелья на удивление гладок. Луальди соображает, что пробегает сейчас под парком. Подземный ход вряд ли кончается в парке; скорее всего – в какой-нибудь лесной глуши. Он прибавляет ходу, но бежит по-прежнему ровно, пока… пока его ухо не различает впереди чьего-то дыхания. Он догадывается, что догнал того, за кем гнался, и перестает бежать. Теперь он следует за ним неслышно, как тень, потому что знает: этот человек приведет его, куда следует, сам того не ведая.
     И вот спустя полчаса они добираются до другой лестницы, ведущей вверх, но ступеней здесь меньше. Человек, за которым идет Луальди, поднимается по лестнице и трижды мяукает кошкой.
- Открыто, - раздается хриплый голос из-за двери. – Это ты, Хауг?
- Я, - отвечает Хауг.
     Он заходит за дверь и говорит:
- Хорошо бы приделать засов к этой дверке. Ты один, Гуль?
- Один, - ворчит другой голос. – Все наши и дамочка ушли в землянку номер два: час-то поздний. Сейчас и я лягу. Ну, что там с мальчишкой?
- Отмычки не подходят, - отвечает Хауг. – А потом, за мной погнался Луальди, черт его дери. Хорошо, что я успел добежать до зеркала вовремя: он меня потерял. Да и вряд ли мне удалось бы убить парня без шума. У Луальди черт знает какой слух, да и у Румаля, может, такой же. Нет, убивать его в доме – пустая затея: непременно будет шум, и меня схватят. Не нравится мне это. Я об одном жалею: что не убил его тогда, с первого выстрела. А всё из-за этой шарманки; ремень слетел с плеча, и выстрел получился в сторону. Слушай-ка, пойдем в соседнюю комнату, выпьем.
- Пойдем.
     Луальди слышит, как они уходят, и как скрипит дверь, которую они затворяют за собой. Тогда он быстро проскальзывает за входную дверь и, заметив сбоку, у второй двери, массивный стол, ныряет под него и прижимается к дощатой стене.
- Да, вот как, приятель, - слышит он голос Хауга. – Значит, хозяин решил-таки убить Аладарта? Что ж, это дело. Мы вернем его завтра мертвым в Цветущие Липы. По крайней мере, это нагонит страху на дом. А с Румалем можно и подождать. Пусть вернется в свой Вересковый Холм: пожалуй, там легче всего будет с ним расправиться. Как думаешь, Гульельмо?
- Похоже на то, - сипит голос его собеседника. – Вот не думал, что будет так трудно ухлопать этого щенка.
- Я тоже, - признается Хауг. – И хозяин этого не думал. Но он молодчина, не паникует.
- Не паникует! – фыркает Гульельмо. – Я на него уже пять лет работаю и ни разу не видел, чтобы он запаниковал. Нет, от него этого не дождешься. Он половину жизни прожил на наемных убийствах, команду себе сколотил, да и разбогател на этом деле. Даже если мы попадемся, он нас вытащит из тюрьмы: он со всеми законниками за ручку здоровается. Ладно, пора на боковую. Сейчас проверю, как там этот дурачок - и ляжем. Спать до смерти хочется.
     Он выходит из комнаты. Луальди замирает под столом. В руках у Гульельмо свеча. Он отдергивает полог справа от стола, и Луальди видит из-за табурета еще одну комнатушку.
- Эй, граф! – грубо окликает кого-то Гульельмо. – Живой ты? Ну, вижу, что живой. Не бойся, это не надолго. Если откажешься завести к нам Румаля, помни: завтра ты будешь уже в ангелах. Наш хозяин любит послушание, а ты артачишься. Дела-то всего на грош: завести парня в лес, вот и всё, а уж дальше мы сами. Ну, согласен?
- Нет, - отвечает голос Аладарта Аквилланте. – И знай: я в последний раз говорю об этом и с тобой, и с другими. 
     Голос у него хриплый и слабый, но всё-таки в нем звучит твердость.
- И дурак! – с сердцем ворчит Гульельмо. – Охота тебе подыхать!
     «В самом деле, - мысленно соглашается с ним Луальди. – До чего же все дворяне принципиальные: даже таким подонкам солгать не могут. Ну сказал бы: приведу, а сам – черта с два… Но нет, он верен своему слову, честен со всеми. Глупо это или благородно? Пожалуй, и то, и другое».
- Я полог задергивать не стану, - говорит Гульельмо. – У тебя здесь и так душно.
- Нет, задерни, - возражает Аладарт таким голосом, будто Гульельмо – его нерадивый слуга, а не сторож. - Пусть лучше будет душно. Не хочу вас всех видеть.
- Болван, да ты и так нас до утра не увидишь, - ворчит Гульельмо. – Мы спать собираемся. Вода есть? Хлеб есть? Ну и лежи себе, жди смерти, черт несговорчивый.
     И, задернув полог, он уходит в соседнюю комнату. Спустя несколько минут оттуда раздается храп.
     Тогда Луальди осторожно выбирается из-под стола, ныряет за полог, достает из-за пазухи свечу и спички и зажигает огонек.
     То, что он видит, поражает его до глубины души.
     Аладарт сидит боком к нему, на охапке сена, брошенного на земляной пол, босой, без рубашки, в одних лосинах. Его обнаженная спина и бока исхлестаны плетью, а руки и ноги связаны веревкой. Небритое лицо - в синяках и подтеках засохшей крови, волосы спутались. Он нехотя оборачивается и видит Луальди. Тут же его лицо меняется: оно озаряется такой изумленной сияющей улыбкой, словно перед ним предстал ангел. Он раскрывает рот, но Фридаш прижимает палец к губам. Аладарт кивает, продолжая глядеть на него с тихим ликованием и надеждой.
- Нож есть? – шепотом спрашивает Луальди.
- Стекло есть, - с готовностью отвечает Аладарт тоже шепотом и достает откуда-то из охапки сена небольшой острый кусочек стекла, вероятно, от разбитой бутылки. Луальди берет стекло в руки и трогает пальцем.
- Годится, - шепчет он. – Почему сами не освободились?
- Я бы не ушел далеко, - шепчет в ответ Аладарт. – Они мне выбили ноги из коленных суставов. Словом, вывихнули… боль страшная! Могу только ползать.
     И он улыбается Луальди с такой нежностью, точно говорит не о боли, а о чем-то прекрасном и милом. Острая жалость охватывает Фридаша, он тронут тем, что Аладарт так обрадовался ему, своему спасителю. Конечно, со временем, всё может измениться, вернуться вспять, но Луальди не желает, да и не может думать сейчас об этом. Он перерезает стеклом веревки на руках и ногах Аладарта и говорит:
- Сейчас я вылечу вам ноги. Боль будет очень сильной, но вы должны молчать, иначе нам конец. Сможете?
     Аладарт кивает. Луальди ставит свечу на земляной пол и ощупывает его колени. Вывихи сильные, но он умеет вправлять суставы. И он вправляет их. Аладарт молчит, как обещал, зато немедленно теряет сознание. Луальди обливает его голову водой из кувшина, и Аквилланте приходит в чувство. Он пожимает Луальди руку – небритый, потный, грязный, но со счастливой улыбкой на лице. Потом осторожно встает на ноги, кусая губы от боли.
- Вывихи были сильные, - шепчет Луальди. - Вы не сможете идти. Но это всё вздор, я вас понесу.
- Хорошо, - шепчет Аладарт.
     Луальди гасит свечу, сует ее за пазуху вместе со спичками, взваливает Аладарта себе не плечи, точно охотник убитого оленя, и дает ему свой пистолет:
- Держите. Только в меня не попадите, если что…
     Он выносит Аладарта из комнаты в подземный коридор совершенно бесшумно и идет со своей ношей на плечах быстрым шагом, почти бегом.
- Вам тяжело, господин Луальди, - замечает Аладарт.
- Нет, не очень, - честно отвечает Луальди. – А вот вам неудобно. Давайте иначе.
     Он ставит Аладарта на ноги, поворачивается к нему спиной и подхватывает его под колени. Аладарт хватается за его плечи, и они вновь пускаются в путь.
- Вам тяжело, - снова начинает Аладарт, но Луальди прерывает его:
- Терпимо. Скажите лучше, господин Аквилланте, откуда мы с вами сбежали? Что это было – дом?
- Нет. землянка в лесу, - отвечает Аладарт. – Я это понял из их разговоров. У них там две землянки, одна рядом с другой. Но я не могу сказать, где это находится: меня не выводили наружу.
- Сколько их в двух землянках?
- Шестеро, насколько я успел заметить, - говорит Аквилланте. – Двое – главные. Но я не видел их лиц, они всё время были в масках, в чулках с прорезями…
- Ясно, - Луальди задумывается и некоторое время идет молча. Потом вдруг говорит:
- Вы могли бы пообещать им, что заманите для них Тэнни в лес, они отпустили бы вас. Почему вы не обманули их?
- Обмануть? – Аладарт удивлен. – Это чтобы я обманывал? Нет, что вы. Да и вы сами так не поступили бы.
- Поступил бы, - возражает Луальди.
- Я не так воспитан, - с твердостью отвечает Аладарт, но тут же меняет тон, боясь, что Луальди неверно поймет его ответ и обидится.
- Понимаете, - объясняет он. – Ведь Господь сказал: кто отречется от Меня перед людьми, от того и Я отрекусь перед Отцом Моим Небесным… помните? Так вот, для меня сказать неправду – всё равно, что отречься от Бога.
- Вздор, господин Аквилланте, - мягко возражает Луальди. – Отречься от Бога – это одно, а солгать подонкам чтобы спасти свою жизнь – совсем другое. Ну, вспомните, неужели вы никогда не врали?
- Врал, - честно признается Аладарт. – И не подонкам, а достойным людям. Но… понимаете, это были мелочи, а сейчас… сейчас речь шла о моей чести. Ведь они били меня, издевались надо мной. И, честно говоря, они уже убили бы меня… но с ними – женщина. Она три раза спасала меня от верной смерти, она – ангел!
     Луальди вздыхает:
- Может, вы и правы.
- А может, правы вы, - возражает Аладарт. – Но… я просто не мог иначе.
- Что же с ними за дама? – с интересом спрашивает Луальди.
- Это подруга или сестра одного из главных, - отвечает Аладарт. – Не знаю точно, кто она, но она несчастна. Ее зовут Эммелина. Она промывала мои раны, заступалась за меня… и плакала надо мной…
     Его голос срывается.
- Господин Луальди, - говорит он, помолчав. – Я не хочу, чтобы она погибла, чтобы ее бросили в тюрьму. Ради Бога, помогите ей, как помогли мне. Она ведь тоже пленница, хотя и добровольная… Если она останется с ними, она умрет.
- Я вижу, вы влюблены, - улыбается Луальди.
- Может быть… немного, - Аладарт смущен. – Но, право, я бы отдал жизнь за нее; и не спросил бы с нее за это даже взгляда.
- Ба! – Луальди смеется. – Да вы, кажется, перестали думать только о себе.
- Точно, перестал, - Аладарт тоже тихонько смеется. – С того дня, как меня похитили, я мало о себе думал. Мне было очень горько, что я подвел вас всех, и что дядя за меня переживает.
- Мы все за вас переживали, - уточняет Луальди. – И очень искренне, даю вам слово.
- Я верю, - тихо говорит Аладарт.
     Они умолкают и не разговаривают до тех пор, пока не оказываются в замке, на площадке черной лестницы, перед зеркалом. Тогда Луальди сажает Аладарта на ступень лестницы, а к зеркальной двери придвигает тяжелейший, окованный железом сундук, в котором хранится старинная бронзовая люстра. Сдвинуть этот сундук с места в одиночку под силу только Луальди.
- Сейчас я подниму на ноги полицию, и мы пойдем брать их, - говорит он Аладарту.
- Это очень хорошо, - отвечает тот. – Но я прошу вас, господин Луальди: позаботьтесь об Эммелине. Пожалуйста!
     В его голосе мольба.
- Обещаю: сделаю всё, что смогу, - отвечает Фридаш. – А теперь поехали наверх. Некогда медлить, скоро рассвет.
- Да, конечно, - Аладарт поднимается на ноги. – Но позвольте мне сначала поблагодарить вас за то, что вы спасли меня… нет, не так. Это всё слова; ими не передать то, что я чувствую, о чем думаю.
     Он обнимает Луальди, крепко пожимает ему руку и говорит:
- Отныне вы мой друг: на веки вечные. Простите мне все мои оскорбительные речи. И скажите Номми: вас послал ей Сам Господь Бог. Она будет по-настоящему счастлива с вами. Это правда, я действительно так думаю. Вы верите мне?
     Его лицо ясно, а взгляд глубок и полон понимания, любви и благодарности.
- Я верю вам, - отвечает Луальди. – И давно простил вас. Но вы сами скажете Норме то, что считаете нужным. А что касается дружбы… я умею быть хорошим другом и верю, что вы тоже это умеете.
     И, не дожидаясь ответа Аладарта, он несет его дальше вверх по лестнице.

                20.

     Луальди будит Лундов и поручает им заботы об Аладарте, после чего поднимает на ноги инспектора и сержанта и всё рассказывает им. Отакар Вэссел тут же принимает решение брать преступников немедленно. Луальди одевается, на всякий случай пишет записку Тэнни, который продолжает спать сном праведника, и девять вооруженных человек отправляются по подземному ходу: инспектор, сержант, Луальди и шестеро полицейских. Лакея Жильберта Эйга оставляют сторожить зеркало-дверь, предварительно снабдив его обрезом и одной из бойцовых собак.
     К этому времени уже просыпается половина замка. Некоторые слуги и Тэнни спят, но другим слугам и господам известно: Фридаш Луальди спас Аладарта Аквилланте. Господин Валтасар немедленно спешит к Лундам навестить вновь обретенного племянника. Номми и Эдми также рвутся проведать своего «блудного кузена», который был так чудесно спасен этой ночью, но Эгле не впускает их.
- Он болен и устал, сударыни, - ласково говорит она сестрам. – Ему нужен отдых. Вы навестите его завтра.
     Норма и Эдмонда не прекословят ей. Но спать они не могут: ждут дядю Вэла. К тому же, Норма очень волнуется за Луальди. Она знает, на какое опасное дело он отправился в эту ночь. Конечно, с ним восемь человек, но всё-таки… Сердце Номми сжимается: только бы всё прошло удачно, и Фрид остался жив! Она не плачет, но ее душа в смятении – и не обретет покоя, пока Фрид не вернется.
     В скором времени господин Валтасар выходит от Лундов. Он также взволнован, но при этом очень доволен. Ласково успокоив своих внучатых племянниц, он коротко рассказывает им о том, как Луальди спас их Элда. Обе девушки потрясены храбростью Луальди и мужеством Аладарта, а душа Нормы Фор исполняется гордости за ее Фрида. Вот, какой он необыкновенный человек! И всё же она очень за него боится.
     Сестры и герцог расходятся по своим комнатам, но Номми не может спать. Она спускается вниз по черной лестнице, к лакею Жильберту Эйгу, и решительно говорит ему:
- Я посижу здесь, Жильберт, пока полиция и господин Луальди не вернутся.
     Она садится на сундук с бронзовой люстрой и принимается мысленно, но очень горячо молиться за Фрида.
     Проходит полтора томительных часа. За окнами уже почти совсем светло, когда все девять человек, наконец, возвращаются, живые и почти невредимые; только двое полицейских легко ранены. Они ведут четверых пленников, связанных веревками.
- Двое главных сбежали, - говорит Отакар Вэссел Норме и Эйгу. – И женщину взяли с собой.
Двух полицейских с собакой он оставляет дежурить у двери-зеркала, к которой опять придвинут сундук, а сам вместе с другими ведет вниз угрюмых пленников. Из запирают в подвале на крепкий висячий замок.
     Номми целует Фрида, а он ее. Она благословляет Бога за то, что ее возлюбленный жив. Но она видит, что он устал и настоятельно просит его отдохнуть.
- Тебе тоже не мешало бы отдохнуть, Номми, - ласково говорит он ей.
     Он идет в ванную, потом отправляется спать, а Норма помогает перевязать пострадавших полицейских. Кучера посылают в город за врачом. После этого Норма тоже отправляется к себе и, еще раз возблагодарив Бога от всего сердца, также ложится спать.


