Автор:
ПРЯЖНИКОВ ПАВЕЛ ЮРЬЕВИЧ
При участии:
ВЕТРОВ ИГОРЬ ЮРЬЕВИЧ
БРУСЕНЦЕВ ИГОРЬ ЕВГЕНЬЕВИЧ
ИОГАНН СЕБАСТЬЯН БАХ -
ИСТОРИЯ ОДНОГО ПРОЗРЕНИЯ.
МОСКВА 2011 ©.
Пьеса, рассказывает о последнем дне удивительного человеке своего времени - великого композитора Иоганна Себастьяна Баха.
«Вся моя музыка, принадлежит Богу, и все мои способности Ему предназначены».
Иоганн Себастьян Бах
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта пьеса – плод творческого сотрудничества писателя, театрального режиссера и простого читателя, зрителя и обывателя в одном лице. Мы создали не просто очередной биографический опус о великом человеке. Это революционный взгляд и непривычная интерпретация одного из драматических эпизодов в жизни И.С.Баха. Мы предлагаем читателю новую грань в призме жизни, через которую он может взглянуть на некоторые стороны своего собственного проживания.
Большинство людей знает, что Иоганн Себастьян Бах - это великий музыкант и композитор, который родился давным-давно в Германии, и его имя известно во всём мире. На самом деле, этот великий человек жил просто, и его биография не дала драматургам пищи для развития какой-либо щепетильной темы. Бах никогда не стоял в центре всеобщего внимания артистических кругов. Выдающиеся музыкальные критики его времени относились к нему не слишком деликатно. Общество, окружавшее Баха, не разглядело в нём гения. Оно не признало за ним даже просто дарования композитора.
Бах страдал слабым зрением, которое ухудшалось с каждым днём. После неудачной операции на глаза, он окончательно потерял способность видеть. Старый кантор проболел после этого еще полгода. Но, однажды утром, в субботу, 18 июля 1750 года, он вдруг прозрел и снова мог хорошо переносить свет. Этот факт описан всеми биографами Баха. Он провёл несколько часов в этом радостном состоянии, но апоплексический удар, вызвавший сильный жар, свалил его. Через десять дней он тихо отошел из мира живых в другой мир. Смерть Баха осталась почти не замеченной музыкальной общественностью. О нём скоро забыли. Позже по территории кладбища, где он был захоронен, проложили дорогу, могила затерялась. Вдова Баха вскоре впала в большую нищету, и скончалась в приюте для бедных. По иронии судьбы, именно в этом доме на Хейненштрассе семья Баха жила первый год пребывания в Лейпциге.
Сегодня медики могут с лёгкостью выдвинуть правдоподобные версии, которые рационально объяснят нам с вами этот эпизод и причины, породившие это прозрение. Но кто сможет поведать о том, что увидел и переживал в эти часы великий мастер? Не всякому слепому даётся возможность прозреть перед исходом. Ему была дана такая привилегия. Я и мои коллеги позволили себе представить этот субботний июльский день 1750 года, и те события, которые могли бы произойти в кабинете кантора Томасшулле. Наша пьеса освещает именно эти несколько часов, которые стали для великого мастера квинтэссенцией понимания сути своего пребывания на земле.
У каждого человека свой путь к ответу на главный вопрос: Зачем он здесь? Эта пьеса даёт возможность поверить в то, что никто не создан бесцельно. И человек вправе реализовать то, для чего его создал Творец. Пьеса не оставляет равнодушным даже самого закостенелого скептика. Она позволяет пробудиться надежде и поверить, что именно на него у Создателя есть свой персональный план. И сегодня вы можете прикоснуться к пониманию – какой?
Я выражаю благодарность людям, принявшим участие в создании этой пьесы: моим коллегам и соавторам - писателю Игорю Брусенцеву и режиссёру Игорю Ветрову; актеру Сергею Чонишвили, который гениально сыграл и озвучил эту пьесу. Я благодарен моему сыну Павлу и супруге Инне, которые приняли активное участие в редакции, оформлении и издании моей первой пьесы.
С любовью!
Пряжников Павел
ИОГАНН СЕБАСТЬЯН БАХ –
ИСТОРИЯ ОДНОГО ПРОЗРЕНИЯ.
(Пьеса в 2-х действиях и семи картинах)
Действующие лица:
Бах Иоганн Себастьян Бах – великий композитор
и музыкант;
Джоэл посланник Творца (Утешитель);
Люцифер он же:
Пастор Люцилий - Незнакомец (второй картины),
Эрдман - Незнакомец (четвертой картины),
Люцер - Незнакомец (седьмой картины)
Анн-Мари ангел из свиты Джоэл
Маэстро ангел из свиты Джоэл
(он же: уличный музыкант)
Место действия - город Лейпциг
Время действия - середина XVIII века
Действие первое
(СОН БАХА. КРЕЩЕНИЕ)
Картина первая.
(Кабинет Баха. Окна плотно занавешены шторами. В полумраке, в кресле спит СЕБАСТЬЯН. На глазах повязка. Бах видит сон.
Лютеранская кирха. Звучит орган. Пастор читает молитву. Перед ним родители – Амвросий и Элизабет с младенцем на руках, крёстные - лесник Иоганн Георг Кох и давний приятель Амвросия музыкант из города Готы, Себастьян Нагель. Идёт обряд крещения. За спиной Пастора два ангела: Анн-Мари и Маэстро. В кирхе ни дуновения, но хитоны ангелов постоянно струятся, будто они стоят на ветру.)
АНН-МАРИ:
Почему Он избрал именно его?
МАЭСТРО:
Не стоит риторические вопросы задавать… Постигнуть замысел Творца есть невозможно. Тебе ли, ангелу, не знать об этом?
АНН-МАРИ:
Постигнуть невозможно, но пытаться…
МАЭСТРО:
Тебе смиренья не хватает, Анн-Мари
АНН-МАРИ:
Влиянье женского начала... Но ангелы бесполы?
МАЭСТРО:
Сегодня марта двадцать первый день! Все ангелы на небе веселятся, День Сотворенья Мира, празднуя, а мы с тобою здесь... весомая причина, несомненно, на то была...
АНН-МАРИ:
Я именно об этом говорю... Ты должен был, Маэстро, хорами дирижировать на небе, а вместо этого участвуешь, сегодня в крещении младенца, который даже первородством не отмечен, один из Бахов, каковых не счесть. И, почему, тебе совсем не интересно?!
ПАСТОР:
Во Имя Отца и Сына и Святого Духа, нарекаю тебя именем Иоганн Себастьян Бах!
(Маэстро извлекает из складок хитона свирель и начинает играть. Анн-Мари смотрит на младенца и произносит изумлённо.)
АНН-МАРИ: (с изумлением)
Он слышит!!! Один из всех земных существ... Он, в самом деле, слышит гармонию Небес внимает!!!
МАЭСТРО:
Вот и ответ на твой вопрос... Я говорил – тебе смиренья не хватает...
(Появляется Джоэл. Он подходит к ребёнку и целует его в лоб. Родители и крестные уносят ребёнка. Пастор отходит вглубь кирхи. Анн-Мари, Маэстро и Джоэл остаются втроём).
АНН-МАРИ:
Счастливый мальчик! Одарён сверх меры, хвала Творцу... Какой подарок людям возможность слышать Музыку такой, какой она звучала изначально!
ДЖОЭЛ:
Не просто слышать, но и понимать язык Небесной Музыки он станет. Не только понимать, но изъясняться научится на этом языке и людям передаст свою науку.
МАЭСТРО:
Постигнуть Музыку, как лексику Небес? Я думал это смертным не под силу.
ДЖОЭЛ:
Поэтому вы здесь. Ты наделишь его усердием своим, а Ан-Мари одарит вдохновеньем. Он сможет, с нашей помощью, постичь язык Небес предельно совершенный. Вот цель его рождения.
(Языки пламени свечей беспокойно вздрогнули и погасли. Из темноты является ЛЮЦИФЕР.)
МАЭСТРО:
Позвольте нам уйти...
(Джоэл кивает. Ан-Мари и Маэстро удаляются.)
ЛЮЦИФЕР:
Похоже, вы забыли обо мне...
ДЖОЭЛ:
Я не забыл.
ЛЮЦИФЕР:
И всё же я напомню, что волею свободной наделён и этот человек, как остальные, а значит, сам распоряжаться будет своею жизнью и своею смертью. Дозволено его мне искушать?
ДЖОЭЛ:
Дозволено.
ЛЮЦИФЕР:
Благодарю покорно. Поверьте, постараюсь что есть сил...
ДЖОЭЛ:
Он справится с тобой.
ЛЮЦИФЕР:
Возможно, но в сравнении с людьми, я превосходен по определенью.
ДЖОЭЛ:
И, всё же, поражения терпел. К примеру, здесь...
ЛЮЦИФЕР:
Обязан согласиться... Презренный город Айзенах... Сначала Мартин Лютер, по наущенью Твоему, здесь рушил заведённые порядки, учил молиться на понятном языке. Зачем?! Меня так забавляли молитвы этих новообращенных католиков, не знавших по латыни и двух слов. Как попугаи, смысл не понимая, они твердили тексты наизусть, коверкая акцентом всё святое... Ну, стали эти люди понимать слова Священников... И много изменилось?! Они по-прежнему двуногие скоты и, как и прежде, далеки от совершенства... Теперь ещё бредовее идея – дать людям Музыку в предельном естестве. Язык Небес! Прямую речь Творца! Не слишком щедро для людского стада?!
ДЖОЭЛ:
Бог любит их...
ЛЮЦИФЕР:
И я люблю, своей особенной любовью. А Бах мне этот, чрезвычайно интересен...
ДЖОЭЛ:
Ты и про Лютера такое говорил, но не смог похитить его душу.
ЛЮЦИФЕР:
Я сделал выводы, теперь не промахнусь...
