Под властью цветов

                К.Велигина afalina311071@mail.ru


                ПОД ВЛАСТЬЮ ЦВЕТОВ
               
                1.

     Золотистый дождь низвергался с неба, на котором сквозь легкие облака проглядывало солнце.
     Весенний город оживал. Теплые тугие капли ударяли по зеленым молодым листьям деревьев; сады жадно пили небесную апрельскую воду. Улицы, мощеные плоским булыжником, тускло отражали солнце. Во влажном воздухе особенно отчетливо и радостно грохотали колеса экипажей, звучно цокали копыта лошадей. Горожане и горожанки в ярких нарядах, живописные, словно сошедшие с голландских полотен, спешили по своим делам. Дети с хохотом возились возле луж, приветствуя звонкий весенний день и разбегаясь от вельможных всадников, а те либо грозили им хлыстиком, либо кидали мелкую монету. Все были довольны весной, дождем, солнцем, а более всего тем, что недавно кончилась война, и теперь можно было отдохнуть со спокойной душой.
     Себастьян Аттердаг, суровый тысяченачальник, прославленный воин, тоже важно восседал на своем коне, испанском красавце редкой розоватой масти. Золотая сбруя, наборная серебряная уздечка, дорогое седло, серебряные стремена – вот, что украшало белогривого белохвостого Ромула. Хозяин был подстать своей  великолепной лошади. Его голову с черными, до плеч, волосами венчала шляпа с перьями страуса; тело облегал бархатный, вышитый золотом, фиолетовый короткополый камзол с пышными у плеч рукавами; брабантское кружево манжет и воротника отличалось особенной тонкостью работы. Золотые пуговицы и золотой звенчатый пояс, шпага в драгоценных ножнах и золотистый плащ, ниспадающий на круп коня, дополняли богатую одежду, а штаны под цвет камзола и сапоги из мягкой кожи, сверкающие оправленными в золото бриллиантовыми пряжками, придавали всаднику неповторимый блеск.
     Смуглое от природы и загара лицо сарда Себастьяна могло послужить моделью для скульптора: так грозно-красивы, тонки и четки были черты этого лица. Высокий лоб, прямой, немного хищный нос, чуть опущенный вниз, с изящным, несколько исступленным вырезом ноздрей, большие черные глаза, безукоризненный в очертаниях смелый рот и чуть выступающий вперед подбородок – всё это дышало силой, властностью и суровой мужественностью. Правую щеку сарда Себастьяна пересекал побелевший сабельный шрам. Такой же шрам, более короткий, был и на лбу; но эти следы военных стычек не портили его лица, а напротив, придавали ему еще большую выразительность.
     Сарду Себастьяну недавно исполнилось пятьдесят лет, но он выглядел значительно моложе, – может, потому, что в его черных волосах не блестело ни единой серебряной нити, а осанка и движения были удивительно молодыми.
     Сейчас он возвращался домой из гостей – через всю Л`уну, огромную красавицу-столицу Никр`онии, великой империи сардов. Множество знакомых встречалось ему на пути, и он сдержанно и вежливо здоровался со всеми. Иные простолюдины, узнав могущественного вельможу и воина, низко кланялись ему и удостаивались в ответ легкого кивка головы.
     Сард Себастьян не желал где-либо задерживаться. Его супруга, сарда Гертруда, уже давно ожидала его, и он торопился к ней, так как безмерно ее любил и не желал огорчать. Но всё-таки он придержал коня на площади Желтых Ирисов, у рынка, ибо там сегодня шла торговля рабами.
     Себастьян Аттердаг никогда не держал рабов и не любил смотреть на торговлю ими, но сегодня он почему-то остановился и даже подъехал ближе к деревянным подмосткам, крытым алым крепом. Может быть, он изменил своей привычке не интересоваться подобными торгами, потому что заметил в толпе праздных зевак и покупателей жестокого Флорио Мартинеса и захотел узнать, кого тот купит. Ведь Мартинес скупал несчастных десятками, дабы потом с прибылью перепродать их за океаном. А между тем, рабы были белыми людьми, бывшими гражданами империи. Их делал рабами закон о бродяжничестве, вступивший в силу десять лет назад. Возможно также, сарду Себастьяну вдруг захотелось взглянуть на лица людей, потерявших на свете всё, кроме собственных тела и души, а зачастую не сохранивших и этой последней. Ведь среди бродяг каждый второй был нераскаявшимся вором или убийцей.
     Толпа почтительно расступилась перед сардом Себастьяном и, наконец, он подъехал совсем близко к подмосткам.
- Эдвард Чонк! – крикнул в эту минуту помощник шерифа, ведущий торги. На подмостки взошел бродяга, здоровый, сильный, обросший бородой, с порочными недобрыми глазами. Покупатели начали выкрикивать цены, помощник шерифа их набавлял, а золотистый весенний дождь всё падал и падал: на продавцов, на покупателей, на рабов – так, что алый креп подмостков потемнел от воды.
     Чонка купил Флорио Мартинес. Звеня кандалами, бродяга сошел с подмостков к своему хозяину, от которого не мог ждать ни теперь, ни впредь ничего хорошего.
     Получив деньги за раба, помощник шерифа возгласил, продолжая торги:
- Альфор Ателл`ана!
     На подмостках появился одетый в лохмотья молодой раб. Себастьян Аттердаг воззрился на него с невольным удивлением, хотя и не привык ничему удивляться. Но он не ожидал, что рабы бывают такими, никак не ожидал.
     Перед ним, всего в пяти шагах, стоял юноша лет восемнадцати, стройный, гибкий, с волосами, похожими на серые птичьи перышки. Глаза у него были ярко-голубые, как небо летом, а кожа белая. Он сумрачно смотрел на людей, которые могли вот-вот купить его; его взгляд выражал страх и тревогу, но при этом весь его облик дышал отроческой наивностью и неведеньем. Руки раба сковывали цепи, однако при всём том он имел вид школьника, попавшего на страшный аукцион по вине некой злой силы. Ему было тут не место, потому что ничего страшного и гибельного он в своей жизни еще не совершил; это сард Себастьян понял так ясно, словно кто-то убедительно сказал ему об этом.
- Двести стольдов золотом! – громко сказал помощник шерифа.
- Триста! – крикнул кто-то.
- Триста – раз… - начал помощник шерифа, поднимая аукционный молоток.
- Триста двадцать! – выкрикнул Мартинес.
- Триста пятьдесят! – закричали из толпы.
     Цена молодого раба росла вместе с его тревогой. Наконец она выросла до восьмисот пятидесяти стольдов золотом. Помощник шерифа повторил эту цену два раза и готов был уже ударить молотком по колокольчику и объявить: «продан!», как вдруг в тишине прозвучал властный голос сарда Себастьяна:
- Девятьсот стольдов!
     Флорио Мартинес покосился на него с неудовольствием и удивлением: он знал, что граф Аттердаг не держит рабов. Но у Мартинеса у этому времени уже не было с собой девятисот стольдов и он промолчал.
- Продан! – объявил помощник шерифа.
     Альфор Ателлана спустился с помоста. Он подошел к Себастьяну Аттердагу и, как полагалось, поцеловал протянутую ему руку с золотым перстнем на среднем пальце, но при этом в его глазах были вызов и суровое недоверие.
- Ступай за мной, - сказал Аттердаг рабу, передав кошелек с золотом помощнику шерифа. Он повернул коня, а его раб, звеня цепями, покорно пошел за ним, хмурясь и покусывая губы. Этот богатый властный человек со шрамами не понравился ему, хотя тот, другой, толстый и злой, был, конечно, еще хуже.
     На краю площади Желтых Ирисов продавались ослы и мулы. Аттердаг купил мула, велел оседлать и взнуздать его, потом приказал Альфору сесть на мула и следовать за ним. Альфор охотнее всего ускакал бы куда-нибудь подальше от Аттердага, а заодно и из города, но он знал, что в цепях недалеко убежит: его непременно поймают, высекут и снова продадут. «Я сбегу от него , когда он приставит меня к какой-нибудь работе», - решил Альфор. Успокоив себя этой мыслью, он безропотно последовал за своим новым хозяином.
     Они ехали по улицам Луны, а дождь всё сыпался на них с небес, и дети играли возле луж, а мимо проезжали экипажи и всадники.
     Наконец они очутились на городской окраине, где стояли богатые особняки вельмож, окруженные садами. Аттердаг остановил своего Ромула у одного из особняков. Привратник тут же отворил ему ворота, и граф въехал на подъездную аллею. Альфор Ателлана последовал за ним на муле, исподтишка разглядывая сад и двухэтажный особняк, белый с позолотой. По обеим сторонам широкого крыльца возлежали мраморные львы, держа в лапах мраморные шары.
- Подожди здесь, - коротко приказал Аттердаг своему рабу, а сам спешился и торопливо взбежал на крыльцо навстречу миловидной даме лет сорока с добрым лицом, которая вышла встречать мужа.
- Прости, Руди, я задержался, - сказал сард Себастьян, целуя руки жены, а та смотрела на него с горделивой нежностью. Гертруда Аттердаг была из тех аристократок , которых называют «настоящая леди». Мягкая и в то же время властная, добросердечная, кроткая, любящая и одновременно с этим решительная бережливая хозяйка, она являла собой идеал хранительницы домашнего очага. Одно ее печалило: двое ее детей умерли в раннем младенчестве, и врач сказал ей, что других у нее уже не будет. Она смирилась бы с этим, но ей было больно за мужа, которому хотелось иметь наследников. Аттердаг же так любил ее, что еще раньше, чем она, примирился с мыслью, что детей у них не будет.
- Я купил раба, Руди, сказал он ей, что бы предупредить расспросы. – Сам не знаю, как это получилось. Просто… я не мог допустить, чтобы этот малый достался Флорио Мартинесу.
- О, конечно, - тут же сказала сарда Гертруда, с мягким любопытством и состраданием поглядывая на сидевшего на муле юношу. – Ты прекрасно сделал, Сэб. Но… не кажется ли тебе, что его лучше отпустить на волю?
- Разумеется, - с улыбкой отозвался сард Себастьян. – Только не бродяжничать, иначе его снова поймают и опять продадут. Кстати, дорогая, Монксы посылают тебе тысячу поклонов. Я поклонился им от тебя.
- Очень мило, что ты поступил так, - улыбнулась она. – Ты. конечно, расскажешь мне, как они там поживают?
- Всё расскажу, - пообещал Аттердаг. – Только немного погодя. Я разберусь с этим бродягой и поднимусь к тебе.
    Она ласково кивнула ему и ушла в дом. Граф обернулся к Альфору, велел ему сойти с мула и следовать за ним. Альфор повиновался, а тем временем слуги взяли под уздцы Ромула и мула и повели их к конюшне.
     Сард Себастьян и его раб вошли в просторный холл, свернули в узкий коридор и оказались в небольшой комнате, где не было ничего, кроме стола и нескольких стульев. Граф жестом указал Альфору на один из стульев и сам сел напротив него, предварительно сняв шляпу и небрежно бросив ее на стол.
- Итак, - начал он, пристально глядя на Альфора. – Откуда ты родом и сколько тебе лет?
- Я из усадьбы Белый Аист, что близ города Йорга, и мне девятнадцать, - ответил Альфор, слегка хмуря золотистые брови и глядя в глаза своему хозяину предостерегающе и недоверчиво.
- Кем ты был в усадьбе? – спросил Аттердаг.
- Сыном хозяйки, - ответил Альфор. – Она умерла два года назад, мой дом достался отчиму, и он выгнал меня.
- Так ты дворянин? – Аттердаг слегка поднял брови.
- Нет, горожанин. Мой отец был ювелиром.
     Сард Себастьян помолчал, задумавшись, потом спросил:
- Если я отпущу тебя на волю, Альфор, куда ты пойдешь?
- На волю? – переспросил пораженный Альфор, во все глаза глядя на своего хозяина. – Вы что, шутите?
- Нет, не шучу.
- Ну, если бы вы меня отпустили… - Альфор снова недоверчиво и предостерегающе взглянул на него, - я бы… я, наверно, попросил бы у вас работы… потому что идти мне некуда.
- Почему «наверно»?
- Потому что я вас не знаю. Вдруг вы бьете своих слуг или что-нибудь еще?
- Я не бью своих слуг, - бесстрастно сказа Аттердаг. – Но если они плохо работают, я рассчитываю их.
     Он снова задумался, потом спросил:
- Ты умеешь обращаться с оружием? С ружьем, мечом, саблей, шпагой, пистолетами?
- Я хорошо стреляю, - ответил Альфор. – Но со всем остальным – не умею…
- Если бы ты захотел научиться, я бы, пожалуй, попробовал взять тебя в дом своим младшим адъютантом, - сказал Аттердаг.
     Лицо Альфора Ателлана вновь выразило такое изумление, что Аттердаг едва не рассмеялся.
- Вы что: правда, не шутите? – спросил Альфор.
- Нет. Я шучу редко и бездарно, это не мой конек. Так что же, Альфор?
- О… - Альфор на секунду растерялся, но тут же с достоинством сказал:
- Я согласен, господин… господин…
- Сард Себастьян, - подсказал ему Аттердаг.
- Сард Себастьян, - повторил Альфор.
- Хорошо, договорились, - кивнул Аттердаг и позвонил в колокольчик. Вошел лакей.
- Эндрю, - обратился к нему Аттердаг. – Пошлите кого-нибудь за префектом полиции Л`оггером, это во-первых. Во-вторых, пусть наш кузнец раскует господина Ателлана, - он кивнул на Альфора. – Дайте ему вымыться, потом найдите что-нибудь подходящее из одежды, пока портной не сошьет всё, что полагается. А после пришлите ко мне дворецкого.
- Альфор, - он повернулся к своему рабу. – Когда вымоетесь и переоденетесь, зайдите ко мне в кабинет.
- Да, сард Себастьян, - едва сумел произнести Альфор.
     Аттердаг кивнул ему головой, взял шляпу и вышел из комнаты.
- Пойдемте со мной, сударь, - почтительно сказал лакей. Альфор встал, звеня цепями, и, как во сне последовал за Эндрю. Он ничего не понимал. Его отпускали на волю! Нет, это не могло быть правдой. Его назвали господином – и кто! Его хозяин, купивший его час назад. Он обратился к нему, бродяге, на «вы». Он собирался сделать его своим адъютантом.
     «Не поверю! – решительно подумал Альфор. – Ничему не поверю, пока не приду к нему в кабинет. – Потому что таких чудес на свете не бывает».
     В это время сард Себастьян, сменив свое парадное платье на серый с серебряным узором домашний кафтан, сидел в одной из комнат сарды Гертруды Аттердаг и рассказывал ей о семье Монксов. У ног Гертруды, на скамеечке с мягким сиденьем, устроилась худенькая девушка-подросток лет четырнадцати: миловидная, с красивыми серо-зелеными глазами, но нескладная, какими бывают многие девушки в этом возрасте. Ее звали Доминика, она приходилась сарде Гертруде племянницей и была ее воспитанницей, так как рано осталась сиротой. Ее глаза серьезно и внимательно смотрели на сарда Себастьяна. Доминика привыкла почитать его и немного побаиваться. При этом она искренне любила своего «дядю», как она его называла. Он был с ней сердечен и мил, но никогда не переступал определенной границы, за которой «кончается» племянница и «начинается» дочь. Зато Гертруда наделяла ее поистине материнской любовью, и Доминика была совершенно счастлива в этой семье.
     Вскоре доложили о приходе префекта Логгера. Сард Себастьян спустился к нему, подписал вольную своему новому рабу Альфору Ателлана, и Логгер вычеркнул Альфора из своего списка рабов. Едва он ушел, явился дворецкий. Сард Себастьян велел ему приготовить комнату для своего нового младшего адъютанта, а также вызвать портного и сделать заказ на необходимые для Альфора предметы одежды.
- И еще: накормите его, - добавил Аттердаг.
     Спустя некоторое время Альфор предстал перед Аттердагом прилично одетый, без цепей. Его влажные волосы, похожие на серые перышки птицы, засеребрились в солнечных лучах, заливавших кабинет, а яркие, как летнее небо, голубые глаза смотрели ясно и открыто. Он приблизился к графу и поцеловал его руку. Сард Себастьян взглянул на белый лоб, склонившийся над его смуглой загорелой рукой, потом снова оглядел Альфора, стройного, гибкого, как лоза. Сейчас, без своих лохмотьев, Альфор был особенно миловиден, и Аттердаг мимоходом отметил это про себя, но его волновало другое. Каким он окажется по характеру, этот юноша? Не выкажет ли он трусости, непорядочности, неблагодарности? Достоин ли он будет стать адъютантом его, самого генерала Аттердага, - или нет? «Время покажет», подумал он и заговорил деловитым тоном:
- Альфор, вы будете жить в моем доме, здесь, на первом этаже, напротив моего кабинета. Я – генерал, тысяченачальник армии его императорского величества, поэтому вы как мой младший адъютант должны почти постоянно находиться при мне. Я берусь выучить вас владению шпагой, саблей и мечом. Ваше жалованье первое время будет составлять тридцать стольдов золотом. Завтракать, обедать и ужинать вы будете в малой столовой, вместе с дворецким. Всё ли вам понятно?
- Всё, сард, - ответил Альфор и тихо спросил:
- А вы… уже освободили меня?
- Да, - ответил Аттердаг и подал ему плотный лист бумаги:
- Вот ваша вольная, носите на сердце.
     И улыбнулся. Его зубы, белые и молодые, как у самого Альфора, блеснули на солнце. Альфор взял бумагу и поклонился.
- Благодарю вас, сард Себастьян, - молвил он, бережно складывая листок и пряча его за пазуху. – Какие будут приказания?
- Сегодня никаких, - сказал Аттердаг. - Идите, устраивайтесь. А завтра с утра мы с вами поедем в гарнизон на смотр. С вас уже сняли мерку?
- Да.
- Ну, и отлично. Ступайте.
     Благодарность и радостное облегчение затопили душу Альфора, точно весеннее половодье. Его глаза заблестели.
- Спасибо вам, спасибо! – воскликнул он с жаром и, шагнув вперед, хотел взять руку Аттердага, чтобы вновь поцеловать ее, но Аттердаг остановил его:
- Не нужно. Вы должны отдавать мне честь, то есть, касаться рукой головного убора; адъютант не целует рук начальству. Пока что головного убора на вас нет, значит, просто легкий поклон, вот и всё. Идите.
     Альфор слегка наклонил голову и пошел к двери, но вдруг остановился и порывисто обернулся к Аттердагу.
- Сард, - его глаза смотрели внимательно. - Почему вы меня спасли?
- Сам не знаю, - признался Аттердаг. – Всё получилось как-то само собой. Но я не жалею об этом.

                2.

     И вот, для Альфора Ателлана начинается совершенно другая жизнь.
     Она словно выступает из тумана нереальности четкими очертаниями белого с золотом особняка и постепенно вытесняет прежнюю действительность бродяжьей жизни, превращая ее в неприятный недобрый сон, о котором лучше всего поскорее забыть. И Альфор всей душой стремится забыть о своем двухлетнем бродяжничестве по Никронии, о тюрьмах, побоях, голоде, воровстве (ибо он не раз воровал, пока бродяжничал).
     Ему теперь всё нравится. Нравится комната, в которой он живет, скромная и уютная, с обоями в бежевых цветочках, нравится чистая красивая одежда, еда,  сад, львы у крыльца, все слуги, весь особняк! Но больше всего ему нравятся сард, сарда и Доминика. Гертруда приветлива и сердечна с ним, Доминика тоже приветлива, хотя и застенчива, а сард Себастьян для него – солнце, которое озаряет его новый мир. Альфор забывает, что еще совсем недавно не доверял этому человеку, что он не нравился ему. Теперь он глубоко уважает его, благоговеет перед ним и в точности исполняет все его поручения. Сарда Гертруда замечательная женщина, Доминика – милый ребенок (девушки Альфор в ней пока еще не видит). Но только его начальник, сард Аттердаг, по-настоящему владеет его чувствами и помыслами. Он беспрестанно размышляет об этом человеке; тот чрезвычайно интересует его. Альфор узнает, что Аттердаг – прославленный воин, что солдаты горячо любят его, что он – одно из довереннейших лиц самого императора Теодаля, знатный вельможа. Его благоговение перед генералом растет с каждым днем. Правда, он, как и все, немного побаивается Аттердага.
     В этом худощавом темном лице, в исступленном вырезе ноздрей, в черных блестящих глазах заключена некая грозная сила, беспощадная ко всему злому, нечестному, неискреннему; и всякий, кто сталкивается с сардом Себастьяном, это чувствует. Взгляд генерала Аттердага столь проницателен, что ходят слухи, будто он видит людей насквозь. Утверждают, что гнев его страшен, и что за предательство он однажды на войне собственной рукой поразил насмерть своего любимого оруженосца, и ни один мускул не дрогнул при этом на его лице. А врагам он бессчетное количество раз рубил головы мечом и саблей во время сражения и при этом весело переговаривался со своими адъютантами и оруженосцами, словно не убивал людей, а косил сено на лугу. Но при всём том ходили слухи, что Аттердаг исключительно милосерден с пленными, не жесток даже в гневе, а с солдатами беседует часто и подолгу, и знает всю свою тысячу по именам. О скольких из них он после войн ходатайствовал перед императором на предмет повышения в чине, получения пенсии или награждения! И скольким он лично спас жизнь, а после помогал их семьям. Солдаты души не чаяли в своем генерале и говорили о нем всегда, как о величайшем герое, служить под началом которого – великая честь и рай на земле. Оруженосцы и адъютанты (всего четыре человека, исключая Альфора) знали его еще ближе и хвалили не менее проникновенно, но зато и ходили по струнке, ибо Аттердаг не терпел ни малейшего беспорядка. Да, его боялись, но любили беззаветно и беспредельно, Альфор видел это.
     Кроме того, стройная широкоплечая фигура генерала, его поступь, осанка, рост, умение держать себя – одно это вызывало почтительное восхищение у всех, кто его знал. Аттердаг был на полголовы выше Альфора, а его движения были столь молодыми, что младший адъютант с трудом верил, что графу пятьдесят лет. Сам он не дал бы сарду Себастьяну больше тридцати восьми. И он невольно восхищался им так же, как остальные, и был счастлив, что сам Аттердаг выкупил его из рабства и взял в свою свиту, да еще держит в своем доме и обучает его! Нет, положительно звезды сыпались с апрельского неба вместо дождя, - самые настоящие звезды…


- Держитесь свободней, Альфор. Защищайтесь! А теперь – выпад. Немного не так, действуйте быстрее. И не подставляйте мне спину и голову. Ну, снова! Хорошо. Еще раз!
     Они дерутся на саблях в саду, на тенистой аллее перед домом. Сегодня жарко, их рубашки наполовину расстегнуты, длинные кружевные манжеты почти скрывают кисти рук. Чтобы не мешали волосы, сард Себастьян перехватил их сзади мужской серебряной заколкой.
     Альфор старается вовсю, но его выпады всё еще угловаты и неумелы, хотя они тренируются вот уже третью неделю. Апрель постепенно подходит к концу, а он, адъютант Аттердага, всё еще очень посредственно владеет саблей и шпагой, и немногим лучше – мечом. Правда, сард Себастьян не укоряет его в неловкости, да и вообще ни в чем не упрекает, наоборот, не скупится на похвалы. Альфор благодарен своему учителю за его терпение и настойчивость, но ему стыдно перед ним. И почему он, Альфор, такой неуклюжий? Аттердаг, напротив, исключительно ловок и при этом нетороплив. Его глаза молниеносно подмечают слабые стороны противника, а тело чувствует их еще раньше, чем подмечают глаза.
- Отдохнем, - говорит Аттердаг. Сунув саблю в ножны, он растягивается прямо на траве, закинув руки за голову, и прикрывает глаза. Альфор приносит из беседки кувшин с лимонной водой, чуть подслащенной медом, и две оловянных кружки.
- Вам налить, сард Себастьян? – спрашивает он.
- Да, немного, - отвечает Аттердаг.
     Альфор наливает ему полкружки, а себе полную - и тут же залпом выпивает ее. Затем протягивает кружку Аттердагу. Тот, не открывая глаз, берет ее, делает несколько глотков, отставляет в сторону и ложится в прежнем положении. Альфор садится в двух шагах от него и смотрит, как солнце золотит вершины нестриженых садовых деревьев где-то далеко наверху, где сияет бархатной синевой весеннее небо. Птицы заливаются в листве, порхают бабочки, с деловитым гуденьем летают крупные мохнатые шмели, золотистые пчелы. Трава пахнет солнцем, медом. Красивый сине-зеленый жук взбирается по толстой травинке, срывается вниз и, не долетев до земли, с сердитым жужжаньем расправляет свои жесткие надкрылья и улетает прочь.
     Альфор украдкой поглядывает на сарда Себастьяна. Тот словно уснул. Его смуглая грудь со сверкающим на ней золотым крестиком точно вылеплена из светло-каштановой глины. Она мерно вздымается и опадает; на ней до самого солнечного сплетения обозначен под кожей каждый мускул, а ниже начинается снежная белизна застегнутой сорочки.
- Сард Себастьян, - решается окликнуть его Альфор.
- Да? – спокойно отзывается Аттердаг.
- А правду говорят, что вы можете сражаться с закрытыми глазами?
- Могу, подтверждает Аттердаг. – Сражаться с закрытыми глазами не так уж трудно, а вот победить… это не всякий может. Я не могу победить, если сражаюсь наугад, могу только выиграть время.
     Альфор смотрит на него с великим уважением. Потом снова заговаривает, снедаемый любопытством:
- А еще я слышал, вы умеете скакать галопом на неоседланной лошади, даже не держась при этом за гриву, и спать прямо в седле…
- Ну, это многие умеют, не только я, - слегка усмехается Аттердаг. Он открывает глаза, садится и смотрит на Альфора.
- Вставайте, будем продолжать.
     Альфор охотно встает, и они продолжают свой учебный бой.
     В это время Доминика, сидя в гостиной у раскрытого окна, наблюдает за ними.
- Ах, как здорово! – вырывается у нее восхищенное. – Тетушка, вы только посмотрите! Никогда не думала, что дядя может так красиво сражаться.
     Гертруда, сидящая напротив нее в кресле, отвлекается от вышивания и говорит глядя в окно:
- Да, наш сард Себастьян замечательный воин.
     В ее голосе любовь и гордость.
- Мне кажется, сард Альфор тоже делает успехи, - несмело говорит Доминика и розовеет. Гертруда бросает на нее исподтишка улыбающийся взгляд и отвечает:
- Ты права, Никки, он очень старается.
- А он будет на балу в ратуше? – еще более робко спрашивает Доминика.
- Не знаю, - отвечает Гертруда, - но думаю, что… да.
     Лицо Доминики озаряется радостной улыбкой.
- Вот бы хорошо! – говорит она. – Ведь это будет мой первый бал.
- Да дорогая; и я полагаю, он тебе понравится.
- Кто? – Доминика вся вспыхивает.
- Не «кто», а «что», - ласково поправляет ее Гертруда. – Бал, конечно.
     Помолчав, она добавляет:
- Ведь кто-то уже, кажется, нравится тебе…
     Но взглянув на покрасневшую племянницу, она умолкает и снова берется за вышивание, стараясь сдержать улыбку. Доминика тоже поспешно берется за вышивание, потом не выдерживает.
- Тетушка, - ее серо-зеленые глаза смотрят на графиню решительно. – Он не может не нравиться. У него такая веселая улыбка! И он ведь теперь младший адъютант дяди!
- Ты с ним еще и двух слов не сказал, детка, - посмеивается Гертруда. – И он с тобой тоже.
     Она вздыхает и с улыбкой глядит на Доминику.
- Поди, погуляй, дорогая. Посмотри, какая чудесная погода. Ну? Ступай!
     Доминика весело кивает своей темно-каштановой головкой и, сложив рукоделье, убегает в сад.
     Спрятавшись за толстым грабом, она наблюдает за учебным боем с замиранием сердца. На ней белое домашнее кисейное платьице без кринолинов, что еще больше подчеркивает худобу и очарование ее полудетской фигурки. «Дядя Себастьян такой смуглый, загорелый, - размышляет она. – А Альфор белый… вроде меня. Совсем чуть-чуть загорел. Это потому что у дяди в роду испанцы и португальцы, а у Альфора, наверно, много северян. Но он непременно загорит, и это ему очень пойдет. Интересно, умеет ли он танцевать? Хоть бы умел! Как бы нам было весело на балу!»
     За обедом она не выдерживает и спрашивает:
- Дядя Себастьян! А Альфор будет на балу в ратуше?
- Да, - отвечает Аттердаг уверенно и добавляет:
- Если он умеет танцевать.
- А если не умеет? – личико Доминики становится озабоченным.
- Значит, ты его научишь, и к следующему балу он будет во всеоружии, - с улыбкой говорит Аттердаг.
     Доминика улыбается ему в ответ, но ей всё-таки хочется узнать, танцует Альфор или нет. Поэтому после обеда она набирается храбрости и подходит к Альфору, который только что покинул свою комнату.
- Сард, - обращается она к нему, трепеща от волнения. – Вы умеете танцевать?
     Альфор оборачивается к ней и мягко ей улыбается.
- Добрый день, сарда Доминика, - говорит он с поклоном. – Да, я умею танцевать.
- Ах, как хорошо! – не удержавшись, она хлопает в ладоши. – Значит, вы будете послезавтра на балу в ратуше. Да?
- Не знаю, - он слегка теряется. – Меня туда никто не приглашал.
- Да ведь вы поедете с дядей, - доверительно сообщает она. Он и тетушка там будут. И я тоже. Это будет мой первый бал.
- Правда? – Альфор целует ее руку. – Поздравляю вас. Но сейчас мне надо идти: сард Себастьян ждет меня.
- Конечно, - она смотрит на него сияющими глазами. Он немного смущен. Он не заслуживает таких взглядов, тем более, от Доминики, которая совсем еще ребенок. Ему не хочется кружить ей понапрасну голову и в то же время не хочется ее обижать. Поэтому он поскорей уходит; они с сардом Себастьяном собираются ехать в гарнизон. А Доминика бурно радуется: ей удалось, наконец, заговорить с красивым молодым адъютантом, поселившимся в их доме! Она горда собственной смелостью, ее восхищает мысль, что она будет с ним танцевать – и не когда-нибудь, а всего через два дня.


     И вот он, этот день, вернее, вечер наступает, и они все вместе, вчетвером, едут в карете к ратуше. Сарда Гертруда неотразима в своем лазоревом бальном платье, пышном, с кринолином и складками, с золотой шнуровкой на высокой груди. На руках у нее белые кружевные перчатки, на голове – лазоревый берет со страусовыми перьями, скрепленными крупным изумрудом. На Доминике платье белое, также с кринолинами и шнуровкой. Ее головку украшает диадема, на маленьких ногах – белые атласные туфельки.
     Сард Себастьян в темно-синем великолепном камзоле, без шпаги (дворяне не танцуют при шпагах). Вид у него, как всегда, блестящий. Впрочем, Альфор теперь тоже чрезвычайно хорош. На нем пурпурный камзол, бархатный, с серебряным узором, того же, но более темного тона штаны и башмаки с серебряными пряжками, а на голове – красный берет с золотой кокардой адъютанта: почтовым голубем. Этот берет тоже украшают перья страуса.
     … В зале ратуши уже множество народа. Оруженосцы и адъютанты стоят близ своих начальников, рядом с ними вельможи и знатные горожане. На хорах – императорские музыканты. Блестит паркетный пол, свечи ярко озаряют главный бальный зал мэрии. У дам в руках веера из перьев фламинго, павлинов, страусов. Лакеи с подносами предлагают гостям легкое вино и прохладительные напитки.
     Потом лакеи исчезают, начинает звучать музыка. Кавалеры выбирают дам. Сард Себастьян ведет сарду Гертруду (он всегда ведет ее в первом танце), а Альфор предлагает руку Доминике – из вежливости и чтобы подбодрить ее. И вот они начинают кружиться в польке. Альфор приходит в невольное восхищение. Он никак не ожидал, что эта неуклюжая девочка так грациозно и умело танцует. Ее движения вдруг перестают быть угловатыми, а становятся чарующе плавными. Он с удовольствием ведет ее и впервые за три недели вдруг замечает, что у нее прекрасные глаза, а личико излучает почти солнечный свет. Платье придает пышность ее фигурке, а сознание того, что она танцует с самим Альфором сообщает особую пластику и легкость малейшему ее движению. От нее исходит аромат фиалки, и Альфор не может отвести от нее глаз, хотя и понимает в глубине души, что перед ним всего-навсего четырнадцатилетний ребенок, впервые выехавший на бал. «Она будет ослепительной девушкой, - думает он. – И очень скоро».
     После польки Аттердаг похищает у него Доминику, которая чрезвычайно горда тем, что сам дядя ее выбрал. Она весело и свободно улыбается ему, а Альфор, кружась с какой-то другой дамой, издали любуется ею. И еще – Аттердагом. Безусловно, его генерал танцует лучше всех. Его движения так же ловки и легки, как у Доминики, только по-мужски. Это самая лучшая пара в зале. Все смотрят на них и стараются им подражать. Альфор и не догадывался, что Аттердаг, суровый тысяченачальник, может летать, точно эльф, перепархивающий с цветка на цветок. Каждое его движение исполнено изящества и пленительной, завораживающей уверенности. А сколько молодых мужских глаз смотрит на Доминику – и смотрит с восторгом! Альфором вдруг неожиданно овладевает легкая ревность, и в то же время он гордится Доминикой, как гордился бы родной сестрой. Его охватывает нежность к ней.
     А танцы длятся один за другим, пары меняются, летают, кружатся, лица цветут улыбками, блещут весельем – безудержным, как музыка, как золотистый апрельский дождь.
     «О, жизнь, как ты улыбаешься мне, - думает Альфор в упоении. – Разве мог я думать еще месяц назад, что буду сегодня танцевать в этом зале! Велики и дивны дела твои, Господи! Если бы наши судьбы были подобны экосезам и полькам, но – нет… Так что будем пить мед, пока он у наших губ; ведь на долю каждого выпадет не больше двух-трех глотков счастья. Gaudeamus igitur (будем радоваться), пока это возможно!»

                3.

     Спустя несколько дней после бала Альфор впервые получил жалованье. Сард Себастьян отпустил его на весь вечер в город. Очень довольный, Альфор отправился в город пешком. Вечер был ясен и хорош, ему хотелось прогуляться.
     Когда он свернул на улицу Виноградных Гроздьев, ему повстречался статный молодой всадник, который весело приветствовал его. Альфор так же весело ответил на приветствие. Ведь всадника звали Чезаре Алеката, он был одним из оруженосцев сарда Себастьяна.
     Алеката тотчас спешился и пожал ему руку. Это был видный красавец лет двадцати пяти, с тонкими французскими усиками, щеголь и сибарит, и, по слухам, отважный воин.
- Куда идешь, Альфор? – спросил он с улыбкой.
- Гуляю, - ответил Альфор. – А ты?
- Вот беда, я тоже гуляю! – рассмеялся Чезаре. – Слушай-ка, у меня отличная идея! Я знаю здесь на углу кабачок; там превосходные вина. Ну? Я угощаю!
- Нет, лучше я угощу тебя, - возразил Альфор. – Я сегодня получил жалованье.
- Отлично, - сказал Чезаре. – Тогда сделаем так: за первую бутылку плачу я, за вторую ты, а за третью…
- О, нет, - Альфор весело качнул головой. – Я не буду много пить – не люблю.
- Хорошо, выпьем хотя бы две бутылки, - сказал Чезаре.
- Идет, - согласился Альфор.
     Они зашли в кабачок, выбрали уютный стол в уголке и заказали бутылку легкого десертного вина, ибо крепкое вино Альфор пить отказался.
     Ему, которому весь мир казался сейчас добрым другом, и в голову не могло придти, что Чезаре привел его в кабачок вовсе не из дружеских побуждений. Еще меньше он мог подумать, что этот поход в мир превосходных вин был задуман и спланирован Чезаре заранее.
     Дело обстояло очень просто. Когда Альфор впервые появился в гарнизоне вместе с Аттердагом, и тот объявил своей свите, что Альфор  - его новый адъютант, взятый, правда, пока что на испытательный срок, Алеката был очень недоволен. Его непомерное тщеславие заставляло его болезненно реагировать на всякое новое приближенное лицо генерала, даже если это лицо носило титул дворянина. Когда от своих доверенных людей Алеката узнал, что Альфор Ателлана живет в доме самого Аттердага, его сердцем овладели такие ревность и зависть, каких он давно не испытывал. А проведав о том, что Альфор – простой бродяга из горожан, купленный Аттердагом на аукционе как раб, Алеката испытал настоящее потрясение. Он почувствовал себя обобранным и униженным. Ему стало горько, что такой великий воин, как Аттердаг впал в тягостное заблуждение и приютил у себя в доме человека, вовсе не достойного  столь высокой чести. Увидев же, что Альфор танцует на балу с племянницей сарда Себастьяна, Чезаре понял, что его долготерпение истощилось. Ему страстно захотелось изобличить Альфора перед Аттердагом в каком-нибудь непростительном проступке. Целые сутки он ломал голову над тем, как это сделать и, наконец, у него созрел замечательный план. Он хорошо знал, что Аттердаг не терпит людей развратных и сильно пьющих. Как только в его тысяче обнаруживался подобный порок, он тут же выгонял провинившегося. Правда, для такой суровой меры наказания человек должен был быть пьян основательно, капитально, как говорится, «до положения риз» – и вести себя крайне разнузданно. Чезаре не сомневался, что если Альфор явится пьяным в дом Аттердага, тот выгонит его в шею, и заветная мечта Алеката, наконец, осуществится: «чужак», как он называл про себя Альфора, покинет избранные ряды. Сегодня он неожиданно получил возможность осуществить любовно взлелеянный им план, но его блестящую схему нарушало одно обстоятельство: Альфор пил только слабое вино и не желал пить много. Впрочем, Чезаре быстро сообразил, как выйти из этой затруднительной ситуации. При нем всегда находился пузырек с порошком от зубной боли, ибо он часто страдал ею. Алеката по собственному опыту знал, что если проглотить некую дозу этого снадобья вместе с вином, опьянение усилится в несколько раз. Его задача состояла лишь в том, чтобы незаметно подсыпать порошок в бокал Альфора. Он без труда сделал это, пока разливал вино. Альфор ничего не заметил, ибо в это время с любопытством рассматривал кабачок, в котором очутился впервые.
     Они выпили за здоровье друг друга. Чезаре занял приятеля оживленной и интересной беседой. Альфор был очень доволен и смеялся его шуткам. Они рассказывали друг другу занимательные истории, которые почерпнули из собственной жизни или из опыта своих знакомых. Правда, Альфор почувствовал, что как-то быстро пьянеет, но решил не обращать на это внимания. Он подумал, что хмель не может быть продолжительным и скоро развеется: ведь вино было совсем легким. На всякий случай он заказал себе закуску (немного пряной свинины) и они продолжили пить. Покончив с одной бутылкой, заказали вторую. Остатки порошка снова перешли в бокал Альфора. Он пил, как в тумане, не понимая, что с ним творится. Даже голос Чезаре и его смех стали временами точно отдаляться, и собственный язык с трудом повиновался Альфору. Но он уже не находил в себе сил удивляться этому обстоятельству. А Алеката холодными глазами смотрел на осоловевший мутный взгляд и на покрасневшие белки глаз своего сотрапезника и с удовлетворением думал, что всё идет как нельзя лучше. Наконец, Альфор не выдержал: он положил руки на стол, опустил на них голову и впал в тяжелую дремоту. Тогда Чезаре заплатил за вино из кошелька своей жертвы. Было около десяти часов вечера. Чезаре подозвал к себе завсегдатая кабачка, бродягу, которому часто платил за мелкие услуги, и поручил ему доставить «господина» по адресу, который шепнул ему на ухо. Он дал ему денег, и бродяга, человек не слабый, подхватив Альфора под руку, вывел его из кабачка и повел к дому Аттердага.
     Когда они подошли к особняку, было уже около одиннадцати. Бродяга постучал в ворота молотком. Привратник вышел из своего домика и спросил, что ему нужно.
- Да вот, я тут одного вашего господина привел, - сказал бродяга и засмеялся:
- В дым пьяный! Принимайте!
     Привратник втащил Альфора через калитку, дал бродяге мелкую монету «за труды», запер замок и повел Альфора в холл. Они с великим трудом добрались до дома, обитатели которого уже спали. Привратник усадил Альфора на диван в холле и задумался: что теперь с ним делать?
     Его вывел из затруднения сард Себастьян, который еще не успел лечь. Он спустился вниз в синем шлафроке, надетом поверх нижнего белья, и спросил еще с лестницы:
- В чем дело, Джордж? Я услышал шаги в холле и решил, что…
     Но что решил Аттердаг, осталось неизвестным, ибо в этот момент он увидел Альфора и онемел от удивления. Его младший адъютант сидел на диване, согнувшись в три погибели, и был, по всей видимости, отчаянно пьян. Аттердаг приблизился к нему. Несколько минут они с привратником молча смотрели на Альфора и не двигались.
- Его милость привел какой-то отщепенец, - решился, наконец, заговорит Джордж.
     Сард Себастьян нахмурился, рывком поднял Альфора за плечи и встряхнул его с такой силой, что в голове у его адъютанта слегка прояснилось. Он открыл глаза, мутные, с покрасневшими белками, и, узнав своего начальника, весело и бессмысленно улыбнулся ему.
- С-сард Себасть-ян, - старательно, с трудом выговорил он. – Я вас-с уважаю, да! Вы – в-великий во-ин! А вы… меня уважаете?
     С этими словами он вновь упал на диван; его глаза закрылись и он тотчас погрузился в глубокий сон.
     Привратник со страхом покосился на своего хозяина: какую форму примет гнев грозного генерала?
     Но сард Себастьян был просто задумчив. Его лоб разгладился, он перестал хмуриться.
- Когда же он успел так напиться? – спросил он вслух сам себя. – И где?
- У его милости глаза красные, - вдруг сказал Джордж, - будто пил несколько дней.
     «А ведь в самом деле, - подумал Аттердаг. – Вид такой, словно пил долго и много. Но ведь он ушел из дома всего три часа назад».
     Он нахмурился снова. Всё происшедшее было настолько же неожиданно и странно, насколько неприятно. Аттердаг еще минуты две стоял в задумчивости над своим сраженным пьяным сном адъютантом, потом, видимо, приняв какое-то решение, повернулся к Джорджу.
- Помогите мне отнести его в комнату, попросил он. – Я мог бы это сделать один, но мне, право, жаль своего шлафрока.
     Они подхватили Альфора подмышки и под колени и отнесли в его комнату. После этого Джордж ушел на покой, предварительно пообещав хозяину никому ничего не рассказывать, а Аттердаг остался один на один со своим адъютантом. Тот лежал на кровати, накрытый пледом. Во сне его лицо в неверном мерцании свечи казалось особенно юным и утомленным. Аттердаг смотрел на его округлый, мягкий овал лица с прямым ровным носом, на чуть пухлые губы, на золотистые брови – и всё меньше верил тому, что Альфор пьян. Но факт был налицо. Запах винного перегара так заполнил комнату. что Аттердагу пришлось распахнуть окно настежь. «Здесь что-то не так, - напряженно думал он. – Я же знаю: сам он не мог так напиться. Его, конечно, кто-то напоил. Но как это удалось? И кто мог напоить его до бесчувствия? Ведь он знает меру, я это вижу. Он знает меру во всём, значит и в потреблении вина. Знать бы, с кем он пил».
- Чезаре, - вдруг отчетливо произнес во сне Альфор. – Чезаре Алеката, друг… проводи меня домой… мне нельзя… больше двух бутылок «Атрии»…
     И он вновь умолк. Но Аттердагу этого было достаточно. Он мгновенно всё понял. Значит, Альфор встретил Алеката и пил с ним. Пил «Атрию», легчайшее десертное вино. «Даже с десяти бутылок он не напился бы и вдесятеро меньше, - подумал Аттердаг. – А, всё ясно. Алеката завидует ему, я это заметил. Уж наверно он что-нибудь подлил или подсыпал ему в вино. Ведь глаза у Альфора в самом деле красные, точно он пил чистый ром все три часа, не останавливаясь. Что ж, пусть спит. Утром я поговорю с ним».
     Он задул свечу и вышел из комнаты.