     Проснувшись около полудня, Луальди приводит себя в порядок, завтракает и сходит вниз. И тут же понимает: началась эпоха его славы. Он стал героем.
     Все смотрят на него восхищенными глазами. Герцог Аквилланте обнимает его, целует, пожимает его руку. Его ведут в гостиную с почестями, точно коронованную особу, и там, за вином и фруктами, просят подробно рассказать о событиях прошедшей ночи. Луальди рассказывает. Все слушают его с благоговением, не смея перебивать. Только в конце его рассказа господин Валтасар говорит:
- Подумать только! Я часто видел это зеркало на черной лестнице, но никак не предполагал, что оно – дверь, ведущая в подземелье. И отец мой, и дед не знали этого, иначе обязательно сказали бы нам с братом...
     Все очень жалеют, что троим главным преступникам удалось бежать.
- Двоим, - поправляет их Луальди. – Конечно, женщина их соучастница, но она, как свидетельствует Аладарт Аквилланте, три раза спасла его от смерти. Я не считаю ее преступницей, скорее, она жертва. Инспектор Вэссел согласен со мной и обещал, что она будет участвовать в судебном процессе только как свидетельница… если выживет, - добавляет он тихо. Ему жаль, что он не сумел отбить у преступников Эммелину, «доброго ангела» Аладарта. Но он всей душой надеется, что ей удастся спастись.
     Он навещает Аладарта, который пока что «гостит» у Лундов, весь перевязанный. Врач уже уехал. Серапион и Эгле остались при больном. Увидев своего спасителя, Аладарт улыбается ему так дружески, с таким сердечным чувством, что Луальди невольно улыбается ему в ответ так же щедро и открыто.
     Аладарт просит его и Серапиона торжественно забыть, что он, Элд, - сын графа, и просит называть его просто по имени и на «ты». Они соглашаются и говорят, что он может обходиться с ними столь же дружески нецеремонно. Он отвечает: «С удовольствием!» – и все трое выпивают красного вина за здоровье друг друга.
     Аладарту грустно, что так и не удалось отнять у их врагов Эммелину, он всем сердцем переживает за нее, но Лунд и Луальди успокаивают его. Она непременно спасется, сбежит, уверяют они Аладарта. Или же полиция освободит ее. Но она найдется, обязательно. Аладарту хочется верить им.
     В это время Отакар Вэссел и сержант Грегор Стэйнз допрашивают преступников.
     Те называют свои имена: Ноэль Хауг, Гульельмо Лоринцетти, Лодзар Тохт и Гурир Аллегрэ`. Выясняется, что все четверо не знают, как по-настоящему зовут их хозяина. Имя его помощника Адольф Денн`от, а имя его жены или подруги (они точно не знают, кто она ему) – Эммелина. Они неохотно описывают внешность хозяина, Деннота и Эммелины.
     В протоколе сержант Стэйнз записывает следующее: «Хозяин. Возраст от 45 до 50 лет. Плотный, крепкий, не очень высокий, но очень сильный. Лицо широкое, бледное, с темными усами (коротко пострижены), нос небольшой, рот средний, глаза черные, брови густые, скулы высокие, уши прижаты к голове (не лопоухий), кожа неровная, на левом верхнем клыке серебряная пломба. Волосы короткие, черные. Характер: спокойный, уравновешенный, хладнокровный, безжалостный. Одевается со вкусом.
     Адольф Деннот. Возраст: 40 лет. Высокий, худой, сильный. Лицо не широкое и не узкое, загорелое, волосы короткие, светло-русые, нос прямой, выступающий вперед, губы тонкие, подбородок раздвоен, скулы высокие, зубы белые, крепкие. Особых примет нет или же они неизвестны. Характер беспокойный, жестокий, злобный. Болен туберкулезом.
     Эммелина. Возраст: от 20 до 24 лет, среднего роста, больше худощавая, нежели полная. Сложение правильное, лоб высокий, глаза большие, темно-карие, черты лица тонкие, скулы высокие, волосы прямые, темно-русые, собраны на затылке «улиткой». Не улыбается. Движения легкие, немного порывистые, голос невысокий, звучный, грудной. На среднем пальце левой руки – белый поперечный шрам. Пальцы длинные, тонкие. Говорит мало и неохотно. Фамилия неизвестна».
     Ноэль Хауг нехотя признаёт, что это он, переодевшись шарманщиком, стрелял во Флорентина Румаля и ранил двух подростков на ферме.
     Гульельмо Лоринцетти сообщает, что он гриммировщик: помогал Хаугу менять внешность. Аллегрэ и Тохт следили за поместьем. Где теперь искать Хозяина, они не знают. Они указывают несколько мест, но при этом прибавляют: их хозяин может оказаться, где угодно. И подтверждают показания, давно данные Фридашем Луальди: они здесь затем, чтобы убить Флорентина Румаля. Там им велел Хозяин, больше они ничего не знают. Имя Витаута Мунка, опекуна Флорентина, они не называют, хотя инспектор убежден: они знают о договоре Мунка с Хозяином; просто Хозяин под страхом смерти запретил им упоминать имя «заказчика».
     Один из полицейских рисует портреты преступников по описанию, данному арестованными. Те признают, что портреты похожи. Инспектор и сержант посылают за тюремным экипажем и увозят преступников в город. С ними также уезжают раненые полицейские, на их место должны прибыть двое других, здоровых.
     После отъезда полиции в усадьбе наступает прежний, ничем не возмущаемый покой. И тогда туда является новый гость, появление которого люди едва замечают, - август…


     Теперь они больше никого не боятся. В лесных землянках, где жили преступники, отныне дежурят полицейские с собаками. Дверь-зеркало на медных петлях превратилась в обычную дверь после того, как с нее сняли зеркало, повесили замок и сделали засов; возле нее также посменно дежурят полицейские.
     И всё-таки обитатели Цветущих Лип не решаются покидать имение надолго. Хорошо, что парк так велик, и можно гулять по нему и кататься верхом, ничего не опасаясь. Правда, все обитатели Цветущих Лип, знают этот парк наизусть.
     Но Аладарт Аквилланте относится к их общему затворничеству иначе, нежели все остальные. Для него, только что оправившегося от болезненных вывихов и жестоких побоев, мир точно открывается заново. Ведь вместе с болезнью тела исцелилась и его душа. Она словно освободилась, очистилась от ревности, страсти, мелочности – и он увидел то, чего раньше не замечал, о чем не думал. Он вдруг заметил, как прекрасен сад с его террасами, аллеями и цветниками, почувствовал аромат трав и цветов, увидел синеву неба -и восхитился всем этим так же бесхитростно и чисто, как в детстве, когда еще ни женщины, ни карьера, ни светские развлечения не интересовали его. Зато каждое дерево, куст, цветок, щепка, плывущая по ручью, столько говорили его сердцу! Они не имели для него цены, в то время как деньги, модные костюмы, экипажи и прочее «взрослое» совершенно ничего для него не значили. Теперь он ясно понимает, что в детстве был мудрее, чем сейчас. Он даже рад, что его похитили и привели в чувство. Пережитые им испытания вернули его в состояние благодати, о которой он совершенно позабыл среди суеты и прочих «томлений духа». К тому же, теперь его окружают друзья, в то время как прежде никто не искал его общества.
     Неожиданно для самого себя он вдруг постигает, какой чудесный человек Серапион Лунд с его огненно-рыжими волосами и неправдоподобно большим носом. Аладарт видит его доброту, скромный ум и ненавязчивую, но твердую и надежную дружественность. Ему открывается легкий, веселый характер Тэнни. До него, наконец, доходит, как добры и полны понимания его «кузины» Норма и Эдмонда, и какой интересный собеседник его дядя Валтасар. А про Фридаша Луальди и говорить нечего. Аладарт просто очарован им, и когда они разговаривают, он испытывает от этих бесед не меньшую радость, чем Тэнни, который называет Луальди своим братом и лучшим другом.
     Аладарт чувствует, что теперь, среди друзей, в мирном покое сада и парка, он счастлив абсолютно и полно – и только мысли об Эммелине тревожат его. Но ему так хорошо и спокойно на душе, что он верит: Господь сжалится над его Мелли, как он ее про себя называет. Ему очень хочется увидеть ее еще хотя бы раз: память о ней драгоценна для него. Как самоотверженно она убеждала Хозяина и Деннота не убивать его, Элда, как удерживала Деннота, готового нанести очередной удар пленнику, как потихоньку промывала его кровавые раны от плетей и шепотом убеждала его, Элда, не отчаиваться! Он никогда не забудет этого. Про себя он постоянно обращается к Богу с молитвой помиловать Эммелину, где бы она ни была, уберечь ее от зла. Он рассказывает о ней кузинам, они вытирают платочками глаза и благословляют ее; он глубоко признателен им за это.
     Обитатели Цветущих Лип также открывают в Аладарте Аквилланте такие качества, каких и не подозревали в нем. Вместо скучного, поверхностного молодого сноба, каким он был совсем недавно все вдруг обнаруживают перед собой задумчивого, немногословного, но дружелюбного к окружающим молодого человека, чьи суждения теперь глубоки, а шутки остроумны. Отныне он становится интересен всем и каждому: так он скромен и спокойно весел, внимателен и добр со всеми. И все замечают его благоговейное отношение к Луальди. Аладарт всегда и во всём с ним соглашается.
- Ты бы хоть раз со мной поспорил! – смеется Фридаш. – Сказал бы: «Фрид, ты не прав».
- Нет, Фрид, ты прав во всём и всегда, - с улыбкой отвечает ему Аладарт.
     Норма тихонько делиться с Эдмондой своими впечатлениями о кузене.
- До чего Элд стал приятный, - говорит она. – Просто сказочно изменился. Я и не думала, что в нем столько нежности, обаяния, чуткости. Он для меня теперь настоящий Брат с большой буквы.
- И для меня, - улыбается Эдми. – Он действительно стал совсем другим. И мне очень хочется, чтобы он был счастлив.
- Мне тоже, - говорит Номми. Обе в эту минуту думают об Эммелине, «ангеле-хранителе» их Аладарта на земле. Как было бы хорошо, если бы она нашлась! Ведь они видят: Элд любит ее. Любит по-настоящему, всей душой, всем сердцем – глубоко и трепетно.
     Герцог Аквилланте тоже замечает перемену в своем племяннике. «До чего славный стал мальчик, - думает он время от времени. – Был так себе, никакой. А теперь в нем и ум, и душа, и сердце. Слава Богу, теперь я вижу: мой главный наследник будет добрым хозяином Цветущих Лип».
     Он сдерживает свое слово: прикладывает собственное письмо и письмам Нормы и Фридаша, обращенным к господину Фору, его двоюродному племяннику. Они пишут в своих письмах, что любят друг друга и просят у отца Нормы благословение на их союз. Герцог Аквилланте поддерживает их. "Ты не найдешь для Номми лучшего жениха, Алоиз, - пишет он. – К тому же, я намерен усыновить Фридаша Луальди. Да, он пока что небогат, но деньги – дело наживное, тогда как мужество, ум, порядочность, доброта, надежность… ни за какие сокровища мира нам с тобой не купить этого. А главное, любовь. Всё в мире держится ею, а между тем, людей, которые умеют по-настоящему любить, так немного! Подумай над моими словами. А если не совсем доверяешь словам, приезжай сам и посмотри, как счастлива твоя дочь. Буду несказанно рад тебе, дорогой мой; мы ведь с тобой так давно не виделись».

                21.

     Восьмое августа.
     Теплый, ласковый, солнечный вечер. Солнце, опускаясь к горизонту, нежно золотит деревья, озаряя сад и парк мягким, ласковым светом. Вся природа отзывается на эту ласку прощальных лучей. Благоухание цветов так же мягко, как солнечный свет. Птицы постепенно умолкают, готовясь к ночному покою, умолкают и кузнечики в траве. В этот час последние дневные бабочки встречаются с первыми ночными. Небо не синее, а лазурное, как морские волны, и на нем белеют редкие, пушистые комки облаков.
     Флорентин очень любит такие вечера. Когда небо угасает так мирно и нежно, он испытывает особенное чувство единения с травой, листвой, цветами, на которые постепенно ложатся мягкие тени. Воздух тепел и недвижим. Деревья и кусты застыли, точно великолепные театральные декорации; ни один листок не шевелится на них. Что-то сказочное, сокровенное, невыразимо благодатное есть в таких вечерах. Особенное, ни с чем не сравнимое чувство овладевает душой, и всё существо исполняется покоя и тихой мечтательности.
     На зеленой поляне, слева от замкового фасада поставлен бильярдный стол с малиновым сукном, чуть поодаль – венские кресла вокруг небольшого круглого столика розового дерева. В центре столика – букетик полевых цветов в стакане. Господин Валтасар и Эгле Лунд сидят в венских креслах: она вяжет, а герцог курит сигару, пьет легчайшее, красное вино и почитывает газету, которая у него в руках. Иногда он о чем-то спрашивает Эгле, она отвечает ему. Норма и Эдмонда Фор играют поодаль в волан, а Луальди и Аладарт Аквилланте сражаются на бильярде. Флорентин стоит рядом, готовый натереть мелом кий Фрида или Элда, и с любопытством наблюдает за игрой. Пока что оба игрока очень точны в своих ударах; их шары то и дело попадают в лузы. Луальди идет немного впереди, но Элд воспринимает это очень спокойно. Он утратил способность держать сердце на кого-либо с тех пор, как Луальди спас его. Сам Тэнни уже проиграл Фриду и теперь невольно «болеет» за Аладарта. Хоть бы тот отыгрался, если уж ему, Флорентину, не удалось! Но, кажется, у Элда это не получится.
     Иногда девушки оставляют свой волан и подходят к бильярдному столу – посмотреть на игру. При них мужчины особенно стараются. Все одеты легко: мужчины в рубашках и панталонах, девушки в кисейных платьях. Герцог Аквилланте любуется молодежью – их видом, смехом, улыбками, движениями.
- До чего же они милы! – говорит он с чувством, обращаясь к Эгле. – А где наш Рэп?
- Сейчас придет, сударь, - отвечает она. – Он обещал господину Луальди партию в бильярд. А потом, госпожа Эдми ждет его, я знаю.
- Значит, у них всё серьезно? – понижает голос господин Валтасар.
- О, серьезней не бывает, - отзывается Эгле. – Но, право, не знаю, как вы отнесетесь к этому, ваша светлость: и вы, и господин Фор. Два мезальянса сразу… 
- Вздор, дорогая Эгле, - мягко отвечает герцог. – Никаких мезальянсов. Я усыновлю Рэпа вместе с Фридом. Конечно, это не сделает их дворянами, но зато Алоиз Фор будет доволен. Ведь я знаю твоего сына с детства. Он благороднейший, добрейший человек: Эдми будет счастлива с ним.
- Да, - соглашается Эгле. – У них обоих замечательный характер, они подходят друг  другу.
- Ну, вот видишь, - улыбается господин Валтасар. – Стало быть, всё в порядке.
     В скором времени действительно появляется Серапион Лунд. Его всегда доброжелательное рыжебородое лицо сейчас выражает особенную радость.
- Наконец-то! – восклицает Фридаш, увидев его. – А мне было показалось, Рэп, ты испугался поединка со мной.
- Нет, этого ты от меня не дождешься, Фрид, - смеется Лунд. – Я сегодня бесстрашен почти так же, как ты. Но дело не в этом.
     Его лицо и голос становятся торжественными.
- Господа! – громко говорит он. – Слава Богу, я теперь чувствую наших врагов. Мой дар заговорил во мне. Я теперь почти всё про них знаю.
- Ура! – не удерживается от торжествующего восклицания Номми.
- Ура! Слава Серапиону Лунду! – кричат остальные. Все они взволнованы и довольны и тут же окружают Лунда. – Ну, расскажи нам обо всём подробней, Рэп!
     Серапион, улыбаясь гордой и довольной улыбкой, садится за круглый столик и наливает себе вина. Все тоже немедленно садятся и не сводят с него очарованных глаз.
     Он делает глоток вина, обводит взглядом друзей и повторяет:
- Господа, я теперь всё чувствую! Правда, я по-прежнему не знаю имени нашего главного врага, но утверждаю: он сейчас далеко, за Эгером, - и пока что решил ничего не предпринимать против нас. Он и Деннот держатся вместе. Думаю, и госпожа Эммелина с ними. Хозяин (так я пока буду называть главного преступника) вызвал из Д`орстена еще четырех своих агентов, наемных убийц. Они приедут в Тальстру послезавтра, вечерним экспрессом: там мы их с полицией и возьмем. Словом, господа, опасаться пока что больше некого: мы отныне можем свободно ездить, куда захотим – в лес, на луга, на Лумму, в Эгер!
    Радостные восклицания встречают конец его речи. Все пожимают Серапиону руку и поздравляют его «с наитием», а Эдми смотрит на него с нежной гордостью и восхищением.
     Все пьют за здоровье Серапиона Лунда. Лакей приносит румяных яблок, груш, вишен и персиков из оранжереи. Вот уже две недели, как обитатели дома едят свежие фрукты из «плодового закуточка» (так герцог называет часть сада с плодовыми деревьями). Тэнни целые дни питается одними только фруктами – и очень доволен.
     Потом господин Валтасар велит накрывать стол к ужину на веранде, а Серапион играет в это время с Луальди в бильярд. И… выигрывает, к удовольствию Тэнни, Аладарта и самого Фридаша, которому надоело постоянно одерживать верх над своими партнерами.
     Ужинают очень оживленно, с чувством свободы, радости, торжества от предвкушения скорой победы. Никто в ней не сомневается, но…
- Что же предпримет Хозяин, когда вызванные им агенты будут пойманы? – спрашивает господин Валтасар.
- Он отложит исполнение своих намерений, до возвращения Тэнни в Вересковый Холм, - уверенно отвечает Серапион.
- Бог ты мой! – вырывается у Луальди. – Но этого нельзя допустить.
- Нельзя, - соглашается Лунд. – Нам необходимо заманить их с Деннотом в ловушку.
- И какой же будет эта ловушка?
- Не знаю, - Серапион задумывается. – Я как раз сейчас размышляю над этим.
- Может, взять их просто так? – предлагает Аладарт Аквилланте. – Ведь тебе известно, Рэп, где они находятся.
- В том-то и дело, что точно мне это неизвестно, - вздыхает Серапион. – А потом, даже если бы мы знали, где именно и под какими именами они проживают, поди докажи, что они – это они. Ведь они необыкновенно искусно умеют менять свою внешность, и документы у них, конечно, в порядке.
- А весь сыр-бор из-за Тэнни, завещанного ему клада и жадного господина Мунка, - посмеивается он, ласково глядя на Тэнни.
- Мы отстоим Тэнни! – решительно заявляет Норма. – И непременно придумаем какую-нибудь ловушку.
     Сейчас ее синие глаза блестят совсем, как у Маленькой Разбойницы Андерсена, и Луальди любуется ею: отважной, смелой, но при этом такой нежной и женственной. Потом он переводит взгляд на Тэнни, сидящего рядом с ним, и дружески треплет его по волосам. Тэнни отвечает ему улыбкой. Он тоже верит: его друзья или он сам, а может, все вместе, они обязательно что-нибудь придумают, и их враги будут посрамлены и повержены.


