Ярко светило солнце. Дул легкий ветерок. Мы с Цикенбаумом стояли на одном из самых высоких и живописных холмов над Окой, которая текла внизу под нами…
Цикенбаум стоял коленопреклоненный в глубоко задумчивой позе, как и я, а между нами лежала она, необыкновенно красивая и голая девушка…
И даже никакой одежды рядом не наблюдалось…
- Интересно, и что она тут делает?! – насупился Цикенбаум.
- Спит!
- Да я вижу, что она спит, просто я имел в виду, почему она здесь и…, - на этих словах Цикенбаум осекся, - э, почему ты склонился над ней, почему ты ее так кровожадно поедаешь глазами?!
- Арнольд Давыдович, она, что, ваша собственность?!
- Да, нет, просто ты так на нее поглядел!
- Арнольд Давыдович, вы, между прочим, тоже на нее смотрите как влюбленный павиан!
- А почему павиан?! – возмутился Цикенбаум.
- Я имел в виду, что вы тоже ее кушаете глазками!
- Давай, не будем спорить! – Цикенбаум даже пожал мне руку.
И мы вдвоем как зачарованные склонились над девушкой…
- И что мы теперь будем делать? – спросил меня профессор.
- Не знаю!
- Я думаю, будет лучше, если мы ее оденем! – и Цикенбаум снял с себя пиджак
и накрыл им девушку, прикрыв ее почти до колен…
Я тоже снял с себя куртку и набросил ей на ноги…
Теперь мы смотрели только на ее лицо…
- И что теперь делать?! – вздохнул я.
- А что ты хочешь?! – спросил меня Цикенбаум.
- Я думаю, может быть ее разбудить?!
- Это идея! – улыбнулся Цикенбаум и стал тормошить спящую красавицу, но она как лежала с закрытыми, так и осталась лежать под нашей одеждой…
- Кажется, ей хорошо! – вздохнул я.
- Еще бы! – усмехнулся Цикенбаум, - ну, что выпьем за нашу спящую красавицу?! - и он достал из сумки бутылку водки и два яблока, с двумя пластиковыми стаканчиками…
Всю нашу закуску мы положили на пиджак Цикенбаума, и как ни в чем не бывало, стали пить за нашу спящую красавицу…
Уже под вечер, когда в розовой дымке заката в зарослях кудрявых ив распелись влюбленные соловьи, а мы сильно захмелевшие с Цикенбаумом, лежали со спящей девушкой, привалившись к ней с двух сторон, она вдруг сказала: Мальчики, мне тяжело! - и мы смущенно отодвинулись от нее, убирая свои головы с ее нежных плеч…
- Н-да! – задумался Цикенбаум и привстал на колени. Я тоже последовал его примеру…
- И что вы здесь делаете, милая девушка?! – спросил ее с осторожной улыбкой Цикенбаум.
- Я?! Сплю?! – засмеялась девушка.
- Это, понятно, что вы спите, - вздохнул профессор, - но я имел в виду, почему вы лежите здесь одна и без одежды?!
- Получала релакс! – приподнялась девушка, с пренебрежением отбрасывая от себя нашу одежду…
- И вам не холодно?! - спросил я.
- Ни капельки!
- И что вы все-таки здесь делали?! – не унимался Цикенбаум.
- А вы, кажется, пьяны?! – улыбнулась девушка.
- Не без этого! – согласно кивнул головой Цикенбаум.
- И охота вам пить эту дрянь?! – девушка встала и брезгливо откинула от себя пустую бутылку водки.
- Ну, это еще спорный вопрос, - поморщился Цикенбаум, поднимая и любовно поглаживая пустую бутылку, - а что вы предпочитаете?!
- Я?! Кальвадос!
- Ну, да, приятный напиток, но на нашей русской природе гораздо приятнее пить нашу русскую водку, кстати, не хотите составить нам компанию!
