Четыре Тани, пять Наташ (Татьяна Гладкова) / Проза.ру

      Группа у нас подобралась нестандартная. В кои-то веки поступило на педиатрический учиться сразу столько «французов». В прошлом году, например, было всего четыре человека на весь первый курс, на три его факультета. А тут собралось сразу вон сколько! Поэтому нас, изучавших французский, составилась целая группа, которая всех других была почти вдвое меньше.
Рита у нас была одна. Да она такая была и вообще единственная, что постоянно подчеркивала. Мы все, конечно, тоже были очень разные, индивидуальности, одним словом. Но Рита… Мы все обязаны были признать ее превосходство над нами.
Но я же не про Риту. А про своих подруг, Тань и Наташ.

   Самой яркой была Таня №1, Таня Аничкова. Высокая, фигуристая, смешливая и наивная. Чуть не с первых дней учебы она для всех и каждой была главной подружкой и спешила со всякими своими заявлениями.
   «Как я нашего декана боюсь! Если в коридоре увижу – могу описаться!»…
   «Ой, девочки, я, наверно, не доучусь. Я больше всего хочу замуж выйти!»
   Мы не знали смеяться или крутить у виска… А она ведь и правда вышла замуж раньше всех. И родила троих пацанов и красавицу-дочку! Но о том, как у кого потом жизнь сложилась, я расскажу чуть позже.

   Еще одна Таня, Агуреева, поначалу поражала своей серьезностью. Ей всегда было некогда с нами сходить в кино, часто она отпрашивалась с классных часов и прочих не слишком обязательных мероприятий. Откровенничать с нами она не любила, и мы знали о ней только, что живет она где-то рядом с институтом, успевает бегать на обед и делать уколы бабушке. Лишь много позже случайно выяснилось, что бабушка парализована, и кроме нее и двенадцатилетнего брата у нашей Тани никого нет. Как-то Таня сказала: мне кровь из носу надо поскорее выучиться, зря я не пошла в медучилище. Мы хором замахали на неё руками: да что ты! Всё у тебя получится, закончишь. Танина беда стала первым испытанием для нашей французской группы. Когда её братик Пашка попал под машину, мы с девчонками организовали посменное дежурство у него в больнице. Помогали Тане и по дому, сроднились с её бабушкой, горевали вместе о её смерти…

   Большинство из нас были иногородними. Вот и Наташа Булычева жила на квартире и, как многие студенты, постоянно была полуголодной. Звонок на перемену она встречала в положении «низкий старт». Зажав в кулаке кошелек, неслась за пирожками. Зато не было более довольной физиономии, когда она, жующая, из буфета возвращалась. Мы смеялись, подтрунивая: почему твоя фамилия не Булочкина? Такая милая добрая пампушечка!
Как мы любили хохотать! Об этом даже многие преподаватели говорили…

   Конечно, все девчонки были из разных семей. У Тани Аничковой папа полковник, мама никогда, кажется, не работала. Таня часто говорила, что у папы вот-вот будет генеральское звание. А на другом полюсе была дочь уборщицы, и она тщательно скрывала это.
   Но Рита! О, Рита затмила всех. Она и впрямь была особенная. Ее отец был нашим деканом. А Рита, конечно, нашей старостой. Ее старший брат уже закончил учиться и работал в нашем институте на одной из кафедр. Плюс в профкоме. Позже, на старших курсах, он вел у нас свой предмет и запомнился нам своей требовательностью и мрачностью. Почему-то его мы не страшились. Чего не скажешь о Рите. Она так и говорила:
   - Вы меня будете бояться!

   Наташа Борщёва и правда боялась. А чего? Училась на отлично, ну или почти, но всегда получала повышенную стипендию. На занятия не опаздывала, хотя жила дальше всех – где-то в пригороде, у тети; так далеко, что приходилось добираться на электричке. Характер у Наташи был покладистый, она со всеми умела найти общий язык. В общем, придраться было, казалось, не к чему. А вот поди ж ты, при виде Риты Наташа порой впадала чуть ли не в ступор и стремилась всячески избегать общения с ней.