     «Здравствуй, брат мой дневник!
     Спешу тебя порадовать: агенты Хозяина, приехавшие из Дорстена в Тальстру, были позавчера арестованы полицией с помощью Рэпа и Фрида и благополучно доставлены в эгерскую тюрьму. Ура, ура, ура!
     В честь этого достославного события господин Валтасар устроил праздничный обед. Мы пили за здоровье Рэпа и Фрида и хвалили их немилосердно. Эгле Лунд смотрела на сына с гордостью, как умеют смотреть только матери, и я вдруг впервые почувствовал что-то вроде тоски по моей умершей матушке, которую я даже не помню. Я подумал, что если бы она была жива, то, вероятно, тоже гордилась бы мной и любила меня: хотя бы за то, что я отлично учусь…
     Я, конечно, никому не показал, что` я чувствую и о чем думаю, но, кажется, Номми Фор поняла или догадалась, потому что после обеда она подошла ко мне, обняла меня и поцеловала в обе щеки. А я прижался к ней, как к старшей сестре, и чуть не разревелся, честное слово: так мне стало хорошо, оттого, что она меня любит и понимает. Я поцеловал ее руки, а она еще раз чмокнула меня в волосы и, улыбнувшись, весело сказала: «Не забудь, Тэн, я твоя будущая мачеха. И я сделаю всё, чтобы стать самой лучшей мачехой на свете!» Мы с ней засмеялись, и моя грусть тотчас прошла. Обожаю Номми!
     Теперь, обретя полную свободу после долгого затворничества, мы все ожили, точно цветы после поливки и ударились «в разгул».
     Во-первых, мы немедленно отправились охотиться (все мужчины). Господин Валтасар возглавлял нашу пятерку. Мне удалось подстрелить двух куропаток и одну утку! Остальные, конечно, настреляли больше. Только Рэп не стрелял: он не любит охоту. Он любовался природой и всё говорил: вот бы порыбачить на Лумме ранним утром! Я попросил его взять меня с собой, когда он соберется. Он обещал.
     Сегодня утром мы с Рэпом, Фридом и Элдом ходили купаться на Лумму. Я страшно обрадовался Лумме, ее цветущим берегам, ее водам, сверкающим на солнце. Как давно я их не видел!
     Все трое друзей, конечно, сразу же уплыли от меня, а я лег на воде на спину и долго так лежал, глядя в небо, пока вдруг кто-то не схватил меня за пятку. Это оказался Фрид: он потихоньку вернулся. Я пришел в восторг, потому что думал: уж он-то плывет впереди всех и, наверно, совсем позабыл про меня. Мы поиграли немного в воде. Я даже поносил Фрида на спине: ведь в воде он ничего не весит, не то что на берегу. Он очень смеялся и подгонял меня, точно пони. Я бежал всё быстрей и быстрей, пока не запнулся о корягу, и оба мы тогда окунулись с головой. После этого Фрид тоже поносил меня, но не на спине, а на плечах. Он так и вынес меня из воды на берег. А потом мы долго лежали в полутени и ждали Серапиона и Аладарта. Вскоре они приплыли и улеглись рядом с нами. Нам было очень хорошо, а лучше всех – мне и Аладарту. Я видел, он просто счастлив. По-тихому счастлив. Я даже немножко позавидовал ему.
     Он очень тянется к Фриду и Рэпу (больше к Фриду). И Фрид с ним так же хорош, как и со мной, но я, конечно, для него особенный, как и он для меня.
     А после обеда мы с Фридом и Рэпом поехали в Эгер: совсем осмелели! На всякий случай мы взяли с собой бойцового пса Каймана. Кайман, сидя в открытой коляске с большим любопытством осматривался по сторонам, точно так же, как я. Нас вез Лотар Стимм. Элд с нами не поехал, потому что они с господином Валтасаром увлеклись игрой в преферанс.
     Эгер мне понравился. Это старинный небольшой городок, утопающий в зелени. Дома здесь по-настоящему красивые, гораздо лучше, чем в Эркуде. Я ехал по городу и думал: неужели поблизости от такого замечательного места могут жить Хозяин и Адольф Деннот – и не любоваться летом, а думать только о том, как бы убить меня? Для меня это совершенно непонятно.
     Я не желал тратить денег моего дяди, Витаута Мунка, потому что он оказался предателем. Фрид разрешил этот вопрос очень легко и своеобразно. Он взял у меня дядины деньги, а вместо них отдал мне свои двадцать готтов и сказал: «Прими в дар от своего будущего опекуна, Тэн». И я не смог отказаться. Я «принял дар», поблагодарил Фрида – и не могу сказать, как мне стало весело.
     Я тут же пошел на рынок вместе с Фридом и Рэпом и, пока они рассматривали товар, купил себе настоящий футбольный мяч, несколько пар носков, красивое кепи (красное с желтым), две фарфоровых фигурки для Номми и Эдмонды и шоколаду. На всё это ушло восемь золотых. Фрид увидел мои покупки и засмеялся: «Да ты настоящий мот, Тэнни!» На это я ответил, что у меня две пары носков пришли в негодность. Он напомнил мне, что я не ношу носков, а хожу в сандалиях на босу ногу уже почти два месяца. Я обещал показать ему пришедшие в негодность носки. Он снова засмеялся: «Ладно, проматывай дальше свои карманные деньги: когда у тебя еще будет такая возможность!»
     На базаре были русские качели, и на них можно было покачаться за деньги (всего за пять медных стоунов). Конечно, я покачался. Еще там было сливочное мороженое, и я купил его – и себе, и Фриду, и Рэпу. Они меня поблагодарили. Я решил попросить нашего столяра сделать мне качели и повесить их в парке Цветущих Лип.
     Фрид и Рэп тоже немало накупили: и сигар для господина Валтасара, и подарки для девушек, и шерсть для госпожи Лунд разных цветов, и конфеты – для всех. А потом мы поехали домой.
     Дома мы отдали всем подарки, и все нас очень благодарили. Я подумал, что мы ничего не привезли Аладарту, и решил поделиться с ним шоколадом. Он меня поблагодарил, и мы вместе съели шоколад, сидя на подоконнике в коридоре. Я сказал Элду, что купил настоящий футбольный мяч. Он так и подпрыгнул: оказывается, он очень любит футбол. Мы с ним пошли смотреть мой мяч. Элд остался доволен. Мы решили, что завтра погоняем мяч на большой поляне, которая в парке, сразу за домом. Мы бы погоняли и сегодня, но уже вечер, через час совсем стемнеет.
     Я заказал нашему столяру качели, а сам сел за дневник. Фрид и Серапион ушли к Норме и Эдми; наверно, гуляют сейчас по аллеям и говорят друг другу красивые слова, а в небе зажигаются первые звезды.
     Очень жаль, что лето такое короткое. Подумать только, уже через двадцать (даже меньше) дней наступит сентябрь! Когда я думаю об этом, мне хочется плакать, потому что я полюбил Цветущие Липы всем сердцем. Будь моя воля, я остался бы здесь навсегда! Но только если и Фрид здесь останется. Без него даже самое прекрасное и родное место – ничто для меня.
     Вот и всё на сегодня, брат дневник! Доброй ночи».

                22.

     Флорентин писал правду: обитатели Цветущих Лип действительно освободились от каких бы то ни было страхов и теперь пользовались полной свободой гулять, где вздумается. Каждый словно вознаграждал себя за перенесенное недавно затворничество. Даже Аладарт, который не разделял в свое время этого затворничества с теми, кто жил в поместье вознаграждал себя за дни плена, за испытанный им страх, побои и прочие испытания, которые ему довелось пережить.
     Теперь в Цветущих Липах царили радость и оживление. Тэнни и Аладарт целыми днями играли в футбол на поляне за домом. Очень часто к ним присоединялись Луальди, Серапион Лунд, а порой и сам господин Валтасар.
     Вместе в девушками хозяин и гости поместья совершали длительные прогулки верхом, пировали на природе в какой-нибудь роще, а вечерами, вернувшись домой, устраивали музыкальные концерты и даже танцы. Все безоговорочно верили в провидческие способности Серапиона Лунда, никому не приходило в голову усомниться в них, и меньше всех самому Рэпу, который теперь днем и ночью знал все или почти все помыслы преступников и мог рассказать об их намереньях в любое время суток. Он делал это с точностью барометра, определяющего погоду.
     Однажды Тэнни спросил его: как же это можно – чувствовать намеренья посторонних людей и даже знать их мысли?
- Всё очень просто, Тэн, - ответил на это Лунд. – Дело в том, что наши злодеи теперь не посторонние. Они связаны с нами тем злом, которое хотят нам причинить. Я чувствую их так, словно они часть меня самого. Это очень любопытное ощущение. Сейчас им обоим не по себе, потому что они никак не ожидали, что мы возьмем их агентов, вызванных Хозяином из Дорстена. Они гадают, каким образом мы узнали об их планах. Им совершенно ничего не известно ни обо мне, ни о моем даре. Они подозревают, что за ними следят, больше им ничего не приходит в голову.
- И что они намерены делать теперь? – спросил Луальди. – Ехать в Эркуд, чтобы ожидать там, когда мы с Тэнни вернемся в Вересковый Холм?
- Нет, - покачал головой Рэп. – Пока что нет. Они хотят испробовать еще одно средство, которое не подействует, никому не причинит вреда. Но они сами верят, что это средство может им помочь.
- Кто же они такие? – задумчиво спросил Аладарт, находившийся тут же, скорее самого себя, чем Серапиона.
- Это одна из тех немногих вещей, которых я о них не знаю, - вздохнул Рэп. – Но у меня есть предчувствие, что скоро мы узнаем больше.
     … Лунд взял Тэнни с собой на утреннюю рыбалку, как обещал, и они наловили множество рыбы. Впервые в жизни Флорентин встретил солнечный восход на реке и впервые поймал так много крупной рыбы. Он был очень доволен. Тотчас по возвращении домой рыбаков вся рыба поступила на кухню: повариха пожарила ее и потушила в вине и в сметанном соусе.
     А еще Тэнни проник наконец в «святая святых», а именно: Фридаш Луальди позволил ему прочесть несколько страниц из своей рукописи. Эти страницы привели Тэнни в восторг. Он всегда знал, чувствовал, что его друг прекрасно пишет, но до сих пор не представлял себе, насколько.
- Ты настоящий писатель, Фрид! – взволнованно заявил Тэнни. – Я просто не мог оторваться, пока читал. И так интересно, что`  будет дальше!
- Писателю это порой не менее интересно, чем читателю, - улыбнулся Луальди.
- У этой твоей книги великое будущее! – решительно молвил Тэнни. – Ты обязательно прославишься; серьезно, Фрид.
- Не сглазь, - Луальди был очень доволен пророчеством своего друга. – Не будем больше об этом говорить. Лучше почитай мне свои стихи, я их еще не слышал.
     Смущаясь, Тэнни прочел ему несколько своих стихов, которые считал самыми сильными из всего, что написал. Фрид от души похвалил стихи, и оба остались очень довольны друг другом.