ДЖОЭЛ:
Прощай, ловец заблудших душ...
ЛЮЦИФЕР:
Ой, не надейся, Джоэл! До свиданья... И помни договор.
(Люцифер уходит. Джоэл смотрит ему вслед. Пастор из глубины кирхи медленно поворачивается, и мы видим крупным планом лицо Люцифера в обличии пастора со зловещей ухмылкой.)
(СОН БАХА.ПЕРВОЕ ИСКУШЕНИЕ)
Картина вторая
(Кабинет в доме Баха. Окна плотно завешаны шторами. Слева на столике пузырьки с лекарствами, глиняная курительная трубка, табакерка, колокольчик.
Справа у окна клавесин рядом бюро, несколько листов нотной бумаги, чернильница, перья, подсвечник, стоит деревянный болван для парика. За клавесином сидит человек в одежде пастора, его лицо скрыто капюшоном, накинутым на голову. Перед ним стоят ноты, горит свеча, человек играет последнюю фугу Баха – (BWV 668а) «Когда мы в тяжёлой беде».
В кабинете появляется Себастьян: он в парике, в красивом камзоле, с трубкой в руках, слушает и с интересом разглядывает незнакомца.)
НЕЗНАКОМЕЦ
Великолепно, Себастьян! Творенье это, заметно выделяется среди всех созданных тобой произведений. Неподражаемо и уникально в своем роде. Вся эта музыка проникнута насквозь не болью и страданием уже, а сказал бы даже... просветлением!
БАХ:
Вы так находите?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Да, в самом деле, удалось тебе услышать и достоверно воспроизвести гармонию звучанья сфер небесных. Вот только это не твоя рука...
БАХ:
Я слеп, увы, писать мне помогает мой зять – Кристоф. Дела идут не слишком хорошо, с тех пор, как я лишился зрения... Позвольте! О чём я говорю, ведь я вас вижу?! Случилось чудо!
НЕЗНАКОМЕЦ:
Никаких чудес! Ты видишь, потому что - это сон.
(Незнакомец прекращает играть, поворачивается лицом к Себастьяну и скидывает капюшон: в одеждах пастора из Айзенаха сам Люцифер.)
БАХ:
Лицо мне ваше, будто бы знакомо... но, где встречались, вспомнить не могу...
НЕЗНАКОМЕЦ:
Естественно... Ты был ещё младенцем... Я в Айзенахе пастором служил и при крещении твоём присутствовал, конечно... Возможно, память детская мой образ с той поры и сохранила...
БАХ:
Вы были при крещении моём? Как Ваше имя?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Можешь называть меня Отец Люцилий.
Бах:
Вы, значит, знали моего отца?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ты прав, я знаю твоего Отца. И знаю, что ты до сих пор на своего Отца в душе таишь обиду, которая уж больше полувека тебя томит и разъедает душу. Готов ли исповедаться, сын мой? Я с радостью приму твоё причастье. Доверься мне, излей свою печаль, а я тебя наставлю на путь, что к исцелению ведёт… Я здесь для этого...
БАХ:
Скажите честно, вас жена моя прийти просила?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Да с чего ты взял?!
БАХ:
Она давно твердит, что мне пора покаяться в грехах и причаститься, тогда возможно надо мной Господь наш смилостивится, и недуг отступит.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Наивна твоя Анхен. Должно быть, думает, что слепота твоя есть наказание за грехи?
БАХ:
Конечно... Вы считаете иначе, святой отец?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Я много знаю о грехах людских! И о твоих грехах я знаю тоже! И знаю, что не все они твои. Не хочешь же ты, друг, себе присвоить грехи, которых ты не совершал?! Не ты был первым, кто сорвал когда-то плод с дерева познания добра и зла.
БАХ:
Не понимаю? Это как? Я что безгрешен?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Да... По большому счёту – да...
БАХ:
А как же мой недуг? За что Господь послал мне испытание?
НЕЗНАКОМЕЦ:
С чего ты взял, что Он его послал?
БАХ
Ему лишь все мои грехи известны доподлинно и разве не Господь испытывает нас в часы страданий?
НЕЗНАКОМЕЦ:
По-твоему, у Бога нет забот, помимо этого?
БАХ:
Так почему я болен?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Я тебе отвечу. Здоровый человек не понимает блаженства здравия. Одна лишь только Боль способна дать так много человеку безмерных удовольствий от того, что он всего лишь... жив!
БАХ:
Ах, вот что! Господи, какая чушь! В страданьях нет и капли удовольствий!
НЕЗНАКОМЕЦ:
А я такого и не утверждал, я говорил, что только Боль познав, возможно удовольствие осмыслить, прочувствовать, чтобы начать ценить. Воспринимая
зрение как данность, достаточно ли ты его ценил?! Ты счастлив был, с утра открыв глаза, лишь оттого, что видел на столе свою любимую фарфоровую трубку и все вокруг себя?! Нет, не был!!! Ты вкушаешь это счастье сейчас, во сне, когда иллюзия возникла от того, что ты прозрел...
БАХ:
Мне портит ощущения немного сознание того, что это сон, но, в целом, не могу, не согласится, в самом деле... Я счастлив оттого, что снова вижу...
НЕЗНАКОМЕЦ:
А Что бы ты отдал за то, чтобы прозренье было наяву?
БАХ:
К чему этот вопрос?! Страдая так, как я, любой отдаст легко всё, чем владеет за радость снова видеть этот мир... Но, к сожаленью, это не возможно.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Кто так решил?
БАХ:
Так говорят врачи...
НЕЗНАКОМЕЦ:
И ты им веришь?! После того, как, с позволения сказать, врачи глаза тебе сгубили? Едва ли стоит доверять таким врачам…
БАХ:
Вы знаете других?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Я много чего знаю, и знаю, что могу тебе помочь...
БАХ:
Вы тоже лечите, святой отец?!
НЕЗНАКОМЕЦ:
Лечу, лечу. Хотя не врач, не чародей, да и не пастор...
(Незнакомец снимает накидку пастора и оказывается в роскошном костюме Люцифера.)
БАХ:
Я правильно вас понял? Вы не пастор?..
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ну, да. По положенью своему, я много выше пастора любого...
БАХ:
Так кто же вы тогда... на самом деле? Как вас зовут?!
НЕЗНАКОМЕЦ:
Мне всё равно. Мне имя - Легион: Я - Повелитель страхов из царства Сожалений и Страданий. Ещё Лукавый демон, Враг людского рода. Князь тишины, Дух отрицанья, Чёрный ангел... Как вам привычней? Я - Люцифер, князь Мира.
БАХ:
(Отпрянув назад, поспешно крестится.)
Изыди, Сатана! Святыми Небесами тебя я заклинаю, изыди! Прочь от меня! Уйди!
НЕЗНАКОМЕЦ:(презрительно хмыкнув)
Не помогло?
(Бах ничего не отвечает, только дышит учащенно. Он серьёзно напуган. Схватив чернильницу со стола, Бах сжимает её в кулаке, как оружие.)
НЕЗНАКОМЕЦ:
Что у тебя в руке? Наивное создание... Решил Меня чернильницей сразить? Поверь, не лучшая затея... Ведь я могу испепелить тебя за дерзость...
БАХ:
Ты лжёшь, Лукавый демон, ты не можешь взять жизнь мою. Жизнь Богом мне дана и только Бог решит, когда покину я пределы эти... Земляк мой, Мартин Лютер, уже изгнал тебя однажды чернильницей...
(Бах, что есть сил, бросает чернильницу. Незнакомец небрежно уворачивается от броска, чернильница попадает в дверь. Незнакомец поворачивается к двери, разглядывает чернильные пятна.)
НЕЗНАКОМЕЦ:
Однако этот Лютер чернил своих водой не разбавлял, как ты, поскольку нищим не был! Он ревностно служил своему Богу, недаром и награду получил. Он стал святым! Он всеми почитаем! А в чём твоя награда за труды?! Ты мог бы обменять свой дар на деньги, на власть и славу, на почёт и роскошь! Евангелистом пятым мог бы стать! Воистину велик, а в чём твоя награда?!
БАХ:
Я Богу буду до конца служить, и Он решит, как наградить меня за верность.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Тебя Он бросит на съеденье псам, и приберет к рукам своим твоё величье...
БАХ:
Тебе не убедить меня, Лукавый. Ведь если есть величие во мне, то не моё оно, а Божье...
НЕЗНАКОМЕЦ:
И много нажил, с Божьей помощью добра? Прибегнем к математике простой, имущество описано, не так ли? (Достает опись, читает). Семь клавесинов и три скрипки, три альта, виолончелей пара, лютня и спинет, помимо этого полсотни книг священных. Всего на сумму... чуть больше тысячи? И в этом списке нет ни одного произведения написанного Бахом! Труд всей жизни, тысячу творений прекрасных не оценили люди ни во что... Ты жизнь свою растратил ради Бога, с любовью Богу в жертву ты принёс родителей и первую жену, своих детей, своих друзей, себя, всю музыку, которую ты создал, и Бог твои старанья оценил... Цена им ноль! По-твоему, всё это справедливо? Идём со мной, и я верну тебе и зренье, и заслуженную славу! Твои потомки до скончания века нужды не будут знать! Идём со мной!!!
БАХ:
А какова цена? Что ты возьмёшь с меня как плату за услугу?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Контракт стандартный. Много тысяч лет условия одни и те же: я душу получаю после смерти - твоей, а ты при жизни всё, чего захочешь... Мне, помниться ты сон хотел продлить и к боли никогда не возвращаться...
БАХ:
Хотел, но только не такой ценой.
НЕЗНАКОМЕЦ:
А кто мне говорил: «Страдая так, как я, любой отдаст легко всё, чем владеет за счастье снова видеть этот мир»? - Так было сказано?
БАХ:
Да. Так. Но я не знал, с кем говорю...
