Название: «Rosenrot »
Автор: Балсара
Бета: Мисана Аоно
Категория: slash
Жанр: AU, Angst , Билл ПОВ, deathfic
Пейринг: Билл/Том
Рейтинг: NC-17
Размер: миддл
Разрешение: получено
Дисклаймер: отказываюсь от всех персонажей, никаких прав на них не имею (а очень жаль).
От автора: одна из любимых тем – богослужение. Ну вот не могу я, хочу эту тему и все!
Начато 11 июня 2008.
На столе лежала красная роза. Он смотрел на неё с ужасом, он понимал – весь его маленький, хорошо продуманный мирок скоро рухнет. Тот самый мир, который он выстраивал всю свою жизнь – просто возьмет и рухнет.
Красная роза. Символ бесчестия. Символ того, что они узнали. Символ того, что теперь он понесет наказание. Это не будет простой смертью, но станет мучением в полном смысле этого слова.
Казалось бы – всего-то красная роза, перевязанная атласной синей лентой… Именно эта роза сломает ему жизнь. Эта роза лишит его возможности жить спокойно. Теперь он будет вздрагивать каждую ночь и на каждый шорох.
Хотелось одновременно смеяться и плакать. Плакать от того, что они в любом случае достанут его.
И смеяться. Потому что, наконец, он может не скрываться. Жить открыто. Но боясь каждого шороха.
Красная роза. Он боялся подойти к ней, взять в руки и просто выбросить. В голове билась шальная мысль: «Кто знает, они могли отравить шипы».
Да. Теперь ему предстояла жизнь параноика.
Потому что жить хотелось страстно, просто до ужаса.
- Билл, собирайся, мы идем в ресторан!
Заходит. Сияющий. Клюет в щеку. Подходит к холодильнику.
Просто сделать вид, что ничего не произошло. Нарисовать на лице улыбку, спрятать в глазах искорки испуга.
Замечает цветок, мирно лежащий на столе.
Хмурится.
- Откуда роза?
- Наверное, ошиблись, Том, - очаровательно улыбаюсь, разглядывая свои ногти. Поверит? Не поверит?
Кажется, поверил.
Целует в ладонь.
- Так ты будешь собираться или нет?
- Что? – отвлекаюсь от своих мыслей.
- Дурашка, - столько нежности в голосе. - собираться будешь?
- Буду. Сколько времени на сборы?
- Через полчаса выезжаем.
- Тогда мы даже успеем немного… - опрокидываю его на диван, засасываю кожу на шее. Хихикает. Ему щекотно. Кадык забавно ходит вверх – вниз.
Поднимаюсь от шеи и чмокаю в губы.
Надулся. Рассчитывал на большее.
Хочу выпутаться из его объятий. Не отпускает. Притягивает к себе. Целится в шею. И вместо того, чтобы втянуть в себя кожу – резко выдувает воздух, плотно прижавшись к моей шее губами.
- Ой, а кто это сделал? – делает невинные глаза, отпускает меня. - Билл, пукать на людях нехорошо.
Сгибаюсь пополам от смеха.
- При тебе можно.
- То есть, я уже не человек? – упирает руки в боки.
- Нет, - хохочу, сметая со стола розу и выбрасывая её в мусорный пакет. - ты не человек. Ты – моя любовь.
Гордо выпячивает довольно, честно говоря, хилую грудь. Хотя по сравнению со мной он просто Геракл.
*
- А красная роза? Что означает красная роза? – я сидел перед Учителем и преданно заглядывал в его глаза.
- Красная роза, Билл, означает Грязь. А синяя лента с ней – несмываемый позор. Символ бесчестия.
- А если пришлют красную розу с синей лентой?
- Тебя убьют. Рано или поздно – убьют.
- И что же, нельзя никак спастись?
- Билл, спастись можно всегда. Как лисы отгрызают лапу – так и человек может пожертвовать чем-нибудь. Например, тем из-за чего он стал грязным.
- А из-за чего человек может стать грязным, Учитель?
- Переспав с человеком своего пола, любой станет нечистым. Твоего любовника дело тоже будет касаться… Убьют и его.
- Но как же, Учитель? Мальчики не спят с мальчиками…
Старец усмехнулся.
- Тебе так только кажется, Билл. Уходи, пожалуйста, мне надо подумать.
- Учитель, лишь один, последний, вопрос.
Кивает.
- А если… Тебя простили, если ты… Реабилитировался…
- Тебе пришлют белую розу. Помнишь – символ душевной чистоты?
- Помню, учитель.
*
Я зажмурился, отправляя очередной ролл в рот. Хотелось пищать от восторга. Слишком сильно люблю суши, могу поглощать их просто в огромных количествах, но Том не позволяет. Насмотрелся идиотских передач про то, как у людей опарыши в мозгу заводились – и теперь водит меня в японские рестораны очень редко. И на дом заказывать не позволяет. Часто ругаемся с ним из-за этого.
- Нравится? – улыбается, ковыряя палочками васаби.
Лишь энергично киваю, запихивая в рот очередной кругляшок рыбы, облепленной икрой.
- Целуй меня, - указывает пальцем на свою щеку. Повинуюсь. Его лицо оказывается в маленьких икринках.
- Это было зря, - с набитым ртом бормочу я, глядя, как он, чертыхаясь, вытирает щеку салфеткой.
- Твои поцелуи стоят любой икры на лице! – фу, как это пафосно!
Целую снова.
Чертыхается, вытирает. Гляжу на него хитро.
- Еще раз – и в глаз, - предупреждает он.
Еще один жирный поцелуй, и он легонько шлепает меня по губам. Улыбаюсь во весь рот. Смеется со мной и продолжает глядеть на то, как я усердно поглощаю любимую пищу.
- Ты неисправимый обжора.
- Кто, я?
- Ты.
- А ты… А ты… А ты…
- Что я? – глаза смеются, но губы сомкнуты.
-А ты… Ты тоже обжора! Но помешанный на гамбургерах! – кривлю лицо, запихиваю в себя ролл. Гляжу на тарелку. Осталось еще много, но больше в меня просто не лезет. Теперь можно немножко посидеть – и потом влезет, как миленькое! Дурак я, что ли, эти прекрасные штуки недоеденными оставлять?
- От гамбургеров мухи в голове не заведутся.
- Будешь жирным.
- Ты меня и жирным любить станешь.
-Нет.
Я пригубил вина и посмотрел на Тома победоносно. Ему нечем крыть мое последнее заявление.
Действительно, замолчал. Какую-нибудь гадость обязательно выкинет.
Места в желудке откуда-то прибавилось, и я засунул за щеки еще два ролла. Тут-то Том меня и подловил. Он схватил меня за щеки и надавил. Изо рта полезла некрасивая кашица пережеванной пищи.
- Так ты будешь любить меня жирным?
Я истово закивал головой.
Отпустил. Слава Богу.
Я стремительно пережевал пищу и посмотрел на друга умоляющими глазами.
- Нет, больше я заказывать эту дрянь не буду.
- Том!
- Нет.
- Немного…
- Нет.
- Еще парочку…
- Нет, я сказал! – заорал он и встал.
- Ненавижу тебя.
Хмыкает, оставляет деньги на столе. Отодвигает мой стул, подает руку. Галантный, блин. Откуда что берется?
Пропускает вперед.
Под дверью лежит красная роза, перевязанная синей лентой.
Чувствую, как подкашиваются ноги.
*
- Билл, не витай в облаках!
- А? Что?
- Отвечай урок, Билл, - встаю из-за парты, честно пытаясь вспомнить, какое сейчас занятие. Не выходит. Вздыхаю.
