Гнездо

Николай Стрельников
(Фото автора)

Приехав с работы, я увидел во дворе брата, который прерывающимся от волнения голосом сообщил мне трепетную весть:
— В нашей ёлочке, что у калитки... живут... соловьи!
Вдвоем с ним мы подошли к указанному деревцу на предмет фиксации только что сообщенного факта теперь уж авторитетной комиссией, состоящей из двух... дураков!
Удостоверив этот факт, «комиссии» и распасться бы тут же, оставив ёлочку и гнездо в покое. Но она не распалась — она была заинтересована, вернее, пристрастна, теперь уж, к этой точке вселенной. Двум здоровенным детинам страшно захотелось узнать, что там, внутри нее.
За ужином разговор был только о ней. Мама, провидя наши замыслы, сказала:
— Не трогайте гнездо. Даже близко не подходите. А то испортите птичек.
Куда там! Не успело подняться солнце, как мы уже были у ёлочки. Помня завет матери, стояли в сторонке и наблюдали, как улетал и прилетал один из соловьев, держа в клюве пучочек какой-то живности. Нырнув в ёлочку, он тут же выбирался из нее и снова пускался в полет.
Накормив ребятишек, взлетел на электрический провод, почистил клюв, встряхнул крылышками, посидел немного и вдруг:
— Фью-фью, так-так, тра-та-та-та... Мы стояли, как завороженные, боясь пошевелиться — нарушить этот чарующий птичий перелив. А он, как нарочно, как будто специально для нас, расходился сильнее и сильнее, повторяясь снова и снова...
«Где же ты был, чудесный друг? Почему не пел раньше?» — растроганный и счастливый, укорил я мысленно певца, когда он закончил свой «концерт». Но тут же пришла другая мысль: а может, он и пел, только нам, поглощенным своими делами, некогда было услышать его?
Часа через два мы подошли к ёлочке снова. Соловьев не было, во всяком случае, не летали. Постояли поодаль, подошли ближе. Интересно, где же соловьи? Еще ближе. Нет соловьев. Вот уж коснулись хвои. Вот уж и гнездышко рядом. Можно даже достать рукой... А что, если попробовать пощупать? Оглянулся на брата — горят его глаза (так же, наверно, как и мои) невыносимым желанием изведать неизведанное. Одно желание у обоих. Значит, можно действовать?
Можно! Но не поднимается рука. «Испортите птичек»...
Секунды раздумий. Секунды борьбы. Секунды выбора: слова матери или...?
Да, конечно, только слова матери! Раздумий быть не может!
Так что же, надо уходить? Уходить — не узнав, не испытав, что ТАМ?
А гнездышко совсем рядом. Вот оно — близко, близко... И эти глаза — горят как факелы, зовущие вперед.
А что, собственно, изменится от того, что я пощупаю гнездо? Пощупаю — и обратно руку, быстро-быстро...
А слова мамы: «Даже не подходите близко»!
Но ведь уже подошли, нарушили...
Мама оказалась права.
Как только рука коснулась внутренности гнезда, произошло непоправимое. Птенцы, ощутив прикосновение к ним незнакомого предмета, заволновались, заворочались. И один из них, оказавшись на краю гнезда, неумело раскрыл еще не совсем оперившиеся крылышки и бросился вниз.
Мы кинулись к нему. Нет, он не разбился, так как упал на траву, а к тому же, хоть как-то, но спланировал при падении.
Поняв, что мы нашкодили и, пытаясь поправить дело, мы торопливо понесли его к гнезду — с целью посадить его туда и, дескать, всё будет шито-крыто. И, конечно, теперь уж, имея горький опыт, не приближаться к этой щепетильной точке вселенной никогда!
Увы, зарок наш оказался запоздалым. Птенец, посаженный в гнездо, выпорхнул обратно. И на этот раз, уже обессиленный и помятый в наших руках, он спланировал значительно хуже и ушибся сильнее. Посаженный еще раз, он опять выбросился и убился окончательно.
Подавленные, мы смирились с этой потерей в надежде на то, что хотя бы остальные насельники гнезда угомонились.
Увы, и эта надежда не оправдалась. Нарушенный покой птичьего дома сказался на всех его обитателях. Минут через пять выбросился еще один. А через минуту — и все остальные. Разом. В разные стороны. Полетели так, как летят вниз подстреленные утки.
Мы бросились их разыскивать в высокой, сочной траве. Нашли, посадили опять в гнездо. Но они побыли в нем малость — и снова вниз. Разве может опять войти в чрево тот, кто вышел из него?
Пока мы лазали по траве, прилетели родители. Устремились, конечно же, к гнезду. Но тотчас, как ужаленные, выскочили оттуда заметались в отчаянно-низком полете над землей.
И если б вы слышали их пронзительно-опустошенный крик! Он и сейчас стоит в моих ушах. Впрочем, это не крик — это тоже свист, соловьиный свист. Но такой, который вряд ли кто-нибудь имел несчастье слышать...
Пометались они над травой, пытаясь спасти своих крошек, созывал их своими душераздирающими воплями, и, поняв, что не собрать и не увидеть им больше ненаглядных деток, улетели в неизвестном направлении.
Потом прилетали еще раза два. Прилетят, проверят пустое гнездышко-могилку, посидят минутку на проводе и улетят опять. Куда? Кто знает? Может быть, куда угодно, только бы не видеть этого места — места печали и слез...
Говорят, что птицы, в том числе и соловьи, каждую весну возвращаются туда, где у них оставлено гнездо.
Несмотря на случившееся, мы ждали, что и к нам вернется наша пара. Ведь прошел год, зарубцевались раны, забылась трагедия — рассуждали мы.
Но птицы, по-видимому, рассуждают иначе. Обиженный инстинкт не прощает вины. Он не может подвергать себя риску.
Не прилетели к нам соловьи. Ни первый, ни второй, ни вот уже какой теперь год.
А мы всё бережем их гнездышко. Для них.
И качается оно вместе с ёлочкой — промытое дождями, прошитое морозом, прочищенное ветром и осеняемое нашими раскаянными чувствами.
А соловьев всё нет и нет.
И мамы уже нет... Той мамы, которая сказала: «Не трогайте гнездо»... Мы не трогаем его, мама.
Но уже поздно.

1975 г.

 
     ПОРТРЕТ МАМЫ

— Мама, постой минутку,
Увековечу твой лик!
И карандаш мой — в шутку
К ватману вдруг приник.

...Мама стоит меж окон,
На посошке рука.
Инеем светится локон
Из-под каймы платка.

Флоксы бушуют справа,
Слева цветет георгин.
Ели поют величаво
Вечнозеленый гимн.

Всё это так — детали.
Я на глаза глядел:
Как они вглубь запали
От бесконечья дел!

В ласковом их прищуре
Нежилась власть зрачка —
Та, что смиряла бури
Та, что зажгла века...

Как мы встречались мало
В жизни сей — наедине.
Весь я с тобою, мама,
ТАМ, в невечернем дне!

1975 г.