     Восемнадцатое августа.
     Жаркий полдень.
     Луальди и Флорентин только что выкупались в реке, обсохли, оделись и теперь сидят на зеленой части берега, лениво поглядывая на мягкий, почти белый песок пляжа.
     Вокруг, в кустарниках заливаются птицы, облака в небе похожи на бело-золотых зверей и людей. Они очень медленно, с торжественной неторопливостью меняют свои очертания.
     В воздухе летают пушинки одуванчиков, от ближайших сосен тянет смолистой хвоей – густым, мягким, солнечным ароматом. Лумма сверкает в полуденных лучах. Божья коровка, красная, с круглыми черными пятнышками, ползет по загорелой голени Тэнни. Он вспоминает свои качели в парке за домом, футбол, рыбалку – и тяжело вздыхает: ему смертельно не хочется уезжать от всего этого. «Где этот летний рай?» – вспоминается ему строка из стихов Бёрнса. Да, где он будет, этот летний рай через какие-нибудь тринадцать дней? Исчезнет, растворится в прошлом, станет прекрасным воспоминанием – и его сменят серые, унылые школьные будни.
- Что вздыхаешь? – спрашивает Фрид, заглядывая в лицо Тэнни веселыми темно-голубыми глазами.
- Не хочу уезжать, - откровенно признаётся ему Флорентин. – Не хочу, чтобы кончалось лето.
- Что поделаешь, - откликается Луальди. – Лета нам с тобой, брат, не остановить: не мы его придумали, не мы создали. Но вот продлить наше с тобой пребывание здесь – это в моих силах. И я уже это сделал: дал телеграмму директору с просьбой позволить нам с тобой задержаться до первого октября.
- И?.. – взгляд Тэнни жадно устремлен на Фридаша.
- Что «и»? – Фрид смеется. – Господин Гроссфельд телеграфировал мне в ответ, что всё в порядке. Он продлевает нам с тобой отпуск и каникулы (каждому свое) до первого октября.
- Ура! – громко кричит Тэнни и в порыве горячей благодарности крепко обнимает Фрида, а потом, приняв чинный и солидный вид, от души пожимает ему руку. Его глаза блестят восторгом, а улыбка, которой он не может удержать, полна счастья.
- Как же это здорово, - говорит он. – Господи, как здорово и замечательно! Фрид, я никогда тебе этого не забуду. Преогромное спасибо тебе. Бог ты мой, еще целый месяц с лишним!
     И, вскочив на ноги, он исполняет танец восторга: нечто, похожее на чечетку с прыжками. Луальди смеется и тоже встает: он рад, что Тэнни так доволен его сообщением.
- Почему ты мне раньше об этом не сказал? – спрашивает Флорентин.
- Хотел сделать тебе сюрприз, - отвечает Луальди.
- И правильно поступил! – Тэнни еще раз с величайшей благодарностью трясет его руку. Потом, не удержавшись, хлопает в ладоши несколько раз:
- Ура, ура, ура! Еще целый месяц!
- Ладно, дома напрыгаешься, пойдем, - говорит Луальди, обнимая его за плечо.
     И вдруг он замирает на месте, точно увидев на берегу что-то необыкновенное, чего никогда еще не видел. Тэнни хочется узнать, что`  так заинтересовало его друга, но в один миг он оказывается за спиной Фридаша и ничего не видит. Тогда он выглядывает из-за плеча Луальди – и застывает на месте, как и сам Фрид.
     В нескольких шагах от них, почти у самой воды, стоит молодая женщина в черном платье, без шляпы и без накидки и целится в них из пистолета, держа его обеими руками.
     Она среднего роста и очень стройна. Ее лицо бледно, темно-русые волосы собраны на голове шапочкой. Большие темные глаза широко раскрыты, плотно сомкнутые губы похожи на бледный лепесток розы.
     На минуту становится очень тихо; так тихо, что Тэнни вдруг кажется, будто он оглох. И в этой тишине раздается спокойный, мягкий голос Луальди:
- Эммелина! Опустите пистолет. Не надо стрелять в нас. Не делайте этого. Ведь я знаю: вы совсем не хотите ни моей смерти, ни смерти этого мальчика. Вам приказали совершить преступление. Но я вас уверяю: если вы его не совершите, ваша жизнь станет солнечной и ясной, как этот день вокруг нас. Если же вы нас убьете, то попадете в страшную беду: и никто не поможет вам выбраться из нее. Бросьте пистолет.
     Слова и голос Фридаша приводят девушку в смятение. Оружие в ее руках начинает слегка дрожать. Тэнни мгновенно соображает: успеет ли он вытащить из-за пояса свой пистолет и выстрелить в нее? Ведь Фрид его прикрывает, она не увидит, как Тэнни достает оружие. Но Фрид словно читает его мысли. Не оборачиваясь, он цепко ухватывает обе руки Тэнни своими руками, точно клещами, и продолжает говорить:
- Эммелина! Аладарт Аквилланте, к которому вы были добры, просил меня позаботиться о вас. Он думает о вашей безопасности. Никто не считает вас преступницей. Вы – лишь свидетельница, даже для полиции. Прошу вас, бросьте оружие, и тогда все мы поможем вам, как вы того пожелаете…
     Его голос звучит по-прежнему спокойно и мягко. Эммелина слушает его и приходит во всё большее смятение. Наконец, закусив губу, она бросает пистолет в сторону и легко, как лань, кидается прочь. Тут же Луальди и Тэнни вытаскивают из-за поясов свои пистолеты, а она всё бежит вдоль берега у самой воды… и вдруг шагах в пятидесяти от них падает на песок, словно внезапно лишившись сил. Они срываются с места и бегут к ней, но тотчас сбоку из-за кустов выскакивает какой-то худой незнакомец и стреляет в них. Пуля, жужжа, проносится у самого виска Тэнни, он падает на песок, как учил его Луальди. Луальди тоже падает рядом с ним и, выбросив вперед руку  с пистолетом, стреляет в того, кто напал на них. Гремят два выстрела – и обе руки незнакомца повисают, как плети. Его пистолет падает на траву, и сам он валится на бок без сознания.
- Перетяни ему раны, как я учил тебя! – быстро приказывает Луальди Флорентину, а сам подбегает к женщине и пытается поднять ее. Но, едва очутившись в его руках, она принимается вырываться изо всех сил с одержимостью человека, плохо сознающего, что он делает. Она вырывается, рыдает и кричит:
- Пустите, я не хочу умирать! Слышите, я не хочу умирать!..
     Луальди крепко сжимает ее в объятиях, пока она не затихает и не теряет сознания. Тогда он быстро приводит ее в чувство и, едва она открывает глаза, спрашивает:
- Здесь только Деннот? Вашего мужа нет?
     Она качает головой, и он скорее видит, чем слышит, как ее губы произносят:
- Мой муж в Эгере.
     И ее голова бессильно опускается на грудь. Она растеряла все шпильки, борясь с Луальди, и теперь ее длинные шелковистые волосы падают ей на грудь и плечи прямыми, густыми темно-русыми локонами.
     Он отпускает ее и идет к Тэнни. Тот уже разорвал рубашку на раненом и перевязал его руки, чтобы не текла кровь. Луальди осматривает перевязку и хвалит Тэнни:
- Молодец, отлично.
- Это Деннот? – спрашивает Тэнни.
- Да, - кивает Луальди. – Все приметы совпадают. Я отнесу его в Цветущие Липы, только сначала приведу даму в чувство.
     И добавляет вполголоса:
- Она не желает нам зла, Тэн, она сама жертва.
     Тэнни кивает в ответ; он уже и сам понял это.
     Луальди возвращается к Эммелине, которая сидит на песке, неподвижно глядя в одну точку, и ласково говорит:
- Ну, сударыня, вставайте. Теперь всё у вас будет хорошо.
     И, взяв ее за локти, легко ставит на ноги. Она смотрит на него тоскливым безжизненным взглядом. «И почему я не взял с собой коньяк, - с досадой думает Фридаш. – Он бы сейчас помог ей».
     Но коньяк находится у Деннота: маленькая плоская фляжка. Луальди заставляет Эммелину выпить немного. Она благодарит его. Потом проводит рукой по волосам и отрывисто говорит:
- Моя шляпа… вуаль… шпильки…
- Сейчас найдем, - бодро отвечает Луальди. – Тэнни, поищи шляпу и вуаль госпожи Эммелины… как ваша фамилия?
- Фаржо`, - еле слышно отвечает она.
- Очень красивая фамилия, - Луальди собирает ее шпильки. – У вашего мужа такая же?
- Он мне не муж, - тихо отвечает она. – Он чудовище. Я боюсь его. Ради Бога, спрячьте меня от него, пусть даже в тюрьме. И… и поймайте его самого… Его зовут Гёрлих, Аскольд Гёрлих. О, сколько еще людей погибнет, если вы его не поймаете! Ведь он готов на что угодно ради денег… если бы ему заплатили за мою смерть, он убил бы и меня.
- Мы обязательно поймаем его, - обещает Луальди. – И вас спрячем. Но не в тюрьме, нет, а в прекрасном саду, где ни одна душа не тронет вас и не посмотрит на вас косо. Ну, вы верите мне?
- Хотела бы верить, - она пытается улыбнуться. – Но я не заслужила сада, господин Луальди. Я заслужила осуждение и наказание.
- Вы знаете, как меня зовут? – он улыбается.
- Да, - отвечает она. – Когда мы с Деннотом подходили к этому месту, он увидел вас и сказал: «Вон Луальди и Румаль».
- Почему же он сам не стал стрелять в нас? – спрашивает Луальди. – Вернее, стал, но позже?
- Он никогда не стрелял в людей, - отвечает она. – И у него плохие нервы: немногим лучше моих. Он до последнего не стрелял в вас. А теперь… Он убит?
- Сильно ранен, - отвечает Луальди. – Но не опасно. Вот ваши шпильки.
     Эммелина Фаржо пытается заколоть волосы, но не может; у нее дрожат руки. Тогда Луальди помогает ей: сам быстро и умело укладывает ей волосы на голове, как его учила когда-то Сильвия. Он тогда попросил ее об этом; у нее болела рука, и под ее руководством он научился укладывать ей волосы.
     Теперь это умение пригодилось ему. Эммелина благодарит его и надевает шляпку с вуалью, найденные Флорентином, и легкую муаровую накидку, которую он нашел рядом с ее шляпкой.
     Лицо Эммелины устало и печально. Тэнни ведет ее под руку, а Луальди несет Деннота, перекинув его через плечо, точно мешок.
- Не бойтесь, - говорит Тэнни Эммелине (ему становится очень жаль ее). – Мы хотим вам добра.
- Благодарю, - еле слышно отвечает она. – Я стосковалась по добру, хотя совсем его не достойна.
- И знаете, - признается она. – Я бы всё равно не смогла выстрелить в вас. Я это знала заранее. Но я боялась Гёрлиха, смертельно боялась. И до сих пор боюсь. Ведь я целиком завишу от него…
     И она склоняет голову. Тэнни видит, как ее глаза поблескивают от слез сквозь вуаль.
- Не бойтесь, - твердо повторяет он. Вы больше ни от кого не зависите, кроме как от нас. А мы вам поможем, вы станете сами себе хозяйкой: вот увидите, я говорю правду. И господин Фридаш Луальди вам это подтвердит. Скоро вы будете совсем, совсем независимы.
- Спасибо, - тихо и отрывисто говорит она и больше не произносит ни слова до самых Цветущих Лип.

                23.

     В Цветущих Липах никто не поднимает шума, увидев раненого Деннота и Эммелину. Всё происходит очень тихо и чинно. Господин Валтасар посылает за полицией и врачом, а неожиданную гостью помещают в диванной, чтобы никто не смущал ее любопытными или сочувственными взглядами и вопросами. Тэнни, подобно оруженосцу Себерту Элладиваргусу, стоит у дверей снаружи и никого не впускает в диванную; даже поднос с напитками и фруктами принимает у лакея сам – и относит Эммелине. С ней сидит Луальди. Они почти не разговаривают.
     Аладарт Аквилланте счастлив, что «его Мелли» нашлась. Он, правда, не смеет приблизиться к двери, за которой она находится, боясь взволновать ее и смутить, но всё его существо, вся душа поет и ликует. Мелли здесь! Теперь осталось выдержать приезд полиции, и потом она сможет отдохнуть. И уже никто не потревожит ее покоя: он, Аладарт, об этом позаботится.
     Полиция и врач вскоре являются. Врач принимается за лечение простреленных рук Адольфа Деннота, который уже пришел в себя и теперь злобно и затравленно глядит на своего целителя и полицейского у двери комнаты. Инспектора и сержанта господин Валтасар провожает в диванную.
     Отакар Вэссел, седой и опытный, мягко смотрит в бледное лицо молодой дамы, снявшей шляпку и вуаль, и так же мягко обращается к ней:
- Госпожа Фаржо! Ничего не бойтесь. Вы вели себя с господином Аквилланте очень достойно, и я убежден, были всего лишь орудием в руках господина Гёрлиха. Вы пройдете по делу лишь как свидетельница. Прошу вас только не покидать Цветущие Липы до окончания следствия. Итак, расскажите нам с сержантом о себе самой и о господине Гёрлихе: давно ли вы помогаете ему в его противозаконных действиях?
- Прошу вас не смягчать выражений, господин Вэссел, - говорит Эммелина. – Вы, конечно, хотели спросить, давно ли я помогаю Гёрлиху в преступлениях, которые он совершает? Я отвечу вам. Но прежде я хотела бы попросить, чтобы при нашей беседе присутствовали господин Валтасар Аквилланте, господин Флорентин Румаль и господин Аладарт Аквилланте. Также я попросила бы остаться господина Луальди. Пусть хозяин и гости этого дома судят обо мне объективно: не приписывают мне то, в чем я не повинна, и не строят насчет меня иллюзий. Словом, мне хотелось бы, чтобы в этом доме меня правильно поняли. Я, безусловно, заслужила всеобщее презрение и осуждение, но, может быть, при этом я достойна хотя бы капли жалости и сочувствия.
- Ваше желание будет исполнено, если названные вами господа согласятся присутствовать при нашей беседе, - отвечает Вэссел.
- Сейчас Флорентин позовет тех, кого вы хотели бы видеть, - говорит Фридаш Эммелине, встает и, подойдя к двери, вполголоса обращается к Тэнни. Тэнни кивает и летит выполнять просьбу Фрида.
     Спустя несколько минут все, кого желала видеть Эммелина, сидят в диванной. Аладарт Аквилланте не сводит с девушки самого заботливого бережного взгляда, на лицах остальных она читает приветливое внимание и безусловное сочувствие.
- Будет лучше, если я начну с вопроса, господа, - начинает дознание Вэссел. – Сударыня, где и каким образом вы познакомились с Аскольдом Гёрлихом, однофамильцем и тезкой нашего бывшего верховного прокурора судебной палаты в Астре, столице Астральды?
- Однофамильцем и тезкой? – переспрашивает она. – Вы заблуждаетесь, господин Вессэл. Аскольд Гёрлих, преступник, которого вы ищите, и есть бывший верховный прокурор столичной судебной палаты!
     Отакар Вэссел и сержант Стэйнз невольно приоткрывают рты, потрясенные этим неожиданным сообщением. Остальные тоже изумлены.
- Вы не верите мне? – спокойно спрашивает Эммелина.
- Почему же, сударыня, - обретает голос Отакар Вэссел. – Мы вполне вам верим. Просто то, что вы сообщили, очень уж неожиданно. Совершенно неожиданно! Но прошу вас продолжать.
- Я начну с самого начала, - говорит Эммелина. – Сейчас мне двадцать три года, но с девяти лет я была удочерена семьей верховного прокурора: Аскольдом Гёрлихом и его супругой, госпожой Ирэной Гёрлих. У них не было детей. Я приходилась госпоже Гёрлих очень дальней родственницей и была сиротой. Они охотно удочерили меня.
     Они взяли меня к себе четырнадцать лет назад. Гёрлиху было тогда тридцать четыре года, его супруге тридцать. Ирэна Гёрлих стала для меня настоящей матерью, и я очень любила ее. Гёрлих пытался быть мне отцом, но всё равно оставался чужим, хотя он усиленно баловал меня и задаривал игрушками. Я относилась к нему с большим уважением, но иных чувств не испытывала.
     Когда мне исполнилось шестнадцать лет, моя любимая приемная мать скончалась. Я оплакивала ее, как родную. Она умерла от болезни печени, которой страдала с юности.
     После ее смерти Гёрлих изменился ко мне. Он стал внимательным, обаятельным, щедрым и… мне не хотелось бы вдаваться в подробности, но уже через год я глубоко любила его: и не как приемного отца и опекуна, а совсем другой любовью. В своей наивности я полагала, что и от точно так же любит меня. Я совсем потеряла из-за него голову, поэтому когда он предложил мне стать его «утешительницей», как он выразился, я не отказала ему. Конечно, я мечтала быть его законной женой, но он сказал мне, что лучше обвенчаться позже. Я поверила, что он твердо намерен жениться на мне со временем, и очутилась полностью в его власти. Он умел сделать меня счастливой и привязать к себе. Вскоре у нас родился мальчик, но он не прожил и года. Потом были две девочки, они также умерли. Я к тому времени начала подозревать, что мои отношения с тем, кого я полюбила, не совсем таковы, как мне этого хотелось бы, и как это полагается… И тут я узнала его тайну. Однажды я нечаянно подслушала беседу Гёрлиха с каким-то незнакомым человеком, пришедшим в наш дом. Этот человек просил, чтобы Гёрлих помог ему убить собственного брата. И тот, кому я вручила свою жизнь, честь, душу, ответил: «Будет сделано. Но это выйдет дорого: тысяча готтов». «Согласен», - ответил «заказчик». – Я заплачу вам половину вперед».
     И он дал Гёрлиху деньги. Тот принял их, незнакомец ушел. Тогда я вошла к Гёрлиху и спросила его: что это значит? Он не удивился и не испугался того, что мне всё известно, а лишь рассмеялся и сказал: «Я занимаюсь бизнесом, Эмми, не мешай мне. Ну, какое тебе дело до моих тайн? Ты сыта, одета, я люблю тебя. Что тебе еще нужно?»
     Я объявила ему, что уезжаю, так как мне страшно оставаться в его доме. Но он ответил: «Ты никуда не уедешь, потому что я твой опекун. И потом… хочешь, мы поженимся в самое ближайшее время?» Я ответила, что никогда не выйду за него замуж, и что вообще наши прежние отношения кончены: я не желаю жить с убийцей.
     И тогда он впервые избил меня. Это было и больно, и страшно. Я смирилась. К тому же, он обещал убить меня, если я вздумаю уйти от него или донести на него. И я из страха перед ним сделалась его невольной сообщницей. Сколько раз я мечтала сбежать! Но мне негде было преклонить голову. Я знала: он найдет меня прежде, чем я отыщу для себя надежное пристанище.
     С тех пор он часто меня бил, чтобы я не забывала, кто`  мой хозяин. Заодно он сделал меня своей помощницей: я должна была передавать от него письма его агентам и Денноту. С ним Гёрлих познакомился еще до смерти моей приемной матери, а я узнала его только два года назад. К дню моего совершеннолетия все мои деньги и дом принадлежали Гёрлиху: я подписала все бумаги, какие он потребовал. Одним словом, я стала его рабыней, его вещью. Моя же любовь к нему умерла с того вечера, как он впервые поднял на меня руку, с того вечера, когда я узнала, кто` он такой на самом деле.
     Иногда он привозил меня в какие-то хижины, расположенные Бог знает где, и заставлял ухаживать за своими будущими жертвами, которых не хотел убивать сразу, желая сначала прибрать к рукам их богатство. Адольф Деннот или кто-нибудь из наемников Гёрлиха избивали этих людей, и некоторые, обессилев от побоев, соглашались на условия Гёрлиха и подписывали завещания и дарственные, думая, что этим спасут себе жизнь. Но они ошибались…
     Я старалась облегчить участь этих несчастных и мечтала освободить хотя бы одного из них. Однажды мне это почти удалось: человек убежал, однако его догнали и убили, а меня в тот день Гёрлих высек плетью на глазах у Деннота, который давно уже стал его правой рукой и доверенным лицом.
     Единственный, кому удалось избежать смерти в плену у Гёрлиха, был господин Аладарт Аквилланте, - она посмотрела на Аладарта. – Как же я обрадовалась, когда узнала, что он сбежал! А потом нас чуть было не схватили, но Гёрлих увез меня на лошади, и Деннот ускакал с нами.
     Вчера Гёрлих сказал, что погода жаркая, а обитатели Цветущих Лип, как ему сообщили, совсем потеряли осторожность. «Наверно, Луальди и Румаль купаются на Лумме, - заметил он. – Нужно убрать Румаля, а если Луальди будет мешать, то покончить и с ним. Людей у меня при себе больше нет, все пока что в тюрьмах. Я, конечно, со временем добьюсь их освобождения, но время не терпит. Дольф и Эмми, вы сами убьете Румаля. Дольф, ты покажешь Эмми Румаля и подстрахуешь ее, а она всё сделает сама». И добавил, глядя на меня: «Ты ведь знаешь, Эмми, что` с тобой будет, если ты не выполнишь моего приказа?» «Знаю», - ответила я. «Вот и прекрасно», - улыбнулся он.
     Сегодня утром мы с Деннотом выехали из окрестностей Эгера. Я точно знала, что не смогу выстрелить в человека и всё же решила попытаться это сделать, потому что до смерти боялась Гёрлиха. У меня, конечно, ничего не вышло, и я очень этому рада. И вообще я рада, что всё кончилось для меня: я имею в виду Гёрлиха. Я очень надеюсь, что никогда его больше не увижу, а если увижу, мне кажется, я или умру тут же на месте или выцарапаю ему глаза. А господину Луальди я глубоко благодарна: он выручил, спас меня… и… у меня больше нет слов, господа… 
     Она прижимает платок к лицу и опускает голову. С минуту в комнате царит тишина, потом Отакар Вэссел говорит:
- Благодарю, сударыня, за ваши полные и весьма ценные показания. Но позвольте узнать, где сейчас живет господин Гёрлих, и кто сообщил ему, что обитатели Цветущих Лип «потеряли осторожность?»
- Даю вам слово, я не знаю, кто осведомитель Гёрлиха, - вздыхает она. А сам он еще вчера жил в двух километрах от Эгера, на юго-западе, в деревне Ржаное Поле, под именем Артура Люммера, путешественника. Но, конечно, сейчас его уже там нет. Он сказал, чтобы мы с Деннотом вернулись туда после «дела», а уж он сам найдет нас.
     Инспектор и сержант задают Эммелине еще несколько вопросов, потом идут допрашивать Деннота. Узнав, что Эммелина во всём созналась, он тоже сознаётся, весьма угрюмо и неохотно – и называет имя осведомителя. Это старый пасечник, живущий неподалеку от Цветущих Лип. Два раза в неделю он встречается с мнимым Артуром Люммером  в Эгере и доносит ему, чем заняты хозяева и гости поместья.
     В это время господин Валтасар мягко говорит Эммелине:
- Дитя мое, вы здесь в безопасности. Вам отведут удобную комнату, и вы немного поживете у меня, пока дело не будет кончено. Суд восстановит вас в ваших правах и  вернет вам ваш дом и деньги, присвоенные преступником.
     Она благодарит господина Валтасара, не смея поднять на него глаз. Она ни на кого не смеет поднять глаз: так ей стыдно перед всеми. Стыд, раскаянье, страх, чувство собственной вины – всё это терзает ее с такой силой, что организм не выдерживает: к вечеру у нее начинается горячка и бред. Эгле Лунд переходит к ней в комнату, чтобы ухаживать за больной.
     Инспектор собирает мужчин и о чем-то долго совещается с ними некоторое время. Затем он и сержант уезжают и увозят с собой Деннота, а Аладарт Аквилланте приходит к Луальди и низко кланяется ему до земли. Потом с жаром пожимает ему руку:
- Великое спасибо тебе, Фрид, за то, что ты спас Мелли! Бедная, сколько же она натерпелась!
     На его ресницах блестят слезы.
- С ней всё будет хорошо, Элд, - заверяет его Луальди. – Поверь мне. Ее печали кончились навсегда, а теперешняя ее болезнь – просто мостик, который поможет ей перейти от старой жизни к новой: разумеется, речь идет о жизни на земле, а не на Небесах. Так сказала мне госпожа Лунд, и я верю ей.
     … Наутро в эгерской газете «Новости», в рубрике «Полицейская хроника» появляется небольшая заметка: «Вчера, около полудня, в имении Цветущие Липы, покончила с собой госпожа Эммелина Фаржо, попытавшаяся совершить покушение на одного из гостей дома. Всех, кому что-либо известно об Эммелине Фаржо, просим обращаться в полицейский участок к инспектору Вэсселу. Полиция не располагает ни малейшими сведениями о прошлом покойной госпожи Фаржо, тогда как получить какую-либо информацию для следствия сейчас необходимо. Вознаграждение за помощь полиции гарантируется».
     Далее следуют приметы умершей.
     Для Отакара Вэссела весьма важно, чтобы Аскольд Гёрлих, некогда грозный служитель Фемиды, а ныне опаснейший преступник, не сомневался в том, что Эммелина Фаржо действительно умерла.
     На кладбище близ Эгера даже появляется могила с короткой надписью на дешевой каменной плите: «Эммелина Фаржо». И могила не пуста: в гробу лежит тело девушки, безымянной бродяжки, умершей недавно в больнице для бедных от запущенного воспаления легких. Она похожа на Эммелину цветом волос и сложением. Это сделано на всякий случай; разумеется, никто не позволит Гёрлиху разрывать могилу, чтобы удостовериться в гибели его помощницы, да и сам он вряд ли решится на это.
     Адольф Деннот сидит в секретном застенке полицейского участка под именем Гилберта Гейла. К нему, пока что не пускают решительно никого, даже тюремщика. Только инспектор и тюремный врач могут входить к нему.

