Посадка

(Фото автора)

В выходные дни я избегаю ездить на рыбалку: количество желающих посидеть с удочкой на льду, по сравнению с простыми днями, увеличивается в десятки раз. И все-таки нет-нет да соблазнишься хорошей погодой и приплюсовываешь к рыбацкому наплыву еще одну энную величину.
Увешанный ледобуром, ящиком со снастями и распухший, как вздутая подушка, от всевозможных ватников и свитеров, приходишь утром на автовокзал, а тут... Тут уже столько таких же, как и ты, «подушек», с теми же торчащими во все стороны орудиями обмана бедных рыбёшек, что первая мысль при взгляде на это «воинство» бывает обычно такая: и дёрнуло меня опять попасть сюда! Но, смачно ругнув себя от души, тем не менее, сознаешь, что обратного хода нет, спрашиваешь «Кто последний?» и пристраиваешься в затылок впереди стоящего очередника.
Подают автобус. И хорошо, если водитель, следуя неписанному «честному» правилу, откроет одну дверь. Тогда вся эта «подушечная» лавина, соблюдая дисциплинированность, пропуская по одному члену в зияющее отверстие автобуса, будет медленно втекать в него, пока он, «резиновый», не вместит в себя всех желающих. Но если водитель презрит вышеупомянутое правило и откроет обе двери, тогда произойдет следующее. Лавина, послав в тартарары всякое понятие о дисциплине и честности, в мгновение ока из рыхло-подушечной превратится в жесточайше-атакующую — начнется, говоря библейским языком, столпотворение. И тот могучий эгоизм каждого отдельного ее членика, сдерживаемый святостью посадки в одну дверь, тотчас взорвется динамитом, размётывающим всё и всяческое ради достижения желанной цели — раздвинуть всех и, ворвавшись в салон, занять в нем самое лучшее место.
На сей несчастный раз, о котором мы повествуем, раскрылись именно обе двери.
Когда авангардная часть, передовой отряд, или просто те, кто по-волкодавски сильнее, исчезли в глубине автобусного чрева и более-менее притерлись все, кому уже не до сидений, а хотя бы вписаться в число вошедших счастливцев, среди которых оказалась и моя полузадушенная персона, я, прижатый лицом к стеклу, взглянул на улицу. У автобуса, пытаясь влезть в него во что бы то ни стало, всё так же бушевала серо-зеленая масса, толкаясь локтями и постепенно суживаясь в расщелине между створчатыми половинками дверей. И лишь один человек стоял чуть в сторонке, глядел на эту вакханалию, и еле заметная улыбка светилась на его лице. Судя по экипировке, он тоже был рыбаком, пришедшим сюда за тем же, зачем пришли все: войти в автобус и доехать до ледового панциря реки. Казалось бы, подходи к двери и включайся в общую давку, если ты действительно хочешь уехать. А нет — иди пешком несколько километров, парься в бане ватно-мехового одеяния и тяжелых бахил, так как следующий рейс будет нескоро, или может совсем не быть.
Как видно, «особый» рыбак, наблюдая за происходящим у автобуса, приготовился именно к этому, второму варианту. Но когда «масса», наконец, вся вошла в дверную прогалину, он спокойно подошел к автобусу и поставил ногу на подножку. Скрипуче-шипящие створки захлопнулись, и до предела перегруженная машина тронулась с места.
По прибытии на конечную остановку, серо-зеленая масса проделала обратную реакцию выталкивания, и рыбаки-подушки медленно поползли в разные стороны снежно-ледяного простора. Куда пошел заинтересовавший меня рыбак, я определить не смог... Прошло какое-то время, и он окончательно покинул мою память о нем.
Верный своему зароку, я всю зиму избегал ездить на рыбалку в нерабочие дни. Но жизнь есть жизнь, и однажды стечение обстоятельств вынудило меня снова в субботний день оказаться на автовокзале и занять очередь на посадку в знакомый автобус. Произошло то же самое. Водитель открыл обе двери, и смешавшаяся очередь лавиной устремилась к ним. Началась обычная давка. Я, хотя и не очень активный ее сторонник, но тоже устремился вперед. Упираясь ладонями в спину стоящего впереди бородача, я оглянулся и увидел того самого, «особого» рыбака, который, как и в первый раз, спокойно стоял в стороне и с укоризненной улыбкой наблюдал за бушующим столпотворением. Показалось даже, что эту свою осуждающую улыбку он адресовал мне, упирающемуся в такую же упирающуюся спину другого рыбака. Мне стало стыдно. За свою, не по назначению используемую силу. За свою, как бы там ни было, но безнравственную позицию.