НЕЗНАКОМЕЦ:
Теперь ты это знаешь. Ну! Решай!
БАХ:
Что я могу решать! Да, будет Воля Божья...
НЕЗНАКОМЕЦ:
(С усмешкой.)
Надеешься на Бога?
БАХ:
Да, надеюсь.
НЕЗНАКОМЕЦ:
И напрасно. Ведь этот Бог тебя оставил... И с чем? В кромешной тьме, с повязкой на глазах.
БАХ:
Ты врёшь, Лукавый! Я тебе не верю!
НЕЗНАКОМЕЦ:
Зачем мне врать? Все факты на лицо! Сон этот кончится, и ты опять вернёшься туда, где боль и мрак... Туда, где я хозяин полновластный... Туда, где Бога нет!
БАХ:
И, всё же я надеюсь, страданья, как Чистилище принять, чтобы потом...
НЕЗНАКОМЕЦ:
А будет ли «потом»? Я расскажу тебе сейчас, что дальше будет. Я время и страдания твои продлю настолько, что невыносимой мукой вся жизнь тебе покажется... Ты проклянёшь тот день, когда родился и этим самым Бога проклянёшь. Во мраке слепоты своей блуждая, не находя покоя и участья, от боли будешь выть как дикий зверь! Твоя жена, устав от нищеты и утомительной заботы о калеке, в сердцах всё чаще станет говорить: «Скорей бы это кончилось…», - потом любовь её остынет неизбежно, обида за погубленную жизнь возникнет в ней и жажда изменений... Ты святостью своей грешить её заставишь... От Бога оттолкнёшь ко мне. А я, поверь, смогу её утешить, найду любовника достойного, сведу их вместе и тебя заставлю об этом знать. Беспомощен и жалок будешь ты умолять о смерти и не получишь её. Ну, как тебе такая перспектива?!!!
(Бах подавлен. Он возвращается в своё кресло.)
НЕЗНАКОМЕЦ:
Молчишь?! Ответить нечего?! Ну, посиди, подумай... О Боге, о жене, и о себе...
(Незнакомец достает свиток, разворачивает его. На колокольне звонит колокол.)
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ну, как всегда. Опять нет времени.
(Незнакомец встаёт, прячет свиток и направляется к двери.)
НЕЗНАКОМЕЦ:
Да, вот ещё, чуть не забыл сказать... Твой труд последний, что ты диктовал... Там есть ошибка, но её исправить ты сам не сможешь...
БАХ:
Почему?!
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ты слеп!
(Удар колокола. Незнакомец исчезает. Наступает полный мрак. Бах напуган. Молится.)
БАХ:
Отец наш Небесный! К Тебе все упования мои, Господи, ибо немощен я в скорби своей. Неведомы мне замыслы Твои, но получив с Крещеньем Дарованье, его считал служением Тебе и исполнять стремился совершенно ту музыку, что слышал от Тебя. Не знает мастер, сотворяя скрипку, как зазвучит она, но Ты, Господь, всеведущ. Ты знаешь наперёд исход творенья. Уже ли, сотворив меня когда-то, таким Ты предопределил финал? Из мрака слепоты к Тебе взываю и, как Спаситель принял на Кресте мученья за грехи мои, Твою исполнив волю, так и я принять готов по Слову Твоему любую муку и всё ж прошу: «Отче! О если бы Ты благоволил пронесть чашу сию мимо меня! Впрочем не моя воля, но Твоя да будет!». Аминь.
Занавес
Картина третья
(ПРОБУЖДЕНИЕ.)
(Кабинет Баха. Окна плотно занавешены шторами. В полумраке, в кресле сидит СЕБАСТЬЯН. На глазах повязка.
Слева столик. На столике пузырьки с лекарствами, глиняная курительная трубка, табакерка, колокольчик для вызова. Справа у окна бюро. Несколько листов нотной бумаги, чернильница валяется на полу, гусиные перья, подсвечник. На деревянной подставке (болване) старый парик. Рядом с бюро стоит клавесин. На двери пятно от разлетевшихся из чернильницы чернил.
Доносятся глухие звуки церковного колокола. Слышится хорал и звуки, заполняющие этажи квартиры: смех маленькой Каролины, чьи-то клавирные упражнения, звон посуды на кухне, плеск воды, которую выливает из ведра в чан служитель юколы;
Появляется Анн-Мари. Она неслышно проходит по кабинету, устраняет едва заметный беспорядок, поправляет чуть покосившийся парик на подставке, ровняет стопку нотной бумаги, перо, лежащее на столе, возвращает в вазочку для перьев.
Бах просыпается. Он раздражён, сон произвёл на него тягостное впечатление.)
БАХ:
Что это было? Сон или не сон? Кошмар какой-то!
АНН-МАРИ:
(Говорит с французским акцентом)
Вы спали.
(Бах насторожился, но махнул рукой – показалось.)
БАХ:
Да, Странный сон... Голова болит... Нет... Глупость, Господи, какая глупость!.. Где это лекарство?
(Тянется рукой к столику с лекарствами. Опрокидывает пузырек. Одергивает руку.)
БАХ:
Ну, вот опять! Проклятье... Эй, Анхен!!!.. Кто-нибудь!!! Не слышат... Кристоф! Регина! Лизхен!!! Где колокольчик?
(Пытается найти колокольчик на столе.)
БАХ:
Услышит кто-нибудь?.. Говорил, надо нанять прислугу. Не могу же я всех мучить по пустякам... Впрочем, нанимать её не на что. Деньги водятся у здоровых и молодых. А я уже «старый парик», как говорит мой сын – Вильгельм Фридеман... Первенец. Самый талантливый. «Вот сын мой возлюбленный, в нём мое благоволение»... Музыку чувствует, как и я... Божественный музыкант. Но скверный характер, искушаем дурными привычками. Вином увлекается. Беда.
(Находит колокольчик. Звонит.)
БАХ:
Ну, где вы там?!! Не слышат. Один, как в склепе. Не нужен я никому. Что будет, когда меня не станет? Всё ради них... Трудился, бунтовал, операцию эту делать согласился, всё ради них... Хотел как лучше, стало хуже... Четвёртый месяц, никаких улучшений... Обидно... Анхен плачет, я чувствую это. Как только умер наш внук Иоганн Себастьян – она потеряла свою природную веселость. Куда подевалось сопрано, которое сводило меня с ума. Вселяло радость и надежду. Мало что осталось, пожалуй, только любовь ко мне и нашим детям. Да, жизнь её не назовешь простой. Столько надежд и столько разочарований. Прости Господи, всё в твоей власти!
(Опять звонит в колокольчик. Прислушивается.)
АНН-МАРИ:
Вы напрасно звоните. Все ушли на службу. Если вам что-то нужно, скажите мне...
БАХ:
Кто вы? Раньше я вас здесь не видел, хотя точнее в моём положении уже говорить – не слышал. Почему вы здесь?!
(Анн-Мари молчит.)
БАХ:
Что вы молчите? Я к вам обращаюсь или разговариваю сам с собой? Соблаговолите объяснить, кто вы и зачем пришли? С добрым утром, в конце концов, мне скажете?
АНН-МАРИ:
С добрым утром, месье кантор!
БАХ:
Это еще что? С каких пор в моем кабинете, в школе Святого Фомы в восемь утра появляются французские фрау?
АНН-МАРИ:
Я не фрау, месье кантор.
БАХ:
А кто вы?
АНН-МАРИ:
Я мадемуазель.
БАХ:
Час от часу не легче.
АНН-МАРИ:
По вашему – фройлен.
БАХ:
Превосходно, фройлен. Но я хочу знать, что вы здесь делаете?
АНН-МАРИ:
Мне надо навести порядок… перед Его приходом…
БАХ:
Перед приходом? Чьим? Я не жду гостей! Мне нужно, чтоб меня оставили в покое!
(Анн-Мари направляется к бюро.)
БАХ:
Куда вы направились? На бюро лежат мои бумаги... Не трогайте там ничего! Что вы творите?!
АНН-МАРИ:
Зажигаю свечи.
БАХ:
Зачем? Мне свет не нужен... ни тот ни этот... Все что у меня осталось – это музыка… Господь, пока её мне посылает... А вы мешаете... Уйдите.
АНН-МАРИ:
Я не могу... Я здесь должна прибраться, месье кантор ... Всё надо приготовить…
БАХ:
(Трёт виски)
Подождите... Ничего не понимаю... Так вы служанка?.. Новая служанка? Майн Год, Анхен наняла служанку, как же я не догадался! Ну, да! Старая была болтлива, мешала мне работать, я её выгнал. И вот, жена мне новую наняла, да еще какую... Француженку, из которой слова не вытянешь. А я, древний башмак, чуть не вышел из себя. Анхен не может без сюрпризов. А говорила, что нам домработницу нанять не по средствам...
АНН-МАРИ:
Меня прислал Отец и плата мне не нужна.
БАХ:
Вам плата не нужна?! Да вы просто ангел…
АНН-МАРИ:
Вы правы. Я ангел - все так говорят…
(Анн-Мари трет тряпкой поверхность двери, возникает неприятный скрип.)
БАХ:
Что вы там делаете? Этот ужасный звук мне причиняет боль...
АНН-МАРИ:
Простите, я всего лишь пытаюсь оттереть следы от чернил здесь на двери…
БАХ:
(Настороженно)
Следы чернил?!
АНН-МАРИ:
Ну, да… Чернильница валялась на полу, и брызги от чернил повсюду…
БАХ:
(Приподнимается в кресле)
Но это не возможно!!!
АНН-МАРИ:
Поверьте, так и есть.
БАХ:
Легко сказать «поверьте»… Есть нечто, во что поверить нелегко... Может, я сплю, а вы призрак, продолженье сна?
АНН-МАРИ:
Вся жизнь может быть продолжением сна, как сон может быть продолжением жизни.
БАХ:
Весьма, философское сужденье для горничной! Как звать вас?
