Глава 5
http://www.proza.ru/2011/01/22/952
Такеш не забыл. Не хотел забывать. Он наоборот всё больше мучился оттого, что не может вспомнить. Вспомнить так, чтобы воссоединить всю картину. Он привык видеть её загорелую, немного чумазую и всегда на взводе, готовую в любой момент дать отпор. И ещё понял, что представление о женской груди у него неверные. Ведь он видел, как мать кормит сестрёнку, он видел картинки, тайком гуляющие по мальчишкам. Все это совсем не то. Как ни напрягался Такеш мозгами и телом, но в памяти всплывали только невероятная белизна, розовые соски, почему-то такие же беспомощные и большие, как и глаза Стешки и это подрагивание, такое подрагивание, что как ни вглядывался Такеш в окружающее, ничего подобного, с чем можно сравнить, не находил.
Больше всего бесило, что он не может всё это увиденное соединить в одно, чтобы понять, где она начинается, эта белизна, как начинается. И рисовал. Извел тетрадь, пытаясь на листе отразить то, что не доглядел, не запомнил. Рисовал и зачёркивал, сильно-сильно зачёркивал и снова рисовал. Это был первый в его жизни тайник, где он прятал тетрадь и воротник Стешкиного платья. И он знал, что если кто узнает про это, то он его убьёт, не задумываясь придушит.
Большим облегчением стало то, что отец увёз его на дальний гурт, и там, в степи, ему никто не был нужен, ни друзья, ни игры, ни велик. Никто и ничто. А когда отец отпустил его в бане попариться, да с домашними повидаться, невольно подслушал он разговор своей матери со Стешкиной.
По началу и не прислушивался, что-то там о Катьке, учёбе, потом об Абае, куда его направлять учиться, потом коснулись Любки, и он прислушался, - « Ты погляди, как за лето вытянулась, тоненькая, как тростиночка. Из чего только что растёт не понятно. Красивая девка будет, и глаз хитрый, цыганский. Повертит она наших парней, намаются». – « Да. С твоей Стешкой не сравнить. Смешная она у тебя, на вид большая, а в глаза заглянешь, - трёхлетка». – « Это потому что тело на мозги давит. Намается она с телом. Знаешь, все задатки породистой коровы мясомолочного направления. Её в детстве было не ущипнуть, а теперь и подавно, лоснится, как круп коня. Крепкая, гладкая, сильная. Даже не знаю, какой бычок тут нужен, чтобы покрыл такую. Богатыря искать надо, здешние мелковаты будут. Тоже ведь за лето вровень с Катериной стала».
Потом они на Баяшку переключились, но Такеш всё слушал до конца, надеясь, что разговор ещё коснется Стешки. Долго слушал про Любкину мать, она у всех, как кость в горле и, наконец, вернулись к Стешке. – « Вот, говоришь, смешная она у меня, так через неё и поругались с Головтунихой. Первый раз ещё смолчала, когда она по совхозу разнесла чепуху, что я детей не кормлю, что они у меня мухами питаются. Так это Стешка по второй весне всё на улицу просилась, а куда в грязь, да некогда. Поставлю её на подоконник, цветы уберу, вот она и ходит шаг влево, шаг вправо. Носом уткнётся в стекло, как будто и на улице. А мухи первые появились, кошка то рядом на окне поймает лапой и съест и Стешка, глядя на неё тоже. Поймает, куснёт, скорчится, выплюнет, а, глядя на кошку, опять ловит. Она у меня на окне и побелку всю отколупала, то пальцем, то носом уткнется и лижет. Я к врачихе бегала, спрашивала, может витаминов каких ей купить, так Ольга Дмитриевна спросила, что я в известку добавляю, а что в неё добавишь, только соль, чтобы не обсыпалась. Так это Стешка, оказывается, соль, как корова слизывала. Ничего страшного в этом нет, но всё равно не приятно, когда бабы, смеясь, стали мне мух предлагать. А уж совсем разругались с Оксанкой из-за матов. Мои подрастать стали, так хоть во двор