Джон Хэммерсмит
"Элен"
рассказ
Холодный февральский ветер обдувал наши лица, и обветренные щеки горели словно обоженные раскаленными углями мангала для шашлыков, которые мы так часто делали на природе, выезжая узким кругом друзей практически каждый уикенд лета. Мелкие снежинки, ударяли по коже, как гравий и камушки отлетают от колес в лобовое стекло на большой скорости, бамбардируя поверхность. Воздух обжигал легкие, свижий, морозный, опьяняющий. Я наклонился вдохнуть ее запах, нежно поцеловав ее в шею. Она сегодня была без своего пушистого и мягкого белого шарфа. Элен коснулась моей руки и печально посмотрела мне в глаза. Они были полны тоски и может быть некой обиды, что в жизни всегда получается одно, когда у нас совсем другие планы. Хотя она все прекрасно понимала, с нашей первой ночи почти год назад, когда я приехал на стажеровку в этот сумашедний город, который никогда не спит.
Под дуновением очередного порыва ветра она вздрогнула, дрожь пробрала ее от головы до пяток, и я обнял ее, прижал к себе, расстягнув черное драповое пальто, закутав ее им. Она уткнулась личиком мне в грудь, и я услышал ее горькие всхлипы, а когда, подняв свое личико, она посмотрела на меня еще раз, один из последних, ее тушь стекала по щекам и тут же чуть ли не затвредевала на холоде, а глаза были полны слезами. Губы потянулись ко мне за поцелуем, и я нежно сомкунл их со своими, и в этот момент она прижала меня к себе со страшной силой, и если бы она была не была такой хрупкой и беззащитной девушка, наверное, мои ребра треснули под стягивающей силой ее рук.
Я провел рукой по ее шелковистым волосам, поправляя пряди, навешивающиеся на глаза, и в очередной раз заглянув в них.
- Как тебе удается смотреть на меня так, как будто ты не видел меня много лет? – спросила она.
В ответ я только улыбнулся и поцеловал ее в лоб.
Мелкие снежинки сменились крупными рассыпчатыми хлопьями, которые выстеливались на моих плечах, образуя пушистые белоснежные погоны. Она надела капюшон, и я обняв ее за талию предложил пройтись вдоль набережной залива. Мы шли неспеша, наслажкаясь каждым скрипом нападавшего снега под ногами, который казался таким родным и таким знакомым, но повергающий разум в настольгические воспоминания о русской зиме. Я пробыл здесь ровно год и сумел полюбить этот город с его обитателями, их нравами, женщинами и развлечениями. А эта девушка сумела полюбить меня, такого сложного и противоречивого, причем я совсем не считал себя моральным образцом молодого человека двадцать первого века. Вспомню, что мы творили в первые два месяца пребывания в Нью-Йорке. Не скажу, что я обошел все бардели и трахнул по очереди всех светских шлюх, рисующихся в кабаках и клубах, ожидающих свои ночных спонсоров для продюссирования их до утра, но попробовал много из таких молодых особ. Сколько белых ровных дорожек, собранных кредитной карточкой, оказались в моих легких, сколько вина и шампанского я слизал с грудей сексапильных танцовщиц и стрептизерш, и сколько настоящего американского пива оказалось у меня в желудке при просмотре национального увлечения хоккейным мастерством игроков рейнджеров. Было многое. Но должен признать, что самое впечатляющее оказалось знакомство с Элен. Не сама она, хотя усомниться в ее красоте мог только конченный импотент или врожденный гомосексуалист, а именно так как она отнеслась ко мне, то как приняла меня такого какой я есть, закрыв глаза на все мои порочности и недостатки. Тем более она знала, что если она полюбит меня то это будет безответно. Способен ли я любить кого нибудь, не обязательно так же как он меня, но все же? Вот каким вопросом я задавался все это время, когда лучики солнца по утрам слепили мне глаза, и в дверь нашей спальни показывался силует Элен, которая проснулась специально в получасе от моего пробуждения, несущая мне в кровать английский завтрак на подносе. Она была удивительной девушкой, которая заранее зная исход всего, подвергала себя на страдания и мучения. Ведь нет ничего ужаснее того, когда ты живешь, и знаешь точную дату окончания твоей жизни.
Она поражала меня своей стойкостью и мужественностью в том плане, что ни разу за это время она словом не обмолвилась о расстовании, не показала мне своего нытья и не прокляла меня за то, что я очень грамотно для себя воспользовался ее чувствами ко мне, и спикулировал на них все мое время, которое я провел в Нью-Йорке.