АНН-МАРИ:
Анн-Мари.
БАХ:
Анн-Мари... Мне говорили, что французы очень скупы. Но я не думал, что они и в именах экономят лишние буквы. А как же полностью звучит ваше имя? Вот у моей благочестивой жены имя звучит так – Анна-Магдалена Бах. Одну из дочерей зовут – Элизабет Юлиана Фредерика Бах. Видите, как это великолепно доносится до слуха? У нас, у немцев! Как будто произносишь имена ангелов. А мне вас как величать? Мой ангел?
АНН-МАРИ:
Когда-то меня называли Мариам. Потом Жанна. А сейчас можно просто Анн-Мари.
БАХ:
Прекрасно... Вы говорили, вас послал отец… Он, что меня знает?
АНН-МАРИ:
Кто вас не знает? Вы великий музыкант и человек…
БАХ:
Ха, ха! С чего вы взяли?
АНН-МАРИ:
Отец сказал.
БАХ:
Вы верите?
АНН-МАРИ:
Всецело.
БАХ:
Забавно... Что ещё сказал он обо мне?
АНН-МАРИ:
Сказал, что как дети мы все нуждаемся в утешенье родительском. «Когда в беде тяжёлой мы…».
БАХ:
Что? Как вы сказали? Когда в беде тяжёлой мы?! Но это название моей последней фуги. Не знаю, сплю я или нет, но наяву такие совпаденья бывают редко, значит это сон…
АНН-МАРИ:
Проще всё принять, как есть, на сон и явь ничего не разделяя. Как музыку из сна, как дар принять и наяву исполнить можно?
БАХ:
Можно.
АНН-МАРИ:
Так и сейчас вы можете осознать, что наяву стоит исполнить…
БАХ:
Что, например?
АНН-МАРИ:
Сознание беды…
БАХ:
Вы предлагаете мою беспомощность принять как дар? Это мне не под силу!
АНН-МАРИ:
Вы знаете писание: Когда Иов раскаялся, ему Господь вернул и славу, и жизнь...
БАХ:
Иов, Иов! То Иов, а то я. Нет, определённо мне всё это снится… Голос у вас как у юной девушки, а рассуждаете как ключница-старуха при храме - уж слишком мудро... Впрочем, простите...
АНН-МАРИ:
Принимаю как комплимент.
БАХ:
Раскаяться... С таким вот предложеньем недавно Пастор заходил ко мне... Так я его прогнал…
АНН-МАРИ:
Прогнали пастора? Зачем?!
БАХ:
Была причина. Ну, как там дверь, вы её оттёрли?
АНН-МАРИ:
Почти.
БАХ:
Если бы я мог также оттереть все пятна своей жизни. Но как?! Как я могу из прошлого вернуть людей, которые ушли навсегда?! Как я могу сегодня изменить суть слов, когда-то сказанных кому-то? Как я могу, лишённый зренья, раскаянье доказать делами?! Без этого Господь мне не поверит... и не простит.
АНН-МАРИ:
Поверит... если вы искренне раскаетесь и сами поверите. Примите и беспомощность свою, и страдания свои как благо - как очищенье. Как исполнение закона воздаяния. Тогда Господь простит вас, поверит вам, и даст всё, чего вы хотите. Даст здесь и сейчас.
БАХ:
Здесь и сейчас? Послушайте, вот я закончил диктовать свой последний труд. Как бы мне хотелось прозреть и самому исполнить на органе то, что записано... Взглянуть на жену, обнять детей... Но главное не это... Если бы я мог от Бога получить прямой ответ по поводу себя. Зачем я здесь? Исполнил ли я все предначертанья, что Он определил?
АНН-МАРИ:
А если бы получили?
БАХ:
Ну, тогда спокойно, с сознанием того, что я исполнил своё предназначенье в этом мире, смиренно я мог бы к Богу отойти... избавившись от боли, от страха... Я, представьте, верю, что покаяние - ничто без искупленья, а искупленье невозможно для меня. Прошлое вернуть никто не в силах… один лишь…
АНН-МАРИ:
Создатель?
БАХ:
А, кто я для него?!
(Раздается стук в дверь. Замирает Бах и Анн-Мари.)
БАХ:
Кристоф – мой зять! Наконец-то…
(Пытается подняться, вскакивает с кресла, едва не опрокинув столик. Снова раздаётся стук.)
БАХ:
Да, входи ты! Входи, наконец! Я тебя устал ждать. Работать нужно... (обращаясь к Анн-Мари) Фройлен, как вас...
АНН-МАРИ:
Анн-Мари…
БАХ:
Да, Анн-Мари, я помню, откройте дверь, пусть войдёт…
Картина четвёртая
(Анн-Мари идёт к дверям. Двери распахиваются. В проёме появляется импозантный Незнакомец. Тут же с порога он разражается арией из популярной итальянской оперы и проходит в кабинет. Он производит впечатление заезжего итальянского гастролера-певца. В руках у него походный кожаный чемоданчик).
НЕЗНАКОМЕЦ:
(Говорит с итальянским акцентом)
Buona mattino. Доброе утро, сеньорита! Доброе утро, дорогой сеньор Себастьян. Как Вы себя чувствуете? Почему не идете встречать старого приятеля? Или пребываете в старческом маразме и всё позабыли?
(Бах обращается к Анн-Мари.)
БАХ:
Что это, фройлен Жанна?.. Кто это?
НЕЗНАКОМЕЦ:
(Ходит по кабинету, как хозяин.)
О, что я вижу! Мой дорогой друг пребывает в совершенном запустении и унынии. Заперся в этом склепе, как отшельник и считает дни своей угасающей жизни?.. Mi piace! Мне нравится!.. А где его природная веселость ума, где его безумная ироничность, желание любви и счастья? Где это всё? О, бела Донна! Что это за пузырьки на столе?
(Подходит к столику.)
АНН-МАРИ:
Это лекарства, господина кантора.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Это лекарства?
БАХ:
Да, это лекарства.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ты живешь, потребляя эту гадость? Они тебе помогают?
БАХ:
Ну, как вам сказать? А вообще прекратите так со мной разговаривать – я вас не знаю!
НЕЗНАКОМЕЦ:
Они не могут помочь, они только вредят. Надо выбросить все это... Сеньорита, помогите мне, пожалуйста... Prego, сеньорита! Tutto e' bene quel che finisce bene - все хорошо, что хорошо кончается!
БАХ:
Не смейте здесь хозяйничать. Я вас не знаю, я вас сюда не звал, я не хочу... Кто? Кто вы такой? Если вы мой давний приятель, то это я не могу определить... Я слеп... А по голосу не получается. И почему вы врываетесь сюда без приглашенья…
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ты сам позвал меня!
БАХ:
Я звал не вас! Пожалуйста, уйдите…
НЕЗНАКОМЕЦ:
И не подумаю! Я четыре дня сюда добирался, в компании нетрезвого возницы, дорогу развезло, и она превратилась в стиральную доску. Дождливая погода. Жуть. Но я пережил всё для того, чтоб тебя навестить. И что я слышу?! Убирайтесь? Обидно, Себастьян! Ты писал мне письма, звал в гости... Наверное, я долго собирался, но это ведь не причина выгонять меня с порога. Ты хоть узнай, кто навестил тебя. Ты что, всё позабыл?
БАХ:
Что я мог забыть? Не понимаю! Наваждение какое-то... Что за утро сегодня. Сначала вторгается служанка не совсем вменяемая, почему-то француженка, потом появляется итальянец, оказывается он мой друг!
НЕЗНАКОМЕЦ:
Si, Si! Да, да! Chi trova un amico, trova un tesoro - кто нашёл друга, нашёл сокровище!
БАХ:
Пожалуйста, тоже не в себе. И все хозяйничают в моём кабинете... И самое удивительное, что никого из домашних... Что случилось? Где я? Впрочем, я начинаю догадываться, есть такие мошенники, которые втираются в доверие к больным людям, особенно к слепым. Забирают все сбережения и исчезают. Берите, берите всё что найдёте, парик, трубку, лекарства, свечные огарки. Ноты только оставьте, все равно вы ничего в них не смыслите.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Значит, не узнаёшь… Va bene. Изволь, я представлю доказательство...
(Садится за клавесин. Исполняет короткую импровизацию.)
БАХ:
Мой бог! Георг... Георг Эрдман – друг детства! Ты ли это? Друг мой, как же давно мы с тобой не виделись? Как же мы с тобой потерялись! Представляете, фройлен Жанна, – это мой друг! Я узнал его! У него всегда была особая манера игры на клавесине. Из-за своей лени он недостаточно развил большие пальцы на обеих руках, от этого звук приобретает нервный оттенок. Как же я не узнал Георга!.. Мы учились с ним в Люнебурге. А ты, я вижу, большие пальцы так и не развил… (Бах смеётся) Позволь мне обнять тебя, дружище Георг.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Si, Si! Ты абсолютно прав! Я счастлив, тем, что рассмешил тебя… Что пальцы, Себастьян, дело не в пальцах … Ты ещё тогда был виртуозом, когда мы пели в хоре школы святого Михаила, а я - не виртуоз!!!
(Подходит к Баху и заключает его в объятия.)
БАХ:
Дорогая фройлен Жанна! Простите мне мой тон... И пожалуйста, распорядитесь, чтобы накрыли стол, пусть принесут всё, что есть в этом доме, а если чего-то не хватает – смело занимайте у соседей. И позовите всех домашних. Мы устроим королевский приём моему другу. В последнее время у меня было так мало радости, что в это утро можно позволить себе закатить пир на весь Лейпциг.
НЕЗНАКОМЕЦ:
(Достаёт из саквояжа бутылку вина)
Ты, в самом деле, всё забыл, Себастьян! Я – Эрдман, у меня всё всегда с собой. Подайте нам бокалы, сеньорита!!!