- Билл, наверное, ты никогда не станешь членом Парсийского клана.
Фыркаю. Не очень-то и хотелось, в общем-то.
- Я думаю, твоя мама не будет довольна…
Черт… Эта женщина…
Она не вызывает у меня доверия, моя мать. Помешана на этом своем Клане.
-Детка, молись Ормазду, Детка, бойся Ахримана…
Фу. Подумать боюсь, что будет, когда она узнает, что детка учится хуже некуда. Хуже всех в этом чертовом колледже.
- Билл, Адриана поможет тебе выучить уроки на завтра.
Поворачиваюсь к девушке. Смотрит в парту, разглядывает красивые ногти. Очень эффектна. В голове начинают носиться непозволительные мысли, и я, сам того не замечая, пошло улыбаюсь.
- Хорошо, Учитель. Я могу сесть?
- Садись, Билл. Продолжим занятие.
*
Вваливаемся в дом, стараясь не задеть недавно купленную вазу. Лавируем на волоске от её гибели, но она все же остается цела.
Настойчивые руки лезут под футболку, приятно холодя горячую кожу.
Наконец дома, за закрытой дверью, здесь ничего не страшно.
Поднимаю руки вверх, позволяя избавить себя от лишнего предмета гардероба. Пересчитывает пальцами мои ребра, пока снимает футболку. Фыркаю. Щекотно.
Подтягивает ближе, вдыхает запах кожи где-то у шеи.
Сам стаскивает с себя рубашку.
Обхватываю его шею руками, а бедра – ногами.
Хватает меня за задницу, чтобы было легче держать. Тащит в комнату, сопя мне в ухо, что распаляет еще больше.
И только громкое причмокивание слышно нам двоим. Мы любим целоваться мокро и долго, так, что потом губы как будто накачаны силиконом.
Вылизывает мой подбородок языком, играет на моем возбуждении – бросив на диван, ложится сверху и водит рукой над пряжкой джинсов, на опасном расстоянии от члена, но не проникает под ткань.
Подаюсь навстречу его ласкам, хочется больше – и сейчас.
Улыбается мне в губы, захватывает зубами нижнюю, и слегка тянет на себя. Фыркаю, тянусь за ним. Хочу получить очередной полноценный поцелуй.
Отпрянул. В глазах прыгают чертики. Не время для игрищ, Томас.
Резким движением руки подтягиваю его лицо к своему и проникаю языком в рот.
За окном гроза. Крупные капли дождя скатываются по запотевшему стеклу. Слышно только стучание крупных градин – словно кто-то маленькими молоточками лупит по земле.
Заниматься любовью в такую погоду – отдавать себя без остатка, выливаться для любимого дождем.
Толчок… Еще толчок.
Губа закушена. До крови.
Мы делаем это сидя – так больше ощущений, но иногда затекают ноги. И вот сейчас я сижу на грани оргазма и чувствую, что сейчас моей ноге точно придет конец. И одно из двух: либо я кончу, и мой оргазм будет омрачен резкой болью в конечности, либо мой оргазм пролетит вообще – в том случае, если сначала заклинит ногу.
Откидываюсь назад, тяну его за собой. Так нога почти не болит. Так лучше.
Пара последних толчков, и я чувствую, как его сперма проливается в меня.
Больше всего меня всегда заводило именно это чувство: когда его семя переливается в меня, на меня, под меня. Неважно.
Выходит, пару раз проводит вспотевшей рукой по стволу моего члена. Кончаю ему в руку. Со странным стоном.
Лежит на мне. Целует в горячий мокрый висок. Дышит тяжело.
Елозит руками по моему голому телу. Сжимает бедра, мнет, несильно надавливая подушечками пальцев. Пост – любовные игры. Мне это жутко нравится. Делает он это нечасто, но сегодня мне, видимо, повезло.
Чувствует животом, как мой член встает вновь. Ничего не могу с этим поделать. Я, наверное, молодой, вот и встает, как по команде. От одного его присутствия, от одного прикосновения.
Глупо хихикает и сползает к паху.
Берет в рот так глубоко, как может. Обводит головку языком и начинает страстно, быстро, жадно сосать.
Иногда набирает немного воздуха и продолжает снова.
И так, пока я не кончаю.
Иногда он делает хуже – доводит меня до предоргазменного состояния, останавливается, ждет, пока немного успокоюсь и продолжает. В такие дни я особенно сильно ненавижу его и люблю. В такие дни со мной случается самый настоящий мульти-оргазм. И я даже не смогу это описать.
Выгибаюсь дугой, подаваясь ему навстречу. Кончаю ему в рот, уже наполовину вытащив член. Не успел. Прости. Знаю, не любишь.
Но покорно глотает.
- Воды бы, - хрипит. Целую в щеку. Знаю, что минет выматывает. Поэтому плетусь на кухню.
На столе лежит красная роза. Перевязанная синей лентой.
Оседаю на пол.
Забыл, зачем пришел.
*
- На завтра надо приготовить историю религии.
- Знаю, - подхожу к девочке ближе. Смотрит на меня странно. - Адриана, а где все остальные ребята?
- Поехали в храм, - её голос слегка дрожит.
Облизывает нижнюю губу, смотрит в глаза.
Слишком маленькое расстояние между нами. Слишком тесно.
Обвиваю её талию руками. Несмелое касание губ. Ее к моим. Сразу же углубляю поцелуй – пока она не передумала.
Целуется немного неумело, как-то сдержанно, но это ничего. Это я исправлю.
Наклоняю немного голову и практически вцепляюсь в её губы. Тихонько постанывает.
Расстегиваю свои штаны. Всегда ненавидел униформу, но в одном есть абсолютный плюс: у девочек – юбки.
Прикусываю кожу на шее, одной рукой держу девушку за талию, второй – мну грудь под кофтой. Еще маленькую, несформировавшуюся. Но – грудь, прошу заметить. Постанывает под моими руками.
Брюки расстегнуты и приспущены.
Одной рукой стаскиваю с нее трусики, второй – вожу по внутренней стороне бедра.
Перетаскиваю на кровать. Одноместная. Больше нам и не надо.
Одним резким движением вхожу в неё. Закусывает губу и смотрит в потолок. На глазах – слёзы.
Вытираю большим пальцем и начинаю двигаться.
Тихонько постанывает подо мной, и уже через пару минут вступает в эту игру: подается бедрами мне навстречу, увеличивая темп.
Выхожу из неё и кончаю ей на юбку, задранную для удобства.
Лежу.
Шевелится подо мной, рвано дышит.
- Билл, я пойду юбку застираю, - выбирается из-под меня, падает на пол с громким стуком.
- Да, - безразлично гляжу в потолок.
- А потом будем учить уроки. Учитель будет не рад, если мы не будем готовы. Могут возникнуть ненужные вопросы.
- Да.
Девушка ушла.
А я лежал и думал.
О том, как же я все-таки ненавижу эту пропитанную ложью школу.
Они все притворяются паиньками – а на деле творят, что заблагорассудится.
Вот вам и Адриана – отличница, умница и будущая жена какого-нибудь такого же помешанного на религии.
Что он сделает с ней, когда поймет, что она не девственница?
Заставит пить бычью мочу?
Или просто сразу на кол посадит?
*
- Билл, ну что ты застрял?
Стоит в проходе на кухню, чешет живот. Прямо светится весь.
Переводит взгляд на цветок.
- Снова адресом ошиблись?
Киваю.
- Или это тебе?
- Нет, Том, это не мне. Ты же видишь, тут нет никаких записок и так далее. Я не знаю, откуда это и кому.
Делает вид, что успокаивается.
Набирает воды, залпом выпивает.