   Нам бы тоже брать с Наташи в этом пример. Да и не тянуло нас как-то с Ритой дружить. Но она сама нас доставала. Ни один кружок девчонок на переменке не обходился без того, чтоб в него не внедрилась Рита. Собирались ли мы в кино или в больницу – проведать загремевшую с аппендицитом Таню, - Рита всегда, как она говорила, бросала все дела…

   Первой от Риты пострадала Таня Чехова. Они с Наташей Родиной снимали вместе квартиру. На ноябрьские праздники (в те годы были ещё такие) Таня поехала домой за теплыми вещами. И опоздала, пропустив день занятий. Кстати, на курсе многих не досчитались на первой после праздников лекции – многие иногородние поступили точно также. Не знаю, как в других группах, но у нас Рита по поводу единственной отсутствовавшей Тани раскричалась и обещала написать докладную в деканат. Наташа, сама того не желая, подлила масла в огонь:
   - Да она завтра будет!
   - А! – ещё пуще заверещала Рита, – так у вас всё запланировано!
   Стоит ли говорить, что Танино объяснение об отсутствии билетов не было воспринято всерьёз. Секретарь деканата грозилась снять Таню со стипендии за пропуск трёх лекций и французского. Итого – учебный день. Заступилась француженка, Луиза Дмитриевна, наш куратор. Но Рита на Таню с Наташей с тех пор взъелась. Стоило одной Тане поутру войти в аудиторию, Рита вскидывалась коршуном:
   - А где Родина?
   (Ну и наоборот, соответственно.)
   Однажды Таня Чехова громко, на весь большой лекционный зал ответила:
   - А Родина с нами!
   Тут все упали от хохота. Тем более, что Таня показала на «верхотуру», где уже сидела, не замеченная Ритой Наташа.

   Первый курс в мединституте – сложный. Кто плавал, - знает. Вот и у нас – всякое бывало. Проболеешь – потом ходи отрабатывай. А значит, - договаривайся с преподавателем, оставайся после занятий. В общем, мороки много. Конечно, старались не болеть. Зубы, сопли, кашли – не повод. Но Таня Иванова попала в больницу. Аппендицит – дело пустяковое, сказала нам всезнающая Рита. Ну мы, как будущие медики, и сами понимали. Да только Тане нашей уж больно не повезло. И затянулось все надолго. Когда она вышла, наконец, на занятия «бледной немочью», первой «сочувствовавшей» явилась Рита:
   - Не зна, не зна, как ты сможешь отработать… и вообще, может, тебе лучше уйти в политех!
   Мы ничего не поняли, но перепугались. Приговор звучал, как произнесенный из уст самого декана.
   Но Таня карабкалась. Как ни трудно было ей, слабой после больницы, задерживаться после занятий допоздна, но она справилась, и сессию с нами сдала вовремя, да и весьма неплохо. Таня среди нас всех была какой-то серой мышкой. Это много позже она расцвела и превратилась в красавицу, а лет чуть не до тридцати была, ну как бы сказать, немножко невзрачная. Вот и преподаватели наши, за редким исключением, не могли ее никак запомнить. Да и от нас поначалу Таня была какой-то отстраненной. Как и Рита, Таня Иванова была из «местных», а значит, несколько далекой от наших проблем – столовско-квартирных, да и вообще многим непонятных…
   После того, как сдала свои «хвосты», Таня пригласила нас всех домой на день рожденья. Было это на классном часу, при француженке, нашей «классной няне», как мы ее называли. Почему-то с нами не было Риты, но Таня подчеркнула, что не хочет ее видеть.
   - Некрасиво! - пыталась увещевать ее наша Луиза.
   Но Таня стояла на своем.
   - Это же мой день рожденья, верно? Мне восемнадцать исполнилось, когда я в больнице лежала. Мама сказала, всех потом соберем. Обязательно!
   Тогда и выяснилось, что Таня с Ритой учились в одной школе, центральной, с французским уклоном, правда, в параллельных классах. До этого Таня нам ничего о Рите не рассказывала. Да и теперь обмолвилась лишь, что очень давно ее знает.
   Танин праздник нам всем запомнился надолго. Именно тогда мы впервые узнали Таню. Оказывается (по логике Риты) Тане была прямая дорога в политех. Потому что и мама, и папа у нее заведовали кафедрами в этом институте. А для нас это оказалась добрая радушная семья. У Тани нас собралось очень много. Кроме нас, французской группы, кстати, с Луизой во главе (!), к Тане пришли две ее школьные подружки, и еще одна Таня, из музыкалки. Ещё за столом пытались сидеть два вертуна, Танины братики-близняшки, которые в этом году пошли в первый класс. И нам, такой разношерстной компании, нисколько не мешали взрослые, Танины родители и две бабушки. Они уделили внимание, кажется, каждой из нас, тактично порасспросив о том, что нам и не приходило в голову узнать друг о друге. После этой встречи мы часто забегали в этот гостеприимный дом. Почитать хором конспекты, пошушукаться на кухне с Таниной бабушкой или мамой. Поесть вкусных пирогов и получить капельку тепла…
   А на том празднике мы беззаботно веселились, пели, танцевали и, собравшись много раньше обеда в воскресенье, никак не могли к вечеру разойтись. Таня предстала перед нами совсем иной, раскованной, хохотушкой, как и все мы. Сколько песен она знала! Со своей подружкой по очереди они садились играть на пианино, а мы наперебой сыпали заказами: «а эту!.. А эту!!!»
…Через много-много лет муж уйдет от Тани к этой её подруге после того, как Таня чуть не к сорока после долгого лечения родит мертвого ребенка. А Таня выбросится из окна.

