Было это в пору моего детства. Квартал домов частного сектора почти вплотную примыкал ко дворам стандартных «пятиэтажек». Дворик Бешеной Любы был проходным. Одна его калитка смотрела в наш двор, а другая – противоположная – выходила на мощеный тротуар и проезжую, за ним, дорогу.
Мы, часто сокращая путь к школе, быстро пробегали по ее двору, но только тогда, когда Любы в нем не было.
Кто и за что дал ей кличку – «Бешеная», мы не знали. Да и не задумывались об этом. Но причина, все же, была. И она, видимо, крылась в некоторых особенностях ее характера.
Дом Любы тонул в зелени деревьев и с весны до самой осени почти не был виден постороннему глазу. Плодовые деревья перемежались с ягодными кустарниками. Весной густо цвели нарциссы. От них сад казался солнечным и веселым. Тюльпаны и пионы зацветали позже, образуя красочные островки среди зеленой травы. Неприхотливые ландыши, несмотря на тень, выпускали тонкие стебли с белыми, крохотными колокольчиками на них.
Когда взрослые хотели добиться от нас послушания, то частенько пугали Любой, называя её ведьмой. И мы боялись её неприятной внешности, странного поведения и непонятного, образа жизни.
Это была женщина неопределенного возраста. Нам, малышам, она казалась старухой, чем-то сродни Бабе Яге. Неопрятные седые пряди выбивались из-под старенького платка. Зимой и летом старуха носила один и тот же вязаный кардиган болотного цвета, изрядно потрепанный и с вытянувшимися полами. Давно нестираная юбка, утратила свой первоначальный цвет. На ногах собирались гармошкой трикотажные штаны, и теплые войлочные боты дополняли ее странный наряд. В таком виде она часто бесцельно бродила по улицам города. Иногда, встречая Любу, мы старались быстрее проскочить мимо и при этом прятали глаза, боясь, что она нас узнает.
Сейчас и не вспомнить, за что мы так ненавидели ее. Возможно за то, что по-детски верили в ее колдовскую силу. Тому виной был странный, безумный блеск ее глаз и, зачастую, бессвязное, непонятное бормотание.
Мысль о том, что человек просто болен, никогда не посещала наши пустые головки, а мой детский умишко не осознавал всей трагичности жизненной ситуации, в которой оказалась эта женщина.
А ведь Люба не всегда была такой.
Раньше она жила со своей старшей сестрой Евдокией, которая приобщила ее к церкви и молитвам. Из церкви Люба приносила домой полные сумки с подаяниями, благодаря которым, да еще небольшим пенсиям обе женщины жили довольно сносно и недостатка в питании не испытывали.
Спустя время Бешеная Люба осталась одна. Похоронив сестру с Божьей помощью и с помощью соседей, она еще какое-то время ходила в церковь. Но потеря близкого человека сильно подкосила ее. Припадки безумия обострились и вынудили меньше бывать на людях. В церковь ходить перестала. Экономя деньги, она худела от недоедания. Совокупность этих бедствий сделали ее такой, какой она нам и предстала.
Не ведая милосердия, мы дразнили убогую. Подбегали к забору, когда видели ее во дворе и выкрикивали:
- Бе – ше – ная Люба, Бе – ше – ная Люба…. – и прятались за шатким забором, с интересом наблюдая за ее реакцией. Люба кидалась к забору и грозила нам кулаками. Иногда хватала то, что подворачивалось ей под руку и, швыряла в нас, отбиваясь, как от озверевших собак. Нас, детей от шести до девяти лет, это раззадоривало. Мы с визгом разбегались в разные стороны, и тут же возвращались, чтобы вновь возобновить атаку.
Наша детская жестокость не знала границ. Мы подбрасывали ей дохлых кошек и закидывали во двор пакеты с мусором, если ленились отнести их к мусорным бакам.
Изредка, где-то в глубине моей души тихонько скреблась совесть, когда я случайно видела, как эта женщина покорно собирала в ведра подброшенный нами мусор и относила его к бакам. Я заталкивала совесть в самые дальние уголки сознания и продолжала участвовать в набегах вместе со всеми.
Дикий сад оставался таинственным и притягательным для нас. В нем можно было прятаться и тайком обносить черешню, «райские яблочки», и другие фрукты и ягоды. И мы, как тараканы, опустошали сад, уничтожая урожай. В нём, обостренное чувство опасности давало возможность ощутить себя почти героем в глазах сверстником. Он манил к себе с невообразимой силой. Мы были и разведчиками, ползком пробирающимися сквозь заросли, и партизанами, устраивающими засады, и даже индейцами, вышедшими на тропу войны. И всюду был враг, правда, в одном лице – Бешеная Люба – которая выходила на эту тропу, Чтобы защитить от нас свою территорию. И тогда, наши попытки проникнуть в ее сад, были невозможными.
Постепенно дворик Любы скрылся из зоны видимости нашего двора за гаражами предприимчивых жильцов пятиэтажки.