     … Альфор открывает глаза. Он лежит на своей кровати одетый; его голова «раскалывается» так, что, кажется вот-вот лопнет. Солнце весело заливает комнату, но Альфору сейчас не до солнца. Его мучительно тошнит. Он с трудом вспоминает события вчерашнего вечера, и его охватывает холодный ужас. С трудом приподнявшись, он видит, что его сорочка залита вином, и камзол тоже в пятнах. «Как же покажусь сарду Себастьяну?!» – пронзает его отчаянная мысль. – Да я же приподняться не могу! И как я попал домой? Неужели все знают, что я так напился? Но почему я так напился? Как это вышло? Как же болит голова! И как противно внутри… Бог мой, но ведь надо вставать и делать вид, что я здоров, не то я вылечу отсюда…»
     Преодолевая тошноту и головную боль, он встает, умывается и переодевается в чистую одежду. В его кошельке с жалованьем не хватает двух золотых монет. «А вдруг Доминика и сарда Гертруда знают, что было вчера? – с тоской и страхом думает он. – Вдруг они меня видели? Хорош же я, наверно, был, раз ничего не помню! Какой позор… Господи, да ведь я из комнаты не выйду – стыдно. Никогда еще со мной такого не бывало».
     Он смотрится в зеркало и видит свое бледное опухшее лицо. Под глазами темные круги, а белки глаз розовые. От этого зрелища слезы поневоле выступают у него на глазах. «Я погиб, - решительно думает он. – Навеки погиб. Господи!»
     Он садится в угол, прямо на доски пола, и закрывает лицо руками.
     В дверь стучатся, затем она открывается, и входит Аттердаг. Его лицо бесстрастно, как маска, а в руке стакан с какой-то жидкостью. Альфор вскакивает на ноги и вытягивается по стойке «смирно»; только голову он поднять не может: так его душит стыд.
- Доброе утро, - спокойно говорит Аттердаг. – Выпейте это.
     И протягивает ему стакан. Альфор берет его дрожащей рукой и залпом выпивает.
- Сейчас вам будет лучше, - говорит Аттердаг. – Сядьте.
     Альфор садится на один из стульев, сард Себастьян садится тоже. Оба молчат. Альфор чувствует, что лекарство графа быстро действует: постепенно исчезают тошнота и головная боль. Но жгучий стыд остается, против него нет лекарства. И нет слов для оправдания, ни единого слова…
- С кем вы вчера пили? – нарушает тишину спокойный голос Аттердага.
- Я не могу сказать, сард, - еле слышно отвечает Альфор.
- Не можете или не хотите?
- Не могу, - повторяет с усилием Альфор, не поднимая головы. – Он не хотел мне зла, я не выдам его.
     Его ответ нравится Аттердагу, но он скрывает улыбку одобрения и ровным голосом продолжает:
- Не выдавайте. Я и так всё знаю. Вы пили с Чезаре Алеката, моим оруженосцем. А насчет зла: он хотел его. Да, хотел, потому что он тщеславен и ревнив.
     Альфор поражен. Он поднимает глаза на сарда Себастьяна и тихо говорит:
- Нет…
- Что «нет»? – Аттердаг усмехается. – Спорить со мной хотите? Напрасный труд. Я знаю этого человека и утверждаю: он хотел вам зла. Не самого большого, но всё-таки. Он хотел, чтобы я выгнал вас.
- Пожалуйста, простите меня, сард, - Альфор с тревогой и болью смотрит ему в глаза. – Я больше не оступлюсь, простите!
- Вы ни в чем не виноваты, и мне не за что вас прощать, - отвечает сард Себастьян. – Но вы не должны больше доверять Чезаре Алеката.
- Я не буду, - с готовностью говорит Альфор. – Я вообще ни с кем не буду больше пить.
- Разве только с вами… - добавляет он, подумав.
     Граф не выдерживает и смеется. Этот смех согревает душу Альфора, как теплый ветер закоченевшего от холода человека. Он смотрит в лицо Аттердагу, и глаза его вспыхивают благодарностью и любовью.
- Значит, только со мной будете пить? – переспрашивает его сард Себастьян. – Хорошо, учту. Ну ладно, отдыхайте до обеда.
     Он встает. Альфор не выдерживает. Он тоже встает, хватает руку Аттердага и целует ее.
- Это не как генералу, - оправдывается он, - а как великодушному человеку.
     Аттердаг решительно отбирает у него руку, но при этом улыбается.
- Я стараюсь быть справедливым, - говорит он, - но грехов на мне достаточно; так что, не делайте из меня нечто лучшее, чем я есть.
- Не буду, - покорно соглашается Альфор. – А… я вчера не очень шумел, когда вернулся?
     Его голос снова становится виноватым.
- Нет, - отвечает Аттердаг. – Вы только изволили сказать, что уважаете меня и осведомились, уважаю ли я вас? Вчера я затруднился ответом, а сегодня отвечаю: да, уважаю. Вы человек честный, благодарный и порядочный. Я сейчас лишний раз в этом убедился.
- Спасибо вам, - лицо Альфора озаряется самой радостной улыбкой. – А меня, кроме вас, никто не видел?
- Привратник, - отвечает Аттердаг. Улыбнувшись, он добавляет:
- Дамы вас не видели, они спали. И они ничего не знают. Отдыхайте до обеда, мне пора.
     Он слегка треплет Альфора по плечу и уходит. Альфор кидается на колени и молится Богу с величайшим жаром, даже со слезами. Потом, просветленный и утешенный, со спокойной душой, отправляется завтракать. Он не думает о Чезаре Алеката; просто забывает о нем, как забывают о дурном сне.
     … А сард Себастьян едет в гарнизон. Там он вызывает к себе Чезаре и вежливо обращается к нему, глядя сквозь него:
- Сард Алеката, с завтрашнего дня вы капитан седьмой сотни вместо Эрнеста Герца, а сегодня ступайте на гауптвахту.
     Чезаре теряет дар речи. Капитан – повышение в чине, но вместе с тем – решительное удаление от «избранников», как величает себя свита генерала. Да еще и гауптвахта… Алеката бледнеет.
- Слушаю, мой генерал, - отвечает он неживым голосом, касаясь рукой шляпы.
- И запомните, - Аттердаг жёстко смотрит ему в глаза. Если я не терплю людей пьяных, то людей подлых – сто крат сильнее. А зависть и подлость в самом тесном родстве между собой. И я вам говорю в первый и последний раз: еще одна подобная выходка, и мы с вами расстанемся навсегда.
- Но я… - пытается оправдаться Чезаре.
- Отставить, - обрывает его сард Себастьян. – Я всё знаю, но, разумеется, не от вашей жертвы. Господин Ателлана вас не выдал; вас вообще никто не выдавал. У меня есть собственные средства для установления истины. Что`  вы добавили в вино?
- Порошок от зубной боли, - Алеката опускает голову.
     Аттердаг сумрачно хмурится:
- Идите. Надеюсь, чин капитана и ответственность за людей исправят ваш характер в лучшую сторону.
     Чезаре снова касается рукой шляпы и уходит – подавленный, уничтоженный. Он прекрасно сознаёт, что сам себе всё испортил и злится сам на себя. Одна мысль утешает его: если он будет достойным капитаном, Аттердаг, без сомнения, простит его. И он дает себе слово «не валять больше дурака», а смиренно и усердно исправлять свою новую должность, чтобы его генерал был им доволен.

      

                4.

     Двое оруженосцев сарда Себастьяна и старший адъютант сидят в трактире и обсуждают уход Чезаре Алеката.
     Старший адъютант, изящный и обаятельный, хотя и не особенно красивый, Там`ин Серт`аль произносит мягким, чуть усталым голосом:
- Я считаю, господа, тут не о чем говорить. Мы знаем сарда Себастьяна не первый год. Если он удалил Чезаре, значит, тот совершил нечто серьезное, достойное порицания. Да и вообще, решение начальства не подлежит обсуждению.
- Какой ты, Тамин, правильный, - усмехается оруженосец Вальтер `Эстли, живой быстроглазый юноша. – Для тебя сард Себастьян подобен жене цезаря, которой не должна коснуться и тень подозрения. Но мы с Одилоном, - он обнимает за плечо сурового, молчаливого и мощного Одилона Сон`ара, второго оруженосца,  - вовсе не собираемся бросать тень на генерала Аттердага. Мы просто размышляем, что такого не того мог совершить наш сибарит Чезаре.
- Говорят, он не очень честно поступил с Альфором Ателлана, - глухим голосом роняет Одилон Сонар, и обращает к товарищам лицо с крупными грубыми чертами.
     Тамин смотрит в большие, всегда спокойные светло-карие глаза Одилона и с интересом спрашивает:
- С Альфором Ателлана? Но какие у них могут быть счеты? Ведь Альфор взят в «избранники» совсем недавно.
- Вот то-то и оно, - посмеивается Вальтер Эстли. – Похоже, Чезаре многое бы дал, чтобы Альфора вовсе с нами не было.
     Тамин пожимает плечами.
- Но это смешно. Альфор славный малый, к тому же, еще совсем молодой. У него приятный характер. А то, что он попал в рабы – нелепая случайность. Слава Богу, что сард Себастьян выкупил его.
     Он брезгливо хмурится: ему не нравится закон о рабстве, не нравится продажа людей с торгов. Одилон и Вальтер разделяют его мнение.
- Просто бедняга Чезаре завистлив, - говорит, помолчав, Вальтер. – Это его ахиллесова пята. Но он хороший товарищ и отважный воин. Будем надеяться, что он вернется к нам. А Альфор… Альфор действительно достойный человек, хоть и младше нас троих на шесть-семь лет.
- В общем, Альфор теперь наш, - улыбается Тамин, поглаживая небольшие светлые усы. – Я рад этому. А вы, господа?
- Мы рады тому, что сард Себастьян умеет выбирать людей, - произносит тяжелым голосом Одилон.
- Выпьем за здоровье сарда Себастьяна! – Вальтер весело поднимает кружку с пивом, и друзья от всего сердца пьют за своего генерала.


     Наступает май – солнечный, блестящий, сияющий.
     … Качели взлетают вверх и вниз, стремительно, ритмично. Доминика звонко смеется, а Альфор раскачивает ее всё сильнее, сильнее… потом сам вскакивает на широкую доску. И вот они уже сидят рядом, держась за деревянные поручни, а веселая сила уносит их вверх, к листве и солнцу.
     Они опьянены этим движением. А когда их увлекает вниз, сердца их замирают от сладкого восторга. Качаться, лететь – вот, чего им хочется. Подол кисейного платья Доминики трепещет от движения воздуха, глаза блестят, она сияет улыбкой.
- Здорово! – кричит она.
     Теперь они часто качаются вместе. После бала Альфор подружился с Доминикой. Они гуляют вдвоем, играют в мяч и в прятки; правда, украдкой. Оба немного стесняются своей дружбы, боясь, что она не очень понравится сарду Себастьяну и сарде Гертруде.
     Но те уже давно всё знают. И не мешают Альфору и Доминике. Эти двое слишком чисты и честны, чтобы взрослые опасались за добродетель Доминики. Сард Себастьян вообще мало думает об этом, а сарда Гертруда только рада, что ее Никки теперь весело. Конечно, за два года бродяжничества по стране Альфор успел повидать немало грязи, но, воспитанный в строгости и благочестии, он сохранил душу и тело почти не оскверненными. Почти, ибо он воровал и дрался, но этим его грехи ограничиваются; да и совершались они по необходимости.
     Теперь, устав качаться на качелях, они останавливают их.
- Жаль, что нам нельзя ездить вместе верхом по городу, - оживленно говорит Доминика. – Или за городом. Вот бы весело было, правда, Альф?
- Правда, Никки, - отвечает он, предлагая ей руку. Она берет его под руку, и они идут по аллее сада, которая кажется пушистой и мягкой от бархатных теней и солнечных пятен.
- Ты умеешь плавать? – спрашивает Доминика.
- Умею. А ты?
- Немного, - она розовеет. – Как лягушка.
     И фыркает. Но Альфор серьезен и смотрит на нее одобрительно.
- Это очень хорошо, - говорит он. – Дамы обычно не умеют плавать.
- А я умею, - Доминика довольна его похвалой. – Я и по деревьям умею лазать. Но я больше люблю читать книги. И еще играть на клавесине. А ты умеешь играть на нем?
- Нет, - отвечает Альф. – Но я люблю музыку. Только не скучную. Смотри-ка!
     Они останавливаются и глядят на красивую изумрудную ящерицу, которая греется на старом пне. Они видят, как пчела забирается в чашечку цветка, как беззаботно порхают бабочки в лучах солнца.
- Правда, здесь очень красиво, Альф? – спрашивает Доминика.
- Да, сад у вас замечательный, - подтверждает Альфор с большим воодушевлением.  – Здесь, как в раю.
- А мы с тобой, как Адам и Ева, - смеется Доминика. – И ты очень хорошо танцуешь. Знаешь что? Давай танцевать прямо здесь!
- Давай, - тотчас соглашается Альфор.
     И они начинают кружиться на поляне среди цветов. Доминике легко и весело с Альфором. Она чувствует себя с ним естественно и свободно, и он чувствует себя с ней так же. С каждым днем они всё более привязываются друг к другу, и сами не замечают этого. Вот и сейчас они танцуют, держась за руки, и хрупкая фигурка девушки похожа на длинный белый язык пламени. Она весело смеется, он тоже, и оба совершенно не замечают ничего, что вокруг них. Внезапно они налетают на кого-то и, мгновенно отрезвев, замирают в испуге. Перед ними стоит сард Себастьян в шелковом светлом камзоле. Вероятно, он недавно вернулся из города и еще не успел переодеться. Альфор и Доминика тотчас застывают перед ним, как провинившиеся дети.
- Что такое? – весело спрашивает он их. – Чего вы смутились? Не бойтесь, я сегодня добрый. Вы очаровательно танцевали.
     Доминика, осмелев, поднимает голову.
- Вы всегда добрый, дядя.
- Всегда, но не со всеми, - он улыбается ей. – Впрочем, с вами я всегда добр, но вы оба всё равно меня боитесь.
- Это потому, дядя, что вы строгий, - Доминика обнимает его. – А так мы вас очень любим. Правда, Альф?
- Мгм, - розовея, подтверждает Альфор и исподтишка смотрит на Аттердага. Тот очень мягко глядит на Никки и говорит:
- Спасибо, дорогая; но как ты сейчас назвала Альфора?
- Альф, - повторяет она. – Это его уменьшительное имя, он разрешил мне так его называть.
     И с доверчивой улыбкой смотрит на Аттердага. Тот целует ее в лоб и признаётся:
- А я пришел похитить его у тебя. Можно?
- Да, - немного грустно отвечает она. Аттердаг смеется и гладит ее по щеке.
- Не огорчайся, - говорит он. – Через час господин Ателлана вернется. Пойдемте, Альфор.
     И они вдвоем идут к дому.
- Надо отвезти письмо Тамину Серталю, - обращается к Альфору Аттердаг. – Поедете к нему домой, а если его там не окажется, - в гарнизон.
- Слушаю, мой генерал, - отвечает Альфор. И несмело спрашивает:
- Вы не сердитесь, что мы танцевали… с сардой Доминикой?
- Нет, - говорит Аттердаг. – Я не враг невинных радостей жизни. Танцуйте, играйте; хоть на голове ходите. От этого только польза и вам, и ей.
     Альфор с облегчением улыбается ему, но про себя не может не удивляться: неужели сард Себастьян совсем не переживает за свою племянницу? Ведь всё-таки он, Альфор, - мужчина, и два года бродяжничал… Он не учитывает необыкновенной проницательности сарда Себастьяна, вернее, забывает о ней. А тот отчетливо видит: этот мальчик, которого он взял в адъютанты, не по годам разумен, чист и бережен; ему без страха можно доверить даже самое дорогое. Печальные испытания, выпавшие на долю Альфора, не замутили ясности его души, но закалили ее для битв и для любви. «Пусть веселятся, пока молоды, - думает Аттердаг. – Это даст им внутренний запас на всю жизнь, укрепит и обогатит их. Им это необходимо. А если и полюбят друг друга… что ж, на всё воля Божья. Ничего страшного в этом не будет. Дружба и любовь полезны для сердца; несчастен тот, кто не знает ни того, ни другого».

                5.

     Однажды Альфор, посланный сардом Себастьяном с поручением в Луну, возвращается взволнованный. Его лицо, точно зеркало, отражает целый калейдоскоп чувств: решимость, надежду, тревогу, жалость.
     Над Луной в это время бушует, торжествуя, майская гроза. Веселый ливень, на этот раз не золотистый, а отливающий расплавленным серебром, омывает площади, переулки, дома, поит всегда жадные сады, леса, луга. Молнии чертят неровные белые линии на небе, клубящемся свинцовыми облаками.
     Альфор вымок с головы до пят. Он быстро переодевается в сухое и идет в кабинет Аттердага.
     Сард Себастьян сидит за столом при зажженной свече, ибо свет грозового дня довольно сумрачен. Он что-то пишет. Когда Альфор входит и замирает у дверей, сард Себастьян поднимает голову.
- Проходите, - говорит он. – Всё сделали?
- Да, мой генерал, всё, как вы приказали, - отвечает Альфор, подходя к столу. Он смотрит на красивое лицо Аттердага, склоненное над столом. Свеча озаряет смуглые худые щеки, белый шрам, властно сомкнутые губы, играет пятнами на блестящих черных волосах, забранных сзади заколкой.
- Садитесь, - Аттердаг откладывает в сторону гусиное перо. Альфор садится на стул. Сард Себастьян смотрит на него, потом спрашивает немного удивленно:
- Что это с вами?
- Ничего, сард, - Альфор облизывает губы, нервно приглаживает влажные волосы ладонью и несколько смятенно смотрит в черные, мерцающие. как звезды, глаза Аттердага. Тот отвечает ему пристальным взглядом и говорит:
- Не тяните с ответом, вы не девушка на выданье. Ну, что стряслось?
     Альфор начинает волноваться еще больше и вместе с тем исполняется решимости.
- Сард, - он глядит в глаза Аттердагу. – У меня к вам просьба. И клянусь: я больше ничего у вас не попрошу…
- Не клянитесь, - прерывает его генерал. – Потому что всё равно попросите, и ничего предосудительного я в этом не вижу.
- Я прошу вас завтра поехать со мной в два часа дня на площадь Желтых Ирисов, - единым духом выпаливает Альфор. – И купить на аукционе одного очень хорошего человека, который в свое время спас мне жизнь! Вот моя просьба.
     Его голос немного дрожит от напряжения, и внутри него всё тоже дрожит.
     Аттердаг задумывается.
- Откуда вы узнали, что его будут продавать именно завтра, в два часа? – интересуется он.
- Я увидел его среди рабов, и помощник шерифа сказал мне, что он будет продан завтра в два.
- Как его зовут и кто он такой?
- Его зовут Л`индон `Оге, сард, он бывший актер театра, комедиант, - говорит Альфор, машинально дергая себя за кружевную манжету. – Я думаю, он не дорого стоит, потому что он ниже меня на голову и худенький.
- И как же он спас вам жизнь? – взгляд Аттердага становится еще более заинтересованным.
- Он выходил меня, когда я заболел. Это было зимой. Я пришел в городок Эрк и свалился прямо на улице, без памяти, в жару. А он отвез меня на своей тележке в подвал дома, где тогда жил, и стал лечить. У него не было ни лекарств, ни денег. Но он поставил меня на ноги. Он давал мне горячую воду с ромом. А когда я выздоровел, он нанялся в какой-то бродячий балаган и уехал из Эрка. Это было полтора года назад… понимаете, он совсем меня не знал, но подобрал и вылечил…
     И Альфор затеребил манжету еще ожесточенней.
- Он пьет? – спросил Аттердаг.
- Нет. То есть, он не прочь выпить. Но он умеет пить. Я хочу сказать, что никогда не видел его пьяным.
     И Альфор поднял умоляющие глаза на Аттердага. Тот вздохнул, потер лоб ладонью и сказал:
- Завтра в два часа я буду занят. Поэтому вы сами отправитесь на аукцион и к`упите себе раба. Вот деньги.
     Он вытащил из ящика стола тяжелый кошелек и подал его Альфору.
- Здесь тысяча двести стольдов золотом, - молвил сард Себастьян. – Раб не может стоить дороже. Тем более… сколько ему лет?
- Тридцать пять.
- Ну, вот видите. Копьев за него ломать не будут.
     Лицо Альфора словно озарилось изнутри сиянием, а глаза засветились величайшей благодарностью. Сард Себастьян рассмеялся.
- Только не целуйте мне рук и не кидайтесь на шею, - предупредил он.
- Но мне очень хочется, - возразил Альфор. – Знали бы вы, как я вам благодарен. Сард Себастьян, вы самый лучший, самый благородный человек на свете. Даю вам слово, я отработаю эти деньги! И почему я никак не могу выразить свою благодарность, кроме как словами? Господи, хоть бы я мог умереть за вас: до чего я был бы счастлив это сделать!
- Если вы умрете, вы не отработаете денег, - сказал Аттердаг бесстрастно, хотя в глубине души был взволнован не меньше Альфора.
- Вы нужны мне живым, - добавил он серьезно. – И вот еще что: вы говорили недавно, что будете пить только со мной. Так давайте выпьем, а то, право, слишком много чувств.
     Он встал из-за стола, пересел на небольшой диван и сказал:
- Достаньте из шкафа графин с вином и два бокала – и подвиньте сюда столик. Благодарю вас. А теперь садитесь рядом со мной и разлейте вино по бокалам.
     Альфор с величайшей охотой выполнил просьбу своего генерала.
- Сард Себастьян! – воскликнул он. – Позвольте хотя бы пожать вам руку!
     Аттердаг с улыбкой протянул ему руку, и Альфор стиснул ее с таким жаром, что генерал едва не вскрикнул. Тогда, настроившись на достойный ответ, он вложил такую мощь в свое рукопожатие, что Альфор тихонько взвыл сквозь зубы. Аттердаг засмеялся, довольный их обменом любезностями.
- А теперь будем здоровы, - сказал он, берясь за бокал.
     Они отпили по глотку. За окнами грохотал радостный гром, и дождь неистово стучал в стекла.
- И каков он, этот ваш Линдон Оге, по характеру? – спросил Аттердаг.
- Не знаю, - честно ответил Альфор. – Он скрытный. Но спас меня; теперь моя очередь помочь ему.
- Это справедливо, - сард Себастьян сделал глоток и откинулся на спинку дивана. - Когда его раскуют, не забудьте освободить его у префекта Логгера. И… попросите его подождать меня; я хочу посмотреть на него.
- Я с удовольствием это сделаю, - сказал Альфор. Бокал с вином, который он держал в руке, отсвечивал рубином, и приятное тепло пробегало по жилам. Он тоже откинулся на спинку дивана. Отрадное чувство покоя охватило всё его существо. Вино было бесподобным, кабинет – уютным. «Здесь мой дом, - вдруг сказал сам себе Альфор. – Мой родной дом…»


     На следующий день в два часа дня он покупает Линдона Оге.
     Линдон – не высокий, даже маленький ростом, но тело у него гибкое, мускулистое, стройное. Лицо узкое, нос тоже узкий и острый, губы и брови также узки, а глаза большие и разного цвета: правый синий, а левый – зеленый. Его темно-русые волосы сильно вьются, а взгляд непроницаем. Вместо одежды на нем какие-то жалкие лохмотья, а башмаки порваны до последней возможности.
     Он не сразу узнает в красавце-адъютанте Альфора Ателлана, но когда узнает, в его разноцветных глазах вспыхивают живые радостные искры. Стоя на помосте, он всей душой надеется, что достанется Альфору. И он достается ему за пятьсот стольдов.
     Альфор покупает для него мула и велит продавцам оседлать его. Линдон живо вскакивает на мула, и они уезжают с площади.
     На первой же пустынной улице Альфор протягивает ему руку:
- Ну, здравствуй, Линд!
- Здравствуй, хозяин, - Линдон, звеня цепями, пожимает ему руку. – Куда мы едем?
- Освобождаться, - отвечает Альфор.
     Он рассказывает ему о себе и об Аттердаге. Линдон внимательно слушает.
- Мой генерал хочет поговорить с тобой, - заканчивает свой рассказ Альфор. – И ты, пожалуйста, не отказывайся. Вдруг он даст тебе работу?
- - Я покорён вашим милосердием, - отвечает Линдон Оге то ли всерьез, то ли в насмешку. – А отказаться я всегда успею.
     Они приезжают на место. Кузнец Аттердага расковывает Линдона, потом они с Альфором идут к префекту полиции, который освобождает Оге от рабства, и возвращаются в особняк. Линдон моется в прачечной и надевает на себя белье и верхнюю одежду одного из слуг, который ближе всего к нему по росту и сложению. Затем он и Альфор обедают вместе с дворецким и его женой, а после обеда идут в комнату Альфора.
- Ну, садись, - оживленно говорит Альфор, указывая Линдону на кресло. – И расскажи: где ты был, что делал?
     Линдон садится в кресло и отвечает с ленивой усмешкой:
- А ты любопытный, Альф. Что ж, расскажу тебе. Был я в тюрьме, бежал, выступал на сцене. Четыре раза меня пороли, еще четыре раза я сам дрался и победил, а уж сколько народу я обокрал, только Богу ведомо. Словом, не скучал. А ты, значит, карьеру сделал.
     И он окидывает Альфора проницательным загадочным взглядом.
- Так получилось, - отзывается Альфор простодушно. – Сард Себастьян – необыкновенный человек. А нас, его свиту, знаешь, как прозвали? «Избранники»!
     И он гордо и радостно улыбается. На губах Линдона мелькает ироническая усмешка, но тут же исчезает. Он серьезно говорит:
- Молодец. И твой сард – образец великодушия. Уж не попал ли я живым в Рай?
- Считай, что попал, - смеется Альфор. Потом внимательно смотрит на Линдона.
- Знаешь, что? Старайся ему понравиться.
- И не подумаю, - с сухим смешком отвечает Линдон. – Зачем обманывать благородного человека.
     Альфор не знает, что на это ответить. Он слегка хмурит свои золотистые брови и строго смотрит на Линдона. Но того не пронять взглядами. Он прикрывает глаза и делает вид, что дремлет.
- Линд, - Альфор встает и кладет руку на плечо комедианту. Тот открывает глаза и с интересом смотрит на него.
- Если ты намерен и впредь воровать и сидеть в тюрьмах, - сумрачно продолжает Альфор, - я тебе помешать не могу. Но ты спас мне жизнь. Я хочу, чтобы у тебя было всё хорошо, понимаешь?
- Сядь, отдохни, - советует Линдон. – Я тоже не прочь, чтобы у меня было всё хорошо, но не все мечты сбываются. Я еще не видел твоего сарда. Тебе он нравится, а со мной, может, будет иначе. Как знать.
- Но ты выкуплен на его деньги!
- Я это знаю и благодарен его сиятельству. Но его милосердие еще не дает ему права на мое доверие.
- Почему не дает? – Альфор удивлен.
- Да потому, - Линдон пожимает плечами. – Ты при нем, как щенок, нашедший хозяина. А я уже взрослая тварь; меня не приручишь куском мяса. Я сам выберу себе хозяина, если почувствую в этом необходимость. А не почувствую – извини! Значит, не судьба мне стать домашней скотиной. Останусь диким волком до конца дней своих.
     Альфор снова не нашелся, что ответить. Они сидели молча, задумавшись, пока не вошел слуга и не объявил, что сард Себастьян вернулся и ждет их обоих у себя в кабинете.
     Они вошли к нему. Линдон при этом сохранял иронически-равнодушный вид, а Альфор смотрел хмуро и разочарованно. Он не ожидал, что Линдон так воспротивится лучшей участи, что сердце его очерствело, и что у него столь трудный характер.
- Проходите и садитесь, господа, - обратился к ним Аттердаг.
     Они сели напротив него на диван. Выражение их лиц многое сказало графу, но он не подал вида, что сделал определенные выводы. Его взгляд, приветливый и ясный, обратился на Линдона.
- Здравствуйте, господин Оге, - сказал он дружелюбно. – Я рад, что вы теперь свободный человек. Но мне хотелось бы знать, как вы распорядитесь своей свободой?
- Я распоряжусь ею по своему усмотрению, сард, - вежливо ответил Линдон. – А вам я благодарен за помощь.
- Принимаю вашу благодарность, - кивнул Аттердаг. – Но я мог бы сделать для вас больше, чем уже сделал. Скажите, владеете ли вы каким-нибудь видом оружия?
- Владею любым оружием, ответил Линдон, и его разноцветные глаза вдруг перестали быть равнодушными; в них появился интерес.
- Да что вы, - глаза Аттердага вспыхнули ответным интересом. – То есть, вы умеете сражаться мечом, шпагой, саблей и стрелять?
- Линдон с достоинством кивнул.
- В таком случае, не пройдете ли вы со мной в сад и не покажете ли свое искусство? – спросил Аттердаг.
- Я согласен, сард, - сказал Оге.
     Они вышли в сад все втроем, вооруженные, как на битву. Сард Себастьян вынул из ножен меч, Линдон сделал то же самое, а Альфор отступил подальше, чтобы не мешать им. Он тоже начал сильно заинтересовываться происходящим.
     Аттердаг и Линдон вступили в бой друг с другом, и Альфор онемел от удивления и восторга. Линдон, маленький и незаметный по сравнению с Аттердагом, дрался так профессионально, будто сроду ничего другого не делал. Он внимательнейшим образом следил за движениями противника, отбивая его удары, уклоняясь, отскакивая, атакуя. Всё это он делал легко, точно играя, с изумительной ловкостью и проворством. Клинки мечей высекали искры, сталь звенела о сталь. Сард Себастьян точно весь превратился в механизм, не уступающий своему противнику ни в легкости, ни в точности, ни в быстроте движений.
- Отлично! – крикнул он, спустя несколько минут. – Альфор, подайте нам сабли.
     Альфор подал сабли и забрал мечи. Сражение на саблях оказалось таким же захватывающим. Дальше в ход пошли шпаги. Уважение Альфора к Линдону росло с каждой минутой. Он видел, что Аттердаг сражается с ним в полную силу, видел, как горят глаза у обоих, как учебный бой опьяняет, захватывает, увлекает их. Альфор и сам, глядя на них, дрожал от возбуждения и восхищения.
     Затем Аттердаг велел подать пистолеты и наметил Линдону цель: маленький золотистый солнечный зайчик на стволе ближайшего каштана, футах в двадцати от земли, не доходя до каштана десяти шагов. Линдон прицелился, выстрелил и попал прямо в солнечную точку. То же самое сделал Аттердаг.
- Блестяще, - сказал он Линдону. – А как насчет боя без оружия?
- Попробуем, - ответил Оге.
     Они схватились врукопашную и боролись в течение нескольких минут. Но потом Линдон оказался лежащим на траве, а сард Себастьян сидел на его ногах и держал его за руки.
- Сдаюсь, - сказал Линдон после нескольких попыток вырваться. Сард Себастьян отпустил его и сел рядом. Оба тяжело дышали. Волосы Аттердага, влажные от пота, разметались по плечам, кудрявые волосы Линдона тоже были влажными. Они посмотрели друг на друга с уважением, пониманием и явным расположением. Аттердаг протянул Линдону руку, тот пожал ее.
- Вы отменный боец, - сказал сард Себастьян Оге. – Редкий боец. Были на войне?
- Да. Я сражался в кавалерии.
- Там и научились владеть оружием?
- Нет, - ответил Линдон. – Нас, актеров, учил в театре один отставной солдат. А я брал у него дополнительные уроки.
- Почему бродяжничали, а не шли в армию?
- Я предпочитаю театр, - ответил Линдон. – А потом, мне начальство в армии не нравилось.
- С удовольствием устрою вас в императорский театр, - молвил Аттердаг. – Но с еще большим удовольствием я взял бы вас к себе в оруженосцы. Выбирайте.
- Хочу к вам в оруженосцы, - не колеблясь, ответил Оге и впервые с минуты своего освобождения из рабства улыбнулся.
- Прекрасно, - лицо Аттердага выразило самое живое удовольствие. – Будете получать пятьдесят стольдов золотом. Идет?
- Идет, - кивнул Линдон.
- Замечательно, - Аттердаг встал. – Альфор, подите сюда.
     Альфор подошел, сияя улыбкой: он был очень доволен таким исходом дела.
- Благодарю, что свели меня с господином Оге, - Аттердаг пожал ему руку. – Линдон, где вы предпочитаете пока что жить: на частной квартире или в моем доме?
- Мне хотелось бы пожить у вас, пока я не подыщу себе квартиру, - ответил Линдон.
- Да будет так, - улыбнулся Аттердаг. – Заодно по`учите драться Альфора; ему это необходимо.
- Хорошо, сард, - сказал Оге. – То есть, слушаю.
- А теперь идем ко мне в кабинет, - сказал сард Себастьян. – Я угощу вас вином. Грех не угостить такого мастера. Кстати, за что вас выгоняли из театров, Линдон?
- За драки, - неохотно ответил Оге. – Ну, и за интриги… закулисные.
     Он посмотрел на Аттердага и убедительно сказал:
- Да не буду я у вас ни драться, ни интриговать; не думайте.
- Не думаю, - Аттердаг обнял его за плечо. - Хотя верю, что вы так же искусны в интригах, как и в драках.
     Эта похвала пришлась Линдону не по вкусу.
- Я обещал вам, - произнес он сухо и с достоинством.
- Я верю вам, - в тон ему ответил Аттердаг. Они взглянули друг на друга и засмеялись.
     … А несколько минут спустя они сидели в кабинете Аттердага и пили вино. Альфор смотрел на оживившееся, помолодевшее лицо Линдона и радовался за него всей душой. Радовался и сард Себастьян.
- Вот что, - сказал он. – За сколько вы. Альфор, купили Линдона?
- За пятьсот стольдов.
- Стало быть, у вас осталось семьсот. Разделите эти деньги поровну; часть возьмите себе, а часть дайте Линдону. Вы оба заслужили награду.
     Альфор достал кошелек и торжественно вручил Оге триста пятьдесят стольдов, но тот отдал сто стольдов ему обратно.
- Альфор заслужил б`ольшую награду, чем я, - сказал Линдон. – Он освободил меня и познакомил с вами, сард Себастьян. Он сделал великое дело, согласитесь.
- Соглашаюсь, - улыбнулся Аттердаг. Линдон нравился ему всё больше. Он смотрел на него и на Альфора и думал: «Мне последнее время везет с людьми. Это, конечно, недаром: мне непременно придется заплатить за это. Ведь за всё хорошее приходится платить. Что ж, пусть судьба назначает цену; я не стану торговаться…»


     «Избранников» немного удивило появление в их рядах Линдона Оге, но он быстро и без труда вошел в их круг и стал среди них таким же «своим», как Альфор Ателлана. Его умение обращаться с оружием вызывало уважение свиты Аттердага. Правда, Чезаре Алеката слегка нахмурился, узнав о новом оруженосце, но его ревность скоро прошла. Он знал, что Аттердаг всё равно вернет его к «избранникам», если он будет отличным капитаном. Кроме того, сард Себастьян согласно военному уставу имел право держать свиту из десяти человек, а их пока что было всего пять.
    Линдон Оге продолжал оставаться скрытным и решительно никому ничего о себе не рассказывал. Но он охотно поддерживал беседу, был приветлив с новыми товарищами, знал много интересных и забавных историй – и умел так талантливо преподнести их слушателям, что те млели от восхищения. Сам Оге снискал себе безусловную популярность не только среди «избранников», но и вообще в гарнизоне. Утонченного Тамина Серталя очень заинтересовали его разноцветные глаза, веселого оруженосца Вальтера Эстли покорило его изящное остроумие, а суровый Одилон Сонар оценил в Линдоне опытного, к тому же лихого, воина, который показывал на учениях профессиональное мастерство. 
     Первые числа мая Линдон провел в доме сарда Себастьяна. Он познакомился с сардой Гертрудой и с Доминикой – и сразу пришелся обеим по душе. Они ему тоже понравились. Он прилежно занимался с Альфором, обучая его фехтованию, проводя учебные бои на мечах и саблях, но Альфора немного угнетала его скрытность. Он не сомневался, что Линдон относится к нему тепло, даже дружески, но их словно разделяла мягкая стеклянная стена, и сквозь эту стену было невозможно пробиться.
     Зато стоило появиться сарду Себастьяну, как Линдон преображался, Альфор это видел. Глаза нового оруженосца начинали излучать ясное сияние, всё лицо светлело, плечи расправлялись, даже голос становился мягче. Аттердаг не выделял его среди других, он был с ним так же деловит, как и с остальными своими оруженосцами и адъютантами, когда речь шла о делах и так же дружественно сердечен, как и с ними, в свободное от дел время. Но Линдон и не ждал особого к себе отношения. Он просто любил Аттердага и был глубоко и беззаветно ему предан, как Альфор, как все «избранники» и солдаты Аттердаговой тысячи. Сард Себастьян отлично это видел. Он также быстро понял,  что Линдон – человек умный, тонкий, коварный, актер и эстет, воин и интриган, что наряду с великодушными порывами в его душе живет склонность к порывам далеко не благородным, что у него есть тайны, которые он свято хранит, и эти тайны так же темны, как некоторые черты его души. Об одной из этих черт сард Себастьян догадался, когда случайно увидел, каким взглядом проводил Линдон смазливую девушку из борделя, проходившую мимо площадки для учебных сражений. В душе Линдона Оге гнездились всевозможные пороки и страсти, но он подчинял их себе такой же твердой рукой, какой управлял своим оружием и конем, горячим испанским жеребцом, которым обзавелся через день после того, как поселился в доме Аттердага.
     Впрочем, в его душе жили и чистота, и лиричность, и бережность. Сард Себастьян твердо знал: Линдон не усомнится отдать за него жизнь, и не только потому, что предан ему, но и потому что любит его. И Аттердаг высоко ценил его чувство. Он знал: Линдону он может доверять не меньше, чем Альфору и трем прочим «избранникам». А они все, в свою очередь, понимали и чувствовали, что их генерал готов отдать жизнь за каждого из них. Он был их солнцем, их святыней, человеком, которого им послал Сам Бог. Они были счастливы рядом с ним, а он благоденствовал среди них, обожаемый, почитаемый, единственный и неповторимый. И месяц май, бурный и нежный, стремительно летел вперед, словно желая обогнать само время…

                6.

     В этот день с самого утра сарда Себастьяна постигло странное чувство того, что очень скоро неизбежно что-то произойдет. И это чувство не было минутным. Оно томительно поселилось в нем, не желая никуда уходить. С особенной яркостью вспомнилось вдруг военное время, сражения, трудные ситуации, в которых много раз оказывалась его тысяча и вся армия императора. Он вспомнил своего оруженосца `Адама Л`анге, который предал их. Он тогда вернулся из разведки и доложил: «Неприятель поблизости не обнаружен, мой генерал. Они все ушли на запад, хотят соединиться с пограничными отрядами. Это абсолютно точные сведения». И он улыбнулся Аттердагу, юный и прекрасный, как языческий бог. И тут же раздался вдали громовой голос Одилона Сонара: «Они идут, сард, они идут! Нас предали, замкнули в кольцо!»
     Лицо Адама тут же резко изменилось. Он сощурился, точно в ожидании удара, потом бросился бежать. Аттердаг догнал его и молча рубанул саблей – насмерть… Адам упал. «Он предал нас, - сказал Аттердаг подъехавшему Тамину Серталю. И тут же крикнул солдатам: «Строиться! Приготовиться к отражению кольцевой атаки! Одилон, ко мне!» И даже не взглянул на Адама, которого любил больше всех своих «избранников» - почти, как сына…
     Позже, от пленных, он узнал, что Адам предал их, всю тысячу, за два кошелька золота. Они тогда чудом пробились сквозь вражеские ряды и сами замкнули неприятеля в кольцо. И убили – убили почти всех…
     Теперь Аттердаг вспомнил красивое лицо Адама: с правильными чертами, с синими глазами, с улыбкой, открытой и обаятельной… И, как всегда, когда он вспоминал его, ему стало тяжело и грустно.
- Что с тобой, Сэб? – Гертруда ласково коснулась его руки. Он поцеловал ее и ответил:
- Всё в порядке, Руди. Скоро я получу отпуск. Как ты думаешь, не съездить ли нам в Италию? Розмари, твоя сестра, давно зовет нас туда.
- Это было бы замечательно, - Гертруда улыбнулась. – Да, это было бы здорово. Так мы и поступим.
     Но тут в гостиную вошел слуга и доложил:
- Сард, к вам гонец от императора.
- Проси, - быстро сказал Аттердаг.
     Вошел сотник императорской дворцовой гвардии Рэд Рауд и, отдав Аттердагу честь, сказал:
- Сард, его величество Теодаль просит вас и вашу свиту приехать в час дня в императорский дворец. Его величество сказал, что дело важное; он хотел бы поговорить с вами.
- Передайте, что я буду, - сказал сард Себастьян, а про себя подумал: «Вот она, неизвестность, которой я ждал. Чем-то она обернется?»
     Он простился с Гертрудой и вызвал к себе Альфора.
- Поезжайте на квартиру к Линдону, - сказал он, - а я заеду к остальным: они живут в одном доме. Встретимся без пятнадцати час в нижнем этаже императорского дворца. Одежда парадная. Поторопитесь: у нас час времени на всё.
- Слушаю, мой генерал, - ответил Альфор и бросился к себе переодеваться. Была середина мая, поэтому Альфор оделся весьма легко, в шелк, и, оседлав своего коня Спартака, быстро поехал на улицу Майора Бэнтли, где снимал комнату Линдон Оге.
     Служанка открыла ему входную дверь. Он постучался в комнату Линдона. Тут же дверь комнаты распахнулась, и оттуда выпорхнула молодая женщина в ярком платье, с приколотой на груди камелией. Альфор от неожиданности не сказал ей ни слова, даже не успел поклониться. Она исчезла, как дух, а на пороге появился Линдон в халате, надетом на нижнее белье. Он пожал Альфору руку. Его разноцветные глаза блестели, в комнате пахло духами, пудрой и тальком.
- Мы должны ехать в императорский дворец, - сказал Альфор, заходя в комнату и закрывая за собой дверь. – Сард Себастьян и все «избранники». Собирайся, я подожду.
- Сейчас, - отозвался Линдон.
- Оденься получше, - молвил Альфор.
- Сам знаю, - Оге засмеялся и скинул халат. Альфор подошел к окну и принялся смотреть во двор с пышной клумбой, возле которой играли дети.
- Кто была эта дама? – спросил он, помолчав.
- Моя кузина, - иронически откликнулся Линдон. – Хочешь, познакомлю?
- Нет, - ответил Альфор. – С такой я и сам могу познакомиться. Смотри, не подхвати что-нибудь.
- Ты сегодня трогательно заботлив, - сказал Линдон. – Не волнуйся: если что, меня вылечат ртутью. Я готов, пойдем.
     И они покидают комнату.


     Император Теодаль встречает Альфора и его свиту в одном из своих малых аудиенц-залов.
     Его величеству тридцать пять лет. Он невысок ростом, но здоров и крепок. У него светлые волосы, серые глаза, небольшие аккуратные усы и борода. Он держится любезно и с достоинством. Аттердаг и «избранники» хотят подойти к его руке, но он говорит им:
- Нет-нет, господа; сегодня вы просто у меня в гостях. Садитесь за этот стол. Батист, принесите нам вино и кофе.
     И пожимает руку сарду Себастьяну.
- Дорогой мой друг, - говорит он сердечно. – Рад видеть вас и ваших доблестных воинов. Будьте, как дома, располагайтесь.
     Сам он также усаживается во главе стола и кладет на стол кожаную папку. Лакей приносит вино и кофе и расставляет их перед императором и его гостями.
- Итак, - император обращает свои большие серые глаза на сидящего рядом с ним справа Аттердага. – Вот, что я хочу сообщить вам, сард Себастьян… но сначала позвольте вопрос: доводилось ли вам бывать на нашем южном острове Сод`ор?
- На Содоре? Да, я бывал там два раза, государь, - отвечает Аттердаг.
- Прекрасно; значит вы имеете понятие об этой нашей провинции. Так вот, там сейчас очень неспокойно.
- Мятеж, ваше величество? – поднял брови Аттердаг.
     Император задумался.
- Не знаю, - молвил он, помолчав, - каким словом обозначить то, что там происходит. Видите ли, беспорядки в Содоре носят несколько странный характер: я бы сказал, сказочный, мистический. Тем не менее, последствия реальны и неутешительны: за три месяца там погибло пятьсот человек… Скверно, не правда ли?
- Отчего они погибли? – взгляд Аттердага стал очень внимательным. Император слегка занервничал и сказал:
- Сард Себастьян, если я отвечу, вы, пожалуй, сочтете меня безумцем. Я не дам вам прямого ответа, чтобы вы не подумали, что я переутомился, занимаясь государственными делами. Я лучше прочту вам письмо, которое недавно получил от епископа Содорского, владыки Антония. Оно так написано, что вполне может послужить ответом на ваш вопрос. Пейте вино и кофе, господа. А я пока прочту вам…
     Он раскрыл кожаную папку.
- Вот, слушайте, что пишет владыка Антоний. «Государь наш и отец державы Никронийской, империи сардов…» … ну, тут приветствия, пропустим немного…
     «Докладываю Вам о печали нашей, постигшей нас, сколь неожиданно, столь и стремительно. Всё, что Вы прочтете, истина, Ваше Величество, и эта истина подтверждается тем, что пятьсот жителей Содора, иные целыми семьями, переселились в горние, приняв мученический венец.
     Что напишу о том, что знаю?
     Напишу следующее. На острове нашем с незапамятных времен растут цветы именем альядры, что на языке коренных жителей Содора означает «плачущие цветы». Так они прозываются потому, что когда лепестки их вечером смыкаются, они образуют подобие некого розового шлема с черным узором, изображающим человеческие глаза, из которых текут слезы. Образцы простых безобидных альядров я прислал Вам в засушенном виде, дабы Вы возымели представление об этом растении. Но образцы малы. Обычно альядры достигают человеческого роста.
     Неподалеку от епархии находится озеро, названное Озером Лилий. Согласно древнему преданию, в нем некогда погибло девять монахов, благочестивых христианских рыцарей, которых язычники-островитяне задушили стеблями альядров и бросили в Озеро Лилий. Тогда же монашеской братии на острове было таинственным образом открыто, что души убийц не обретут покоя, но будут безвредны, пока не вселятся в альядры, и тогда христианское воинство истребит их окончательно.
     Час пробил, и ныне первая часть пророчества исполнилась. В Озере Лилий поселились альядры-духи. Каждую девятую ночь (по числу убитых некогда монахов), кроме воскресений, альядры  быстро подползают на своих подвижных корнях к нашему городу, врываются в дома и истребляют людей. Они вооружены, ибо их листья устроены таким образом, что они могут держать в них сразу четыре вида оружия. Гибкие крючки на концах листьев заменяют цветам кисти рук. За час до восхода солнца альядры исчезают – уходят обратно в озеро. Их искали там днем, дабы истребить, но не нашли. Мы уничтожили несколько альядров, но их не так просто убить. Они погибают, только если отсечь «голову» цветка, а это трудно, потому что стебли возле венчиков защищает плотная, как панцирь черепахи, чешуя. Но тот, кому удается приподнять чешую, легко поражает альядра насмерть. Однако приподнять чешую очень нелегко, потому что альядры сопротивляются с неслыханной силой.
     Ваше Величество, государь мой! Нас в городе тысяча пятьсот с лишним человек, но из этих тысячи пятисот – более половины женщины, старики, дети. Как несказанно возблагодарили бы мы Ваше Величество, если бы Вы прислали нам на подмогу хотя бы тысячу воинов, желательно, людей благочестивых. Какую хвалу вознесли бы мы тогда Господу! У нас есть оружие, и щиты, и мечи, и шлемы, только людей не хватает. Ведь альядров не так и много, штук двести, но они почти неуязвимы, очень проворны, сильны, и их четыре листа – это четыре руки.
     Будьте милосердны, помогите нам!
     Шлю Вам и семье Вашей свое благословение и молю за Ваше Величество Бога ежечасно.
                Владыка Содорский, епископ Антоний».
     Император закончил читать и окинул взглядом своих слушателей. Те сидели, не двигаясь. На их лицах он прочел глубокую задумчивость и еще более глубокое недоверие и поспешил нарушить тишину.
- Господа, - молвил он. – Я прекрасно понимаю всю необычность и… скажем прямо… видимую неправдоподобность ситуации. Но уверяю вас: его преосвященство – человек в высшей степени здравомыслящий и не склонный к шуткам. Я ему верю, - твердо и спокойно добавил он. – И потом, он прислал образцы альядров. Вот, взгляните, господа.
     И Теодаль протянул Аттердагу две плоских застекленных рамки размером с ладонь. Аттердаг внимательно взглянул на образцы. Перед ним лежали под стеклом два засушенных цветка: один с раскрытыми лепестками, другой с закрытыми. Закрытый альядр походил на свечу с ярко розовым пламенем. Черный узор на его сомкнутых, как у тюльпана, лепестках действительно очень напоминал глаза, из которых текут слезы. Узор был словно нанесен тонкой кистью, мелкими штрихами японского художника. Стебель у цветка был толстый, зеленый, покрытый чешуйками, похожими на рыбьи, листья были плотными, мясистыми, удлиненными, и каждый лист заканчивался черным крючком, сильно загнутым. Бледно-розовый, телесного цвета корень походил формой на морковь.
     Раскрытый альядр, также ярко-розовый, напоминал раскрытый тюльпан, но сердцевина его была подобна золотистой коронке, и никакого узора на лепестках внутри венчика не было.
     Сард Себастьян передал образцы дальше. «Избранники» с сосредоточенным вниманием рассматривали «лицо врага», но каждого из них не покидало чувство, что всё это какой-то странный розыгрыш, фарс, словом, то, чего на самом деле быть никак не может. Однако Аттердаг постепенно начал проникаться чувством этой новой, труднопостижимой реальности и верить, что его никто не разыгрывает.
- Я понимаю, - сказал его величество, наблюдая за лицами своих гостей. – Во всё это сложно поверить… особенно так, сразу. Я и не прошу вас верить, господа. Я сам, признаться, несколько ошеломлен письмом его преосвященства, а получил я его позавчера. И всё это время я приходил в себя. Но теперь я знаю, что делать. Сард Себастьян, - он немного виновато взглянул на Аттердага. – Я прошу вас… прошу, не приказываю… возьмите вашу свиту, вашу тысячу, вашу семью, если угодно… и отправьтесь в ближайшие дни в Содор. В Новой Помпее, нашей ближней гавани, вас будут ожидать три фрегата: «Венеция», «Странник» и «Святой Марк». Ваша тысяча и вы сами отлично на них разместитесь. Я поручаю вам выяснить, что` происходит на острове Содор. За деньгами я не постою; императорская казна к вашим услугам. Ну, как?
- Я выполню просьбу вашего величества  как приказ, - сказал Аттердаг, глядя в глаза Теодалю. - Разумеется, на месте нам будет виднее, с чем или с кем придется иметь дело. Будьте спокойны, государь, положитесь на меня и моих людей.
     Император засиял в ответ самой растроганной и благодарной улыбкой.
- Как же я рад, сард, - молвил он, - что вы такой трезвый, решительный человек! И до чего я вам признателен, знали бы вы!
     Он с жаром потряс руку Аттердага, а тот улыбнулся ему – как своему государю и в то же время как человеку, который был моложе его по возрасту, которого он знал ребенком.
- Итак, - его величество обвел присутствующих просветленным приветливым взглядом. – Всё замечательно. Господа, я приглашаю вас всех на обед послезавтра! Кстати, в Содоре очень жарко. Люди там носят тоги и туники, как древние греки и римляне. Вы вполне можете одеваться так же. И еще, прошу вас: никому ни слова. То, что я сообщил вам, - государственная тайна. Я не желаю испытывать рассудок моего народа слухами о событиях сверхъестественных; у нас и так хватает забот. А у вас, сард Себастьян, нет ли какой-нибудь личной просьбы ко мне? Я рад был бы ее исполнить.
- У меня есть к вам просьба, государь, - отозвался Аттердаг. – И состоит она в следующем. Я прошу ваше величество упразднить закон о рабстве в империи Никрония.
- С удовольствием упраздню, - охотно и даже радостно ответил император. – Мне этот закон доставил множество неприятных хлопот, хотя не я принимал его. Ваша просьба, сард, будет исполнена мною до вашего отъезда; вы сами убедитесь в этом.
- Благодарю, мой император, - молвил сард Себастьян. Он встал; встали и «избранники».
- За здоровье нашего милосердного императора! – провозгласил он и поднял бокал с вином.
- Да здравствует его величество! – хором отозвалась вся свита.