Учеба многим из нас давалась нелегко. В большие трудности порой выливались и бытовые проблемы.
   Но все это было чепухой по сравнению с некоторыми происшествиями, которые по-настоящему отравляли жизнь большинству из наших девчонок.
   Химию у нас вел Орлов. О, его мы запомнили! Сразу и навеки.
   Свои лекции и лабораторные он начинал с переклички. Всё бы нормально – его право. Но каждый раз это было издевательство. Орлов очень любил коверкать наши фамилии: Агуреева у него была то Огуречиковой, то Помидоркиной, и так далее. Этот шутник находил особый шик в том, чтобы искажать наши фамилии. Чуть ли не самое безобидное – он никак «не мог запомнить» фамилию Иванова.
   - А где у нас эта… Петрова-Сидорова? – всякий раз, ёрничая, вопрошал он.
   К Наташе Борщёвой он обращался чаще других:
   - Привет Афоне! (Это было сразу после выхода фильма с Куравлевым, который мы, вполне естественно, вскоре невзлюбили…)
   - А как там у вас в домоуправлении?
   - А Вы борщ не забыли на плите? А то скиснет…
   - Я, как Вас увижу, так у меня и кисло во рту…
   Но и других доставал:
   - Так, Танечкина, конечно, здесь. Разве такой бюст можно забыть!
   (Это он о Тане Аничковой. Скабрезные шуточки о её груди, ножках и пр. звучали из его уст постоянно.)
   Таня, вся в пунцовых пятнах, вылетала из аудитории. А химик довольно потирал руки:
   - Так, так, ещё пять минут, и у красавицы будет прогул. Кто возьмет на себя труд вернуть эти резвые ножки в лабораторию?
   Стоит ли говорить, как мы страдали от этого «шутника»?
   - Садист! – шушукались мы на переменках. – Но надо же что-то делать?!?
   - Вот уж не советую! – осаживала нас Рита. – Уж кто-кто, а Орлов обязательно отомстит. С его лёгкой руки, знаете, скольких отчислили?
   Но и терпеть было невозможно. Придумали рассказать Луизе Дмитриевне. Нашей доброй няне.
   Про Луизу мы до сих пор вспоминаем с особенным теплом. Вот уж кто квохтал над нами. Как наседка. А была наша француженка старше нас всего-ничего, совсем недавно пришла после пединститута. В чем-то наивная, очень старательная, ответственная за каждую из нас, как мама. «Увидеть Париж – и умереть!» - говорила она. А мы переглядывались… В те годы мечтать о Париже было всё равно, что о путешествии на Луну. Но за мечту уважали.
   Луиза тоже не дожила до исполнения своей мечты. Умерла в двадцать девять. От рака.
   …А тогда мы с девчонками уже придумали, было, нашей кураторше пожаловаться на химика. Только вот представили, как она ринется за нас в бой. С непредсказуемыми для себя последствиями. Профессор Орлов. И пигалица Луиза. Именно так нам наша Рита - наш местный деканат - и объяснила. То ли она Луизу пожалела, то ли хотела, чтоб Орлов продолжал безнаказанно измываться над нами. Её-то он не трогал. А нам оставалось надеяться только на случай, который может прекратить проделки старого профессора.
Однажды Наташа Борщёва опоздала на первую пару, как назло, химию. Электричка подвела. Мы по-городу-то в тот день с трудом передвигались, такой был гололёд кругом. Опоздавших было полно. Так и ввалились гурьбой в аудиторию, где полным ходом шла не лекция, а знаменитая перекличка.
   - Та-ак, ну эта девица, конечно, борщ варила, – соригинальничал наш записной остряк. – Из котят, наверно? – эта «шутка» касалась уже Бори Котёночкина, тоже частой мишени для орловских упражнений. – А Гладилина вам всем халаты наглаживала? Так, всем конспекты на стол! Хочу проверить, когда вы не опаздываете, как вы мои лекции записываете?
   Мы, конечно, безропотно сдали свои тетрадки с лекциями. Химик держал их до самого последнего, большинству возвращал уже на экзамене (!), сопровождая комментариями:
   - Так, я смотрю, эта тема Вам особенно удалась, вот и поговорим об этом!
   А Наташе Борщёвой сказал, что её конспектов НИКОГДА не видел. И единственный шанс сдать экзамен – принести конспекты назавтра.
   - Учтите, Ваш почерк я прекрасно помню! – сам себя выдал он.
   Да и не было шанса представить чужую тетрадку – во всех стояли подписи Орлова.
И Наташа сутки не спала, не ела – переписывала химию. А, войдя в кабинет, – грохнулась в обморок. Мы всё это видели, т.к. пошли её провожать на битву с Орловым. Что было бы, не появись мы, когда увидели свалившуюся на пол Наташу, - неизвестно. А тогда Орлов выскочил из своего кабинета, ругаясь:
   - Устроили тут театр с цирком!
   Назавтра в ведомости у Борщёвой стояла тройка – первая и единственная, напрочь лишавшая её повышенной стипендии.
   Немного притих наш химик только ближе к концу следующего семестра. После оглушившего нас события.
   …На его лекцию Наташа Булычева вбежала в аудиторию в числе последних, маскируя в руке очередной коржик.
   - Та-ак! – фирменно взвился Орлов, - у Вас полный живот булочек или там ложная беременность?
   Наташа расплакалась и убежала на верхний ряд, где и поскуливала всю лекцию.
   А на перемене, когда Орлов вышел курить, я положила ему на стол лист бумаги, на котором сгоряча написала:

   «Порядочный человек в такой ситуации должен извиниться.
   Впрочем, порядочный человек никогда не попал бы в такую ситуацию.»

   Едва я сделала это, к кафедре подскочила Рита. Она всегда сидела в первых рядах и моя записка, конечно, не осталась для неё незамеченной.
   - А если я сейчас отнесу это в деканат?!?
   - Положи на место и займись своими делами! – ответила я.
   Лишь только мы обе успели вернуться на свои места, как в аудиторию влетел химик. Он, конечно, мог подойти к доске и начать выписывать очередную формулу, но черт поднёс его сразу к кафедре. Увидев записку, лежавшую поверх его конспектов, Орлов, казалось, задохнулся.
   Обведя долгим взглядом аудиторию, он устроил немую паузу. Никто в большом лекционном зале не понимал, в чём дело. Только я и Рита знали, почему так пристально разглядывает нас лектор. Время от времени его острый взгляд надолго застывал на чьём-либо лице, перебегал на лежащую перед ним записку и снова двигался дальше. Для меня это были полные драматизма минуты. Я понимала, что авторство абсолютно вычисляемо. Но нисколько не жалела, что не изменила почерка и даже не написала своё послание печатными буквами. Вдруг Орлов вспыхнул и, буркнув: «Лекции не будет!», выскочил из аудитории. Минуту спустя он вернулся, схватил свой портфель, запихал в карман злополучную бумажку и выбежал теперь уже окончательно.
   Как ни странно, мы не зашумели. Как-то привыкли уже ждать от него всякой каверзы. И отмене лекции еще не верили и не радовались. Ситуацию разрядил наш комсомольский секретарь:
   - Взносы, взносы! У кого не оплачено, кто не расписался!
   А староста курса предложил разойтись втихую, мелкими группками, чтобы не прознали в деканате. И бросил выразительный взгляд на нашу Риту.
До конца семестра оставалось всего ничего, и на последних наших встречах химик вёл себя почти пристойно. Всё же мы с тревогой ждали сессии. Но Орлов поручил разбираться с нами ассистенту. Понял ли он, кто писал, а главное, сделал ли для себя какие-то выводы, мы так и не узнали…

