Карен не любил работать по воскресениям. Оно и понятно. Кто же любит работать в выходные, да еще в такую рань.
Репродуктор на улице вещал что-то жизнерадостное. Бодрая музыка врывалась через раскрытое окно вместе с прохладой. Дочка сделала бутерброды и заботливо положила в его сумку. Умница растет. Помощница. Он поцеловал ее в кучерявую макушку, еще пахнущую сладкими снами, и тихо вышел. Жена работала ночью и он не хотел ее разбудить.
На улице вовсю светило солнышко, но грело еще не в полную силу. Организм сразу ощутил утреннюю свежесть и одарил какой-то юношеской легкостью. В свои сорок два года он успел уже многое. И воевал и голодал, но главное все в семье были живы и здоровы. Профессия кормила, дочка подрастала, остальное приложится.
Карен был столяром с золотым руками. С кабинетным столом он начал возиться еще в пятницу, продолжил в субботу, но так и не успел закончить. Пришлось выходить в выходной. Стол был старый, добротный, но настрадавшийся за последние годы перемен.
Работа спорилась. Хозяином дома был какой-то известный врач. С соседней комнаты разносились звуки скрипки и периодические удары ладонью по столу. Мужской голос с раздражением требовал: -Сигизмунд соберись! Это же Шуберт! Его нельзя пилить! Это не бревно! Ты не на субботнике Сигизмунд! Его надо исполнять!
В ответ раздавались упрямые скрипучие звуки, видимо, гениальной музыки.
Фамилию нужно запомнить, подумал Карен. Блесну культурой пред дочкой. Надо же, врач, а так в музыке разбирается... интеллигенция.
Ближе к обеду хозяин предложил отобедать. Карен с радостью согласился.
Увидев его хозяйка сразу засуетилась и морща носик куда-то упорхнула. Молодая, холеная симпатичная. Но брезгливая. Хозяин же широким жестом предложил присесть за огромный стол.
- Ну как там дела? Будет мне вечером отдых от семейного кошмара в родном кабинете?
Карен сдержано улыбнулся и кивнул головой.
Пахло борщем и свежеиспечеными булочками. Даже голова закружилась. Домработница и принесла для него столовые приборы и большую глубокую тарелку. Почему-то все домработницы одинаковые. Строгие, необъятные и добрые. Но главное понимающие рабочего человека. В тарелку полился густой наваристый борщец. До краев.
Молодец хозяин. Не побрезговал за один стол с пролетарием сесть.
Карен слегка поклонился столу, буркнул под нос слова благодарности и приступил к трапезе. Он давно уже полюбил русскую кухню. Нужно отметить борщ удался. На что уж его жена умела готовить, но видимо в ее борщах ингредиентов не хватало. Времена-то не райские. Тут же все было как надо. И свеколка и картошечка и даже говядинки кусок. Сочный, мягкий, с прожилками. Такого борща он уже лет десять как не ел. Хозяин дома вдруг оторвался от тарелки и слегка картавя спросил:
- Скажите уважаемый, Вы когда в последний раз были в консерватории?
Никогда, подумал Карен, но вдруг неожиданно для самого себя соврал.
- На прошлой неделе был. С дочкой вместе ходили.
- Вот видишь Сигизмурнд, - хозяин обрадованно обратился к малолетнему мальчугану, - А ты говоришь рабочему классу не нужна классическая музыка. Такая музыка, мальчик мой, нужна всем! Без нее жизнь похожа на каторгу.
Мальчуган обреченно надувал щеки и вяло ковырялся в тарелке ложкой. Было видно, что у него на этот счет свое, давно устоявшееся мнение.
Дальше ели молча. После обеда, Карен, наконец закончил свою работу.
За ним приехали ночью. Лейтенант в синей фуражке долго канителиться не стал, но был последователен. Сначала назвал врагом народа, потом врезал в зубы, затем закурил. Карен почувствовал, как рот наполняется кровью от выбитого зуба и услышал, как тихо завыла в коридоре жена. По квартире гремели сапоги, чекисты что-то искали. Соседи коммуналки в коридор не выходили, делали вид, что спят.
О чем его спрашивали Карен не помнил. Все плыло перед глазами словно в тумане.
Наконец ему приказали собрать вещи. Он хорошо запомнил лицо дочери с высохшими, размазанными по щекам слезами. И ее глаза. Черные. Большие. Глубокие. Совсем уже взрослые. Полные ужаса.
Он скороговоркой говорил ей что-то о том, что это ошибка. И что он обязательно завтра вернется. Пытался даже улыбнуться, прикрывая рукой выбитый зуб. А она держала его шапку, смотрела и молчала.
Сначала Карен и правда ничего не мог понять и был уверен, что ошибку вскоре признают и его отпустят. Даже извинятся. Потому что, как не извиниться. Какой же он враг народа?! Абсурд. Но время шло, а его не отпускали. В первые дни допросов не было, но уже через несколько дней за него взялись всерьез.
Как оказалось хозяин квартиры был врагом народа и хотел кого-то отравить. Карена били на совесть. Следователя интересовало, как долго он работает на английскую разведку, что он каждый день приносил в дом. Затем стали интересоваться где находится тайник с ядом. Свою роль во вражеской группе Карен так и не понял, но все послушно подписал. Подписал сразу, как только ему намекнули о возможных допросах жены и дочери.
Вскоре выяснилось, что одной подписи чекистам было мало. Нужна была какая-то другая важная информация, которую у него пытались узнать. Вернее выбить.
Ночью Карен ходил под себя кровью. Каждый вдох давался с большим трудом. Красивое и послушное некогда тело отказывалось подчиняться. Оно превратилось в большой ноющий синяк. В кусок отбивного мяса. Он надеялся, что его вызовут на свидание с женой и дочерью, и в то же время боялся увидеть их в этом месте.
Он умер в камере не дожив до суда. Что-то там в организме отказало. Что именно так никто и не узнал. Вскрытие проводить не стали. На момент смерти с него удалось выбить лишь одну фамилию возможного врага народа. Некоего гражданина Шульберта...