     Покинув дворец и вскочив в седла, они переглядываются между собой, все шестеро. Тамин Серталь хочет что-то сказать, но сард Себастьян опережает его:
- Господа! Мы всё обсудим уже в пути, на фрегате. Скажу одно: кто из вас не готов по тем или иным причинам сопровождать меня в Содор, пусть заранее предупредит меня об этом. Я пойму этого человека и предоставлю ему отпуск.
     Все молчат. На лицах своих «избранников» Аттердаг читает решимость не покидать его. Он доволен этим и говорит:
- Благодарю вас. Не забудьте: послезавтра мы обедаем у его величества. А там, вероятно, в путь. Готовьтесь, господа.
     Они вместе доезжают до Гранатовой улицы и там расстаются. С Аттердагом едут дальше лишь Альфор и Линдон Оге.
- Сард Себастьян, - Линдон смотрит на своего начальника. – Можно мне переночевать сегодня в вашем доме, у Альфора?
- Я не против, - приветливо отвечает Аттердаг. – Не знаю, как Альфор.
- Я буду очень рад, - говорит Альфор искренне.
     Они приезжают в особняк. Аттердаг решает не говорить сарде Гертруде и Доминике о цели предстоящего путешествия. Он просто сообщит им, что должен уехать на Содор. Еще он решает не думать о таинственных бедах острова. Когда он окажется на месте и всё выяснит, тогда и настанет пора думать, а пока – рано.
     Альфор и Линдон Оге больше склонны к размышлениям. Как только они оказываются в комнате Альфора, последний сразу же обращает на Линдона взгляд, полный жгучего любопытства.
- Линд, что ты обо всём этом думаешь?
     Линдон садится на диван и отвечает:
- Что я могу думать? Только одно: либо его преосвященство перегрелся на солнце, либо мы попадем в сказку и вынуждены будем признать ее реальностью.
- Но ведь этого не бывает, - тихо говорит Альфор. – Чтобы цветы могли двигаться, мыслить, нападать… это же бред!
- Бред рассуждать об этом сейчас, - говорит Линдон, задумчиво глядя в окно. – А впрочем… до чего романтично было бы сразиться с цветами! Но даже если этого не будет, что всего вероятней, мы, по крайней мере, походим в туниках и тогах, а уже одно это и красиво, и интересно, и, как говорят, удобно: разумеется, для тех, у кого прямые ноги, например, как у меня или у тебя. Еще, я слышал, на Содоре красивые женщины.
- Ты слишком думаешь о женщинах, - замечает Альфор.
- Ты тоже часто думаешь о Доминике, - пожимает плечами Линдон.
- Это потому что мы с ней дружим, - Альфор розовеет.
- Да, - поддразнивает его Линдон, - и дружба ваша кончится любовью, если вы оба не переключитесь на другие объекты.
- Никому нет дела до того, чем кончится наша дружба, - сухо говорит Альфор.
     Линдон смеется.
- Пойдем обедать, - он встает. – Я всё забываю, что с тобой пока что рано говорить всерьез. Я понял это, еще когда лечил тебя в Эрке.
     Взгляд Альфора тут же становится виноватым и признательным.
- Со мной не рано говорить всерьез, - возражает он. – Но я никогда не забуду, что ты спас мне жизнь.
- Я тоже не забуду, что ты отплатил мне тем же, - отзывается Линдон.
     Они идут обедать, а после выходят в сад – проводить учебный бой.
     В это время сард Себастьян говорит сарде Гертруде о том, что по просьбе императора должен на днях отправиться на остров Содор.
- Зачем? – спрашивает она.
- Там не совсем спокойно; требуется мое присутствие, - отвечает Аттердаг.
- И долго ты пробудешь там? – ее лицо становится печальным.
- Не знаю, Руди, - честно отвечает он.
- И ты не можешь взять меня с собой? – в ее выразительных глазах появляются робкая надежда и мольба.
- Был бы рад это сделать, - отвечает Аттердаг, беря ее за руки. – Но не знаю, имею ли я на это право. Там может быть опасно.
- О, я разделю с тобой любую опасность, - в ее голосе решимость и нежность. – Да, любую, Сэб. Подумай, - она приникает щекой к его плечу. – Три года ты был на войне, три года мы с Никки жили только письмами к тебе… Так не лишай же нас сейчас радости быть с тобой. Ты знаешь, как я тебя люблю. Пожалуйста, позволь мне сопровождать тебя. И Никки тоже.
- Хорошо, Руди, - он целует ее. Пусть будет по-твоему. Мне и самому было бы трудно без тебя, потому что… да что там говорить. Ты сама всё знаешь.
- Как ты добр, - она отвечает ему счастливой улыбкой. – Ты не пожалеешь о своем решении.
- Надеюсь, что так будет, - он бережно прижимает ее к себе и вдыхает запах лаванды, исходящий от ее волос. – Но ты должна знать, что жить нам придется отдельно; я смогу лишь иногда навещать тебя.
- И очень хорошо, – весело отзывается она. – Я на всё, на всё готова, лишь бы видеть тебя хотя бы раз в неделю.
- Пусть будет так, - он целует ее руку. Его глаза, обычно строгие, теперь излучают мягкий, ласковый свет. – Мы будем вместе, Руди: всегда, пока это возможно.
     Она тихо и блаженно смеется, глядя на него с благодарностью, гордостью и любовью.


     Ночью Линдон долго не может уснуть. Он лежит на небольшом диване в комнате Альфора и смотрит на серебристые лунные блики, узорами разбросанные по комнате. Щёлканье и звонкие трели соловьев гремят возле раскрытого настежь окна.
- Плачущие цветы альядры… - шепчут губы Линдона.
     Он полон новых впечатлений. Дворец императора, таинственное письмо епископа, предстоящее путешествие: всё это волнует его. Волнует ночь, соловьи за окном. Весь мир вдруг наполняется волнением и загадками, и он чувствует себя таким маленьким посреди всего этого хаоса красивых и необъяснимых тайн. Но ему это нравится. В его душу словно вошло нечто свежее, живое, необыкновенное. Он вдруг точно очутился в совершенно новом, не знакомом ему мире, сочетающем в себе свет и тень, подобные лунным. И он доволен этим. Он забывает о притонах, подвалах, побоях, голоде, унижениях, через которые прошел. Теперь его душа охвачена неизъяснимым светом, и этот свет не дает ему спать.
     Зато Альфор спит совершенно спокойно, подложив ладонь под щеку. Его дыхание ровно, мягкий овал лица ясно очерчен полутенями.
     «Он стал лучше драться, - думает Линдон. – И он не трус, это видно по нему. А когда нахмурит брови, до чего же становится забавный! Как будто ему десять лет, и учитель отругал его за невыученный урок…»
     На губах Линдона появляется легкая улыбка. Его многое забавляет и трогает в Альфоре: и его застенчивость, и его порывистость, и его великодушный незлобивый нрав, и его первая нежная влюбленность в Доминику, которая пока что всего лишь хрупкий нескладный ребенок. Линдон в его годы был совсем другой: возможно потому, что не помнил ни своего дома, ни своих родителей и бродяжничал едва ли не с тех пор, как начал сознавать себя. Кое-что о своих родителях он знал от дальней родственницы, довольно злобной старухи; и то, что он знал, он никогда никому не рассказывал.
     Но сейчас ему не хочется думать ни о чем дурном, безобразном, неприятном. Хочется раствориться в лунных лучах, в пении соловьев, в ночных ароматах сада, проникающих сквозь открытое окно в комнату. Хочется забыть о дамах с камелиями, о тюремных врагах и приятелях, а думать о сарде Себастьяне и его «избранниках», о дворце императора и таинственном острове Содор, чьи жители, по слухам, красивы, и ходят в сандалиях, тогах, туниках, точно эллины или древние римляне, а кругом цветы – неважно, злые или добрые… Хочется думать о красоте. И еще о любви, потому что она – духовное воплощение красоты.
     И Линдон думает о них, пока не засыпает глубоким и сладким сном. Он очень давно не спал так безмятежно, как сейчас.

                7.

     Обед у императора Теодаля проходит замечательно. На нем присутствуют только сам император с императрицей Филиппой, сард Себастьян с женой и племянницей – и «избранники». Император показывает сарду Себастьяну указ об отмене закона о рабстве в Никронии: с завтрашнего дня он вступит в силу.  Двадцатилетняя Филиппа, два года назад ставшая матерью его высочества Кандида, доверительно беседует с сардой Гертрудой и радушно потчует ее при этом самыми лакомыми блюдами. Доминика, разодетая в атлас и муар, вся трепещет от волнения и едва может есть. Она впервые в императорском дворце. Когда император и императрица ласково заговаривают с ней, она что-то им отвечает, и сама не понимает, что`. Оживляется она только тогда, когда приносят маленького Кандида, наследника престола. Ребенок очень хорош в крохотной английской курточке и чулочках; у него золотистые кудрявые волосы и голубые глаза. Он сразу бежит к Доминике и, смеясь от радости, понятной только ему одному, взбирается к ней на колени. Доминика тоже очень рада его видеть и, следуя первому порыву, ласково целует малыша в щечку. Тут же она смущается тем, что дерзнула так фамильярно прикоснуться к самому наследнику престола, но никто не выражает неудовольствия. Напротив, все смеются, глядя на нее и на ребенка, у всех добрые лица. Тогда Доминика веселеет и начинает разговаривать и играть с Кандидом так увлеченно, что забывает обо всём на свете. Маленький принц тоже весь уходит в игру и отвечает на вопросы Доминики на редкость толково и умно для двухлетнего ребенка. Няня Кандида приносит разноцветные кубики. Доминика садится прямо на ковре и начинает строить замок, а мальчик сосредоточенно помогает ей.
     Альфор в это время украдкой любуется Никки: до того она сейчас хороша. Ее щеки разгорелись, серо-зеленые глаза заблестели, а лицо то и дело озаряет улыбка, веселая и ласковая.
- Какая у вас милая племянница, сарда Гертруда, - говорит Филиппа, с удовольствием наблюдая за своим маленьким сыном и Доминикой.
- Благодарю, ваше величество, - улыбается Гертруда. – Но его высочество Кандид – само очарование.
- Да, сарда; для меня Кандид просто дар Божий, - признается Филиппа. – У него очень покладистый характер; он умный, веселый, хороший мальчик. Дай Бог, чтобы так было и впредь.
     Она снимает с шей алмазное ожерелье и, подойдя к Доминике, говорит:
- Поднимите голову, дитя мое.
     И когда Доминика поднимает голову, Филиппа надевает ожерелье ей на шею. Доминика взволнованно целует руку императрицы. Она довольно равнодушна к украшениям, но оказанная ей честь потрясает ее до глубины души. Сама императрица надела на нее свое ожерелье!
     Альфор, увидев, как одарили его возлюбленную, трепещет от радости и гордости за нее. Сард Себастьян и сарда Гертруда горячо благодарят Филиппу, а она отвечает:
- Пустяки, господа. Разве эти алмазы сравнятся с сердцем вашей приемной дочери? Она очень добра, а скоро будет и очень красива; я хочу, чтобы мой подарок принес ей счастье.
     … А еще через час вся тысяча Аттердага во главе со своим генералом покидает Луну. Гертруда и Доминика едут в карете, очень довольные предстоящим путешествием. Они обе еще ни разу не были на Содоре. Их путь лежит в Новую Помпею, где находится ближайшая к столице гавань. Вместе с ними в карете едет пожилая служанка Дора, преданная сарде Гертруде всей душой: она когда-то нянчила свою госпожу и до сих пор служит ей верно и усердно.
     До Новой Помпеи всего три дня пути, поэтому дамы ночуют прямо в карете.
     За это время Альфор почти не видится с Доминикой наедине, но они не  успевают скучать друг по другу: так ярки и сильны их новые впечатления, а потом, в их отношениях всё-таки пока больше дружбы, чем любви.
     Зато Альфор больше сближается с Тамином Серталем, Вальтером Эстли и Одилоном Сонаром. На постоялых дворах свита Аттердага обычно берет одну комнату на всех пятерых. Альфор с большим любопытством слушает беседы своих новых товарищей и сам в них участвует. Он видит, как они уважают Линдона Оге и как тепло относятся и к нему самому, младшему адъютанту Аттердага. Линдон, безусловно, душа и сердце этой компании. Ему всегда рады. Он часто задает тон общей беседе, а сам слушает, кто что скажет и наблюдает при этом за лицами «избранников». Ему нравится, что эти лица открыты и сердечны, нравится, что эти люди не забывают про своего опального товарища Чезаре Алеката (Линдон уже знает историю его опалы от Альфора). Но Чезаре пока что немного чуждается их; да и сотня вверенных ему людей требует заботы и внимания.
     Наконец они добираются до Новой Помпеи и в тот же день размещаются на трех фрегатах, указанных императором: по триста с лишним человек на каждом фрегате.
     Себастьян Аттердаг со своей семьей, свитой и тремястами солдатами устраивается на судне «Святой Марк», на котором плывет адмирал флота сард Эрик Грэнд. Император Теодаль поручил ему сопровождать войско генерала до самого Содора, а после вернуться в Новую Помпею на маленькой шхуне «Александр Великий».
     Триста человек солдат (двести кавалеристов и сто пехотинцев) с удобством размещаются на пассажирской палубе под тентами; лошадей ставят в трюм. Сарду Себастьяну и его свите предоставляют каюты. Семья генерала и свита размещаются в них по два-три человека в каждой каюте. Альфор попадает в одну каюту с Линдоном и очень доволен этим.
     Всё возбуждает его любопытство: и великолепная обшивка стен, светло-коричневая, с золотыми гвоздиками, и стол, и койки, и красивые стулья с атласной обивкой, и иллюминатор, который можно открыть и закрыть, точно окно. Он впервые на судне и не устает осматривать его и любоваться им. Его зачаровывают матросы, эти морские волки с их раскачивающейся походкой, почерневшими от загара лицами, с серьгами в ушах, с их таинственными знаниями о парусах, ветрах, звездах, приливах, отливах, штормах. Салон при каюте капитана кажется ему неким восточным покоем из сказок Шехерезады; и первый его обед в этом салоне великолепен и замечателен…
     Но этот обед и завершает ряд первых впечатлений. Едва четыре судна выходят в море, как Альфора поражает морская болезнь. Он укладывает на койки трех «избранников», а также сарду Гертруду и Доминику. На ногах остаются лишь сард Себастьян, Линдон Оге и Одилон Сонар. Большинство, солдат, лежа на палубе, также «приносят жертвы Нептуну». Но адмирал Эрик Грэнд только улыбается.
- Всё будет хорошо, - уверенно говорит он Аттердагу. - Через сутки или двое организм привыкнет к качке, и они встанут.
     Альфор лежит на своей койке неподвижно, с закрытыми глазами. Он не желает видеть, как всё вокруг него качается: и стены, и пол, и потолок. Ему кажется, что жизнь его кончена, но эта мысль не пугает его. Сейчас ему ни до чего нет дела – даже до собственной смерти.
     Линдон Оге входит в каюту и склоняется над ним. Его глаза разноцветно поблескивают.
- Все лежат вповалку, - радостно сообщает он Альфору. – Сражены без единого выстрела. Это лучшая-то императорская тысяча! Ты подумай, какое поношение!
- Тише, - еле слышно шепчет Альфор. – Помолчи, Линд.
     Линдон смеется, но послушно умолкает. Ему искренне жаль Альфора и всех страдающих, хотя он и подшучивает над ними. «Ничего, - думает он. – Скоро все они придут в себя, надо только немного подождать».
     Вечером Альфора навещает сард Себастьян.
- Ну, как вы здесь? – он с участием смотрит на своего младшего адъютанта.
     Альфор с трудом улыбается ему и говорит:
- Благодарю. Как сарда Доминика?
- Так же, как и вы, - вздыхает Аттердаг. – И сарда Гертруда тоже. И остальные… не все, но многие. Ладно, лежите, привыкайте. А всего лучше, спите, если можете.
     Он уходит, а Альфор следует его совету и, с трудом раздевшись, засыпает.
     Два дня он ничего не ест и очень мало пьет. На третий день ему становится лучше, и он отдает должное бульону с сухариками, который приносит ему Линдон.
     На четвертый день плаванья он просыпается совершенно здоровым и, поняв, что его муки кончились, всей душой возносит хвалу Богу.
- Что, ожил? – Линдон ерошит ему волосы. – Вставай, пойдем в салон, завтракать.
     Он уже одет и умыт. Правда, в тунику он пока еще не облачился, хотя уже обзавелся ею: настоящей, светло-серой, с кожаным поясом. Альфор здоровается с ним за руку и начинает одеваться. Линдон старательно созерцает иллюминатор; он знает, что Альфор не любит, когда смотрят, как он одевается. Линдону чужда подобная застенчивость. Он способен ходить совершенно голым, даже если все вокруг будут одеты, и не испытывать при этом ни малейшего смущения; разве что, если среди одетых будут дамы.
     Альфор одевается во всё чистое и свежее, и они идут завтракать.
     В салоне уже сидят за столом Тамин и Вальтер. У них, как и у Альфора, бледные лица и запавшие глаза, но они живы и веселы, потому что морская болезнь, этот бич начинающих мореплавателей, оставила их в покое. Вскоре приходят Одилон и сард Себастьян. Они одеты легко: в одних рубашках, штанах до колен и узких башмаках. Все весело приветствуют друг друга. Последними являются адмирал и капитан, и завтрак начинается. Он проходит очень оживленно. Аттердаг не скрывает своего удовольствия тем, что к его свите вернулись здоровье и силы. Он заботливо оглядывает их лица и для каждого из них находит сердечное слово, которое вызывает мягкую улыбку на их лицах.
     Но Альфор уже думает о Доминике. И, едва заканчивается завтрак, он спешит увидеться с ней. Они встречаются на палубе. Доминика очень бледна и еще больше похудела за время морской болезни, но, едва увидев Альфора, вспыхивает ярким румянцем. Ее лицо озаряет улыбка, он тоже улыбается ей в ответ и целует ее руку.
- Как я рада за тебя, Альф! – говорит она. – Зайди к нам в каюту; тетушка будет очень рада тебе.
- Я зайду, но ненадолго, Никки, - отвечает он.
- Дядю боишься? – поддразнивает она его. – Не бойся, он днем почти не бывает у нас.
     Альфор заходит в каюту Аттердагов. Сарда Гертруда встречает его очень ласково. Когда он целует ее руку, она касается губами его волос и говорит с материнской ноткой в голосе:
- Как славно, что вы пришли, Альф. Садитесь, побудьте с нами.
     Он садится на свободную койку, очень довольный. Ему тепло на душе от того, что сама графиня Аттердаг обрадовалась ему и поцеловала его, точно ребенка: совсем так же, как целовала его когда-то мать. Он становится очень весел и разговорчив. Они безмятежно беседуют и смеются при открытом иллюминаторе, а с моря дует ласковый теплый ветер, и слышно, как скрипят корабельные снасти.
     Входит сард Себастьян. Альфор тотчас вскакивает, но Аттердаг, смеясь, усаживает его обратно.
- Да сидите вы, - говорит он. – Такое впечатление, что я хожу с плеткой и только и жду, Альфор, когда вы в чем-нибудь провинитесь. Кстати, Ник, - он дружески смотрит на Доминику, - шлюпочная палуба – отличное место для прогулок. Уже тем отличное, что я туда никогда не захожу, - посмеиваясь, добавляет он. – Впрочем, может, мы с сардой Гертрудой составим вам компанию, - и он с нежностью смотрит на жену, а она с любовью – на него.
     Альфор и Доминика улыбаются, глядя на них. Потом Доминика встает и тянет Альфора за руку: ей хочется увести его на шлюпочную палубу. Сард Себастьян оборачивается к ним:
- Уже сбег`аете! – говорит он весело. – Ну, бегите, только… у нас сегодня через два часа секретный совет, Альфор.
- О, я приду, сард Себастьян, - в глазах Альфора вспыхивает жадное любопытство. Конечно, речь пойдет об альядрах. Наконец-то!
- Ступайте, - говорит Аттердаг.
     И они с Доминикой уходят.
- Славный мальчик, этот Альф, - говорит с улыбкой сарда Гертруда. - Волосы, как птичьи перышки. И пахнут солнцем.
- Вот как, - смеется Аттердаг, садясь рядом с ней. – Ты уже называешь его «Альф» и знаешь, как пахнут его волосы. Интересно, откуда?
- Я его поцеловала в голову, - доверчиво отвечает сарда Гертруда. – Потому что он славный. И почему бы мне не называть его «Альф»? Ведь, кроме нас с Никки, его никто так больше не назовет.
- Кажется, у меня теперь только один выход – усыновить его, - шутит сард Себастьян. – Впрочем, это и случится, когда он женится на Никки.
- Ты считаешь, у них что-то серьезное? – задумывается сарда Гертруда. – По-моему, они пока просто дружат.
- Мы с тобой тоже дружили, - говорит сард Себастьян, - пока я однажды не попросил твоей руки.
- Да, - соглашается она. Они берутся за руки и долго сидят так, прижавшись друг к другу; и никакие слова в мире не могут быть красноречивей их молчания.

                8.

- Итак, господа, - говорит сард Себастьян, сидя вместе с «избранниками» в запертом салоне вокруг круглого стола, на котором разложена карта острова Содор. – Вот место, куда мы с вами направляемся и где будем через неделю, если нас не задержат штили. Что я могу сообщить вам об этом острове? Он равен приблизительно пятистам квадратным милям, там жаркий климат, растут пальмы и прочее. Население состоит из коренных жителей острова и переселенцев из Никронии, то есть, никронийцев. Коренные жители похожи на египтян. В лесах – дикие люди с негроидными чертами лица. Они темнокожи, низкорослы, живут на деревьях, промышляют охотой, малочисленны – и опасности не представляют. Монастырь, резиденция епископа и город Содор вот здесь, в десяти милях от моря. Город состоит из глинобитных домов с соломенными кровлями. Мужчины занимаются охотой, скотоводством, рыбной ловлей, выращивают кукурузу, рис, овощи, разводят плодовые сады, женщины ткут, вяжут, шьют, помогают мужьям… словом, натуральное хозяйство. Содор оживленно торгует с севером и востоком нашей империи, где земля несколько бедна и истощена. А вот Озеро Лилий, которое упоминает в своем письме к императору владыка Антоний. Оно довольно велико и, как вы видите, лежит рядом с городом, к западу от южного побережья, к которому мы держим путь. Я был на Содоре дважды: двадцать и двенадцать лет назад, в связи с угрозой неприятельских атак, которых, впрочем, мы так и не дождались. Мне там очень понравилось. Какие будут вопросы? Да, Тамин?
- В чем мы будем там ходить? –спрашивает Тамин. – Какова будет форма?
- Удобнее всего одеваться так, как местные жители, - отвечает Аттердаг. – То есть, в тоги, туники и сандалии. Но это по желанию. Я не буду настаивать на этих видах одежды, если кто-то захочет одеться иначе. В общем, в данном случае, форма свободная.
- Где мы будем жить, сард? – спрашивает Вальтер Эстли.
- Мы с вами – у его преосвященства, - отвечает Аттердаг. – А наша армия – на вольном воздухе. Еще вопросы?
     Альфор не выдерживает.
- А наш неприятель, сард Себастьян, - говорит он, волнуясь. – Что вы о нем думаете?
     Глаза всех «избранников» тотчас с любопытством устремляются на сарда Себастьяна. Но он их разочаровывает.
- Что я могу думать о том, чего никогда не видел? – спокойно спрашивает он. – Я начну думать, когда увижу. Тогда мы все будем изучать врага, его приемы, его тактику, искать слабые стороны и так далее. Я считаю, господа, что нам рано говорить об альядрах, хотя по вашим лицам вижу, что вы очень этого хотите. Но… я не умею рассуждать о мифологии и демонологии, пока эти вещи не обретут для меня форму либо абстрактную, либо конкретную. Я верю в Бога и в слово Божье. Всё остальное я должен видеть; так я устроен. Да и вы такие же. Просто вы молоды, и вас тянет к опасным чудесам, - он улыбается. Я вас понимаю. Но могу ответить лишь одно: если наш враг воистину реален и уязвим, мы будем сражаться с ним до победы.
- Ура! – негромко восклицает Вальтер.
- А я верю в альядров, - вдруг спокойно произносит Линдон Оге своим немного развязным тенором. – И я уже разработал несколько способов борьбы с ними. Может, правда, эти способы никуда не годятся. Но мне так легче: думать заранее.
- Что ж, - сард Себастьян смотрит на него одобрительно. – Вы ознакомите меня с вашими способами уже на месте, по ходу дела. Но я требую от вас, господа, не предпринимать ничего, не посоветовавшись предварительно со мной. Помните: всякое нарушение будет грозить вам наказанием. Я не пугаю вас. Просто мне очень не хочется лишиться кого-нибудь из вас по его же собственной вине. Понятно? Очень хорошо. Есть еще вопросы? Нет? Тогда вы свободны.


     Путешествие на «Святом Марке» – самое увлекательное событие в жизни Альфора. Он, как никогда чувствует себя баловнем судьбы. Одно ему мешает: жара. В самой легкой одежде, которую он взял с собой, всё же слишком жарко. От зноя томятся и солдаты. Крепкий запах пота стоит на палубе; он исчезает только благодаря попутному ветру. А ветер благоприятствует плаванью. Белая громада парусов всегда горделиво выгнута. А по синим знойным волнам, справа и слева от фрегата, идут еще три судна: «Венеция», «Странник» и «Александр Великий».
     Чтобы спастись от жары, люди ополаскиваются под насосом. Альфор тоже украдкой пользуется им и с ног до головы обсыпает себя тальком, а Линдон над ним посмеивается, ибо тальком пользуются только изнеженные вельможи, дамы и дети. Сам Линдон как-то не потеет: может, потому что очень часто обливается водой.
     Ночью душно даже при распахнутом иллюминаторе. Альфор забывает всю свою застенчивость и перед сном скидывает с себя решительно всё; так же поступают и все «избранники». Солдаты с разрешения своих командиров ходят в одних нижних штанах.
     Но на шлюпочной палубе, в обществе Доминики, Альфор совершенно забывает о жаре. Во-первых, там прохладней, а во-вторых, само общество Доминики и их бесконечные беседы, всегда интересные и оживленные, доставляют ему такую радость, что он и не вспоминает о мелких неудобствах.
     … Наконец, однажды утром, адмирал указывает Аттердагу на далекую полосу земли и говорит:
- Вон  он, Содор! Мы подойдем к берегу нынче вечером, а завтра вас и ваших людей перевезут в шлюпках на остров.
     И вот, следующим утром они высаживаются на землю, где их ожидает неизвестность. На берегу нет ничего, кроме скал и каких-то тощих растений, но вдали темнеет зеленой полосой лес.
     Адмирал прощается с Аттердагом, его семьей и «избранниками». Завтра он отправится в обратный путь на «Александре Великом», а три фрегата будут стоять на якоре близ берега. Их капитаны и команда – во временном распоряжении Аттердага.
     Вся тысяча – в серых мундирах, несмотря на жару. Сард Себастьян в шляпе и шелковом камзоле, «избранники» тоже одеты, как одевались в Луне. Как бы ни было жарко, они должны войти в город императорским войском, демонстрируя порядок и дисциплину.
     И вот, они идут и едут. Впереди – двести человек кавалерии, за ними – восемьсот пехотинцев. Карета с дамами и их служанкой движется непосредственно за свитой генерала.
     Они доходят до леса. Солдаты дивятся густой необычной растительности, великолепным цветам, источающим сладкий аромат, ярким птицам, которые не поют, а как-то странно кричат, свистят и щелкают. Среди цветов часто попадаются альядры – высокие, в рост человека. Свита Аттердага живо интересуется ими. Одилон Сонар срубает один альядр своим мечом. Дорогой «избранники» внимательно рассматривают цветок, передавая его друг другу. У альядра – мясистые плотные длинные листья с четырьмя крючками, напоминающими по своей твердости клюв попугая. Запах от цветка очень сильный и очень приятный. Лепестки плотные, точно фетр, а стебель толщиной в руку человека, его невозможно переломить руками. Вообще, раскрытый венчик альядра вполне можно было бы носить вместо панамы; Вальтер Эстли предлагает так и поступить.
     Альядр кажется всем весьма уязвимым противником. Альфор размышляет, что если, например, разрубить этот цветок на мелкие части, то разве это не будет стоить отсечения венчика? Ведь в разрубленном состоянии альядр не сможет сражаться – разумеется, если… если вообще не выдумка всё то, что они узнали из письма епископа…
     Аттердаг пока что цветком не интересуется, но велит Одилону сохранить его: он рассмотрит его позже.
     Спустя несколько часов, они выезжают из леса в прекрасную долину, зеленую, яркую, пестреющую сказочной красоты цветами. А посреди этой долины утопает в цветах самый живописный городок на свете (во всяком случае, таково мнение Альфора). Городок огорожен невысокой белой стеной, за ней видны дома, улицы, церковь, белое каменное здание монастыря и просторный двухэтажный дом епископа.
     Воины весело приветствуют цель своего путешествия, «избранники» оживленно переглядываются между собой, а взгляд сарда Себастьяна становится особенно проницательным и острым, как будто он хочет разглядеть за беспечными стенами домов тайну, которую они хранят.
 
               

               
                9.

     Весть о том, что какой-то огромный военный отряд приближается к Содору, мгновенно облетает городок. Люди, сморенные послеполуденной жарой, просыпаются, выбегают из своих домов, садов, огородов и выстраиваются вдоль главной широкой улицы, усыпанной рыжеватым песком. Улица так и называется: Главная. Она ведет к дому епископа, каменному, с плоской крышей. На колокольне начинают звонить колокола. Владыка Антоний спешит навстречу гостям в своей белой двуколке, запряженной небольшой лошадкой. Это невысокий загорелый человек с суровым лицом, но еще крепкий и бодрый. Ему около шестидесяти лет. Он в белом хитоне из тонкого льна и в кожаных сандалиях с тонкими ремешками, крест-накрест обхватывающими ноги почти до икр. На его груди серебряная цепь с распятием из слоновой кости, оправленным в серебро. Голову его прикрывает круглая полотняная шапочка.
     Народ, столпившийся по обеим сторонам улицы, благоговейно смотрит на своего епископа и с любопытством на приближающееся к открытым воротам города войско.
     Аттердаг первым подъезжает к владыке. Он спешивается, целует руку его преосвященства, принимает благословение и говорит:
- Я сард Себастьян Аттердаг, генерал, присланный из Луны его величеством Теодалем, а это, - он указывает на своих людей, - моя тысяча. Еще со мной моя свита и семья, жена и дочь. Где мы можем разместиться, ваше преосвященство?
- У меня в доме, - отвечает, волнуясь, владыка Антоний. – Благодарю Господа нашего! – он осеняет крестным знамением себя и весь народ, потом крепко обнимает и дважды целует Аттердага. Глаза его сияют, и лицо светится самой искренней радостью. Наконец мы дождались вас, дети; слава Богу! Прошу вас, поезжайте за мной, дорогие мои!
     И он оборачивается к народу.
- Встречайте освободителей! – громогласно говорит он, протягивая руки к людям. – Примем радушно наших, гостей, защитников – христианское воинство!
     Тут же лица расцветают улыбками. Все славят Бога и громко приветствуют войско Аттердага. Его самого и его воинов осыпают цветами, кидают им под ноги срезанные пальмовые ветви и кричат:
- Слава! Слава! Слава!
- Будьте благословенны!
- Мы ждали вас! Да здравствует император Теодаль!
     А воины, улыбаясь содорийцам в ответ, идут по Главной улице гордые и довольные. Они чувствуют себя героями, надеждой и опорой этих гостеприимных островитян, которые рады им до слез. Многие горожане плачут, и у всех в глазах – доверие, любовь, ликование. Карету с дамами также осыпают цветами, шафраном, лепестками роз, а сарда Гертруда и Доминика ласково улыбаются горожанам.
     Все они въезжают и входят во внутренний двор епископского дома, построенного в форме квадрата, окруженного садом. «Квадрат» размыкается только воротами. Внутренний двор  - голая песчаная площадка, в центре которой бьет римский фонтан и построены солнечные часы. Площадка довольно обширна, сад снаружи тоже, поэтому во дворе и в саду тут же размещается вся тысяча. Это временно; Аттердаг сказал им, что они будут жить при монастыре, где гораздо больше места. Во дворе епископа останется только двести человек кавалерии.
     Владыка Антоний провожает генерала, дам и «избранников» в их комнаты. Все два этажа дома окаймлены галереей с узорным каменным парапетом; двери из любой квартиры (а в доме их двадцать) выходят не только в коридор, но и на галерею. Часть первого этажа занимает обширная конюшня. Стены дома и парапет галереи увиты ползучими розами с крупными белыми, желтыми и красными цветами. Гертруда, Доминика и Дора идут в свои комнаты. а епископ ведет сарда Себастьяна и «избранников» к себе и говорит им:
- Ну вот, вы и приехали, слава Всевышнему! Вы, конечно, устали с дороги и голодны. Прошу вас вымыться, одеться полегче – и приходите сюда; я угощу вас обедом в моей трапезной. Альядры были отбиты нами два дня назад. Так что, у вас, господа, неделя, чтобы удобно устроиться, привыкнуть к дому и к острову. Вымыться вы можете в моей терме. Мой помощник проводит вас туда. `Элиэл! – зовет он.
     Из глубины соседней комнаты появляется высокий худощавый человек лет сорока, в тоге и сандалиях. У него бритая голова, добрые, светлые, немного близорукие глаза, нос, похожий на клюв птицы, и мягкая приветливая улыбка.
- Это Элиэл Фл`ёте, мой секретарь и помощник, - говорит его преосвященство. – А вообще он целитель, философ и поэт.
     Элиэл здоровается со всеми за руку.
- Пойдемте со мной, друзья, - говорит он негромким приятным голосом. – Я дам вам всё необходимое, в том числе и чистую одежду. Одежды у нас очень много, и на любой рост и размер: вы возьмете всё, что захотите.
     Аттердаг благодарит Флёте и кивает своей свите. Все шестеро следуют за своим провожатым на первый этаж дома. По дороге к ним присоединяется четверо монахов в хитонах. Судя по их смуглой коже и «египетским» чертам лиц, они принадлежат к числу коренных островитян.
- Это наши братья, мои помощники, - представляет их Флёте всё с той же мягкой доброжелательной улыбкой.
     Они приводят Аттердага и его «избранников» в терму: зал с бассейнами. При каждом бассейне – краны с горячей и холодной водой. Каменный пол выложен мозаикой; через высокие окна в баню льется солнечный свет.
     Помощники Элиэла тут же наполняют бассейн водой, приносят мыло, мочалки, бритвы, простыни.
- Мы принесем вам одежду, а вы мойтесь, господа, - говорит Элиэл и уходит вместе с братьями в боковое помещение при терме.
     Аттердаг весело оглядывает свою притихшую и оробевшую свиту.
- Ну, что задумались, господа? – спрашивает он. – Не хотите мыться? А я, напротив, очень рад предоставленной нам возможности.
     Он быстро раздевается. Все следуют его примеру и погружаются в воду, в меру горячую, прозрачную, несказанно приятную, особенно после долгого перехода по жаре. Моются они в одном обширном бассейне, пока вода не становится мыльной и серой. После этого они переходят в другой, чистый бассейн, с более прохладной водой, чтобы ополоснуться, и, наконец, в третий, где ополаскиваются окончательно.
     После мыться Альфором овладевает блаженная дрема. Завернувшись в простыню, он  присаживается на какое-то мягкое кожаное ложе и из-под полуприкрытых век лениво смотрит, как бреются «избранники». Сард Себастьян остригает свои длинные волосы и бреет голову, но не совершенно, а «по образцу древних римлян». Линдон Оге поступает так же. Остальные носят короткие волосы, поэтому бреют только лицо.
     Тело после бани кажется легким; каждая клетка дышит и радуется. Голоса у Аттердага и «избранников» веселые. Завернутые в белые простыни, они похожи на античные статуи. «Как хорошо…» – думает Альфор. Ему не хочется двигаться. Монахи приносят одежду и какой-то прохладительный напиток из кукурузных зерен. Он очень вкусен, Альфор с удовольствием пьет его. Еще им приносят какие-то притирания от пота и от солнечных лучей. Альфор смотрит, как ими пользуются его друзья и добросовестно подражает им. Затем приходит пора выбирать себе одежду. Ее много, и она очень красива. Все выбирают себе набедренные повязки, туники, тоги, пояса, сандалии, плащи… Альфор, очнувшись от дремотного состояния, тоже выбирает. Никто, кроме Аттердага и Линдона, не знает, как надевать набедренные повязки, но монахи и Элиэл деликатно разъясняют, что и как, - настолько ясно, что понял бы и ребенок. Потом Аттердаг и его свита облачаются в туники и подпоясываются.
     Альфор смотрит на них с восхищением: до чего они красивы! Стройные, загорелые, крепкие. Особенно красив Аттердаг. Весь бронзовый от загара, он превосходно сложен; туника чрезвычайно идет ему. Альфор подходит к зеркалу и тут же приходит в смущение. Какой он светлокожий по сравнению с «избранниками»! Хотя туника и на нем сидит отлично. Руки и ноги стройны, мускулисты, изящны. Но эта светлая кожа… «Хоть бы скорей загореть!» - мечтает он.
    Они покидают терму. После них будут мыться капитаны сотен и пятидесятники, а солдаты уже моются на монастырском дворе, разогрев воду в котлах: так сказал Элиэл Флёте. Им тоже уже принесли на выбор чистую одежду и обувь.
     В трехкомнатной квартире сарды Гертруды и Доминики есть ванная; они моются там, а после Дора приносит им обед из кухни.
     В это время гости владыки Антония уже сидят за столом в трапезной его преосвященства, обедают и слушают епископа.
- Альядры, выходящие из озера, существуют на самом деле, - убедительно говорит им владыка Антоний. – Не будьте неверующими, но верующими, как сказано в Писании. Вот вы не верите, дети, а каково было мне поверить, когда я своими глазами увидел эту нечисть! Ведь я потерял сознание, ибо не поверил глазам своим. Я увидел эти розовые цветы с их плачущими масками; их крюки на концах листьев сжимали оружие, точно это были руки людей, - и они ранили, убивали, нападали. Я бы тоже непременно погиб, но Элиэл Флёте привел меня в чувство и спрятал, а сам пошел сражаться. Не знаю, как они не погубили нас всех в первую же ночь! Мы были в великом ужасе и горе. Но когда альядры пришли вторично, мужчины уже ждали их, а жены и дети надежно спрятались. Я не воин, поэтому я не сражался, но я не уходил с поля боя: я молился за мою паству. В эту ночь был убит первый альядр, но наша сторона понесла крупные потери. За две ночи мы потеряли двести пятьдесят два человека.
     О, чего мы только не делали, - его взгляд как-то боязливо упал на открытую дверь галереи, словно он опасался увидеть в хрупком стекле отражение своих страшных воспоминаний. – Мы пытались не впускать их в город с помощью частокола, мы пытались сжигать их, рубить стебли. Последнее оказалось самым действенным, ибо огня они не боятся и минуют все препятствия. Но если разрубить стебель пополам, альядр исчезает. Он не умирает, а просто исчезает до следующей ночи, ибо в эту ночь сражаться уже не может. Данную тактику мы применяли всё последнее время. Она плоха тем, что количество альядров от этого не уменьшается; зато сражение становится короче. Самое лучшее – отрубить «плачущий» венчик цветка, но для этого приходится запутывать альядра крепкой сетью, чтобы он не мог наносить ран. Работа тяжелая, ведь они помогают друг другу. За три месяца мы убили всего шесть альядров, а в прошлый раз вообще не сражались. Все мы спрятались в каменном монастыре, и альядры без толку ходили вокруг до рассвета. Они не смогли сломать дверей и отбить замков, не сумели залезть в окна, которые мы накрепко закрыли деревянными щитами. Но это не выход. Ведь им могло придти в голову уничтожить наши сады, огороды, сжечь дома… Пока что они этого не делали, может, потому что не догадались. Но в следующий раз они могут так поступить.
- Они разговаривают? – спросил сард Себастьян; его взгляд стал внимательным. Альфор понял: он поверил в альядров-оборотней! Все притихли, ожидая, что`  ответит владыка Антоний.
- Нет, - сказал он, - они безмолвны.
- Каково их оружие?
- Короткие и длинные мечи и кинжалы.
- А если снести им головы ниже их «панцирного воротника»?
- Ничего не выйдет, - покачал головой епископ. – Нужно рубить именно по «воротнику», как вы его метко назвали, сард, вернее, сдвинув этот «воротник» вверх, так как книзу стебель утолщается. Сам «воротник» (на местном языке «кроб») пробить невозможно. Если отрубить венчик ниже кроба, и альядр, и его «голова» исчезнут до следующего сражения.
- Вместе с оружием?
- Да, вместе с оружием.
- Можете ли вы, ваше преосвященство, показать нам убитых альядров?
- Могу, - ответил епископ. – Они у меня в чулане.
     После обеда они прошли в чулан. Владыка зажег свечи, и все шестеро увидели на полу высохшие стебли альядров со сморщенными листьями, поникшими крючками и жалкими съежившимися корнями телесного цвета, размером со ступню человека. Высохшие розовые венчики, тоже сморщенные, полуопавшие лежали рядом. Но кробы, похожие на широкие браслеты темно-зеленого цвета, тускло поблескивали на полу, твердые и гладкие, точно кость. Аттердаг, Одилон и Линдон подняли их и принялись рассматривать. Альфор тоже поднял один из браслетов, и его ладонь обожгло странным металлическим холодом. Между тем, браслет не был железным, он, скорее, был каменным. «Точно окаменелая часть растения», - подумал Альфор.
- А их оружие? – Аттердаг кивнул на цветы.
- Оружие тоже осталось, - ответил владыка Антоний. – Вот оно.
     И он указал на длинные и короткие мечи в углу. Тамин дотронулся до одного из лезвий пальцем, и на пальце тотчас проступила кровь.
- Охо-хо, - прошептал Вальтер Эстли, увидев это. Он взял один из коротких мечей и попытался перерубить им кроб, но тот остался неуязвим, на нем даже не появилось царапины.
- Бесполезно, - покачал головой владыка. – Мы уже пробовали так делать.
     Аттердаг глубоко задумался.
- Можно ли мне взять для изучения вашего побежденного? – спросил он.
- Берите, - сказал его преосвященство. – Берите хоть всех.
     Тогда Аттердаг и его свита взяли себе по одному альядру вместе с кробами.
- «Кробы» означает «ошейники», если переводить дословно, - заметил епископ. – У обыкновенных альядров нет кробов, а у этой нечисти – как видите…


     … Весь вечер Альфор старательно изучал альядры вместе с Линдоном Оге. Они сидели в комнате Линдона на ковре, один загорелый, другой чуть золотистый от солнца, оба в туниках без рукавов, и, затаив дыхание, самозабвенно исследовали «останки неприятеля».
- Их крючки здорово похожи на когти, - изрек, наконец, Линдон.
- А точно, - согласился Альфор. – Настоящие когти. Представляю себе, как они могут ими расцарапать!
- Расцарапать! – рассмеялся Линдон. - Не смеши меня. Он тебе одним таким крючком сразу брюхо вспорет. С ними без доспехов и сражаться нельзя.
- Доспехи есть, - отозвался Альфор. – Помнишь, Элиэл Флётэ говорил? В монастыре сколько хочешь доспехов: остались от римлян. И оружия тьма… Слушай, Линд, где ты успел так загореть?
     Линдон насмешливо сверкнул в его сторону разноцветными глазами.
- Во время скитаний, - ответил он голосом актера-трагика. – Что, завидуешь? Ничего, на таком солнце ты тоже загоришь, никуда не денешься. Пойдем завтра купаться на Озеро Лилий? Заодно посмотрим на него.
- Давай, - согласился Альфор.
- Слушай, - заговорил он, помолчав, - а какой план ты хотел предложить сарду Себастьяну? Ну, против альядров?
     Линдон невесело усмехнулся.
- Все мои планы – чепуха, - заявил он. – Сард Себастьян говорил правду: нечего было думать об альядрах раньше времени. Мои прежние идеи и расчеты никуда не годятся. Сеть, вот, о чем я сейчас думаю. Главное лишить их возможности двигаться. Постой-ка! А если аркан? – его глаза заблестели. – Если его быстро накинуть на альядра и затянуть петлю на листьях, можно легко его обезглавить. Что скажешь?
- Ты гений, - Альфор заволновался. – В самом деле, аркан!
- Вот что, - лицо Линдона озарилось вдохновением. – Ты иди пока к сарде Доминике, а сделаю два аркана. И завтра испробую их на тебе. Ну, как?
- На мне? – Альфор обрадовался. – Я готов. Только… я ведь всё-таки не альядр. Ты можешь получить неверное впечатление.
- Ничего; это впечатление будет приблизительным. Нам главное обездвиживание врага; вот и будем изучать этот метод. А теперь иди, гуляй. Я должен поработать и подумать…

                10.

