С группой незнакомых мне ранее людей:
Ботаников, туристов, ценителей прекрасного,
Экзотических краёв, щеголей, энтузиастов –
На станции зашёл осторожно в вагон поезда.
Маршрут его обещает просветить на оздоровлении
В Стране Драконов и земли Поднебесной.
И вот двери закрылись, духота накатила,
Багаж сложен, все лихачи расселись.
На билетах с жирной пометкой «тираж ограничен»,
пейзажи зарубежные не так отдалены уже...
Дорога в четверть суток была насыщенна,
И не только в салоне телевизором,
Транслирующем жуткие сцены с побережья Индии,
Где не прогноз на ураган, и меры по спасению
Не уберегли десятки тысяч
Унесённых гигантской волной жизней,
Погребённых тоннами грязи
В обломках населённого пункта.
А так же мостом, возвышающимся над рекой,
И видом рассыпчатых гор – их образ гладкий
В учебниках географии обнулился, явившись
Колючей массой наточенных камней.
И шальными облаками, голубо-серыми флюидами
Тучные потоки концентрируют в небесном водовороте.
Порывы ветра смехом пасмурным сгибают
Стволы кажущихся невиданных деревьев.
Их мелкие листья так и пляшут в вальсе глянцевитом...
Глаза закрылись от натуралистичного фильма,
И темнота с перекатывающимися кругами
Завявше-апельсинового света – всё, что я видел
до конца напряжённой поездки.
Экскурсовод голосом внезапным разбудил
Большинство дрыхнущих пассажиров,
И стройной формацией, с рюкзаками на спинах,
Вышли на раскалённую платформу
Одного из тысячи китайских вокзалов.
Бросился в сетчатку большой экран плазменный,
Рекламирующий фирменный зелёный чай.
Огранка зданий с примесью Буддийской философии,
Дорожки из мраморных квадратиков,
Встречалась аккуратно ограждённая растительность,
Магазинчики и рынки с фруктами,
Статуэтки звериноподобных мифических богов,
Фигурки слонов с поднятыми хоботами
На счастье и к деньгам.
Курортный Бейдахе стеклом воспроизводил самого себя,
Делался ещё величественней и казалось
не достичь пляжа и не отведать языки Жёлтого моря.
Заказной автобус доставил взбудораженную от красот группу
В гостиницу двухэтажную:
Длинное здание из нескольких корпусов.
Во внутреннем дворе, как в саду расцветающем,
Беседки в стиле императорском, в них на каменном полу
Чувствуешь себя учеником Шаолиня.
Внутренность «Золотой горы» в ауре хайтека,
Коридор без конца, уютные ковры,
И комната моя с соседом пополам.
Широкая кровать, тумба, окно с видом
На тополь, обыкновенно загораживающий чужое Солнце.
В дремоте отдохнув, отправился я в столовую,
Где традиционно с меню,
Подавали свежую лягушку в жгучем соусе.
В принятом там за норму чваканье,
Переводчику невозможно было разгадать
Сарказные обсуждения коренных гурманов
Нескладных россиян, не умеющих держать
изощренные палочки в руках.
Невзрачный ритм «сон-туалет-еда»
Длился неделю, пока цель выезда не реализовалась
Одним, как всегда тёплым вечером
В ароматизированном, мягко-атмосферном помещении,
С расслабляющим светом и кожанно-водянной мебелью,
Столиком в центре, странными людьми в халатах,
Расположившихся вокруг бамбуковой дощечки
С загадочными зельями.
Они по одному впускали нас, озабоченных иноземцев,
Желающих испытать дурманящее погружение
В блаженно окрашенную эмоционально впадину.
Не отрицаю, был счастлив я от данного мгновенья,
Но зацепив туманный взгляд плачущего душой сожителя,
Головокружённо ворвался в затемнённое логово
Психоделиков, чья химическая медитация,
Гиперактивирующая мозг, дурость вызывая,
Воздвигнута на алчной перспективе
Обокрасть зомбированных клиентов.
Всё оказалось страшнее, ибо выяснилось,
Рабства духа лекари психологически давили
На уже хорошо знакомых мне парней,
И крайне благопристойную девушку
В розовом лёгком платице, узорчатых чулках,
Так сочетающихся на каблуках низких
С золотыми локонами на плечах загорелых,
Балеринском изгибе спины, и немного груди,
Видимой из-за особенности модели от «Версаче»,
Изнасиловали по причине отказа
в служении фактически дьяволу.