Она дарила мне подарки по поводу и без. Приглаша на девичьи вечеринки своих подруг, гордясь мной, восхищаясь и хвастала ****оватым девицам о том какой у нее молодой человек, а я смотрел на все это с спокойствием удава и дьявольским умиротворением. Ни разу не проронив слезы и не сказав ни одного дурного слова, она встречала меня после недельных загулах в гнездах разврата, когда я приходил к ней заполночь, потому что я точно знал, что меня здесь ждут. Было ли это свинтским отношением к ней? Наверное, было. Но, ведь, я все разложил по полочкам ей, когда она захотела быть со мной во всех отношениях, а не просто встречаться несколько раз на неделе, как играющие в любовь старшеклассники, и она молча приняла все условия. Да собственно условие было одно, мое кредо по жизни о неизменности моей личности и бесполезия его менять чужими руками.
Должен признать, что мои убеждения основательно подорвались. Она заставила меня поверить в другое существование, заставила меня принять мир совершенно в других тонах, нежели видел его я, обыденным, повседневным, рутинным. Но былой образ жизни до конца не улетучился из головы, а сердце по прежнему принадлежало плотским утехам.
Фонари и луна освещали нам узкую дорожку вдоль набержной. Она что то говорила, наверняка, пытаясь успокоить и заболтать саму себя, а я все пропускал мимо ушей, думая о своем, и о ней в том числе. Я вспоминал как она знакомила меня с своими родителями, и как я с ее отцом опустошил литровую бутылку виски и нес его на себе до кровати, а потом мы всю ночь сидели друг напротив друга на кожанном диване в доме ее родителей при свете двух свечей, подогнув под себя одну ногу, и просто говорили. Говорили обо всем. О наших странах, о детстве, о тех же родителях, о друзьях, о увлечениях, о работе. И я помню, как на мой вопрос о первой любви, она растерялась и не дала, в конечном итоге, мне связный ответ, засмущявшись и покраснев. И тогда я провел рукой по ее бедрам, приподнимая ее юбочку вверх, погладил упругий животик, растегнул пуговицы ее блузки, обнажив шикарные девичьи груди, а она взяла меня за ворот рубашки, высовывавшийся из под жилетки, и уложившись на спину на тот самый диван, притянула меня к себе…
В полусотни метров от заведения с вывеской «Caf;» я остановился и отошел в стороны к бортикам набережной, встав между двух ландшафтных понарей так, чтобы ни один не бил мне своим ярким светом в глаза, и чтобы боковым зрением видеть Элен. Оперевшись руками на бортики и свесив кисти, я закурил, выпуская толстую струю дыма на головой, оглядывая рябь на поверхности воды, которая никогда не замерзает. Элен обняла меня сзади, прижавшись щекой к моей спине, и я подумал о том, что может быть она тогда затруднилась ответить на мой вопрос, потому что у нее никогда не было этого чувства, и я испугался что оно возникло при встрече со мной. Так страшно мне еще никогда не было. Сердце защимило и запульсировали сдавившиеся виски. Я кинул сигарету в темную мутную воду, оглядел горящие огни небоскребов Манхеттена, которые зеркально отражались расплывчатым изображением на поверхности воды, и взял ее за ручку, на которую она надела, подаренную мною русскую варюшку без прорезей для ее нежных аккуратных пальчиков, повел ее к дверям заведения.
Зал внутри оказался почти пустой, за исключением одного пожилого мужчины, который сидел у окна , смотря на ночной город, и давился, опеределенно, не первым бокалом пива, уплетая при этом фисташки. Толстая барменша мыла полы, корячась в противоположном конце помещения, выставив нам на обозрение свою огромную задницу, обтянутую синим фартуком. Я усмехнулся, наблюдая на то как она орудует шваброй и ведром с водой, а затем подошел к барной стойки, не оглядывая полки с напитками, дурнул пальцем по колольчику, укрепленному рядом с блокнотом заказов. Элен медленно продвинулась к столику на двоих в углу, где стояла фарфоровая вазочка с искусственными белыми розами, и обреченно присела, расстягнув молнию на своем пуховике, сняв с ручек варюшки, растирая ладошками кожу, которая у нее была изумительно бархатно, и когда она гладила меня по спине, я получал несказанное удовольствие.
Услышав звонок тучная женщина сняла с швабры тряпку и, выжав ее в ведро с грязной водой, увидев меня, прищуря заплывшие отеками глаза, направилась за свое рабочее место. Она вымала руки в мойке для посуды при входе в подсобное помещение, а потом вежливо спросила меня, чего я хочу заказать, напомнив, при этом, что кухня и повар уже давно не работают. Я бросил взгляд на настенные часы и оформил два кофе, просто два кофе. Расплатившись сразу я присел напротив Элен, боясь взглянуть ей в глаза из за непонятно откуда взявшегося стыда, направив взгляд на лепести исксусственых роз.