                24.

     Эммелина выздоравливает медленно.
     Первые несколько дней она сильно бредит, никого не узнаёт и не понимает, где находится, но потом постепенно начинает приходить в себя, благодаря целительным отварам из трав и ягод, которыми лечит ее Эгле Лунд.
     Аладарт Аквилланте сидит с больной всякий раз, как Эгле позволяет ему. Он готов сидеть с ней сутками, но Эгле объясняет ему, что девушку, когда она очнется, смутит то, что за ней ухаживает мужчина. Другое дело, если она просто увидит его сидящим рядом с ее постелью в роли скромного заботливого гостя, пришедшего ее навестить.
- Ее душе и телу сейчас нужен отдых и покой, - говорит Эгле, и Аладарт подчиняется ей беспрекословно. Он проводит у постели Эммелины всего четыре часа в сутки.
     Все в доме, кому известна история Эммелины, проникаются к ней глубоким состраданием. Луальди коротко рассказывает о судьбе Эммелины Норме Фор, а Норма по секрету сообщает то, что узнала, Эдмонде. Эдмонда же, хоть и умеет хранить секреты, но, тем не менее, всё рассказывает Серапиону Лунду (от него у нее нет тайн). Никто не говорит об Эммелине за общим столом, но, собираясь группами, по два-три человека, они не удерживаются, чтобы еще и еще раз не вернуться к печальной истории этой молодой женщины. Каждый день девушки и мужчины справляются у Эгле о ее здоровье, а сестры Фор даже навещают «Мелли». Луальди, Серапион и Тэнни бояться смутить и взволновать больную своим появлением – и не заходят к ней, довольствуясь тем, что господин Валтасар и Аладарт навещают ее: первый – раз в два дня, второй постоянно.
     Господин Валтасар приказывает снять с девушки мерку и заказывает портному несколько необходимых вещей для нее. Он всей душой сочувствует этой попавшей в беду девочке и готов помочь ей, чем только сможет.
     Проходит неделя, прежде чем Эммелина Фаржо приходит в себя, вспоминает всё, что с ней случилось и начинает понемногу осознавать, что она среди друзей, что никто в Цветущих Липах не осуждает ее, а, напротив, все глубоко ей сочувствуют и рады помочь ей и поддержать ее.
     Аладарт очень не хочет беспокоить Мелли, как он называет ее про себя, поэтому сокращает время своего пребывания у нее до нескольких минут, но зато каждое утро присылает ей букеты цветов, садовых или полевых. Она очень радуется цветам – и очень привязывается к Эгле, которая ласково внушает ей, что никто не осуждает ее в этом доме, что здесь все понимают ее.
     Постепенно она и сама убеждается, что это так. Она видит вокруг себя только добрые, заботливые лица – и потихоньку воскресает душой. Так луговой цветок, смятый тележным колесом, постепенно поднимается, выпрямляет свой стебелек, расправляет листья и лепестки – и заново тянется к солнечному небу.
     Но она всё еще очень застенчива и осторожна. Ее уже убедили в том, что она в безопасности, под защитой, что прошлое ушло навсегда и больше не вернется. И всё-таки она еще не до конца освободилась от сумеречных теней минувшего. По ее желанию к ней приглашают священника, который выслушивает ее исповедь, отпускает ей грехи и причащает ее святых тайн. После этого ей становится легче. А главное, она больше не боится Аскольда Гёрлиха. Болезнь уничтожила в ней страх перед этим человеком и сделала воспоминания о нем неясными и туманными. Впервые за много лет Эммелина испытывает отрадное чувство свободы.
     Через десять дней после начала своей болезни, двадцать восьмого августа, она впервые сходит по черной лестнице в сад: похудевшая, осунувшаяся, но уже вполне набравшаяся сил для небольшой прогулки. Глаза посторонних не должны ненароком увидеть ее из-за решетки ворот, поэтому прогулки перед фасадом замка ей заказаны, но зато она может гулять в любой другой части сада. Собаки заочно знакомы с ней: им дали понюхать ее вещи и внушили им, что это вещи «своего человека», которого следует беречь и охранять. Поэтому теперь Эммелина может не бояться собак.
     Она пока что не идет в аллеи, а прохаживается возле черного крыльца в том шелковом платье, в котором пришла сюда.
     В скором времени она вновь поднимается к себе, но вечером опять спускается – и долго гуляет одна, наслаждаясь покоем и тишиной.
     Завтракает, обедает и ужинает она в своей комнате, хотя господин Валтасар и пригласил ее участвовать в общих трапезах. Она сердечно поблагодарила его, но сказала, что еще не готова, что ей надо привыкнуть к дому и к людям. Это была истинная правда, и старый герцог не стал настаивать.
     Всё это время Серапион Лунд занят размышлениями об Аскольде Гёрлихе. Он уже сообщил полиции то, что ясно почувствовал: а именно, что Гёрлих по-прежнему скрывается где-то близ Эгера, что он поверил в самоубийство Эммелины, но не очень огорчен этим: его больше беспокоит то, что судьба Адольфа Деннота ему неизвестна. Убит тот или жив, в тюрьме или на свободе?
- Он медлит только из-за Деннота, - говорит Лунд однажды за завтраком, когда речь заходит о Гёрлихе. – Деннот – всё, что у него осталось от его команды. Есть еще несколько человек в Дорстене, но он опасается вызывать их. Он склоняется к мысли, что лучше ему самому вернуться в Дорстен. Боюсь, что дней через десять он именно так и поступит. Необходимо успеть предпринять что-нибудь, иначе он ускользнет, и всем нам прибавится работы.
- Но чего ему бояться? – спрашивает господин Валтасар. – Ведь он уверен в том, что Эммелина не выдала его перед смертью?
- Да, он в этом убежден, - подтверждает Лунд. – Но он очень умен и осторожен: недаром он десять лет исправлял должность верховного прокурора, да еще и в столице! Он считает, что береженого Бог бережет, и что лучше всего вернуться в Дорстен и там, с агентами, оставшимися на свободе, создать новый план покушения на Флорентина. Полиция не сможет арестовать его: он должен быть взят с поличным. Против него мало улик; на допросе он может от всего отказаться, и даже показания Эммелины могут оказаться слабым доводом для судебного разбирательства: а уж он постарается, чтобы так оно и получилось.
     Все молчат, озабоченно слушая Рэпа. Как же заманить в ловушку их врага, пока он еще не скрылся? Серапион также очень озабочен и задумчив.
     Но третьего сентября он является к ужину с самым веселым лицом, на котором ликование и торжество, как всегда, когда его посещает «провидческое вдохновение», как он называет свой дар.
- Велик Господь! – говорит он, когда все взоры вопросительно обращаются на него. – Я придумал, что нам делать. Господин Валтасар, я убедительно прошу вас дать объявление о том, что пятнадцатого сентября в Цветущих Липах состоится бал-маскарад. Пригласите на него всех желающих! Я знаю: господин Гёрлих клюнет на эту удочку: он явится на бал, чтобы убить Тэнни!
- Здравствуйте! – вырывается у Тэнни изумленное.
- Не бойся, - Рэп оборачивается к нему. – Ты наденешь кольчугу, и он не сможет тебя ранить. А на голове у тебя будет толстая резиновая маска, и на шее – бабочка, тоже из резины, так, что ранить тебя ему будет чрезвычайно трудно.
- Но он может выстрелить или отравить… - боязливо возражает Номми.
- Ничего подобного, - улыбается Лунд. – Я совершенно точно знаю: он будет действовать своим выдвижным ножом. И еще кое-что поможет нам в предстоящем деле. Помните танец «чейк», что значит «порознь»? Его танцевали у нас в семнадцатом веке. Он очень необычен: мужчины танцуют с мужчинами, а дамы с дамами. Не сомневаюсь: Гёрлих выберет Тэнни в чейке, чтобы убить его. И его схватят с поличным.
-      Но как мы это увидим, - волнуется господин Валтасар. – Ведь народу будет множество. Ко мне явится весь Эгер!
- Не явится, - успокаивает его Лунд. – Мы объявим, что бал благотворительный и будем продавать билеты на него по целому готту с человека Таким образом, придет не больше пятидесяти персон, считая полицейских. Они тоже будут в костюмах и масках. И, разумеется, среди наших гостей будет Гёрлих. Если мы не узнаем его, Эммелина укажет нам. Ну, господин Валтасар?
- Хорошо, - помолчав, роняет герцог. – Но это очень рискованная затея, Рэп: ведь Тэнни могут ранить, несмотря на все кольчуги и резины…
- Он будет в костюме кота, с бантом на шее, - говорит Лунд, всё больше вдохновляясь и увлекаясь своей идеей. – И весь костюм будет изнутри обшит кольчугой. Нет, ранение исключено.
- Но как же он будет танцевать в этой броне? – не выдерживает Луальди. – Он в ней и ходить-то не сможет!
- Сможет, - возражает Лунд. – Конечно, будет немного тяжеловато. Но ничего, Тэнни потерпит.
- Да ведь всё это добро будет звенеть и греметь, и Гёрлих догадается…
- Ни о чем он не догадается. Мы нацепим на Тэнни бубенцов, они будут звенеть и заглушать все прочие звуки, да и кроме того, - музыка… и вообще, мало ли, что можно придумать…
- Бог знает что, - смеется Луальди, и все остальные невольно смеются вместе с ним. Но Тэнни уже увлечен тем, что задумал Серапион, и от души говорит ему:
- Я согласен, Рэп!
     И просит Луальди:
- Фрид, ну, позволь, пожалуйста!
     Луальди вздыхает:
- Я с тобой поседею раньше времени, вот что. Но если ты сам не против, что ж… давайте попробуем.
     На следующий день в эгерских «Новостях» появляется объявление:
     «Его светлость герцог Валтасар Аквилланте приглашает всех желающих в свое имение Цветущие Липы на благотворительный бал-маскарад. Будут танцы в бальном зале и угощение. Хозяин Цветущих Лип намерен возродить старинные традиции Дома Масок. Билеты на бал можно пробрести в театральной кассе. Стоимость билета 1 готт. Собранные деньги пойдут на больницу для бедных. Бал-маскарад состоится 15 сентября 18… года. Начало в 18.30. Добро пожаловать!»

                25.

