Я частенько, по много раз на дню, поглядываю в окно. С самого детства у меня прижилась эта бесполезная вроде бы, но вполне безобидная и давно ставшая неуловимо нужной привычка. Иногда она помогает мне оторваться от въедливого, вплоть до запахов, кухонного бытия, а порой - совсем наоборот - привязывает к зыбкой реальности практически не меняющимися из года в год картинками за окном.
Все тот же унылый фонарь стоит прямо напротив, понуро свесив свою мертвую в светлое время суток и едва оживающую бледно-желтым с наступлением темноты, голову, все те же сюжеты под ним. Летом в свете этого фонаря можно наблюдать стайки беснующейся мошкары, зимой - мерное падение снежинок. Разве что аптеки не хватает моему пейзажу для полноты ощущения бренности этого мира.
Лет в тринадцать я считала себя человеком глубоко несчастным, по классическому сценарию страдая от неразделенной любви и общечеловеческого непонимания. Я, казалось, безустанно, ночи напролет, могла сидеть за письменным столом, слушая подаренного папой Джо Дассена на стареньком кассетнике с жизнеутверждающим названием "Весна". В качестве заявки на индивидуальность он был затейливо обклеен разноцветными яркими квадратиками, без толики сожаления изъятыми с осиротевших навеки граней практически бесполезного для девичьей жизни кубика Рубика.
Сочиняя глупейшие, но честные и чистые строчки, самонадеянно называемые мною стихами, я впервые тогда воплощала в реальность непреодолимое желание делиться собой с бумагой и, почему-то ставшей в одночасье близкой, чернотой за окном. Только ночь давала в юности мне ощущение относительного покоя, которого никак было не достичь, пока тишиной родительского сна не наполнялась наша перманентно шумная квартирка. Не читалось мне тогда и не спалось, а только тяжко вздыхалось да смотрелось в заоконную даль, будто там, где-то совсем близко, стоит лишь получше присмотреться, можно было разглядеть ответы на сонмища мучающих меня, неуемную, вопросов.
Восприимчивые мои до обидных слов уши, чуткие, как у пугливой кобылки, отбившейся невзначай от своего табуна, с легкой подачи приоткрытой форточки трепетно улавливали звуки улицы, по которой, если было еще не очень поздно, гуляли в обнимку с девчонками и любимой целым поколением музыкой молодые парни. "Видели ночь, гуляли всю ночь до утра...". Как же завидовала я им тогда, одинокая и обездоленная, нещадно запертая в четырех стенах родителями и отсутствием личной жизни!
Потом, конечно, было и другое время, когда в намытое до полной прозрачности трудолюбивой мамой окно я, то и дело подбегая в нетерпении, а затем отскакивая к зеркалу и нанося последние штрихи к изрядно (по мнению отца) наштукатуренному портрету, поглядывала в ожидании своего "знатного ухажера". А затем неслась вихрем вниз по лестнице на свое первое свидание, перескакивая через три ступени, не боясь споткнуться и полностью пренебрегая советами мудрой бабушки: мол, легким опозданием должно подпитывать чувства кавалера. Мне же хотелось одного - вместе со своим избранником поскорее исчезнуть из зоны видимости как мамы, так и целой скамейки вездесущих кумушек, которым на ходу я бросала не шибко вежливое "здрасьти", хватала за руку возлюбленного, и вместе с ним уже старалась придать еще большее ускорение и без того стремительной походке.
В двадцать два я уговаривала будущего мужа, тайно оставленного ночевать после не в меру затянувшихся давеча прощаний на лестничной клетке, не прыгать из окна, в качестве спасительной меры от предполагаемого папиного гнева. Не уговорила. Прыгнул. Знали бы, сколь быстро обесценится нами, поженившимися, этот не лишенный романтизма поступок!
Сегодня вечером, пребывая в тяжелой задумчивости и, ставшем уже типичным за последнее время, смятении духа, я предсказуемо стояла у окна. Быстро растущие без требуемой по сезону уборки сугробы частенько создают серьезные проблемы для постоянно снующих по двору машин. Кто-то не может выбраться из образовавшихся снежных барьеров после слишком длительной парковки, у кого-то не получается разъехаться со свойственной характеру лихостью на узких промежутках дороги. Не знаю почему, но мне нравится наблюдать, как по-разному ведут себя водители под моим окном. Одни вызывают уважение, другие - сочувствие, третьи - досаду.
Эта машина, стоящая чуть поодаль от подъезда и места, где обычно пытаются разойтись в свои стороны чьи-то автомобильные пути, прямо посреди дороги, но нисколько сим фактом не обеспокоенная, заставила слегка напрячь зрение. Цвет её кузова в присущей данному времени суток темноте оставался почти неразличим, возможно, он был темно-темно синий. "Специальная" - разглядела я наконец-то страшные белые буквы. Такие надписи могут говорить лишь об одном - в чей-то дом пришла смерть, и сейчас равнодушные, в силу выбранной профессии, санитары понесут тело мертвого человека, а я стою тут и задумчиво мешаю ложечкой сахар в детской чашке, сердито озираясь на мрачную перспективу из горы немытой посуды.
Мне тут же захотелось дико заорать, дабы мгновенно выплеснуть сгусток внезапно нахлынувшего ужаса, но именно в такие минуты природная истерия безжалостно отказывает мне в своем единственно оправданном существовании. Идя на поводу у звериного любопытства, я осталась стоять и ждать, когда такие же, как машина, темно-синие люди понесут ногами вперед мою ушедшую уже из этой реальности соседку с первого этажа, а её не в пример бодрая родственница будет придерживать им дверь.
Я вышла покурить на лестницу, которая, словно в отместку моим удирающим мыслям, успела пропитаться сладковатым, даже отвратительно приторным, запахом смерти, знакомым каждому, кто хотя бы раз успел пропустить его через свои неподготовленные ноздри. Я сбежала оттуда, не докурив и до середины сигарету, вслед за мыслями, но не тут-то было. "Специальная" машина будто катком проехала сквозь мои клокочущие внутренности, настойчиво предлагая искать избавления от подсмотренной яви там, внутри, в собственной, а не заоконной черноте.
- Мама, ты сделала мне чай? - чирканул жизнью по моей сжавшейся до размеров кулачка душонке возглас в конец обленившегося сына.
- Можешь забирать, - почти ровно, но все же с предательской хрипотцой ответил какой-то странновато чужой механический голос.
Да, нет, показалось.