не выпускай. У взрослых от их ругани изжога, а тут дети такое слушают. Высказала ей тогда, чтобы в себе держала гадость эту, так она разоралась, что наш рот не чище будет, если младшая меня матом кроет. А Стешка, она многие слова коверкала. «Гулять» у неё «булять», хоть ты тресни, не переучивалась никак. Задержишься у кого в гостях, так она и начинает канючить, - «мама булять, мама булять». А говорит то коряво да быстро, вот и получается у неё « мама блять». И собака у неё «ебака», и верблюд «ебут». Что поделаешь, умный то поймет и посмеётся, а дурак, он и есть дурак, - ерунду пороть начинает. Господи, да под что только Стешка нас не подставляла. Скандалили раньше из-за кур, - Оксанка всё твердила, что её куры у нас несутся, а мы их специально прикармливаем, так она своих синей краской пометила, а я зелёной. Откуда я могла знать, что она эти цвета путает, и опять скандал, что я специально такую краску выбрала. Как тогда не углядела, но Стешка вся уделалась, как нарочно, с головы до ног украсилась. Всё, что смогли, отчистили, но не налысо же её стричь. Так и бегала, как курица меченая. Оксанка тогда сильно радовалась, это, говорит, я специально Стешку пометила, чтобы невзначай, с Любкой не спутать и не покормить лишний раз. Главное, Катька растёт, - ну поругать не за что, сидит, копается в тряпочках, пупсиках. Стешка же эти куклы только за ноги и об пол. А как неделю не пускала Рыкса в будку? Его ведь Рексом звали, как нормальную половину совхозных собак, а Стешка заявила, - раз рычит, значит Рыкс, так Рыксом и закрепилось. Васька тогда расщедрился и будку просторную ему не из старья, а из новых досок сбил, - загляденье. Стешка её облюбовала, натащила туда все свои сокровища, даже Васькину думочку с дивана спёрла. И пока не наигралась в домик, бедный пёс на улице околачивался. И опять же скандал, когда Оксанка увидела свою Любку в этой конуре. Мы, значит, своих детей как собак растим и чужих портим. Тут придумывать ничего не надо, Стешка не подарок, знаем, её же к трусам только на третьем году удалось приучить. До того настырная, ругаешь, ругаешь, а она насупиться, убежит за дом и скинет их, да засунет куда так, что и найдешь только по осени, когда трава поляжет. Такое впечатление, что прямо жить ей вольно эти трусы не дают, а ведь большая, да солдатня вокруг. Васька тогда учудил, - демонстративно прибил трусы к забору на видное место и пригрозил, что гвоздями прибьет к ней их, если увидит ещё раз голый зад. Помогло. Иногда сомнения берут, уж не дура ли совсем растёт? Зимой страшно на улицу отпускать без Катьки. Заиграется так, что примёрзнет и не заметит, а когда и почувствует, то уже мозги инеем покроются. Стоит, руки вытянет и орёт, нет, чтобы рукавицы одеть или домой бежать. А как я с ней, если она Васькина любимица. Его, если и подковырнут, почему он сына себе не смастерит, так он и гордится, заявляя, что Стешка, всем вместе взятым их сыновьям нос по началу расквасит, а потом утрёт. Мужик, нашёл чем гордиться, и ещё меня шпыняет, если я ей мозги немного вправляю».
– « Да ладно, не горячись, она, как никак, наша первая гостья на этом месте. Я этот переезд долго помнить буду. Все кувырком, всё быстро, вещи, дети, скотина. А тут глянь, уже первый гость на пороге. Пришлось всё бросить и ставить самовар, угощение, метаться подарок искать. Так положено. А твоя ходит, глаза округлила и тычет во всё пальцем, - а это что? А это зачем? И я, с перепугу, не соображу, что это девочка обычным вещам удивляется. Чаем напоили, Жамбай и говорит, - бери в подарок, что нравится. Она и взяла пиалу. А на следующий день опять пришла, чаю попила и вторую пиалу унесла».
