(Фото автора)
Передо мной сидела женщина средних лет, чуточку полноватая, с большими серыми, уже окруженными трещинками морщин, глазами и с несколько развязными манерами поведения. Бесцеремонно-напористо она задала мне вопрос:
— Ну, где он, этот дух и этот загробный мир?
— Маша, — сказал я, — давай с самого начала условимся, говоря о духе (и соответственно о загробном мире), придерживаться такта, того такта, или того уважения, которого заслуживает данный вопрос. Поэтому такие выпады по отношению к нему, как «где он... этот... дух?» — недопустимы. Согласна?
С минуту она глядела на меня во всю ширь своих до предела округлившихся глаз, как бы удивляясь даже самой постановке вопроса о каких-то там нормах приличия в разговоре на тему, которая в стране атеизма поставлена на грань уничтожения вообще. На грань уничтожения!.. И вдруг — «такт», «уважение»? Взвесив все «за» и «против» и понимая, что я могу запросто сейчас оборвать тоненькую, только наметившуюся ниточку разговора (на, как бы то ни было, а интригующую тему), она кивнула головой в знак согласия.
— Ну, так вот, слушай. Я постараюсь ответить на твой вопрос с той степенью убедительности, на какую способен, в силу своего проникновения в эту чрезвычайно тонкую и таинственную область познания. По ходу беседы ты, конечно, можешь задать любые вопросы на любые темы, какие найдешь нужными, но только, как договорились, без...
— Хорошо, хорошо, — закивала она головой, поняв, о чем речь.
— Итак, — начал я, — перед нами мир и человек в нем. Этот человек имеет руки, чтобы делать что-то, брать предметы; ноги — чтобы перемещаться; глаза — чтобы видеть всё существующее, окружающее нас; уши — слышать звуки мира; нос — обонять его запахи; язык — для различения оттенков вкусовых ощущений; а кожа, наша внешняя оболочка, дает возможность воспринимать всё, соприкасающееся с ним, с помощью осязания.
Я сделал небольшую паузу и, убедившись в том, что собеседница готова слушать мои объяснения дальше, продолжал:
— Но для того, чтобы функционировали перечисленные нами части тела как единый слаженный механизм, они должны быть увязаны и с внутренними органами, подобно тому, как, например, автомобиль, чтобы закрутились его колеса, должен иметь двигатель, с помощью различных приспособлений вращающий их. В нашем теле эти двигательные и другие жизненно важные функции осуществляют: сердце, снабжающее организм кровью; легкие, обогащающие ее кислородом; желудок и кишечник, преобразующие растительно-животные продукты в химическую энергию тела; печень — как фильтр, освобождающий организм от вредных веществ распада и т. д. Ну и, конечно, мозг, выполняющий сложную работу по регуляции нервных процессов нашего постоянно действующего живого «автомобиля». Подчеркиваю: по регуляции нервных процессов... — Я сделал паузу, после которой четко и внятно добавил: — И не более!
Произнеся это «и не более», я ожидал отчаянно-несогласной реакции собеседницы, но она молчала — видимо, была еще не в состоянии уловить смысл специально мною подчеркнутой фразы. Я продолжал:
— Так вот. А для того, чтобы всесторонне ориентироваться в мире и осознавать, что он есть такое, человеку дана жажда познания — наш ум, или наш дух...
— Погодите, погодите! — испуганно воскликнула женщина. — Жажда познания... Ум... Дух... Но ведь это и есть та нервная энергия, которую вырабатывает мозг?!
Широко раскрытые глаза собеседницы, только что бывшие приятного серо-голубого цвета, вдруг стали бледно-зелеными, в них появились ости колючей злости. Они, как штыки, вонзались в мои зрачки, и, казалось, хотели только одного — уничтожить мое понимание, льющееся из них. Я понял: начинается поединок за право быть или не быть живым на линии огня двух противоборствующих сил — света и тьмы.