Когда нам принесли две чашки кофе и сунули визитку под мое блюдцо, Элен положила свою руку на стол, словно придвигая ее ближе ко мне, и отпила маленький глоток горячего напитка. В динамиках на подоконнике идиотское «кантри» всменилось мотивами аккустической гитары, и заиграла «Collide» Howie day, льющаяся словно вода по висячим садам в моем сознании. Я накрыл ладонью ее руку, нежно поглажывая ее худенькие запястия, и мне показалось, что она успокоилась на минуту, как будто я обдал ее руку теплом, и она согрелась после многочасового нахождения на холоде, хотя коренные американцы не знают что такое по настоящему холодная зима.
Мы сидели молча, не говоря ни слова. Она не хотела вередить себя, я не хотел задевать ее и навеявать ей дурные мысли, побуждающие переживания. Хотя, я догадывался и прекрасно представлял себе что у нее творится сейчас внутри.
Старик обернулся, разглядывая нас, и сделал смачный глоток, тихо себе под нос отрыгнув. По залу доносилось «The dawn is breaking, a light shinning through, You’re barely waking, and I’m tangled up in you, I’m open, you’re close, where I follow, you’ll go, I worry I won’t see youre face, light up again». И словно вокруг не было больше никого в целой вселенной, все умерло вокруг, время остановилось, были только я и она. И между нами…
«I’m quiet you know, you make a first inmpression, I’ve found I’m scared to know , I’m always on your mind».
Она допила кофе, я же не притронулся к своему.
- Пора. – чуть ли ни прошептав сказала она и поднялась со стула.
Мы вышли на улицу, и я почувствовал резкое похолодание. Поймав такси до дома, мы молча приехали на нашу улицу, в машине она держала меня за руку и смотрела по сторам из окна, молча поднялись на лестничную клетку, я достал из кармана ключи и отпер дверь, открыв простецкий замок. Она отправилась умыться на ночь, а я подошел к холодильнику, достал и откупорил бутылку «Столичной». Налив себе стопку и взяв ломтик белого тостерного хлеба, поднеся ее ко рту, я поморщился и одним резким движением вылил ее в раковину. Когда я зашел в спальню, Элен уже лежала в кровати, укрывшись овечьим одеялом в шелковом черном чехле, сбив мне мою жесткую ортопедическую подошку с валиком. Раздевшись, я прилег рядом и уставился стеклянным взглядом в потолок.
Завтра утром у меня рейс домой. У нас осталось не больше шести часов вместе. Ни я, ни она не можем друг друга сказать ни слова. Да и не зачем. Все и так предельно ясно и понятно. Я ужаснулся, представив как я приеду в Москву, меня встретят друзья в аэропорту, и мы тут же накидаемся какой нибудь низкокачественной дрянью, а утром следующего дня я очнусь в компании дешевых девочек, выдающих себя за добропорядочных святских львиц, отдавшие свое тело на целую ночь первому понравившемуся встречному, или тому кто первый успел в нужный момент угостить их бокалом «Jack Daniels», гарантировавшим ему страстный животный секс этой ночью. От таких мыслей стало жутко и гадко на душе. Вот вот должна начаться депрессия, «подобно англицкому сплину, точнее русская хандра». Еще хуже мне стало, когда я понял, что скорее всего я никогда больше не увижу мою Элен, а приехав в Москву, найду ее в facebook`е и наше межконтинентальное общение будет строиться на периодических раз в три месяца общих фразах о состоянии дел каждого из нас, распросах о погоде, о том что нового произошло в нашей никчемной жизни, и вялые неуверенные обещания, причем каждый из нас не будет требовать от другого стопроцентного достоверного ответа, приехать в гости. Вот и все, что я буду слышать от нее, да что там слышать, просто читать бездушные и безэмоциональные символы на экране своего Iphone или ноутбука. Утром она проводит меня в аэропорт, последний раз обнимет и поцелует, посмотрит в мои бесстыжие глаза и скажет «я люблю тебя», а потом когда я пройду паспортный контроль она будет долго мохать мне рукой в след, зная что это безвозвратно и безповоротно. Другого пути нет. Так должно было случиться и это случилось. Как будто все были оповещены с самого начала , и все равно пытались изменить предначертанный ход событий.
Я повернулся на бок, обнял ее за талию, придвинул к себе и поцеловал в ушко так, как не целовал никого в своей жизни. Даже первая любовь так не впечатлила меня своей полной отдачей и безвозвездностью. Эта девочка сделала невозможное. Она получила от меня самое малое, что я могу дать женщине, а в ответ отдала себя всю.
В темноте блеск от шелка, который обтягивал ее лежащую фигуру, под желтым светом луны, слепил меня, я разглядывал контуры ее тела, ее ноги, сплетающиеся с моми, ее бедра, ее нежные и хрупкие плечи, которые я некогда обнимал и целовал с упоением, выразительные глаза, которые сумели во мне разглядеть капельку человечности , и ее многострадальное маленькое женское сердечко, которое полюбило меня и на веке запечатлило меня в себе.
И в голове крутилось « Even the best fall down sometimes, even the wrong words seem to rhyme,
Out of the doubt that fills my mind, I somehow find…you and I collide».