Подходит ко мне, протягивает руку.
- Пойдем спать? – гляжу на него как-то затравленно из своего угла. Я боюсь выходить. У меня такое впечатление, что на нас сейчас набросятся из-за угла. И убьют.
Но они ничего быстро не делают.
Это пугает еще больше.
Хочет взять розу.
- Не трогай, - бормочу истерично, повиснув на его руке. Глядит на меня странно. Плевать мне. Нельзя притрагиваться. Вдруг отравленная? – пойдем спать.
- Спать еще рано, - протягивает ко мне руки. Понимаю, что пришел сюда совсем голый.
Возбуждаюсь сразу. Из головы вылетает эта красная роза и все, что с нею связано.
Истово целую моего мужчину. Я действительно очень сильно люблю его.
Подхватывает на руки, поднимается по ступеням в мансарду. Там стоит наша кровать. Там – лучше всего.
Темнота красиво опутывает наши тела, а в разрядах молнии видна наша тень – одна на двоих. Словно мы – причудливое существо. Хотя всего лишь два тела, причудливо сплетенных вместе.
- Ты… Ненасытный…
- Ты тоже, - оставляет красивый засос на груди. Спасибо, что не на шее.
Этой ночью не спалось. Этой ночью мы любили друг друга, как остервенелые, потому что я боялся засыпать. Это напоминало отлично снятый фильм ужасов, в котором герой закрывает глаза и сначала кромсают всю его семью, а потом уже и его самого.
Еще и ночь такая… Зловещая.
Уже под утро, забывшись каким-то тяжким сном, вспоминаю их. Все эти их доведенные до абсурда обряды. Иногда даже жертвоприношения.
Это не моя религия. В смысле, я очень люблю Ормазда и все такое… Но они привили мне что-то прямо противоположное любви к их клану.
И, судя по розе, они догадались, наконец, об этом.
Из клана просто так не отпускают. Либо служишь – либо умираешь. А третьего не дано. Если не хочешь служить и умирать не желаешь – убивают близких.
А из близких у меня лишь Том.
*
Хлопают по плечу. Чуть не спотыкаюсь, но удерживаюсь на ногах.
- Знаешь, что Адриану будут судить?
- За что? – спрашиваю просто, чтобы отвалили. Мне плевать.
Делает страшные глаза. Не помню, как зовут этого парня. У меня здесь друзей нет.
- Она беременна.
Изображаю удивление.
- Да ты что?
- Представляешь? Кто бы мог подумать?
- Да. И уроки отменяют сегодня. Все идут на этот суд.
- Зачем?
- Чтобы неповадно было.
Ухмыляюсь.
- Ну, нам-то забеременеть не светит.
Упрямо глядит на меня:
- Я же говорю, это показательно будет. Соберется весь клан. Как же я уже хочу вырасти – и стать одним из них, - мечтательно подкатывает глаза.
Отодвигаюсь подальше. Стать одним из этих зверей? И я с ним разговариваю? Он будет преследовать таких, на его взгляд, неверных, как я. И как Адриана.
Берет меня за руку, тянет из классной комнаты.
Черт, я какой-то неправильный. Не могут простые прикосновения мальчиков вызывать такие эмоции.
… Напротив Адрианы стоит мужчина в белом одеянии, с белой маской на лице, в белом колпачке. Я подумал бы, что это доктор, не будь я в клане.
Встаем с этим мальчиком в первых рядах. Он притащил меня сюда, а я лишь не сопротивлялся.
- Адриана, это правда, что ты вне брака зачала с кем-то ребенка? – его голос звучит грозно, но мне почему-то хочется смеяться.
- Да.
- Ты знала, чем это грозило тебе?
- Да.
- Это клеймо! Это позор, - я сейчас подавлюсь смехом, рвущимся наружу. - кто сделал это с тобой? Он будет наказан! – а вот теперь мне не до шуток.
Девушка проводит взглядом по толпе, её взгляд задерживается на мне на доли секунды дольше, чем на остальных.
Сердце ухает вниз.
- Я не скажу.
- Тогда тебе расплачиваться за двоих, - вздыхает священник.
… А живот уже даже немного видно. Все верно, прошло около четырех месяцев с тех пор…
… Стоит у столба, руки связаны и примотаны грубой веревкой к нему.
Розги. Длинные плети.
Замахиваются. Бьют. Раз. Второй. Третий.
Пронзительно кричит.
Первая кровь.
Меня мутит.
Сжимаю кулаки.
Ухожу.
*
- Люблю тебя, - целует в щеку, и я выхожу из машины. Едет на работу. Ему недалеко, но всё равно приятно оттого, что подвозит меня каждое утро.
Я дизайнер. Я просто фонтанирую идеями. Сначала это были мысли о том, как можно сделать этот мир лучше, теперь – я просто придумываю новые интересные вещи.
Пол МакКартни на футболках – старая задумка. Но в карандаше приобрела новую жизнь. Боб Марли на подставке – такого еще не было. Они радуются каждой моей новой идее, они боготворят меня, и каждый готов отдать что-то ценное.
И я отвечаю на эту их любовь. И я дарю им эту свою любовь в ответ. Я выслушиваю каждого из них, даю ход ценным идеям, говоря, кто в действительности придумал это, или отправляю на доработку, перед этим дав пару советов.
Прихожу на своё рабочее место. Как обычно, три миллиона бумаг лежат на нем и ожидают своего часа. Вместо того, чтобы начать разбирать их завариваю кофе. Глаза просто слипаются, страшно хочется спать.
Так бы сейчас и уложил голову на стол, прохрапел бы до вечера. Я так делал иногда. Потом вовсе нечем заниматься дома всю ночь, потому что Том после работы сразу отрубается (в особенности, если предыдущая ночь была жаркой, как сегодня).
Выпив три чашки кофе и разнеся в пух пару идей сотрудников, наконец сажусь за бумаги.
Приказ об увольнении одной из лучших дизайнеров летит в мусорку. Наверное, она в очередной раз поругалась со своим парнем и теперь, как обычно, собралась менять свою жизнь. Конечно, на этой бумажке был наклеен стикер: «Билл, передай начальству, умоляю!». Но это еще не значит, что она и в самом деле собралась уходить. Так происходит в среднем раз в три недели. Потом она приносит торт и, довольная тем, что я не отдал заявление, сидит со мной до самого вечера.
Пара планов на ближайший месяц – в отдельную для этих целей папку.
Количество бумаг на столе таяло, как таяли и мои силы.
Почти просвечивает стол – осталось около семи бумажонок, наверняка ничего не значивших, иначе их не кинули бы в самый низ.
Бумаги отчего-то топорщатся. Раздраженно отбрасываю их и холодею. На столе лежит ярко – красная, почти распустившаяся, роза. Повязана синей лентой. К ленте прикреплена бумажка.
Резко встаю, случайно смахиваю со стола любимую кружку. На ней наша с Томом фотография и подпись: «Красивые!». Это коллектив подарил мне на какой-то праздник. Точнее, пара моих особо любимых дизайнеров.
Несусь вниз, на охранный пункт. Запыхался по дороге.
-Откуда… Кто…?
Охранник не понимает моего вопроса. Понабрали на работу дуболомов, тупых до невозможности. Нахожусь на грани истерики. Какой раз за последние два дня?
- Мистер Каулитц, что вы хотели? – прихлебывает чай из кружки.
- Прежде всего я желаю, чтобы тебя уволили, - почти визжу, срываюсь. - но до этого хотел бы знать: откуда этот цветок?
- Не знаю, какая-то девушка принесла, - пожимает плечами, продолжает спокойно прихлебывать из кружки.
Бесит меня эта тупоголовость.