(Анн-Мари кивает головой уходит, с подозрением оглядываясь на Незнакомца.
БАХ:
Не думал, что увидеть доведётся тебя ещё раз. Сколько лет прошло… Ты помнишь, как мы проказничали в школе? Безумные поступки.
НЕЗНАКОМЕЦ:
(Откупоривая бутылку вина)
Такое не забудешь!!! Кстати, мы, не только проказничали в школе, но и неплохо зашибали монету в хоре певчих…
БАХ:
В «Меттен-хоре»? По 12 крейцеров с венчаний. А за год - это было, больше четырнадцати талеров! Не плохо, для школяров?
(Незнакомец раскрывает кожаный чемоданчик. Достаёт из него два бокала, которые звякнули.)
БАХ:
Зачем же ты отослал прислугу?
НЕЗНАКОМЕЦ:
(Разливая вино по бокалам)
Зачем ей слушать нашу болтовню про бесшабашную юность?
БАХ:
Одно мне непонятно, почему ты говоришь теперь на итальянском? Насколько я помню, ты был резидент российского двора. Ты бросил Данциг?
НЕЗНАКОМЕЦ:
(В замешательстве, но быстро находится)
Себастьян, я всего лишь дипломат! А у дипломатов, работа кочевая - сегодня Данциг, завтра Ватикан. Как говорится – «Tutte le strade portano a Roma» - все дороги ведут в Рим.
БАХ:
И каково в Италии? Я никогда там не был, а так хотелось посетить страну великих «Муз» при жизни.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Так, что тебе мешает?! Посети! Тебя там знают, как величайшего на свете органиста, боготворят! Италия сумеет оценить твоё величие, как музыканта…
БАХ:
Что мне мешает? Я слеп, как видишь…
НЕЗНАКОМЕЦ:
Чушь! Это хорошо, что слеп! Мы обратим этот минус в хороший плюс. В этом есть доля шарма! Представь афишу: «НЕЗРЯЧИЙ ВИРТУОЗ»… Да на такое зрелище придут со всей Италии! Милан, Неаполь, Рим, вот размах!!! Тут не четырнадцать талеров… Мы сможем заработать целое состоянье!!! Правда, как композитор ты там не в почёте.
БАХ:
Я не в почёте там как композитор? Наверное, потому, что не пишу опер и всякую весёлую музыку?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Понимаешь... Вот взять хотя бы твой псалом (напевает мелодию псалом 51 "Tilge, H;chster, meine S;nden")… В Германии, возможно, не знают, что это написал блистательный Джованни Перголези, а ты всего лишь обработал тему... В Неаполе, не прощают такого. Там "Stabat Mater" Перголези - это почти что гимн для каждого католика, который хоть что-нибудь смыслит в духовной музыке... А ты сделал пародию.
БАХ:
Но помилуй, Георг, какое преступление я совершил? Я часто перерабатываю музыку итальянских, французских и английских композиторов. И в каждую переработку я вкладываю своё, и не я один так поступал.
НЕЗНАКОМЕЦ:
(Продолжая смеяться)
Да, ты не первый... Адам был первым, когда взял то, что ему не принадлежало.
БАХ:
(Насторожился)
Сегодня я уже это слышал… «Когда похитил яблоко»… Так он сказал…
НЕЗНАКОМЕЦ:
О чём ты? Кто сказал?
БАХ:
Не обращай внимания... Это дурацкий сон больного старика…
НЕЗНАКОМЕЦ:
Давай-ка, выпьем и разбавим твою печаль прекрасным итальянским вином…(вкладывает бокал в руку Баха и поднимает свой бокал). За нашу дружбу! Со мною, друг, сбываются мечты! Ты поедешь ведь со мной в Италию? Давай! За исполнение всех желаний! (Чокаются, выпивают). О чём же ты мечтаешь? Расскажи…
БАХ:
Что за вопрос? О чём мне мечтать, слепому?! Хочу прозреть, чтобы увидеть жену, детей… Но, главное, хочу сам завершить последнюю задуманную фугу. Она мне не даёт покоя день и ночь.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Я помню, что ты плохо видел с детства. Почему?
БАХ:
У брата была нотная тетрадь с произведениями Пахельбеля, Флобергера и Керля… Брат запрещал мне прикасаться к ней, чтоб я не был до срока развращён. Но я из шкафа тетрадь тихонько выкрал; и потом ночами ноту за нотой переписывал... Шесть месяцев при лунном свете! Брат застал меня за этим занятием и ноты отобрал…
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ну, вот и зрение испортил и нот не получил?
БАХ:
Получил... После смерти брата.
НЕЗНАКОМЕЦ:
А заповедь - не укради?
БАХ:
Это не воровство! Я музыку любил... Жажда знаний толкнула меня на невинный обман.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ты всегда любил музыку выше всяких других благ... А мог бы стать юристом, как я, сделать головокружительную карьеру. Я ведь предлагал тебе поступать со мной в Университет. Нет, ты избрал своей стезёй слоняться по деревенским кирхам, настраивая их развалившиеся органы, тиская сельских девушек на чердаках.
БАХ:
А что? На органном чердаке любая девушка замечательна. Это будоражит фантазию и весьма способствует творчеству.
НЕЗНАКОМЕЦ:
(Смеётся)
И этот человек пишет музыку на библейские темы! Да, кстати, что за фугу ты мечтаешь завершить? Позволь взглянуть?
БАХ:
Там на конторке ноты, можешь посмотреть.
(Незнакомец берёт ноты с бюро и подходит к клавесину. Говорит, постукивая мелодию последней фуги.)
НЕЗНАКОМЕЦ:
Сдаётся мне, я это уже слышал лет двадцать назад. Или я ошибаюсь? Что это? Ты перерабатываешь свои же фуги?
БАХ:
Я польщён тем, что ты так хорошо знаком с моим творчеством! Я считал, что ты остыл к музыке совсем.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Но не к твоей… Фуги, мессы, оратории, хоралы - а для кого ты всё это пишешь? Кому ты служишь, Себастьян? Начальству - продажным церковникам, жирным бюргерам, лакеям и мелким лавочникам, которые приходят в кирху по воскресеньям, чтоб отмолить свои грешки и откупиться мелким подаяньем?!
БАХ:
Я знаю, кому служу. И ты знаешь. И если Ему угодно, чтоб я писал для всех этих людей, я - буду для них писать. И для черни, и для королей.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ой! Зачем так помпезно? Ты не в церкви и не на службе, Себастьян. И нас никто не слышит. А ведь ты мог бы служить сильнейшим мира сего – царям и королям. Такой великий музыкант достоин, стоять у их трона. И быть обласканным их милостями. А не влачить жалкое житие в этой дыре – в Томасшуле. Где твоё природное свободолюбие? Ведь ты не можешь даже выезжать из города без разрешения бургомистра Лейпцига, господина Штиглица, и должен обязательно присутствовать на всех похоронах в городе.
БАХ:
(Насторожился)
Тебе и это известно?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Известно, (цитирует наизусть.) что «виноват» здоровый воздух Лейпцига, оттого покойников маловато, и тебе, живому, жить не на что. Ты мне сам все это описал. (Достаёт письмо) Ты – не творец, как бы сказать помягче, ты - раб. И это правда.
БАХ:
Я – служу, Георг, - это мой служебный долг. А что касается похорон, то я всё реже бываю на них.
(Незнакомец протягивает Баху бокал.)
НЕЗНАКОМЕЦ:
Выпей, Себастьян. (Выпивают) Послушай. Ты знаешь мои связи – одно твоё слово, и я представлю тебя европейским дворам. Ты будешь писать светскую музыку: оперы, симфонии, концерты. Ах, если бы ты слышал – какие сейчас в Италии даются оперы! (Напевает) Бери пример с Генделя, Себастьян. Везде привечаем, везде любим. Получает приличные гонорары! Живёт в свое удовольствие. Не будь упрямцем. Брось эту рутину, которая зовётся духовной музыкой. Как творить, осознавая, что твою музыку, может, никто не услышит, ну разве что «дух святой»?! Как можно творить в пустоту? Всё, дорогой Себастьян, хватит творить для черни в приходах – пора блистать в свете, писать для истинных ценителей твоего таланта. Всё, поехали со мной! Поехали в Италию, поехали, собирайся! Я помогу тебе предстать к тронам королей. Ты будешь купаться в золоте. Вспомни, как мы мечтали стать богатыми, как желали счастья для своих близких, для себя. Ведь невозможно всю жизнь прозябать в нищете. Тем более, сейчас, когда так мало нам осталось.
БАХ:
Ты прав, осталось мало времени! Я хочу успеть!
НЕЗНАКОМЕЦ:
Вот, вот! Успеть... Поехали, мой друг. И зрение мы вылечим. Я покажу тебя лучшим врачам. И слава у нас будет, и почёт, и богатство.
БАХ:
Да, зрение вернуть очень хочется. Но я хочу успеть закончить последнюю фугу.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Да Бог с ней с фугой! Кому она нужна? Кстати, в этой фуге я узрел одну ошибку...
(Бах напрягается при словах о фуге.)
БАХ:
Какую ошибку?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ну, там в конце.
БАХ:
Но я её ещё не завершил.
НЕЗНАКОМЕЦ:.
Какая разница!
БАХ:
Я не поеду.
(В дверях появляется Анн-Мари с подносом. За её спиной стоит Джоэл.)
АНН-МАРИ:
Герр кантор, я принесла бокалы и немного овечьего сыра к вину. Позвольте?
БАХ:
Благодарю вас, Ан-Мари. Но беседа закончена, пить я больше не желаю. Прощай, Георг. Это говорю тебе я - королевский придворный композитор короля польского и курфюрста саксонского.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Я помню! Но и тебе полезно вспомнить, что при моём прямом содействии барон Герман Кайзерлинг лично хлопотал перед курфюрстом о присвоении тебе этого звания, о котором ты с такой гордостью сейчас говоришь... Молчишь?.. А кто мне писал жалобные письма?.. Напомнить? (Достаёт письмо) Изволь: «Эта служба далеко не столь ценна, как мне ее описали... я должен жить в постоянных огорчениях, преследованиях и зависти».