— Повторяю, — с той же интонацией, с какой велся разговор до этого «оппонентского» выплеска, и, стараясь придерживаться научной терминологии, я продолжал. — Мозг «вырабатывает» только одно: координирует или, лучше, регулирует процессы, происходящие в жизнедеятельности организма (как мы уже сказали, нервные процессы), обеспечивая их единство и целостность. Другими словами, он, мозг, такая же рядовая деталь организма, как все, нами перечисленные. Если продолжить аналогию с автомобилем, то мозг, в отличие, скажем, от сердца или рук, будет тем же самым, что карбюратор, распределяющий горючую смесь, в сравнении, например, с маховиком или поршнем. У него, карбюратора, просто более тонкая, более «интеллигентная», что ли, работа, чем у «простофили»-поршня, знающего только одно — метаться вверх-вниз. Но общую работу всего автомобиля как слаженного механизма направляет (руководит ею) замысел конструктора, тот замысел, который создал эту машину, рассчитав все до последнего, самого маленького винтика. Спрашивается: где находится этот замысел и можно ли увидеть его? Можно. Видя машину, с ее сложным устройством, мы видим и ее замысел, который находится, присутствует тут же — в ее конструкции. Но присутствует не как материальная субстанция, двигающая этой машиной, а как расчет, идея, дух...
Я остановился, чтобы собраться с дальнейшими мыслями, отдышался и продолжал:
— Согласись, Маша, что не будь расчета, идеи, духа, не было бы и автомобиля. И всё, из чего он состоит, все его исходные материалы (металлы и проч.) лежали бы себе в природных кладовых...
— Да, но причем тут человек и его мозг? Ведь это же совсем, совсем другое! — почти закричала женщина. Ее «штыки» по-прежнему вонзались в мои глаза и ждали, чтобы в моей аргументации появилась хотя бы маленькая слабиночка, по которой можно было бы стремительно нанести контрудар.
— Совершенно правильно, — невозмутимо подтвердил я, — человек не машина, а совсем, совсем другое! — И улыбнулся, в тон ей повторив ее слова. — Но автомобиль, понятное дело, — это всего лишь образ, метафора, слабенькое подобие того главного, о чем мы пока еще ничего не сказали. Так вот, подходя к этому главному, позволь тебе задать вопрос... Ости глаз на миг перестали колоть, на лице собеседницы появилось нечто, похожее на удивление: вопрос к ней? Какой может быть вопрос? Я принял ее удивление за согласие и продолжал:
— Вот ты говоришь: «дух и есть та нервная энергия, которую вырабатывает мозг». Откуда, из каких источников ты это взяла? Сама ты, не будучи в состоянии заглянуть внутрь черепной коробки, не могла прийти к такому «открытию». Но даже если бы ты и проникла туда, то что бы ты увидела там? Серую студенистую массу... И ничего более! Лежит себе этот комок протоплазмы, окруженный оболочками и жидкостью, в тесном костном вместилище как абсолютно непроницаемая тайна и тем самым будто издевается над нами, пытающимися проникнуть в это недосягаемое святая святых мироздания... Так откуда же ты взяла определение, что дух и есть та нервная энергия, которую вырабатывает мозг?
Секундное замешательство. Глаза собеседницы запрыгали — в потолок, в пол — как у первоклассницы перед школьной доской.
— Конечно, конечно... — залепетала она. — Сама я не могу... Но ведь наука...
— Слушай, Маша. Извини меня, но в таких случаях обычно говорят: слышал звон... Что, где и когда доказала наука? Да, конечно, уровень ее развития на сегодняшний день таков, что, как говорится, захватывает дух: мозг исследован во всех направлениях, изучены все его участки и участочки, определены области, ведающие теми или иными вопросами жизнедеятельности организма, составлены даже подробнейшие карты мозговых структур и проч. и проч. Казалось бы, наука теперь знает всё...
Глаза женщины, пока я перечислял победные реляции науки, горели восхищенным блеском, как бы говоря: «Ну вот, видишь сам, что такое наука, на данных которой я основываюсь!», но мое последнее «казалось бы» вмиг спугнуло эту лучезарность, и они снова приняли свое напряженно-колючее выражение.