     «Здравствуй, брат мой дневник.
     Представь себе: уже девятое сентября! Время летит непостижимо быстро, и как ни старайся удержать его, оно всё равно летит. Есть что-то безжалостное в его безостановочном течении, и вместе с тем что-то мудрое и правильное, с чем не хочется спорить.
     Деревья в саду и в парке всё еще зеленые, но то здесь, то там уже можно увидеть в кронах деревьев желтые листья. Осень. Ее начало очень похоже на продолжение лета. Но эти желтые листья… они напоминают о том, что северное лето коротко, и никуда от этого не денешься.
     Воздух всё еще очень теплый, даже ночи приятно прохладные, а днем и вовсе бывает зной. Мы ничего не боимся и ходим купаться на Лумму (правда, теперь берем с собой собаку). Элд Аквилланте не всегда может сопровождать нас, потому что влюблен в Эммелину, и это не позволяет ему отлучаться из имения далеко и надолго.
     Фрид и Рэп тоже ненадолго оставляют Номми и Эдми. Но при этом все они помнят про меня. Я постоянный участник их общих игр: в волан, в мяч, в фанты, в бильярд (сестры тоже научились катать шары). Мы с Номми уже довольно прилично стреляем. Однако Норма и Фрид немного волнуются, и Эдми с Рэпом тоже: ведь через три дня к нам приедет господин Фор, отец Нормы и Эдмонды. Он написал господину Валтасару, что хочет взглянуть на своего будущего зятя, прежде, чем дать какой-либо ответ, положительный или отрицательный и благословить обрученных. Он даже не подозревает, что у него не один будущий зять, а два. Но господин Валтасар бодр – и разумными речами успокаивает наших женихов и невест.
     Когда все заняты, я бегу к своим качелям в парке ( они деревянные, на веревках) и качаюсь так высоко что едва не достаю ногами до высоких ветвей ближайших сосен. И когда я качаюсь, я почти всегда почему-то невольно вспоминаю в это время Вересковый Холм, где сейчас звенят звонки, идут уроки, мой приятель Базиль Луазо мучается над математической задачей или над сочинением ( он над всем мучается, бедняга), и Папаша Бош обходит классы, добродушно поглядывая на учеников и учителей. Через двадцать дней мы с Фридом вернемся в эту кипучую и в то же время монотонную жизнь нашей alma mater. А пока что мы далеко и наслаждаемся остатками чудесного, дивного лета.  Да, мы пока всё еще в сказке. И я смакую каждый день, словно кусочек шоколадного торта со взбитыми сливками.
     Иногда я забираюсь в благоустроенное дупло Фрида и Номми, которое они называют “беседкой”.  Разумеется, я залезаю в “беседку”, когда моих влюбленных там нет. В дупле очень уютно. Иногда я даже засыпаю там среди кожаных подушек – и чувствую себя белкой!
     Но мне предстоит быть не белкой, а котом. Рэп заявил, что только кот может носить бант на шее; или болонка, но быть болонкой я отказался.
     Мне уже сшили замечательный костюм из меха лани, так что я буду гладкошерстным рыжим котом. Между двумя шкурами  - самим костюмом и прокладкой – вшита кольчуга: рубаха с рукавами и штаны – всё из мелких металлических колец. Они пришиты к ткани так плотно, что совершенно не гремят и не звенят, в общем, Фрид напрасно опасался. Мы отменили бубенцы, которые должны были заглушать звон моих вериг. Резиновый ошейник с бантом (бант тоже из резины) и кошачью резиновую маску, закрывающую половину головы, Серапион нашел на чердаке. Маску покрасили в рыжий цвет, бант в голубой, а “хвост трубой” из старого рыжего боа пришили к костюму и закрепили его конец на уровне моих лопаток, чтобы хвост не мешал мне танцевать. Получилось очень красиво. Меня заставили примерить костюм – и потом долго не могли заставить снять его. Он не такой уж тяжелый, но в нем ужасно жарко. Мне обещали, что под костюмом я буду в одних только трусах. На руках у меня будут кожаные перчатки. Незащищенными останутся только губы и подбородок.
     Мы с Рэпом и Фридом тренировались. Они по очереди “пытались ранить” меня ножами, но, к ликованию Серапиона, у них ничего не вышло. Господин Валтасар остался очень доволен и заявил, что теперь спокоен за меня.
     А еще мы учимся  танцевать чейк – вспоминаем, что это такое. Очень забавный танец! И сколько хохоту, когда мы отплясываем! Номми и Эдми выучились чейку быстрее всех. Они кладут друг другу руки на плечи (так положено по правилам), поворачиваются немного боком друг к другу, чтобы не сталкиваться коленями – и давай танцевать – да как! От них просто глаз нельзя оторвать. Мы, мужчины, стараемся не отставать от них. Фрид не танцует, поэтому мои партнеры в чейке или Аладарт, или Серапион. У нас очень неплохо получается. Правда, когда я верчусь так в костюме кота, я потом, как взмыленная лошадь. Но меня хвалят, говорят, я отлично двигаюсь. Весьма приятно это слышать!
     И всё-таки на нас очень смешно смотреть со стороны. Даже Эммелина, которую господин Валтасар и Элд пригласили взглянуть на нас, не выдержала и много смеялась, может, впервые за долгие годы.
     Она очень милая, когда смеется. И вообще она очень хорошая. Номми и Эдми с ней подружились и опекают ее со своей обычной нежностью и добротой. Она уже знает, что` у нас затевается, знает про ловушку для Аскольда Гёрлиха, но ничего не боится. Я вижу: ей очень хочется, чтобы его поймали!
    
        Кстати, в ее помощи не будет надобности. Госпожа Эгле Лунд, которую посетило пров`иденье, объявила нам, что Гёрлих уже купил билет на наш бал, и что он приедет к нам в красной с золотом маске, скрывающей половину лица, и всё на нем будет красным и золотым. «Так больше никто не оденется, - очень уверенно прибавила госпожа Лунд. – Мы легко отличим его от других».
     Еще она сказала, что Гёрлих прибудет в Липы раньше всех, за два часа до бала, но никому не причинит вреда в это время: он очень осторожен и решится на преступление только в толпе народа, где нелегко будет отыскать убийцу.
     Но до всего этого нас еще должен посетить господин Фор, так что мы все дрожим и трепещем. Шутка. Никто не трепещет, потому что любовь делает людей правыми и сильными. Так что мы лишь немного волнуемся – совсем чуть-чуть…»

                26.

     Ясное сентябрьское утро.
     Эммелина Фаржо гуляет по саду. В золотистого цвета длинном кисейном платье с рукавами до локтей, в кружевном платке, накинутом на голову, в туфельках из светлого сафьяна, она, точно фея цветов, обходит царство растений, насекомых, птиц. Ступая легко, будто танцовщица, она навещает места, которые полюбились ей. Она поднимается на террасы, к цветникам, чтобы взглянуть, как цветут осенние сорта роз и гладиолусы. Ее очаровывают прозрачные капельки росы на лепестках цветов, пчелы, забирающиеся в ароматные чашечки, последние бабочки ранней осени, последние стрекозы, жуки, мухи. Она останавливается над позеленевшими от времени и влаги фонтанами, бьющими то из пасти каменного грифона, то из мраморной чаши, то из витой медной раковины. Всё ласкает ее взгляд, всё ложится целительным бальзамом на затянувшиеся сердечные раны. Природа, нежно и мягко, точно мать, смотрит заботливым оком на свою дочь, которая, наконец, вернулась к ней. Шелест деревьев и кустов, дыхание ветра, щебет птиц, шум воды в фонтанах, гудение мух и пчел – всё это успокаивает Эммелину, и она всему радуется, наслаждаясь тишиной, сотканной из тысячи звуков и запахов.
     За недели, прожитые в Цветущих Липах, Эммелина слегка пополнела. Ее скованные движения ожили, из них исчезла нервозность затравленного зверька. Взгляд стал спокойным, осанка прямой. На ее щеках появился румянец, она научилась улыбаться и даже смеяться, стала выходить к общим обедам и очень привязалась ко всем обитателям Цветущих Лип, особенно к Эгле, Норме и Эдмонде. Мужчин она немного чуждается, хотя и очень приветлива с ними. Исключение – Аладарт Аквилланте. Его Эммелина считает особенным. Он ей ближе других, во-первых, потому, что он неустанно оказывает ей мелкие услуги и очень добр с ней, но при этом чуток и ненавязчив. Кроме того, их связывает помощь, которую она оказывала ему во время его похищения. Она прониклась к нему самыми сестринскими чувствами и теперь сердечно тронута его благоговейным вниманием к ней. Самый его вид успокаивает и утешает ее. В нем нет титанической силы и властности Фридаша Луальди, крепости и выразительной мужественности Серапиона Лунда, горделивой аристократической солидности господина Валтасара, и в то же время, нет юношеской наивности и резвости Флорентина. Словом, в Аладарте нет ничего, что могло бы насторожить, смутить или раздражить болезненно тонкие, еще не вполне окрепшие нервы Эммелины. Он походит на осенний цветок, этот юноша, стройный, крепкий, но в то же время тихий, мягкий, как теплый вечер. Она привыкла к его обществу и скучает, когда она куда-нибудь отлучается. На нее в такие минуты даже нападает грусть, и она с нетерпением ожидает его возвращения.
     Вот и теперь, гуляя по саду, она невольно ждет, что он появится. Обычно он не встает так рано, и она ласково называет его про себя «соней». И всё же, прогуливаясь каждое утро в саду, она надеется встретить его.
     И сегодня ее надежда сбывается. Она видит его, сидящего на бортике бассейна с золотыми рыбками, там, где когда-то в июле Норма Фор так решительно дала ему отставку. Теперь он вспоминает об этом, благословляя про себя дальновидность Номми. Ведь она тогда сказала ему, что его полюбит прекрасная девушка, и что он сам полюбит эту девушку. И вот одна часть ее пророчества сбылась: он влюблен в Эммелину Фаржо… нет, не влюблен, любит. И счастлив уже одним этим чувством: так оно глубоко и крепко. Полюбит ли его Эммелина? Он не задает себе этого вопроса. Даже если она его не полюбит, он будет всегда, всю жизнь любить ее. Ведь его чувство к ней делает его таким богатым, что он постоянно тихо счастлив. Даже ее тень на песке или на траве дорога ему.
     Эммелина видит его и спешит к нему. Он слышит легкие звуки ее шагов, видит ее саму – и с самой открытой и радостной улыбкой поднимается ей навстречу.
- Доброе утро, мадмуазель, - говорит он, кланяясь; ветерок играет его темно-каштановыми волосами.
- Доброе утро, Аладарт, - она улыбается ему в ответ. – Я уже просила вас не называть меня «мадмуазель». Я для вас просто Эммелина.
- Вы для меня просто Эммелина, - послушно повторяет он, и оба смеются.
- Чем занимаетесь? – весело спрашивает она. – Кормите рыбок? И как это вы так рано встали?
- Сам удивляюсь, - в тон ей отвечает он. – Но рыбок я не кормлю, они питаются сами. Правда, дядя утверждает, они очень любят печенье. А я… я подумал, что вы, наверно, гуляете и, может быть, немного скучаете одна. И осмелился навестить фею нашего сада.
     И он снова с милой, немного шутливой почтительностью кланяется ей.
- Ну, уже вы скажете: фея! – она ласково смеется. – Какая там фея! Фея – это сама природа, а я всего лишь ее фрейлина.
- В таком случае, я стану дворецким природы и попрошу госпожу фрейлину пройтись со мной, - он предлагает ей руку.
- С удовольствием, - она берет его под руку. – И куда же мы пойдем?
- Куда угодно, - отвечает он, счастливый. – Хотите, пойдем к парковому озеру, и я покатаю вас на лодке?
- Пойдемте, - соглашается она. – Это очень красивое озеро. Я уже купалась там.
     И тут же краснеет от своего нескромного признания. Но Аладарт простодушно отвечает:
- Вот и замечательно сделали: там чистейшая вода! И совсем не холодная. Мои кузины всё лето купались там, поэтому решили нарядиться на бал русалками. Им уже сшили чешуйчатые платья и сделали венки из ситцевых водорослей и лилий.
- Как красиво, - она вздыхает. – Но всё же я волнуюсь, Элд. Это будет небезопасный бал.
- Зато этот бал станет заключительной точкой наших злоключений и страхов, - мягко замечает он. – И тогда я по-настоящему порадуюсь за вас, Мелли…
     Он умолкает и краснеет от досады на самого себя: он впервые назвал ее уменьшительным именем. Это получилось нечаянно, но она сейчас, конечно, насторожится и уйдет… Но она и не думает уходить.
- Как хорошо вы меня назвали! – говорит она с радостной улыбкой. – Мелли. Меня еще никто так не называл. Пожалуйста, обращайтесь ко мне так всегда. Обещаете? Благодарю вас! Но почему вы порадуетесь за меня?
- Потому что вам вернут всё ваше имущество и деньги, - отвечает он. – Вы станете свободной самостоятельной дамой. Я помогу вам, я ведь юрист по образованию.
- Спасибо, - просто отвечает она. – Я тоже буду рада стать свободной и самостоятельной.
     И умолкает, задумавшись.
- Мелли, - говорит он очень тихо. – Я хотел бы кое-что сказать вам… но боюсь, вдруг вы рассердитесь.
- На вас, Элд? – удивляется она. – Никогда. Но что вы хотите мне сказать? Что отказываетесь катать меня в лодке?
     И смеется.
- Нет, - он с нежностью смотрит на нее. – Я просто хотел, чтобы вы знали: я ваш бескорыстный и верный друг. Но это еще не всё; ведь мы все здесь ваши друзья. Я хотел также сказать и другое: я люблю вас.
     Она смотрит на него внимательно и ясно в течение нескольких секунд, потом отвечает:
- Благодарю, Элд. Но я совершенно не достойна вашего чувства.
     И торопливо добавляет:
- Только не подумайте, что я говорю вам «нет». Просто у меня темное прошлое, и я…
     Он останавливается и смотрит ей в лицо:
- Мелли, не говорите так. У вас не темное, а несчастное прошлое. Но ведь есть еще настоящее и будущее, и они должны стать для нас светлыми. Я понимаю: вы еще не любите меня так, как я люблю вас, но я готов ждать: месяцы, годы. И даже если вы полюбите не меня, а другого, я навсегда останусь для вас человеком, на которого вы сможете положиться: всегда, во всём. Вы не забудете этих моих слов?
     Она тихонько смеется:
- Нет, Элд, не забуду. Потому что… потому что, кажется, я тоже люблю вас, - она розовеет. Потом решительно говорит:
- И уж я точно не выйду замуж ни за кого, кроме вас.
- Мелли! – он с жаром целует ее руки, и она видит, каким блаженным светом озаряется его лицо. – Господи, как же вы добры! Позвольте сделать вам предложение. Только не отвечайте, что вы не достойны меня; это `я не достоин вас. Согласны ли вы стать моей женой?
- Согласна, - отвечает она и твердо добавляет:
- Но не раньше, чем через три месяца. Я хочу проверить ваши чувства. А в своих я не сомневаюсь.
     Аладарт не находит слов, но его лицо отражает такую горячую нежную любовь и признательность, что Эммелина не выдерживает и улыбается ему. Он снова целует ее руки, после чего они весело бегут по парковой тропинке – к озеру, кататься на лодке. Им так хорошо и радостно на сердце, что они не разговаривают, только смеются и держатся за руки, как дети. Сейчас они понимают друг друга без слов. И точно знают, что скоро будут вместе, – и тогда уже ничто на свете не разлучит их.


     За два дня до бала в Цветущие Липы приезжает господин Алоиз Фор, отец Нормы и Эдмонды. Несмотря на волнение и некоторый страх перед отцом сестры очень радуются его приезду: быть может, еще и потому, что он не взял с собой госпожу Эрну Фор, мачеху девушек, не злую, но капризную и властную даму.
     Господину Фору пятьдесят лет. Это невысокий лысеющий человек с пышными усами, довольно субтильный, но с правильными, даже красивыми чертами лица. Глаза у него почти такие же синие, как у его старшей дочери Нормы.
     Герцог Аквилланте счастлив видеть племянника, а племянник искренне рад встрече с дядей. Они обнимаются, троекратно целуются по-французски (прижимаются щекой к щеке) и пожимают друг другу руку. Герцог почти на голову выше своего двоюродного племянника. Он ведет его в дом, в заранее приготовленную для гостя комнату, а за ними слуга господина Фора несет саквояж своего хозяина.
- Будь, как дома, Алоиз, дорогой мой, - говорит герцог радушно. - Бог видит, как я рад твоему приезду.
- Я тоже рад, что приехал, дядя, - отвечает господин Алоиз с улыбкой – и украдкой грозит пальцем дочерям, которые, прикинувшись великими скромницами, стоят рядом с господином Аквилланте смиренно, точно ягнята. Но девушки подмечают улыбку в глазах отца и про себя вздыхают с облегчением: он явно готов принять сторону Нормы; разве только ее жених окажется совершенно отталкивающей личностью. Но о Фридаше Луальди никак нельзя сказать этого, и сестры немного успокаиваются и приободряются. Правда, их отец еще не знает о Серапионе Лунде, женихе Эдми, но если он благословит на брак Норму, то, безусловно, благословит и Эдмонду. Сказав «а», он всегда потом говорит «б»: он так поступает с тех пор, как сестры помнят его и себя.
     В этот же вечер  господин Фор знакомится с женихами своих дочерей и, к великому счастью девушек, не скрывает, что очень доволен. Он ожидал худшего. Он был почти уверен, что его дочери по молодости лет увлеклись людьми не вполне их достойными, но теперь с радостью видит, что ошибся. Он долго беседует с Луальди, потом с Серапионом Лундом, а позже и с обоими вместе. Тонкий собеседник и почти такой же тонкий психолог, он быстро постигает все достоинства и мелкие недостатки своих будущих родственников, узнаёт, насколько они «благонадежны в финансовом отношении», и каковы их перспективы, а главное, как сильно они любят его дочерей. Он приятно удивлен выбором своих девочек. И Луальди, и Лунд, несмотря на свое простое происхождение, очень нравятся ему, и он им тоже. Фор встречается с Эгле, которую давно знает, и с Флорентином, «младшим братом» Луальди, и снова остается доволен. Тэнни вызывает в нем почти отцовские чувства. «Славный мальчик», - думает он и в очередной раз жалеет, что у него нет сына.
      На следующий день он вызывает к себе Норму и Эдмонду и долго беседует с ними. Спустя час девушки выпархивают из комнаты отца с самыми сияющими лицами и спешат к своим женихам, чтобы сообщить: господин Фор собирается благословить оба их брака от собственного имени и от имени их отсутствующей мачехи. Он просит своих дочерей и их будущих мужей придти к нему. Они немедленно являются, и господин Фор торжественно благословляет «на доброе супружество» обе влюбленных пары. Потом, взволнованные и довольные, они все вместе распивают в честь этого события бутылку шампанского.
- Приданое моих дочерей готово, - объявляет господин Алоиз, - я позаботился об этом еще два года назад. Так что, полагаю, незачем тянуть со свадьбами. Пусть они состоятся двадцать третьего сентября (это число всегда было для меня счастливым), здесь, в Цветущих Липах.
     Молодые люди горячо поддерживают дату, назначенную господином Фором. Он говорит, что сам возьмется за устройство свадебных «мелочей», как он выражается, и обещает дочерям и их женихам, что будут приглашены только самые близкие и желанные гости. Он уезжает, чтобы начать хлопотать о подготовке приданого и всего прочего, а в Цветущих Липах в это время готовятся к балу: самому ответственному и важному делу в жизни обитателей поместья.