     На следующий день они идут к озеру – испытывать «метод» Линдона. Он дает неплохие результаты. За одну минуту Альфор оказывается охвачен петлями арканов так, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Линдон доволен, но ему приходит в голову, что какой-нибудь товарищ пленного альядра может всё испортить: скажем, разрубить стебель связанного пополам – и тем спасти ему жизнь. Они обсуждают это с Альфором, сидя на песчаном берегу Озера Лилий.
     Озеро огромное, синее, знойное. Оно окаймлено по берегам кустарником. Здесь много пляжей, покрытых песком и травой. Альфор загорает здесь по утрам и за три дня становится достаточно коричневым, чтобы не смущаться больше своим слишком светлым цветом кожи.
     Он очарован Содором, полон новых впечатлений и пока что не живет, а существует, вбирая в себя, как губка, новые ярчайшие картины, события, образы первых дней на острове.
     Солдаты привыкают к Содору быстрее. Многие уже были здесь с Аттердагом прежде. Все они ходят в туниках и сандалиях; только кавалеристы, у которых ноги колесом, носят штаны и рубашки из тонкого полотна. Сандалии носят все – и решительно все купаются в Озере Лилий.
     Сард Себастьян без своих длинных черных волос лишается некоторой черты аристократизма; зато становится проще и мужественней. Его солдаты, капитаны и «избранники» неизменно любуются им. Они горды тем, что у них такой красивый генерал. А он с удовольствием смотрит на них: таких же, как он, стройных, крепких. Раньше одежда скрывала красоту сложения многих его подчиненных; теперь эта красота открыта всем взорам. Но всё же сард Себастьян не самый тонкий ценитель прекрасного; он лишь машинально отмечает его про себя как предмет далеко не первой важности.
     Зато статность чужого сложения воспринимает и эстетически оценивает Линдон Оге, для которого стройность человеческого тела – мужского или женского – значит очень много. Актер, личность чувственная, чуткая и творческая, он может часами созерцать воинов и местных жителей. Он откровенно любуется ими: их одеждой, движениями, походкой, их учебными сражениями, но делает это так, что никто не замечает его не совсем скромного внимания. Впрочем, это внимание пытливого художника, чистое, ясное, не замутненное ничем порочным и, скорее, лестное для того, на кого оно обращено. Даже вид женщин и девушек пока что не вызывает в Линдоне его обычных, довольно низменных мыслей и желаний. Он пока что на возвышенной волне – и любуется женскими фигурами как художник или скульптор. Его внутренне око еще не успело замутиться в новой обстановке, оно отстраненно, хотя и с большим удовольствием, обращено на «содорийских египтянок», как он прозвал местных жительниц.
     Сам он сложен очень хорошо, но невелик ростом; правда, это мало огорчает его.
     Сарда Гертруда и Доминика одеваются теперь, как содорийки: в длинные прямые платья без рукавов из легчайшей цветной ткани и в такие же легчайшие накидки с длинными широкими рукавами. Эта одежда им удивительно идет, как и женские сандалии золотистого цвета. То, что Аттердаг и Альфор носят теперь  короткую одежду, сначала шокирует Доминику, но вскоре она находит, что это очень красиво и перестает смущаться. А сарда Гертруда пребывает в некоторой тревоге. Аттердаг открыл ей тайну альядров-оборотней или на местном языке альядров-лоа, и теперь она всерьез обеспокоена. Добрый владыка Антоний прилагает все силы, чтобы умерить ее тревогу, но всё же Элиэлу Флёте это удаются лучше. Он вносит мир в душу Гертруды одним своим голосом и близоруким взглядом добрых глаз.
     Элиэл Флёте – человек простой и в то же время загадочный. Он очень знающ и охотно беседует со всеми, кто хочет что-либо узнать о Содоре. Доминике и Альфору он рассказывает о растениях острова, называя  их латинские и местные прозвища. Вообще, он очень силен в латыни и древнегреческом языке и знает наизусть почти всех древних классиков. Он пишет летопись Содора и просто стихи, обычно без рифм, играет на лютне, лечит людей и в то же время является ближайшим помощником епископа. Аттердагу он подробно рассказывает о сражениях с альядрами-лоа, в которых участвовал, и знакомит его и «избранников» с предводителем содорийского войска Х`альвером Брэнби, огромного роста здоровяком, почти беспрестанно жующим сторо – «резиновый корень». 
     Хальвер Брэнби похож на индейца. У него красноватая кожа и мощная фигура тяжелоатлета. Он еще молчаливей, чем Одилон, и так же спокоен, даже еще спокойней. По сравнению с ним Элиэл Флёте кажется хрупким подростком, а Линдона Оге рядом с Хальвером вообще не видно. Этот мощный воин пробуждает в Линдоне дух соревнования. Ему страстно хочется схватиться с ним в шутку и победить его; разумеется не силой, а хитростью и ловкостью.   
     «Избранники» да и сам сард Себастьян внимательно слушают неторопливый рассказ содорийского предводителя о сражениях с альядрами. Его голос низок, чист и так же тяжел, как он сам. В отличие от большинства коренных островитян он светловолос, его лицо сдержанно-красиво и приятно, но похоже на маску, ибо у этого человека поистине каменные нервы. Сильные движения души он испытывает только в церкви, молясь Богу, или в бою, сражаясь с «лоа», как он кратко называет взбунтовавшиеся «плачущие цветы». Всё остальное не вызывает в нем ярких эмоций. И его семеро детей, старшему из которых пятнадцать, так же уравновешенны и спокойны, как их отец. А тот лишь вдвое старше своего первенца. В Содоре рано женятся, рано выходят замуж. Но нравы здесь очень строгие. Женщины и молодые девушки воспитаны в отвращении к блуду. Измены случаются очень редко. Но женское население вовсе не чопорно. Об этом можно судить по тому, как замужние женщины, их сестры и дочери относятся к солдатам «из самой Никронии». Они часто приносят во двор монастыря, где живут солдаты, молоко, мясо, овощи, хлеб и прочую снедь, приветливо улыбаются солдатам и мягко здороваются с ними. Но они очень целомудренны, поэтому, принеся свой дар и улыбнувшись, тотчас исчезают.
     Впрочем, солдаты Аттердага также воспитаны своим генералом в воздержании. Кроме того, б`ольшая часть из них – люди женатые и верные мужья. Молодые солдаты, разумеется, успевают влюбиться в некоторых девушек, но только на расстоянии. Капитаны сотен строгими голосами запретили им «смущать население», и они добросовестно повинуются приказу, ибо приучены к строжайшей дисциплине.
     Это не мешает им, а также Тамину с Вальтером украдкой посылать цветы девушкам, успевшим их сильно заинтересовать. Цветы – допустимая форма любезности. И Альфор каждый вечер гуляет в саду с Доминикой. Но в их взаимной влюбленности всё еще преобладает дружба. Да и предстоящее сражение слишком сильно занимает Альфора и всех остальных, чтобы они могли чересчур много думать о любви.
     В кладовых и на чердаке старинного монастыря за несколько сотен лет скопилось столько воинского снаряжения и оружия, что у воинов разбегаются глаза и замирает сердце от вида всего этого несметного богатства.
     Они выбирают для себя нагрудники, наплечники, наголенники, шлемы, щиты, мечи и прочие предметы, необходимые для битв с лоа.
     Альфор страшно гордится своим медным шлемом с гребнем, щитом из кожи носорога, мечом, рукоятка которого усыпана драгоценными камнями. Он сам отточил его на вертящемся бруске до искр, так что, рукоятка стала почти горячей. У него есть и другие элементы легкого вооружения, чтобы защитить голени, плечи, грудь и так далее. Каждый день он в полном вооружении сражается с Линдоном Оге, который тоже одет, как римский воин. В шлеме и латах сражаться довольно тяжело, и Альфор обливается потом. А Линдон посмеивается:
- Еще хорошо, что на тебе не рыцарское снаряжение, а то ты и шагу бы не сделал.
- Может и я тоже, - скромно добавляет он.
     После учебного боя они обычно идут в терму, чтобы освежиться там в прохладной воде и натереться бальзамом, придающим коже запах роз.
- Красиво здесь, - задумчиво говорит Линдон, раскидываясь на кожаном ложе после купания. – Вот она, эстетика жизни. Насколько чист этот древний мир по сравнению с нашей развращенной Европой, ты только подумай!
- Этот мир – да, - соглашается Альфор. – Потому что содорийцы – христиане. Но римляне и эллины были сто крат развратней нас, современных европейцев. А почему? Язычники, - он разводит руками.
- Да, - роняет Линдон. – Мир погибает в разврате, а такие вот островки непотопляемы. Они отделываются альядрами-лоа, в то время как мы расплачиваемся за свои грехи болезнями Венеры. Лично я считаю, что альядры – меньшее зло. Что же касается христиан, то… их много по названию, но довольно мало по сути. И это очень жаль.
- Послезавтра мы деремся с альядрами, - помолчав, напоминает ему Альфор. – Сард Себастьян сказал, что мы зайдем к ним с тыла; Хальвер Брэнби этого еще не пробовал. Но он сказал, что если зайти с тыла, твой план с арканами будет хорош. И сарду Себастьяну это очень понравилось.
- Я рад, что он поедет с нами атаковать с тыла, - голос Линдона теплеет. – А то я опасался за него.
- А кого он оставит вместо себя у стен города?
- Одилона, разумеется. Там будут двое главных: Одилон Сонар и Хальвер.
- А Элиэл Флёте?
- Элиэл поедет с нами, - отвечает Линдон. – Вернее, пойдет; он плохо ездит верхом. Вообще он интересный. Совсем не воин. Но и не трус. Он показывал мне рубцы на руках – там, где его ранили лоа.
- Он очень много знает, - говорит Альфор, начиная одеваться, ибо он уже отдохнул. Его голос гулко разносится в пустой терме. – Он рассказывал нам с Никки о здешних растениях: о «желтом ухе», которое поедает мух и москитов, о «синецветке», которая опадает в ту же минуту, как распускается, о белой траве «ангеловы крылья» (забыл, как по-латыни). Элиэл очень много знает. Но почему он один, почему у него нет семьи?
- Ты не знаешь? – голос Линдона звучит отстраненно. – У него были жена и дочь, но их убили дикие люди… во всяком случае, он так считает. А мне кажется, дикие люди тут ни при чем; просто кто-то свалил на них свою собственную вину.
    Он тоже принимается одеваться.
- Ты хочешь сказать, - Альфор пристально смотрит на Линдона, - что кто-то желал или желает ему зла? Но кого и чем он мог обидеть?
     Линдон сухо усмехается.
- Не обязательно желать зла тому, кому приносишь его, - загадочно говорит он. – Можно, напротив, желать добра, а делать всё наоборот.
- Например? – не понимает Альфор.
- Например, ты любишь Доминику, а я считаю, что тебе это вредно, и убираю ее с дороги, - поясняет Линдон.
- Ну, это смешно, - с удивлением говорит Альфор. – Это что-то ненормальное. Какой-то болезненный эгоизм.
- Обыкновенная ревность, дорогой ты мой, - уточняет Линдон. – Впрочем, это лишь мои предположения.
     Альфор внимательно смотрит на него.
- Ты очень умен, Линд, - произносит он с уважением. – Но… ты тоже можешь ошибаться, как и все люди. Скажи, когда это всё произошло с Элиэлом?
- Десять лет назад, - отвечает Линдон. – Его дочери было девять, а жене двадцать семь. Но я не хочу говорить об этом, - он слегка морщится. – Не люблю много говорить о чужих бедах, особенно, если человек хороший, вроде Элиэла.
- А сард Себастьян знал его раньше?
- Нет; он мало кого помнит, потому что почти ни с кем не разговаривал, когда приезжал сюда; только с епископом, который уже умер. Владыка Антоний – его преемник.
- Откуда ты так много знаешь? – слегка удивляется Альфор. – Ты же всего несколько дней на Содоре.
- Ты забываешь, Альф, что я закулисный интриган и сплетник, а значит, у меня талант раньше всех узнавать некоторые вещи… впрочем, я о них сплетничать не собираюсь. Знаешь что? Ты прилично кидаешь аркан, но надо бы еще потренироваться. Завтра с утра займемся этим. Хорошо?
- Конечно. А Тамин и Вальтер?
- Они останутся с Одилоном. С нами завтра будет учиться сард Себастьян. Вы будете тренироваться на Элиэле и мне, а мы с Элиэлом – на тебе и друг на друге.
- А сард Себастьян?
- Я не намерен ловить сарда Себастьяна арканом даже на учениях, - Линдон строго смотрит на Альфора.
     Альфор не выдерживает и смеется.
- Не сотвори себе кумира, Линд, - советует он.
- Ты не понимаешь, - говорит Линдон. - Я выбрал себе хозяина и теперь служу ему. И я буду почитать его до последней своей минуты: уж так я устроен.
- Я понимаю, - Альфор смущен. – Не обижайся.
     Глаза Линдона становятся насмешливыми.
- Я не обижаюсь на неразумных детей, - отвечает он. – Даже если они выше меня ростом.
     Альфор смеется этому безобидному выпаду, и они вместе покидают терму.

         

                11.

     Вечер накануне нападения альядров.
     «Избранники» волнуются, хотя стараются не показывать этого. Капитаны  волнуются тоже. Даже солдаты, которым разъяснено, с каким «неприятелем» они будут иметь дело, также переживают, хотя и держатся с небрежно-уверенным видом. «С цветочками будем воевать», - посмеиваясь, говорят они друг другу. Однако они готовы облачиться в воинское снаряжение, и мечи их остро отточены. Всё это свидетельствует о том, что они серьезно относятся к предстоящей битве.
     Альфору не гуляется и не сидится на месте. Он уходит в сад, где гремят цикады, и в волнении блуждает там взад-вперед, то и дело поглядывая на небо – огромное, почти черное, густо усыпанное крупными южными звездами.
     Епископ Антоний уже отслужил молебен за здравие своей паствы и императорских воинов и благословил мужчин на победу. Он будет молиться о них всю ночь, а они будут сражаться, сражаться до последнего.
     Ночь лунная, поэтому в саду очень светло. Виден каждый листик, каждая травинка в саду, за исключением тех мест, где ночные тени бархатно черны. Роса не слишком обильна, но всё же босые ноги в сандалиях становятся влажными. На память Альфору вдруг почему-то приходит Гефсиманский сад, куда удалился Господь с учениками Своими в Свою последнюю ночь. Как же сад владыки Антония похож на Гефсиманский! Во всяком случае, Альфор представляет его себе именно так. Правда, соловьи здесь не поют, зато – так же красиво, темно, жарко, тревожно… и так же хочется воззвать: «Авва Отче! Да минует меня чаша сия…»
     Альфор глубоко вдыхает ароматный воздух. Как это, оказывается, нелегко – ждать! И не важно, чего ожидаешь: предательства ученика, который ходил за тобой и слушал тебя, или первого в твоей жизни сражения. Впервые он думает о том, что кого-то из содорийцев и Аттердаговых воинов ждет сегодня смерть. «Может, она ждет и тебя…» – вдруг как-то боязливо и неприятно отзывается в его душе. Он тотчас сердито хмурится и отгоняет прочь эту никчемную вредную мысль. Никакая нечисть на свете не сделает его малодушным, никакое ожидание не заставит дрогнуть его сердце. «Да и чего я брожу тут один, - думает он с досадой. – Пойду к Тэму, посижу у него. Там, наверно и Линд, и Вальтер, и Одилон…» Тэмом он называет Тамина Серталя с милостивого позволения этого последнего.
     Альфор идет из сада и на дорожке, огибающей дом, встречается с сардом Себастьяном.
- А, вот вы где, - Аттердаг обнимает его за плечо. – А я вас ищу. Пойдемте, посидим у меня; нечего вам здесь томиться перед боем одному.
     «Томиться – какое точное слово», - думает Альфор и говорит:
- А «избранники»?
- Все уже сидят у меня, - отвечает Аттердаг. – И Элиэл Флёте тоже. Что, боитесь?
- Нет, мой генерал, - отвечает Альфор и простодушно добавляет:
- С вами я ничего не боюсь.
- Храбрый вы малый, - смеется Аттердаг. – А без меня, значит, боитесь?
- Нет. Без вас я томлюсь, - вздыхает Альфор. – Как Господь в Гефсиманском саду.
- Да вы поэт, - улыбается Аттердаг. – И от скромности не умрете. Господь, думается мне, томился несказанно сильнее вас.
- Это конечно, и говорить нечего, - смущается Альфор. – Но всё-таки есть что-то похожее.
- Как искры похожи на костер, так мы с вами похожи на Бога, - Аттердаг задумчиво смотрит на небо и, помолчав, добавляет:
- Вызвездило, как в мороз. А ведь жарко… ступайте-ка вперед, здесь вдвоем не пройти.
     Они входят в дом, поднимаются на второй этаж, в большую комнату Аттердага, где уже сидят свита генерала и Элиэл Флёте, необычайно серьезный, в светлом хитоне. Все приветствуют Альфора, и он отвечает на приветствия, после чего садится рядом с Одилоном на диван. Дверь на галерею открыта, в нее заглядывает круглая белая луна, а на полу галереи лежит серебристо-черная узорчатая тень от каменного парапета.
- Налейте и Альфу, - говорит кто-то. Альфору передают бокал с легким вином, прохладным и сладким. «Настоящая вечеря, пасхальная трапеза», - снова думает он, делая глоток за глотком.
     И, как бы отзываясь на его слова, Элиэл Флёте вдруг говорит:
- Со мной хочет пойти мой ученик, Акилин Байе`. Он всё время переживает за меня. Можно ему, сард Себастьян?
- Если он владеет оружием, то почему бы и нет, - говорит Аттердаг.
- Он умелый воин, - подтверждает Элиэл. – И мой ближайший друг. К тому же, монашествующий…
      Наступает небольшая пауза. Аттердаг смотрит на своих задумавшихся «избранников».
- Итак, господа, - говорит он, окидывая их внимательным взглядом. – Все ли из вас помнят свои обязанности?
- Все. Все, - уверенно отвечают они ему.
- Очень хорошо. Мы с вами как следует потрудились в эту неделю, - продолжает Аттердаг. – Мы овладели арканами и теперь бросаем лассо не хуже заправских индейцев, - он смеется и смотрит на Линдона Оге, который сохраняет непроницаемый вид. – Теперь наша задача – быть очень внимательными и действовать проворно и точно. Смею думать, что мы одолеем врага, насколько это будет в наших силах, и значительно уменьшим ряды альядров-лоа. Бодрей, господа! Вспомните, как нам порой приходилось трудно на войне; мы знаем смерть в лицо, мы близко знакомы с ней… и, дай Бог, это знакомство поможет нам сегодня одолеть неприятеля. Я уж воодушевил речами наших славных солдат и капитанов; пожелаем удачи им и себе. Выпьем за всех нас! Помните: с нами Бог, и никакая злая сила не способна отлучить нас от любви Божьей.
     Всем очень нравятся слова Аттердага, и все охотно пьют: за себя, за других, за всех христиан… и за свое солнце, сарда Себастьяна, лучи которого озаряют их воинство. Они сейчас единое целое, все эти люди. «Вот теперь мы не искры от костра, мы сам костер», - в волнении думает Альфор.
     Спустя полчаса они расходятся по комнатам и принимаются с помощью монахов облачаться в воинское снаряжение, сходное с римским и греческим. Альфору помогает сам Элиэл Флёте и его друг и ученик, Акилин Байе, монах лет тридцати, красивый особенной античной красотой, белокурый, стройный, молчаливый.
     Альфор надевает снаряжение, а сам думает о Доминике. И она, и сарда Гертруда сейчас не спят. Они сидят в одной из монастырских келий, где им суждено провести эту ночь, и, наверно, молятся за них, воинов, за их победу. А Доминика, конечно, думает об Альфоре и об Аттердаге больше, чем о других. Милая Доминика, веселая, добрая, кроткая, беззащитная. Наверно, она сейчас переживает… и сарда Гертруда тоже. Ничего, господь сохранит тех, кого они любят, и их самих; Альфор верит в это.
     И вот, они уже едут и идут, еще раз благословленные на подвиг владыкой, - удаляются прочь, из города, в сторону озера, чтобы спрятаться в ближайшей к озеру роще. А в это время могучий Хальвер Брэнби и Одилон уже выстраивают свои отряды перед стенами города. Луна светит ярко, как ночной фонарь; ее свет похож на застывший блеск молнии. Аттердаг разделил свою тысячу: для атаки с тыла для себя и для отражения прямой атаки для Одилона. Теперь у каждого из них под началом по пятьсот человек. Тамин Серталь и Вальтер Эстли остались с Одилоном. Линдон Оге и Альфор едут с Аттердагом, а небольшая двуколка везет Элиэла Флёте, которого будут защищать только щит, меч – и еще его друг Акилин Байе, одетый и вооруженный, как все воины.
     Они приезжают в рощу и прячутся там среди теней. Отсюда, из зарослей травы, пышных кустов магнолии и персиковых деревьев очень хорошо видно озеро: тот его злополучный берег, на который обычно выбираются из воды альядры-лоа в свои роковые ночи. Берег выглядит очень мирно. Он так похож на остальные берега Озера Лилий, что кажется самым обыкновенным пляжем, с песком, белеющим в лунных лучах. И само озеро, точно зеркало, так мирно и ясно отражает звезды! Ничто, кажется, не может поколебать этих неподвижных вод, которые кажутся твердью. Альфору думается, что по этим водам можно было бы пройти, как по гладкому стеклу, даже не замочив ног.
     Засада хранит молчание. Воины изредка переговариваются друг с другом, но их голоса сливаются со стрекотаньем цикад, тонут в нем. «Здесь надо громко кричать, чтобы расслышать друг друга», - размышляет Альфор и искоса посматривает сбоку на Аттердага, чей профиль в лучах луны напоминает ему профили римских императоров на древних монетах. Аттердаг безмолвен – и не сводит глаз с озера, с берега. Он не шевелится и даже, кажется, не дышит; лишь трепет хищно вырезанных тонких ноздрей выдает его напряжение. Линдон Оге так же прям и неподвижен.
- Десять минут до полуночи, - говорит Элиэл. Он умеет определять время с детства, особым внутренним чутьем, с такой точностью, что епископ Антоний часто пользуется им, как часами. Аттердаг молча кивает ему головой – и снова устремляет свой взгляд на пустынный берег.


     И вот, ровно в полночь, они появляются, эти загадочные создания, альядры-лоа. Но появляются особенным образом, так, как никто не ожидает.
     Сначала над водой возникает, постепенно сгущаясь,  туманное облако, которое медленно наплывает на берег. А затем в этом тумане начинают возникать странные фигуры, похожие на человеческие тени. Тени с каждой минутой всё более уплотняются, оживают, превращаясь из смутного видения в реальность. Теперь ясно можно различить, что это цветы – большие, в рост человека. Их сомкнутые лепестки образуют подобие человеческой головы в шлеме; сходство с головой человека еще более усиливает черный узор – плачущие глаза. Цветы передвигаются на своих корнях быстро, точно катятся по земле. Их движения настолько похожи на движения людей, что трудно отделаться от мысли, что всё это не маскарад. Они поворачивают друг к другу венчики точно так же, как поворачивали бы головы люди; их листья, мясистые и продолговатые, движутся с выразительностью человеческих рук. В каждом крючке-когте на конце длинного листа зажат меч (короткий или длинный) или кинжал. На всех альядрах блестят кробы, «панцирные воротники». Их становится всё больше и больше, они постепенно заполняют весь длинный широкий берег. Они в самом деле безмолвны, но видно также, что они переговариваются между собой. Они кивают друг другу, с чем-то соглашаясь, качают венчиками, будто решительно что-то отрицая, выразительно жестикулируют своими листьями-руками, словно о чем-то рассказывают друг другу.
     «Они мыслят, - как во сне, но в то же время вполне ясно размышляет Аттердаг. – Они могут общаться, слышать и понимать друг друга. Они испытывают эмоции. Словом, это люди, принявшие облик цветов. Постичь это трудно, хотя и возможно. Ко всему этому надо привыкнуть. Еще одна опасность: у них по четыре «руки», и каждая вооружена. Интересно, не снится ли мне всё это? Вроде бы нет, но… какая всё-таки это дикая картина! Дикая, странная, жуткая… но не лишенная своеобразной красоты».
     Те же самые мысли возникают у Линдона Оге, Альфора и многих других. Солдаты в изумлении разглядывают чудовищ и крестятся: кто украдкой, а кто – истово и широко осеняет себя крестным знамением.
     Альядры-лоа тем временем строятся по пятьдесят с лишним цветов в ряд и дружными рядами покидают берег. Они словно катятся на своих корнях в сторону города Содора. Луна ярко озаряет эту причудливую армию, подобной которой нигде больше нет и быть не может.
     Через несколько минут от черных ворот города до людей в засаде начинают доноситься крики и лязг оружия: битва началась.
- В атаку! – коротко говорит сард Себастьян своему заместителю на сегодняшнюю ночь, капитану Самсону Юму.
     Самсон Юм отдают приказ, и солдаты (почти что все пять сотен) молча выходят из рощи и быстро идут к городу: атаковать неприятеля с тыла. Впереди скачет сто человек кавалерии.
     Аттердаг, Альфор, Линдон, Элиэл, Акилин Байе и еще несколько человек следуют за пехотинцами. За десять минут пехота достигает города и продолжает атаку, начатую кавалеристами, а те пятнадцать человек, что следуют за ними, останавливаются, немного не доезжая до живой сражающейся массы. Они видят, с какой яростью дерутся альядры. Своими четырьмя листьями-руками они наносят сразу четыре удара, одновременно защищаются и нападают. Согласно заранее составленному плану солдаты спешат перерубить врага пополам, чтобы лишить его возможности сражаться.
     Альядры захвачены врасплох. Они не ожидали такого пополнения содорийского войска, как не ожидали атаки с тыла. Это им не нравится, и пятьдесят из них спешат в свою очередь напасть с тыла на пехотинцев сарда Себастьяна.
     Аттердаг только и ждет этого. Он отдает короткую команду:
- Аркан!
     Все пятнадцать тут же берут по два аркана из числа прицепленных к седельной луке, и мгновенно накидывают их на намеченных ими ближайших альядров. Петли в одну секунду стягивают альядров так, что они не могут больше пошевелить своими листьями-руками. Во мгновение ока всадники подтягивают их к себе, корчащихся, извивающихся, старающихся высвободиться, приподнимают пальцами их кробы к венчикам и отрубают эти венчики. Готово! Десять альядров лежат на земле, убитые. Двум удалось сбежать, а Альфор от волнения слишком низко отрубил венчик, и его жертва исчезла вместе со своим оружием. Еще двое альядров ухитрились перерубить друг друга пополам – и тоже исчезли до следующего сражения.
- Вперед! – приказывает Аттердаг. Всадники и Элиэл Флёте подъезжают ближе к сражающимся и вновь накидывают арканы на альядров и подтягивают их к себе. Вновь кробы взлетают к «плачущим» венчикам, и эти венчики падают к ногам победителей. На этот раз осечек меньше: убито тридцать альядров.
     Альядры замечают поголовное истребление своей армии и, прекратив атаку, рассыпаются по долине. Всадники бросаются за ними вдогонку. Арканы свистят в воздухе, ловят всё новых альядров; всё больше розовых венчиков слетает с толстых стеблей.
     Тогда альядры в отчаянии принимаются перерубать друг друга пополам, чтобы спастись. Они делают это очень быстро, не думая больше продолжать сражение. Воины ездят по долине, ловят их арканами и продолжают наносить смертельные удары.
     Но вскоре битва заканчивается. Неприятель, сомкнувшись в туманное облако, стремительно движется над землей обратно к озеру, а кавалерия преследует его по пятам до самой воды.
- Ушли! – говорит Одилон, подъезжая к сарду Себастьяну.
- Охраняйте берег, Одилон, - приказывает Аттердаг. – И держите наготове арканы; они еще могут вернуться.
- Слушаю, - отвечает «избранник».
     А Аттердаг, Альфор и Линдон едут считать убитых альядров. Пятьдесят два! Пятьдесят два врага уже больше никогда не пойдут войной на мирный город. Это ли не торжество, это ли не победа? Но генерал слегка хмурится.
- Сколько убитых с нашей стороны? – спрашивает он Тамина.
- Десять человек, - отвечает Серталь. Его медный римский шлем отливает серебром в лучах луны. – И двадцать пять раненых. Из них пятеро ранены тяжело. И Чезаре Алеката…
- Что Алеката? – у Аттердага на мгновение замирает сердце.
- Он очень тяжело ранен, мой генерал, - говорит Тамин. – Элиэл Флёте говорит, его жизнь в опасности.
    И глубоко вздыхает.
    Аттердаг едет в город в сопровождении Альфора и Линдона. Альфору не по себе: а вдруг Алеката умрет? А ведь это из-за него, Альфора, он впал в немилость сарда Себастьяна…
     Огромный Хальвер Брэнби встречает генерала с сияющим лицом; и все солдаты, его и Аттердага, очень веселы. Ведь такая неслыханная победа! Они чрезвычайно довольны. Все громко приветствуют Аттердага, он спешивается, пожимает им руки и тут же велит провести его к убитым. Они лежат на одной из улиц Содора: три островитянина и семеро воинов сарда Себастьяна. Он склоняется над каждым из них, сняв с головы шлем. В его глазах суровая печаль. Ведь пятеро из этих людей прошли с ним две войны, в Луне у двоих из них остались семьи. Он сам напишет письма этим семьям…
     Затем он спешит в нижние комнаты епископского дома, где устроен лазарет. Там уже сам владыка Антоний и монахи, братья милосердия. Они перевязывают раненых, которые лежат по пятеро в палате.
     Каждый из пятерых тяжело раненых занимает отдельную комнату. За ними ухаживают Элиэл Флёте и Акилин Байе.
     Аттердаг проходит в палату Чезаре Алеката. Капитан седьмой сотни, опальный «избранник» генерала, лежит на кровати, весь иссеченный мечами альядров, исцарапанный их когтями. Чезаре бледен; его голова обмотана бинтами; на виду только иссеченное лицо. Он тяжело дышит, его глаза закрыты.
     Сард Себастьян подсаживается к нему на край кровати. Веки больного медленно приподнимаются. Тусклый бессмысленный взгляд останавливается на Аттердаге – и тотчас оживает, наполняясь удивленным радостным теплом.
- Сард… - с трудом выговаривают запекшиеся губы раненого.
     Аттердаг склоняется к Алеката и касается губами его лба. Потом сердечно говорит:
- Здравствуйте, Чезаре. Не надо разговаривать. Я знаю, о чем вы хотите меня спросить. Простил ли я вас? Да?
     Алеката закрывает и вновь открывает глаза в знак подтверждения.
- Я простил вас, - говорит Аттердаг. – И знаете что? Когда вы поправитесь, я снова возьму вас в свою свиту.
     Слезы выступают на глазах Чезаре, его губы дрожат.
- Вот только этого не надо, - сард Себастьян осторожно пожимает его горячие пальцы. – Не надо, прошу вас. Вы герой, вы сражались. А теперь ваша задача: выздороветь любой ценой.
- Да… - жадно шевелятся губы раненого. Он смотрит на сарда Себастьяна с такой преданной любовью, что Аттердаг чувствует что вот-вот сам заплачет. Этого допустить никак нельзя: его слезы очень взволнуют больного. Поэтому он улыбается и говорит:
- Поправляйтесь. Я буду каждый день навещать вас. Хорошо? Ну, спите, доброй вам ночи.
     Он еще раз бережно пожимает пальцы Чезаре и выходит из палаты. Чезаре лежит, блаженно улыбаясь. Теперь он убежден, что поправится, а если даже и умрет, не страшно: ведь его сард даровал ему прощение и любовь.
     Альфор стоит в коридоре возле дверей палаты.
- Как он? – тихо спрашивает младший адъютант своего генерала.
- Будем надеяться на лучшее, - так же тихо отвечает сард Себастьян. – Пойдемте, Альфор.
- А мне нельзя… его увидеть? – голос Альфора срывается.
- Позже, - сард Себастьян обнимает его за плечо. – Идите лучше спать. Я вас отпускаю. Вы молодец. Сколько на вашем счету убитых альядров?
- Шесть, - отвечает Альфор. – А Линдон убил восьмерых.
- Отлично, - сард Себастьян очень доволен. – Поздравляю вас. Ну, ступайте спать.
- Позвольте мне не спать до рассвета, мой генерал, - просит Альфор. – Вдруг они еще появятся.
- Что ж, не спите до рассвета, - соглашается Аттердаг.
     Он снимает руку с плеча Альфора и идет в палаты к другим тяжело больным. Элиэл Флёте шепотом сообщает ему, что двое из них вряд ли выживут. Аттердаг навещает их всех. Двое безнадежных без сознания, хотя еще дышат. Но на их лицах несомненная печать смерти. Как она, эта печать, знакома Аттердагу! Он произносит над каждым из них короткую молитву и каждого целует в лоб. Он не знает этих людей, они содорийцы. Но для него все солдаты – братья, и свои, и чужие.
     Потом он навещает тех, кто ранен не столь тяжело. Его встречают самыми радостными восклицаниями. Он весело пожимает солдатам руки, поздравляет их с одержанной победой и желает скорого выздоровления. Они, смеясь, обещают выполнить его «приказ».
- Не приказ, а наказ, - поправляет он их. – Я горжусь вами, ребята, видит Бог! И люблю вас, вы это знаете. Спокойной вам ночи!
- Спокойной ночи, сард Себастьян! – раздаются в ответ растроганные голоса.
     Навещает своих раненых и Хальвер Брэнби. Он тоже очень сердечен с ними, но более спокоен и краток, чем сард Себастьян.
     Епископ Антоний крепко пожимает руку Аттердагу и говорит, сияя:
- Если так пойдет и дальше, сард, мы через месяц покончим со всеми альядрами! Дай-то Бог.
- Дай Бог, - коротко откликается Аттердаг.
     Он идет в терму, освежается там и только после этого, чистый и пахнущий розами, навещает сарду Гертруду. Она в волнении отпирает ему дверь. Он крепко обнимает и целует ее:
- Всё хорошо, Руди: первая победа за нами!
- Я уже знаю, - шепчет она, чтобы не разбудить смотренных сном Никки и Дору. – Слава Богу, Сэб, ты жив!
- Я приду к тебе завтра, - он нежно улыбается ей. – А сейчас спи, ты устала.
     Он охотно остался бы с женой и сегодня, но и ему, и ей кажется это неловким в монастырских стенах; к тому же, здесь им отведена одна лишь комната на всех. И сард Себастьян уходит к себе.
     Оставшаяся часть ночи проходит спокойно. Альядры не возвращаются.


     На следующий день убитых и двух умерших ночью солдат предают земле, на красивом кладбище за городом. Владыка Антоний отпевает их. Воины прощаются с друзьями минутой молчания и ружейным залпом.
     За ранеными ухаживают монахи, Элиэл Флёте, сарда Гертруда и двое священников из тысячи Аттердага: отец Павел и отец Клементий.
     Убитых альядров-лоа складывают в чулане, при личных комнатах его преосвященства. Все замечают, что и «действующие», и убитые альядры не источают почти никакого запаха, да и тот, что есть, очень слабый и совсем другой; он напоминает запах уксуса.
     Линдон Оге получает официальную благодарность сарда Себастьяна на общем построении: за идею с арканами, осуществив которую, никронийцы смогли уничтожить четвертую часть неприятельского войска. Альфор, Тамин, Одилон, Вальтер, некоторые солдаты и капитаны также удостаиваются похвалы Аттердага за проявленную ими доблесть и отвагу. И всю тысячу генерал поздравляет с победой. Поздравляет он и шестьсот воинов Хальвера Брэнби, и самого Хальвера.
     Альфор счастлив и горд. Он побывал в бою, да еще таком удивительном, он поразил насмерть шестерых врагов, вооруженных мечами, кинжалами, турецкими саблями.
     Доминика слушает его рассказ о сражении с восхищением и страхом. Она видела альядров мельком, издали: и всё же они очень напугали ее своими безучастными «плачущими» ликами и страшным оружием, которое сверкало в лунном свете остро отточенной сталью. Но она верила, что «дядя» и его армия (тем более, если в этой армии ее Альфор) победят чудовищ.
     В честь первой победы над альядрами жители города устроили праздник на Площади Цветов, единственной площади города. Вокруг римского фонтана расставили столы, палатки, тенты, и весь город, все солдаты могли угощаться содорийским пивом, вином, кофе, всевозможными блюдами, рыбными, мясными, овощными, огромными пирогами с начинкой из сладких плодов. Командиры сотен и старейшины внимательно наблюдали за порядком, содорийские музыканты играли на флейтах и скрипках, а девушки танцевали, с кем им хотелось: сегодня родители и прочие родственники не удерживали их.
     Этот день положил начало множеству платонических романов между содорийскими девушками и молодыми солдатами из Никронии. Впрочем, эти романы могли со временем кончиться обыкновенными свадьбами.
     Альфор танцевал с Доминикой и сардой Гертрудой, которые были очень рады неожиданному развлечению, а Линдон Оге менял девушек, как перчатки, но, вопреки обыкновению, совершенно не думал о них. Он танцевал превосходно, не хуже Аттердага, но на уме у него были две вещи: следующее сражение с альядрами и хорошенькая вдова лет тридцати, которая за день до битвы не сумела отказать ему в утешении. Вдову звали Романия Элджеборг или просто Роми. Ее муж погиб пять лет назад, когда рыбачил в море, и с тех пор она мучительно страдала – сначала от горя, потом от одиночества. Линдон явился для нее даром свыше. Она провела с ним счастливейшую ночь в своей жизни и влюбилась в него безоглядно. Линдон со своей стороны обнаружил в ней массу достоинств. Теперь он оставил праздничную площадь одновременно с Роми. Разными дорогами они оба пришли в ее сад, и там, в зарослях магнолий и синецветок с буроватыми листьями, укрылись от нескромных осуждающих глаз.
- Я люблю тебя, Линд, - шептала Роми, обнимая его за шею и прижимаясь к нему своим белым личиком с большими темными глазами. – Только не оставляй меня; забери с собой в Никронию!
     Вместо ответа он обнял ее и поцеловал так, что она тут же забыла и о себе, и о Никронии… она знала одно: ей очень хорошо, так хорошо, как еще никогда не было. А он думал: «Я буду последней скотиной, если брошу ее, и не потому, что я такой честный и нравственный… а потому что она в самом деле меня любит, а я еще никого не любил так, как ее. Решено, я с ней обвенчаюсь. Только не сейчас, позже. Я слишком высоко ценю свою свободу; мне надо привыкнуть к мысли, что я расстаюсь с этой свободой навсегда».
     Но тут же он подумал, что Роми стоит этой жертвы. Ее любовь к нему, красота и чистота сочетались с такой страстностью и соблазнительностью, что он решил: любая другая женщина даст ему гораздо меньше. Стало быть, жалеть не о чем: он женится на Роми и увезет ее с собой.
     Праздник завершился поздним вечером. Все чувствовали себя бодрыми и довольными, кроме, разве что, раненых, которые с завистью смотрели на своих здоровых товарищей.
     Впрочем раненым было не на что жаловаться: их навещали каждый день, а содорийки передавали им многочисленные корзинки с лакомствами и цветы. Хороший уход и благодатный климат также действовали на больных целительно; они поправлялись на удивление быстро.
     Следуя своему обещанию, Аттердаг каждый день навещал Чезаре Алеката. Жизни Чезаре уже не угрожала опасность. С каждым днем он чувствовал себя всё лучше. «Избранники» и солдаты тоже навещали его, чему он неизменно радовался. Приходил к нему и Альфор. Едва Чезаре смог разговаривать, он немедленно попросил у Альфора прощения, и Альфор от души простил его. На сей раз Чезаре был искренен. Сард Себастьян вернул ему свое доброе расположение! Одним этим своим поступком он изгнал из сердца своего «избранника» последние остатки зависти, ревности, высокомерия. Мало того, в Чезаре пробудилось глубокое раскаянье. Он исповедался в своих грехах отцу Клементию, получил отпущение и в самом деле почувствовал себя чистым от прежних каверз и неблаговидных расчетов, свободным от всех мелочных чувств, не достойных героя и воина. Он, наконец, увидел в Альфоре и Линдоне не соперников, а просто добрых товарищей по оружию – и отныне только радовался, когда они заходили проведать его. «Я был слепым, - часто повторял он про себя, - да, слепым и глупым. Слава Богу, что меня ранили; это привело меня в чувство!»
     И он весело встречал каждое новое утро, сознавая, что поправляется, оживает для новых испытаний, радостей, надежд. И каждый вновь наступающий день дарил ему свет солнца, дружеские улыбки и веру в то, что злые начала больше не восторжествуют над его душой. Он был счастлив, как еще никогда в жизни, и славил Бога всем сердцем.

                12.

     До нового сражения остается двое суток.
     Июнь, жаркий, солнечный, постепенно приближается к июлю. Иногда по ночам бывают ливни, бурные и короткие. Но их воды достаточно, чтобы напитать землю, напоить цветы и травы.
     Линдон Оге помогает Элиэлу Флёте собирать целебные травы в густых зарослях маньюты, густых высоких кустов. Он делает вид, что чрезвычайно интересуется растениями, и терпеливо выслушивает лекции Элиэла о местной флоре, бабочках и цикадах. На самом деле его интересуют вовсе не растения, а сам Элиэл и его тень – Акилин Байе. Чем дольше он наблюдает за ними обоими, тем больше его увлекает некая тайна, существующая между двумя этими людьми. Элиэл вряд ли даже подозревает об этой тайне. Зато Акилину она известна полностью. Он крайне молчалив, этот красивый хрупкий содориец; всё его свободное время отдано Элиэлу. Линдон решил тоже временно стать тенью Элиэла – и посмотреть, что из этого выйдет. Он хочет разгадать тайну Акилина до конца.
- Ты спрашивал, как выглядят «ангеловы крылья», - слышит он дружелюбный голос Элиэла Флёте. – Вот, посмотри.
     Элиэл срывает два белоснежных листка, действительно похожих на крылья; снизу они зеленоваты и покрыты легким пушком.
- Очень красиво, - говорит Линдон и, рассматривая «крылья» спрашивает, как бы между прочим:
- А где Акилин?
- У него послушание в монастыре, - с мягкой улыбкой отвечает Элиэл. – Но, вероятно, он скоро придет… а вот это очень интересное растение, на местном языке оно называется энона, что значит «обманчивая, изменница». И это так. Потому что оно постоянно меняет цвет, подобно хамелеону. Это растение мы возьмем с собой. Из него готовят лекарство от заражения крови. В малых дозах оно очищает кровь, но в больших это яд, равный по силе никотину.
     Линдон помогает Элиэлу выкопать энону, которая постепенно из зеленой превращается в смугло-розоватую, такую же, как их загорелые руки.
- Какое удивительное растение! – лицемерно восхищается Линдон и снова как бы между прочим спрашивает:
- А вы с Акилином давно знакомы?
- Я знаю его с детства, - отвечает Элиэл. – Ему было четыре года, когда он осиротел, а мне четырнадцать. Мы вместе играли. Я рассказывал ему сказки, учил читать – и вообще обучал всему, что знал сам.
- А когда ему исполнилось десять лет, ты женился?
- Да, - лицо Элиэла становится грустным и задумчивым. – Он был славный мальчик и сразу стал в нашей семье своим… а вон и он сам.
     Линдон смотрит в ту же сторону, что и Элиэл, и видит: к ним приближается Акилин, белокурый, хрупкий, статный, с глазами цвета темной фиалки. Светло-серый хитон облекает его стройную фигуру.
- Добрый день, Элиэл, - он с улыбкой пожимает руку Флёте, потом смотрит на Линдона и уже без улыбки говорит:
- Здравствуй, Линд.
     В его голосе и глазах холодноватая сдержанность. Но Линдон отвечает ему очень приветливо, делая вид, что не замечает его затаенной враждебности. Элиэл же и в самом деле не замечает ее.
     Акилин принимается помогать им – молча, сосредоточенно, то и дело бросая исподтишка на Линдона испытующие взгляды. Линдон очень искусно притворяется, будто не замечает их.
     Они набирают полную корзину растений и идут к дому его преосвященства.
     Они приходят в прохладные комнаты Элиэла, потом идут вместе с ним в терму освежиться, затем – на кухню, помочь ему варить лекарства; наконец,  снова поднимаются с ним наверх в его комнаты… Элиэл и Линдон всё это время беседуют о целебных свойствах растений. Акилин почти безмолвствует, только лицо его становится всё замкнутей и темней. Правда, когда Элиэл обращается к нему с каким-нибудь вопросом, Акилин охотно отвечает ему, и взгляд его при этом становится очень мягким и почтительным. Всё это не укрывается от внимания Линдона.
- А что, Линд, - вдруг небрежно заговаривает Акилин, - разве ты не нужен сегодня сарду Себастьяну?
- Нет, - беззаботно отвечает Линдон. – Он приказал нам как следует отдохнуть перед сражением. Вот я и отдыхаю.
     Акилин с пониманием кивает, но Линдон замечает, как он при этом стискивает зубы до желваков на скулах. Сейчас молодой монах больше всего на свете ненавидит этого разноглазого никронийца, маленького, сильного, с узким лицом, узким носом и узкими губами. «Прицепился к Элиэлу, как полип» - думает он раздраженно.
     Линдон в самом деле проводит с ними целый день, пока Акилину не приходит время вернуться в монастырь. Тогда Линдон прощается с Элиэлом и уходит вместе с Акилином.
     Они молча спускаются по лестнице в сад, и тут Акилин останавливается.
- Послушай, Линд, - говорит он. – Ты уже третий день ходишь за Элиэлом, как тень. В чем дело?
     Линдон изображает крайнее удивление.
- Помилуй, Кил, - он смотрит в глаза Акилину. – По-моему, это ты ходишь за ним, как тень, и не три дня, а, насколько я понял, добрых двадцать пять лет… или я не прав?
     Акилин бледнеет; его глаза становятся суровыми и откровенно враждебными. Он меряет Линдона взглядом с головы до пят и сухо спрашивает:
- Какое тебе до этого дело? Он мой учитель и друг. Лучший друг.
- К тому же, единственный, - добавляет Линдон. – Других друзей у тебя нет, да и быть не может: ты слишком дорого заплатил за то, чтобы всё время быть при Флёте.
     Бледность Акилина становится смертельной, а глаза огромными.
- Я не понимаю, что ты хочешь сказать, - еле слышно произносит он.
- Не понимаешь? – поднимает брови Линдон. – Тогда твоя совесть всё объяснит тебе; а мне некогда.
     Он поворачивается, чтобы уйти, но Акилин хватает его за плечо.
- Постой, - говорит он, учащенно дыша. – Сколько ты хочешь за молчание?
- Мне не нужны деньги, - отвечает Линдон. – Мне нужно, чтобы Элиэл знал о тебе правду.
- Ты хочешь погубить его? – Акилин судорожно сглатывает слюну.
- Он верующий человек, - возражает Линдон. – Поэтому правда его не погубит.
- Нет, я не буду на себя наговаривать, - Акилин вдруг становится очень спокоен. – А если ты начнешь излагать свои измышления Элу или  его преосвященству, я буду всё отрицать, и мне поверят. Мне, а не тебе, потому что я скорей умру, чем потеряю Эла, лишусь его дружбы, общения с ним. Ведь я только этим и живу.
- Ты живешь ложью, - Линдон пожимает плечами. – Что ж, живи, если можешь. Я не доносчик, я буду молчать. Но… помнишь Священное Писание? «Если они (ученики Господа) умолкнут, камни возопиют». Смотри, чтобы камни не выдали твоей тайны, Акилин.
     Невольная дрожь пробирает монаха от этих слов Линдона. Он закрывает лицо руками и отворачивается. Потом тихо говорит:
- Ты не по любви поступаешь.
- А ты? – спрашивает Линдон. И уходит, не дождавшись ответа.