– «Вот-вот, мы то тоже не сразу сообразили, в чём дело. Она просто спросила, если это её чашка, подаренная, то она может всё что захочет с ней сделать? Да делай, говорим, что хочешь, а она её с размаху - бах, и вдребезги. Стёклышки ей красивые нужны были. И вторую в доме не оставила, где-то на стороне разбила. Только потом до нас и дошло, что пора к вам наведаться, узнать, где посуду раздают с чаем в придачу. А ведь Стешка права, чай у вас вкуснее нашего, хоть и завариваю так и наливаю по-вашему. Ладно, спасибо, упилась, побегу».
То, что Такеш узнал о Стешке, опять не укладывалось у него в голове, просто он не мог представить её маленькой, в краске, без штанов и в будке собаки. Но это только развеселило. А когда специально подошёл к лошади и похлопал по крупу, то рассмеялся от своего идиотского поведения. Да ничерта они не знают о Стешке, он столько раз перехватывал её в игре и знал, она другая на ощупь, она прохладненькая даже в самую жару и крепкая. Примерно такая, как накачанная камера велосипеда.
Вечером на поляне, где всегда собирались кто поиграть, а кто потрепаться и поглазеть, он первый раз присоединился к глазеющим. Ему просто необходимо было разглядеть Стешку, да всех разглядеть. А Любка правда красивая, почему он этого не замечал раньше? И Любку легко будет нарисовать, у неё же все черты яркие, как будто отточенным чёрным карандашом прикинуты. И глаза её не хитрые, быстрые просто, а сама она не быстрая, она вертлявая. Стешку рисовать труднее будет. Лицо у неё широкое, скулы крепкие, глаза так непривычно широко расставлены, как будто удивляется вечно чему-то и она совсем не щуриться, даже когда прицеливается.
Он измучился её рисовать. Он даже понял, где незаметно начинается эта белизна тела, - прямо от ключицы. Когда Стешка выставляла руки вперед, или подпирала ими голову, там тело напрягалось, округлялось, и он знал, - это то, что он ищет. Но прорисовать всё равно не мог. Не получалось, не ложилась Стешка на лист, это бесило. Такеш мог надолго забросить карандаш, порвать всё, но потом что-то снилось, что-то виделось, и он опять изводил тетрадь за тетрадью, психуя ещё больше оттого, что не художник, что не может, не в состоянии, не дано. А надо, надо не просто нарисовать похоже, надо вывести тот беспомощный взгляд. Ему хотелось, чтобы всё повторилось, повторялось. Этого хотелось даже больше, чем заполучить мотоцикл Абая. Нет, о мотоцикле он тоже мечтал, но рисовать его желания почему-то не возникало.
Тогда же, наблюдая за играющими, заметил, что игры изменились. Нет, игры остались прежние, и ребята всё те же, но смысл игры исказился. Игра, она стала не важна, даже не важно, кто победит. Важно кто за кем побежит, важно, кто кого ловит, важно, как поймает, как прижмет к себе, важно, прижмется ли она, обрадуется ли. Такеша, такая перемена настолько поразила, что он стоял и соображал, понимают ли это сами играющие? Стешка, точно ни черта не видела, она носилась, сшибая всё на своем пути, визжа и радуясь победе. Да к ней приближаться опасно, когда она в азарте, никто и не становится у неё на пути. Вот дура.
Такеш пробовал прижимать её к себе и отлетал мгновенно. Иногда это так злило, что в отместку скручивал ей руки без жалости. Стешка взвизгивала и он получал по шее, - обычная реакция. Вот когда он совсем терял над собой контроль и взрывался. Сколько обидных слов выплёскивал на её лохматую голову! Стешка только плечами пожимала, - « Да фиг с тобой, псих!». И ведь не обижалась никогда, может, чисто по-соседски, а может, просто дура. Дура слепая.
Продолжение следует:
http://www.proza.ru/2011/02/08/1665