- А почему бы и нет! – повеселела девушка, и мы стали пить водку втроем, закусывая ее последним яблоком.
И сладко заснули мы втроем, все также с двух сторон привалившись к нашей спящей красавице...
А утром я проснулся от того, что меня что-то кололо в лицо, это оказалась густая щетина профессора Цикенбаума, который очень крепко обнимал меня.
- Арнольд Давыдович, а где девушка?!
- А где мой пиджак с деньгами и сумка?! - закричал проснувшийся Цикенбаум.
- А где моя куртка?! Там тоже были и документы, и деньги?! – шепотом спросил я.
- Увы, мой друг, она нас обманула, - махнул рукой Цикенбаум, обратно присаживаясь ко мне.
- Арнольд Давыдыч, а тут кое-что осталось, - и я протянул Цикенбауму бутылку
с недопитой водкой, и мы выпили ее остатки, опять щурясь от яркого солнца…
- А не плохо мы с ней посидели! – неожиданно развеселился Цикенбаум.
- Действительно, не плохо! – согласился я…
И мы с ним долго зачарованно вглядывались в светящуюся солнцем Оку, она текла как и вчера, и как много тысяч лет назад, и также будет течь и завтра, когда уже не будет ни нас, ни прекрасного вечера, который мы провели с нашей спящей красавицей, ни ее самой, укравшей наши вещи и деньги…
Один маленький фрагмент то ли реальной, то ли выдуманной кем-то жизни…
- Арнольд Давыдыч, а что будет завтра?! – спросил я.
- Ты имеешь в виду, после нашей смерти, грустно улыбнулся Цикенбаум.
- Ну, что-то вроде этого!
- Вот именно, что потом опять будет что-то вроде этого, - обрадовано вздохнул Цикенбаум, - знаешь, у польского поэта Станисла Ежи Леца есть прекрасный афоризм, вы проломили стену своей тюрьмы, радуйтесь, вы оказались в соседней камере…
- Значит, Бог непостижим, как и Вселенная, - задумчиво прошептал я…
- Получается, что так! Ну, разве это мешает нам жить самим по себе, как вещи Канта?! Ведь это время, оно движется с нами и заполняет нас глубоким смыслом!
- Ну, да! – я без всякого желания согласился с Цикенбаумом.
Неожиданно из-за кустов вышла наша незнакомка с накинутыми на тело пиджаком Цикенбаума и моей курткой, а в руке она держала бутылку нашей русской водки.
- Значит, праздник продолжается! – повеселел Цикенбаум, обнимая девушку.
- А вы, наверное, думали, что я удрала с вашими денежками?!
- Да нет же! – запротестовали мы с Цикенбаумом.
И мы опять продолжили наш праздник… Мы пили водку, смеялись, глядели на Оку и даже пытались петь какие-то песни… Ближе к вечеру я обнял девушку и стал ее целовать, а Цикенбаум глядел на нас и плакал… Мне было так жалко его, и так стыдно, что я не выдержал и увел девушку в кусты, и там мы с ней горячо и страстно совокупились, а вокруг пели соловьи, на небе уже загорелись звезды, а рядом за деревом всхлипывал пьяный и несчастный Цикенбаум…
Через некоторое время мы вышли к нему и обняли его с двух сторон как обиженного и брошенного всеми зверька, а он тихо выл как волк на луну, и произносил порой одну только фразу, - соседняя камера…
И я его прекрасно понимал, что он хотел нам сказать, он хотел сказать, что в определенные моменты жизни, мы чувствуем себя заключенными в какую-то страшную и непонятную тюрьму, и куда бы на земле не пришли, мы везде встречаем одну и ту же соседнюю камеру, из которой никогда не выйти и не вырваться до самой смерти… Но она, соседняя камера нами ощущается только в особые моменты, когда мы остаемся совершенно одни, сами с собой, наедине, и тогда мы чувствуем ее, эту соседнюю камеру, везде, где бы мы только не находились… Аминь!...