Курорт преобразовался в экстремальную опасность жизни
В стенах притона ядоносных, узкоглазых змей
С большими ртами, зубастыми как у гиен.
Когда я понял, что выручать товарищей поздно,
Организовал побег; ночью вымахнул из номера,
Высокую ограду перелез, срывая ногти,
И понёсся в сторону родного света угасающего.
По траектории ветра пух летел вверх,
Как обратным течением времени,
Снежинками отчуждался в небо…
Через две сотни километров, обессилившее тело
Затормозило у леса, и машинально направление сменив,
Уже противодействовал шипованым веткам,
Траве рутинной, насекомым, райскому чириканью птичек,
Жару и поту, ввалился буквально на поляну у склона.
Там на удивление привязаны были, судя по гневу
И отсутствующей одежде, дикари облитые
Воспламеняющейся жидкостью
Из неоткрытых цивилизацией недр...
Один чудак в уборе из костей соплеменников,
Пропев ритуальные обороты, факелом поджёг
Дёргающихся в диагональном сплетении
Людей кричаще-скатывающихся в объятиях огня.
Кто частично, а есть и полностью обожжённые,
Они в агонии кидались друг на друга.
Я отчетливо видел, как лист бумаги,
Испачканный слезами, их обезумевшие лица,
И кровь, струящуюся изо рта –
Она запекалась на губах и не стекала в дар богам
По обуглившейся коже, обнажающей клочки мяса.
В страхе от криков и падающих скелетов,
Закрыв глаза в инстинкте самосохранения,
Я убежал в сторону, где журчал ручей.
Обдавшись холодной водой, в себя пришёл,
И вновь созерцая, почувствовал запах горелого мяса,
Оказался в кровати, дома, глядя в потолок.
К завтраку позвал голос мамин...
Щипнул себя за яйца – осознал реальность,
Подошёл к окну, отдёрнул жалюзи.
Хлопнул комара на лбу, написал на стекле фломастером –
Он под подушкой всегда –
Еле видные строки: «Ненавижу комаров,
сейчас дорого стоит кровь моя».
Ведь этим утром с трепетом узнал, какая зараза,
Интернационального неуважения,
Впилась в сердца зажравшихся народов.
И только принцип пошаговой стратегии,
Замаскированный в образах, метафорах,
Обобщениях, лжи, зависти, хвастовстве,
Искуственно-гармоничных отношениях качества-цены,
Глазах, укрытых заблуждениями,
Женских теориях знаков, мужских конкуренциях.
Связывает ещё нас: зелёный цвет – иди, красный – стой.
Есть деньги, привлекательность и сила – кого бери и что хочешь,
А нет – подальше ненормальный, вонючий беги уродец!
И, наверное, самое ценное, что ещё можно
для человека сделать – не дать ему родиться,
И это лучше, чем продать или выбросить неугодный комок
В мусорный контейнер или отдать в детдом избитым...
Но каким бы ни был качественным хлеб,
Он зачерствеет, и каждый вернётся в сердце грех
внезапно плесенью.
Гудок телефона на подоконнике – от анонима смс-ка:
«Вечер добрый, у меня карие глаза,
Длинные пепельные волосы, рост 160, худенькая.
Нашла я тебя, да и ношу чёрное бельё…».
Проклятье, на этом месте снова всё потемнело,
День сменила ночь.
Я в коридоре, наверное, своей квартиры,
Стою перед светом в конце, а именно спаленкой,
Откуда стоны человека родного, а может и всех в одном лице:
«Ой, как страшно… Это конец моего века. пить, воды…» -
Удалось разобрать мне в тревоге.
И с отвращеньем заглянул в отверстие в тряпке вместо двери.
Там уже гроб на крышке с тенью от свечи затухающей, и песня
«Квест пистолс» играет о любви стрекозе, сменяющаяся
Периодически Шопеновским маршем и туманным голосом
Извне: «Как могли вы, бессовестные забыть нас?».
И в прогибе безвыходном Иисуса шёпотом молитва:
«Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё,
Да приидет Царствие Твоё, да будет воля Твоя,
Яко на Небеси, так и на Земли.
Хлеб наш насущный дай нам на сей день,
И прости нам долги наши,
Яко и мы прощаем должникам нашим,
И не введи нас во искушение,
Но избавь нас от лукавого,
Ибо Твоё есть Царствие, и Сила, и Слава во веки.
аминь».