   Я уже упоминала, что Таня Чехова и Наташа Родина жили вместе на квартире, ну и дружили, конечно, хотя, казалось, трудно представить две большие противоположности.
Чехова, бывшая гимнастка, – сама грациозность, Родина – маленькая, толстенькая, с жидкими косичками и старомодными очками. Не слишком яркая внешне, Таня Чехова могла быть для нас образцом женственности. Самые простые одежки на ней смотрелись образчиком последней моды. У Наташи, наоборот, была какая-то необъяснимая тяга к дорогим ярким обновкам, которые её только портили. Разными были и их характеры. Таня – образец практицизма, Наташа – романтический наив. А вот уживались же! И пронесли свою дружбу через всю жизнь.
   В первые годы нашей учёбы нам даже казалось иногда, что эти две девчонки замкнуты на себе или друг на дружке, не так открыты для общения с нами, остальными. Но постепенно они всё чаще проявляли себя настоящими подругами каждой из нас. Взаимовыручка – вот то, чем всегда была сильна наша французская группа. А она нам требовалась порой так остро, как никогда.
   Неприятные испытания поджидали нас, молодых и неопытных девчонок, на каждом шагу.
Кого-то вдруг выгоняли с квартиры (почему-то чаще других «везло» Аничковой и Наташе Кузьминой), кому-то случалось потерять кошелек и оказаться наедине со своей бедой в чужом городе. Почти всегда первыми на помощь приходили Чехова и Родина.
   - Мы поговорим с хозяйкой, - сразу заявили они, когда нашу Аничкову выставили с вещами на мороз.
   И Таня жила у них в крошечной комнате больше месяца, пока не нашла себе другую квартиру. Причём на полу девчонки спали по очереди.
   А выгнали Таню за то, что в течение месяца она во второй раз потеряла ключи от квартиры.
   - Хозяйка так орала! – плакалась нам Таня. – А что я могу сделать? Сунула в карман на автомате, а потом раз – кинулась, а их опять нету!
   Вот это: «сунула в карман» нашу группу просто преследовало. Среди нас практически не было тех, кто так или иначе не был бы наказан неизвестными воришками.
Рубль, чаще мелочь, студенческий проездной – пропадало немного, но часто. Систематически. Конечно, когда проездному осталось жить три дня до конца месяца – невелика потеря. Но всё равно, как обидно! А главное – ничего не поделаешь. За руку никого не схватили. Одёжку свою приходилось кидать, где придётся – когда в раздевалке больницы, куда бегали на «циклы» по тому или иному предмету, а когда и в коридоре на подоконнике. Пропадали и разные мелочи из наших сумочек. Бывало, кажется, воровство и в других группах, но у нас что-то подозрительно часто. Мы рассуждали: неужели кто-то из своих? И было так противно… хуже нет – относиться друг к другу настороженно, с подозрением.
   Наша совесть, максималистка, комсорг Наташа Соколовская предложила обсудить ситуацию на классном часе. И мы чуть было, не согласились с ней. В последнюю минуту представили бедную Луизу Дмитриевну. Всё же стоило её пожалеть. Она к тому времени и так нервничала, догуливала последние дни перед декретом. И все обсуждения, включая общественное порицание этих неизвестных воришек, состоялись, как всегда в скверике возле главного корпуса.