     Спустя еще сутки наступает «ночь альядров». Эта ночь обманывает всё воинство похуже, чем растение энона: альядры так и не появляются до самого предрассветного часа. Их просто нигде нет. Нет туманного облака над озером, нет постепенно обретающих плоть и облик содорийских цветов. Озеро Лилий спокойно и безмолвно, как никогда. Альядры-лоа не принимают вызова своих противников; они выжидают.
     Аттердаг держит засаду в роще до двух часов. Потом, встревоженные и разочарованные воины покидают свой пост; они едут и идут домой, в город.
     Сард Себастьян угрюм и задумчив.
- Похоже, мы напугали альядров-лоа своими арканами, – говорит он Линдону и Альфору. – Они не глупы: поняли, что таким образом мы справимся с ними очень быстро, - и вот теперь затаились. Наверно, раздумывают, как им перехитрить нас.
- Может, они ждут, что мы уедем из Содора? – предполагает Альфор.
- Может, и так, - соглашается сард Себастьян. – Вероятно, они попробуют взять нас измором. Ничего, мы тоже не будем сидеть, сложа руки; попробуем поискать их. Правда, где и как?
- А если обмануть их? – задумчиво предлагает Линдон. – Сделать вид, что мы ушли?
- Можно попробовать, - соглашается Аттердаг. – Но чего бы я только не дал, чтобы узнать их замыслы! Черт. Как хорошо всё началось – и как неудачно продолжается. Впрочем, еще рано делать какие-либо выводы. Мало ли, что помешало им напасть на нас сегодня.
- Вот-вот, - тщательно скрывая насмешку, подхватил Линдон Оге. – Вы совершенно правы, мой генерал. Может, у кого-нибудь из них именины или день рожденья – как знать. Или они празднуют сегодня ночь независимости духов, или…
     Тут же он слегка вскрикнул, потому что ехавший рядом с ним сард Себастьян схватил его за ухо: не больно, но довольно-таки ощутимо.
- Сард, я забылся, простите, - торопливо сказал Линдон, хотя глаза его смеялись.
- Так-то лучше, - сурово отозвался Аттердаг, отпуская его ухо и скрывая улыбку. – Прощаю в первый и последний раз. Ваши шутки неуместны в военной обстановке. Советую вам вернуться в театр.
- Судя по тому, что с нами всеми сейчас происходит, я туда уже вернулся, - отпарировал Линдон. – А потом, великий Гамлет в трагедии не менее великого Шекспира сказал: «Весь мир театр, и люди в нем актеры». Так что, мне некуда возвращаться, сард: я уже в театре, да и вы тоже. Только я на сцене, а вы в партере, вот и вся разница.
     Аттердаг и Альфор засмеялись изящной шутке Линдона; она подняла им настроение и несколько отвлекла от того разочарования, которое они испытали, так и не встретившись с альядрами.
     Линдон украдкой взглянул на двуколку, в которой сидели Элиэл и Акилин Байе. Элиэл весело улыбнулся ему. Акилин же был мрачен, его лицо окаменело в угрюмой неподвижности.
     Недоброе предчувствие кольнуло Линдона. «Кажется, Байе не намерен ждать, когда «камни возопиют»», - подумал Оге. – Надо бы проследить за ним; похоже, он решился на что-то отчаянное».


     Мрачный, охваченный безнадежной тоской, Акилин возвращается в свою келью. Он зажигает свечу и садится на кровать. В ее изголовье распятие, стены белы и безжизненны, а за кроватью неумолчно, певуче стрекочет сверчок, вторя цикадам за распахнутым окном.
     Душно, тяжко. Одиночество навалилось на Акилина вместе с его тайной, которую он когда-то решился унести с собой в могилу. Но скорее она сама, эта тайна, сведет его в гроб. Как бы то ни было, с ней надо покончить. Пусть она станет известна всем, его последняя исповедь. Ведь ему уже не суждено увидеть глаз Элиэла, когда тот узнает правду. Он, Акилин, ничего больше не увидит, кроме того, что его ждет там, за чертой смерти. Но это уже будет новая жизнь, иное существование, свободное от всего земного. Да, больше нечего тянуть, следует покончить с ложью раз и навсегда. Даже если его душе суждено низринуться в ад, отец лжи, ангел падший, будет знать: он, Акилин, не всегда служил ему, не всегда был его послушным орудием.
     Он тяжело поднимается с кровати и садится за стол. Достает перо, чернильницу и листок грубой, шершавой бумаги. Придвигает ближе свечу, обмакивает перо в чернила и начинает писать:
     «Брат мой Элиэл!
     Я больше не могу обманывать тебя, хотя и знаю: правда, высказанная мной, будет стоить мне твоей доброй памяти – бесценного для меня сокровища. Но так как я всё равно уже решился погубить свою душу… в общем, довольно лишних слов.
     Речь пойдет обо мне и твоей погибшей семье. Знай же: дикие островитяне не повинны в смерти твоей жены и дочери. Это я убил их обеих.
     В тот день, как ты помнишь, мы поехали в лес, к озеру, - отдохнуть. В моем вещевом мешке были спрятаны стрелы и арбалет; вы не знали об этом. Когда я вспоминаю, как были веселы тогда Раймона и Анэла, у меня до сих пор сжимается сердце. Сейчас я отдал бы всё, чтобы вернуть их тебе: даже свою кровь – всю, до капли. Но их уже ничем не вернешь.
     Когда после обеда вы пошли гулять в глубь леса, я сказал, что, пожалуй, подремлю немного, а потом присоединюсь к вам, помнишь? Вы оставили меня и ушли втроем. Тогда я взял арбалет и стрелы и прокрался вслед за вами. Я шел, прячась за деревьями, до тех пор, пока твои жена и дочь не присели отдохнуть, а ты, отойдя в сторону, принялся рассматривать белокрыльник… я отчетливо помню, это был именно он; ты всегда любил эти цветы. Тогда я прицелился и выстрелил в Раймону. Она откинулась назад, не вскрикнув: стрела попала ей в сердце. Анэла не сразу поняла, что случилось, она склонилась над матерью, и тут я выстрелил второй раз. Я попал в спину девочки. А ты всё сидел и любовался белокрыльником. Я не захотел дожидаться той минуты, когда ты увидишь их; я убежал и вернулся к нашей повозке. Позже ты пришел в слезах и «разбудил» меня. Я помог перенести тела в повозку. Мы вернулись в Содор, и тем же вечером ты заболел нервной горячкой, и болел месяц, а я ухаживал за тобой, моля Бога, чтобы ты не помешался от горя и остался жив. Если бы ты тогда погиб, я не стал бы жить; нет, не стал бы.
     Зачем я сделал всё это? Затем, Эл, что я не хотел делить твою любовь ко мне даже с твоей семьей. Ты был для меня не просто старшим братом, другом; ты был моим наставником и властелином дум. Ты завладел моими мыслями и чувствами, моей привязанностью настолько, что превратился в моего кумира. Поэтому, когда ты женился, я был убит, хотя и не показал тебе этого. Сначала я пытался примириться с тем, что ты любишь одновременно и меня, и твою семью; я пытался быть одним целым с вами. Но вскоре я понял, что жену и дочь ты любишь больше меня. И тогда я решил покончить с ними. Семь или восемь лет я пытался это сделать – и не мог… а порой и вовсе отказывался от этой мысли. Но, наконец, всё-таки не выдержал – и убил их. Убил из ревности. Я хотел, чтобы твое дружеское внимание принадлежало только мне, как это было в детстве, когда ничто не могло разделить нас. Понимаешь: на тебе весь мир сошелся клином.
     И вот теперь я говорю тебе как христианину: прости меня. Я, твой друг и ученик, предал тебя, я уничтожил то, что ты любил больше меня, больше всего на свете. Но ты всё-таки прости меня, Эл, потому что я в самом деле понял, как тяжко заблуждался. Возможно, я душевно болен, не отрицаю. Помни и о том, что как бы я ни заблуждался, я действительно любил тебя и не раз спасал тебе жизнь… хотя что такое спасение земной жизни по сравнению с моим духовным предательством? Я ничем не лучше Иуды.
     Прощай навсегда и постарайся не поминать меня лихом. Акилин Байе».
     Он поставил точку, сложил письмо вчетверо, вывел «Элиэлу Флёте» и положил перо. Потом прочел короткую молитву, вынул из маленького комода веревку, прицепил ее к верхнему крюку у двери, где висело когда-то большое распятие, и сделал на конце петлю. Вскоре его тело уже билось в нескольких вершках от пола, точно огромная пойманная рыба.
     В открытое окно кельи с соседней ветки дерева впрыгнул в комнату Линдон Оге. Он подлетел к Акилину и, вскочив на табурет, мгновенно перерезал веревку ножом. Не удержав Байе, он упал вместе с ним на пол. Акилин потерял сознание от удара головой о половицу. Линдон быстро снял с него петлю. Потом прочел письмо, лежавшее на столе, и сказал себе: «Я свяжу его, чтобы он не натворил бед, а потом приведу сюда его преосвященство и Элиэла. Я чувствую: именно так и нужно поступить».


                Х Х Х Х

     Спустя несколько минут епископ и Элиэл уже сидели возле связанного Акилина, который пришел в себя, но лежал с закрытыми глазами, не шевелясь. Линдон, по просьбе его преосвященства, остался в коридоре. Элиэл, прочитав письмо Байе, передал листок епископу; он был бледен, но спокоен. Епископ в свою очередь прочел письмо. Его лицо стало суровым и печальным, он прошептал молитву, потом внимательно посмотрел на Элиэла. Элиэл ответил ему спокойным взглядом и негромко сказал, вставая:
- Я прощаю его. Можно ли мне идти, ваше преосвященство?
- Иди, - владыка Антоний тоже встал, обнял и поцеловал его. – Держись, прошу тебя.
- Да, - Элиэл поцеловал его руку, принял благословение и ушел, не оглядываясь. Он, как слепой, прошел мимо Линдона, и оруженосцу Аттердага показалось, что Элиэл за несколько минут постарел на десяток лет. Его сердце сжалось, но он не посмел остановить его, не посмел окликнуть.
- Линдон, - позвал его преосвященство.
     Линдон вошел в комнату.
- То, что ты узнал сегодня – тайна, - сказал епископ. – Никто больше не должен знать о случившемся.
- Я никому ничего не скажу, - пообещал Оге. – Но правильно ли я поступил, ваше преосвященство, позвав Элиэла?
- Он всё равно должен был узнать об этом, - молвил владыка Антоний. – Иди, отдыхай, а я немного поговорю с Акилином.
     Он благословил Линдона, и тот ушел.
     … На следующий день Акилин, бледный, с погасшим лицом, как ни в чем ни бывало выполнял какое-то послушание с двумя братьями-монахами, приставленными смотреть за ним, а Элиэла Флёте уже не было в Содоре. Куда он ушел, не знал никто, кроме владыки Антония. Но он оставил для Акилина короткое письмо:
     «Брат мой, я прощаю тебя, но вместе с тем ухожу из города. Прости и ты меня, если я виноват перед тобой, а я, должно быть, виноват – и во многом. Одно тебе скажу: не греши больше, не пытайся наложить на себя руки. Мне будет очень горько, если ты снова захочешь погубить свою душу. Да пребудет с тобой Господь. Элиэл».
     … Линдон никому ничего не сказал о случившемся, как и обещал, но сам владыка Антоний очень кратко сообщил Аттердагу, что произошло, и попросил приставить Линдона к награде: за спасение человека.
- Это особый случай, сард, - сказал епископ.
     Аттердаг согласился с ним и сообщил Линдону, что он награжден Священным Орденом (наградой, которой даже старые воины удостаивались редко, ибо она выдавалась только за подвиг, совершенный во имя милосердия).
     Впрочем, происшедшее недолго оставалось в секрете. Через несколько дней Акилин сам выдал тайну, кому только мог. Заливаясь слезами, он ходил по городу и рассказывал, что случилось между ним и Элиэлом. Его привели обратно в монастырь. К вечеру он заболел, у него началась горячка. Но тайна перестала быть для людей тайной. Она взволновала народ до глубины души, и владыке Антонию пришлось призвать на помощь всё свое красноречие, чтобы успокоить паству.
     Люди жалели и Элиэла, и его семью, и самого преступника.
- Господи, помилуй люди Твоя… - то и дело слышалось в эти дни по всему городу. Мужчины были молчаливы и задумчивы, дети серьезны, а женщины то и дело утирали набегавшие на глаза слезы.
- Вот он, лев рыкающий, - говорили друг другу содорийцы. – Чуть ослабнешь в вере, глядишь, ты уже и уловлен… Спаси нас, Боже, от лукавого!

                13.

     Ясный июньский вечер.
     На Озере Лилий приятная прохлада. Берег пустынен; с соседнего пляжа доносятся голоса купающихся солдат и детворы, которая преследует воинов по пятам: такой восторг вызывают у малышей их защитники. Солдаты, вспоминая свои семьи, балуют их, дают разглядывать оружие, играют с ними, и дети счастливы.
     Линдон и Альфор сидят на берегу, покрытом зеленой травой, в туниках, босые, и смотрят на опускающееся к горизонту солнце. Через час будет совсем темно и «вызвездит», по выражению сарда Себастьяна. Душу наполняет легкая грусть. В такие вечера на озеро тянет с необыкновенной силой – не то, что днем, когда земля, кажется, плавится под ногами, и единственное спасение от зноя – прохладный бассейн термы.
     Сард Себастьян, загорелый, смуглый, точно литой, выбирается из воды на берег и садится рядом со своими «избранниками».
- Ну, что загрустили? – весело спрашивает он. – И где остальные: Тамин, Одилон, Вальтер?
- У них свидания в роще, - отвечает всезнающий Линдон.
- Вот как, - улыбается сард Себастьян. – А вы почему не на свидании, господа?
- Я позже пойду, - застенчиво говорит Альфор.
- Я тоже, - нехотя роняет Линдон.
     Аттердаг смотрит на него смеющимися глазами.
- Ваше время ночь, Линд, - говорит он коварно. – А место свидания – дом госпожи Элджеборг.
     Линдон поражен осведомленностью своего генерала, но делает вид, что никакой тайны в его встречах с Роми нет.
- Вы угадали, сард, - говорит он. – Но у меня есть более интересная тема для беседы.
- Какая же?
- Альядры.
     Взгляд Аттердага становится серьезным и внимательным.
- И что вы хотите сообщить мне нового об альядрах? – спрашивает он.   
- Я прочел в летописи Содора, - начинает Линдон, - что когда альядры-лоа еще были людьми и совершили свое преступление, то есть, убили девятерых рыцарей-монахов, они бросили их в Озеро Лилий с берега, которого больше не существует, потому что, как я выяснил, он превратился в островок. Вон он, видите? На востоке, в миле от нас. В летописи сказано, что он сросся с большим подводным валуном. Почему бы альядрам не появляться именно на этом островке в ночь сражения? Пророчество гласит, что появляться на земле они обязаны. Так почему бы им не сидеть на островке, если у них нет желания сражаться?
- И что они там делают? – фыркает Альфор. – Играют в кости или гадают на картах?
     Линдон смеривает его демонстративно пренебрежительным взглядом.
- Неважно, чем они занимаются, - отвечает он. – Важно то, что мы их можем там найти.
- Что ж, может, вы и правы, - задумчиво говорит сард Себастьян. – Если послезавтра в полночь они не появятся на берегу, я оставлю Вальтера и Тамина управлять засадой, а сам отправлюсь с вами на лодке к острову.
- Есть! – восклицает Линдон торжествующе. – Вы герой, сард Себастьян.
- Не льстите мне, - Аттердаг одевается. – Лучше раздобудьте лодку и спрячьте ее, как следует. Правда, нас будет маловато, мы не сможем сражаться… так что, это будет всего лишь разведка.
- А если они нас обнаружат? – беспокоится Альфор.
- Если вы с Линдом будете меня слушаться, нас не обнаружат, - отвечает Аттердаг.
     Альфору немного грустно оттого, что сард Себастьян уже с неделю называет Линдона просто Линд, а его, Альфора, всё еще полным именем. Но он молчит.
     Аттердаг затягивает ремешки сандалий. Альфор и Линдон тоже надевают сандалии.
- Хорошо загорели, Альфор, - Аттердаг одобрительно смотрит на своего адъютанта. - Мне сейчас некогда. Зайдите, пожалуйста, к Чезаре Алеката и скажите ему, что я навещу его завтра с утра. Он уже почти здоров.
- Он будет с нами в засаде? – спрашивает Альфор.
- Нет, он вообще не будет сражаться, - отвечает Аттердаг. – У него еще маловато сил. Да и было бы, с кем вести битву. Но в следующий раз он, конечно, будет в засаде. Ладно, господа, я на поверку, а вы свободны до отбоя. Отдыхайте.
     Он слегка треплет Альфора по волосам и уходит легкой походкой римского военачальника – стройный, подтянутый, в белой тунике.
     Адъютант и оруженосец с гордостью глядят ему вслед. Потом, тоже молча, покидают берег и направляются в сторону города.
- Жалко, что Элиэла Флёте не будет с нами, - роняет Альфор.
- И Акилина не будет, - подхватывает Линдон. – Он болен. Правда, говорят, поправляется с каждым днем.
     Они умолкают. Им не хочется говорить об Акилине как вообще не хочется говорить ни о чем печальном и безнадежном. Поэтому Линдон поспешно заводит разговор о Чезаре Алеката. Альфор охотно подхватывает этот разговор. О Чезаре говорить легко и приятно, потому что он весел, выздоравливает и с его именем не связано никаких трагических событий.
     Они заходят в лазарет к Чезаре, который в самом деле уже почти здоров, и передают ему слова Аттердага. Чезаре сияет в ответ улыбкой и благодарит их. Отец Павел сказал ему сегодня, что завтра он, Алеката, наконец, сможет покинуть комнату-палату - и поселится на втором этаже дома, рядом с остальными «избранниками». О счастье! Наконец-то он снова окажется посреди друзей, и не в качестве опального капитана, а по-прежнему в звании оруженосца, хотя чин капитана и остается за ним. Это ли не радость, не торжество? И Чезаре излучает свет, подобный солнечному, а Линдон и Альфор улыбаются, глядя на него.


                Х Х Х Х

- Альф, неужели ты совсем не боишься? – спрашивает Доминика Альфора. Они сидят в саду на небольшой скамейке, в тени магнолий; ракетки и волан брошены на траву.
- Альядров? – голос у Альфора бодрый. – Нет, совсем не боюсь.
- А мы с тетушкой боимся, - признается Доминика. – Я как их вспомню… брр!
- Ничего, - храбро говорит Альфор. – Скоро мы разделаемся с ними начисто, и бояться будет некого. Ведь в пророчестве ясно сказано: христианское воинство победит.
- Да, но какой ценой оно победит, - Доминика вздыхает, как взрослый, умудренный опытом человек.
     Альфор смеется ее старческому вздоху и в то же время любуется ею. С тех пор, как они познакомились, Доминика изменилась: она повзрослела, пополнела, и ее движения стали удивительно изящными. Куда-то исчезли прежние угловатость и неловкость. Пропал неуклюжий подросток, на смену ему явилась веселая грациозная девушка, тоненькая, с красивой фигуркой. И Альфор с каждым днем всё внимательней присматривается к этой «знакомой незнакомке» – и всё больше восхищается ею. Вот и сейчас он не может отвести от нее глаз: до того она мила. А она сердится:
- Что ты так на меня смотришь?! Тебе совсем нет дела до моего горя; вдруг с тобой что-нибудь случится? А ведь я не переживу, если ты…
     Ее голос начинает дрожать, и она умолкает.
- Ну, что ты, Никки, - он виновато и ласково берет ее за руку. – Ты же знаешь, как я тебя люблю.
- Ты меня любишь? – она поспешно вытирает слезы и поворачивается к нему. Ее личико озаряется улыбкой. – Правда, Альф?
- Конечно, правда, - отвечает он и, наклонившись к ней, целует ее в щеку. Она розовеет от смущения и радости и, обняв его за шею, тоже целует его в щеку. Он не успевает понять, что с ним происходит, но прикосновение ее губ к его щеке, и всего ее тела, такого нежного, к нему самому вдруг вызывает в нем целую бурю чувств. Здесь и трепет, и восторг, и желание, и страх перед этим желанием, и нежность, но главное – любовь. Она охватывает всё беззащитное существо Альфора внезапно, как пожар, и он воспламеняется в одно мгновение. Доминика не успевает разомкнуть рук, как оказывается в его объятиях, и он упоенно и жадно целует ее, теперь уже по-настоящему. Она слишком испугана и ошеломлена, чтобы сопротивляться. К счастью, Альфор быстро приходит в себя и отпускает ее, чувствуя, что такое безумие не пройдет ему даром. Он ждет неминуемой грозы, и она разражается.
- Да как ты посмел это сделать?! – Доминика со слезами вскакивает со скамейки, вытирая ладонью губы, покрасневшие, как вишни. В негодовании и отчаянии она смотрит на Альфора. Как он мог так предать ее доверие, ее чистую любовь к нему, так осквернить ее?! В то же время в ее душе пробуждается сочувствие к его поступку. Раз он ее любит, то он и поцеловал ее как свою возлюбленную. И разве не об этом она втайне мечтала уже около месяца – что когда-нибудь он именно так обнимет и поцелует ее? Ведь сард Себастьян тоже целует сарду Гертруду, и Доминика всегда думала, что это очень красиво, и не находила в этом ничего неприличного.
     Альфор подавлен.
- Пожалуйста, прости, - говорит он, вставая и заливаясь краской. – Я сам не знаю, как это получилось. Я понимаю, это было безобразно… но просто я очень люблю тебя, - и он беспомощно смотрит ей в глаза своими ярко-голубыми глазами. В его взгляде – глубокая вина и мольба о прощении.
     Доминике становится жаль его и стыдно за себя, но всё-таки она не смеет подойти к нему.
- Я вас прощаю, - говорит она холодным тоном светской дамы; говорит иначе она сейчас не может, потому что тогда непременно заплачет, а ей хочется выглядеть при нем мужественной и хладнокровной.
- Но прошу вас больше не позволять себе ничего подобного, - продолжает она менее уверенно. – Потому что… так нельзя. Так не надо.
- А как надо? – спрашивает он простодушно.
- Надо… - она смущается. – Надо ждать два года, а потом сделать мне предложение и…
     «Господи, я несу какую-то чепуху, - в отчаянии думает она. – Сейчас я его напугаю, он обидится…»
     Она окончательно теряется и честно говорит ему сквозь слезы:
- Альф, я сама ничего не знаю. Я… я боюсь…
- Не бойся, Ник, - он протягивает к ней руки. – Давай помиримся! Я больше не буду таким дураком; только не бойся меня.
     Она робко подходит к нему. Он почтительно целует ее руку и еще раз говорит:
- Пожалуйста, прости.
- Я уже простила, - она шмыгает носом, прижимая к лицу батистовый платочек, обшитый кружевами. Тогда он снова мягко привлекает ее к себе, целует в волосы и тихонько покачивает, как ребенка, а она утыкается лицом ему в грудь и постепенно успокаивается. В ее душе рождается глубокая благодарность к нему. Какой он сильный, надежный… и в то же время совсем еще мальчик, тонкий, уязвимый. А вдруг сегодня в полночь его убьют? И она больше никогда не ощутит его рук на своих плечах. Никто не будет бережно успокаивать ее – и неистово целовать, и любить…
- Альф, я люблю тебя, - решительно говорит она, обхватывая его руками. – Но помни: моя честь теперь в твоих руках, ты должен оберегать ее, потому что это теперь и твоя честь. Понимаешь?
- Понимаю, - отвечает счастливый Альфор, и они снова целуются, на этот раз очень осторожно, словно боясь разбить нечто хрупкое, поселившееся в них и рядом с ними.
- Вот теперь хорошо, - она вновь улыбается ему доверчивой и щедрой улыбкой. – Только… только дай мне слово, что ты останешься жив!
     В ее серо-зеленых глазах блестят слезы. Он целует ее в эти глаза и твердо отвечает:
- Даю честное слово, Ник.

               


                14.

     В ночи сияют звезды. Озеро Лилий лежит под темным небом, неподвижное, спокойное, ясное, то золотясь, то серебрясь под луной, как волшебное зеркало.
     Засада снова не дождалась альядров. Поэтому сард Себастьян решил последовать совету Линдона Оге: посетить Остров Печали, как прозвали содорийцы злополучный клочок берега, отделившийся от суши. Люди там никогда не бывают в память о преступлении, совершившемся на этой земле.
     Плеск весел нарушает сонную тишину. Порой плещется и рыба. Тогда люди в лодке тревожно оглядываются по сторонам. Альядры коварны, кто знает, что` они задумали. Вдруг сейчас, за спинами гребцов, возле лодки, неожиданно появится жуткое туманное облако, грозящее им гибелью?
     Линдон и Альфор гребут, а сард Себастьян сидит у руля, держа наготове два заряженных пистолета и зорко посматривая вокруг. Но никакого облака не возникает; только плещется время от времени крупная рыба, да гремят на берегу цикады, за которыми охотятся большие ночные ящерицы, красивые и жутковатые, как маленькие драконы. Остров, поросший кустарником и пальмами, всё ближе. Сард Себастьян ругает себя за то, что не побывал здесь заранее – хотя бы вчера. Теперь, в такую опасную ночь, придется еще изучать и этот остров, брать на себя дополнительную задачу.
     Альфор гребет сильно, в лад с Линдоном, но машинально. Душой и мыслями он с сегодняшнего утра с Доминикой. Сегодня она призналась ему в любви, и он ей тоже… а на прощание они вечером снова обнялись и поцеловались, и этот поцелуй до сих пор согревает его сердце. Он полон нежности и мечтательной рассеянности, от которой его то и дело возвращают к реальности подозрительные ночные звуки. Он понимает: нельзя быть рассеянным в эту ночь, никак нельзя. Но ничего не может с собой поделать.
     Линдон, напротив, выбросил из своей головы все мысли, кроме первостепенных. Ему это удается без труда. Многолетняя школа бродяжничества, тюрем и закулисных интриг научила его постоянно быть начеку. Он просто не умеет расслабляться в час опасности.
     Таинственный островок всё ближе. Пальмы уже заслоняют часть ночного неба своими мохнатыми верхушками, запах роз и магнолий становится всё сильней и настойчивей. На острове тихо. Он не очень велик. Его площадь приблизительно равна палубе фрегата. Нужно причаливать слева, ибо с правой стороны – подводный валун.
     Лодка аккуратно огибает островок и мягко въезжает в маленькую бухту. Под днищем шуршит песок небольшого пляжа. Лодка останавливается. Трое людей молча выбираются из нее; Альфор затаскивает ее подальше на песок.
     Лунный свет ясно озаряет небольшой берег, поросший травой, пальмы и кусты. Альядров пока что не видно; вообще не чувствуется никакого шума и движения.
     Трое разведчиков тоже бесшумны и, подобно лоа, объясняются жестами. Сард Себастьян идет впереди. Он раздвигает кусты, и вот все трое оказываются в густом лесу, куда лунный свет не проникает. Хорошо, что на них сейчас не сандалии, а сапоги, иначе они тотчас накололи бы себе ноги многочисленными сучками или иглами броза, «кактусового мха». Кроме того, их предупредили, что на острове могут быть ядовитые змеи – цфельды с ярко-красными головами и дворды, ядовитые муравьи; все они любят сырость и плотную растительность.
     Все трое идут наощупь, то и дело спотыкаясь. Аттердагу не хочется зажигать лучин. Но, к их удивлению, в густых зарослях вдруг появляется огонек. Он не приближается и не удаляется. И вообще, он похож на окно, возле которого горит свеча. Да, теперь сомнений нет: в зарослях светится окно, а это значит, там чье-то жилье.
     Аттердаг делает знак остановиться и кивает Линдону, указывая на жилище. Это означает, что Линдон должен пойти и проверит, что это за дом.
     Линдон немедленно отправляется на разведку, сжимая в руке пистолет. Он ожидает увидеть хижину, но вместо этого натыкается на огромное дерево. Его дупло расположено столь низко, что является как бы большой аркой, к которой приделана дверь на петлях. Дверь крепко заперта. В другой дуплистой части ствола вырезано окошко, без ставен, закрытое одной сеткой от москитов. Линдон осторожно заглядывает в окно. Там, внутри дупла, - обширное жилище, разделенное надвое пологом. Что за пологом, не видно. А в освещенной части «дома» варит что-то на очаге уже немолодая женщина, невысокая, не полная и не худенькая. Она одета, как содорийка, ее волосы цвета темной меди уложены на голове аккуратной шапкой, лицо довольно миловидно, но выражение его несколько сурово, губы плотно сжаты. На многочисленных веревочках и нитках под «потолком» дупла развешены сухие растения, грибы, плоды, корни. У окна стоит стол, на столе свеча, рядом со столом – два стула, у одной из стен, занавешенной домотканым ковриком, - лавка. Пол у жилища земляной, плотно утоптанный. Линдон бесшумно скользит дальше и натыкается на тростниковую постройку, плотно примыкающую к дуплистой части ствола. Постройка довольно велика; судя по запаху, это птичник.
     Линдон возвращается к сарду Себастьяну и Альфору и еле слышным шепотом докладывает о результатах своей разведки.
- Вряд ли эта женщина прячет у себя за пологом альядров, - добавляет он.
     Сард Себастьян принимает решение: кто бы ни была эта отшельница, следует поговорить с ней. Она живет уединенно и, возможно, ей известно об альядрах то, чего не знают жители города.
     Он делает знак Альфору и Линдону следовать за ним. Подойдя к удивительному дому, он ощупью находит деревянную дверь и довольно громко и уверенно стучит в нее три раза.
     За дверью лязгает засов и низковатый звучный женский голос спрашивает:
- Кто стучит?
- Люди, - отвечает Аттердаг.
     Глухо щелкает еще один засов, и дверь открывается. Хозяйка дупла с минуту смотрит на Аттердага и его спутников очень пристально, потом вдруг ее лицо становится приветливым и заинтересованным.
- Заходите, господин генерал, - говорит она вполголоса. – Только говорите тише; у меня дочка спит. И вы заходите, - она с любопытством смотрит на Альфора и Линдона; глаза у нее зеленые, точно крыжовник. – Я ведь тебя знаю, - она улыбается Альфору. – Ты горожанин из Никронии. А ты, - она переводит взгляд на Линдона, - рожден от единокровных и сам блудник.
     Это ужасное обвинение она произносит очень дружелюбно. Линдон цепенеет. Огромными глазами он в смятении смотрит на женщину, так легко и просто раскрывшую его спутникам одну из его самых болезненных и сокровенных тайн. Но он быстро справляется с собой и входит в «дом» вслед за Аттердагом и Альфором. Лицо его принимает непроницаемое, немного сонное выражение, как всегда, когда его душа пребывает в потрясении и растерянности. Но он никому не покажет своих чувств.
     Аттердаг также поражен осведомленностью женщины, которую видит впервые в жизни, как и его «избранники». Но он учтиво склоняет голову и говорит:
- Простите, сударыня, мне необходимо побеседовать с вами.
- Знаю, знаю, сард, - она запирает дверь изнутри на оба засова. – Всё знаю, чего ты хочешь, и с чем пришел. Садитесь за стол, дорогие гости. Вот, я и лавочку вам подвину, - и она подвигает к столу лавку, широкую, но не длинную.
     Гости усаживаются за стол. Женщина устраивается на лавочке рядом с Альфором и говорит:
- Чего я не знаю, так это ваших имен, господа; имена никогда мне не давались. Меня Вильямина Май зовут. А вас?
     Все трое сдержанно представляются ей. Она кивает:
- Так, правду говорите, вижу. Вы про альядров-лоа пришли узнать: отчего, мол, они не сражаются? Вот этого я вам сразу не скажу. Мне для этого миску с водой надо налить да на стол поставить, а потом через огонь смотреть: может, тогда чего и увижу.
     Она встает, наливает воду в деревянную миску и ставит ее на стол, а сама снова садится на лавку. Потом придвигает к себе свечу и через ее огонь смотрит на воду в миске. Затем говорит монотонно:
- Альядры появятся, но не сегодня. Теперь они станут хитрее, будут вас по местам подстерегать, чтобы перебить поодиночке, но не всякий девятый день, как было до сих пор, а иначе. Как иначе, не скажу, не знаю: вы сами увидите. Сегодня четверг: значит, со вторника начнут куролесить. Знаю одно: кто наденет альядров браслет (кроб), того они не тронут. А чтобы их совсем извести, нужно их заманить в ловушку; только я пока не знаю, что` это за ловушка. Но если их окружат воины в кробах, они не смогут исчезнуть и не смогут драться. Я еще подумаю над этим, а как что надумаю, дам вам знать. В город-то мне входить нельзя, - она доверчиво посмотрела на сарда Себастьяна. – Я, сард, как бываю в городе, так сразу пророчествовать начинаю, и удержу мне нет; вот епископ Иоанн, что был до владыки Антония, и изгнал меня. «Не смущай, - сказал, - народ, Вильямина; ступай, живи там, где людей нет, потому что будущее не всякому человеку полезно знать, а ты всем предсказываешь». Вот я и поселилась в лесу; дочь вырастила, выучила в Никронии. А когда альядры восстали, я на этот остров перебралась. Здесь знахарь один жил, а я ведь тоже знахарка. Ну, что еще знать хотите?
- Хочу узнать о двух людях, - вдруг говорит Альфор, завороженный ее видом, словами и голосом. – Чем для них всё кончится?
- Дай руку, скажу тебе.
     Вильямина берет его за руку и снова смотрит сквозь огонек свечи на воду в миске. Сначала ее лицо становится тревожным, потом очень печальным, а потом светлеет.
- Всё у них будет хорошо, - говорит она. – У обоих. Только когда будешь уходить отсюда, шепни мне их имена.
     Альфор кивает.
- А теперь ты дай руку, - она смотрит на Линдона.
- Не дам, - отвечает Линдон без всякого выражения в голосе.
     Она ласково улыбается ему:
- Не печалься, Линдон Оге. Что за беда, если ты рожден от брата и сестры, только матери у них разные? Это не такая уж редкость. А вот сам… - она грозит ему пальцем, - сам обвенчайся со своей красавицей, иначе усугубишь себе ответ за родительский грех. Довольно женщин через тебя прошло; да ты еще и вором был, и мошенником. Но у тебя душа великая, она всё перевесит.
     И поворачивается к Аттердагу:
- Дай руку, сард.
     Он дает ей руку. Улыбка вновь появляется на ее лице.
- У тебя сын родится, - говорит она весело. – Уже скоро родится, сард: и такой красивый, здоровый, дай тебе Бог! Это за то, что ты чист, как горный ключ, будто сам дитя. Не смущайся; ведь это хорошо. Если у никронийского войска предводитель благочестив, то, значит, оно победит альядров.
- Спасибо, - Аттердаг поскорей встает. – Нам пора.
- Вот, вы уже и испугались меня, - вздыхает она. – А всё мой язык проклятый; что на уме, то и на языке. Вы уж меня простите.
     Но сард Себастьян уже овладел собой и смеется.
- Мы будем ждать от тебя вестей, Вильямина, - говорит он.
- Будут вести, - она кланяется ему. – Я уж постараюсь для тебя, для воинов твоих. Да, вот этот корешок возьмите: у вас один монах молодой в горячке, так мой корешок поможет.
- Благодарю, - Аттердаг берет корень. – Доброй тебе ночи.
- И вам доброй, - отвечает она. Альфор шепчет ей на ухо имена, которые так важны для него. Вильямина кивает ему головой успокоительно, и ему становится легче на душе.
     Они покидают одинокое жилище на Острове Печали и молча идут к своей лодке. Все трое думают только о том, что сейчас узнали, увидели и услышали. Перед их мысленным взором стоит убогая таинственная комната, озаренная свечой, и лицо уже немолодой женщины, так много знающей об альядрах и о них самих. Ее большие глаза, зеленые, чуть прозрачные, как ягоды крыжовника, точно заглядывают им в душу. «Ведьма», - думает Линдон. «Надо бы спросить о ней его преосвященство», - говорит себе Аттердаг. «Хорошо, если бы с теми двумя сбылось то, что она сказала, - мечтает Альфор. – И еще хорошо бы, сард Себастьян не узнал от Вильямины Май про нас… про меня и Никки». И он густо краснеет в темноте. Конечно, стыдиться ему нечего, ведь они с Доминикой любят друг друга, и Аттердаг ни в чем не упрекнул бы их. Но всё-таки… лучше ему узнать их новую тайну позже, когда они сами привыкнут к ней.


     Они выходят из лодки на ближайшем к городу береге. Сард Себастьян смотрит на сумрачного Линдона, на его напряженное замкнутое лицо и тепло говорит:
- Линд, вы сейчас похожи на Калигулу, который принял христианство и похорошел, но еще не до конца исправился.
     Действительно, в тунике, коротко постриженный, Линдон чем-то похож на Калигулу.
- Вам остается только заговорит с луной, - шутит Аттердаг. Альфор смеется. Линдон грозно сверкнув глазами, отвечает сквозь зубы:
- Каково бы ни было мое прошлое и происхождение, я никому не позволю говорить со мной фамильярно и делать из меня шута!
     Это нападение столь неожиданно, что Альфор от удивления приоткрывает рот. Он в страхе ждет, какой резкостью ответит Линду Аттердаг. Но тот, видимо, ждал подобной реакции. Он смеется и с мягким лукавством спрашивает:
- Неужели не позволите? Сейчас увидим.
     Он быстро подхватывает Линдона под мышки и сажает к себе на плечо.
- Ну, как? – интересуется он, придерживая его. – Удобно?
     Несколько секунд Линдон хранит молчание, потом не выдерживает и начинает смеяться. Вся его враждебность исчезает без следа. Поступок Аттердага развеселил его своей неожиданностью.
- Пустите, мой генерал, - просит он.
     Аттердаг снова ставит его на землю.
- Ну, когда дуэль? – спрашивает он.
- Никогда, - смиренно отвечает Линдон, глядя на него снизу вверх с любовью и преданностью. – Прошу вас простить меня.
- Не за что мне вас прощать, - Аттердаг обнимает его за плечо. – Пойдемте. Мне нет никакого дела до вашего происхождения, и Альфору, я думаю, тоже. Да и ваше прошлое мы как-нибудь переживем. Верно, Альфор?
- Верно, - охотно подтверждает Альфор. Они вместе идут по направлению к городу. Линдон глубоко благодарен сарду Себастьяну за его слова; он чувствует, что Аттердаг по-настоящему привязан к нему и хорошо его понимает. «Я этого не заслужил, - думает он, растроганный и смущенный, чтобы сард Себастьян так ценил меня… да еще и любил, как родного. Он действительно великий человек».
     Вслух он говорит:
- До чего же хорошо, что Вильямина Май не живет в городе!
- Иначе ты убил бы ее, - подсказывает Альфор.
- Я думаю, нас, убийц, нашлось бы довольно, - смеется Линдон.
- Она загадочная женщина, - задумчиво соглашается сард Себастьян. – И, кажется, очень помогла нам: предупредила об альядрах. А всё благодаря вам, Линд: мне самому вряд ли пришло бы в голову посетить Остров Печали. Я спрошу об этой женщине у его преосвященства. А вы, Линд, заберите завтра у владыки Антония все кробы (их должно быть пятьдесят восемь штук) и принесите их мне. Я их надежно спрячу.
- Слушаю, мой генерал, - отвечает Линд и, помолчав, просит:
- Сард Себастьян… обращайтесь ко мне, пожалуйста, на «ты».
- И ко мне тоже! - тотчас просит Альфор.
- Это фамильярность, - возражает Аттердаг. – У нас ведь не семейный пансион, а военный отряд.
- Но это же для пользы дела! – Линдон смотрит на него просительно.
- Это не очень вовремя, - сард Себастьян колеблется. – Лучше бы позже.
- Если вы откажете мне в таком пустяке, - коварно говорит Линдон, - я всем в Содоре расскажу, что вы чистый, как горный ключ. Понравится вам это?
     Аттердаг от души смеется.
- Хорошо, - говорит он, - будь по-вашему. Вы, ко всему прочему, еще и шантажист… то есть, ты. Но ваша с Альфором просьба уважена. Раз в ней нет нарушения устава, я готов пойти вам навстречу.
- Спасибо, - Линдон пожимает ему руку.
     Они уже почти подошли к городу, к его западным воротам. У ворот их ждут «избранники» и Хальвер Брэнби, огромный, как обычно, бесстрастно жующий сторо, «резиновый корень».
- Мой генерал, - рапортует Тамин Серталь. – Я снял засаду и распустил людей по казармам, следуя вашему приказу. Альядры-лоа так и не появились.
- Я знаю, сард, - Аттердаг смотрит на свою свиту. – Ступайте-ка отдыхать, господа. Я кое-что узнал сегодня о лоа. Вероятно, завтра мы соберем военный совет, так что, не разочаровывайтесь. Вольно; спокойной вам ночи.
- Спокойной ночи, сард, - раздаются в ответ голоса, и свита уезжает. Начинает светать. Аттердаг, Линдон и Альфор тоже идут домой.

                15.

     Аттердаг и владыка Антоний сидят на галерее, в тени, за столиком, скрытым от солнца пологом из ползучих растений, спускающихся с крыши дома.
- Я и не знал, что Вильямина Май поселилась на островке, - говорит владыка, потягивая прохладительный кукурузный напиток из бокала. – Что и говорить: она человек особенный. Но владыка Иоанн запретил ей проживать в городе, и я с ним согласен. У людей должны быть тайны; ведь речь идет о душе, о чувстве, о доброй воле. А у Вильямины язык без костей. Впрочем, она ни разу не сказала неправды, и худого за ней ничего не замечено. Но она смущает народ, одно это уже нехорошо. Так что, пусть себе живет, где живет. Она получает от прихода средства для существования; наши монахи дважды в месяц относят для нее муку и прочую снедь в назначенное ею место, она забирает их оттуда. Это устраивает и ее, и нас. Ее дочь Юлия весьма скромная добрая девушка. Она могла бы жить в городе, но не хочет оставлять свою мать одну: это правильно и похвально.
     То, что Вильямина сказала об альядрах-лоа, вероятнее всего, правда. Но если они теперь будут нападать на людей поодиночке и появляться не каждый девятый день, то как нам ждать их и готовиться к отпору? Да, здесь есть, над чем подумать.
     Аттердаг отвечает:
- Я считаю, ваше преосвященство, что нам следует весь вторник охранять город – с раннего утра до позднего вечера. Это пока единственная мера защиты, которая приходит мне в голову. Людям придется весь день сидеть в своих домах. Это очень неудобно, но что поделаешь: опасность есть опасность. Слава Богу, что госпожа Май предупредила нас.
- Да, слава Богу, - подтверждает владыка. – Никогда не знаешь, кого Господь изберет своим орудием спасения; Его пути неисповедимы.
- И еще, ваше преосвященство, - Аттердаг смотрит в глаза епископу. – Как себя чувствует Акилин Байе?
- После корня Вильямины ему стало гораздо лучше, - говорит епископ. - Но он, конечно, очень печален. Я каждый день беседую с ним – и ничего не могу сделать. Он тоскует по Элиэлу и тает на глазах. А я не могу сказать ему, где Элиэл; этого просто нельзя.
     Помолчав, он добавляет:
- Акилин просит суда, просит казни. Но я чувствую, что это не выход для него. Поэтому, сард, у меня к вам просьба: возьмите его временно к своим «избранникам». Ему полезно было бы отвлечься – и именно в военной обстановке. Ведь война как наносит сердечные раны, так и лечит их. Это я знаю по себе: сам в молодости воевал в пехоте. Сердце мое было тогда разбито; а домой я вернулся совершенно исцеленным человеком, хотя и неумелым воином.
- Хорошо, ваше преосвященство, - соглашается Аттердаг. – Я возьму Акилина и поселю его с Линдоном Оге: пусть Байе будет временно его оруженосцем; ведь Линдон спас ему жизнь.
- Благодарю вас, - епископ смотрит на Аттердага признательно. – Тогда я пришлю его к вам как можно скорее.
     … В этот же день Акилин поселяется в комнате Линдона. Но еще раньше Линдон исповедует свои былые грехи перед отцом Павлом и венчается с Романией Элджеборг.  Роми сама не своя от счастья. Правда, ее образ жизни останется пока что прежним: Линдон будет ходить к ней на свидания, как до сих пор, но уже открыто, никого не стесняясь.
     Появлению Акилина в его комнате Линдон не очень рад, но ради сарда Себастьяна он готов вынести всё: даже этого сумрачного убийцу. Генерал строго наказал ему занимать Байе делом и не оставлять одного. Поэтому Линдон говорит Акилину:
- Кил, куда бы я ни пошел, ты должен следовать за мной и выполнять всё, что я тебе прикажу. Задача ясна?
- Ясна, - безжизненным голосом откликается Байе, глядя сквозь Линдона погасшими, словно выцветшими глазами цвета темной фиалки. Он очень похудел и осунулся, на его лице печать не просто печали, а какой-то скорби, всепоглощающей, неизбывной. Даже белокурые волосы точно потускнели.
     И вот, он отныне всюду ходит за Линдоном, как совсем еще недавно ходил за Элиэлом, и безоговорочно выполняет все его команды. Линдон невольно тяготится этой своей «тенью» и про себя мечтает, чтобы Акилин либо скорее пробудился к жизни, либо пал в бою от меча альядра-лоа. Такой, каков он сейчас, Байе Линдона не устраивает. Но он добросовестно выполняет возложенную на него обязанность и повсюду таскает Акилина за собой: даже к Роми. Там он оставляет Акилина возле дома с библией в руках и велит читать псалмы вслух, вполголоса. Акилин машинально выполняет всё, что приказывает ему Линдон. По ночам он часто плачет: Линдона то и дело будят его тихие всхлипы. Линдон пробует утешать его, но это приводит лишь к одному: Акилин притворяется спящим. На все вопросы и увещания он отвечает кратко, односложно; и ничто не успокаивает его, не вносит мир в его душу.
     Линдон заставляет его мыть комнату, стирать и гладить свою одежду и брить себя в терме. Акилин всё это выполняет, как во сне. Оруженосец Аттердага часто думает, что прикажи он Акилину носить себя на руках, Байе и это выполнял бы столь же покорно и безучастно, как и всё остальное: если бы хватило сил. Ведь этот хрупкий содориец не так силен, как сард Себастьян.
     Так проходит несколько дней, а в ночь на понедельник Линдон вдруг неожиданно для самого себя находит ключ к Акилину.
     Всё начинается с того, что он вновь просыпается ночью от тихих всхлипов Байе. « О, чтоб тебя разорвало, - думает, стискивая зубы, Линдон. – С таким оруженосцем не то что Калигулой, - самим чертом можно стать. Если этому идиоту не живется на свете, то я тут при чем?! Господи, хоть бы Ты мне помог образумить эту бестолочь!»
     Вслух он резко говорит:
- Слушай, ты, нытик! Мне сейчас приснился Элиэл Флёте и сказал: «Передай Акилину, чтобы он успокоился. Только в этом случае я буду вспоминать о нем, как о брате».
     Акилин тотчас вытирает слезы и мигом оказывается возле кровати Линдона.
- Прости, Линд, - робко, но как-то очень тепло говорит он. – Скажи пожалуйста еще раз, что мне передал Элиэл?
- Чтобы ты успокоился, - терпеливо повторяет Линдон. – И тогда он будет вспоминать о тебе, как о брате.
- Это… это правда? – голос Акилина слегка дрожит.
- Когда я тебе врал? – возмущается Линдон, при этом отчаянно краснея и радуясь, что в темноте Акилин этого не заметит. – Просто ты утомил Элиэла своими слезами даже на расстоянии; он не выдержал и мне приснился. А теперь спи, пожалуйста, и не тревожь больше ни Элиэла, ни меня.
- О, я не буду, - Акилин хватает его за руку, с жаром пожимает ее и уходит обратно, на свой тюфяк.  Через минуту он уже крепко спит, а в мозгу Линдона возникает целая сеть хитроумных планов относительно того, как окончательно вывести его подопечного из состояния подавленности. Спустя час, всё обдумав и взвесив, он тоже засыпает, очень довольный собой.