Как бы не замечая ничего этого, я продолжал:
— Но в том-то и беда, что она, наука, не знает ничего из того, что нужно знать в этом великом вопросе... Чтобы мои слова не были, как говорится, пустой декларацией, придется сослаться хотя бы на парочку научных авторитетов. Про академика Павлова ты, наверное, слышала?
Собеседница кивнула головой:
— Да, рефлексы — условные, безусловные.
— Совершенно верно! Так вот, отдав почти всю свою жизнь изучению этих рефлексов, то есть, занимаясь исследованиями высшей нервной деятельности и пытаясь вывести из них (из нервов и мозга) наше мышление, сей великий научный знаток, по свидетельству его учеников, перед закатом своих дней в бессилии воскликнул: «Не дается этот проклятый вопрос!» А другой ученый муж, по величине, может быть, чуть-чуть поменьше первого, но тоже всю жизнь подвизавшийся на ниве исследования тонкостей мозга, академик Анохин выразился так: наука собрала, накопила огромный фактический материал по изучению мозга и его деталей — казалось бы, уже нет никаких тайн в работе нашего главнейшего органа, всё разложено по полочкам... и, однако, всё это богатство данных не ведет к разгадке того, КАК ЖЕ работает этот непостижимый шедевр природы?.. Ну, достаточно примеров? Собеседница молчала, опустив голову. Я замолк тоже. Так мы сидели друг против друга в продолжение нескольких минут. Но вдруг она, как бы встрепенувшись от нанесенного ей удара, подняла голову и быстро заговорила, слегка путаясь в словах:
— Ну, хорошо, наука не может объяснить! А вы... Вы-то как объясняете это дело? Вы-то откуда знаете, что именно так — по-вашему, а не иначе?
— Что ж, давай спокойно разберемся и в этом вопросе, — ответил я, заранее предчувствовавший именно такой поворот спора. — Откуда мы знаем? А вот откуда: нам говорит об этом наше мышление, наш дух...
— Опять дух!! — с каким-то стоном почти закричала оппонентша. — Ну, где он? Откуда он?
— Маша, — с легкой укоризной произнес я, — при такой, с позволения сказать, беседе вести дальнейший разговор я не считаю нужным...
Присмирела. Ладно, дескать, эмоции...
— Продолжим наш экскурс в область духа. Где он находится? Везде. «Дух дышит, где хочет» — это из Писания, из Нового Завета. И нет такого места в мире, где бы не было духа. Любая протяженность пространства и времени покоряется им в мельчайшие доли секунды. В самые глубочайшие «ямы» океанов, в самые неприступнейшие точки горных кряжей, в самые раскаленнейшие температуры солнца и звезд, в самые наимельчайшие частицы вещества дух проникает с легкостью и быстротой, превысшей самого быстрого в мире передвижения — скорости света... И поскольку он всепроникающ и повсеместен по своей природе, по своей сущности, он свободно может проходить любые границы, в том числе и границу, разделяющую мир временный от мира вечного.
— Как это? — всполошилась женщина.
— А так! Дух может свободно проникать и в загробный мир, в его тайны...
— В загробный мир... В его тайны... — испуганно прошептала собеседница. — Да неужели это правда?
Последний вопрос предназначался не мне, а ей самой. Широко раскрытые глаза ее по-прежнему глядели на меня, но было в них что-то незрячее, не видящее ничего вокруг: чувствовалось, что она изо всех сил пытается понять услышанное и не может. Я не мешал ей. Ждал.
Но вот она снова вернулась к себе, в свое привычное, страстное состояние и, как бы испугавшись за только что допущенную слабинку ухода в умозрительность и порицая ее, завосклицала, не выбирая выражений:
— Да неправда всё это! Дух, проникающий во всё и всяческое! Дух, не знающий границ!..
Она выкрикивала эти восклицания мне в лицо, торопясь, как будто боялась, что не успеет их выкрикнуть. Радужка ее глаз превратилась в мел.
Остановилась. Перевела дыхание.
— Ну, хорошо. Летает наш дух, где хочет, — с явной издевкой повторила она великую цитату. — Но откуда-то он все-таки исходит, где-то рождается, к чему-то, к какому-то источнику привязан — или нет?