- Тебе никогда не говорили, что надо записывать имя и фамилию тех, кто приносит что-то в нашу фирму?
Благодушно улыбается.
- Я записал, - щелкает компьютерной мышкой.
Я в надежде. Неужели что-то ценное? Неужели они допустили промах? Неужели я буду знать, кто меня преследует из этого чертового клана, из этой чертовой прошлой жизни?
- Ну..? – подгоняю его, практически подпрыгиваю на месте, даже перевешиваюсь через стойку, разделявшую нас.
- Заратуштра Тиштар.
- Идиот! – визжу ему в лицо. И неважно, как я сейчас выгляжу.
- Вот и я думаю. Странное имя. Наверное, арабка.
Черт возьми! Откуда столько кретинов! Хотя вряд ли ему в средней школе преподавали, что Заратуштра – это пророк, а Тиштар – звезда, находящаяся недалеко от Меркурия. Чертовы идиоты.
Разворачиваюсь, чтобы уйти. Смахиваю его кружку со стойки.
Внезапно становится стыдно. Он не виноват в том, что своих мозгов поступить в университет не хватило, а родителям, скорее всего, было не до сына. Печально это, не злиться надо, а грустить.
- Извини, - говорю тихо, присаживаясь на корточки и подбирая осколки того, что было кружкой. - я нечаянно.
- Ничего. А эта девушка, которая приходила… Вы встречаетесь с ней, да? – наивно смотрит на меня. Как вообще можно грубить такому добродушному громиле?
- Нет. Просто мне стало интересно, с каких пор мне дарят цветы, на работу приносят. Теперь вдвойне интересней. Почему девушки?
- Понятно, - улыбается во весь рот.
- До свидания.
Иду на свое место. Чувствую себя полностью вымотанным. А еще полдня впереди.
Я опасаюсь разворачивать записку. Хоть и знаю примерно, что в ней написано. Все равно боюсь. Этот страх где-то на подсознании, потому что от записки этой ничего хорошего ждать не придется. Черт. День насмарку. Так и знал, что надо было прикинуться больным и не выходить на работу.
Все-таки перебарываю себя и разворачиваю бумажку. То, что я и ожидал.
«Мужчина, принимающий семя, и мужчина, изливающий семя, о Спитама-Заратуштра, вот кто дэв, вот кто дэвопочитатель, вот кто с дэвами мужеложник, вот кто дэвам горшок, вот кто дэвов наложница, вот кто всё равно что дэв, вот кто вовсе дэв, вот кто ещё до смерти дэв; тот после смерти дэвом бесплотным обращается, кто мужчина, который мужчине своё семя вливает, или мужчина, который семя мужчины принимает. Танапохл (грех абсолютный, неискупимый и несмываемый)»
*
- Билл, почему ты убежал? Все должны смотреть, как наказывают грешников.
Где-то в районе горла ком. Сейчас стошнит. Крайне противно. Ему нравится смотреть на телесные наказания? Садист, да? Хотя они все здесь садисты. Кроме одного старенького Учителя, с которым всегда можно поговорить по душам, благодаря которому я еще не ненавижу Ормазда лютой ненавистью. Как-то учитель сказал мне: «Просто здесь воспринимают слова Ахуры извращенно. На самом деле все по-другому. Мазда никогда не принимал телесные наказания, и уж тем более, наказания, в конце которых преступника ждет смерть». И я поверил ему. Потому что не верить ему было нельзя. И потому что уже тогда в глубине души я знал, что это – кучка садистов. И да, я нарушал правила. Но нарушал их скорее для того, чтобы досадить этим извращенцам, так любящим боль. А Бог… Он всегда был во мне. Он есть в каждом. Но в разной мере. И в них его даже меньше, чем во мне.
- Я не хотел смотреть на это, - отвечаю так, давая понять, что разговаривать не хочу. Но он продолжает. Видит, что хочу побыть один, но продолжает.
- Её забили до смерти. Выродок не появится на свет.
Меня сейчас вывернет! Было не столько жаль Адриану, сколько противно ходить по одной земле с этим парнем.
Хотя такой красивый! Темные густые волосы, глубокие карие глаза, тонкие пальцы – такие бывают у пианистов.
- Ее сейчас отнесут в Башню Молчания. Хотя я бы на их месте оставил её тело на солнце. Чтобы падальщики пожирали ее плоть, - мечтательно смотрит в потолок.
Кулаки сжимаются. А в брюках… Почему-то становится тесно.
Стоит спиной ко мне, разглядывает изображение Ахуры на стене.
Рефлекторно как-то хватаю за волосы, притягиваю к себе. Вряд ли он понимает, зачем я делаю это.
- Поосторожней, - шипит, извиваясь, пытаясь высвободиться.
Тащу сопротивляющегося парня в ванную.
Наклоняю над ванной – откуда берутся силы сдерживать упирающуюся тушку?
- Будешь орать – задушу, - шепчу ему на ухо и лижу ушную раковину. Трепещет в моих руках.
Расстегиваю штаны – его просто срываю наполовину – и теперь моя плоть упирается в его задницу.
- Билл, - испуганно шепчет он, стараясь отодвинуться. - ты же не будешь делать то, что собрался?
-Почему? У тебя хотя бы нет возможности забеременеть. Хочешь почувствовать себя грязным? Чтобы птицы клевали твое тело?
На моем члене довольно приличное количество смазки, а растягиваний такая мразь недостойна. Да и не знал я еще о таких трюках.
Одной рукой все также держу его, второй связываю руки своим ремне. Крайне неудобно, поскольку он брыкается.
Вторым ремнем, его, обвиваю эту мерзкую шею. Привязываю к батарее. Так, если он будет шевелиться слишком интенсивно, может просто задушить сам себя.
Вхожу в него резко, на выдохе.
Закусываю губу, черт, впечатление – словно бультерьер впился в член и не хочет отпускать.
- Не зажимайся, - шепчу ему на ухо, начав двигаться. Лишь всхлипывает, но… Но подается навстречу?
С удовлетворением отмечаю, что у этого мерзавца стоит.
Кончил через семь толчков. Я.
Толкнулся в нем еще пару раз, провел рукой по стоящему члену.
Он застонал и кончил.
Пусть чувствует себя грязным. У них обостренное чувство грязи.
Заботливо натягиваю его штанишки. Отвязываю.
Руки, однако, оставляю связанными. Чтобы не догнал меня и не отлупил – мне лишни синяки ни к чему. Связываться еще с этой мразью.
Полувисит уже на ванной, всхлипывая.
Он не пойдет жаловаться. Не захочет, чтобы его также наказывали. Скорее всего, проглотит. Или, если особо сильный, отлупит меня. Когда-нибудь. Но вряд ли. У него, как и у меня, нет друзей. И он еще трусливее, чем я, раз в пять.
И еще фанатик.
Не боюсь. Не будет мстить. Не расскажет.
Слабый. Даже не сопротивлялся особо.
- Билл!
- Что?
- Ганс, с которым ты сегодня приходил на площадь…
- Что? Что с ним? – изображаю интерес на лице.
- Он повесился в ванной, - мой собеседник качает головой. - наверное, это он заделал ребенка Адриане.
Мысленно улыбаюсь. Не смог жить с позором, мразь? Все-таки оказался несколько сильнее, чем я думал.
- Надо же. Выглядел он довольно жизнерадостным, - поддерживаю тему, читая учебник. Надо подготовиться к завтрашнему уроку. Тем более надо-то было, всего-то повторить Авесту. А это дело идёт легко. Я её почти наизусть знаю. Певучая книга.
- Сколько дэвов в душе этих тихонь, да, Каулитц? – согласно киваю головой, уже полностью углубившись в очередной гимн.