                27.

     Роковое пятнадцатое сентября начинается, как это и положено всем роковым дням, необычно и даже несколько зловеще. Ночью разражается гроза с таким громовым грохотом и блеском молний, что Флорентин просыпается в своей постели и подбегает к окну, чтобы полюбоваться вспышками молний и послушать гром. «Прямо, как в театре, перед какой-нибудь остросюжетной сценой, - думает он с затаенным восторгом. – Кто же это сказал, что жизнь подражает искусству? Кажется, Оскар Уайльд. И он совершенно прав: еще как подражает!"
     Он смотрит на белые затяжные вспышки небесных стрел, слушает ужасающий грохот, треск и шум бурного ливня, который барабанит по карнизу с каким-то хмельным неистовством, точно желая затопить чудесные террасы, цветники, беседки, дом – словом, всё поместье. За лето здесь было пять или шесть гроз, но одна из них не идет ни в какое сравнение с сегодняшней.
     Луальди, который, как всегда, еще не спит, заглядывает к Тэнни и видит его, сидящим у окна.
- Что, испугался? – спрашивает он.
- Я? – Тэнни смотрит на него блестящими от удовольствия глазами. – Да я в восторге, Фрид! Ты только взгляни, какая красота!
- Верно, красота, - соглашается Луальди. – Такой грозы нынче летом еще не было.
     И они все вместе долго сидят у окна, глядя на сад, то и дело озаряемый молниями. Фридаш волнуется за Тэнни, несмотря на то, что все меры предосторожности приняты. Но он не говорит ни слова о своих переживаниях, чтобы не смутить Флорентина, который совершенно не испытывает страха и от души наслаждается грозой.
- Пора спать, Тэн, - говорит он, наконец. – У нас впереди важное дело; необходимо как следует отдохнуть.
- Слушаю, мой капитан, - отвечает Тэнни, и Фрид действительно чувствует себя капитаном – как на войне. Но на этот раз он капитан разведки, и его единственный подчиненный дорог ему, как младший брат.
     Они ложатся в постели и спокойно засыпают под звуки удаляющейся грозы.
     Утром Тэнни просыпается от веселого гомона птичьих голосов за окнами. На стенах дрожит и трепещет кружевной узор из теней от солнца и листьев липы, растущей возле окна справа. Когда она цвела в июле, Тэнни любил, присев на подоконник у распахнутого окна, притягивать к себе ее мягкие прохладные ветки, усыпанные мелкими душистыми цветками, и зарываться в них лицом.
     А теперь тени от этих веток приветствуют его вместе с солнцем.
     Он встает, надевает свой бежевый легкий костюм и, распахнув окно, выбегает из комнаты. В одно мгновение он оказывается внизу, здоровается с лакеем Жильбертом Эйгом и вылетает на крыльцо. Как свежо, вольно дышится после грозы! Воздух кажется столь невесомым, что у Тэнни возникает упоительное ощущение, будто стоит ему взмахнуть руками, как они превратятся в крылья, и он полетит.
     Он обег`ает весь сад, босой, держа в руках сандалии. Трава, прохладная, мокрая, на ней блестят дождевые капли. Солнечные лучи превращают эти капли в россыпи алмазов, сапфиров, рубинов, изумрудов – в зависимости от того, какого цвета растение, покрытое каплями. Сад искрится и сияет, точно радуга, и Тэнни весело, как никогда. Его ноги мокры, и в то же время приятно горят от беготни; ему несказанно хорошо. И он совсем не боится того, что должно произойти вечером: разве что немного волнуется...
     Весь день проходит в предбальных хлопотах. Эти хлопоты начались сразу по отъезде господина Фора, которого не посвятили в суть предстоящего мероприятия, чтобы понапрасну не тревожить его. Лучше ему узнать всё потом, когда дело будет кончено: так заранее решил господин Валтасар, и все согласились с ним.
     Слуги готовят бальный зал. Стены украшают тканями веселых расцветок, зеленью и цветами, так, как указывает госпожа Лунд: она любит руководить украшениями праздничных комнат и проявляет в этом искусстве тонкий, даже изысканный вкус. Люстра с газовыми рожками вместо свечей еще вчера вымыта, вычищена, и теперь ее величественная бронза, похожая на рога марала, и хрустальные подвески – всё блестит и сверкает под потолком, где парят в облаках, написанных по сырой извести, великолепные боги Олимпа.
     В это время в саду Тэнни пляшет в костюме кота – и не только чейк, но и другие танцы. Потом его несколько раз пытаются «убить» ножами – невозможно! Все довольны. Но Тэнни рад больше всех. Он выбирается из своего жаркого костюма с величайшим удовольствием, весь блестящий от пота – и немедленно окунается в прохладную воду ванной. Он лежит там до самого обеда.
     Норма и Эдмонда примеряют свои костюмы русалок. Они в них неотразимы: Номми в голубом, Эдми в розовом. Серапион Лунд велел сшить себе костюм в средневековом французском стиле. «Я буду Сирано де Бержераком, - заявил он, - но счастливым Сирано, любовь которого разделена». Все остальные решают довольствоваться масками, шляпами с перьями страуса, легкими плащами и рапирами; так же оденутся и полицейские. Маски закрывают лица до половины. Они самых разных цветов. Среди них нет лишь одного сочетания: красного с золотым.
     Полиция приезжает к обеду в простых колясках. Все служители закона одеты в штатское платье по сезону, даже те, кто обязан носить форму. Отакар Вэссел и сержант Грегор Стейнз выбирают себе костюмы: инспектор – белый с золотом плащ и золотую маску, сержант – синий с серебром плащ и серебристую маску. Все остальные «ангелы Фемиды» (их десять человек) разбирают, что осталось. Их роли распределены и выучены до мелочей. Короткие плащи до колен скрывают их пистолеты. Кобура каждого пистолета задрапирована букетом искусственных цветов – на всякий случай.
     Господин Валтасар и Луальди ограничиваются скромными черными масками, которые делают их похожими на пиратов, особенно при высоком росте одного и мощном сложении другого.
     Аладарт Аквилланте сначала хочет последовать их примеру, но потом обнаруживает на чердаке красно-черное трико Арлекина и решает облечься в него. Трико сидит на нем отлично, подчеркивая стройность и гибкость его сложения.
     И вот, в зале всё готово: вдоль окон выстроились столы со всевозможными яствами, винами, фруктами, вдоль противоположной стены тянутся кушетки, чтобы уставшие танцоры могли отдохнуть и побеседовать там. Центр зала совершенно свободен. Начищенный паркет поблескивает в вечернем свете, льющемся из окон. А на хорах уже рассаживаются музыканты, приглашенные господином Валтасаром из эгерского театра. Тэнни, из любопытства сбегавший на хоры, узнал, что среди музыкантов есть скрипачи, флейтисты, трубачи, виолончелисты, альтисты и пианисты. Его очень занимает вопрос: играют ли эти последние лучше, чем он, и если да, то насколько?
     Оркестр настраивает инструменты, раскладывает ноты на пюпитрах и репетирует музыкальные отрывки под руководством дирижера.
     В это время Тэнни уже внизу, на своем втором этаже. Стоя у окна в коридоре, он не сводит глаз с подъездной аллеи. Ведь Рэп сказал, что Аскольд Гёрлих явится на бал первым. Тэнни ни за что не хочет пропустить исторический момент прибытия Гёрлиха в Цветущие Липы. Опасный преступник движется навстречу своей судьбе, не подозревая, какая ловушка ему готовится. В этом действительно есть нечто величественное. И ведь сегодня такой день, когда гости Цветущих Лип могут не опасаться собак. Их всех собрали вместе с помощью свистка и заперли в отдельной псарне, наказав им сидеть и молчать. Собаки, хоть и не очень охотно, но повиновались. Только одну из них, самую спокойную и рассудительную, Гольду, оставили с привратником, который должен будет пропускать только тех гостей, что предъявят билеты. Привратнику вызвались помочь его жена, дочь и сын. Теперь Флорентин  видит всех четверых у распахнутых настежь ворот.


     И вот она появляется, коляска, везущая первого гостя. У него проверяют билет и с поклоном пропускают. Пара темно-серых лошадей въезжает на подъездную аллею. Коляска открытая, в ней сидит какой-то господин в белом костюме и летней шляпе. Флоррентин пока что не может разглядеть его лица, но его сердце начинает неприятно биться. Он чувствует: приехал именно Аскольд Гёрлих, и никто другой.
     Жильберт Эйг с поклоном приглашает этого человека войти. Тот выходит из коляски. У него светлые волосы, и он среднего роста. «Волосы перекрасил, - отмечает про себя Тэнни. – И усы сбрил». Он слышит, как гость поднимается по лестнице, а за ним один из слуг герцога несет его небольшой саквояж с маскарадным нарядом.
     На третьем этаже первого гостя встречает Валтасар Аквилланте. Он пожимает ему руку. Стоя на лестнице и прижавшись к стене, Тэнни слышит, как гость называет себя: господин Джон Эллис, адвокат.
- Очень приятно познакомиться, сударь, - не моргнув глазом, любезно отвечает господин Аквилланте. – Мы рады вам, вы наш первый гость! Вот ваша комната, вы можете там переодеться. Вы также найдете там легкое вино, фрукты и прохладительные напитки, а если вам угодно чаю или кофе, позвоните: лакей принесет.
- Благодарю вас, господин Валтасар, - слышит Тэнни довольно низкий и приятный голос гостя. – Вы очень внимательный и радушный хозяин; для меня честь познакомиться с вами.
     Они обмениваются еще несколькими любезными светскими фразами, после чего господин Валтасар спускается на крыльцо, чтобы там ожидать других гостей, а Джон Эллис уходит в свою комнату.
     Флорентину ужасно хочется увидеть своего врага вблизи. Он, конечно, и так увидит его, но ему не терпится сделать это прямо сейчас, до бала. Он разрывается от любопытства и вместе с тем ему страшно. Ведь третий этаж пока что пуст; никто не помешает опасному гостю разделаться с ним, Тэнни. Он, конечно, помнит: Серапион Лунд твердо сказал, что Аскольд Гёрлих очень осторожен – и вытащит нож только на балу, в толпе народа, чтобы вокруг было как можно больше подозреваемых, когда преступление будет совершено… И всё-таки Тэнни очень хочется увидеть настоящего, живого злодея, бывшего верховного прокурора столицы, а ныне хозяина целого отряда наемных убийц.
     Не совладав со своим любопытством, он, наконец, не выдерживает и поднимается на третий этаж. Как раз в это время дверь одного из покоев открывается, и появляется человек в красной с золотом одежде (камзоле и штанах), в красном плаще и красной с золотом маске, закрывающей верхнюю половину его широкого лица. У него светлые волосы и темные глаза. Он улыбается Флорентину и слегка кланяется ему. Флорентин тоже учтиво кланяется ему, но улыбаться не может. Ему довольно-таки не по себе, и он проклинает свое неуемное дурацкое любопытство, которое столько раз подводило его. Но бежать невозможно: ведь тогда Гёрлих может заподозрить, что его разоблачили. Тем более, что красная с золотом маска уже приближается к Тэнни с явным намереньем побеседовать.
- Простите, - говорит Гёрлих, - не поможете ли вы мне застегнуть запонку? Никак не застегивается. Я уже хотел позвать слугу, но тут очень кстати появились вы.
- Я с удовольствием помогу вам, сударь, - отвечает Флорентин, довольный тем, что его голос не дрожит. Он быстро застегивает золотую запонку на левом рукаве камзола своего противника и снова чувствует себя королевским оруженосцем Себертом Элладиваргусом – рыцарем, выступающим против зла.
- Весьма вам признателен, - Гёрлих с самой приятной улыбкой подает ему руку и представляется:
- Джон Эллис, адвокат.
- Флорентин Румаль, - бесстрашно представляется в ответ Тэнни, глядя в темные загадочные глаза, мерцающие в прорезях маски.
- Очень рад познакомиться, - говорит мнимый Джон Эллис. – Вы что же, гость или родственник господина Аквилланте?
- Гость, сударь, - отвечает Тэнни. – Я приехал в Цветущие Липы на каникулы.
- Значит, вы уже давно здесь, - Эллис кивает. – Чудесное место Цветущие Липы, не правда ли, господин Румаль?
- Да, господин Эллис, прекрасное. Но вы можете называть меня просто Флорентин. Ведь мне всего шестнадцать лет.
- Замечательный возраст, - улыбается Эллис. – Самый лучший на свете. Я хотел бы стать таким же, как вы, вернуться в свою юность, но, к сожалению, два раза в одну и ту же реку не войдешь, а если и войдешь, то уже с совсем другими чувствами.
     Он на минуту задумывается, потом вдруг говорит:
- Кажется, недавно в этом доме произошла трагедия: какая-то дама застрелилась… да? – и он пристально смотрит на Тэнни.
- Да, - вздыхает Тэнни, искусно изображая глубокую печаль. – Ее звали Эммелина Фаржо, но, может, это вымышленное имя. Она выстрелила в меня и господина Луальди, когда мы купались на Лумме, но сначала пистолет дал осечку, а потом она промахнулась. Тогда господин Луальди схватил ее и обезоружил. Мы привели ее в Цветущие Липы, вызвали полицию, стали расспрашивать. Она не сказала ни слова. А потом вдруг бросилась к камину (там лежал пистолет господина Луальди, он забыл убрать его) и выстрелила себе в лоб… Это было ужасно, - он передергивает плечами.
- Да, невесело, - спокойно произносит Джон Эллис, глядя на Флорентина своим загадочным, ничего не выражающим взглядом. – Но почему она решилась на такое опасное и, на первый взгляд, бессмысленное дело – попыталась убить вас?
- Не знаю, - пожимает плечами Флорентин. – И никто не знает. Впрочем, племянник господина Валтасара утверждает, что она из той самой шайки разбойников, которые захватили его в июле. Я не знаю, чего они от него хотели. Он очень переживал, что она погибла, потому что она была добра к нему, пока он находился в плену.
- Всё это в высшей степени загадочно, - задумчиво роняет Гёрлих. – Но, я вижу, вам не так уж много известно. Жаль. Потому что меня как юриста заинтересовало то, что вы рассказали.
- Да, от меня многое утаивают, - вздыхает Тэнни. – Считают, что я еще слишком молод, чтобы знать дела взрослых. Впрочем, главное мне известно: почти всех разбойников переловили, только двух не поймали. Но их нечего бояться: они так себе, мелочь.
     Его последние слова почему-то очень забавляют Джона Эллиса, он от души смеется.
- Значит, мелочь? – весело переспрашивает он. – Ну, и слава Богу! Как говорит наша старая пословица: мелочь в готт не превратишь.
- Точно, - смеется в ответ Флорентин. – Мелочь – она и есть мелочь.
- Тэнни! – вдруг слышит он голос Луальди и оборачивается.
- Господин Валтасар ищет тебя, - говорит Фридаш, подходя к ним. Они с Гёрлихом здороваются, представляются друг другу (любезно, но коротко), и Луальди уводит Тэнни в его комнату на втором этаже. Он вталкивает его внутрь, запирает дверь и резко спрашивает:
- Ты в своем уме, Флорентин?
- Прости, Фрид, - Флорентин виновато опускает голову. – Просто я шел мимо, а он попросил застегнуть ему запонку…
- Мимо ты шел!- лицо и голос Фрида полны самого сурового негодования, брови грозно сошлись у переносицы. – Врать будешь в другом месте и другим людям, понял меня? Ты нарочно поднялся на третий этаж, чтобы взглянуть на него. Так?
- Так, - Тэнни скребет пальцем мозаичный узор на столе, возле которого стоит; на Фрида он не смотрит. – Но запонку он действительно попросил меня застегнуть, это правда.
- Ремня бы тебе хорошего, - вздыхает Луальди, - да уже поздно, ты вырос. Давай, надевай, свой костюм кота – и ни шагу из этой комнаты, пока я не позову тебя. Понял? Запомнил?
- Понял и запомнил, - Тэнни примирительно смотрит на него, потом подходит к нему и утыкается лбом ему в плечо. – Фрид, ну, не сердись, прости меня. Я больше не буду.
     Фридаш тронут и побежден его словами и лаской. Он берет его за ухо (впрочем, не больно) и уже с улыбкой говорит:
- А ты действительно кот, этакий шкодливый подлиза. Съел мясо, а теперь ласкается. Ладно, я не сержусь на тебя, - он берет его за плечи. – Я просто за тебя боюсь, понимаешь?
- Понимаю, - Тэнни глядит на него преданно и виновато. – Прости.
- Уже простил, - Луальди ерошит ему волосы. – Давай одевайся. И жди, когда я приду за тобой.
     Он уходит. Тэнни одевается в костюм кота и садится у раскрытого окна, чтобы было попрохладней. Он думает о своей беседе со страшным Аскольдом Гёрлихом. Всё-таки он, Тэнни, очень умело провел всю беседу и теперь страшно гордится этим. «Когда всё кончится, я расскажу нашим, как мы с Гёрлихом разговаривали», - думает он.
     Через несколько минут за ним приходит Луальди. Он застегивает Тэнни пуговицы на спине, целует его в лоб, говорит: «С Богом!» – и, одновременно перекрестившись, они вместе идут в бальный зал.
     Здесь уже около тридцати с лишним человек гостей, разодетых самым необыкновенным образом. Но Лунд оказался прав: никто из прибывших в имение не оделся так же, как Аскольд Гёрлих. Среди пестрой толпы он не особенно заметен, но инспектор, сержант и полицейские всё время держат его в поле своего зрения, как будто он совершенно один в зале.
     За несколько минут приезжает еще с десяток гостей, и бал начинается.
     Оркестр играет увертюру, потом объявляют первый танец: мазурку. Тэнни приглашает на него какую-то незнакомую даму, и они летят в танце вместе с остальной толпой в пестрых одеждах и масках.
     Не танцуют только господин Валтасар и Фридаш Луальди. У обоих под их черными фраками маленькие дамские пистолеты. Они с благодушными улыбками, а на самом деле очень внимательно и настороженно наблюдают за танцующими, выделяя для себя среди них команду Отакара Вэссела и красную с золотом маску. А та, видимо, не может распознать среди танцующих Флорентина, так как всё время озирается по сторонам.
     Когда Флорентин, изможденный мазуркой, которую он довольно изящно протанцевал под тяжестью своих доспехов, подходит к столу, чтобы напиться лимонаду, Луальди очень тихо велит ему снять маску и вытирать пот до тех пор, пока он, Фридаш, не даст ему знать: Аскольд Гёрлих увидел его.
     Тэнни снимает маску, пьет лимонад и обмахивается салфеткой, промокая то лоб, то губы, то щеки, пока Луальди не подает ему едва заметный знак снова надеть маску. Теперь Гёрлиху известно, что рыжий кот с бантом – Тэнни Румаль, его жертва, с которой он не может расправиться вот уже три месяца.
     Мазурка сменяется испанским танцем, испанский танец хороводом под всеми любимую народную мелодию «Надень свой ситцевый чепец». После хоровода идет вальс, после вальса галоп, а затем господин Валтасар объявляет чейк и объясняет его правила и законы.
- Господа, - говорит он с улыбкой, - кто не уверен, что сумеет станцевать чейк, пусть танцует, как ему угодно: я хочу, чтобы бал в моем доме стал для всех, здесь присутствующих, вечером настоящего отдыха и свободы, когда танцуешь, что` умеешь и как умеешь!
     Его речь приветствуют аплодисментами и радостными восклицаниями. Начинает играть музыка. Перед Флорентином тотчас вырастает мнимый Джон Эллис.
- Флорентин, - его голос звучит весело. – Умеете вы танцевать чейк?
- Умею, - отвечает Тэнни. – А вы?
- Слава Богу, я тоже, - отвечает Эллис. – Боюсь, что немногие на этом балу смогут станцевать его должным образом, как это делали наши предки. Хотите, я вас приглашу?
- Хочу, - отвечает Тэнни с улыбкой, очень довольный, что дело приближается к развязке, и что он нисколько не боится.
     И они начинают танцевать чейк. Музыкантам заранее велено растянуть тур чейка до семи минут. Тэнни и Гёрлих танцуют, положив друг другу руки на плечи. Они – одни из лучших пар, почти такая же умелая пара, как Норма и Эдмонда Фор.
     Гёрлих незаметно уводит своего партнера к одной из зеркальных ниш. Тэнни замечает его маневр, видит быстрый цепкий взгляд, которым Гёрлих охватывает танцующих – сразу всех, весь зал – и ему снова становится жутковато. Все пляшут, не замечая их, все увлечены правильным исполнением танца. Гёрлих видит это. И тогда в его руке вдруг оказывается свернутый веер. Во всяком случае, это похоже на маленький свернутый веер. Но вот Герлих нажимает кнопку, и из веера беззвучно выдвигается крепкое острое лезвие ножа. Удар, сильный удар прямо в сердце! Тэнни не удерживается от толчка и падает на кушетку в зеркальной нише. Гёрлих изумлен тем, что Тэнни жив и даже не ранен. Он быстро наносит удар за ударом: в сердце, в печень, в желудок, под лопатку! Тэнни защищает только свое лицо, самое уязвимое место в его настоящем положении. И он не зовет на помощь. Ему велели молча переносить удары, чтобы преступник увлекся и не бросил ножа прежде, чем его схватят. И Гёрлих в самом деле «увлекается». Он не может понять, почему его острейший нож никак не может пробить шкуру, облегающую Тэнни. В отчаянии он хватается за резиновый бант, чтобы сорвать его с Флорентина и перерезать ему горло. Бант не поддается. И тут две тяжелых руки опускаются сзади на его плечи, а в спину упирается дуло пистолета.
- Вставайте, господин Гёрлих, - слышит он сквозь гром музыки. – И без глупостей. В зале и за его пределами – везде полиция. Именем закона вы арестованы. Вы имеете право хранить молчание; каждое ваше слово может быть использовано против вас. Впрочем, не в ваших интересах безмолвствовать. Вперед, ступайте к двери.
     И Аскольда Гёрлиха выводят из зала. Сбросив маску, Тэнни спешит вслед за полицией, Луальди и Серапион Лунд тоже. Господин Валтасар и Аладарт Аквилланте остаются вести вечер. Все остальные даже не замечают, что несколько человек покинули зал.