— Ты хочешь сказать всё о том же: привязан дух к мозгу или нет? — уточнил я.
— Да, да, да! — задакала вконец осмелевшая женщина.
— Маша, — спокойно произнес я, — мы сейчас разбираем самый сложный, самый тонкий вопрос мироздания, над которым бились и бьются до настоящего времени все мыслящие умы, — вопрос, который философами сформулирован так: что первично — дух или материя? Другими словами, что порождает: дух — материю или материя — дух? Еще другими словами, Бог сотворил мир или материя сама, без воздействия каких бы то ни было сверхъестественных сил, существуя как есть, познается духом, который она же сама и производит? Миллионы и миллионы голов свернули себе шею, пытаясь разрешить этот вопрос, и лишь немногие минуют его чрезвычайно опасный порог. И выходят на простор лицезрения сущности мира так, как он есть в действительности. В чем же дело? Почему такая сложность?
Я остановился, выжидая, какая будет реакция у оппонентши на этот раз. Она молчала. Агрессии не было в ее глазах, они приобрели свое нормальное и, как мне показалось, даже какое-то ласковое выражение. «Надо же! — подумал я. — Как бешенство наскакивает волнами и портит даже цвет глаз!»
— А сложность в том, что люди берутся за его разрешение не с того конца. То есть, будучи чувственно-духовными и вращаясь, главным образом, в вопросах материального порядка (еда, одежда, кров, семья и т. д.), они, люди, свое земное существование пытаются объяснить земными же, материальными причинами. И если кто-то из авторитетов науки, философии сказал, а тем более «доказал», что это именно так, а не иначе, такое «доказательство» для пристрастных, привязанных к земному быту людей является аксиомой. Сказано, «доказано», что мозг «производит» дух — значит, так оно и есть. Между тем в такого рода «аксиомах», при внимательном их рассмотрении, бросается в глаза масса зияющих пробелов, ну, например, таких: наблюдал ли кто из ученых, как «мыслит мозг»? Как материя, какой бы она ни была «высокоразвитой в процессе эволюции», «производит, вырабатывает» нематериальное — дух? Как в материальных нейронах — клетках мозга «закреплен» этот дух в виде (нематериальных же!) памяти, знания, неуловимо тончайших (и тоже нематериальных!) проявлениях наших душевных чувств доброты, милосердия, радости и т. д.? Кто, наконец, видел, как в черепной коробке «осуществляется» преображение мира, воспринятого нашими внешними органами чувств (зрение, слух и т. д.), в идеальное, осознанное, духовное видение его? Кто, например, ответит на такой «маленький» частный казус-вопрос: когда мы говорим «пять пишем, два в уме», где находится это «два в уме»? Как эта «двойка» кладется в мозг, прикипает к нему и тут же, через какую-то секунду (по условиям арифметической задачи), берется обратно из мозга и ложится на бумагу, причем навсегда оставаясь теперь уж врубленной, вцементированной в этот мозг? И так далее, и тому подобное... Из приведенных примеров ясно, что примитивный подход к мозгу, «вырабатывающему» дух (ну, то есть, ту же неугомонную, идеальную «двойку», осевшую в уме и в то же время легко покидающую его!), такой подход, по меньшей мере, неоснователен. Как говорят юристы, для доказательства истины дело требуется направить на доследование...
Моя манипуляция с «двойкой», которая в уме и которая везде, и присказка о юридическом доследовании, наконец, пробили маленькую брешь в бастионе пристрастия, и оппонентша как-то обмякла, осела, потухла... Мне стало жаль ее как человека, задавленного тяжким грузом невежества, и, желая хоть чуть ободрить ее, я улыбнулся:
— Ну что, будем посылать дело на доследование?
— Не надо смеяться, — тихо и со всей серьезностью ответила она.
— Я не смеюсь, Маша, но очень желал бы, чтобы мое настроение передалось и тебе. Я не привык унывать, и желаю этого же и всем другим. Но чтобы не унывать, для этого нужно быть на высоте своего положения — «царя мира разумно», как изрек один Мудрец. А для этого нужно много знать...
Мы помолчали.