   И вновь всё прекратилось для большинства из нас неожиданно.
   …Ночью я получила телеграмму из дома, а ранним утром уже сидела в междугородном автобусе. Предстояло хоронить дедушку. Для меня всё прошло, как в тягостном сне. На девять дней остаться не смогла, надо было спешить на учебу. На перроне моя бабуля сунула мне крошечный сверток: «Пусть это будет у тебя». Что-то маленькое и нетяжелое было завязано в белейший кружевной платочек. Не помня себя от слёз, я машинально сунула этот узелочек в карман куртки. С поезда поспешила на занятия. Там пришлось объяснять обступившим меня подружкам, куда это я пропала на несколько дней. Все эти разговоры, как и занятия в тот день для меня пока оставались за гранью реальности. Наверно, из-за этого своего сомнамбулического состояния или по иной причине я не зафиксировала своего внимания на Рите, отдергивающей руку от моей куртки. Как-то она под моим взглядом вздрогнула или мне показалось?
   - У тебя куртка упала, я подняла.
   - Спасибо.
Только по пути из института я обнаружила пропажу. В кармане не было бабулиного узелочка! А что в нем, я так и не знала!
Что же делать?!? Заливаясь слезами, я вернулась в главный корпус, пробежала по всем местам, где бывала в течение дня. Конечно, безрезультатно. В полном отчаянии поплелась по городу. Звонить домой? Мучить бабушку расспросами? Как можно?
Ночь я провела ужасно. Как меня грызла совесть! Ну, как я могла забыть в куртке бабушкин подарок!
   Но что могло произойти? В этот день я, казалось, не выпускала свою одежку из поля зрения… Ну, падала она, так ведь карманы глубокие, да и вернулась я туда почти сразу же… падала куртка почти в углу, ещё никто не убирал в аудитории, наши занятия там были последними… Обдумаешься…
   А назавтра, накинув куртку, чтобы перебежать из корпуса в корпус, я обнаружила в кармане свою пропажу; там оказалось то, что было завёрнуто бабушкой в платочек. И почти тотчас же в институтском коридоре и сам платок выпал у Риты из кармана!
   Оказывается, в этом маленьком узелке была коробочка с дедушкиным орденом Красной Звезды. Как я любила играть им в детстве!.. «Пусть это будет у тебя» - сказала бабушка.
   А с каким вызовом глянула на меня Рита, поднимая вышитый бабушкой платочек! Почему я не решилась спросить тогда: откуда это у тебя? А в её взгляде явственно читалось: ты никому не скажешь!
   Клептоманка! – озарило меня. А с другой стороны – за руку-то я никого не схватила.
Кто же украл дедушкин орден, а потом, испугавшись, подкинул мне назад? Это был уже не полтинник на обед в столовой. Это было слишком серьезно.
   Если Рита - ?!? Трудно было разобраться в моих чувствах. Ненависть. Жалость. Брезгливость. Моя неуверенность. И возможная предвзятость. Как же так? Она ведь всегда была чуть не первой в числе сочувствующих очередной пострадавшей. Крутилась возле жертвы, предлагала писать заявление на мат.помощь… неужели всё-таки она?
   Косвенным подтверждением моей (увы!) правоты явилось прекращение краж в нашей группе. Ну, или почти прекращение. Почти три года эта грязь мучила всех нас, да и теперь нет-нет вспоминается. Но ни тогда, ни позже не смогла я признаться девчонкам в том, что произошло со мной. Почему – не знаю до сих пор.