Такие ублюдки будут гореть в аду этажом ниже меня.
- Прости, я не хочу сегодня, - отворачиваюсь к стене. Рисую замысловатые узоры пальцем по обоям. Просто обнимает сзади и целует в плечо.
Я боюсь. Я действительно сильно боюсь. За себя. За него. За нашу спокойную размеренную жизнь вместе.
Боюсь. Потому что люблю.
Был бы один, менял бы партнеров, как раньше – не боялся бы вовсе. А так я просто с ума скоро сойду. Они убьют и меня, и его. И никуда от этого не деться. Моя любовь к нему – это мое слабое место. То, куда меня можно ткнуть.
И это они, именно они сделали меня таким. Был бы сейчас нормальным парнем, жил бы с девушкам. Но им надо был привить мне это.
Поворачиваюсь к нему лицом. Дремлет. Глаза закрыты, рот немного приоткрыт. Посапывает. Так спокойно. Когда я перевернулся, приподнял руку – и снова опустил её, когда я перестал возиться под одеялом. Уже на уровне рефлексов.
Провожу рукой по его щеке – смешно морщится, фыркает. Что-то бормочет.
Странный порыв – целую его, едва прикасаясь. Губами захватываю его нижнюю губу.
Еще находясь в дремоте, отвечает на ласки. Подтаскивает меня ближе к себе. Порыкивает мне на ухо. Но еще не проснулся. Это не его мозг так реагирует – тело. Ведет по спине вниз, пересчитывает позвонки, задерживаясь на каждом. Я не хочу даже дышать в такие моменты. Чтобы не упустить минуту высокой нежности.
Вдыхает глубоко, но глаза не открывает. Проснулся, но якобы спит. Однако губы мои пожевывать уже начинает. Облизываюсь. И облизываю.
- Ты сам сказал, что не хочешь, - резко переворачивает меня на спину и теперь нависает надо мною.
- Я и не хочу. Я просто хотел… Ну, вот так.
- Чтобы я тебя поласкал?
- Ну да. Вроде того. Если ты не хочешь спать, - что-то я засмущался. Причем в конец. И, кажется, покраснел так, что щекам стало жарко.
Нежно, одними пальцами ведет по животу вниз. Трусы снимает к чертовой матери – и с себя, и с меня. Потом мучительно – медленно ведет кончиками пальцев вверх – до самой шеи.
Снова ложится сбоку меня.
- Повернись ко мне спиной, - кажется, меня ждет самое прекрасное из удовольствий без секса.
- Зачем раздевал? – ворчу.
- Мы лучше, когда мы без одежды, - я слышу его улыбку. Я правда ее слышу.
Начинает почесывать мою спину, иногда царапая ногтями, а иногда просто водя рукой.
Жарко.
Я уже хочу его.
Поворачиваюсь к Тому и смотрю в его темные глаза. В ночи вообще черные.
- Я передумал.
- Я так и знал.
Накрывает губы поцелуем. Каждый раз как в первый раз, сердце замирает и ухает куда-то вниз, а внизу к тому моменту уже творится что-то невообразимое.
- Хочешь сверху? – шепчет он, давая мне тюбик со смазкой и неплохо прикусывает губы. Принимаю смазку и, выдавив немного на руки, старательно размазываю.
Не прекращаем целоваться.
Ложится под меня, широко раздвигает ноги.
Вставляю в него один палец, сразу добавляю и второй. Смешно морщит нос, показывает своим видом: «Подожди, не привык».
Пара движений и едва заметно кивает. Проникаю третьим пальцем.
Вынимаю. Проталкиваюсь членом, сразу глубоко и сильно. Вскрикивает, вцепляется в спину, и я падаю на него.
Вылетел.
- Извини, - шепчет виновато. Глупый.
- Ничего, - снова вхожу в него, но уже не так резко. Даю привыкнуть к темпу.
И вскоре уже просто вдалбливаю его в кровать.
Вскоре всё начало шлепать, а наши стоны, по-моему, разносились далеко за пределами дома.
- А говорил, что не хочешь, - куря, пробормотал Том. Я лежал на его животе и тоже курил. Разговаривать было лень. Вообще было лень делать всё. Такими темпами у нас скоро постельное белье колом стоять будет, а я не домохозяйка, чтобы настирывать каждый день.
- Скажи мне, - шепчу устало, затягиваясь.
- Люблю тебя.
- И я тебя.
- Давай надуем презерватив?
- У тебя есть презерватив?
- Да. Давно валяется, но так как ты у меня забеременеть не можешь, я и не использовал. Надуем?
- Давай.
Выуживает откуда-то из-под кровати упаковочку. Разрывает зубами, достает кондом.
- Фу, гадость какая, - мнет его пальцами, рассматривает со всех сторон.
- Что в ней гадкого?
- Смазка вонючая.
- Надо было покупать невонючую.
Начинает надувать. Смотрится презабавно. Пучит глаза, щеки надуваются. Старается, усердничает.
Надувает до размеров большого воздушного шарика и спускает. Надувает до размеров небольшого члена и завязывает.
- У меня для тебя подарок.
Изображаю удивление на лице.
- Какой?
- Я дарю тебе этот членик! Когда тебе будет плохо – можешь его пососать.
- А можно я начну сосать сейчас?
- Я заревную.
- А я буду не его.
Хохочет.
- Тогда можно.
*
- Учитель, я не могу больше здесь учиться. Они все против меня. Я ненавижу эту школу, учитель, - я плакал на плече у седовласого мужчины. Тот, как мог, успокаивал меня.
- Скоро всё это закончится, Билл… Скоро закончится твое обучение. Не волнуйся.
- Учитель, - я отстранился от него, размазал ладошками слёзы по щекам. - это ужасно.
- Что ужасно, Билл?
- Если я вам скажу, вы возненавидите меня.
- Я всех люблю, Билл. Я люблю вас, какими бы вы ни были.
- А меня возненавидите. Я грешник, учитель. Кажется, мне очень нравятся мальчики.
Сначала в его глазах пробегает что-то, похожее на ужас, но он справляется с собой быстро.
- Ничего страшного, Билл. Не плачь, ведь каждый может перебороть себя.
- Учитель, вы не понимаете. Я не хочу перебарывать. Я принимаю себя таким, каков я есть. Мне горько от того, что здесь мне не найти свою любовь.
Руки мужчины подрагивают.
- Наверное, я зря начал этот разговор.
- Билл… Прошу тебя, не рассказывай больше никому.
Киваю. Выхожу из его комнаты.
Надо срочно кого-нибудь оттрахать. Иначе я взорвусь.
По дороге в общежитие встречаю красивую девочку. Улыбнулась. Отлично.
- Привет.
- Привет.
- Тебя как зовут?
- Катрина.
Хватаю её за руку, тащу к парку, находящемуся неподалеку.
- Катрина, ты ведь тоже хочешь приключений?
Её глаза загораются пламенем желания.
- Хочу.
Я вытрахал её до основания. Сначала так, как имеют девочек. А потом так, как трахаются мальчики. Но до этого она мне сделала потрясающий минет.
- Если что, я живу в общежитии для девочек, - прощебетала она, махая мне ручкой.
И никто из этих долбоебов учителей не заподозрил ничего плохого! Они считают, что мальчик с девочкой могут просто так вечером возвращаться из парка растрепанными.
*****.
Эта школа развратна до самого основания. А они не видят этого.
Лишь бы мальчики с мальчиками не спали. И девочки не беременели. Всё остальное – пожалуйста. Глаза их на это закрыты.
*
Сидит рядом. Ноги согнуты в коленях. Смотрим телевизор.