     На следующий день Акилин держится совсем иначе, нежели до сих пор. Его глаза полны тихого света, и всё лицо точно озарено изнутри ясной задумчивой радостью. Его движения обретают былую энергию и силу. Он так смотрит на Линдона, что тот говорит себе: «Приехали. Теперь Акилин привяжется ко мне, создаст из меня кумира, а когда у нас с Роми кто-нибудь родится, «пришьет» и Роми, и младенца». Несмотря на возможность столь трагического развития событий, Линдон едва сдерживается от смеха. «Если страшное довести до абсурда, оно становится смешным, - делает он вывод. – До тех пор, пока это смешное опять не станет страшным. Право, жизнь – это какой-то сумасшедший дом».
     Весь день Акилин прибывает в состоянии тихой радости, а вечером, волнуясь, нерешительно спрашивает Оге:
- Линд… тебе больше не снился Элиэл?
- Снился, - с готовностью отвечает Линдон. – Он очень доволен тобой и хочет, чтобы ты держался так же, как сегодня, и был храбрым, когда снова появятся альядры-лоа.
- Я буду храбрым, - говорит Акилин. – Обязательно буду.
     Все замечают, что с Акилином произошли перемены к лучшему, облегченно вздыхают, но не смеют спрашивать Линдона, каким образом совершилось подобное чудо. А Линдон благоразумно помалкивает. Ему немного стыдно, что он обманывает Акилина, но что же делать, если именно обман действует на душу Байе целительно? Благодаря обману, он вновь обрел надежду и избавился от уныния. «Ведь есть же выражение «святая ложь», - думает Линдон. – Может, моя ложь именно такая. Кто знает?»
     Теперь он доволен видом и поведением Байе. Тот явно начал выздоравливать «по-настоящему», то есть душевно и духовно. Его взгляд становится очень мягок, да и сам он столь дружественно и внимательно относится теперь к людям, что те только дивятся произошедшим с ним переменам. До своего разоблачения Байе был совершенно равнодушен ко всем, кроме Элиэла, теперь же он всех любит, и любит на самом деле. Конечно, половина этой любви всё равно относится к Элиэлу но половина уже, бесспорно, принадлежит ближним.
     А Линдон Оге безмолвно торжествует победу и молит Бога укрепить Акилина в его надежде и вере.
     … В субботу вечером на Острове Печали Вильямина Май сидела в своем жилище-дупле, глубоко задумавшись. Рядом с ней пристроилась ее дочь, двадцатилетняя Юлия. Своими большими синими глазами она смотрела на мать, а та вдумчиво говорила:
- Да, доченька, так следует поступить. Видит Бог, как мне нелегко с тобой расставаться, но это твоя судьба. Только ты можешь вновь сделать счастливым Элиэла Флёте, которого я знавала еще ребенком. Мало того, ты снова  соединишь его с Акилином Байе; этого я помню грудным младенцем. Страшное дело он совершил, но Господь милостив к падшим. Я убеждена, что ты орудие Божье. Акилин и Флёте вновь должны стать друзьями. Помоги им, и тебе всю жизнь будет сопутствовать удача, ибо ты совершишь великое дело. Вернее, оно само совершится через тебя.
     Юлия внимательно слушала мать. Ее красивая головка с уложенными на ней шапкой темно-русыми волосами была повернута к Вильямине; лицо, бело-розовое, нежное, выражало понимание и покорность.
- Я всё сделаю, матушка, - произнесла она с готовностью. Вы сказали, что Элиэл добрейший человек, что я полюблю его… я вам верю. Сами знаете, как верю: всей душой, всем сердцем! Но вдруг он не полюбит меня?
- Полюбит, - вздохнула Вильямина. – Вот увидишь, полюбит. Только будь терпелива.
- А можно мне его увидеть? – спросила Юлия.
- Можно, - Вильямина налила воды в деревянную чашку, поставила перед ней зажженную свечу и что-то зашептала, глядя на воду. Затем позвала:
- Иди сюда, посмотри на него.
     Юлия села перед свечой и принялась пристально смотреть сквозь ее огонь в миску. Спустя две минуты она увидела в воде лицо человека лет сорока: печальное, близорукое, с носом, похожим на клюв птицы… Он не был красив, но весь его облик таил в себе нечто неизъяснимо притягательное: во всяком случае, так показалось Юлии. Ей захотелось сделать всё, чтобы этот человек вновь начал радоваться жизни; он выглядел грустным, подавленным и таким одиноким!
     Вода замутилась, лицо Элиэла в ней исчезло.
- Значит, он живет в Генриховых зарослях, - сказала Юлия.
- Да. Там у него землянка, где жил старый зверолов Генрих Смур, - подтвердила Вильямина. – А ты будешь жить в полумиле от него, в нашем с тобой бывшем домишке, в персиковой роще. Остальное я тебе уже сказала: и как себя вести, и как держаться. Нынче первое июля; поедешь туда завтра. Начнешь с того, что передашь ему от меня траву, которую он ищет: мелиссов улей. Травка-то редкая! Ее отвар помогает от голода, а ведь Элиэл сейчас держит пост, и будет держать, пока ему на душе не полегчает. А как полегчает, ты покорми его.
- Хорошо, матушка, я всё сделаю, - молвила Юлия.


     В воскресенье вечером Элиэл Флёте сидит на небольшом пригорке в Генриховых зарослях, грустный и задумчивый. Епископ сказал ему на прощание: «Когда твоя скорбь пройдет, возвращайся в Содор: я всегда буду рад тебе». Но скорби в Элиэле нет, как нет и радости. В нем ничего нет, его душа опустошена. Он знает одно: ему не хочется больше видеть Акилина Байе, не хочется слышать его и думать о нем, навсегда, до самой смерти. Да, он, Элиэл, от всей души простил его, но не желает ни видеть его, ни говорить с ним. Конечно, жить в одиночестве тоже не слишком весело. Элиэл любит людей, ему нравится заботиться о них, беседовать с ними. «Может, уехать в Никронию и стать там монахом?» – спрашивает он сам себя и сам же себе отвечает: «Нет, я чувствую, монашество – это не мое. Кроме того, я так люблю наш остров; мне было бы очень тяжело его покинуть».
     Ничего, говорит он себе, поднимаясь на ноги. Можно жить и одному. Ведь монахи из монастыря навещают его, приносят ему кукурузную муку, а он печет из нее хлеб и ест. И пьет воду. Голод, правда, временами донимает его, но если он найдет мелиссов улей, эту драгоценную траву, тогда и голод уймется. Он шепчет молитвы и вновь принимается за поиски травы, временами спрашивая: «В чем же смысл моей жизни, Господи? Как внезапно я утратил его. Поскорее бы взойти к тебе, Боже мой, и встретиться с теми, кого я потерял, и примириться с собственной душой. Как же я еще слаб! Я отвернулся от моего брата только потому, что злые силы овладели его душой и толкнули на черное дело. Но я не могу вернуть ему свою дружбу. Я сумел лишь даровать прощение, потому что я любил тех, кого он у меня отнял…»
- Добрый день, - вдруг слышит он позади себя ясный и кроткий голос. Вздрогнув от неожиданности, Элиэл быстро оборачивается и замирает в удивлении. Перед ним, шагах в пяти, стоит красивая девушка, очень стройная, невысокая, одетая, как все содорийки, в темное платье из тонкого полотна и в такую же накидку. У нее синие глаза и темно-русые волосы, она держит в руках корзинку и улыбается ему кроткой приветливой улыбкой. Он в ответ тоже улыбается ей и отвечает:
- Добрый день.
- Я дочь Вильямины Май с Острова Печали, - говорит девушка. – Меня зовут Юлия. Матушка узнала, что вы ищите траву мелиссов улей и прислала меня к вам с подарком. Вот, возьмите пожалуйста.
     И она протягивает ему корзинку.
- Спасибо, - Элиэл с благодарностью принимает подарок и смотрит на девушку своими добрыми серыми глазами. – Передайте от меня поклон вашей матушке. Я очень признателен ей. Но откуда она узнала, что я ищу мелиссов улей?
- Он многое знает, - доверчиво отвечает девушка, откидывая назад рукой длинные темно-русые волосы. – Ну, будьте здоровы, а я пойду домой.
     Элиэл Флёте кланяется ей и говорит:
- Вы живете на Острове Печали, госпожа?
- Я не госпожа, а просто Юлия, - отвечает она. – Но я пока что не живу на острове. Матушка попросила меня присмотреть за нашим домом, здесь, в персиковой роще. Это, конечно, не дом, а всего только маленькая хижина. Но матушка хочет вернуться сюда, когда альядры-лоа будут побеждены. До свидания, господин Флёте.
- До свидания, - отвечает он и глядит ей вслед, пока она не скрывается из виду.
     Множество тихих и светлых чувств пробуждается вдруг в его душе. Он странно взволнован этой мимолетной встречей, и сам не замечает, что сейчас ему гораздо легче и лучше, чем было до появления Юлии. Какая-то бодрая сила просыпается в нем; печаль затуманивается, отступает. «Удивительно, - размышляет он. – Поистине велик Господь! Он чудом дал мне траву, которую я так долго искал, и теперь мне будет легче переносить пост, что я сам себе назначил. А эта девушка… до чего она мила и проста. И какое у нее красивое доброе лицо».
- Слава Тебе, Господи, - говорит он вслух и уходит варить траву. А Юлия, вернувшись в хижину, куда переехала сегодня с утра, думает: «Он очень добрый и благодарный человек. Элиэл. Красивое имя. Дай Бог, мне удастся помочь ему».

                16.

     Наступает вторник: день, когда по предсказанию Вильямины, должны появиться альядры-лоа.
     С раннего утра в Содоре необычайно тихо, словно весь город вдруг вымер, или жители внезапно по какой-то неизвестной причине оставили его.
     По улицам и площади бродит лишь пятьдесят восемь солдат. В их числе сард Себастьян и «избранники»; вместе с Чезаре Алеката и Акилином Байе их теперь семеро. У каждого из них на правой руке кроб, «альядров браслет», и все они вооружены мечами и арканами.
     Раскаленное небо источает зной на сады и далекое озеро. Воины тоже изнывают под солнцем и под легкими, но всё-таки железными римскими доспехами. Они то и дело жадно пьют воду и выливают сразу по полведра себе за пазуху; это немного помогает. Каждые два часа караулы сменяются, выходят свежие люди. Только Аттердаг и его «избранники» не ждут смены. Впрочем, им легче, чем другим. Они сидят под деревьями карьята, дающих прохладную густую тень, - и даже здесь обедают: холодным пивным супом и овощами. В такую жару ничего другого не хочется.
     Сард Себастьян обращается теперь к Линдону и Альфору на «ты». Никто из «избранников» этим не удивлен: он и Адама Ланге когда-то называл на «ты». Аттердагу не хочется вспоминать об этом.
     Чезаре очень доволен тем, что он снова в свите генерала. Правда, Аттердаг запретил ему сражаться, если, вопреки заверению Вильямины, кробы окажутся бесполезными против оружия «плачущих цветов». Тем не менее, Алеката не помнит себя от радости: он снова в свите, и генерал с ним снова добр, как прежде.
     Очень скучно ожидать альядров в бездействии, поэтому воины занимают друг друга бесконечными историями, а Линдон Оге вообще ложится на траве, сморенный жарой.
     Так проходит б`ольшая часть дня. Всё везде спокойно и тихо. Жители начинают потихоньку роптать. Они кричат солдатам из домов, что им пора поливать цветы и овощи. Аттердаг выходить запрещает и поручает поливку своим солдатам. Те рады хоть какому-то делу. Натаскав из колодца воды, они поливают растения с большим усердием.
     Ужин проходит в большой прохладе, ибо солнце перестает так уж нещадно палить. Оно довольно быстро скатывается к горизонту.
     Вечер длится медленно, неохотно, словно сонная муха ползет по стеклу.
     Хальвер Брэнби тоже несет свой пост на одной из улиц городка. Он прохаживается между глинобитными хижинами и то и дело украдкой зевает. Ему хочется настоящего сражения, а не вялого дежурства на улице. Его мощное тело, в котором не меряно сил, куда больше утомляется от бесцельных монотонных движений, чем от опасностей битвы. Скучая, он смотрит , как зажигаются в небе первые звезды, как сгущается вокруг тьма. Правда, луна светит очень ярко.
- Хальвер! – вдруг окликают его из одного дома. Это дом старой Лауры Бро, и голос принадлежит ей же.
- Ну, чего тебе? – спокойно спрашивает Хальвер.
- Позволь, детка, хоть окно открыть, - жалуется старуха. – У меня сердце плохое, а в доме такая духота, что дышать нечем.
- Потерпи, - отвечает Хальвер. – Уже восемь часов.
     Лаура Бро пытается спорить, но Хальвер непоколебим. Уговорить его нет никакой возможности. Тогда Лаура идет на хитрость. Она потихоньку открывает окно со стороны сада. Хальвер не видит этого окна. «Вот так тебе, - с торжеством думает Лаура. – Попробуй заглянуть в мое окно!»
     Почти целый час она наслаждается свежим ночным воздухом. А потом происходит неожиданное. В окно вдруг просовывается чья-то голова, и старуха с ужасом видит, что это не голова человека, а «плачущий» венчик альядра с сомкнутыми лепестками. В одно мгновение альядр-лоа оказывается в комнате. Лаура не успевает издать ни звука. Острое лезвие меча бесшумно сносит ей голову. Затем альядр выскакивает в сад, озирается и бросается прямо к Хальверу.
     Он поздно замечает кроб на руке воина. Увидев альядра, Хальвер в один миг оживает душой и накидывает на убегающего врага сразу два аркана, чтобы тот не смог перерубить себя пополам и исчезнуть. Альядр бешено извивается, стянутый веревочными петлями, его розовый венчик, светящийся в лучах луны, точно абажур ночной лампы, мотается из стороны в сторону. Но Хальвер быстро подтягивает его к себе, приподнимает двумя пальцами кроб и отсекает венчик. Готово! Альядр убит. Хальвер надевает его кроб себе на руку и окликает своего оруженосца:
- Гвидо! Альядры здесь. Я уже убил одного. Беги к генералу, скажи: они пришли.
- Сейчас, - отвечает Гвидо и бежит к Аттердагу.
     Хальвер на всякий случай обходит дом Лауры Бро кругом и заглядывает в открытое окно. То, что он видит, заставляет его сурово сдвинуть брови. Он крестится и шепчет:
- Упокой, Господи, душу рабы твоей… До чего старики непослушные, что дети малые. Ведь говорил я ей окна`  не открывать! Ничего, Лаура; ты поди, уже в Раю, а я твоего убийцу отправил к бесам: там ему самое место.
     Он вздыхает, снова крестится и опять выходит на дорогу.
- Пожар! – раздаются вдруг крики.
     Аттердаг и его «избранники» спешат на этот крик и видят, как пылает соломенная крыша одного из домов. Вся семья высыпала на улицу, и тотчас их окружили альядры, возникшие, точно из-под земли.
- Лови их! – гремит Аттердаг своей свите. Затем капитану десятки:
- Туши огонь!
     Свита в одно мгновение заарканивает трех альядров; остальные убегают, а семья бросается к Аттердагу: отец, мать и двое детей. Третьего, младшего, женщина держит на израненных руках: альядры убили его.
- Чезаре, Тамин, - быстро говорит сард Себастьян. – Отведите семью к его преосвященству. Быстрее!
     Трое заарканенных альядров убиты Одилоном, Альфором и Акилином. Десятка капитана Сэлби тушит огонь. Пока победители снимают с убитых лоа кробы, раздается вопль из соседнего дома:
- О, Боже! Помогите!
     Воины вбегают в дом, но уже не застают хозяев, вернее, хозяек в живых. Пока те спали, альядры выломали окно – и убили молодую девушку и ее мать.
     Один из альядров, увидев воинов, спешит перерубить себя пополам и исчезнуть, другого заарканивают.
- Не убивайте его! – вдруг приказывает Аттердаг. – Попробуем взять его в плен. Отрубите ему когти. Так. Не исчез, голубчик. А ну, в этот сундук его. Одилон, Альфор! Отнесите сундук в мою комнату и возвращайтесь скорее. Да, новые кробы оставьте мне.
     Он остается вместе с Акилином, Линдоном Оге и Вальтером Эстли. И тут происходит непредвиденное. Кроб соскальзывает со слишком худощавого запястья Вальтера. Едва он касается земли, как рядом с Вальтером вырастает альядр и заносит над ним сразу два кинжала… Но Линдон загораживает его собой, а Аттердаг в то же мгновение накидывает на альядра арканы и затягивает петли.
- И этого в плен, - коротко говорит он.
     Альядру отрубают когти-крючки вместе с оружием (крючки и оружие тут же исчезают) и уносят. С Аттердагом остается один Вальтер. Он уже успел надеть кроб, но вид у него испуганный и виноватый. Аттердаг грозит ему пальцем, потом говорит:
- У Линдона тоже тонкая рука, но он надел под свой кроб еще один браслет, деревянный; обязательно сделайте так же. И больше не сражайтесь сегодня, берегите свой браслет! Я очень не хочу вас потерять.
     Альядры делают еще несколько попыток прорваться в дома жителей, но те, перепуганные криками и запахом дыма, так забаррикадировались, что добраться до них невозможно.
     Убито еще трое альядров, остальные исчезают.
- Они еще могут вернуться, - говорит Аттердаг «избранникам».
- Нет, - вдруг очень уверенно возражает Линдон Оге. – Они не вернутся, потому что уже десять часов вечера. Но завтра в девять часов они наверняка появятся снова! Я убежден: они решили сменить девятый день на девятый час.


     Эти слова Линдона поражают всех, кто их слышит. «А ведь он, пожалуй, прав», - думает Аттердаг. На всякий случай он приказывает продолжать дежурство, а сам идет в дом епископа, в свои комнаты: допрашивать пленных альядров.
     Альядры лежат связанные и смотрят на Аттердага своими неподвижными, вечно плачущими глазами. Ему становится немного жутко. Но он закрывает ставни, зажигает свечу, хватает одного альядра за кроб и ведет к столу. Тот ползет за ним, слегка пошевеливая листьями, лишенными крючков. Аттердаг снимает с него верхний аркан, освобождая два верхних листа, и говорит:
- Эй, ты, альядр! Слышишь меня?
     Альядр кивает венчиком-головой.
     «Он не только слышит, он еще и понимает», - мелькает в голове у Аттердага. Он придвигает к альядру лист бумаги и подает перо со словами:
- Напиши мне, что вы задумали, каковы ваши намеренья.
     Альядр выразительно вытягивает вперед свои листья-руки и кивает на них. Его мимика ясна. Он дает понять, что без крючков на концах листьев писать не может. От него всё сильнее пахнет уксусом.
- Хорошо, - Аттердаг садится напротив него на стул, кладет рядом короткий меч и говорит:
- Я буду задавать вопросы, а ты отвечай мне, иначе я снесу тебе голову. Вы решили появляться каждый девятый час, верно?
     Розовый венчик склоняется в знак подтверждения.
- Вечером? – спрашивает Аттердаг.
     Снова кивок.
- А утром?
     Альядр качает «головой»: нет.
- Ты исчезнешь сегодня с рассветом? – интересуется сард Себастьян.
     Альядр утвердительно кивает «головой», и в этом кивке Аттердагу чудится затаенное злорадство. «Рано, братец, радуешься, - думает сард Себастьян. – Не доживешь ты у меня до рассвета». А вслух спрашивает:
- Где вас, альядров, можно застать всех вместе?
     Альядр-лоа качает «головой» и разводит листья в разные стороны.
- Нигде?
     Лоа кивает. Запах уксуса становится всё резче.
- Если вы никого больше не сможете убить, что вы предпримите? – снова спрашивает сард Себастьян.
     Альядр выразительно пожимает листьями, словно плечами: не знаю.
- А ведь я хотел бы спасти вас, - задумчиво говорит сард Себастьян. – У меня есть средство, которое снова превратит вас в людей.
     Альядр пристально смотрит на него.
- Да, есть, - Аттердаг тоже смотрит на него. – Но для этого вы должны перестать осаждать Содор и начать со мной переговоры.
     Альядр продолжает пристально смотреть на него. Потом неуверенно оборачивается к своему связанному товарищу. Тот отрицательно качает венчиком.
     Но альядр отворачивается от него. Его листья-руки вдруг начинают подрагивать: видимо, он волнуется. Потом он указывает на перо и на свой правый лист. Аттердаг прокалывает кончик листа кинжалом и вставляет перо в отверстие. Альядр поспешно обмакивает перо в чернила и быстро рисует на бумаги какие-то знаки: кружки, палочки, волнистые линии, черточки, крестики… «Это он пишет на древнем языке содорийцев», - догадывается Аттердаг. Написав несколько строк, лоа замирает и снова смотрит на Аттердага.
- Я прочту это завтра, потому что не знаю вашего языка, - говорит ему генерал.
     Альядр кивает.
     «Черт, - думает Аттердаг. – Придется отпустить их обоих. А жаль! Ведь нам нужны их кробы. Но с другой стороны, они передадут мои слова другим альядрам-лоа, и те, возможно, захотят начать переговоры… Ничего не поделаешь, придется отпустить их».
- Раз уж ты всё-таки начал писать, - сказал Аттердаг, - напиши мне ответы на мои вопросы, иначе я убью тебя.
     Альядр всем своим видом выражает готовность писать. Аттердаг кладет перед ним еще один чистый лист и спрашивает:
- Почему вы не можете тронуть тех, на ком ваши кробы?
     Лоа пишет ответ.
- Как твое имя? Сколько тебе было лет, когда ты совершил преступление против монахов?
     Лоа снова пишет. Аттердаг задает ему вопрос за вопросом, а альядр исписывает листок за листком. Вопросы самые разнообразные. Аттердаг понимает, что ему следует выяснить как можно больше. Он замечает, что связанный альядр, лежащий возле сундука, всё время бешено дергается, пытаясь освободиться. «Кажется, он против переговоров», - говорит себе сард Себастьян.
     Кто-то стучится в дверь. Сард Себастьян открывает и впускает Линдона Оге.
- Мой генерал, я хотел… - начинает было Линдон и вдруг останавливается на полуслове, пораженный необыкновенной картиной: альядр-лоа пишет пером при свече!
- Что это… он делает? – с усилием спрашивает Линдон.
     Аттердаг хохочет, забавляясь его изумленным видом.
- Мемуары пишет, - поясняет он. – Воспоминания детства.
- Однако, - вырывается у Линдона, и он подходит ближе, чтобы подробно разглядеть «мемуариста».
- Это у нас допрос, - говорит Аттердаг, становясь серьезным. – Спроси его о чем-нибудь: он тебе письменно ответит.
     Но у Линдона пока что нет вопросов. Пишущий гусиным пером лоа настолько потрясает его, что он может лишь смотреть на него, не отрываясь, и молчать. Сард Себастьян продолжает спрашивать; альядр продолжает писать, то и дело сажая кляксы, но стараясь.
     «Это похоже на школу для привидений, - думает Линдон. – Чему они не научились при жизни, тому доучиваются задним числом».
- Чем можно разрушить кробы? – вдруг, как во сне спрашивает он.
- На этот вопрос он мне уже ответил, - говорит сард Себастьян. – Придется отпустить их обоих.
     Услышав его слова, лоа резко вскидывает свой венчик и мотает им в знак отрицания. Потом указывает сначала на своего товарища, потом на свой кроб и проводит по нему ребром листа-руки.
- Он хочет, чтобы вы убили его друга, - переводит Линдон.
- Нет, - отвечает Аттердаг альядру. – Я отпущу вас обоих. Кажется, я спросил обо всём, о чем хотел. Ну, давай перо, служитель муз. И прощай.
     Он берет перо, потом меч и перерубает альядра пополам. Тот мгновенно исчезает. Так же Аттердаг поступает и со вторым пленником.
- Четыре листа исписал, - сард Себастьян удовлетворенно смотрит на четыре листа, испещренные древними письменами. – Что ты хотел от меня, Линд, - когда пришел?
- Я уже забыл, - признается Линдон, - открывая ставни и гася свечу. – Бог мой, как разит уксусом: точно здесь вскрыли три бочки какого-нибудь слишком древнего вина. Может, они так потеют?
- Скорее, разговаривают, - задумчиво предполагает Аттердаг.
- Разговаривают запахом?
- А почему бы нет? Запах – такой же сигнал, как и ультразвук. Пойдем отсюда, Линд. Где Альфор?
- Ждет вас. И все ждут.
- Отлично. Я отпущу всех на отдых, а сам зайду к его преосвященству с этими листами.
     Так он и делает: отпускает солдат и свою свиту отдыхать, а сам идет к владыке Антонию. Владыка молится, но, увидев Аттердага, прерывает молитву, встает с колен и спешит ему навстречу.
     Сард Себастьян рассказывает ему о пленении альядров и показывает листы с показаниями одного из них. Его преосвященство внимательно рассматривает их и говорит:
- Я не знаю древнего содорийского языка, но одна почтенная женщина, монахиня, сестра Смарагда, знает. Она живет в монастыре. Сейчас я отнесу ей эти листки, сард: она, вероятно, сумеет перевести их.
     И он уносит показания лоа. А сард Себастьян идет в терму, где уже освежаются его «избранники».


     Сестра Смарагда, разбуженная его преосвященством, тотчас садится за перевод «мемуаров» пленного альядра-лоа. Хрупкая бледная женщина, она старательно выводит при блеске свечи пером на грубоватой монастырской бумаге:
     «Мы, племя джул, согласны говорить с тобой, христианин. Мой товарищ Хоа говорит, что ты сейчас обманываешь меня, что у тебя нет средства сделать нас людьми. Но Хоа не может знать этого точно. Я тоже не знаю. Потом будет видно, обманываешь ты нас или нет. Я передам племени джул твои слова. Как они решат, так и будет.
     Мы не можем тронуть людей, на которых кробы, а по-нашему «тарк», ибо это знак неприкосновенности.
     Мое имя Груст, и я только вышел из юношеского возраста, когда мы напали на монахов, а время у нас исчислялось не как у вас, иначе.
     Мы живем в Озере Лилий, безопасные и бесплотные; только число девять освобождает нас, и еще темнота ночи. Нам дано принимать облик альядров, ибо этими цветами мы задушили монахов. Запах, исходящий от нас – наша речь, но вас мы слышим и понимаем. Кробы нельзя разрушить; они сами исчезнут, когда всё племя джул будет истреблено.
     Только раз мы принимаем облик людей: в полнолуние на старом кладбище племени джул. Ты можешь придти туда и говорить с нами от полуночи до часу. Но помни: в этот час мы не боимся кробов и можем уничтожить тебя, если нашему вождю Элку не понравится твоя речь. Если же ты придешь не один, мы скроемся под землю и не будем говорит с тобой, но будем думать, что тебе нельзя верить, и снова начнем истреблять содорийцев.
     Любви и сострадания мы не знаем, да и при жизни почти не знали. Это глупые чувства; они мешают человеку жить так, как он хочет.
     Нас осталось сто пятьдесят человек вместе со мной и Хоа. Но лучше тебе убить Хоа: он будет уговаривать Элка не слушать тебя и не верит тебе. Нам хочется снова стать людьми. Если ты знаешь способ сделать нас людьми, скажи нам его в полнолуние. А если тебе угодно что-нибудь сообщить нам, напиши нашими знаками и оставь на берегу Острова Печали: мы заберем твое сообщение.
     Наша задача истребить содорийцев и тех, кто явился их защищать, то есть , вас. Мы не можем брать пленных. Если я уговорю вождя джулов Элка не трогать завтра содорийцев, обещай, что ты придешь в полнолуние: оставь бумагу на Острове Печали. Если ты не оставишь обещания, помни: мы решим, что ты передумал превращать нас в людей и снова начнем вас истреблять. Когда мы истребим всех вас, мы снова примем облик людей и поселимся в городе. Если ты сам превратишь нас в людей, мы построим свой собственный город и будем там жить, и не тронем ни содорийцев, ни их защитников.
     Ты спрашиваешь, почему боги прокляли нас в таком количестве? Ведь убитых нами было девять, а нас поначалу было за двести. Я скажу тебе: одни отбивали двери, другие выводили монахов, третьи рвали альядры, чтобы душить жертвы, четвертые душили, пятые им помогали, а остальные плясали вокруг, чтобы было веселей: вот, отчего повинны двести с лишним человек, а не девять и не дважды по девять.
     Да, среди нас есть и женщины; это наши подруги. А детей боги простили и забрали к себе. Женщин пятьдесят человек.
     Берегись, если ты обманешь нас. Мы знаем, что у тебя здесь жена и дочь, помни об этом».
     … На следующий день сард Себастьян читает это письмо. Он хладнокровен свиду и даже бровью не ведет, но сердце у него сжимается. Именно сегодня ночью сарда Гертруда сообщила ему, что ждет ребенка. Он вспоминает предсказание Вильямины Май. Она сказала, что у него родится сын. Ему хочется верить, что она не ошибается, что его сын действительно родится и вырастет здоровым. Но увидит ли он, граф Аттердаг, своего сына? А Доминика? «Она будет носить «альядров браслет», - твердо решает Аттердаг. – И Руди тоже».
     Он снабжает жену и племянницу кробами, с внутренней стороны которых вставлены толстые деревянные браслеты, чтобы кробы не спадали с тонких женских рук.
- Не снимайте их ни днем, ни ночью, - говорит он сарде Гертруде и Доминике.
     В этот же день содорийцы хоронят четырех убитых вчера вечером альядрами, а после обеда сард Себастьян созывает военный совет.


     Военный совет проходит в терме – самом прохладном помещении епископского дома. На нем присутствуют «избранники», капитаны сотен, монахи и сам его преосвященство. «Избранники» и воины устроились на коврах и кожаных подушках, его преосвященство сидит на кожаном ложе. Всего присутствующих сорок человек.
     Аттердаг подробно рассказывает им о допросе альядра-лоа и зачитывает перевод показаний пленника. Все внимательно слушают. Голос Аттердага гулко разносится по терме, точно в храме.
     Он заканчивает свою речь словами:
- Неизвестно, появятся ли альядры сегодня в девять часов вечера. Но твердо могу сказать: никто из жителей Содора больше не погибнет. Пусть в половине девятого люди спрячутся в монастыре: места хватит всем. Полтора часа взаперти – это не самое тягостное, когда речь идет о спасении жизни. Наша с вами задача, господа, проследить за тем, чтобы все жители покинули свои дома вовремя. Я, со своей стороны, намерен вступить в переговоры с лоа. Для этого я сегодня оставлю на Острове Печали письмо для них, где пообещаю навестить их в полнолуние на указанном ими месте. Таким образом, я потяну время, чтобы побольше о них узнать. Есть ли у вас вопросы? Предложения?
     Все молчат.
- В таком случае, вы свободны, господа, - говорит Аттердаг.
     Вместе с владыкой Антонием он возвращается в дом. Владыка раскладывает на столе в одной из своих комнат карту и говорит:
- Вот, сард, кладбище племени джул.
     Он ставит карандашом жирную точку на пустоши посреди леса.
- Как видите, это в пяти милях отсюда, - добавляет епископ. – Там почти не осталось следа от кладбища. Всего здесь жило три племени: джул, мэнго и смах. Предание гласит, что потомков племени джул на земле не осталось. Наш Хальвер Брэнби происходит по отцовской линии из племени мэнго, а у Романии Элджеборг, которая теперь госпожа Оге, предки были из племени смах.
     Он слегка качает головой и смотрит на сарда Себастьяна.
- Вы решились на очень опасное дело, сард. Я буду молиться за вас всей душой.
- Спасибо, ваше преосвященство, - улыбается сард Себастьян. – Я верю в силу вашей молитвы и в Божье милосердие.
     Он уходит от владыки Антония к себе и пишет: «Племя джул! Я согласен придти в полнолуние на место вашего сбора. Генерал Аттердаг». Сарда Гертруда относит его записку сестре Смарагде, а та переводит сообщение Аттердага на древний содорийский язык.
     Линдон Оге и Альфор отвозят записку на лодке на Остров Печали и оставляют на берегу, прижав ее небольшим камнем.

                17.

     Элиэл Флёте просыпается на рассвете в своей землянке.
     Он лежит на тростниковой постели, а сквозь широкие щели дощатой двери в его жилище проникает приглушенный зарослями солнечный свет.
     Сегодня – конец поста, который он сам себе назначил. Но он совсем не думает об этом. Он теперь думает только об одном, вернее, об одной: о Юлии Май. И даже не думает; он живет мыслями о ней, встречами и беседами с ней. Вот и сегодня он увидит ее: обязательно.
     Эта мысль входит в него живее, чем солнечное тепло. Душа его исполняется неизъяснимого света и благодарности Богу, а на сердце теплеет, точно кто-то касается его ласковой рукой, так похожей на нежную руку Юлии.
     Вот уже десять дней, как они вместе собирают целебные травы и ведут бесконечные беседы… а иногда молчат, но само их молчание полно глубокого смысла и значения. По вечерам, когда темнеет, Элиэл приходит к хижине Юлии только для того, чтобы увидеть, как теплится свет в ее окошке.
     Они никогда не договариваются о встрече, но встречаются каждый день.
     Однажды он спросил ее:
- Почему вы Юлия Май? Ведь либо май, либо июль, а вы сразу и весна, и лето.
- Это всё матушка, - рассмеялась Юлия. – Она не знала точно, когда произведет меня на свет, в июне или в июле. И дала обет: если роды пройдут благополучно, она даст мне имя месяца, в котором я родилась. Я родилась в июле и стала Юлией. А фамилия Май досталась мне от отца.
     Элиэл, ласково улыбаясь, вспоминает эти ее слова. Он чувствует себя сказочно богатым от одного ее присутствия, нет, от одних мыслей о ней, от одного сознания, что она рядом, близко. Его внутренняя опустошенность сменилась благодатной наполненностью, жизнь вновь обрела утраченный было смысл. Две милых тени, Раймона и Анэла, не покинули его, но их образы, прежде печальные, больше не смущают его душу, а точно улыбаются этой душе с приветливых высот. И Элиэл улыбается им в ответ, примиренный, наконец, с их уходом от него – примиренный окончательно, навсегда.
     Он встает со своего тростникового ложа, умывается, надевает чистый хитон, встает на молитву, а после, улыбаясь своим мыслям и веселым солнечным лучам, берет корзинку для сбора растений, садовый ножик – и открывает дверь.
     Его охватывают мягкие, нежные ароматы утра. Солнце еще не успело накалить ни воздуха, ни земли, но его лучи уже выпаривают росу на траве и листьях деревьев. От земли пахнет сдобой, как от свежеиспеченного сладкого пирога, и всё вокруг точно слегка дымится. Элиэл поднимает голову. Небо синее, бездонное, с несколькими жемчужными облачками, будто бы улыбается ему сквозь тончайшую завесу утреннего пара. Птицы щелкают и свистят в Генриховых Зарослях, а одна из них заливается мелодично и самозабвенно, славя утро и солнце.
     Элиэл полной грудью вдыхает в себя воздух нового дня и направляется к большой поляне, разделяющей Генриховы Заросли и персиковую рощу. Он уже собрал на этой поляне всё, что мог, но всё равно идет туда, чтобы встретить там Юлию. Он знает: она придет. Придет обязательно. Почему она придет? Он боится даже думать об этом, боится спугнуть цветущее в нем чувство каким-нибудь неуместным робким сомнением.
     Но нет, долой все сомнения! Он уже видит ее, видит, как она выкапывает на поляне какой-то корешок, стоя на коленях. Сердце в нем сладко замирает, он почти до слез счастлив, что она здесь.
- Доброе утро! – говорит он, светясь улыбкой, и выходит на поляну. Юлия оборачивается, изящно, точно птичка, и он с удовольствием замечает радость в ее глазах.
- Здравствуйте, Элиэл, - отвечает она. – А я нашла петуший корень.
- «Фазаньи лапки»? – уточняет он.
- Вот-вот, - она улыбается ему. – Вы завтракали? Я знаю, ваш пост сегодня кончился, вы мне вчера говорили.
- Да, кончился, - отвечает он, подходя к ней. – Но я не завтракал. Нет аппетита. Еще слишком рано.
- Вы должны позавтракать, - мягко возражает она и застенчиво добавляет:
- Я вам принесла пирог с цыпленком и овощами. И еще можжевеловый морс. Попробуйте!
     И несмело смотрит на Элиэла. Он садится рядом с ней и берет ее за руку.
- Какое же вы чудо, - тихо говорит он. – Но я один не буду есть; только вместе с вами.
- Хорошо, - она веселеет и достает из своей корзинки завернутый в тряпицу пирог, морс в глиняной бутылке и оловянную чашечку.
     Они делят пирог и завтракают. Элиэл с удовольствием пьет морс, ест еще теплый пирог и с еще большим удовольствием посматривает на Юлию. Она ест аккуратно, ее темно-русые волосы забраны голубой лентой, лицо нежно позлащено легким загаром; он не может отвести от нее глаз.
- Вот что, - говорит она после завтрака, серьезно глядя на него своими ясными синими глазами. – У меня дома много еды, а у вас ее совсем нет. Давайте я с вами поделюсь. Я вам и муки дам, и копченого мяса, и…
- Юлия, - он снова осторожно берет ее за руку. В его добрых серых глазах одновременно и радость, и смущение. – Прошу вас, не сердитесь на меня за то, что я вам сейчас скажу… но… я люблю вас. И предлагаю вам руку и сердце.
     Юлия слегка бледнеет от волнения. Она ждала этого признания, но сейчас ее вдруг охватывает трепет. Она широко раскрытыми глазами смотрит на Элиэла и отвечает:
- Я совсем не сержусь. Я… я сама вас люблю. И принимаю ваше предложение.
     Ее голос еле заметно дрожит. Он видит, насколько она совсем еще молода, чиста и невинна, сжимает ее руку и говорит ласково, но, как старший:
- Благодарю вас. Я вижу вы переживаете. Не надо, прошу вас. Может, я тороплю события…
- Нет, нет, - она встает и решительно смотрит на него. – Вы ничего не торопите, правда. Всё очень вовремя.
     Тогда он тоже встает, привлекает ее к себе и бережно целует в лоб. Она удивлена: разве так ему следует обращаться с ней? Ведь она теперь его невеста! И в то же время ей очень приятно, что Элиэл столь обходителен и чуток. Она решительно обнимает его за шею и дотрагивается губами до его губ, а потом сразу же прячет лицо у него на груди. Он блаженно смеется и сам целует ее, покрасневшую и счастливую.
- Хочешь, обвенчаемся послезавтра? – спрашивает он.
     Она кивает, не в силах вымолвить ни слова.
- Но прежде съездим к твоей матушке, - говорит он. – Пусть она благословит нас. Или… она будет против? Как ты думаешь?
- Я думаю, она будет очень рада, - отвечает Юлия, доверчиво поднимая на него глаза, полные любви и нежной покорности. Он отвечает ей таким же любящим взглядом. «Как это удивительно и чудесно, - думает он. – Уже послезавтра она станет моей женой». «Он чистый, надежный, добрый, и мне с ним очень хорошо, - думает она. – Дай Бог, мы будем счастливы. Да и матушка это подтвердила, а она никогда не ошибается».
     … Спустя день сам епископ Антоний тайно венчает их в содорийском храме Святого Николая. Акилина Байе нет в городе. Аттердаг отправил его вместе с Линдоном на побережье, за почтой из Никронии. Линдону он по секрету объяснил, в чем дело, и попросил не возвращаться до трех часов дня.
     Никто в городе не знает о венчании Элиэла, кроме Аттердага и трех молчаливых монахов. Они везут вслед за молодыми целую тележку припасов и подарков от его преосвященства.
     Элиэл и Юлия поселяются в домике Юлии, в персиковой роще. Там они справляют тихую свадьбу вместе с монахами и Вильяминой Май. К вечеру гости уезжают: монахи – в Содор, Вильямина – на свой остров. Молодые остаются одни и нисколько не жалеют об этом.


     В это время Альфор и Доминика тоже почти неразлучны. Они встречаются в саду утром, днем, вечером, говорят о любви, играют в волан и непременно украдкой целуются и обнимаются, но так робко и осторожно, что от этих объятий и поцелуев не проснулся бы и грудной младенец. Альядры не нападают на Содор с того дня, как Альфор и Линдон оставили для них на Острове Печали записку Аттердага, поэтому у влюбленных теперь больше времени для свиданий.
     Сарда Гертруда замечает, что у Доминики изменился взгляд. Он стал мечтательным, мягким и задумчивым, как будто она постоянно прислушивается и присматривается к тому, что происходит в ее душе. Альфор тоже становится задумчивым и рассеянным; но в глазах у обоих теперь светится любовь, их лица и каждое движение исполнены этого чувства.
- Они влюблены друг в друга, - говорит сарда Гертруда Аттердагу.
- Я уже заметил, - посмеивается он. – Что ж, они красивая пара. Когда Альфор вернется в Никронию, он наверняка получит дворянство и будет не беден. Так что, если им угодно жениться…
- … то я не разрешу этого прежде, чем через полгода, - серьезно говорит сарда Гертруда. – Сам подумай, Сэб: ведь они еще дети, особенно Никки. Пусть подрастут немного, научатся терпеть и ждать.
- Полагаю, их свадьба совпадет с крестинами нашего сына, - с улыбкой замечает сард Себастьян. Лицо Гертруды тут же молодеет и теплеет.
- Да, - говорит она, и в ее голосе слышны нежные нотки. – Наверно, так оно и будет, почти что день в день. Доктор Мунд сказал, что дитя родится в декабре-январе.
- Я всегда любил зиму, - сард Себастьян целует ее. – Смотри, Руди, береги себя. И ни о чем не переживай. Уверяю тебя, всё будет в порядке.

                2.

     До полнолуния остается двое суток, когда происходит нечто загадочное.
     Лунной ночью сарда Себастьяна и сарду Гертруду вдруг будит громовой грохот. Оба просыпаются и тут же вскрикивают: возле открытых на галерею дверей толпятся альядры, вооруженные кинжалами и мечами, которые блестят в лучах луны. Сард Себастьян вскакивает с постели, хватает свой меч и осторожно приближается к врагам.
- Не бойся, Руди, на нас с тобой кробы, - громко говорит он.
     Альядры странно неподвижны. Они не убегают от Аттердага. Он ударяет по ним мечом, они рассыпаются на части, и он видит: это самые обыкновенные цветы альядры. Кробы на них деревянные, их оружие тоже сделано из дерева.
- Ты убил их? – взволнованно спрашивает Гертруда.
- Они не настоящие. Это чья-то шутка, - растерянно говорит сард Себастьян.
- Шутка? – Гертруда всплескивает руками и встает с постели. Она хочет пойти к Доминике, чтобы успокоить ее (ведь та, наверно, тоже проснулась), но Доминика уже сама бежит ей навстречу, дрожа, как в лихорадке и повторяя:
- Тетушка… там альядры… они заглядывают в мою спальню…
     Ее голос прерывается от ужаса.
- Нет, дорогая, это просто чья-то глупая шутка, - сарда Гертруда поспешно накидывает на нее покрывало, потому что Никки в одной сорочке.
     Аттердаг выходит на галерею и видит, как все его проснувшиеся «избранники» сражаются с букетами альядров. На Аттердаге только батистовые штаны до колен; на некоторых воинах его свиты нет вообще ничего. Сард Себастьян быстро идет к ним по галерее.
- Спокойно, господа, - говорит он. – Это просто цветы. Кто-то подшутил над нами.
     При звуках его голоса «избранники» прекращают сражение и в растерянности останавливаются перед цветами, опустив мечи.
- В таком случае, кто же нас разбудил? – растерянно спрашивает Тамин Серталь.
     Одилон, Алеката и Линдон в одних набедренных повязках уже лезут на крышу по лестнице, а Альфор и Акилин выходят в коридор дома и сбегают вниз по лестнице. Все пятеро намерены найти «шутников» и привести их к Аттердагу. Цветы, подвешенные перед каждой распахнутой на галерею дверью, выбрасывают в сад, а деревянное оружие складывают в комнате Вальтера Эстли. Вскоре там собирается вся свита, уже полностью одетая. Не хватает только Одилона. Он приходит последним и сурово смотрит на Линдона и Акилина.
- Так это вы дурака валяете?
     Одилон говорит редко, но когда говорит, то бывает несколько груб. Линдон и Акилин растерянно переглядываются.
- Ты о чем? – спрашивает Линдон Одилона.
- Да о том, что у вас весь платяной шкаф забит этими цветочками и деревяшками, - мрачно отвечает Одилон Сонар.
     Линдон и Акилин молча выходят из комнаты Вальтера и проходят по галерее в свою комнату. Аттердаг и «избранники» следуют за ними.
     В самом деле, шкаф Линдона и Акилина полон выкопанных с корнями альядров, снабженных деревянным оружием. Оба «избранника», как зачарованные, смотрят на эту неопровержимую улику и не могут произнести ни слова. Остальные тоже молчат.
     Первым обретает дар речи Линдон. Он поворачивается лицом к друзьям и говорит, глядя в глаза Аттердагу:
- Мы не делали этого, сард Себастьян. И откуда это взялось, мы не знаем.
- Я тебе верю, Линд, - сард Себастьян кивает ему и смотрит на своих «избранников».
- Кто-то, вероятно, хотел сегодня представить Линдона Оге и Акилина Байе нашими врагами. Я не знаю, кто это сделал, но я найду этих людей.
     Голос Аттердага звучит так, что становится очень тихо.
- Сидите здесь и ждите меня, - говорит Аттердаг. Он уходит к себе и возвращается в тунике и сандалиях. Все сидят – кто на полу, кто на диване, кто на стульях. Когда Аттердаг входит, все встают. Он оглядывает свою свиту, озаренную луной, и улыбается:
- Успокойтесь, господа. Я верю, что никто из вас этого не делал. Сядьте.
     «Избранники» снова опускаются на свои места, а он присаживается на край стола.
- Линд! – Вы с Одилоном и Чезаре были на крыше. Что-нибудь нашли там?
- Нет, - отвечает Линдон. – Даже плющ не примят.
- Хотя оттуда удобней всего было снести ночью на галерею букеты альядров, - добавляет Чезаре Алеката.
- И ведь кто-то долго трудился над деревянным оружием, - замечает Тамин. – И над искусственными кробами. Всё оружие покрыто лаком, чтобы блестело при луне Это недели на две работы.
- Барабаны не найдены? – спрашивает Аттердаг. – Ведь всех нас разбудили звуки барабанов.
- Нет, - Альфор и Одилон качают головами. На крыше вообще не было никого, кроме ползучих растений, да и в саду Акилин и Альфор ничего не обнаружили.
     Но Акилин слишком подавлен случившимся, чтобы что-то подтверждать или оспаривать. Он сидит с опущенной головой, как будто в самом деле в чем-то виноват.
     Еще несколько вопросов, ответов – и Аттердаг отпускает «избранников» спать. В комнате остаются только Линдон и Акилин. Аттердаг говорит:
- Ложитесь, Акилин. А ты, Линд, пойдем-ка со мной на крышу.
- Можно я с вами?- быстро спрашивает Акилин и добавляет отрывисто, с усилием:
- Я… я боюсь тут один… с альядрами. Хоть они и просто цветы.
- Хорошо, идемте, - позволяет Аттердаг.
     На крыше Акилин садится в стороне от генерала и его оруженосца, чтобы не слышать, о чем они будут говорить. А те устраиваются на невысоком парапете, спиной к крыше, свесив ноги вниз, чтобы лучше видеть сад и охраняющих его снаружи часовых. Луна озаряет их крепкие квадратные колени, загорелые руки и лица, отливающие серебром в бледных лучах.
- Ну, что ты думаешь об этом, Линд? – спрашивает, помолчав, Аттердаг.
- Думаю, что всё очень просто, сард, - отвечает Линдон. – Через двое суток у вас встреча с лоа на их кладбище. Вот альядры и напоминают вам, что эта встреча будет серьезной.
     Аттердаг мгновенно постигает его мысль.
- Ну, конечно, - говорит он. – Нам незачем искать людей: всё это подстроили альядры. Но… как им это удалось? Ведь сегодня не девятое число, а когда мы проснулись было уже за полночь.
- Вы забыли о девятой минуте, сард, - говорит Линдон, поблескивая своими разноцветными глазами. – И о девятнадцатой, и о двадцать девятой… Ведь лоа много, и за одну минуту они могут сделать многое. Деревянное оружие они, конечно, приготовили заранее, девятого июля, а цветы выкопали в течение сегодняшнего девятого часа, вечером. Ну, а когда все уснули, им осталось только появиться на галерее вместе с цветами и установить их перед дверями комнат. Всё это было сделано ими за несколько минут в течение часа или двух. В последнюю минуту (девятую или пятьдесят девятую, неважно) они подняли шум, чтобы разбудить нас, и тут же исчезли вместе с барабанами.
     Аттердаг с невольным почтением взглянул на узкое лицо Линдона.
- Да ты просто следователь из полиции! – сказал он. – Ведь так оно всё и было. Ты молодец, Линд. Но почему они сунули оставшиеся цветы с оружием к вам в шкаф?
- Кажется, я и это угадал, - промолвил Линдон. – Они хотели, чтобы вы решили , будто во всём виноваты мы с Альфором. Они знают, что мы двое к вам ближе всех, и решили убрать нас с дороги вашими руками. Готов побиться об заклад: у Альфора в шкафу тоже альядры с деревянным оружием!
- Черт, да ты просто гений! – не выдержал Аттердаг, пожимая Линдону руку. - Действительно, они хотели, чтобы я посадил вас на гауптвахту и в ночь встречи с ними остался без вас, моих первых помощников. Но это значит еще и то, что они могут появляться вечером по шесть раз в час. И за минуты – девятую, девятнадцатую и так далее – могут натворить бед.
- Им это неудобно, - возразил Линдон. – Всё-таки минута – это не серьезно. Поэтому они обычно так не делают.
- Хорошо, но почему они тогда не могут появиться в ночь на девятое, двадцать девятое и так далее?
- Видимо, с минутами и часами у них несколько другие отношения, чем с числами месяца, - пожал плечами Линдон.
- Отлично, - Аттердаг слегка хлопнул его по плечу. – До чего же ты умен, Линд. Пойдем, заглянем в комнату Альфора.
     Они зовут Акилина, спускаются по лестнице на галерею, проходят по ней к комнате Альфора Ателлана и заглядывают внутрь. Альфора нет.
- Вон он, - Аттердаг кивает Линдону на фигуру Альфора, который стоит в двадцати шагах от них на галерее, Рядом с ним белеет тонкая фигурка в светлом платье.
- Ночное свидание, - улыбается Аттердаг. – Пускай их. Пошли.
     Они заходят в комнату Альфора и открывают шкаф. Он действительно оказывается полон альядрами и деревянным оружием.
- Ты удивительный человек, Линд, - говорит Аттердаг. – Без тебя я бы еще долго думал о том, кто «подшутил» над нами. Впрочем, лоа зря беспокоятся: я обещал им не брать с собой никого на переговоры в полнолуние; значит, не возьму и вас с Альфором. Я поеду один.
     Линдон внимательно и тревожно смотрит на него.
- Но мы могли бы подстраховать вас, - говорит он.
- Нет, - отвечает Аттердаг. – Не надо. Давай лучше уберем цветы из шкафа; нечего Альфору на них любоваться.
     Они убирают цветы: выбрасывают их в сад. Пока они занимаются этим, Линдон твердо решает про себя: «Сард Себастьян не поедет один в полнолунье. Мы с Альфором будем следовать за ним. Пусть он потом накажет нас за это, неважно… но я ни за что не брошу его одного в такую ночь».