Нам, стайке мальчишек и девчонок, это было с руки. Взрослые уже не
могли видеть наших проказ. И, хотя, калитка уже давно была заколочена, мы, все равно, умудрялись совершать набеги через лаз в заборе, без зазрения совести продолжая обносит сад.
Для Любы наши набеги стали сплошным бедствием. Она никому не жаловалась и войну с нами вела в полном одиночестве. Здесь, впервые в жизни, я услышала слово «саранча», но, что это такое – представления не имела, а потому считала его бранным.
Однажды вечером, совершая очередной налет на крыжовник, мы так увлеклись сбором спелой, розовой, в прожилках ягоды, что потеряли бдительность и не заметили, как «враг» подкрался. Им была Люба. Она неожиданно появилась из-за куста смородины и, торжественно, злобно
ухмыляясь, широко раскинув руки в стороны, грозно шла на нас. Седые волосы развевал ветерок и, в ней было, что-то мистически-сказочное.
В один миг мы оказались у лаза в заборе. Получилось столпотворение.
Все спешили скорее пролезть в заветную щель, торопясь и мешая, друг другу.
Одичавшие кошки, оставив мусорные кучи, взметнулись на деревья, вспушив хвосты и дико сверкая горящими глазами.
Я была слабым ребенком и поэтому оказалась позади всех. Внезапно почувствовала, как какая-то сила отрывает меня от толпы и увлекает вглубь сада. От страха я потеряла голос и не могла кричать. Покорно, словно под гипнозом, подчинилась властной руке Любы, тащившей меня прямо к дому.
Я была уверена, что у лаза никто и не заметил моего исчезновения. Страх парализовал разум и когда я, наконец, осознала себя, то поняла, что сижу на стареньком стуле за столом небольшой и не очень опрятной комнаты. Возле меня никого не было. Стол был пуст, а старый буфет, стоящий напротив стола, отсвечивал тусклыми зеркалами засиженных мухами створок. Перед ними красовались разномастные рюмки и несколько чайных чашек. Перед стеклянными дверками буфета лежало нечто похожее на вышитую салфетку. На ней стояла ваза с букетом засохших цветов. Они почти не имели цвета, так как серая пыль и паутина лежали на них толстым слоем. Мне казалось, что жизнь в этом доме остановилась. Но нет, она была.
Паучки в углах деловито опутывали паутиной мух. В комнате их было более чем достаточно. Запах давно непроветриваемого помещения был стойким. Окна не имели занавесок, а дверь в другую комнату прикрыта.
Вдруг скрип входной двери прервал осмотр комнатки. На пороге показалась Бешеная Люба. Она подошла к столу и поставила передо мной полную миску солнечно-спелых абрикосов и краснобокого крыжовника.
- Ешь! – сказала она, усаживаясь за стол напротив меня.
Я ожидала чего угодно: трепки за уши, порки, ругательств и увещеваний, но только не этого.
Совесть, наконец-то выползла из укромных уголков сознания, и, с каким-то остервенением начала терзать мою душу. Слезы брызнули из глаз.
Мне стало стыдно и, этот стыд жег. Почему-то, впервые за все то время, что я знала Любу, во мне шевельнулась жалость к этой женщине. Сеточка морщин на ее лице и худая, старческая шея, не казались противными. Тонкие руки говорили о физической слабости. Голубые глаза лучились участием и добротой. Седые волосы, схваченные на макушке гребнем, тонкими прядями спускались на плечи, и никак не походили на космы.
Я сползла с табуретки и, не глядя на миску, побрела к выходу. Люба догнала меня уже на пороге. Она вытерла мне нос, смахнула с лица слезы и, собрав в пучок подол моего сарафана, высыпала туда содержимое миски. Затем, подтолкнув к калитке, сказала:
- Ешь! Они вкусные! А я помолюсь за тебя.
Я шла домой и, не смея поднять глаз на прохожих, тихо плакала.
Что-то случилось с моей душой, и я стала по-новому смотреть на убогую, больше не принимая участия в набегах. За этот день я повзрослела.
Давно уже нет ни того двора с заманчивым садом, ни домика в глубине его, как нет и самой Бешеной Любы. Как-то зимой в приступе безумия она ушла из дому и не вернулась. Прошло много лет.
На месте ее двора стоит шикарное кафе с броским, крикливым названием.
Я с болью в душе наблюдала, как перед началом его строительства бульдозеры выкорчевывали фруктовые деревья сада нашего босяцкого детства, и как вместе с его гибелью рвались невидимые нити, связывающие меня с прошлым.
Множество людей ежедневно приходят в кафе; веселятся, что-то празднуют или просто пьют, ведут беседы, отдыхают на том месте, где стоял сад и жила совсем не страшная, а больная и очень одинокая женщина. Но в чем же их винить?
А все-таки она успела помолиться обо мне.
http://proza.ru/2011/02/01/1549 Талисман