Ему интересно. Он улыбается иногда, что-то сам себе бормочет. А мне скучно.
Кулаком по его ноге. Лишь отмахивается. Еще один удар. Реакция та же. Молчаливо продолжаю свое дело.
-****ь, у меня синяк будет, - от экрана даже головы не отворачивает. Снова бью его.
Его высочество Том соизволил перевести свой ясный взор на меня.
Вот это повезло мне сегодня!
Бьет в ответ. Я его. Он меня. Возимся на диване, пытаясь перехватить руки друг друга. Ничья. Пока ничья.
-Уууу, сука, - он сейчас подо мной, а значит, в моей власти. Шипит сквозь немного разжатые губы. Я же луплю его по бокам, несильно, но ощутимо, - я выберусь из-под тебя, - задыхается от смеха. - и тогда тебе ****а придет!
- Сдаешься?
- Нет! – сажусь на нем удобней, перехватываю ловчее руки и снова начинаю мутузить. Тихо, лишь сопение.
Скидывает меня с себя. Вишу головой над полом. Задница на диване. Хохочу, обнажаю зубы, зубоскалю, в общем.
- Сдаешься? – шипит сверху.
- НЕТ! – тащу его за собой, падая. Мгновенно поднимаемся и, тяжело дыша, глядим друг на друга. Хохочет.
- В Мортал Комбат играл? – двигается, как в этой сраной игрушке. Смеюсь.
Бьет меня тубусом по голове. Откуда в этом доме взялся тубус?
Вырываю его импровизированное оружие и валю на ковер, однако путаюсь в наших руках и ногах, и он опережает меня: садится сверху. Оседлал, сука. Начинает растрепывать мои волосы, нимало не заботясь о том, как я потом их буду расчесывать.
Фыркаю и уворачиваюсь. Потом перестаю дергаться в его руках.
Бедрами вверх - вниз. Изображаю секс.
Срывается с меня, как ошпаренный. Вертит пальцем у виска.
- Извращенец гребаный, - идет на балкон, курить.
Тащусь за ним.
- Ты тоже извращенец!
- Да, - легко соглашается он, вставляя мне в рот сигарету, - я тоже извращенец.
Идет на кухню, приносит кружку чая.
Закуривает наконец. Глядит, как я пью. Мне принес, а себе – забыл.
Придвигается ближе.
- Не хотите чая и секса вприкуску? – на ухо.
Становится жарко. Я почти задохнулся.
*
- А когда мы выучимся – кем будешь ты? – наконец у меня появился друг в этом заведении.
-Наверное, я стану журналистом. Не знаю. А ты, Роджер?
- Я тоже не знаю. Ты ведь знаешь, нас здесь практически ничему не учат. Я не хочу промаяться здесь всю жизнь, как Учитель, просто потому, что ничего, кроме этой долбанной религии, не знаю. Я их ненавижу, Билл.
- Я тоже, Роджер. Я тоже, - обнимаю мальчика. Он младше. Ему нужна защита. Он новенький. И не привык.
- Билл…
- Что?
- Я назло этим уродам буду геем.
- Зачем?
- Назло.
Меня разобрал смех. О таком пути становления юного педика я еще не знал.
Он закрыл глаза. Он тянется своими губами к моим.
Дыхание замирает.
Роджер красив, как богиня. Он скорее похож на девочку, слегка угловатую и неоформившуюся.
Прикасаюсь к его губам. Только легкий поцелуй – большего ему не позволяю.
- Видишь? Я смогу быть геем, - уверенно произносит он, обнимая меня крепче.
И понемногу, совсем потихоньку забывается, засыпает.
На глазах – слезы.
Он из приюта.
У него нет сумасшедшей матери.
Только опекунша – учительница, сделавшая «доброе» дело, забравшая мальчишку на воспитание в это богоугодное место.
Сломали мальчику психику. Жизнь исковеркали. Какую-то девушку лишили второй половинки.
Потому что натуралом он отсюда не уйдет.
Потому что его ненависть ко всему этому слишком велика.
Он пойдет наперекор.
Дыхание спокойное, ровное.
Выползаю тихонько, чтобы не нарушить сна Роджера. Ложусь на свою кровать, соседнюю.
Мне осталось полгода. Роджеру – еще полтора.
Учись крутиться, парень. Это настоящая школа на выживание. Со своими волчьими законами.
*
Следующие три дня прошли относительно спокойно…
А в день, когда я уже почти успокоился, произошла беда.
Я сидел на диване и проглядывал новый глянец, чтобы быть в курсе новых тенденций. Спокойствие опутывало меня паутиной, и было даже немного страшно. Но я упрямо сидел и читал глянец, будь он неладен!
Шуршание у двери. Пришел Том. Я улыбнулся про себя, предвкушая нашу встречу – каждый раз, как в первый раз!
Медленные тяжелые шаги. Вздыхает, что-то бормочет. Наконец достигает гостиной. Я обернулся поглядеть на него, одарить своей улыбкой, уже собрался даже встать, чтобы обнять любимого. И тут же плюхнулся обратно в кресло.
Потому что Том, мой Том выглядел не просто плохо – плачевно. Весь избитый, исцарапанный, с расплывающимся под глазом фингалом. Я смотрел на него потрясенно, не в силах вымолвить и слова. А он, увидев мою реакцию, усмехнулся наигранно – весело и, положив ярко красный цветок с распустившимися лепестками, пошел в ванную.
Я сидел, ни жив, ни мертв. Надо было пойти и помочь ему, хоть в чем-то, обработать раны, но… Но тело не слушалось меня. Я физически не мог встать и пойти к нему. Я смотрел на этот чертов цветок с тем же ужасом, с каким висельник смотрит на чертову виселицу. Стало действительно страшно. По-настоящему. Так страшно, что кончики пальцев похолодели.
Наконец я собрал себя и пошел к Тому. Он уже умылся, старательно намазал все ранки зеленкой и теперь лежал перед телевизором в нашей комнате, в дурном настроении и старательно делал вид, что ничего не произошло.
- Том… - он повернул голову ко мне и уставился вопросительно, - что произошло?
- Просто меня отлупили какие-то идиоты в масках врачей, - он невесело рассмеялся и снова вперил взгляд в телевизор.
- Они что-то сказали? – осторожно спросил я.
- Нет, Билл, они лупили меня молча. Вообще, по-моему, они разговаривали на арабском. Не уверен, но мне кажется, что это арабский. Helle – что-то ведь оттуда?
Я чуть в обморок не упал от страха. Сразу, моментально. Кровь перестала бежать по венам, а сердце – биться. Почему он запомнил именно это слово? Значит, они повторяли его много раз?
Мне уже приходилось сталкиваться с ним. Helle –переводится с арабского как «смерть», «умирать».
- Билл…
- А?
- Еще я помню знаешь, какие слова?
- Какие?
- Они постоянно повторяли это хелле и еще ahvare innashena. Ты знаешь значения этих слов? – наверное, я побледнел. Раз он так сразу догадался. Я помотал головой. Я уже был весь в себе. Стоял, как дурак, облокотившись на косяк и глядел в одну точку. Ахваре иннашена – порочные разбойники. Так они называют всех, кто отошел от религии. А в совокупности с хелле меня это вообще не радует.
- Билл, - парень снова вернул меня в реальность, - а еще они на ужасном английском сказали, что убьют нас. Тебя и меня. Понимаешь? Может, заявим в полицию? – абсолютно будничным тоном. Как будто о вкусе пирога разговаривает.
В полицию? Это не спасёт, любимый.