     Аскольда Гёрлиха приводят в небольшую комнату с решетками на окнах, снимают с него плащ и надевают наручники на его запястья и щиколотки.
     Полицейские, Отакар Вэссел, сержант Стейнз и Луальди снимают маски, а Серапион – свою «де Бержераковскую» шляпу с пером.
     Гёрлих холодно смотрит на них, сидя на стуле, и так же холодно усмехается.
- Это напоминает мне Эдгара По, господа, - говорит он. – Маски долой! «И над всем воцарилась Красная Смерть».
- Да, на красную смерть вы похожи, - сдержанно соглашается Вэссел. – Но воцариться вам не удалось.
     С Гёрлиха снимают маску. Все видят спокойное, бледное, широкое лицо, без усов, с шероховатой неровной кожей, и темные глаза, пристально и загадочно устремленные куда-то сквозь людей.
- Осторожно, - говорит вдруг Лунд. – У господина Гёрлиха за пазухой яд в пузырьке. Уберите его, иначе он успеет покончить с собой.
     Гёрлих с изумлением смотрит на Лунда: откуда тот узнал о яде? Злые искры вспыхивают в его глазах, но он не успевает защитить свой заветный пузырек: его у него отбирают.
     Он усмехается еще раз, но уже без всякой злости, даже с каким-то удовлетворением.
- А знаете, господа, - произносит он веско. – Борьба между добром и злом не так проста, как это порой кажется, потому что существует непреложная истина: зло иногда само хочет, чтобы его остановили. И, честно говоря, я даже рад, что вы остановили меня. Я вам весьма обязан. Но чего мы ждем? Я готов ехать в тюрьму; мне тягостно оставаться здесь.
- И всё-таки подожди немного, - произносит вдруг ясный женский голос, и в комнату входит Эммелина Фаржо – в строгом шелковом платье, бледная, но решительная и спокойная.
     Она останавливается и повторяет:
- Да, подожди, пока заложат коляску, чтобы отвести тебя в Эгер.
     Он смотрит на нее широко раскрытыми глазами, не отрываясь. Потом низко опускает голову и уже не поднимает ее.
- Прощай, Аскольд, - говорит Эммелина. – Мы с тобой больше не увидимся, но я хочу, чтобы ты знал: я обручена с Аладартом Аквилланте и намерена быть счастливой. Пусть мысль о том, что жива, здорова и счастлива, и что ты для меня больше никто и ничто, останется с тобой навсегда, до самого твоего конца. Да смилуется Господь над твоей душой. Я буду молиться об этом.
     И она легкой поступью выходит из комнаты.
     А еще через несколько минут полицейские увозят молчаливого, угрюмого Гёрлиха в Эгер, в тюрьму.

               
                28.

     «Здравствуй, брат мой дневник!
     Давно я не брался за тебя: с тех пор, как подробно описал, как Аскольд Гёрлих попался в ловушку. Что ж, это даже хорошо, что я долго не делал записей: тем интересней тебе будет узнать о событиях, последовавших за арестом нашей красной маски.
     Когда Гёрлиха увезли, мы с Рэпом и Фридом вернулись в зал. Перед тем, как вернуться туда, я с величайшим удовольствием избавился от своего кошачьего костюма, переоделся в обычный и отправился танцевать дальше, чтобы забыть о Гёрлихе. Эммелина надела маску и тоже пошла с нами: ведь теперь ей некого и нечего было опасаться.
     Остаток вечера мы провели очень весело. Потом гости разъехались, а мы разошлись по своим комнатам. Когда я стал раздеваться, чтобы лечь спать, то обнаружил, что всё мое тело в мелких синяках; они были в тех местах, куда Гёрлих ударял меня ножом. Я стал пятнистым, как ягуар. Но ничуть не жалел об этом. И никогда я не спал так спокойно и сладко, как в ту ночь.
     На следующий день все хвалили меня и поздравляли друг друга с поимкой Гёрлиха. Я видел: Фрид доволен мной и даже горд, точно я его родной сын. Я показал ему часть своих синяков. Он заявил, что они меня украшают.
     Теперь мы больше никого и ничего не боялись. Луальди и Рэп часто ездили в Эгер по просьбе инспектора Вэссела и присутствовали на допросах. Они сообщали нам всё, о чем поведал им Гёрлих. Оказалось, что на его счету около тридцати жертв, и что он действительно сколотил себе состояние, отправляя людей на тот свет обычно чужими руками. Он выдал всех своих оставшихся на свободе агентов, и в скором времени они были пойманы. Он заявил, что его покойная жена Ирэна Гёрлих даже не подозревала, чем он занимается, рассказал о своем договоре с моим дядей Витаутом Мунком и искренне огорчился, узнав, что Адольф Деннот в тюрьме. Видимо, он по-настоящему дружил с Деннотом и надеялся, что тот сбежал. Инспектор сказал, что, скорее всего, Гёрлиха приговорят к смерти; если же этого не случится, он отделается пожизненной каторгой. Брр! лучше не думать о таких вещах.
     Оказалось, мой клад состоит из десяти драгоценных камней большой величины и великолепной огранки, ста золотых старинных монет и двух жемчужных ожерелий. Фрид назвал мне приблизительную цену этого клада, и я чуть не упал от потрясения. Я даже не подозревал, что стану таким богатым. Но я обязательно поделюсь с Фридом: пусть они с Номми тоже будут богаты.
     Господин Валтасар, как и обещал, усыновил своих наследников, Серапиона Лунда и Фрида. А двадцать третьего сентября и Фрид с Номми, и Рэп с Эдмондой справили свадьбы. Было очень хорошо и в меру весело. Господин Фор не мог удержаться от слез, выдавая замуж своих дочерей, но в то же время был очень доволен.
     А еще через семь дней мы уехали. Мне было ужасно грустно со всеми расставаться, но что поделаешь: всё в этой жизни кончается, даже такая замечательная вещь, как каникулы. Накануне дня отъезда я  как следует попрощался с парком, садом, с собаками и лошадьми, а в день отъезда и с людьми: с господином Валтасаром, Аладартом, Эммелиной, Эдми, Эгле Лунд, с заботливой служанкой Альвой Глэдис и прочими слугами и лакеями. Я всем подарил сувениры на память (купил в Эгере), и мы расстались.
     Кучер герцога Аквилланте отвез нас троих (Норму, Фрида и меня) в Тальстру, где мы сели на поезд и отправились в Эркуд. Там мы сняли отличные номера в гостинице.
     Первого октября я явился в Вересковый Холм и очень всем обрадовался – и учителям, и одноклассникам. Когда подолгу с ними не видишься, начинаешь ценить их по-настоящему. Но о своих приключениях я рассказал только Базилю Луазо, потому что он мой самый близкий приятель и умеет хранить секреты.
     А вскоре Фрид и Норма переехали из гостиницы в большую, чистую, отлично меблированную квартиру в центре Эркуда. Теперь я провожу у них все выходные (с вечера пятницы до утра понедельника) и, конечно, буду проводить каникулы. У них две служанки: повариха и горничная. Ура!
     Моего дядю Мунка так прижала полиция, что он ужасно струсил и с большой радостью отказался от опекунства надо мной. Теперь мои опекуны Фридаш и Норма Луальди, люди, которые очень любят меня и которых люблю я сам. Дядю Мунка едва не посадили в тюрьму, но его спасли преклонные годы и подагра, а также слезы и мольбы моих родственников, да и его собственные.
     Перед отъездом Эгле Лунд предсказала Фриду и Номми, что у них будет трое детей, два мальчика и девочка, и что первенец родится уже в следующем году. Да здравствуют младенцы! Фрид заверил меня, что я буду крестным отцом его второго малыша; первого он уже обещал господину Валтасару.
     А я хочу сдать экзамены в университет весной, чтобы всё лето снова провести в Цветущих Липах. Это будет необыкновенное, царственное лето, я это уже предчувствую! Фрид и Номми совершенно со мной согласны.
     Роман Фрида уже почти закончен. Один его знакомый издатель так и рвет этот роман у него из рук: говорит, что это будет величайшее историческое художественное произведение, когда-либо напечатанное в Астральде, и принесет Фриду славу и деньги. Между прочим, Эгле Лунд говорила то же самое. Я верю и госпоже Лунд, и издателю; и Фриду тоже хочется им верить.
     А пока что на дворе декабрь. Школа готовится к Рождеству. Будет спектакль, угощение, а потом двухнедельные каникулы – ура! Номми и Фрид ждут меня. У меня в их квартире собственная комната, очень славная.
     Фрида теперь все любят в школе. Счастье в личной жизни, а также (смею надеяться) дружба со мной сделали его веселым снисходительным учителем. Теперь он очень неохотно ставит двойки – и только самым отчаянным лентяям. Он всем улыбается, и я вижу: он по-настоящему полюбил людей, даже тех, кто плохо учится. Это не прошло ему даром: его полюбили в ответ и ученики, и учителя. Мне это очень приятно.
     Я пишу эти строки, а за окнами дортуара падает снег, и деревья, опушенные инеем, необыкновенно красивы. Теперь многое кажется мне красивым и достойным любви. Может, это потому, что в моей душе теперь всегда Цветущие Липы, бывший Дом Масок. Я переписываюсь с господином Валтасаром и Аладартом, и когда читаю их ответы, то невольно вижу их веселые, родные для меня лица, прекрасный старый сад, огромный парк, реку – и всё это летнее, солнечное, цветущее. Между прочим, Аладарт уже женился на Эммелине, и по его письмам я чувствую: им очень хорошо друг с другом. Как же здорово будет увидеться снова, уже ничего не боясь и не опасаясь! Летом мы съедемся все вместе, и в нашу жизнь снова войдет сказка. Она будет похожа на замечательный роман Фрида и никогда не кончится. Ведь всё, живущее в сердце человека, столь же бессмертно, как сама душа, а если мы при этом полны любви, наше бессмертие будет благодатным. Мелкие неурядицы не разрушат наших Цветущих Лип: ибо мы воздвигли этот замок на камне. При сем стою и подписываюсь: Флорентин Румаль».

               
                К О Н Е Ц


Начало: 8 апреля 2010 г.
Конец: 7 мая 2010 г.