   Но я не рассказала ещё про двух своих подруг. Это Наташа Соколовская и Наташа Кузьмина.
   Ну и пора, наверно, подводить итог, описывая, что с кем сталось много лет спустя по окончании нашей учебы.
   Как-то получилось, что судьба у большинства сложилась непредсказуемо. Во всяком случае, когда учились, могли ли мы предположить, что двое из наших девчонок когда-нибудь станут главврачами, из двоих получатся прекрасные мамы-домохозяйки. Одна уедет в Канаду, а другая будет жить в Германии. Три кандидатские на одну такую маленькую группу – тоже неплохо, не так ли?
   К сожалению, есть не только достижения. О трагической судьбе Тани Ивановой я уже говорила.
   В своё время всех напугала Наташа Борщёва. Тот её обморок, когда она принесла конспект химику, был первым (для нас), но не последним. Своей болезни Наташа стыдилась, скрывала её, как и маму-уборщицу. Потом сама же с добродушием вспоминала, как страшилась, что её «заклюют» за такое происхождение. Наташа, к сожалению, рано получила инвалидность и не смогла работать.
   Наташа Булычева тоже, как выяснилось, не случайно питала пагубную страсть к пирожкам. У нее развивался диабет, о котором она, конечно, не подозревала. Сейчас, к нашему большому сожалению, Наташи уже нет с нами…
   Но ещё немножко о Наташе Кузьминой. Она говорила о себе: «Я самая деревенская». И так хотела поскорее всему городскому научиться. Родители не могли ей, как следует помогать, и Наташа всегда бегала на всякие подработки. Мыла полы по окончании последнего сеанса в кинотеатре, подрабатывала сиделкой, санитаркой, а в последние годы учебы уже медсестрой в детской инфекционной больнице. Мы говорили: Наташка, ну ты – труженица! А она смеялась: да это разве работа! Это ж не на дойку бежать!
   Наташа всегда говорила, что после учебы обязательно вернется в родное село и будет там первым педиатром. Получилось иначе. Наташа вышла замуж за доцента, кажется, на пятнадцать лет старше её. Его дети приняли её, как родную маму. Но, к несчастью, после рождения своих сына и дочки Наташа вскоре овдовела и растила четверых детей одна. Наташа заведует отделением в детской инфекционной больнице. Про неё говорят: врач от бога.
   Наташа Соколовская, вот уж кто совершенно неожиданно заставил нас всех понервничать! Наташа была у нас комсоргом, настоящим лидером и непререкаемым авторитетом в нашей маленькой группе. (Кажется, нашу Риту это просто бесило.)
   Влюбилась Наташа самой первой из нас, да как! да в кого! Был у нас молодой философ, читал диамат (или истмат? – память уже подводит). Всё бы ничего, да только философ наш, Юрий Николаевич, ЮрНик в нашем обиходе, был женат. Наташа об этом не сразу, конечно, узнала, а лишь после того, как у них всё всерьёз закрутилось, и не от ЮрНика, конечно. А поначалу всё было так красиво. Ухаживал, цветы дарил, гуляли до полуночи… Наташка нам по секрету шептала, какие красивые стихи они друг другу читают. А потом – раз! – и Наташу вызывают в деканат:
   - У Юрия Николаевича жена лежит на сохранении! Вы что себе позволяете?!? Вы какое право имеете разбивать семью?!? Отчислим! Из комсомола исключим! Позорите высокое звание будущего врача!
   Как раз в этот день ЮрНик на лекции распинался что-то типа о гармонической личности, о ее роли в социуме и т.д., и т.п. С утра мы выслушали ЮрНика, принимая всё за чистую монету, а в обед увидели зарёванную Соколовскую, вылетающую из деканата.
   - Что случилось? – кинулись мы к ней с расспросами.
   Но Наташка, как была в халате, убежала из института и неделю не появлялась на занятиях. А вернувшись, положила заявление на стол. Больше учиться с нами она не смогла. Позже мы узнали, что она окончила другой институт.
   А мы после окончания продолжаем поддерживать дружеские отношения, стараемся встречаться, ну хоть иногда. Теперь вот с кем-то из девчонок общаемся по Скайпу.
   У нас столько воспоминаний, оказывается. О прошлом, о событиях нашей юности, как выяснилось, мы так и не успели обо всём переговорить.
   А настоящее?
   Мама Тани Аничковой, которая часто приезжала навестить дочку из своего отдаленного гарнизона, больше всего не хотела видеть дочку замужем за военным. Но, похоже, Таня не видела иной модели поведения. Она втихаря бегала на вечера в Дом офицеров и в летное училище и уже после третьего курса вышла замуж, но не за летчика, как мечтала, а за танкиста, выпускника училища. Уехала было с ним в гарнизон, но выдержала там только одно лето. Мы все удивились и обрадовались, когда она вернулась на занятия и начала новый учебный год вместе с нами. А Таня, оказывается, вернулась уже беременной и зимнюю сессию сдавала уже с большой пузочкой. Примчалась, конечно, мама, сняла другую квартиру, помогала Тане, когда родилась дочка. Мы все тоже бегали на помощь; можно сказать, это была наша первая практика. А потом мама Тани, взяв с собой внучку, уехала к своему уже генералу, предоставив дочке возможность закончить учебу. Всю жизнь Таня мотается по каким-то степям, не работает, растит своих детишек, которых у нее родилось четверо! Дочку вот уже выдала замуж. За военного. Всё на круги своя…
   Наташа Родина в прошлом году приезжала из Канады, где живет с мужем-бизнесменом. Стильная, яркая, куда делись полнота, нелепые косички, безвкусица? Подтвердила там свой советский диплом. Работает. Оплатила Наташе Борщёвой курс лечения, а Тане Чеховой – тур в Париж, где они и встретились. Исполнили мечту нашей Луизы Дмитриевны.
   Таня Агуреева – главврач детской поликлиники, возглавляла детскую больницу до своей гибели и Таня Иванова.
   Недавно мне довелось побывать в городе моей юности. Получила приглашение от моего родного института, теперь уже медакадемии. В холле столкнулась с Ритой, изумила её напрочь – она так и вскинулась:
   - А ты как здесь оказалась?!?
   - Да вот, приехала на конференцию.
   Делая доклад, я поначалу никак не могла сосредоточиться, так волновал вид родного актового зала, да и, честно говоря, выискивала глазами Риту… Но больше я её не увидела, хотя знаю: преподаёт, защитилась. Всё у неё хорошо.