— Теперь я должен ответить на твой вопрос о загробном мире: существует ли он и если да, то где он находится? Ты не устала слушать?
Она взглянула на меня каким-то детским взглядом, хотела что-то сказать-выпалить, но, видимо, сдрейфив, покачала в стороны головой и, глубоко вздохнув, проговорила:
— Уж коли начали, давайте до конца... Бейте до конца...
«Бейте до конца». Что это? Подобие грустной шутки или горькая готовность к неумолимо надвигающейся капитуляции? Но, как бы там ни было, в ее голосе, в глазах и во всей позе сквозила самоотверженная готовность испить чашу до последней капли.
— Загробный мир — тот же мир, наш мир, духовный мир, — начал я, специально повторяя слово «мир» и особо выделяя местоимение «наш», тем самым давая понять, что это не какое-то страшно-мистическое место, обитающее невесть где, а наше же, можно сказать, родное, желанное наследство, находящееся здесь же, рядом — в такой непосредственной близости к нам, какую только можно себе представить — Но мир этот тонок, неуловимо тонок. Для того чтобы увидеть, «пощупать» его, необходима чрезвычайно тонкая, соответствующая тонкости самого этого мира, степень внимания к вопросам духа. Чтобы понять, как тонок он, в отличие от мира вещественного, в котором обитает наше тело, проиллюстрируем это на примере сновидений. Для начала прочту свое стихотворение, которое я назвал:
ВО СНЕ
Здесь прекратилось «нашенское» время,
Здесь всё другое, с тонкой новизною.
Как будто кончилось земное бремя,
Но всё мое, вся жизнь моя — со мною.
Лечу без крыльев, радуясь маршруту,
И сознаю просторы бесконечности.
Проспал всего какую-то минуту,
А был в картинном сне
Подобно вечности.
Чудесным образом юдоль моя,
Все поборов научные поветрия
И подчиняясь тайнам бытия,
Вновь входит в вечность
Символом бессмертия.
— «Символ бессмертия», — повторил я, опять переходя на прозу. — Я не оговорился, закончив стихотворение таким словосочетанием. Смотри, что получается: мы засыпаем, и для нас, для нашего восприятия, этот наш земной мир перестает существовать. Каким-то непостижимым образом он полностью исчезает не только из сферы действия наших внешних органов чувств, но и полностью выключается из нашего сознания. Когда мы уходим в сновидение, видя, созерцая его, мы оказываемся во власти той сновидческой жизни, которая абсолютно тождественна жизни, оставленной нами в обычной, «бодрственной» обстановке: те же картины, те же сцены, те же переживания — то есть мы живем какой-то новой (хотя похожей на «старую») жизнью, и никогда не сознаем, что мы спим, что наше тело покоится на постельке, что существует какой-то другой, материально-вещественный мир.* Причем «драматургия» этого непонятного, тонкого мира иногда бывает такова, что может длиться всю ночь (или в продолжение всего того времени, в которое спим) и, проснувшись, порой приходится сожалеть, что она кончилась. Настолько жизненно, настолько потрясающе! Спрашивается: что же это за мир и где он находится?
— Но наука установила, что это та же работа нашего мозга, который не весь отключается, тормозится во время сна, а только какая-то его часть. И вот невыключенная часть, работая, производит картины сновидений... — стояла на своем оппонентша.
— Да, организм работает всегда. О чем это говорит? Да всё о том же единстве души и тела! О том, что мышление продолжается, несмотря ни на что! О том, что дух наш не спит, не отключается от нас ни при каких обстоятельствах! И как в бодрственном состоянии наш мыслительный процесс не стоит на месте, а всё время видоизменяется, пополняясь всё новыми и новыми ассоциациями, так и во сне. Только, в отличие от бодрствования, мысль наша приобретает форму картинок, словно в кино, постоянно сменяющих друг дружку. Каждый, кого интересует этот вопрос, может убедиться в справедливости наших слов на собственном примере. Ну, конечно, и здесь нужна соответствующая подготовка внимания. А что касается утверждения, что всё это производит мозг, который «не спит» (вернее, какая-то его «стахановская» смена), то этим научным лепетом ни на йоту не снимается главный вопрос познания, о котором мы говорили выше: каким образом «привязан» дух к материи — и привязан ли?