Потихоньку, незаметно я опустил руки и сделал несколько коротких шажков назад, не переставая уголком глаза наблюдать за стоящим неподалеку «особистом». Мне страшно захотелось познакомиться с ним, но как это сделать, я не знал. Хотя, вообще-то, мы, рыбаки, народ бесцеремонный, но в данном, «особом» случае обратиться с обычным, свойским «этикетом» я не мог. Мешала, останавливала от этого шага какая-то страшливость, какая-то дистанция.
— Ну что, герой, не хватило силёнки? — услышал я вдруг приятный негромкий баритон. Повернулся и увидел прямо на меня направленный взгляд слегка прищуренных серых глаз и какую-то по-детски озорную улыбку знакомого рыбака. И, прежде чем я нашелся ответить что-либо, он приподнял свой ящик с лежащим на нем ледобуром, подошел ко мне и опустил их снова на утоптанный снег.
— Понимаете... — заговорил он спокойным, домашним тоном. — Понимаете, гляжу я на эту, с позволения сказать, посадку и никак не могу понять, зачем люди давят друг друга. Они что, сделают автобус просторнее, вместительнее — с помощью этой давки?
— Конечно, нет, — машинально проговорил я.
— Так зачем же эта животная сила, эта нервотрепка, это… — остановился, поискал слово, как бы обдумывая, годится ли оно в данном контексте, — это... безобразие?
— Безобразие? — вдруг спохватился он.— Нет, не то слово! Не выражает оно сущности происходящего. Сущность данного явления в другом...
«Сущность... Явления... — подумал я. — Ого! Вот так рыбак!» В обыденном круговороте грязных, пересыпанных обильной матерщиной слов, подобная, чистая речь для меня была полной неожиданностью. Так вот в чем основа его, отличающегося от всех поведения,— интеллигентность!
— Как вы думаете, в чем сущность этого дикого явления? — неожиданно обратился он ко мне. Застигнутый врасплох таким вопросом, я пожал плечами, не зная, что ответить.
Рыбак пытливо взглянул на меня, как бы решая, стоит ли вести дальнейший разговор с одним из тех же представителей «дикого явления», то есть заслуживает ли он этого, поймет ли его. И, пронзенный лучом изучающего меня взгляда, я сказал с неожиданной для самого себя смелостью:
— Я думаю, главное во всем этом — эгоизм. Наш эгоизм.
— Абс-солютно т-точно! — как бы ожидая именно такого ответа, воскликнул рыбак, растягивая слова. Моя «грамотная» речь, как видно, понравилась ему, и он заговорил, воодушевляясь всё больше и больше: — К этому я добавил бы, усиливая ваш ответ: не просто эгоизм, но эгоизм самостный, то есть крайне самолюбивый. Вы посмотрите, как лезут! — слегка прикоснувшись к моему плечу, кивнул он в сторону штурмующих заднюю автобусную дверь.
Там происходило обычное, «типичное»: задние напирали на передних, и они, оказавшись прижатыми к автобусу на уровне подножки, были не в состоянии подняться на нее. К тому же им очень мешали сделать это не только тяжесть одежды, но и торчащие ледобуры и ящики. Естественно, при этом происходил интенсивный обмен смачными «любезностями».
— А ведь среди них наверняка есть и представители элиты (видите, в каких папахах?), ну и, конечно же, с красными книжечками в нагрудных карманах, — делился своими впечатлениями мой новый знакомый. — И, тем не менее — лезут...
— Не ведая стыда! — поддержал я.
— Какой там стыд? Не ведая, вернее, позабыв даже о простейших физических законах, что всяческий затор тормозит свободное движение вперед!
Наконец, один из штурмующих исхитрился вырваться из удушающих объятий толпы и, ударив дюралевым ящиком о стальную дугу дверного поручня, на четвереньках вломился в салон. И тотчас же его место занял следующий, прижатый к подножке, кандидат, бессильно пытающийся одолеть эту «высоту».
— А ведь, казалось бы, чего проще, — раздумчиво произнес рыбак,— отойти всем от двери и, обладая хоть чуточку тактом, а тем более уважением друг к другу, предоставить возможность войти первому тому, кто не имеет этого такта, и тем самым — наглядным примером — научить его...
— Эх вы, чего захотели! — невольно вырвалось из меня.
