Этот вечер, казалось, был специально создан для любования и наслаждений. Он был невинен настолько, что я чувствовал себя первобытным человеком, оглянувшемся под вечер, да так и осевшем на пороге своей хижины.
Правая рука, почувствовав, наконец, облегчение после дневной работы дубинки, которая уже скрылась под порогом, эта самая правая рука была невесома, силы, ставившие человека на Землю, на нее уже не действовали, и она взлетела, указывая туда, где все происходило.
Яркое, глубокое, необычно яркое для такого вечера, но спокойное и успокаивающее небо привлекало, завораживало и успокаивало.
И лишь ближе к горизонту, будто извиняясь, оно бледнело. Но и эта нездоровая бледность перечеркивалась случайным росчерком светло-синей краски. На этот росчерк было бы невозможно смотреть, не будь поблизости фонаря, как без очков на солнце.
Но фонарь стоял, и этот яркий росчерк неизвестно как откреплялся от горизонта и терялся в ближнем плане, как река в море.
А вблизи все было непонятнее. Так, под самым носом стояли темно-зеленые (настолько темные, что блестели) деревья, контрастируя с далеким голубым небом. А за деревьями стоял обыкновенный желтый фонарь. В необычном окружении желтый свет делал листья деревьев бронзовыми, засохшими, но только не на Земле, поскольку засохшие листья явно жили. Это именно они поглощали яркий мазок небесного художника. - Вроде обычные деревья, но освещенные дико мягким волшебным светом сумасшедшего фонаря, похожего на свирепого дракона, полюбившего домашнюю кошку.
Эта дружба была настолько неестественна, что ради того, чтобы любоваться от порога хижины, стоило не спать ночь.