                18.

     Вечер накануне полнолуния – особенный. Природа словно сочувствует Себастьяну Аттердагу, его предстоящему опасному путешествию. В воздухе какая-то особенная тишина; даже цикады стрекочут приглушенней обычного, как бы с некоторой неохотой. С утра прошел дождь, но вслед за ним снова наступил жаркий день. Теперь солнце быстро опускается к горизонту. Озеро Лилий сверкает в вечерних лучах волшебным зеркалом. Сард Себастьян внутренне готовится к полуночной встрече с лоа.
     В это время Линдон Оге говорит Альфору в саду епископа:
- Если боишься ехать, я поеду один.
- Почему ты решил, что я боюсь? – Альфор хмурит свои золотистые брови. Его голубые глаза отливают лазурью в последних отблесках солнца.
- Я ничего не решил, - отвечает Линдон. – Просто дело опасное. Мы с тобой должны быть очень осторожны, иначе погибнем все трое.
- Я знаю, - нетерпеливо говорит Альфор. – Но если ты думаешь, что ты один предан сарду Себастьяну, ты ошибаешься.
- Ладно, не хмурься, - Линдон примирительно касается его руки. – Пойдем на берег, повторим наш план во всех деталях.
     Они идут к Озеру Лилий, садятся на берегу подальше от купающихся солдат и подробно обсуждают схему действий во всех вариантах, скрупулезно, до мелочей.
     Альфор смотрит на узкое моложавое лицо Линдона, тонкобровое, без морщин, и в который раз думает, что никогда еще не видел такого необычайного лица. Линдон чем-то похож на Арлекина – и внутренне, и внешне.
     А Линдон смотрит на Альфора и в который раз спрашивает себя: имеет ли он право подвергать его опасности? Справится ли Альфор с тем, что ему предстоит? Но вслух он своих сомнений не высказывает.    
     После обсуждения плана они расходятся: конечно, к своим возлюбленным. Альфор спешит в сад, где его уже с нетерпением ждет Доминика, а Линдон идет к Роми, своей законной жене. Ни Доминика, ни Роми не знают, какая опасность ожидает нынче ночью тех, кого они любят.
     В десять часов вечера Аттердаг сердечно прощается со своей свитой и сардой Гертрудой, также пребывающей в неведении относительно цели его поездки. Епископ Антоний благословляет тысяченачальника, и тот уезжает.
     Альфор и Линдон следуют за ним на таком расстоянии, чтобы не потерять его из виду, и так осторожно, чтобы Аттердаг не заметил их. Пять миль они проезжают без приключений, по ярко освещенным луной дорогам и тропинкам, ведущим через леса и заросли.
     Аттердаг сходит с коня и осматривает большую поляну, залитую лунным светом. Вот оно, кладбище племени джул. Правда, могил совсем не видно, только кое-где выступают бугорки, поросшие травой и цветами дождянки. Лепестки этих цветов постоянно влажны, поэтому их так прозвали.
     В глубине зарослей ухает сова и тявкают шакалы. На Содоре они особенно трусливы и малочисленны. Даже ночью их никто не боится.
     Сард Себастьян садится на траву среди деревьев, рядом со своим конем Ромулом, который пасется, пофыркивая, и начинает повторять про себя заранее продуманную и подготовленную им речь, с которой обратится к призракам. «Право, здешняя готика мрачнее европейской, говорит он сам себе. – Я никогда не верил в привидения и не видел их, а теперь верю и скоро их увижу. Господи, помоги мне уйти отсюда живым!»
     Он бросает взгляд на луну и звезды и определяет, что сейчас около полуночи. Вот-вот появятся лоа, но уже не в облике альядров, а в образе людей; они появятся такими, какими были на земле. Неприятная дрожь пробирает Аттердага при этой мысли. Он чувствует, что ему страшно, как маленькому мальчику в темной комнате, - страшно и тоскливо. «Уж скорей бы», - думает он в тягостном нетерпении.
      И вот, постепенно от земли начинает подниматься туман. Он становится всё плотней и гуще, заволакивая поляну и ближайшие к ней кусты и деревья. Аттердаг, нахмурившись, встает и всматривается в белесую мглу. Идут минуты. Наконец он начинает различать фигуры, темные, неясные, точно тени. Тени становятся всё отчетливей, а туман редеет, постепенно уходит обратно в землю, из которой появился. На залитой лунным светом поляне остаются только люди, безмолвные, неподвижные, точно изваяния. Аттердаг видит мужчин, крепких, смуглых, в домотканых туниках и сандалиях, и женщин в прозрачных одеждах, тоже смуглых и черноволосых. В их косы вплетены лилии и розовые фиалки, на них браслеты и бусы из жемчужин, кораллов и разноцветных раковин; в их ушах  металлические серьги, большие и круглые.
     Еще мгновение – и фигуры вдруг оживают. Вся поляна наполняется голосами и смехом. Аттердаг слушает древнюю содорийскую речь. Он не понимает ни слова. Его глаза машинально оглядывают этих людей, отыскивая среди них вождя племени Элка, о котором писал пленный лоа.
     Наконец сард Себастьян видит его: грузного, широкоплечего, в тоге из тонкой шерсти. Другие обращаются к нему «Элк», поэтому Аттердаг понимает: это тот, с кем он будет вести переговоры.
     Элк примерно его возраста. У него грубоватые черты лица; очертания губ жестоки, властны, капризны. На его груди – ожерелье из красноватого янтаря; волосы очень коротки, одно ухо отсечено. Видимо, он получил это увечье в каком-нибудь сражении между племенами. Он что-то громко говорит, указывая на луну. Остальные слушают его, хором повторяя некоторые слова своего властелина.
     «Пора», - думает Аттердаг. Он дожидается паузы в речи Элка и, перекрестившись, решительно выходит на поляну: стройный, в белой тунике, почти такой же смуглый, как лоа.
     На поляне наступает тишина. Затем по рядам лоа пробегает ропот, в котором отчетливо слышно имя «Аттердаг». Вождь Элк устремляет на Аттердага пронзительный взгляд и громко говорит:
- Приветствую тебя, чужеземец!
     Он говорит на древнесодорийском, однако сард Себастьян на этот раз очень хорошо его понимает и сам не знает, каким образом это получается.  Он слегка кланяется вождю и говорит по-никронийски:
- Здравствуй, Элк. Привет тебе и твоему племени. Я, Себастьян Аттердаг, явился на переговоры, как и обещал.
     Элк идет к нему навстречу, люди племени джул расступаются перед ним. Он подходит к сарду Себастьяну и, холодно глядя на него, спрашивает:
- Ты принес средство, способное превратить нас в людей?
- Это средство сейчас готовит верный мне человек, великий колдун, - отвечает Аттердаг, глядя в глаза Элку. – Я принесу его в следующее полнолуние, в августе. Оно будет в небольшой серебряной бутыли Каждый из вас должен будет отпить ровно тринадцать капель этого вещества, и тогда он снова станет живым человеком. Если выпить больше или меньше, чары не будут иметь силы.
- Не верьте ему! - кричит вдруг резкий высокий голос. – Элк, он лжет тебе!
     И сквозь толпу пробирается молодой, лет двадцати, лоа, худощавый, с горящими ненавистью глазами. Он обращает свой злобный взгляд на Аттердага и вытягивает вперед руки на запястьях которых белеют широкие белые шрамы.
- Посмотрите на это: он велел отрубить мне руки! Он просто тянет время, ему хочется найти наше слабое место.
- Молчи, Хоа! – прерывает его другой голос, и к ним подходит высокий статный красавец. – Если бы Аттердаг не отрубил нам крючки, он не смог бы пленить нас. Посмотри на мои руки: они такие же, как твои. Но ведь альядра-лоа нельзя покалечить, его можно только убить. Разве твои руки сейчас отрублены? Нет, на них просто шрамы, как и у меня. Я верю этому человеку.
     И он тоже смотрит на Аттердага сурово и внимательно.
     «Так вот, кого я допрашивал», - мелькает в голове у сарда Себастьяна.
- Ты предатель, Груст! – лицо Хоа перекашивается от злобы.
- Молчать! – Элк поднимает руки и смотрит на сарда Себастьяна очень пристально. Потом спрашивает:
- Как твое малое имя, Аттердаг?
- Можешь называть меня просто «сард», - отвечает Аттердаг, не опуская глаз. Это обращение к мужчине-никронийцу дворянского сословия. И я не лгу тебе, Элк. Если в следующее полнолуние я явлюсь к вам без средства, которое обещал, или вообще не явлюсь, вы будете вправе никогда больше не верить мне.
- Мы и так вправе не верить тебе, - говорит Элк с некоторым презрением, оглядывая Аттердага с ног до головы. – Но мнения наши разделились. Одни тебе верят, другие нет. А я хочу спросить тебя: почему тебе, нашему врагу, хочется помочь нам? Какую цель ты при этом преследуешь?
- Очень простую, - без запинки отвечает Аттердаг (ответ давно им продуман). – Если вы снова станете людьми, нам будет легче победить вас, Элк. Но и вам тогда будет легче укрыться от нас. Решайте вами, выгодно ли вам это.
- Разумеется, выгодно, - отвечает Элк, зловеще улыбаясь. – Ты ведешь умные речи, сард. Но только у меня есть вещь, которая раскрывает любую неправду, как бы красива она ни была. Сейчас мы проверим, лжешь ты нам или нет. Держите его, - приказывает он нескольким мужчинам. Те крепко хватают сарда Себастьяна за руки. Элк снимает с себя янтарное ожерелье и торжественно говорит:
- Если ты лжешь, в чем я почти не сомневаюсь, ожерелье почернеет на тебе, и ты будешь убит нами!
    Он надевает ожерелье на шею Аттердагу, и оно тут же чернеет. Сард Себастьян творит про себя молитвы, а по рядам альядров прокатывается глухое рычание.
- Я это знал, - истерически кричит Хоа. – Я сразу понял, что он лжет!
- Убить его! – приказывает Элк, забирая ожерелье назад. – Груст! Это сделаешь ты.
- Да, Элк, - покорно отвечает красавец Груст. – Ведите его сюда, люди джул!
     Сарда Себастьяна ведут в центр поляны. Сопротивляться немыслимо: шесть здоровенных рук держат его очень крепко.
- Свяжите ему руки, - приказывает Груст. Руки сарда Себастьяна тотчас оказываются связанными.
- А теперь дайте мне меч и отойдите подальше, чтобы вас не забрызгало кровью, - говорит Груст. – Кровь чужеземца не должна осквернять джулов.
     Все послушно отходят. Груст держит в руках топор, а сард Себастьян смотрит на этот топор и молчит. «Господи, прими душу мою, - думает он. – И позаботься о Руди!»
- Сард, - вдруг еле слышно шепчет Груст. – Убегай! С завтрашнего дня у меня на кробе будет белый крест; я приду к тебе в девять вечера, оставь окно открытым…
- Хорошо, - так же тихо отвечает ему сард Себастьян.
     Груст замахивается топором и шепчет:
- Беги!
     И сард Себастьян срывается с места. Он летит в заросли, как олень, преследуемый охотниками, а за ним с неистовым ревом устремляется толпа лоа. Они почти нагоняют его, но вдруг… что за чудо? Рядом с ним оказывается его Ромул; кто-то мгновенно перерезает веревки на его руках, и голос Линдона шепчет:
- В седло, сард!
     Они едва успевают вскочить в седла и выехать на тропу, как их догоняют лоа. Все трое (Альфор тоже здесь) пришпоривают лошадей и летят прочь, друг за другом, а им вслед свистят томагавки и дротики. Но племя джул уже не может догнать их. Всадники вылетают из зарослей на дорогу, ведущую к лугу. Вокруг царит тишина. Огромная полная луна повисла над спящей землей.
- Вы целы? – быстро спрашивает Аттердаг. – Линдон! Альфор!
- Я цел, - каким-то не своим голосом отвечает Альфор; он всё еще не может придти в себя от того, что только что увидел и испытал.
- А я немного не цел, - говорит Линдон.
- Что значит «немного не цел»? – Аттердаг заглядывает ему в лицо. Линдон очень бледен, он вот-вот упадет с коня. Сард Себастьян быстро придерживает Ромула, соскакивает на землю – и вовремя. Линдон сползает с седла прямо ему на руки. Альфор подбегает к ним. Бедро Линдона всё в крови.
- - Задели, - шепчет он.
     «Бедренная артерия, - мелькает в голове у сарда Себастьяна страшное предположение. – Сейчас он истечет кровью».
     Он осторожно кладет раненого на землю, приподнимает на нем тунику и набедренную повязку. И тут же с некоторым облегчением вздыхает: бедренная артерия не задета. Но на ноге от бедра до колена – глубокая рана до самой кости, нанесенная, вероятно, мечом. Ведь Линдон ехал последним, наверно, его догнали и успели ударить…
     Сард Себастьян быстро снимает с себя тунику, рвет ее на полосы и очень туго перевязывает Линдона.
- Альф, - говорит он тоже каким-то не своим голосом. – Веди за собой лошадь Линдона, а мы с ним поедем вдвоем на Ромуле.
     Он вскакивает в седло, с помощью Альфора поднимает к себе Линдона, и они продолжают путь. Сард Себастьян смотрит на бледное лицо своего оруженосца и думает: «Только живи, Линд! Ведь я спасся лишь благодаря тебе и Альфу… и еще Грусту. Как странно. Альядр-лоа из племени джул пощадил меня. Интересно, почему? Я спрошу его об этом завтра. А Тебе, Господи, слава – такая же бесконечная, как Твоя к нам любовь!..»

                19.

     Линдон Оге приходит в себя в своей комнате, на рассвете ночи полнолуния. Возле него бодрствует Акилин Байе.
     Когда Аттердаг принес Линдона в комнату и разбудил Акилина, этот последний сразу же почувствовал себя в своей стихии. Он любил ухаживать за больными и ранеными (отчасти потому, что его научил этому Элиэл Флёте) и теперь с удовольствием взял на себя заботы о Линдоне. Он упросил Аттердага и Альфора идти спать, а сам занялся раненым с искусством, которым славились содорийские монахи. Он обмыл Линдона чистой водой, наложил заживляющую мазь, сделал крепкую повязку и теперь сидел возле своего пациента, не смыкая глаз.
     Увидев, что Линдон открыл глаза, он улыбнулся и спросил:
- Ну, как ты чувствуешь себя, Линд?
- Спасибо, сносно, - ответил Линдон. – Как там генерал и Альф?
- С ними всё в порядке, - заверил его Акилин. – Вот, глотни лекарства: оно кроветворное. Ты ведь потерял много крови, тебе надо ее восстанавливать.
     Линдон послушно выпил настой, довольно приятный на вкус, и попросил еще: его мучила жажда. Акилин налил ему еще четверть кружки. Линдон осушил ее.
- Спасибо, Кил, - сказал он.
- Не благодари, - отозвался Акилин. – Мне только в радость за тобой ухаживать. И не стесняйся ни о чем просить меня.
     Его слова немного удивили Линдона. Сколько он себя помнил, он никогда никого не стеснялся. Правда, теперь всё немного изменилось: он не хотел, чтобы Аттердаг или Роми застали его в обществе ночной вазы, поэтому сказал:
- Тебя-то я не стесняюсь, но, ради Бога, не пускай сюда генерала и Роми, когда… ну, ты сам понимаешь.
- Не пущу, - пообещал Акилин. – А теперь постарайся заснуть; для тебя это сейчас очень важно.
- Ты тоже спи, - Линдон с благодарностью посмотрел на него. – Если мне понадобится твоя помощь, я тебя разбужу.
- Хорошо, - сказал Акилин.
     Линдон закрыл глаза и вскоре уже крепко спал.


     Акилин оказался исключительной сиделкой и искусным врачом. Он ходил за Линдоном едва ли не с материнской заботой. Роми рвалась вместе с ним ухаживать за раненым мужем, но Линдон упросил ее не делать этого.
- Я скоро поправлюсь, - сказал он ей. – Кил знает свое дело, он поставит меня на ноги, а ты лучше почаще навещай меня и что-нибудь приноси в подарок.
- Фрукты, пирожки, варенье? – почти утвердительно спросила она.
- Ты сама догадливость, Ро, - он нежно поцеловал ее руку. Роми в ответ осыпала его лицо поцелуями. Когда она ушла, Линдон сказал Акилину не без тайной гордости:
- Да, такой страстной женщины больше не сыщешь на всем свете.
- Дай вам Бог счастья, - кротко откликнулся Акилин.
     Аттердаг тоже навестил Линдона и поцеловал его в лоб, что смутило и в то же время порадовало больного. Он любил сарда Себастьяна не меньше, чем Роми, только иначе. И когда Аттердаг горячо поблагодарил его за спасение своей жизни, Линдон почувствовал умиление и страстную жажду немедленно умереть за своего генерала.
     Его навещали «избранники», солдаты, содорийцы, его преосвященство. У Линдона было множество добрых приятелей – больше, чем у кого бы то ни было другого. Людей притягивали его веселый нрав, тонкий ум, бесстрашие и обаяние, заметное не столько глазу, сколько сердцу. Словом, Линдона любили, и эта любовь была лучшим лекарством для него.
     … В девять часов вечера этого дня, когда жители Содора по обыкновению укрылись в стенах монастыря, а на улицах осталось только шестьдесят с лишним воинов, защищенных кробами, явились альядры. Они окружили монастырские стены, желая пробраться внутрь. Их ловили арканами и убивали, но теперь это удавалось не так легко: альядры научились отражать летящие арканы ударами меча. Иногда они на лету отрубали веревочные петли и с издевательским сочувствием покачивали венчиками, глядя на своих ловцов.
     Сард Себастьян сегодня не участвовал в сражении. Он принимал в своей комнате Груста. Вместе с ними в озаренной свечой комнате сидели владыка Антоний и сестра Смарагда, призванная епископом как переводчица. То, что альядр спас сарда Себастьяна от верной гибели, поразило их, и они согласились присутствовать при этой встрече.
     Груст не заставил себя долго ждать. Он появился в комнате Аттердага ровно в девять, с белым крестиком, выведенном краской на зеленом кробе. Аттердаг тотчас закрыл за ним ставни окна.
     Груст был без оружия. Он протянул Аттердагу свой правый верхний лист с крючком на конце и почтительно склонил венчик с «плачущим» узором. Аттердаг потряс его крючок.
- Здравствуй, Груст, - сказал он. – Благодарю тебя за спасение моей жизни. Но ради чего ты спас ее? Напиши. Сестра Смарагда знает ваш язык, она переведет мне твой ответ.
     Альядр кивнул и быстро написал ответ чернилами на заблаговременно приготовленном листе пергамента. Сестра Смарагда перевела:
- «Я сам не знаю, почему спас тебя. Мне не хотелось, чтобы ты погиб. Я больше не желаю ничьей смерти. Я рад был бы спасти вас всех и стать одним из вас, но это невозможно. Могу ли я принять святое крещение? Молю об этом, как о милости».
     Аттердага взволновала эта неожиданная просьба.
- Груст! – он внимательно посмотрел на альядра. – Не ты ли мне писал в прошлый раз, что любовь и сострадание – глупые чувства, которые мешают человеку жить так, как ему хочется?
     Альядр снова склонился над пергаментом, торопливо выводя древние знаки.
- «Я сам был глуп, - переводила через несколько минут сестра Смарагда. – Потому что я теперь раскаиваюсь в том, что убивал содорийских христиан. Простите меня. Мне кажется, я полюбил вас: может, потому, что ближе узнал. Тогда, триста лет назад, когда наше племя уничтожило монахов-рыцарей, я не убивал их; в тот день я лишь разжигал костер для общих плясок. Но это не уменьшает моей вины».
- Тогда помоги нам, - попросил Аттердаг. – Скажи, как можно уничтожить альядров-лоа.
     «Этого я не знаю, - написал Груст. – Мне известно то же, что и вам. Если хотите, я пойду вместе с вами против своих же, но мне не много удастся сделать: они отрубят мне венчик, вот и всё. То есть, они попросту убьют меня».
     Выслушав от сестры Смарагды ответ Груста, епископ Антоний обратился к альядру:
- Сын мой, мы прощаем тебя. Но окрестить тебя я не вправе. Я могу лишь освятить твою могилу. Укажи нам свою могилу на кладбище племени джул, и завтра же твое желание исполнится, насколько это возможно.
     «Моя благодарность не будет иметь границ, - быстро написал Груст. – Я восславлю милосердного Бога христиан. Вы легко найдете мою могилу. Она справа от зарослей карьята. Сейчас я посажу на ней желтые ирисы».
- Хорошо, - молвил епископ.
     Тогда Груст опустился перед ним на свой стебель-колено и припал венчиком к его руке. Потом низко поклонился сестре Смарагде, а Аттердага обнял и снова потряс крючком его руку. Затем он указал генералу на его меч.
- Перерубить тебя пополам? – догадался сард Себастьян.
     Альядр закивал. Аттердаг исполнил его просьбу, и Груст исчез. Все трое осенили себя крестом.
- Поможем этой душе, - сказал его преосвященство. – Еще один Савл стал Павлом. Дивны дела твои, Господи! Чего только не бывает на свете.
     … На следующий день епископ и Аттердаг поехали на кладбище племени джул и нашли там могилу с посаженными на ней желтыми ирисами. Его преосвященство освятил могилу и и положил на нее серебряный крестик. Тут же вся могила озарилась тихим ясным светом  - и исчезла вместе с крестиком. Вместо нее остались цвести на ровном месте одни только желтые ирисы. Епископ перекрестился, а исполненный самых отрадных чувств сард Себастьян сказал незримому Грусту:
- Прощай, брат мой, - и благодарю за всё, что ты для меня сделал!


     Теперь альядры возобновили свои атаки в девять часов вечера. Но эти нападения никому не приносили вреда, кроме самих альядров. За десять дней, точнее, вечеров воинам удалось разными способами поймать и погубить двадцать три альядра, после чего нападения вновь прекратились. Лоа несли слишком большие потери. Они пытались было воспользоваться минутами, в которых была цифра девять, но это им не помогло: до девяти часов вечера они появляться не могли, а после десяти жители укладывались спать и плотно запирали двери и окна. Это было чрезвычайно неудобно из-за духоты, зато обеспечивало людям полную безопасность. А тут еще Вильямина Май явилась им на помощь.
     Она приплыла на лодке с Острова Печали, подошла к воротам города и попросила одного из солдат позвать к ней сарда Себастьяна. Солдат выполнил ее просьбу.
     Аттердаг вышел за ворота.
- Здравствуй, сард, - Вильямина поклонилась ему. – Ты просил моей помощи, и вот, я кое-что узнала для тебя. Пойдем к Озеру Лилий. Ты проводишь меня до моей лодки, а по дороге я расскажу тебе всё, что успела узнать об альядрах.
- Согласен, - улыбнулся Аттердаг, и они пошли к озеру.
- Вот, какое тут дело, - задумчиво говорила Вильямина Май. – Они беспокоят вас в минуты с цифрами «девять», но я узнала, как вам избавиться от этой докуки. Сколько у вас собрано кробов?
- Восемьдесят семь, - ответил сард Себастьян.
- Свяжите их один с другим на равном расстоянии друг от друга освященной веревкой и разложите кольцом вокруг города! – сказала Вильямина. – В этом случае даже в девять часов лоа не смогут войти в город. Им не позволено касаться предметов, соединенных с кробами, у них нет такой власти. Они смогут только появляться у стен города в бессильной ярости. Тут бы вы могли без труда окружить их, но на вас не будет кробов. Чтобы их окружить и заманить в ловушку, нужно не меньше пятидесяти воинов с кробами. Но я еще подумаю над этим. И еще одна моя новость: град! Через три дня, в воскресенье, тучи принесут на Содор с севера такой град, какого этот остров не знал много столетий! Градины будут размером с куриное яйцо, и будут падать на землю в течение трех часов! Скажи людям, пусть готовятся к граду. Пусть, как могут, защитят свои кровли, сады и огороды. Но не предупреждайте о граде Элиэла Флёте и мою дочь! Я сделаю это сама; так нужно.
- Спасибо, Вильямина, - сказал сард Себастьян. – То, что ты мне сообщила, - бесценно для людей. Может, ты чего-нибудь хочешь? Скажем, денег? Ведь ты небогата.
- Э, сард, - вздохнула Вильямина. – Деньгами ведь не спасешь души, а на бренную плоть, чтобы питать и одевать ее, мне хватит. Сделай только то, о чем я тебе сказала; этим ты вознаградишь меня. Да, чуть не позабыла. Твой оруженосец Линдон болен, так вот возьми для него эту мазь: за три дня его рана заживет.
- Благодарю тебя, - сард Себастьян взял в руки баночку со снадобьем. Он был тронут.
- Если тебе что-нибудь понадобится, Вильямина, позови меня, и я всегда помогу тебе.
- Позову, сард, обещаю, что позову, - она улыбнулась ему. - Ну, прощай.
     И она уплыла обратно на свой остров. Сард Себастьян вернулся в город и предупредил людей о надвигающемся граде.
     Жители города тотчас начали готовиться к защите от нового бедствия. Они принялись покрывать соломенные кровли досками и наваливать сверху камни. Церковь, монастырь и дом епископа не нуждались в мерах защиты, так как были сделаны из камня. Содорийцам было особенно жаль своих кукурузных и рисовых полей, которые град должен был непременно побить. Но Аттердаг обещал им, что император Теодаль возместит им убыток, если они его потерпят. Свой сад и огород каждый защитил, как сумел, и как это было возможно.
     Мазь, данная сарду Себастьяну Вильяминой для Линдона, очень помогла раненому. Она обладала удивительной целебной силой. Линдон убедился в этом, едва впервые смазал ею свою рану.
     Собранные кробы были связаны между собой освященной веревкой и разложены вокруг стен города тем же вечером, как Вильямина рассказала об этом средстве Аттердагу. Средство полностью оправдало себя. Альядры в бешенстве кружили у стен города, но не могли проникнуть за ворота. Жители дразнили их, а засада сарда Себастьяна, воспользовавшись растерянностью и досадой альядров, истребила в тот вечер неслыханное количество врагов: шестьдесят! Шестьдесят кробов добавилось к восьмидесяти семи. Это означало, что теперь альядров-лоа осталось всего шестьдесят восемь.
     Это был последний вечер нападения лоа. Они вновь затаились, пропали, «легли на дно» по выражению Чезаре Алеката. С этого вечера они исчезли, точно растворились в водах Озера Лилий. В Содоре царили такие радость и оживление, каких здесь давно уже не знали. Даже ожидаемый град теперь не мог испортить настроения жителям города.

                20.

     С самого воскресенья Акилином Байе овладело чувство беспокойства и невнятной тоски. Сегодня град должен был обрушиться на Содор, и он невольно подумал об Элиэле Флёте: предупредили ли его? Он решился спросить об этом епископа Антония. Епископ в это время был очень занят: он объяснял монахам, как лучше всего обезопасить от града самые нежные растения в саду. Поэтому смысл вопроса, заданного Акилином, едва дошел до его сознания.
- Нет, кажется… - ответил он и тут же забыл, кто и о чем только что спрашивал его.
     Ответ епископа подействовал на Акилина удручающе. Сердце его болезненно сжалось, словно от предчувствия скорой неминуемой беды. «Его не предупредили, забыли о нем, - думал он, мучаясь. – А вдруг он ушел далеко от своего теперешнего жилища, и град настигнет его прежде, чем он успеет вернуться домой? Господи, Господи! А если он живет в шалаше, или крыша его дома слаба и не выдержит падающего льда? Ведь он погибнет! Боже, не допусти этого! И почему я не знаю, где он поселился?..»
     Небо было еще совсем чистым – синим, знойным. Ничто не предвещало непогоды. Но душа Акилина маялась и тревожилась всё больше, ему смертельно хотелось убедиться своими глазами в том, что Элиэл в безопасности, что он останется жив.
     К полудню Акилин не выдержал. «Я найду его!» – подумал он с отчаянной решимостью. Его сердце взволнованно забилось, ладони стали влажными. Он воровато огляделся по сторонам. Вокруг него зеленел сад. Воины и монахи устанавливали деревянные опоры для навесов от града; никто на Акилина не смотрел. Тогда он прокрался в дом, поднялся на второй этаж и осторожно заглянул в их с Линдоном комнату. Линдон и Роми оживленно беседовали друг с другом. «Они и не вспомнят обо мне!» - радостно подумал Акилин. Он спустился в терму, переоделся в тунику, взял из оружейной кладовой кольчугу, щит, шлем, наголенники, вывел из конюшни чью-то лошадь темной масти, оседлал ее и покинул город через черные ворота. Он пустил коня галопом к Озеру Лилий. Ему даже приблизительно не было известно, где искать Элиэла, но почему-то он был убежден, что найдет его.
     Однако когда он подъехал к пустынному озеру, вся его уверенность вдруг куда-то исчезла. Он в растерянности остановился. Куда ехать: вправо? Влево?
     И тут он увидел черные тучи, уже затемнившие небо на севере. Сердце его снова сжалось, болезненно и безнадежно.
- Элиэл! – в тоске крикнул он во всю мощь своих легких. Ответом ему была тишина. Тогда он сошел с коня, сел на прибрежную траву и устремил взгляд на безучастное озеро, равнодушное к его скорби.
- О, Элиэл… - прошептал он и, сняв шлем, разрыдался, закрыв лицо руками. Только провидение могло теперь спасти Элиэла, он – не мог. Ему вспомнилась песня, которую Элиэл пел чаще других, подыгрывая себе на лютне:
                Я в тихом лепете травы
                Ищу свой тайный кров,
                Под светом звезд, под крик совы…
                Прощай, моя любовь.

                Избавясь от обид и зла,
                Покой не обрету.
                В душе лишь пепел да зола,
                А всё вокруг в цвету!

                Весь мир трепещет и звенит,
                Всё славит Божий свет.
                Лишь я убог, лишь я забыт,
                И в сердце счастья нет.

                Но под шуршание травы
                В ночи свой крест несу,
                Под светом звезд, под крик совы
                В полуночном лесу.
    
     Акилин вытер слезы и решительно поднялся на ноги. Он глупо поступил, уехав из города. Надо было просто попросить его преосвященство послать кого-нибудь предупредить Элиэла о граде. Конечно, епископ сделал бы это. «Просто мне хотелось увидеть Эла, - в тоске и раскаянье подумал Акилин. – А этого нельзя, Бог не хочет. Но мне всё равно. Для меня главное, чтобы Эла спасли; пусть не моими руками, неважно. Надо ехать в город, к его преосвященству…»
     Он хотел уже вскочить на коня, как вдруг заметил, что по озеру, приближаясь к нему, Акилину, плывет лодка. Он не мог пока еще разглядеть, кто гребет в этой лодке, но неожиданно подумал: «Вдруг это Элиэл?», хотя и сам плохо верил в подобное чудо. Всё же он решил дождаться лодки и выяснить, кто в ней сидит.
     Когда лодка приблизилась, Акилин разочарованно вздохнул: перед ним была всего-навсего какая-то незнакомая девушка. Он никогда не видел ее прежде. «Что ж, - подумал он, - хоть ее предупрежу, что будет град. Вдруг она не знает об этом?»
     Вскоре лодка причалила к берегу, и девушка, невысокая, с косами, обернутыми вокруг головы, такая же синеглазая, как он. Акилин, перебралась на берег, привязала лодку к колышку под пологом ивовых ветвей и приветливо поздоровалась с Байе. Акилин учтиво поклонился ей и сказал:
- Добрый день. Бегите скорее домой. Видите вон те тучи на севере? Они несут град, который будет необычайно большим. Он способен проломить человеку голову.
- Благодарю вас, сард, мне уже сказали об этом, - ответила девушка. – Но я думаю, что успею добежать до дому. Я ездила на Остров Печали, повидаться с матушкой.
- Вот как! Где же вы живете? В Содоре? – спросил Акилин.
- Нет, в персиковой роще возле Генриховых Зарослей, охотно ответила она, с доверием глядя на него. – Меня зовут Юлия Флёте.
- Как? – вскричал он, пораженный до глубины души. – Как вас зовут?
- Юлия Флёте, - повторила она, глядя на его взволнованное лицо с некоторым удивлением.
- Вы знаете Элиэла Флёте? – он схватил ее за руки, жадно глядя ей в лицо.
- Да, я его жена, - с улыбкой призналась Юлия. – Мы женаты уже десять дней.
- И где… где он? – не сводя с нее глаз, спросил Акилин.
- В персиковой роще, в нашем доме, - ответила она. – А вас как зовут?
- Кил, - ответил он, не желая называть своего полного имени. – Юлия, возьмите меня с собой! – в его голосе прозвучала страстная мольба. – Я знаю, где Генриховы Заросли, я довезу вас на своем коне! Это будет быстрее, чем идти пешком. Я боюсь, что Элиэла ранит градинами…
- О, нет, - она ласково положила свою маленькую руку на его предплечье, закрытое кольчугой. – Элиэл не уйдет из дома, пока я не вернусь; мы всегда ждем друг друга. И не переживайте так. Конечно, мы с вами поедем вместе.
- Вы так же добры, как и прекрасны, - его лицо озарилось благодарной улыбкой и он поцеловал обе ее руки. Потом, подхватив Юлию, он посадил ее верхом на своего коня и быстро повел его в поводу в сторону Генриховых Зарослей.
     «Мы успеем, - думал он, его душа ликовала. – О, мы успеем! А она очень мила, эта чудесная девушка. Элиэл и не мог выбрать другую. Конечно, его новая жена добра и прекрасна. Напрасно он скрыл от меня, что женат, ведь я теперь только порадовался бы его счастью. Он не доверяет мне и, может быть, уже никогда не будет доверять. Но это неважно. Важно то, что я скоро его увижу, хотя бы всего на одну минуту, - и мне надолго хватит этой минуты».
     Он оглянулся на север. Черные тучи быстро приближались. Это встревожило его; ведь до Генриховых Зарослей было целых восемь миль.
- Господа Флёте, - почтительно обратился он к Юлии. – Нам придется ехать в седле вдвоем, иначе непогода нас настигнет.
- Хорошо, - быстро согласилась Юлия. Ей тоже стало не по себе при виде настигающих их черных туч. Акилин вскочил в седло позади нее и погнал коня как мог скорее. Но вместе с тревогой его вдруг посетило широкое, как море, благодатное чувство: вот он везет жену мужу, совершает богоугодное дело. И он довезет ее, пусть Элиэл не беспокоится. Ведь он, Акилин, теперь совсем другой.
- Вы монах? – спросила его Юлия.
- Да, - ответил он.
- А как вас звали до монашества?
- Анис, - ответил Байе. – Но я рано стал монахом: с тринадцати лет.
- И теперь вас зовут Акилин Байе, - уверенно молвила она.
- Да, - сказал он. – Я давно привык к своему новому имени и отвык от старого.
     Резкий порыв ледяного ветра нагнал их, и подол широких одежд Юлии затрепетал вокруг ее ног, по обе стороны лошади, точно крылья двух огромных бабочек. Акилин оглянулся назад и пришел в ужас: тучи просто летели вслед за ними, подобно стае огромных заколдованных птиц с черным опереньем. Норд гнал их к юго-западу со зловещей быстротой и неотвратимостью.
     «Не успеем!», - подумал Акилин в смятении. Но тут же в нем всколыхнулось мужество, любовь и горячая вера. «Я спасу ее, даже если сам погибну», - подумал он почти весело и остановил коня. Потом скинул с себя кольчугу и помог Юлии надеть ее. Также он надел ей на голову тяжелый шлем из толстой меди.
- А как же вы сами? – она в страхе и заботе оглянулась на него.
- У меня есть щит, - ответил он. – Град не пробьет его.
     И вновь пустил лошадь галопом.
     Они скакали по лесным тропинкам, потемневшим под неприветливым небом, через луга и рощи. Солнце давно скрылось, стало холодно, как в погребе. Отдаленные зарницы озаряли черное небо, глухо, угрожающе рокотал гром. И вдруг послышался дробный стук, словно множество камней посыпалось со всех сторон на землю. Юлия в страхе вскрикнула, а Акилин поспешно поднял над собой и ею широкий деревянный щит. Он отдал Юлии поводья и теперь держал щит обеими руками, а град стучал по щиту, как свинцовый дождь. Круглые ледяные шарики постепенно засыпали всю дорогу. Два из них больно ударили Акилина по ноге. Тогда он пожалел, что забыл отдать Юлии наголенники. «Надо было остаться в Содоре, - подумал он озабоченно, - и там переждать град. Надо было уговорить Юлию так сделать. Но теперь уже поздно. Мы проехали пять-шесть миль, нам осталось совсем немного до Зарослей. Господи, не оставь нас, защити от града!»
     Спустя несколько минут, лошадь споткнулась о градины и тяжело рухнула на землю. Акилин едва успел соскочить на землю сам и подхватить Юлию. Пока лошадь пыталась подняться, ветер швырнул ей в голову целую пригоршню тяжелых градин, и они проломили ей череп. Юлия заплакала от ужаса и боли: одна из градин попала ей в бедро. Другая задела по лбу Акилина, но только слегка ранила его. Он прижал к себе Юлию и крикнул ей сквозь грохот бури:
- Держись, сестра! Не бойся, мы доберемся.
     И он повлек ее дальше. Она бежала рядом с ним, тесно прижавшись к нему и всхлипывая, а он держал щит над ней и над собой и думал: «Она мне сестра, такая же, какими были Раймона и Анэла. Как же я не понял этого тогда? Я видел в них соперниц, воровок, а на самом деле они были просто моими сестрами, которых я не узнал, как фарисеи в свое время не узнали в Сыне Божьем обетованного Спасителя. Господи Ты открыл мне глаза. Теперь я зрячий и всё вижу. И как прекрасно то, что открылось моей душе! Я спасаю свою сестру, спасаю жену для мужа и мужа для жены, я возвращаю возлюбленную брату моему…»
     Он был так взволнован и потрясен своим открытием, что не замечал, как огромные градины царапают и ранят его руки, ноги, спину. Он был весь в пятнах крови, но не чувствовал боли. В густых зарослях он остановился и надел на бледную, как смерть, Юлию свои наголенники. Из ее разбитых ниже локтей рук сочилась кровь.
- Не держи надо мной щит, - попросила она. – У меня есть шлем. Береги себя!
     В ответ он поцеловал ее в щеку и ласково сказал:
- Не тревожься обо мне, сестра, всё будет в порядке.
     Вокруг них ложились под напором ветра кусты, треща, пригибались к земле деревья. Они снова побежали, прижимаясь друг к другу под защитой щита. Молния озаряла их бег, градины продолжали ранить их, особенно Акилина, защищенного только круглым щитом.
     Они потеряли счет времени в своем беге. Но вот уже и Генриховы Заросли. До них осталось всего несколько ярдов… И тут Акилин упал, пораженный сразу несколькими градинами в затылок и спину.
- Бери щит! – успел крикнуть он. – Беги!
     И потерял сознание. Юлия не взяла щита. Схватив раненого за руки, обливаясь потом, она доволокла его до зарослей и прикрыла щитом его голову и спину. После этого она что было сил побежала через Заросли в персиковую рощу, к дому.
     … Увидев ее в окно, Элиэл ужаснулся: он был уверен, что она пережидает град на Острове Печали. Он распахнул дверь, и Юлия вбежала под спасительную крышу их дома. Кольчуга и шлем делали ее похожей на амазонку.
- Элиэл! – она заплакала. - Там, у входа в Заросли, Акилин Байе. Он спас меня, а сам теперь лежит, весь избитый градом, без сознания. Я прикрыла его щитом. О, спаси, спаси его! – и она в мольбе протянула к нему израненные руки.
     Элиэл побледнел, быстро снял с нее шлем и кольчугу, облачился в них сам и, торопливо поцеловав Юлию, бросился к Зарослям так быстро, как только мог.
     В скором времени он вернулся, неся на плечах Акилина, чью спину и голову по-прежнему прикрывал щит. Элиэл привязал этот щит к нему веревкой. Юлия закрыла за ними дверь. Элиэл опустил Байе на кровать, снял с него щит и, раздев его до набедренной повязки, принялся смывать с него кровь и смазывать пострадавшие от града места целебными мазями.
- Он выживет? – тихо спросила Юлия.
- Да, - отрывисто ответил Элиэл. – Серьезных ран нет. Но очень много ушибов.
     Его голос осекся. Юлия принялась помогать ему. Всхлипывая, она рассказала о своих злоключениях, начиная с того момента, как встретила Акилина на берегу.
     В это время к Акилину вернулось сознание, и он открыл глаза. При закрытых ставнях и блеске свечи он увидел склонившееся над ним лицо Элиэла, его глаза, которые мерцали от наполнявших их слез, как звезды.
- Эл… - Акилин вздохнул от счастья. – Брат…
     И отчетливо произнес разбитыми губами:
               
                Но под шуршание травы,
                В ночи свой крест несу,
                Под светом звезд, под крик совы
                В полуночном лесу.
     Слезы хлынули из его глаз, но он их не чувствовал.
- Ты простил? – твердил он. – Простил меня?.. Я спас мою сестру для моего брата, спас жену для мужа…
- Не говори ничего, - Элиэл погладил его по голове. – Я люблю тебя.
- Как прежде? Как прежде, любишь? – допытывался Акилин.
- Да, – ответил Элиэл.
- А я люблю тебя и Юлию, - Акилин закрыл глаза. - Но совсем по-новому, как еще никогда не любил. По-настоящему, как должно.
     И, улыбнувшись, он вновь впал в забытье. А Элиэл, прижав к себе Юлию, подумал: «Слава Тебе, Господи! Вот Ты и расставил всё по местам. И только Ты мог это сделать».

                21.