БАХ:
Я помню это письмо: оно было написано другу в минуту душевной слабости. Но сейчас со мною говорит не друг.
НЕЗНАКОМЕЦ:
А кто?
БАХ:
Кто-то другой. В обличье друга. И я уже догадываюсь кто... Оставь меня... Не искушай напрасно...
НЕЗНАКОМЕЦ:
Подумай! От чего ты отказываешься... Бери пример с Генделя, он не отказывался.
(Бах будто бы не слышит.)
АНН-МАРИ:
Аудиенция закончена, сеньор!
НЕЗНАКОМЕЦ:
Что вы сказали?
АНН-МАРИ:
Герр кантор утомлён беседой... Ему надо отдохнуть.
(Взгляд Незнакомца становится тяжёлым. Входит Джоэл.)
ДЖОЭЛ:
(Незнакомцу)
Ты проиграл ещё одно сраженье.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Но не войну! Я ещё вернусь...
(Берёт вещи и направляется к выходу.)
Занавес
Пятая картина
(Джоэл неслышно проходит по комнате, осматривая обстановку. Садится в кресло недалеко от Баха.)
ДЖОЭЛ:
Здесь слишком мало света, Анн-Мари! Откройте шторы…
(Ан-Мари идёт раскрывать шторы.)
БАХ:
Что такое?! Похоже, сегодня все здесь распоряжаются кроме меня? Что за нелепость?! С самого утра такое ощущенье, что проснулся не дома, а на проходном дворе! Оставьте, наконец, меня в покое!!! Кто вы такой?! Ещё один «старый» приятель?
ДЖОЭЛ:
Пожалуй, можно сказать, что мы с тобой, давным-давно, знакомы… Я – Джоэл!
БАХ:
Извините, я не помню, чтобы мы с вами пили брудершафт... И говорите со мной учтиво... Как вас зовут? Джоэл? Вы что, не немец?
ДЖОЭЛ:
В далёкой древности евреи меня звали Йоэль.
БАХ:
Евреи? Йоэль? Что это означает?
ДЖОЭЛ:
Для них это означало «Яхве».
БАХ:
Что?.. Яхве?.. Господь?..
ДЖОЭЛ:
Я не возражал. Как назовешь, так и будет.
БАХ:
(К Анн-Мари)
Фройлен, он что? Умалишенный? Вы есть... Господь?
ДЖОЭЛ:
Конечно, нет. Я тот, кто исполняет Его волю.
БАХ:
Мы все исполняем его волю! Я тоже исполняю! Но я не являюсь в субботу утром в дом к людям и не заявляю: – «Здравствуйте, меня зовут Яхве»!
(Анн-Мари и Джоэл смеются.)
ДЖОЭЛ:
А ты хотел бы?
БАХ:
Что хотел? Прийти к людям в субботу, рано утром, со своим органом и сказать им: «Вы еще не в кирхе? Не на проповеди? Тогда я иду к вам. Здравствуйте, просыпайтесь, я вам сейчас исполню свою хоральную прелюдию».
ДЖОЭЛ: (Баху)
Ну, вот ты и ожил. (Анн-Мари) Я узнаю прежнего Себастьяна.
АНН-МАРИ:
Да. У вас потрясающее чувство юмора, месье кантор. Я так живо представила себе эту картину и глаза тех, к кому вы пришли? И добрых прихожан, которые втаскивают в дом ваш любимый музыкальный инструмент.
БАХ:
Вот, вот – глаза… Я бы не прошел и двух кварталов.
АНН-МАРИ:
Почему?
БАХ:
Вы что, не видите – я слеп!
ДЖОЭЛ:
А ты хочешь видеть?
БАХ:
Да, я хочу! Хочу! Хочу! Этот шотландский пёс, этот эскулап, проходимец огрёб кругленькую сумму. Сказал, всё будет хорошо! Сэр! А я вообще ослеп после его «виртуозных» операций.
ДЖОЭЛ:
(Обращаясь к Анн-Мари)
Кто это?
АНН-МАРИ:
Врач... окулист - Тейлор.
БАХ:
Светило медицины - шарлатан. Я перенёс две тяжелейшие операции по удалению катаракты. Знаете, что я скажу? Я, Иоганн Себастьян Бах, зарёкся когда-либо обращаться к врачам. Более того, я считаю, что этим прохиндеям незачем жить на белом свете. Всю свою жизнь я и моё семейство страдает от врачей. Первый раз это случилось, когда умерла моя мама. Врачи ничем не помогли несчастной, они даже не могли облегчить её уход. Она умирала в муках, до сих пор я слышу её стоны. Вслед за ней они отправили на тот свет моего отца, оставив четырёх детей сиротами. Врачам этого показалось мало... И они принялись окормлять всё мое семейство. Сначала умерла первая жена Мария Барбара... Слава Богу, я этого не видел. Из семерых рожденных с нею детей у меня на руках остались четверо, остальные умерли. Вторая жена Анхен – Анна Магдалена родила тринадцать детей, но выжили лишь шестеро. Было время, когда каждый год в моём доме были похороны. А смерть моего внука? Его назвали в честь меня – Иоганн Себастьян...
ДЖОЭЛ:
А когда ты понял, что зрение стало ухудшаться?
БАХ: (в растерянности)
Что?.. Когда?.. Что понял?.. А... Когда мне было 9 лет... Когда мама умерла... Я так горевал... меня не могли успокоить!.. Я видеть никого не хотел. Убегал, прятался и плакал. Отец даже меня побил... Не сильно, но мне было очень обидно. А потом, он привёл в дом другую женщину... Молодую... И я возненавидел его за это! Конечно, ей было наплевать на нас, на детей. Через полгода, после смерти мамы отец умер, и мы остались одни, с мачехой! И что она сделала? Естественно выставила нас из дома. Отправила меня и моего брата Якоба, в Ордруф, к старшему брату Иогану Кристофу, который служил там органистом. А мою любимую первую скрипку продала.
ДЖОЭЛ:
И любимую скрипку продала...
БАХ:
Да!.. А её подарил мне отец в пять лет... А она продала!.. Сказала, нужны деньги нам на дорогу, и всё!..
ДЖОЭЛ:
И с тех пор ты плохо видишь...
БАХ:
Да нет! Тогда я еще видел нормально. Но когда ночами стал переписывать ноты старшего брата... тайком зрение стало портиться!
ДЖОЭЛ:
Ноты? Тайком?
БАХ:
Старший брат запрещал мне. А я не слушал. Вытащил у него из шкафа ноты и переписывал при лунном свете, шесть месяцев, ночами.
ДЖОЭЛ:
Это подвиг. Шесть месяцев... Ночами... И что, великая музыка была?
БАХ:
Вы зря здесь иронизируете. В то время эти авторы были очень модные. Но брат считал, что они портят мой вкус и потому безжалостно отобрал тетрадь - плоды кропотливого труда. Я страшно горевал.
ДЖОЭЛ:
И перестал видеть всё вокруг.
(Бах взрывается, ему надоела ироничность Джоэл.)
БАХ:
Нет, я не перестал видеть, я еще видел!!! А вот когда умерла моя первая жена Мария Барбара, мне казалось, что я слепну от горя! Мне не довелось её даже похоронить, поскольку я находился в Карлсбаде, за границей. А потом несчастья посыпались, как из рога изобилия. И с каждой бедой, с каждым несчастьем, глаза мои видели всё меньше и меньше. Я всё больше слеп. И окончательно я лишился зрения благодаря этим двум операциям. И теперь хочу спросить – за что мне Господь уготовил такую судьбу? Чем я прогневал Его? За что я пережил смерть своих родителей? Нищету, голод? За что я пережил смерть своей жены? Одиннадцать своих детей и внука? В чём провинился я перед Ним? Я, человек верующий и служащий Господу всю свою жизнь? И есть ли смысл в этих страданиях? Или всё тщетно? «Из праха взят, в прах и вернешься»!? Так что ли?..
(Бах опустошенный падает в кресло. Анн-Мари подает ему воды, промокает салфеткой вспотевший лоб.)
ДЖОЭЛ:
Превосходная речь... Вдохновенная... Хороший, яркий подбор фактов... Отличное знание предмета. Ты всегда и во всём был хороший ученик. И вопросы правильные: «За что? Почему?..» Ты хочешь знать ответы?
(Джоэл присаживается рядом с Бахом.)
ДЖОЭЛ:
Ты скорбишь по событиям, которые называешь трагическими? Ты сожалеешь о них?
(Бах молчит.)
ДЖОЭЛ:
И не видишь в них ничего хорошего для себя?
(Бах неуверенно всхлипывает.)
ДЖОЭЛ:
Ты прав. Они такие и есть, раз ты их так называешь.
(Бах прекращает всхлипывать.)
ДЖОЭЛ:
И за ними ты не видишь никакого блага для себя?
(Бах прислушивается.)
ДЖОЭЛ:
Ты не видишь. Это тоже, правда. Ты действительно не видишь.
(Бах молчит.)
ДЖОЭЛ:
И то, что ты слеп – это правда?
(Бах отодвигается от Джоэл.)
ДЖОЭЛ:
Вот что я тебе скажу. В каждом из этих событий, которые ты сейчас так ярко описал, есть свой смысл. И именно этот смысл раскрывает план Создателя в отношении тебя.
БАХ:
Какой план? Потеря близких мне людей – в этом план Создателя? (Бах протягивает руку стоящей рядом Анн-Мари) Анн-Мари, вы здесь самая вменяемая - о чём он говорит, какой план, какое благо?! Может мне еще сплясать от радости?