От неё мимолётно значение афоризмов уяснилось:
В жизни нет ничего реальней смерти;
Думая о жизни, не забывайте о смерти, и
По-настоящему человек, умерев, счастлив,
Ибо о нём вспоминать хотя бы станут,
осознав грехи,
В ассоциациях под лучами молнии и ветром
Из открытого для проветривания в трещинах окна,
О картине, неуязвимой для забытья, с прикрытым
Простынками зеркалом, чтобы не кружила тщетно
Душа в мире, где свадьбу отмечают одновременно
С похоронами этажом выше…
И рыцари морга нечутко швыряют
В кузов «уазика» завёрнутое в одеяло тело.
Представители частных похоронных агентств
Уже на пороге кидают услуги,
С комментариями об оплате со скидкой.
Медики с 13-ого раза
Правильно записывают фамилию умершего,
А в милиции радуются, как удачно юридически
Выкрали сигнальную справку за спинами родственников
Для корыстного вскрытия…
Опустела комната, стихли слёзы,
Икона на ковре валяется, горит ещё лампа,
Напоминая о единственной верующей в семье
хозяйке в углу скромного диванчика.
Опять полумрак с головными резями,
Холодильник дремлющий, шумок в потолке и вентиляции,
Капание в раковине, тиканье часов,
Зашифрованный символами переговор разума со сном,
Несколько улиц из окна машины пустотой извитого города.
И вот, окружённый кладбищенской оградой,
Сижу скованно на лавочке у железной двери
Ритуальных услуг фирмы, под тополем господствующим
Над цветастой клумбой, вперемешку с бабочками и мухами.
Видя машины сотрудников, узнаю как прибыльно
Украшать венками концевой жест трупа…
А до этого, спуская вещи на лифте,
В испражнениях бельё, проеденное молью,
Обломок стульчика, лекарства,
Чтобы не нагонять воспоминания о последних днях
Страданий в июньской духоте.
Дым вознёсся горящей ткани из мусорки,
Двор осветился от сей неизбежности спокойствия.
Озолотившее недавно посаженные деревья
Солнце, в листву прорывается зелёной вспышкой,
Ударяясь об опухшие глаза.
Веру в дальнейшую, безоблачную,
Хоть на миг, жизнь, взметая, в неизвестность
сердечный скрежет ветер угоняет, не прощаясь…
Колона иномарок по мутной тянется дороге,
Включили фары за городом, в катафалке гроб красный.
Двадцать минут, и церковь показалась над листвою.
Охранников дом у ворот, налево от двух крестов –
Лесная дорожка, и поле в обнимку с горизонтом
В тучах у склона, усыпано могилами –
Бесстыже над ними кружат вороны.
Они садятся на деревянные кресты
И монументы мраморные, ожидая подкормки,
Но оставшись в тишине, на ближайшую улетают свалку –
от неё едкая вонь накрыла пеленой холмы.
Вырыта яма, опущен с телом ящик.
Цветы, земля, ленточки, бутылка коньяка,
Ручеёк в канале – всё на месте,
Отправляя человека в неизведанное измеренье,
Бросая родных в муки на утоптанной, одинокой планете.
Утешающихся сейчас в классических сонетах
Из колонок соседних похорон, где в отличие
От нашей скромноты, могильщики одеты по заказу,
В дорогие костюмы, лакированные туфли,
С роскошного автобуса лопаты выносящие.
А рядом такие же люди, на другом участке
Закапывают, как собаку, 24-х лет несчастного от аварии
в таком жутком контрасте без цветов и музыки…
Находясь временно в городе тысяч душ,
Я иногда думал, что в наше время уж легче
Умереть самому, чем наблюдать уход, например, друга.
И вот как символично дождь заморосил –
Небесная свежесть с нами оплакивает, напоминая,
Что всё чередом своим идёт, как только вытянулся
Скудный крест с фотографией из паспорта
И надписью: любим, помним, скорбим…
Кар… Кар-кар, кар-кар, кааарррр, кааарррр,
Всё тише. Каааррр, каааррр, кар, кар…
И снова я в комнате, лёжа на диване,
В уединении с безвыходностью и страхами,
Одержимый меланхолией,
Навеянной дьявольским временем,
Чей ужасающий лик теперь отражается в том ранее зеркале,
Накрытым простынёй; отродием сатанинским,
Заключённым в кельи, как в «Кодексе Гигас»,
С когтистыми лапами, чешуйчатой кожей, козлиной головой,
И хвостом змеиным, как на изображении Эдемского сада.
Наблюдаю, за трещинами в потолке расползающимися.
На улице всё заросло тучами,
холодок, безлюдье, любви утрата.