     После того, как небо очищается, и воздух теплеет, жители Содора выходят на улицы. Никто не пострадал от града. Правда, в садах и огородах растения немного побиты, да и поля сильно потрепало, но в остальном всё благополучно.
     Дети собирают и приносят домой градины – белые, круглые, с причудливым зеленоватым узором внутри. Даже взрослые невольно любуются этими шариками, холодными, красивыми, точно сделанными из хрусталя.
      Вскоре выясняется, что Акилин Байе пропал. Его везде ищут и не могут найти. Линдон озабочен. Он чувствует, что виноват: совсем позабыл об Акилине, и вот, тот исчез. Неизвестно, где теперь его искать, да и жив ли он? Епископ Антоний вспоминает, что Акилин спрашивал его, предупрежден ли Элиэл Флёте о граде? Вероятно, он решил сам предупредить Элиэла. Тут же Хальвер Брэнби и двое монахов отправляются верхом в Генриховы Заросли. Они возвращаются оттуда через два часа и сообщают, что Акилин у Элиэла, что он жив, но пострадал от града, спасая Юлию Флёте. Хальвер хотел сделать носилки и забрать его, но Элиэл и Юлия твердо заявили, что сами выходят больного, а потом все втроем вернутся в Содор.
     Епископ Антоний, Линдон и прочие, кто близко знал Акилина, вздохнули с облегчением. Акилин жив и даже спас человека!
- Слава Богу! – говорит его преосвященство.
     Линдон уже настолько поправился, что вполне может передвигаться на костылях. Так он и делает, говоря, что сиделка ему больше не нужна. И всё-таки Альфор перебирается в его комнату, чтобы помогать ему.
     С тех пор, как Линдон и Альфор спасли своего генерала, в полнолуние, вовремя подведя ему лошадь, они пользуются особым благоволением сарда Себастьяна и исключительным уважением всех «избранников». Теперь они свои в семье Аттердага. Они обедают и ужинают вместе с ним, сардой Гертрудой и Доминикой. Никки и Альфор очень этим довольны. Но Альфора мучают по ночам кошмары. Ему часто снится кладбище племени джул, топор, занесенный над Аттердагом, свист дротиков, а главное, призраки, такие живые, реальные, опасные. Он просыпается в поту или стонет и мечется во сне. Тогда Линдон будит его (толкает в бок костылем) и ворчит:
- Вот чума на мою голову! Один рыдал по ночам, другой теперь стонет… покоя нет. На черта мне такие помощники!
     Он тоже вспоминает июльское полнолуние с содроганием, но его натура не так впечатлительна. Ему снятся хорошие сны: Роми, сард Себастьян, сады, купанье в озере. А днем он встречается наяву с тем, что видел во сне, - кроме озера. Купаться ему пока еще нельзя.


     Августовский вечер.
     Озеро Лилий красиво раскинулось под луной, которая постепенно растет.
     Линдон и Альфор сидят на берегу, серебристом от луны. На их руках кробы, «альядровы браслеты». Линдон сегодня впервые вышел без костылей. На нем туника; пострадавшая нога вытянута, другая согнута в колене. На вытянутой ноге продольный ярко-розовый шрам. На Альфоре ничего нет, потому что он только что искупался и теперь обсыхает, полулежа рядом с Линдоном. Берег уединенный, здесь почти никогда не бывает людей. Свита Аттердага избрала его для себя в качестве места для отдыха. Сейчас у «избранников» час свиданий, они бродят по содорийским садам вместе со своими возлюбленными, а Роми ждет своего мужа позже: он придет к ней на всю ночь.
- Доминика уже спит? – спрашивает Линдон Альфора.
- Да, - отвечает Альфор.
- И когда ваша свадьба?
- Через полгода, - улыбается Альфор. – Я приглашу тебя и Роми.
- Почему только через полгода? – удивляется Линдон.
- Так решила сарда Гертруда. Никки ведь еще очень молода, - в голосе Альфора звучат нежные, почти отеческие нотки.
- А ты уже стар и опытен, - насмешливо замечает Линдон, косясь на своего друга.
- Я тоже очень молод, - неохотно соглашается Альфор. – Но всё-таки мне уже скоро двадцать лет. В октябре.
- Вот как! Да ты растешь не по дням, а по часам, - говорит Линдон с немного коварной улыбкой. – Смотри, не состарься раньше времени.
     Они смотрят на жемчужно светящиеся под луной лилии, пышные, как царские короны; содорийские девушки любят вплетать их в волосы. Звезды с их далекими островатыми лучами тоже чем-то напоминают лилии и глядят с небес мирно и ясно. В такие минуты на душе тишина и покой, а альядры-лоа кажутся нелепым и диким сном. В любую минуту они могут появиться перед «избранниками», но, конечно, не появятся. Нет смысла пугать тех, у кого на руках кробы.
- Добрый вечер, - к ним подходит сард Себастьян, как всегда, подтянутый, стройный, в тунике с серебряным поясом, на этот раз серой.
- Добрый вечер, сард, - почти хором отвечают они.
- Купаетесь? – Аттердаг присаживается рядом с ними.
- Я купался, – отвечает Альфор. – А Линд так… просто сидит.
- Я не просто сижу, - возражает Линдон. – Я в поэтическом экстазе. Любуюсь кувшинками, звездным небом, Альфом, который сложен, как древнегреческий бог… что еще нужно такому утонченному эстету, как я?
- Утонченному эстету нужна жена, которая, вероятно, его уже ждет, - смеется Аттердаг, а Альфор в темноте краснеет, хотя уже привык к вольным шуткам Линдона.
- Жена подождет, - отзывается Линдон. – Вы купаться, сард?
- Нет, - отвечает Аттердаг. – Я только что из термы.
- То-то от вас пахнет розами, - улыбается Линдон.
- От вас с Альфором тоже, - замечает сард Себастьян. – Да и от всех, кого я знаю, кроме как от моих солдат, не привыкших к розовому маслу. За что люблю Содор: от всех людей здесь пахнет цветами…
- … а от цветов уксусом, - договаривает за него Линдон.
     Все трое смеются - и умолкают, очарованные красотой позднего вечера.
- Сард Себастьян, - нарушает тишину Линдон. – Как же нам всё-таки справиться с альядрами?
- Не знаю, - беззаботно отвечает сард Себастьян, ложась на траву и закидывая руки за голову. – У меня такое чувство, что скоро всё разрешится само собой.
- Может, заманить их, - размышляет вслух Линдон. – Добиться, чтобы они появились и – раз! – окружить их.
- Я пытался вызвать эту нечисть, - вздыхает сард Себастьян, глядя в небо. – Но они не отвечают на мои письма. Нет, надо ждать. Может, Вильямина Май что-нибудь придумает.
- Уж она-то точно придумает, - соглашается Линдон и едко добавляет:
- Когда перестанет интересоваться чужими грехами и начнет, наконец, замаливать свои собственные.
     Аттердаг приподнимается на локте и весело смотрит на него.
- Здорово же она тебя задела, Линд! Зато ты стал гораздо благочестивей, чем был. Скажи, ты помнишь своих родителей?
- Нет, - сухо отвечает Линдон. – И помнить не желаю.
- Почему?
- Сами знаете.
- Но разве они чем-то обидели тебя? – мягко спрашивает Аттердаг.
- Они бросили меня на бабку, мать моего отца, и куда-то уехали вместе, а эта старая ведьма пила запоем и кормила меня объедками, - в голосе Линдона прозвучала злость. Он резко встал, позабыв о больной ноге, но тотчас с тихим стоном замер на месте.
- Прости, Линд, - сард Себастьян тоже встал и примирительно обнял его за плечи. – Я не знал, что тебе так тяжело вспоминать об этом. Прости мне мое дурацкое любопытство.
     Его голос звучал виновато, и Линдон мгновенно пришел в себя.
- Не просите у меня прощения, - сказал он. – Вы мой генерал, мой хозяин; вам можно всё.
     И опустил голову.
- Ты меня балуешь, - сказал Аттердаг; его глаза блеснули озорным блеском. – Признайся, ты преувеличил, твоей покорности мне есть предел.
- Нет, - ответил Линдон. – Как нет предела вашей порядочности.
- В таком случае, позволь мне донести тебя до города; я ведь вижу, твоя нога еще сильно болит.
- Нет, - Линдон поспешно отступил назад. – Пусть Альфор меня несет, если хотите, но вам я не дамся.
- Я же говорил, твоя покорность имеет предел, - засмеялся Аттердаг.
- Да, потому что это святотатство, чтобы вы носили меня, - сказал Линдон.
- Но ведь ты спас мне жизнь…
- Альфор тоже вам ее спас, вот его и носите, - посоветовал Линдон.
- Ничего подобного, - возразил Альфор; пока Аттердаг и Линдон спорили, он успел одеться. – Я ведь не хромаю, как ты.
     Аттердаг громко засмеялся. Он был рад, что отвлек Линдона от мрачных воспоминаний.
- Ладно, - сказал он, обнимая их обоих. – Никого я не понесу; просто провожу вас до города, потому что мне хорошо с вами. А вам со мной?
     Оба посмотрели на него так преданно, с такой любовью, что он растрогался до глубины души. И все втроем они пошли в город.

                22.

     Однажды ясным солнечным утром Доминика, надев на руку кроб (на всякий случай) решила прогуляться верхом. С недавних пор ей позволили кататься в обществе Альфора, но сейчас Альфор был на учениях, и она заскучала.
     «Прокачусь немного одна, - решила Доминика. – До конца учений еще час с лишним».
     Она заглянула в комнату сарды Гертруды и Доры: их не было дома. «Вот и отлично, - подумала она. – И отпрашиваться не надо. Тетушка, вероятно, в саду. а Дора стирает в прачечной. Ура! Целый час свободы».
     В скором времени Доминика, облаченная в амазонку, уже скакала в женском седле прочь от города, но не в сторону Озера Лилий, а на восток.
     Ей было очень весело. Ветер развевал ее волосы, забранные серебряным обручем, и она смеялась, глядя на солнце и небо, на луга и рощи.
     Ее лошадка Бекки ( подарок одного из содорийцев), каурой масти, бежала то галопом, то бодрой рысью. И очень скоро Доминика очутилась в зарослях, плотных и зеленых, так, что лошадь пошла осторожным шагом, чтобы не сбиться с тропы и не споткнуться. Вокруг всадницы свисали гроздья растения «шпанские мушки» и крупные ягоды краснолиста.  Яркие пестрые птицы перепархивали с ветки на ветку, и Доминика от души радовалась, глядя на них. Красивые ящерки с причудливыми узорами мелькали то здесь, то там на широких плотных листьях галассы, растения, похожего на репейник, но с мягкими желтыми иглами; белокрыльник и ярко-синяя медвянка, источающая аромат меда, радовали взгляд Доминики, очень любившей красивые цветы. Пчелы-плотники гудели над цветами, и большие, с ладонь, бабочки самых разных цветов и оттенков, с всевозможными узорами на крыльях порхали над небольшими полянками, то и дело открывавшимися среди зарослей.
     Доминика любовалась всеми этими чудесами, не замечая, как Бекки увозит ее всё дальше и дальше от Содора на восток. Они выезжали из зарослей на луг и вновь оказывались в лесу. Сердце Доминики пело. Ей хотелось обнять эти луг и лес, хотелось взлететь в небо ласточкой. Любовь к Альфору сделала ее очень чуткой ко всему прекрасному, что только есть в природе, Она всему умилялась, всему сочувствовала, всем восхищалась; всё ее трогало, занимало, захватывало. В природе царила любовь, и душа Доминики как никогда ясно слышала сейчас ее зов и устремлялась ему навстречу. Это для нее пели птицы, звенели ручьи, жужжали пчелы, и небо раскрывало свой шатер. Для нее цвели и источали аромат цветы, трава, листья. Мелкие животные показывались ей на глаза, точно для того, чтобы усладить ее взор своей миловидностью. Это был почти не тронутый человеком девственный мир со всей его пленительной, дикой и нежной красотой. Как он походил на нее, Доминику, сколько любви было и в нем, и в ней! И она почти физически ощущала эту любовь; все пять чувств Доминики, словно пять лепестков, тянулись к любви, призывали ее, узнавали ее голос в каждом дереве, в каждой травинке. «До чего чудесен мир, - думала она, упиваясь окружавшим ее великолепием. – Он словно полон дивными ликующими голосами… и эти голоса говорят со мной, и я им отвечаю, хотя и не говорю ни единого слова. Да и зачем слова? Они не нужны, когда есть нечто большее!»   
     Внезапно впереди затрещали ветки, и с дерева на тропинку упало странное создание: то ли человек, то ли обезьяна. Доминика мгновенно пробудилась от своего очарованного сна и в испуге натянула поводья, вглядываясь в таинственное существо с тревогой и страхом. Голос любви в ней в ней разом умолк; она «слетела с небес на землю» с быстротой молнии. А таинственное существо загородило ей дорогу и, подняв тонкое копье с каменным наконечником, нацелило ей его прямо в грудь.
     Доминика широко раскрыла глаза от страха. Но как этот страх ни был велик, она всё же успела заметить, что существо, угрожавшее ей, почти черно телом, что на нем короткая травяная юбка, что у него нет волос на голове и что оно очень мало ростом. У существа было маленькое человеческое лицо непроницаемым выражением тусклых черных глаз, и кроме травяной юбки на нем решительно ничего не было.
     «Дикий человек!» - пронеслось в голове у Доминики, и она задрожала всем телом, решив, что настал ее последний час.
     Но тут из зарослей выступил высокий загорелый незнакомец и направил ружье на дикаря. Пронзительно вскрикнув, дикарь исчез, точно провалился сквозь землю, а человек засмеялся и повернулся к Доминике.
     Как он был красив! Доминика, едва придя в себя от ужаса, широко раскрытыми глазами уставилась на своего спасителя и даже в эту минуту, на грани обморока, успела, как во сне, подумать: «Он прекрасен, как лесной бог! Кто это? Откуда он?»
      Безукоризненные смелые черты лица, загорелая кожа, яркие синие глаза, белозубая улыбка, немного хищная, живой, проницательный и в то же время какой-то искусительный взгляд: всё это в сочетании с высоким ростом и превосходным сложением произвело бы сильное впечатление и на более искушенную натуру, чем юная Доминика. На человеке была кожаная куртка без рукавов, мехом внутрь, штаны из крепкой материи, похожей на грубую парусину, и высокие, до колен, сапоги. За широкий кожаный пояс были заткнуты пистолеты и кинжал. На вид ему было около тридцати лет. Он снял шляпу и поклонился Доминике.
- Меня зовут Сум Й`отрах, мадмуазель! – молвил он на чистом никронийском языке. – Я охотник. Позвольте узнать ваше имя.
- Доминика Аттердаг, - пролепетала Доминика; ее голос прозвучал как-то жалобно и по-детски тонко.
- Какое чудесное имя, - Сум Йотрах подошел к ней и поцеловал ее руку, а потом внимательно посмотрел ей в глаза.
- Я вижу, вы всё еще напуганы этим маленьким дикарем, - молвил он с пониманием. – Право, напрасно, он того не стоит. Здешние дикие люди – самый беззащитный народ на земле. Поверьте мне, бедняга сам испугался, поэтому и нацелил в вас копье. Вам довольно было построже взглянуть на него – и он убежал бы без оглядки.
- Да, - сказала Доминика, немного успокаиваясь. – Я слышала, что здешние дикие люди совсем не опасны. Но он всё-таки мог убить меня: хотя бы из одного только страха. Я очень благодарна вам, сард Йотрах, - она доверчиво взглянула на него, - что вы так вовремя прогнали его.
- О, это совершенные пустяки, - он улыбнулся ей самой обаятельной улыбкой. – Видите ли, я прожил среди здешних дикарей тридцать лет и прекрасно знаком с их нравами и обычаями. Но во избежание неприятностей позвольте предупредить вас, сарда Доминика: всегда берите с собой на прогулку пистолет. Огнестрельное оружие порой творит чудеса – особенно в среде людей, которые никогда не держали его в руках.
- Да, конечно, благодарю вас, - она попыталась улыбнуться. _ Вы очень добры. Но мне пора домой, а я… я, кажется, далеко заехала и немного заблудилась.
- Не беда, я провожу вас, - сказал он весело и непринужденно. – Сейчас я приведу свою лошадь (она пасется тут, за деревьями), и мы поедем в Содор. Ведь вы там живете?
- Да, - подтвердила она, оживляясь. – Это было бы замечательно. Я всем расскажу, как вы спасли меня! И вы отобедаете с нами. Прошу вас, не отказывайтесь.
- Я буду очень рад, - просто сказал он. – Ведь почему я оказался здесь? Мои дикари донесли мне, что содорийцы сражаются с некими альядрами, «людьми, похожими на цветы», как они мне туманно объяснили. И мне вдруг очень захотелось стать одним из содорийских воинов. Видите ли, я устал от общества диких людей. Меня страстно потянуло к моим собратьям. Да и раз я могу оказать им помощь, грех сидеть в глуши, охотясь на диких поросят, когда есть возможность заняться настоящим делом. Не так ли?
- Вы совершенно правы, - сказала Доминика, стараясь держаться, как взрослая. – Мой дядя – сард Себастьян, тысяченачальник из Никронии. Он очень ценит смелых и верных людей. Я думаю, он чрезвычайно обрадуется вам.
- В самом деле? – Сум Йотрах снова улыбнулся ей. – В таком случае, не будем терять времени.
     Вскоре они уже ехали по направлению к Содору. Доминика то и дело исподтишка поглядывала на своего нового знакомого, с которым так неожиданно свела ее судьба, и думала: «Какой он смелый, отважный! И красивый…ну прямо, не по-человечески. Я еще не встречала таких красавцев».
     Тем не менее, она была далека от того, чтобы даже на минуту забыть об Альфоре ради этого статного охотника. Она любовалась им бескорыстно, испытывала к нему благодарность – и только. Со своей стороны он тоже не стремился очаровать ее, хотя держался с ней очень мило и приветливо. На ее вопрос, не содориец ли он родом, Йотрах ответил:
- Нет, сарда. Просто тринадцать лет назад корабль, на котором я плыл в Испанию, потерпел крушение у здешних берегов. Дикие люди подобрали меня, единственного оставшегося в живых, выходили и (такой уж они народ) выбрали меня своим вождем. Я был им до вчерашнего дня, а со вчерашнего дня велел им выбрать себе нового вождя – и отправился в Содор. Вообще же я по происхождению никрониец, сын богатого судовладельца.
- Но что за удивительно имя «Сум»? – полюбопытствовала Доминика.
- Сум? – он рассмеялся. – Это просто Саймон, сарда. Я Саймон Йотрах, но дикие люди прозвали меня «Сум». Видите ли, у них почти нет языка, европейские имена они не в состоянии ни запомнить, ни произнести. Все их слова односложны, а то и просто однозвучны. Но я привык к имени, которое они мне дали; оно утешает меня своей краткостью.
- Но почему вы не пришли в Содор после того, как потерпели кораблекрушение? – несмело спросила Доминика. – Вы бы могли тогда отправиться в Никронию на какой-нибудь торговой шхуне, а оттуда – в Испанию…
- Видите ли, - Йотрах вздохнул. – Человек никогда не знает, что ему в точности нужно. Когда я плыл в Испанию, мне казалось, что моя судьба – попасть именно туда. Но свирепый шторм вместе с судном сокрушил и эту мою уверенность. Дни моей болезни стали для меня большими днями вразумления свыше и внутреннего самоанализа, а также временем молитв и слез. Когда я исцелился, я уже не помышлял о торговых делах в Испании; они казались мне слишком суетным занятием для человека, чудом избежавшего смерти. Я решил, что мое призвание – остаться с дикими содорийцами, дабы изучать их язык и нравы, чтобы позже (как знать?) они смогли принять христианское учение. Но со временем я убедился, что такая задача непосильна, пожалуй, и для опытного миссионера, не говоря уж обо мне. Тогда я стал просто вождем этих людей. Я привык к ним, мне не хотелось покидать их. Но весть об альядрах-лоа (а они узнали об этой напасти совсем недавно) вновь изменила все мои планы. Меня вдруг непреодолимо потянуло к таким же христианам, как я, захотелось помочь, им, вновь войти в их круг… я затосковал. И вот, распрощавшись с дикарями, я отправился в Содор. Это было вчера утром. А сегодня я неожиданно встретил вас. Мне посчастливилось избавить вас от сильного страха, а может (кто знает?) и от смерти. Я очень рад этому. Полагаю, что это очередной знак, поданный мне свыше, и этот знак гласит, что я на правильном пути.
     Доминика внимательно слушала его, а про себя думала не без восхищения: “ До чего же гладко и правильно он говорит, точно по книге. А ведь тринадцать лет провел среди дикарей! И как удивительна его судьба. Прямо, как у Робинзона Крузо. Очень интересный человек". 
     И в то же время она замечала, что от ее спутника не исходит почти никаких эмоций, несмотря на его улыбки, взгляды и живые рассуждения. Он был чересчур красив и слишком приличен для искреннего человека. Чуткое сердце Доминики сразу уловило эту его особенность, ибо это сердце пока еще по-детки четко и чисто различало свет и тень. Но она не поняла того, что почувствовала.
     В скором времени они уже были у ворот Содора и въезжали в город.

                23.

     Аттердаг принял гостя радушно. Он поблагодарил его за спасение своей приемной дочери и угостил обедом, но всё это время внимательно присматривался к нему. Сум Йортах повторил свой рассказ. Альфор и Линдон, которые присутствовали на обеде, тоже слушали охотника и приглядывались к нему. Альфору он очень понравился, особенно потому, что спас его Никки. Линдон оценил про себя крастоту Сума Йотраха, но всё остальное вызвало в нем недоверие. Как актер он тонко чувстовал, когда человек живет, а когда играет. От Йотраха исходило несомненное ощущение игры. Но игра его была столь искусной, что Линдон затруднился бы сказать, где Сум лжет, а где говорит правду. Кроме того, ложь охотника могла быть безвредной, ничего не дающей и ничего не отбирающей у его слушателей, - словом, привычкой. Поэтому Линдон только сморел и слушал, не торопясь делать какие-либо выводы.
     Охотник поселился в Содоре, в пустующей глинобитной хижине и стал одним из воинов Хальвера Брэнби.
     А на следующий день в город вернулись Элиэл Флёте, Юлия и Акилин Байе. Все трое были встречены с восторгом. Элиэл, которого любили исключительно все, теперь светился тихим счастьем, как и его юная супруга, а Акилин стал, наконец, тем, кем ему полагалось быть: веселым, добрым, отзывчивым человеком. Он занял свою прежнюю келью в монастыре, а Элиэл и Юлия поселились в трех комнатах епископского дома, отведенных им его преосвященством. Между ними и Акилином царило полное согласие. Не было никаких сомнений. что они любят его, а он души не чает в них обоих. Впрочем, он теперь любил всех, и жилось ему легко, ибо грех, тяготевший над ним, перестал его мучить.
     Линдон и Альфор увидились с ним с удовольствием, как и с Элиэлом, которого содорийцы сразу же одарили всем, чем могли: предметами обихода, посудой, овощами, плодами, мукой, маслом. Напрасно он уверял их, что ни в чем не испытывает нужды. Его просто завалили продуктами и вещами. И он не смел отказываться: ведь так народ проявлял к нему свою любовь. Элиэл множество раз спасал жизнь больным, давал мудрые советы здоровым,утешал отчаявшихся, кормил голодных. Люди помнили всё это и теперь, когда Элиэл к ним вернулся, едва ли не носили его на руках вместе с Юлией, которая всем пришлась по душе. Акилина тоже простили и полюбили. Эти дни стали для содорийцев настоящим праздником сердца и навсегда остались у них в памяти.
     Тем временем Сум Йотрах тоже постепенно завоевывал популярность горожан и особенно горожанок. Его изысканная яркая внешность производила на содорийцев низгладимое впечатление. К тому же, он был со всеми мил, приветлив и даже услужлив. Но он вел себя очень осторожно: не заводил романов, аккуратно посещал церковные службы и старался всем нравиться, не будучи при этом навязчивым. Водя приятельские отношения со всеми и в то же время не входя в дружбу ни с кем, он почему-то делал исключение для Линдона Оге: часто заговаривал с ним, аккуратно искал его общества и, улыбаясь ему, пускал в ход всё свое обаяние. А между тем, он нравился Линдону всё меньше. Однако чем подозрительней становился Линдон, тем настойчивей делался Сум в своем желании завоевать его симпатию и доверие. “Если так будет продолжаться дальше, он скоро отобьет меня у Роми”, - насмешливо думал Линдон. Но поведение Йотраха его заинтересовало, и он решил поддаться игре, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Он тоже стал улыбаться Йотраху и подолгу беседовать с ним, а сам в это время самым пристальным образом наблюдал за своим новым приятелем.
     Сум был доволен тем, что Линдон пошел ему навстречу. Он звал его с собой на охоту и бывал очень весел, когда Линдон соглашался. Они вместе купались в терме и в озере, беседовали о том, как бы победить альядров, проводили учебные сражения. Линдон убедился, что Йотрах хорошо владеет шпагой, что было немного странно для сына судовладельца. Также Сум мастерски метал копье (впрочем, это объяснялось тем, что он долго прожил среди дикарей). Он был искусный охотник. Но его чувства и сокровенные мысли по-прежнему оставались для Линдона загадкой, несмотря на его тесное общение с Сумом и то обстоятельство, что Йотрах всегда очень развернуто и полно отвечал на вопросы Линдона: точно сдавал экзамены в университете.
     “Не зря же он появился, - размышлял Линдон. – Чего-то ведь он хочет, а чего, никак в толк не возьму. Красив, как черт, скользок, как угорь, хитер, как лис… и, кажется, совершенно бездушен”.
     В самом деле, о душе Йотраха Линдон не мог получить ни малейшего представления. От улыбки этого человека, какой бы солнечной она ни казалась, веяло холодом; Йотрах точно тщательно продумывал и взвешивал каждое свое слово, перед тем, как произнести его, каждый свой жест, но живое чувство при этом  в них отсутствовало.
     Тогда, не в силах разгадать представшую перед ним загадку, Линдон позвал на помощь друзей-“избранников”, Чезаре Алеката и Тамина Серталя. Он высказал им всё недоверие, которое испытывал к Суму и попросил следить за ним ночью по очереди. Тамин и Чезаре тут же согласились: они полностью доверяли Линдону и его внутреннему чутью. Начиная с того дня, как он им открылся в своих подозрениях, они принялись каждую ночь по очереди наблюдать за Сумом. Впрочем, тот ночью спал и не привлекал к себе их внимания. Они были несколько разочарованы, но решили нести ночное дежурство еще в течение недели, а там оставить это занятие, если оно не принесет результатов.


     В ночь августовского полнолуния кто-то тихонько стучит в дверь комнаты Линдона. Он просыпается и отпирает. В комнату проскальзывает Тамин, всегда легкий на ходу, изящный, как танцор, но при этом искусный воин и человек отчаянной храбрости.
- Линд, - тихо говорит он, - Йотрах седлает лошадь, он куда-то собирается. Нам с Чезаре поехать за ним?
- Нет, - отвечает Линдон, быстро одеваясь. – Я сам. Помоги мне оседлать моего Гонда, я сам за ним поеду, а вы с Чезаре ждите. Не бойтесь, со мной ничего не случится. Если я не вернусь к утру, расскажите, что знаете, сарду Себастьяну.
- Хорошо, - говорит Тамин.
     … Линдон выезжает из города, как тень, следуя по пятам за Сумом Йотрахом. Точно так же, той же дорогой он ехал месяц назад вместе с Альфором за своим отважным генералом. “Неужели?.. – молнией сверкает догадка в мозгу Линдона. – Похоже, что так. Ведь дорога та же самая…”
     Он старается больше ни о чем не думать. Для него главное держать расстояние между собой и Сумом Йотрахом и не терять последнего из виду.
     Вскоре все сомнения Линдона рассеиваются, ибо он узнаёт, лес, в центре которого – кладбище племени джул. Он видит: Йотрах привязывает своего коня у одной из тропинок, ведущих в заросли, и исчезает среди деревьев. Линдон не старается догнать его, но тоже торопливо привязывает коня и ныряет в заросли. Бесшумно, точно зверь или дикий человек, он пробирается по тропкам, знакомым ему с прошлого полнолуния, и достигает, наконец, кладбища.
     Полночь еще не наступила, но до нее остались считаные минуты. Полная луна ярко озаряет поляну с едва заметными бугорками. Линдон видит Сума. Тот выходит из зарослей в своей охотничьей одежде и смотрит на небо. Потом садится на траву в ожидании.
     И вот, от земли начинает подниматься туман. Линдон крестится и получше прячется за кустами карьята. Туман станоится всё гуще, в нем возникают неподвижные фигуры, мужчины и женщины. Теперь их гораздо меньше, чем было в прошлое полнолуние. Затем туман исчезает, а поляна наполняется людьми. Сегодня они не смеются и не переговариваются беззаботно, как в прошлый раз. Их лица сумрачны, а вождь Элк в белой тоге из токой шерсти угрюмо молчит и перебирает янтарные камешки своего магического ожерелья.
- Элк! – громко произносит Сум Йотрах, выходя на середину поляны.
     Вождь быстро поднимает голову и идет ему навстречу – точно так же, как шел в прошлый раз навстречу Аттердагу. У Линдона замирает и тут же начинает быстро стучать сердце.
- Здравствуй, Сум Йотрах, - говорит Элк, всматриваясь в лицо ночного гостя. – Ты прочитал наше письмо?
- Нет, - отвечает Йотрах. – Но я понял, что вы зовете меня. Это мне пояснил один из моих дикарей, Сонго. В Содоре я узнал, что вас можно увидеть в полнолуние, и вот я здесь. Что я могу сделать для племени джул, великий Элк? – он выдержал паузу. – И что племя джул может сделать для меня? – веско прибавил он. – Потому что даром я еще никогда и ничего в своей жизни не делал, разве что убивал. Но эту услугу я оказывал самому себе.
- Ты получишь награду, Сум, - Элк улыбнулся. – О, да, великие сокровища племени джул, отобранные нами и нашими предками у купцов и рыцарей, посещавших остров Содор, прежде называемый Уэйма, что значит по-содорийски “Западня”. Сокровища погребены на Острове Печали, на Озере Лилий. Ты легко достанешь их, если убьешь ведьму, которая там живет. Ее зовут Вильямина Май, и она нам очень мешает, потому что день и ночь ищет нашей гибели.
- Я убью ее сегодня же, - спокойно сказал Йотрах. – Но где мне искать сокровища?
- Она живет в дупле дерева, пол там земляной. Копай посередине – и получишь много, очень много!
     Йотрах улыбнулся.
- Что я должен сделать за это? – спросил он.
- За это ты убьешь ведьму и утопишь ее тело в озере. Но есть другая часть сокровищ, и я не скажу тебе, где клад, пока ты не совершишь для нас самого важного.
- Говори! – глаза Йотраха вспыхнули. – Я слушаю.
- Завтра вечером, - продолжал Элк, пристально глядя на Йотраха, -  разрежь веревку с кробами, которая окружает Содор, чтобы мы могли войти в город и убить застигнутых врасплох жителей. Освободи нам путь шириной всего в несколько ярдов, и мы возьмем город, а клад джулов достанется тебе.
- Это будет трудно, - помолчав, молвил Сум. – Ведь веревку с кробами охраняют двести часовых, каждую ночь, а днем ее не убирают; нельзя же подойти к ней у всех навиду. Я мог бы украсть ее, если бы ее убирали, а так… мне надо подумать, как сделать это незаметно.
- Это очень просто, - улыбнулся вождь. – Выйди в девять часов вечера за ворота города. Тебя окружат альядры-лоа. Под их прикрытием ты перережешь веревку, и мы войдем в Содор.
- Хорошо, - сказал Сум. – Я сделаю это.
- Сейчас я проверю, не лжешь ли ты нам, - изрек Элк, снимая с себя янтарное ожерелье. – Держите-ка его за руки, люди джул!
     Йотраха крепко схватили за руки, а Элк надел на него ожерелье. Оно не изменило своего цвета. Вождь засмеялся:
- Ты наш союзник! Мы верим тебе. Скажи нам, кто самый опасный наш противник в Содоре, дабы мы по возможности убили его прежде других? Аттердаг?
- Нет, - сказал Йотрах. – Он опасен, но не больше, чем Хальвер Брэнби. Опасней всех прочих Линдон Оге и Элиэл Флёте; они очень проницательны. Завтра я убью их обоих. Сделать это будет нетрудно:  они оба мне дорверяют.
- Мы очень признательны тебе, - глаза вождя заблестели удовольствием. – Я вижу, что не прогадал, обратившись именно к тебе, Сум. Вот тебе мой перстень с бриллиантом: залог того, что и мы не обманываем тебя. Довольно трижды нажать на бриллиант в темном помещении, как я явлюсь перед тобой, чтобы ответить на твой вопрос или помочь тебе советом.
- Благодарю, - сказал Йотрах, целуя руку Элка. – Ты настоящий предводитель войска, Элк. Доброй вам всем ночи, прощайте! Мне надо торопиться на Остров Печали.
- Прощай, наш избавитель! – закричали все.
     Йотрах поклонился призракам и быстро пошел прочь с поляны. Он уже почти выбрался из зарослей, как вдруг сильный удар по голове свалил его с ног и лишил сознания.
     Линдон мгновенно снял с него перстень и надел его на одну цепочку со своим нательным крестиком (его пальцы были слишком тонки для подобного украшения). Затем он с трудом выволок бесчувственного Йотраха из зарослей. Теперь он очень жалел, что не взял с собой Тамина или Чезаре… но – о чудо! Оба они подошли к нему, едва он выволок Йотраха на дорогу.
- Откуда вы здесь? – он широко раскрыл глаза от удивления.
- Мы волновались за тебя, - признался Чезаре. – Ну, и поехали за тобой вслед.
     Линдон молча пожал им руки и сказал:
- Свяжите Йотраха и отвезите его в Содор! А мне необходимо сейчас увидеться с одним человеком. Я должен спешить. До встречи! Поговорим завтра. Только не упустите этого малого, он предатель.
     Он вскочил на своего Гонда и пустил его галопом по залитой лунным свтом дороге.


     Через некоторое время Линдон уже сидел в жилище Вильямины Май и рассказывал ей обо всём, чему недавно был свидетелем, а она внимательно его слушала. Свеча мерцала на столе, в глубине зарослей ухала сова.
- Дай мне перстень, Линдон Оге, - сказала Вильямина. – Дай перстень, и я буду не я, если вы в самые ближайшие дни не победите альядров-лоа!
     Линдон снял с цепочки перстень и спросил , пристально глядя на Вильямину:
- А что будет с сокровищами?
     Она улыбнулась ему, как ребенку:
- Сокровища принадлежат острову Содор. Пусть завтра свита сарда Себастьяна приедет ко мне, выкопает их и отвезет в Содор, к епископу. Не бойся, Линдон, мне можно доверять.
     Ее глаза, зеленые, как крыжовник, взглянули ему в лицо, словно стремясь проникнуть в его душу.
- Прости своих родителей, - сказала она вдруг кротко. – И помолись за них. Им сейчас очень нужно твое заступничество. Они у Бога, Он простил их, но надо, чтобы и ты простил.
- Прощаю, - сказал Линдон. – И помолюсь.
     Он отдал ей перстень и ушел.
     … Перебравшись в лодке на берег, ближайший к городу, Линдон поспешил в Содор. Там, возле дома епископа, его уже ждали Тамин и Чезаре.
- Мы связали Йотраха и посадили в подвал дома, - сказал Тамин. – Одилон и Вальтер стерегут его.
- Я пойду к ним и тоже буду стеречь, - сказал Линдон. – А вы идите спать.
- Смотри-ка, - засмеялся Чезаре, обращаясь к Тамину. – Линд приказывает нам не хуже, чем сард Себастьян.
- Точно, - подтвердил Тамин. – Он незаконно присвоил себе генеральскую власть.
- Ничего я не присваивал, - Линдон обнял их. – Это я так… немного забылся. Делайте, что хотите, я вам не указчик. И я очень благодарен вам за помощь, которую вы мне сегодня оказали.
- Мы оказали ее не только тебе, а всем содорийцам, - возразил Тамин. – Как и ты совершил сегодня подвиг во имя граждан Содора. Ты герой, Линд.
     И они крепко пожали ему руку. Линдон был тронут.
- Никакой я не герой, - возразил он. – Просто привык ковать железо, пока горячо. Спокойной вам ночи.
     И он отправился в подвал дома к Одилону и Вальтеру Эстли.

                24.

     Закованный в цепи по рукам и ногам, Сум Йотрах сидит перед сардом Себастьяном, епископом Антонием и “избранниками”. Тут же присутствует и Элиэл Флёте. Все слушают рассказ Линдона о том, что он успел узнать и сделать в минувшую ночь. Красиво лицо Йотраха угрюмо и неподвижно. Синие глаза погасли, губы плотно сомкнуты, каштановые волосы спутались, на лице щетина. Его неподвижный взгляд устремлен куда-то в угол комнаты Аттердага. На его лице печать разочарования и мрачной досады.
     Когда Линдон заканчивает свой рассказ, сард Себастьян обращается к Йотраху:
- Саймон Йотрах! Расскажите теперь о себе всю правду. Кто вы и откуда?
     Голос генерала звучит властно и спокойно. Йотрах переводит на него глаза и неохотно отвечает:
- Что ж, мне скрывать нечего – теперь… Но дайте мне слово, что, если я расскажу правду, вы не повезете меня в Никронию и не предадите в руки закона. Я прошу жизни за свою искренность.
- Хорошо, - отвечает сард Себастьян. – Как тысяченачальник его императорского величества я имею право даровать вам жизнь. Итак, мы вас слушаем.
- Я родился в Никронии, в дворянской семье, - говорит Йотрах. – мое настоящее имя Атис Ривз. Я получил образование в веронском университете, в Италии, а потом… стал пиратом. Я не думал, что стану им, но моя семья была бедна, а пираты жили весело и денег не считали. Я подружился с одним из них, так как был родом из Балка, портового города на севере. В двадцать лет я покинул дом и отбыл в море на пиратской шхуне “Изола”. Три года мы брали на абордаж суда и убивали людей. Я успел накомпить довольно добра, но однажды “Изола” попала в штром, налетела на риф, и ее разбило в щепы. Это случилось здесь, вблизи от Содора. Я и несколько моих товарищей спаслись на шлюпке. На берегу мы быстро поссорились (пираты очень вспыльчивы), и мне пришлось пристрелить их. Зато им удалось напоследок меня ранить – и довольно серьезно. Вероятно, я бы погиб, но двое дикарей подобрали меня и отнесли в свое земляное жилище в лесу. Там они меня выходили, и за это я стал вождем их племени. В Содор мне идти не хотелось. Я узнал от своих дикарей, что на острове есть сокровища, но где они спрятаны, никто не знает. Я решил во что бы то ни стало добыть эти сокровища. Я обыскал почти весь остров, но ничего не нашел. Прошло тринадцать лет. Я немного одичал и привык к здешней жизни. Но при этом я знал, что едва только найду сокровища, как тут же всё брошу и уеду в Испанию, откуда вернусь домой, в Никронию, почтенным богатым дворянином.
     Когда я узнал об альядрах-лоа от одного из моих людей, я решил пойти к этим альядрам и узнать у них, смогут ли они помочь мне отыскать сокровища. Но они меня опередили. Они, оказывается, тоже искали меня и передали мне через дикарей записку на своем древнем языке. Мой приближенный дикарь Сонго дал мне понять, что племени джул, вероятно, что-то нужно от меня. Тогда я отправился в Содор, чтобы выяснить, где и как можно увидеть лоа. Дорогой я встретил сарду Доминику, совершавшую прогулку верхом, и у меня тотчас созрел план: как войти в Содор героем, а не просто подозрительным незнакомцем. Я велел сопровождавшему меня дикарю Удо сделать вид, что он хочет напасть на даму, а сам выступил на сцену в качестве ее защитника. Мне нужно было завоевать ваше абсолютное доверие, что я и сделал. Но Линдон Оге перехитирил меня. Он притворился, что мне доверяет, и я поверил ему. На самом же деле он следил за мной. Мне очень жаль, что я позволил ему себя провести, но сделанного не воротишь. Вот и всё, сард Себастьян, больше мне нечего вам сказать; остальное вы уже слышали от Линдона.
      В комнате наступает тишина. Помолчав, сард Себастьян говорит:
- Я выношу вам приговор. Вас ожидает пожизненное заключение в содорийском монастыре.
     Он поворачивается к Одилону и Альфору:
- Уведите его в подвал, господа. Пусть он сидит там, пока для него не будет готова монастырская камера.
     Альфор и Одилон уводят Сума Йотраха. Все остальные сразу вздыхают с облегчением и заметно веселеют. Аттердаг подходит к Линдону и крепко обнимает его. Потом говорит торжественно:
- Господа! Линдон Оге возводится мной в звание капитана и награждается орденом Высшей Отваги; он непременно станет дворянином, когда вернется в Никронию. А Тамин Серталь и Чезаре Алеката за проявленные ими находчивость и мужество отныне майоры. Поздравляю вас!


     Этим же днем “избранники” вместе с Аттердагом приезжают на Остров Печали. Вильямина Май очень рада их появлению. Они копают землю в центре ее жилища и находят три сундука с сокровищами: золотом, серебром, жемчугом. драгоценными камнями. Пока “избранники” перевозят сокровища на берег, Вильямина говорит сарду Себастьяну:
- Я узнала, как победить их, сард! Я вызвала к себе с помощью перстня их предводителя Элка. Он был в гневе, что перстень теперь у меня, а тайна сокровищ раскрыта. Но я успокоила его. Я заявила ему, что я на их стороне, что я никому не скажу о сокровищах, ибо я их друг и союзник. Кажется, он действительно поверил мне. Сегодня вечером альядры явятся сюда, чтобы переправить сокровища в более надежное место. Сегодня в девять часов все альядры появятся здесь, на острове. Но еще до этого ты и твои воины должны будете спрятаться под водой рядом с островом, вместе с освященной веревкой, унизанной кробами – той, что сейчас защищает Содор. Едва все альядры окажутся на острове, как я предупрежу вас свистом. Вы выберетесь на берег в разных местах и окружите остров веревкой. Но это надо будет сделать быстро, иначе альядры успеют сбежать. Убить меня они не смогут, ведь на мне кроб. Но если они сбегут, мы скоро сможем заманить их в новую ловушку.
- Спасибо, Вильямина, - говорит сард Себастьян. – Мы постараемся сделать всё, как можно быстрее. Но интересно, - он задумался, - где может быть другая часть сокровища, обещанная Элком Суму Йотраху?
     Вильямина рассмеялась.
- Другая часть? Сард, да ее просто нет! Ее не существует в природе. Ведь Элк придумал эту вторую долю сокровищ только для того, чтобы Йотрах помог им! Едва бы он перерезал веревки, как они тотчас убили бы его.
     Сард Себастьян внимательно посмотрел на нее.
- Век живи, век учись,- молвил он. – Спасибо тебе, Вильямина. Надо будет рассказать Йотраху о том, что его ожидало: может, после этого он станет умнее – и лучше. А теперь – до вечера. Мы будем ждать сегодня твоего сигнала.
- Я непременно подам его, - улыбнулась она.


     И вот вечером пятьдесят воинов с веревкой в руках окружают Остров Печали. Они прячутся под водой, держа во рту тростники, через которые дышат. Каждый солдат держит в руках свою часть веревки. Таким образом люди образуют живое, кольцо, оцепившее остров.
     “Настоящая “уэйма” – ловушка”, - думает Себастьян Аттердаг. Он сидит на ветке дерева под защитой своего кроба и плотной густой листвы. В его руке тяжелый камень размером с ладонь. Воины под водой не услышат свиста Вильямины, но почувствуют, когда камень, брошенный Аттердагом, упадет в воду.
     На всякий случай Линдон Оге и еще несколько человек тоже сидят на дереве, с разных сторон острова, и тоже держат камень в руке. Они бросят его одновременно с Аттердагом.
     И вот: девять часов. Аттердаг не оперделяет времени. Просто резкий запах уксуса, который начинает быстро наполнять воздух, смешиваясь с запахами ночного озера и ароматами зарослей, - признак того, что уже девять. Альядры на острове. Сард Себастьян видит их розовые плачущие венчики, видит. как они устремляются на своих подвижных корнях в заросли, к дому Вильямины Май. Все они собираются возле дуплистого дерева, служащего ей жилищем, и стучатся в дверь. Но она не отпирает им, а вместо этого звонко свистит. Тогда альядры приходят в ярость и принимаются ломать дверь, позабыв всякую осторожность. Сард Себастьян кидает в воду свой камень, остальные делают то же самое. Они молят Бога, чтобы воины поскорей выбрались на берег, чтобы никто не замешкался; ничто не должно сейчас помешать им. Ну, скорей же, скорей!
     И вот, все пятьесят воинов выбираются на берег. Двое из них, у которых концы веревки, - это Альфрор и Одилон. Они подходят друг к другу и связывают оба конца морским узлом. Внутри магического круга альядры-лоа не смогут сражаться, не смогут существовать; им нельзя будет скрыться. Им останется только обрести покой, навсегда покинуть землю, власть над которой они стремились получить в течение нескольких последних месяцев.
     В это время альядры чуют неладное. Они оставляют в покое дверь Вильямины, уже наполовину выломанную, и выбегают на берег с разных сторон. И везде натыкаются на освященную веревку с кробами. В диком ужасе и бессильной ярости они начинают метаться по всему острову, обрубая мечами ветви ни в чем не повинных растений, вымещая на них свой бессильный гнев. Но всё напрасно. Их существование заканчивается, их владычество вдруг обретает свой предел – окончательный, вечный.
     Тогда они падают на свои стебли-колени, бросают оружие и с мольбой протягивают листья-руки к воинам и устремляют на них свои вечно плачущие венчики, так похожие на лица людей. Но воины, как им это заранее приказано, громко читают вслух молитвы и не поддаются неуместной жалости.
     И тогда альядры начинают погибать. Один за другим они опускаются на землю и увядают. И тут же превращаются в людей – таких, какими были когда-то при жизни, только бездыханных. Вскоре весь берег острова по своей неровной окружности покрывается телами людей племени джул. Аттердаг видит вождя Элка с взором, неподвижно устремленным в небо. На его шее тускло поблескивает под луной янтарное ожерелье. Линдон узнает злобного Хоа,  который в июльское полнолуние обличал сарда Себастьяна. Хоа тоже лежит неподвижно. Никто из них не двигается, ни мужчины, ни женщины. А потом тела их начинают бледнеть, становиться прозрачными, превращаться в туман. И вот, этот туман уходит в землю, а на месте каждого бездыханного тела, вдруг, прямо на глазах у воинов, вырастает из земли по одному альядру. Но теперь это самые обыкновенные цветы, они источают свойственный им нежный и сильный аромат, под их венчиками не прячутся кробы – защита и погибель лоа.
     Воины ждут еще некоторое время. Потом переступают через веревку и принимаются считать альядры. Вильямина Май, Аттердаг и Линдон помогают им. Счет ровен: шестьдесят семь цветов выросли на Острове Печали. Это значит, что ни одного альядра-лоа не осталось больше на земле.

                ХХХХ

     Три дня весь Содор празднует победу над альядрами. Такого веселья город еще не знал за всю историю своего существования. Несколько девушек выходит замуж за никронийских солдат. Люди смеются, плачут и поздравляют друг друга.
     Его преосвященство поделил сокровища между всеми жителями города. Вильямина Май также получила свою долю, и эта доля была заметно больше других. После гибели альядров-лоа Вильямина лишилась дара пророчества, но ничуть не жалеет об этом. Она переехала в город и была принята содорийами очень радушно.
     А еще через несколько дней тысяча сарда Себастьяна прощается с гостеприимными содорийцами и отправлятеся домой в Никронию, вместе с женами солдат и новыми солдатами, пожелавшими пойти под начало к Аттердагу.
     Элиэл Флёте и Акилин Байе не могут сдержать слез, расставаясь с “избранниками”, особенно с Линдоном и Альфором. А Юлия Флёте дарит Доминике на память три сросшихся между собой цветка розы – симовл любви и счастья.
     Христианские воины, очередной раз победившие зло, держат путь к побережью, где их ожидают императорские фрегаты, а содорийцы, высыпав за ворота города, плачут и машут руками им вслед. Среди этих плачущих – сам епископ Антоний. Элиэл Флёте ласково утешает его:
- Они непременно приедут к нам еще, ваше преосвященство; они обещали.
- Ты прав, Элиэл, - отвечает епископ, вытирая глаза платком. – Я верю, мы непременно увидим их снова. Счастливого им пути!

                К О Н Е Ц

Начало: 29. 03. 2009.
Конец: 25. 04. 2009.