АНН-МАРИ:
Всему свое время, герр кантор, придёт время и спляшете.
БАХ:
Ну, что такое? Ну, я вас прошу, хватит. Вы же взрослые люди, а ведёте себя...
АНН-МАРИ:
Как мы себя ведём?
БАХ:
(Ищет слово)
Несерьёзно.
ДЖОЭЛ:
Нет, Себастьян – это как раз очень серьёзно. Я тоже хочу задать тебе вопрос: доколе?!
БАХ:
Что доколе?
ДЖОЭЛ:
До каких пор и сколько ещё это будет продолжаться?
БАХ:
Что продолжаться?
ДЖОЭЛ:
Слёзы, жалобы, сокрушения... Если ты хочешь прозреть, надо покаяться.
БАХ:
В чём?
ДЖОЭЛ:
В том, что за каждым событием своей жизни, которое ты оплакиваешь, ты не разглядел блага, дарованное тебе Творцом. Покаяться в том, что ты был слеп, не видя проявление любви и милости к тебе.
АНН-МАРИ:
Вы сокрушаетесь, что рано потеряли родителей, но кем бы вы стали, если бы оставались возле них? Смогли бы вы развить свои таланты и нести их людям? А для этого Создатель приставил к вам наставников и помощников. И ту добрую женщину, которую вы называли, злой мачехой, и вашего старшего брата, который был строг с вами, и привил вам дисциплину и вкус. И ваших покровителей и начальников, к которым вы относились с большим пренебрежением и не выказывали должного уважения.
БАХ:
Правильно, потому что немногие из них этого заслуживали.
ДЖОЭЛ:
И как после этого можно уповать на того, кому ты не хочешь подчиняться? А потом, ведь это смешно - всё, что ты критиковал, ты повторил.
БАХ:
Как повторил?
ДЖОЭЛ:
Ты был недоволен отцом, когда он привел в дом мачеху, а сам привёл в дом молодую жену к своим детям, когда овдовел. Ты обижался на брата, а сам поступал ещё строже по отношению к своим ученикам, не оставляя им никакого выбора, кого им играть и слушать. Ты ненавидел своих начальников, а они хотели удержать тебя от гордыни. Ты сокрушаешься об уходе близких, принимая это за правду. Ты живешь, думая, что ты одинок, что ты брошен. Но, правда в том, что ты всегда был, любим и никогда не был брошен Истинным Отцом - твоим Создателем. Если ты до сих пор не понял этого, то я уполномочен тебе это сообщить. Мне продолжить?
БАХ:
Нет! Не надо! (Бах долго молчит, начинает плакать)
Я всё понял. Господи, как я был слеп, Господи... (Джоэл встает, отходит от Баха, делает знак Анн-Мари.)
ДЖОЭЛ:
Анн-Мари, как ты считаешь – Искреннее раскаяние должно быть вознаграждено?
(Анн-Мари радостно кивает.)
ДЖОЭЛ:
Снимите повязку.
(Анн-Мари снимает с Баха повязку. Глаза его закрыты. Он не решается их открыть. Джоэл подбадривает Баха.)
ДЖОЭЛ:
Смелее, Себастьян! Открой глаза! Ты видишь!
Бах медленно открывает глаза и сразу же закрывает лицо руками. Поднимается из кресла, убирает руки от глаз. Смотрит прямо перед собой.
БАХ:
Ты прав, Йоэль! Я вижу! Я вижу!!!
Занавес
Действие второе
Картина шестая
(Кабинет Баха. Бах стоит у раскрытого окна, посасывает глиняную трубку. Доносятся звуки улицы, детский смех, игра бродячего музыканта на скрипке. Бах стоит у окна, погружен в воспоминания детства.
Входит Анн-Мари, за нею следом вошёл Маэстро с футляром от скрипки в руках.)
АНН-МАРИ:
Герр кантор, вы просили позвать уличного музыканта. Я привела его.
(Бах невольно вздрагивает, оборачивается.)
БАХ:
Да, я хотел послушать скрипку... Что-то необъяснимое разволновало меня, как только я услышал вашу игру. Вы позволите на неё взглянуть? Как вас зовут?
МАЭСТРО:
Прохожие зовут меня Маэстро. «Как назовёте, так и будет».
БАХ:
Так и будет. (Бах задумался) Маэстро. Ну, что ж коллега. А я…
МАЭСТРО:
А Вы Бах.
БАХ:
Да, вы правы...
(Маэстро вытаскивает скрипку из футляра. Бах застывает.)
БАХ:
Боже мой! Эта скрипка!.. Это моя скрипка? Откуда она у вас?..
(Маэстро передает скрипку, Бах дрожащими руками берёт её, ощупывает, дергает за струны, нелепо улыбается.)
БАХ:
Эта царапина, этот скол на деке... Я сделал его, когда мне было девять лет, я хотел разбить скрипку, чтобы моя мачеха не смогла её продать. Как она к вам попала?
МАЭСТРО:
Я сохранил её для вас. Вы рады?
БАХ:
Да, я счастлив. Ведь я считал её потерянной навсегда. Это просто чудо, что она нашлась. Какой необычный день сегодня!.. Нет, это сон... Это сон? Ущипните меня...
(Анн-Мари подходит и щиплет Баха.)
БАХ:
Что вы делаете, фройлен? Так откуда она у вас, вы говорите? А впрочем, я догадался! Анн-Мари, я прав? Он с вами? Вы были там... Что, видели, как я рыдал? Да... Добрая женщина. Да пребудет с ней милость Господа! (Маэстро подходит к конторке и рассматривает ноты.)
БАХ:
Простите эти слёзы старику, трудно их сдержать, когда внезапно обретаешь потерянную вещь…
МАЭСТРО:
Потерянную вещь?! «Как назовете, так и будет». Но этот Мир устроен Творцом так, чтоб люди ничего не теряли, а только приобретали...
(Бах хмыкает, откладывает скрипку. Разворачивается к Маэстро.)
БАХ:
А что вы там делаете?
МАЭСТРО:
Наслаждаюсь вашим гением... Контрапунктами!
БАХ:
Ну, и как вы их находите?
МАЭСТРО:
Они совершенны... Но...
БАХ:
Что еще за но?
МАЭСТРО:
(успокаивает жестом)
Герр кантор, вы не указали в этом сборнике состав исполнителей. Думай что хочешь. Я ценю ваш юмор, вы задали хороший ребус для знатоков контрапункта, который они могут разгадывать не одну сотню лет. Но мне-то вы можете сказать?
БАХ:
А как вы думаете?
МАЭСТРО:
Вы создали безупречную музыку, герр кантор. Это музыка неземных сфер – она вне мелодии и тональности. И даже вне инструментов. Я наблюдал, что по мере того, как вы её творили, в ней становилось всё меньше человеческого, и всё больше божественного. А знаете, Творец никогда бы не был Творцом, если бы не проявлял своего главного качества?
БАХ:
Милости?
МАЭСТРО:
Да... Завершенности.
БАХ:
Что вы хотите сказать? Я должен указать, для каких инструментов это написано?
МАЭСТРО:
Я хочу сказать, что этот труд, над которым вы работали более десяти лет и который вы для себя определили, как ваше духовное завещание, до сих пор не имеет названия. Значит оно не завершено.
БАХ:
А ведь действительно. Десять лет я вкладывал в него все свои знания о полифонии. Это, по сути, мои размышления о ней.
МАЭСТРО:
Ну и как мы назовем это дитя? Дитя не может быть без имени!..
БАХ:
А вы правы. «Как назовёте, так и будет»...
(Бах задумался) Кунстфюге.
МАЭСТРО:
Кунстфюге? Искусная фуга?
БАХ:
Нет. Искусство фуги.
МАЭСТРО:
Браво.
Картина седьмая
(В дверях появляется элегантный Незнакомец.)
НЕЗНАКОМЕЦ:
Могу я видеть блистательного господина Баха?!
БАХ:
Можете. Что вам угодно? Кто вы?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Я – Люцер! У меня к вам дело, Герр кантор…
(Маэстро вместе с Анн-Мари переглядываются и выходят. Незнакомец из-за спины извлекает папку с бумагами. Глядя в бумаги, продолжает говорить.)
НЕЗНАКОМЕЦ:
Знаком ли вам почтенный Циммерман? Он владел кофейней на Катериненштрассе…
БАХ:
Да, конечно… Я частенько бывал у Циммермана. Я там учредил клуб «Музыкальная коллегия», слыхали? И возглавлял его... Он находился в этой кофейне. Дружище Циммерман при жизни всегда был добр ко мне и помогал деньгами...
НЕЗНАКОМЕЦ:
Да, он был так добр, что ссужал деньги не только вам, но и вашим детям... И был так добр, что продал мне долговые расписки ваших сыновей. Я пришёл, чтоб получить задолженность по векселям.
БАХ:
Каких сыновей? У меня их много...
(Незнакомец показывает Баху вексель.)
НЕЗНАКОМЕЦ:
Готфрид Бернард Бах. Вот его вексель.
БАХ:
Но он умер 11 лет назад.
НЕЗНАКОМЕЦ:
А долг остался. И вот еще один... Вильгельм Фридеман Бах. Узнаёте подпись?
БАХ:
Да, узнаю. Это его рука. И какова общая задолженность?
НЕЗНАКОМЕЦ:
С учётом всех процентов, вы должны мне сегодня пять сотен талеров.
БАХ:
Пять сотен? Это очень большая сумма, господин Люцер! Я этой суммой не располагаю... Сегодня... Я не согласен!
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ну что же, тогда завтра я буду вынужден предать это дело общественной огласке... Представляете, какие по всему Лейпцигу начнутся разговоры... Это позор, который придётся пережить вам лично, и всему семейству Бахов… Я не хочу так с вами поступать, но ваш отказ лишает меня выбора.
(Незнакомец собирается уходить. Бах останавливает его.)