— Погодите, погодите! — вскочила со стула собеседница. — «Привязан — не привязан», — передразнила она мои слова, — да какой тут может быть разговор? Ну как же он не привязан, когда стукни чем-либо человека по голове — и он тут же лишается сознания. Где же в это время находится его дух?
— А где находится дух человека, когда (даже без «стуканий») он спит и не видит никаких снов? — ответил я вопросом на вопрос. — Разве его нет? Разве он пропал, исчез? Дальше. А где находится дух человека в периоды полного покоя, как бы отдохновения от мысленного процесса? Полный покой, блаженство... Но разве мозг перестал действовать, прекратил свою работу по «выдаче» мыслей или тех же «сонных» картинок? Да ты сядь, сядь...
Ах ты, опять поражение! Села — мрачная, как осенняя туча.
— А что касается удара по голове, — продолжал я, — то, Маша, пойми одно: мы (и не только мы, но и все, кто имел и имеет труд заниматься философскими проблемами) разбираем вопросы мышления — нормального мышления, а не его патологии. Да, конечно, когда размозжат голову, тогда уж не до решения каких бы то ни было задач. Смерть. Переход в вечность... Но — остается всё тот же неумолимый вечный вопрос: что произошло в этот момент — умер, исчез дух, вместе со смертью тела, или нет?
— У тебя может возникнуть и такой вопрос, — как бы опережая ее возможное недоумение, сказал я. — Ну хорошо, возьмем не полностью раздробленный ударом чей-то мозг, а мозг, так сказать, нарушенный частично (как говорится, не утюгом по голове, а чем-то полегче). Что происходит в таком случае? Увечье. И, в зависимости от того, какая степень увечья, соответственно нарушается норма. Но — норма чего? Прежде всего, функций мозга как регулятора всё тех же нервных процессов организма, о которых мы говорили. Появляется улогость тех или иных органов тела, нарушение внешних «рецепторов» (глаза, уха...), в результате чего соответственно нарушается, деформируется и нормальное восприятие мира. Отражается такое положение дела на функции мышления? Да, конечно. Ведь нарушена гармония восприятия, гармония единства души и тела. Подобно тому, как (продолжим аналогию с автомобилем) неисправность руля, например, сразу же сказывается на направлении движения. У человека же могут отказать руки, ноги, возникнуть различного рода искривления, дефекты и т. д. И, конечно же (заострим еще раз), это может сказаться и на качестве восприятия мира, а в некоторых, наиболее осложненных случаях, даже и на качестве суждений о нем. Но...
Я специально сделал паузу и заметил, как сразу сжалась собеседница в нетерпении ожидая того, что последует дальше. Но поскольку молчание несколько затягивалось, она, не выдержав пытки, со свойственной ей бесцеремонностью подгоняя к ответу, как бы щелкнула кнутом:
— Что «но»?
— Но здесь я должен сказать со всей определенностью, исходя из незыблемых законов духа, о том, о чем, пронзая глубину этих законов своим таинозрительствующим умом, поведал нам св. Григорий Синаит: «Земным будет тело нетленное, однако ж, без мокрот и дебелостей, так что в вечности оно явится по всецелому причастию обожения». Что это значит? Это значит, что при переходе из этого мира в мир загробный, вечный мы будем иметь тело — точно такое же, какое имели на земле, только уже духовное, тонкое и, конечно же, лишенное всех тех физических недостатков, которые, по тем или иным причинам, нам преподнесла эта несовершенная, земная жизнь.
Я снова сделал небольшую паузу, потом сказал:
— Ты, Маша, можешь этому верить или не верить, но это так.
Она, низко опустив голову, молчала.