Я подошел к нему, лег рядом, прижался всем телом. Том недовольно зашипел – больно, но не оттолкнул меня. Я просто хотел побыть с ним, просто полежать рядом, просто любить его. И, возможно, в последний раз. Кто знает, что они выдумают еще?
А в голове откуда-то из глубин памяти услужливо вылезла картинка.
*
- Учитель, а они обязательно убивают обоих любовников? – смотрит на меня непонимающе. - я про мужеложство.
- Чаще всего да, - кивает он, глядя мне в глаза. - но если ты раскаялся, принял наказание…
- Что? – я заинтересован до одури.
- Твоего мужчину, если он не состоит в клане, оставят в покое.
- Точно?
- Они пришлют ему белую розу. Красивую такую, знаешь… Еще не распустившуюся. Бутон. Очень символично.
- И они не будут его преследовать?
- К чему такие вопросы, Билл? – Учитель хмурится, но его глаза смеются.
- Просто интересно, - я пожал плечами и выбежал из кабинета, не попрощавшись.
- Роджер, пойдем, съедим по булочке в парке? – мальчишка улыбнулся открыто и обнял меня.
- Пойдем. Все-таки, повезло тебе, что ты в этом году выпускаешься из этого ада…
- Точно, - мечтательно протянул я, стискивая Роджа в объятьях.
- Билл, я хочу тебя попросить кое о чем, - он отстраняется и пристально смотрит в глаза.
- Что угодно, - щелкаю его по носу.
-Когда ты выпустишься… И через год, когда уйду отсюда я… Не ищи встреч со мной, хорошо? – смотрю на него непонимающе, - просто мне сейчас с тобой хорошо… Но потом… Я для тебя… И ты для меня… Мы будем живыми напоминаниями друг другу об этом ужасе.
Мальчик был прав. На все сто процентов прав. Я лишь кивнул и потащил его в парк – есть булки.
Так не состоялась моя первая любовь.
*
Я лежал на груди Тома и засыпал. Растворялся в его объятиях и делал вид, что уже давно сплю, как сурок. На самом деле я, плавясь под его руками, гладящими меня по спине, размышлял.
Размышлял о том, стоит ли делать это – ведь можно просто сбежать до следующего появления розы, и бегать так всю жизнь, вместе, рядом, из города в город, из страны в страну.
Но правильно ли это будет? А вдруг они все же когда-нибудь достанут его? Что тогда я буду делать, зная, что его убили исключительно по моей вине?
Это надо прекратить. Я должен платить за свою любовь – и я заплачу за нее сполна.
Но сейчас… Пожалуйста… Всего лишь последний вечер вместе, и я уйду, приму свое наказание. И мы больше никогда не встретимся. Его руки больше не будут так нежно поглаживать мою спину, а губы – невесомо целовать мои. Я не услышу его звонкого смеха на свою вовсе не смешную шутку…
« Люби меня, как будто завтра не наступит,
Сожми меня в объятиях, скажи, что хочешь сделать это,
Это наше последнее прощание, и очень скоро кончено всё будет,
Но сегодня просто люби меня, как будто завтра не наступит»
Резко открываю глаза, целую его в живот. Не ожидал нападения – сжался немного. И смеется, прижимая меня к себе еще больше. Хохочет так, что, кажется, этот смех гремит везде. Заливается. Сажусь на него сверху, покачиваюсь. Размеренные движения.
- Что смешного?
- Ты так ловко меня напугал, - дыхание сбивается, на губах уже не играет улыбка. Лицо серьезно. Руки на талии. Не так. Ладони – на талии. Я двигаю бедрами по кругу, сидя на нем, а он приподнимает и опускает меня. Том трахает меня сейчас – но в одежде. И я точно знаю, что у него уже стоит, и еще лучше я знаю, что он может и кончить даже просто от таких движений. Двигаюсь активней, вцепляюсь руками в его сильные руки. Дышит рвано, быстро и через раз. Облизывает засохшие губы. Вертит головой в разные стороны. Скидывает меня с себя. Не хочешь так? Я хотел сначала доставить тебе это удовольствие, первое на сегодня. Не хочешь – и не надо.
Ложусь рядом, Тому под бок и начинаю мурлыкать какую-то ужасную по содержанию своему песню. Он любит, когда я так делаю, знаю, любит. Притягивает к себе, руки – на моих бедрах. К своим. Настолько близко, насколько вообще возможно.
-Том, трахни меня.
Его руки лезут в мои джинсы. Нет. Невозможно. Слишком мало места. Помогаю ему – расстегиваю пуговицу на брюках и молнию. Уже легче.
Под джинсами, но не в боксерах. Сжимает член через неплотную ткань. Отрывисто, как-то сопливо, вздыхаю. Очень шумно получается.
- Я попросил не трогать меня, а трахать.
Вытаскивает руки, переворачивает меня лицом к себе. Сегодня на боку? Я не хочу так. Так неинтересно. Я хочу… Именно так, как трахаются, когда любят. Трахаются… Применимо ли это слово к любви. Занимаются любовью. Наверное, так. Я хочу заниматься с тобой любовью, Том. Я хочу попробовать тебя всего – сегодня – опять. Навсегда. До конца времен.
Подтягиваю его к себе ближе, практически заставляю залезть на себя. Он все боится меня раздавить, глупый.
Он хотел отстраниться, чтобы снять с себя одежду, но нет. Я сам буду раздевать тебя, детка. И пусть это не совсем удобно, лежа под тобой, но я буду раздевать тебя.
Мои руки под его футболкой. Горячее тело, подрагивающее иногда от соприкосновений с моими холодными пальцами.
К черту футболку. Улетела далеко.
Джинсы. Как они на тебе держатся? Мне даже не пришлось расстегивать их, чтобы снять. Прекрасно. Носки снимешь сам, боксеров на тебе нет. Ты же дома. Зачем сковывать тело? Чертов извращенец.
Длинный поцелуй, меньше слов – больше дела.
Раздел меня медленно, со вкусом, заставляя стонать и подаваться навстречу ласковым рукам, любя, отдавая свою любовь и принимая её.
Сейчас день – и я могу рассмотреть тебя, чтобы запомнить. До конца времен. До конца времен.
Не так уж много времени прошло, и он во мне, двигается медленно – столько спим вместе, а он все боится сделать мне больно. Глупенький. Фыркаю непроизвольно, насаживаясь на него сам. Расширенными глазами смотрит в глаза, мол, что же ты делаешь, дурак. Потом еще ходить не сможешь.
Смогу, Том. Уж куда мне надо дойти – дойду, не беспокойся.
А движение ускоряется, набирает обороты темп. Соленые капли на губах и на лбу. Едва успеваю слизывать их с его лица за всеми этими движениями.
Взрывом, вспышкой и осколочками в сознание впилось наслаждение, полученное со словом, слетевшим с губ – люблю. И добавленным в тишине, после: тебя.
Лежит рядом, не в силах отдышаться. Смотрит в потолок. Ложусь ему на грудь. Волосы мигом прилипают к потному телу. Потому что волосы тоже мокрые. В воздухе пахнет сексом и нашей спермой. Хорошо.
Вновь начинает гладить меня по спине.
Постепенно гладит все медленней и медленней, потом его дыхание становится совсем спокойным. Уснул.
Тихонько, чтобы не дай Бог не разбудить, выпутываюсь из его объятий, выбегаю из комнаты, прикрывая за собою дверь. Он будет спать еще часа два. Мне надо всего лишь одеться – и уйти.
Оделся. Причесался. Я красивый.
Заглянуть в комнату – посмотреть на это умиротворенное лицо. В последний раз. Спит. Слегка приоткрыв красный рот – спит. Губы припухли и пересохли – спит. Под веками глаза не шевелятся – спит. Одна рука все также вытянута, как если бы я спал на ней. Привык так. Спит.