— Да не я этого захотел. Этого требует наша, человеческая природа. Это должно быть в нашей крови, в нашей душе. Иначе — ведь невозможно жить! Согласитесь: ну разве можно быть человеком и поступать вот так? — он опять кивнул в сторону осажденной двери. — Это же насмешка над самим словом «человек»!
— Вы правы, — сказал я. — Но как сделать так, чтобы этого не было? И можно ли сделать вообще?
— Можно. Но не здесь, — тихо проговорил рыбак.
— Как вас понимать? — с живейшим интересом повернулся я к собеседнику.
Он помолчал немножко и, снова испытующе посмотрев мне в глаза с тем же вопросом (в состоянии я понять его или нет?), сказал, четко произнося каждое слово:
— Это может быть осуществлено только в вечности.
Я с еще большим изумлением впился в него глазами, и собеседник, почувствовав неподдельный, искренний интерес, передавшийся ему через мой взгляд, продолжал:
— Понимаете, есть прекрасное кредо, выраженное словами: «Любите друг друга, как Я возлюбил вас». Этому выражению, этим словам уже около двух тысяч лет. И, несмотря на их влекущую всех красоту и естественность, человечество, в абсолютном своем большинстве, до настоящего времени не обогатило, не просветило, не облагородило ими себя. Иллюстрация этого — вот, перед нами...
За время, пока мой собеседник читал мне лекцию о небесной любви, еще один «штурмовик» преодолел барьер напирающей на него стихии разгоряченных тел и ворвался в относительный простор салона автобуса. Но у входа еще теснилось несколько человек.
— Вы — верующий? — удивленно не то спросил, не то воскликнул я
— Да, я верующий... Так вот, прежде чем навести порядок вовне, нужно сначала навести его внутри, в самом себе. А для этого — в первую, самую неотложною очередь — надо научиться наиглавнейшему: поступаться личным эгоизмом в пользу той любви к ближнему своему, о которой я сказал только что...
До меня дошел смысл этих слов, и я вдруг увидел, как бы воочию, такую картину: стоит пустой автобус с обеими открытыми дверями, а рядом с ним стоят те же, увешанные снастями, рыбаки. Но никто из них не решается первым подойти к нему, предоставляя право сделать это любому другому. Наконец, когда всеобщее желание в отрицании личного эгоизма прошло по сердцам всех, и когда надо всё же кому-то начинать посадку, ближайший к автобусу — никем не теснимый, без всяких укоров совести (и своей, и всех других) — спокойно поднялся в салон, не занимая в нем бешеным аллюром самое удобное кресло, и за ним следом, таким же образом, вошел другой, готовый также в любую секунду приостановить свой шаг и пропустить кого-то другого...
— Но это возможно только в вечности, — как бы угадав мое мысленное лицезрение будущего, снова произнес рыбак. — А здесь — нет. Здесь — школа. Школа научения этой простецкой красоте, для того чтобы иметь ее в себе и жить ею всю вечность. Почитайте Евангелия, Апостолов, Святых Отцов — все они говорит об этом, — заключил собеседник. И через секунду добавил. — Только об этом.
Услышав последнюю, твердо сказанную им фразу, я, не сдержавшись, спросил:
— Значит, вы верите... вы убеждены в этом полностью?
— Да. Полностью. А иначе не может быть.
 Для того чтобы научить человека доброделанию — вечному доброделанию,— нужно очень много — по существу, переделать его заново. А для этого надо пройти науку познания противоположностей, или то, что называется: испытав всё, отринуть зло и оценить добро. Истинное добро. Или добро, добытое опытом всей земной жизни... Однако, — вдруг спохватился рыбак, — посадка заканчивается. Пойдемте, а то опоздаем.
Он поднял свои монатки и направился к автобусу. Я двинулся за следом. Подойдя к двери первым, он, верный своим принципам, о которых только что говорил со мной, остановился в полушаге от нее и жестом руки пригласил меня пройти вперед. Я, в свою очередь, сделал то же самое.
— Ну входите, входите же, а то мы задерживаем отправление, — сказал он и слегка подтолкнул меня к автобусу.
Собственно, входить было некуда, салон был переполнен, и последние из вошедших уже не вписывались в грань дверей. Я поставил ногу на подножку, ухватился свободной рукой за изгиб поручня и, слегка поднажав собой на впередистоящего, прижался к его спине лицом. В тот же момент, тоже слегка надавив с правой стороны, прижался ко мне последний, вошедший в автобус, пассажир — мой знакомый рыбак. Створки дверей дёрнулись, и грубая пневматика захлопнула их сзади нас.

1990