Я понимал, что атеистически настроенная собеседница эти мои суждения восприняла как идеалистические, а ведь слово «идеалист» для каждого материалиста — как острый нож в сердце, но нужно было говорить всю правду, и я говорил о ней со всей откровенностью. И если бы я это говорил только от себя, вынося из своего личного опыта, каким бы он ни был многотрудным, понятное дело, она могла бы только усмехнуться, дескать, мало ли что можно придумать в личных умозрительных эмпиреях. Но когда это сказано одним из великих авторитетов Духа и, зафиксированное в писаниях, прошло через века, достигнув наших дней, тут было о чем задуматься.
Я решил «бить» до конца и продолжал:
— Итак, об увечьях ясно. Но надо различать деформацию мыслительной деятельности, вызванной, как мы сказали, нарушением, гармонии единства души и тела, и случаями, когда человек лишается нормальной умственной деятельности по своему произволу — по своему страстному состоянию. Поясню на примере, о чем речь. Часто говорят: человек сошел с ума, человек помешался и т. д., то есть люди замечают, что у человека изменилось нормальное, человеческое поведение, став с явными признаками неразумных суждений и действий. В таких случаях появляются «диагнозы»: зачитался, рехнулся от несчастной любви, сошел с ума от горя... Как видим, таких несчастных людей никто ничем не бил по голове, не уродовал их. Значит, мозги у них ни сколечко не повреждены — нормальные мозги, как и у всех людей. И, тем не менее — они сумасшедшие. Выходит, виноваты не мозги! А что? Действительно, нейроны как нейроны, синапсы как синапсы, токи как токи, «приказы» как «приказы» — всё работает! И так же работают: печень, руки, ноги, веки... Но — не работает мысль! Изуродовано мышление. Убит ум. (Заметим в скобках: вот наглядный пример того, что мы утверждаем здесь, в течение всей беседы: мозг и ум — не одно и то же!)
— Так что же случилось? — продолжал я.— А случилось то, что мы называем: человека погубила страсть. Страсть — то есть такая увлеченность чем-то, что составляло суть жизни данного человека (богатство, женщины, игрища и т. д.), во что человек был погружен весь, без остатка, жил, наслаждался, бредил этим. И вдруг — крушение. Измена. Бедность. Опустошение. Экстремальная ситуация — говоря модным, современным языком. Требуется усиленная деятельность умовых, рассудочных сил. А их нет. Человек гибнет. Духовно гибнет. А во многих случаях — и физически, известным образом поканчивая с жизнью... Какова вечная судьба данного человека — по тем же неизбежным законам? Поскольку загробная жизнь будет определяться исключительно состоянием нравственности каждого из нас, то есть насколько мы преуспели или не преуспели в заповедях делания добра, поэтому прийти в вечность с багажом помешательства (а то и петли на шее) — означает вполне, вполне и вполне несчастье из несчастий...
Нет, не военная траншея,
Не громыхнувшая земля
Пик ужасов — еще страшнее
Собственноручная петля.
Перескочив чрез стулья-лавки,
Я нож со столика схватил
И резанул им по удавке
Из всех своих мужицких сил.
И, как там пишут в медицине,
С ладонями насел на грудь.
Увы, дыханья нет в помине.
Еще один оборван путь...
Как жабы в пасть удава лезут,
Так этих лопает змея.
Им нужно очень, дозарезу
Уйти из тайны бытия.
Не разгадать ее загадки,
Не потрудиться над собой
И не в решительнейшей схватке
Унынью дать смертельный бой —
Куда там! Грусть-тоска сразила...
Всё! Жизнь окончена. Капут.
И отдает себя верзила
На самый глупый самосуд.
А я секу статью чумную,
Безумья злую круговерть —
И утверждаю суть иную,
Всеотрицающую смерть!
Ножом — по петлям — по веревкам.
Ножом — по хищным глоткам змей.
Ножом — по планам-подготовкам
К уходу лодырей-людей.
Ножом — по липкой паутине
Атеистических основ,
Чтоб даже не было в помине
Тяжелых, страшных, черных слов:
«Ушел из жизни... Свел с ней счеты...»,
Чтоб горечью не жгла полынь,
Чтоб аду не было работы
Во веки вечные. Аминь.
— Ну что, хватит доказательств или еще? — спросил я после прочтения стихотворения свою оппонентшу.
— Хватит, — только и выдохнула собеседница.