Чувствуя, что сейчас плюну на все и останусь с ним, выхожу. Из комнаты. Из дома. Из его жизни.
Всего пара кварталов. И пара часов. И белая роза – символ чести – его. Они не тронут его. Не посмеют. Не имеют права. Он – не из клана. Поэтому забудут о нем. Просто. Забудут. Не больше. Пусть он спит. Он поймет меня. Наверное.
- Здравствуй, Учитель, - подумать только, этот мужчина совсем не меняется с годами. Хотя… Прошло ведь всего ничего.
- Здравствуй, Билл, - улыбается, повернувшись ко мне, - что привело тебя сюда? Ведь ты не собирался приходить.
- Меня привела сюда любовь, Учитель.
- Любовь? – удивленно вскидывает бровь.
- Да. Я пришел защитить ее. Я пришел раскаяться, получить наказание. Вы ведь помните, я никогда не любил девочек. Пришло время платить. Не ему – мне.
Учитель бледнеет, смотрит на меня, как на призрак.
Да, Учитель. Я никогда ничего не делал раньше для других. Всю свою жизнь я был законченным эгоцентристом, готовым отдать чужую жизнь за свою. И вот – пришла пора – красна девица влюбилась. Идиот, не так ли? Но по-другому я уже не могу.
- Где глава, Учитель? – черт, как там этого главного судью зовут? Сейчас и не вспомню. Нет, вспомню. Его зовут Джер.
- В своем доме. Ты знаешь, где это.
Я кивнул. Здесь, черт побери, ничего не меняется – не поменялся и глава, и Дом его тоже.
- Здравствуй, Джер, - прохожу в комнатку с низким потолком, довольно слабо освещенную. Не хватает денег?
- Здравствуй, Билл, - глава улыбается. Так бы и выбил ему все зубы. Всегда хотел. Мечтал. Да мне это даже снилось иногда, - мы ждали тебя, мой мальчик.
- Я не ваш мальчик! – всю жизнь я отвечал ему так, и сейчас это вырвалось рефлекторно.
- Хорошо, Билл, - смиренно кивает он, натягивая на лицо маску. Колпак свой не забудь.
- Я пришел раскаяться, Джер.
- Я знаю, - кивает. Весь такой размеренный, спокойный, - в чем ты хочешь раскаяться?
- Танапохл.
Делает круглые глаза. Якобы не знает.
- Неискупимый грех? – прижимает морщинистые руки к лицу, - какой позор, Билл. Как ты мог?
- В любви нет различий, Джер, - я мечтательно улыбаюсь, вспоминая улыбку Тома. Это согревает душу, и я снова ничего не боюсь, - ты же знаешь, мне присылали розы.
- Я надеялся, что это все же только наши глупые догадки, - мотает он головой и смотрит на меня с жалостью, - зачем же ты пришел? Ведь ты никогда не признавал обычаев?
- Тогда вы дадите жить спокойно ему. Ведь дадите?
- Он не из клана, - не спрашивает. Утверждает. Киваю, - конечно, дадим. Это не смоет с него ЕГО греха, но, по крайней мере, он ведь не позорит нашу общину, так, - даже через маску вижу, как он улыбается.
Улыбаюсь в ответ.
- Что мне делать?
-Раздевайся, Билл. Кусти с собой?
- Да, - дрогнувшим голосом. Никогда не думал, что мне придется расстаться с этой столь незначительной частью моей жизни, сколь и важной. Всего лишь поясок из овечьей шерсти, но он со мною с детства. Больно.
- Надевай красные одежды, Билл. А сверху повяжи кусти.
Протягивает просторные красные шмотки. Через пять минут я полностью облачен.
- Теперь глаза, - достает сурьму. Подводит, делает стрелки. Очень красиво. Это иранское. Национальное. Я прекрасен. Надо сказать, ему следовало идти в визажисты.
- Теперь идем со мной. Ты помнишь – маленькими, короткими шажками. Помнишь?
Я помню. Еще бы. Спасибо, на цепь не посадил. Хотя, зачем? Я ведь по доброй воле здесь.
Бредем с ним к главной площади. Народ собирается вокруг нас, окружает. Зевакам интересно. Они бегут посмотреть. Не пропустить бы зрелище.
Площадь.
Перед глазами картина, как убивали Адриану. К горлу подкатывает тошнота.
На руки все же надевают кандалы. Все же боятся, что сбегу.
Не сбегу.
Какой-то парень вокруг меня разбрасывает лепестки красных роз. Я могу даже любоваться этим. Они одурманивающе пахнут, я готов чувствовать этот аромат всю жизнь.
Джер читает выдержки из Авесты, а я наслаждаюсь запахом и его голосом. Читал он всегда красиво.
Удар первой плети пришелся по плечу. Я вскрикнул и попытался отпрыгнуть. Некуда.
Второй – по спине. А вокруг – лепестки красных роз.
Пятый, седьмой…
Боли уже не чувствую – отрешенно гляжу на толпу, все прибывающую и прибывающую.
«Просто это – неискупимый грех. Я сам заслужил, я сам», - бьется в голове, и я мечтаю лишь о забытьи.
Красные лепестки меняются на розовые, которые пахнут еще более дурманяще. Сознание понемногу уходит от меня, в висках слишком громко шумит кровь.
Приоткрываю глаза – в последний раз. Они посыпают меня белыми лепестками, которые тут же окрашиваются в красивый красный цвет. Запах тошнотворен, смесь боли и аромат цветов.
Мутит.
В голове шумит еще сильнее. В голове всё плывет. Лишь улыбка Тома. Лишь улыбка Тома.
Навсегда. До конца времен.
Эпилог.
Том проснулся и не обнаружил рядом любимого. Он позвал его – Но Билл не откликался. Почему-то страшно колотилось сердце. Шумело в голове. И тошнило.
- Билл, - крикнул он еще раз и, не дождавшись ответа, спустился вниз.
Записка. На столе.
«Том.
Я очень люблю тебя. Ухожу навсегда. Не ищи – не найдешь. Только знай – в белой розе к тебе придет моя душа. Я всегда буду с тобой. Сохрани её.
Билл».
Том подивился столь странной формулировке их расставания и, ничего не поняв, начал набирать цифры сотового любимого. Ответом были длинные гудки.
Он растерянно смотрел на записку, не зная, что и думать. А как жить – без Билла?
Из глаз потекли слёзы.
«Я не могу плакать, я мужчина».
«Я могу плакать, моя любовь ушла».
«Он не любит меня».
«Он говорил обратное».
Сколько Том сидел так? Думая, что-то соображая, расставляя приоритеты? Заставляя себя не плакать – и рыдал с новой силой?
Звонок. В дверь.
Побежал открывать, как сумасшедший.
Билл.
Билл.
Билл.
Билл.
На пороге лежала красивая, еще нераспустившаяся белая роза. Поднял ее, прижав к груди, как последнее сокровище в своей жизни.
Ясно понял вдруг – Билл не придет больше. Никогда.
Уверенность была настолько непоколебима, что он вздрогнул, когда чуть не сломал стебель цветка.
«Сохрани её».
Он сохранит. Будет беречь, всегда.
Будет даже с ней разговаривать. Делиться тайнами. И ему будет казаться, что цветок с интересом слушает его, что цветок – это и есть Билл.
Он будет жить, он будет верить. И даже полюбит когда-нибудь. Только такого, как Билл больше не будет.
Такова история красной розы. Обрадуетесь ли вы, увидев этот цветок у себя на пороге – или все же задумаетесь, за что – и кто прислал вам его….