БАХ:
Постойте. Погодите. Сейчас я распоряжусь, и, если мы с женой сможем набрать необходимую сумму, вы её получите. Присядьте.
(БАХ звонит в колокольчик. Незнакомец присаживается.)
БАХ:
Анхен!.. Анна Магдалина!..
(Незнакомец разглаживает векселя. Сидят молча. Входит Анн-Мари.)
БАХ:
Анн-Мари, позовите мою жену.
АНН-МАРИ:
Она занята детьми. Может, я могу вам быть полезна?
БАХ:
Вы могли бы пойти к Анхен - пусть соберёт все наличные деньги, что есть в доме и принесёт сюда.
АНН-МАРИ:
Что-то случилось?
БАХ:
Мне нужно расплатиться по долгам с этим господином.
АНН-МАРИ:
По вашим?
БАХ:
Нет, не по моим.
АНН-МАРИ:
Тогда с какой стати он требует, чтобы платили вы?!
БАХ:
Да это не мой долг! Не мой! А моих сыновей! Но для меня это вопрос чести. Чести моей семьи!
НЕЗНАКОМЕЦ:
Вы, фройлен, не из этих мест... И вам, я вижу, безразлично, что завтра скажут люди об этом достопочтенном семействе. Но в этих краях общественное мнение имеет большой вес. Молва жестока! Не правда ли, герр кантор? Что вы молчите? Скажите ей…
(Бах молчит.)
БАХ:
Да, он прав. Я действительно не хочу, чтобы в округе в очередной раз склоняли моё имя в связи с недостойным и распутным поведением моих сыновей.
АНН-МАРИ:
Достопочтенный господин Бах. Вас можно поздравить с новым творением?
БАХ:
О чём это вы?
АНН-МАРИ:
Вы сотворили себе кумира, герр кантор. И собираетесь принести ему жертву. Вы готовы бросить в топку общественного мнения последние деньги вашей семьи? Разве это правильно?
БАХ:
А что делать?
АНН-МАРИ:
Оставьте вашим гениальным сыновьям шанс самим оплачивать долги. Излишней опекой вы оказываете им медвежью услугу.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Вы, конечно, меня извините, но мы не в кирхе на проповеди. Дело касается денег, мадам, и моральные сентенции здесь, по меньшей мере, неуместны. А вам, господин Бах, надо уже решить, в конце концов, – вы будете платить по долгам или нет! Впрочем, я знаю, что платить вам нечем. Имущество описано и денег нет!
(Бах пытается возразить, но Незнакомец останавливает его.)
НЕЗНАКОМЕЦ:
Я знаю. У вас нет денег, но есть ваш талант... И я готов в счёт уплаты долга принять кое-какие ваши произведения.
БАХ: (С интересом)
Какие?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Из последнего периода.
БАХ:
Последнее что, я написал, это церковные мотеты, если вас устроит?
НЕЗНАКОМЕЦ:
А сборник фуг?
БАХ:
Каких фуг? У меня их много.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ну, этих, которые вы пишете последние лет десять.
БАХ:
Что это за сборник?
НЕЗНАКОМЕЦ:
Ах, чёрт, забыл, ну как его. Сборник контрапунктов... Чёрт! «Искусство фуги»!
(Бах застывает, смотрит прямо перед собой, затем встаёт со своего места переходит на другой стул, подальше от Незнакомца. Обращается к Анн-Мари.)
БАХ:
Фройлен, проводите, пожалуйста, господина Люцера за пределы этого дома.
НЕЗНАКОМЕЦ:
Как? Вы гоните меня? А долг? А векселя?
БАХ:
Взыщите с тех, кто вам должен. Я не стану платить за то, чего я не делал. Ты сам выдал себя, лукавый! Ни один смертный не мог знать название этого сборника – я назвал его не более получаса назад. Изыди.
(Появляется Джоэл, за ним Маэстро в его руках что-то в виде кофра с костюмом).
ДЖОЭЛ:
Браво, Себастьян! (Аплодирует)
НЕЗНАКОМЕЦ:
Значит, сговорились. Хорошо!.. Ты об этом горько пожалеешь. Я выставлю прошение долговому судье и придам дело огласке.
АНН-МАРИ:
(Незнакомцу)
Месье, вас просили удалиться...
НЕЗНАКОМЕЦ:
Я уйду, но он должен знать, что его ждёт... (Обращаясь к Баху) Ты очень скоро покинешь этот мир. А твоя жена закончит свои дни в доме призрения для бедных. Дети твои, для которых ты всего лишь «Старый парик», позаботятся о продолжении твоего рода так, что он вымрет через сто лет. Тебя забудут, даже могилу случайно обнаружат, когда через неё пройдёт дорога. Вот и всё! Какая скука, Себастьян! О тебе даже нечего будет написать драматургам. И даже главный твой труд, который ты называешь духовным завещанием, никому не будет нужен, его просто выбросят на помойку. А впрочем, там ему и место. Творец не принимает несовершенный труд. Тем более – там в последней фуге есть ошибка, которую уже не исправить. Я еще вернусь. (Уходит).
ДЖОЭЛ:
Когда он всё успевает?
(Анн-Мари хихикает.)
МАЭСТРО:
Репертуар один и тот же. Опять нагнал страху, повыдёргивал из контекста.
АНН-МАРИ:
(берет кофр с костюмом у Маэстро)
Как всегда, испортит людям настроение и уйдёт. Герр кантор, не надо слушать «дьявольских» наветов и чужого мнения.
Занавес
Картина восьмая
(Бах подходит к конторке, берёт рукопись, внимательно просматривает её.)
БАХ:
(К Джоэл и Маэстро)
Я пытаюсь сейчас понять, о чём он говорил... Что за ошибка? Я трудился десять лет. И всё напрасно?
ДЖОЭЛ:
Успокойся, Себастьян, ты не совершал ошибок.
БАХ:
Но как же, сегодня Пастор, Эрдман, вот этот - все говорили про ошибку в моей последней фуге.
ДЖОЭЛ:
Все, кого ты перечислил – одно лицо. Ты что, не понял?
БАХ:
Люцифер?
ДЖОЭЛ:
Есть и такое имя у него. Но суть его едина. Именно его заслуга в том, что люди поверили в своё несовершенство. Это он нашёптывает: «Ты не способен, ты слаб, ты ошибся». А истина в том, что человек через жизнь един с Творцом, который совершенен и не может ошибаться. Но это знание было потеряно людьми.
БАХ:
А причем тут моя фуга?
ДЖОЭЛ:
Пойми, Себастьян, фуга лишь музыкальная форма, которая воплотила идею единства разноголосого человечества перед Творцом, чтобы каждый голос был на своём месте и был незаменим. И только вместе с другими голосами мог прийти к Истине. Замысел дьявола разрушить эту цельность – это единство, уничтожить этот многоголосый хор. Ты испытал сегодня это на себе. Все искушения Пастора, Эрдмана, Люцера – это лишь небольшая часть его арсенала. Но ты выдержал испытания и доказал преданность Творцу. Тот, кто преодолеет страх оторваться от ложного пути, навязанного лукавым, – тот будет признан в веках. Поэтому мы здесь...
(Бах догадывается о сути происходящего, легко и смиренно принимает это понимание.)
БАХ:
Настало время?
ДЖОЭЛ:
Да. Настало время.
БАХ:
Я ожидал этого момента всю жизнь, но мне, как, ни странно, нечего сказать... Хотя нет – я скажу. Я ни о чём не сожалею. Я любил и был любим. Я принимаю смерть, как закономерность.
ДЖОЭЛ:
Это не смерть, Себастьян, не бойся - это путь... В вечность... Страх смерти обкрадывает людей – они не знают, что жизнь бесконечна, красива, и цена её безмерна...
БАХ:
Вы готовите меня к Божьему суду?
(Анн-Мари и Маэстро смеются.)
ДЖОЭЛ:
Себастьян, здесь нет судей! Мы пришли исполнить волю. А Его воля - это милость.
БАХ:
Могу я спросить? Что ждёт моё творчество, моё имя, мою семью?
ДЖОЭЛ:
Ты вот о чём... Да, Люцифер сказал правду, но это не Истина... Это - результат действия закона воздаяния: каждый получает то, что сеет. Пока не ослабнет то, что ты отправлял в этот мир: твои мысли, твои страхи, неправедные дела. И пусть это не пугает. Это нормально, когда исполняется закон, который установлен от Начала. А потом Истина возьмёт своё. Ты будешь оживать всякий раз, когда будут восхищаться музыкой, которая проистекла в мир через тебя, и будешь жить, пока живо это восхищение. Вот награда Творца.
(Звучит музыка. Ангелы закончили приготовления.)
АНН-МАРИ:(Джоэл)
Готово, господин!
ДЖОЭЛ:
(обращаясь к Баху)
Пора, Себастьян…
БАХ:
Одну минуту... Кое-что я все-таки исправлю!
(Берёт перо, зачёркивает старое название на партитуре последней фуги и пишет новое. Отдаёт Анн-Мари, она Маэстро, тот Джоэл.)
БАХ:
Я поменял старое название... «Когда мы в тяжёлой беде» - не верно! Верно, будет: «Пред троном твоим предстаю»!
(Джоэл кивает.)
БАХ:
Господи, как легко!
(Джоэл протягивает Баху белую накидку. Бах снимает свой халат и надевает ее поверх ночной рубашки. Ангелы преображаются и стоят в сверкающих одеждах.)
АНН-МАРИ:
В добрый путь, герр кантор!
МАЭСТРО:
До скорой встречи, коллега!
(Джоэл целует Баха в лоб.)
ДЖОЭЛ:
Осанна Иоганну Себастьяну Баху!
(Вспышка. Затемнение. Через мгновение мы видим Баха идущего по дороге среди подсолнухов. Он приплясывает в такт звучащей «Осанны» из мессы Си минор).
Занавес