В мусоропровод, шахту лифта, фрамугу окна кричу:
-Отмежевываюсь! Отрекаюсь!
Признаю: было дело - дурил. Каждое сочинение старался задумать - как вечное. Корпел, филигранил остроты. Вставлял тонкости жизненных наблюдений (перед зарплатой человек всегда ругался с женой, чтобы создалась обстановка для неотдачи и пропития жалованья). Боролся с фельетонными ГОСТами (чтобы не кончалось сочинение всегдашними словами:"А куда смотрит прокурор Усть-Ордынского округа?"). Боролся с редакторами, хотящими врываться в авторский текст - как завшивевшая неправедная армия в город. Самоусовершенствовался. Так сказать, "рос над собой", как учил полузащитник Серебрянников и вообще ход истории.
Потому что свербило: надо интеллигентней писать. Ведь давно отошло всеобщее четырехклассное образование, невеликий вкус читательской публики. Восьмиклассное отходит. Десятиклассное настает!
Десятикласснику не потрафишь, всучивая за юмор название женсовета - бабком. Натура он тонкая, от кино требует показывать ледоход в музыкальном сопровождении арфы.
И подпираешь челюсть то левой рукой, то правой, мозгуешь, как угодить читателю, спрядаешь технологию обольщения читательской публики - ан нет ничего, и сидишь, вперяясь в темень окна, наблюдая постепенное засыпание жилмассива в Староконюшенном переулке.
Вот, вроде, и есть смешное, сюжет для небольшого рассказа, как киномеханик привез в село передвижку. И был киномеханик хитер, разумел, что фильм препаскудный, и решил рекламировать его особенно броско: не клеить афишу на дверях магазина, а прилепить с двух боков поросенка, который от страха облетел все село. И верно, все село повалило на фильм, ха-ха-ха, только был тот фильм без финала, потому что бравые сельские псы от нетипичности вида и шустроты насмерть порвали того поросенка, и поросенков хозяин взял финал фильма в жестяной коробке под названием ЯУФ, встал, вроде как дискобол - и вдарил финалом киномеханика в темя: варнак, что бы тебе для рекламы колхозного поросенка использовать?
И уже накренялось к бумаге перо, как вдруг заискрила мыслишка: ой. оплюют и сюжет, и писца. Ведь, простите, быдловатый получится смех, негуманный, не под тем вовсе углом, и как раз в сильно печальном разрезе надлежит рассматривать происшедшее.
Ну и, вроде бы, удавалось в результате литературных бдений и вахт рассматривать факты для тебя, просвещенный и новый читатель. И путем этих бдений лавры снисканы кое-какие. Даже был в преддверии какого-то увенчания. И две тысячи страниц фельетонов в тумбочке. И ласкательная почта по этим двум тысячам. Приятнейшая почта была. Вроде надобен, полезен народу, и даже звали гостить в Харьков, пить чай.
Но не быть словеснику в Харькове. Не поеду, переверните чашку вверх дном. Ибо словесник в сомнениях. Под вопросом вся правильность прежней жизни. Ибо письма пришли нетипичные, что "у нас попугав таких, как Моралевич, уже больше чем достаточно". Плюс "низкопробность и вредность содержания".
Прислал и земляк, москвич Куликов:"Не к лицу писать такую неуважаемую продукцию, да таким еще вычурным языком, труднодоступным для механиков по лифтам».
Хотелось завыть. Окрыситься. Заявить, что из писем этих вот граждан торчит то же самое, что наносят на окна в гортранспорте:
НЕ ВЫСОВЫВАТЬСЯ!
Не любят многие граждане, когда кто-то торчит лицом из общей шеренги, высовывается, частично не похож на соседа. Нечего высовываться, будь ты хоть токарь, фельетонист, рудознатец.
Только клюнулся ручкой в бумагу, дать отповедь, - как письмо А.Холода из Барнаула:"Не много ли Моралевичи на себя берут?"
И письмо из столицы от гражданина Куделина: не понравился ему просто до несварения шницеля рубленого фельетон "К источнику света". "Сам тон фельетона вызывает серьезные возражения. Вымученные извозчичьи остроты. Также у автора написано:"Пельмени после шести не купить в магазине", - это отдает прямой натяжкой и клеветой на страну".
И не понравилась Куделину в фельетоне некая докторица, которой до лампочки состояние больного, которая с порога, не вымыв даже перстов, пользуясь концом зонтика вместо ложечки, велит простуженному больному: скажите а-аа! Не встречал в своей жизни Куделин ничего подобного. Пельмени после шести у него в магазине всегда, даже почти круглосуточно, а уж с докторицей "не может советский наш доктор, осененный клятвой Гиппократа, быть таким невнимательным. Прочитал я об этом - до чего очернительский и лживый пример. Будто с чаем инфузорию проглотил".
Спрашивалось в фельетоне: где выход? Что нам делать с людьми, чьим принципом в жизни стал принцип "до лампочки"? Ибо нам не дождаться от них перековки на добровольных началах, и не выйдут они к нам, как в финале известной оперы выходит Хозе со словами:"Арестуйте меня!". И пишет Куделин редакции (копия в Политбюро):"Отказать в сотрудничестве в печати подобным моралевичам (опять множественное число, до чертей, надо полагать, моралевичей выплодилось) Читатели восприняли бы это с облегчением и доброй улыбкой".
Нет, уже не было гнева. Смущение настало в душе моралевичей. Ведь еще вот письмо, по фельетону "Животные в городе":"Вы тут пишете, что вызываете огонь на себя. Требуете от государства и власти узаконить платоническую любовь к собакам, кошкам и свинкам морским. Боюсь, вы сгорите. Нам для жизни надо только разум, разум и разум. Наши дети, прадети стриглись, а животных в церкву с собой не брали. Вы опираетесь на ученых, а среди ученых есть много чокнутых и обезьян".
И другой написал, аноним:"Злобная писанина предводителя городских животных. Ты сам от них далеко не ушел".
И еще от Петрова из донского Ростова:"Черный пасквилянт без проблесков объективности. Где доброжелательство сатиры?".
Именно: где?
Оттого я кричу: отмежевываюсь! Отрекаюсь! Кругом неправ, стою я пред тобой. Побоку вас, бывшие единомышленники, а ныне, как выяснилось, чокнутые и обезьяны ученые. Долой ледоход, арфу и публичные библиотеки! Ну-тко, сморкнемся пальцем да и вытрем яво об водосточную какую ни есть трубу. Слогом простым слагаю стихи:
Я - не я. Душа - пар.
Пар - двигатель.
У Маши шары. Рама
Души мала. На раме шрам,
А я марш в рамки!
Должен же кто-то обслуживать духовно категорию в десять диких, дремучих персон? Вот я и буду. Обоймемся, предтечи и братцы. Шоколадок фельетонных вам нанесу. За это меня извинит общественность: каких только осложнений не бывает после нынешних гриппов! Покончу с витанием, осяду на землю. Как говорят в Аэрофлоте, "ваш самолет пошел на снижение".
И брат вы мне ныне, Караулов из Красноярска, проняли меня стыдом. Чего же вы пишете:"На ответ не надеюсь". Он вот он, я и теперь признаюсь: был у меня сложносочиненный, бесовский был фельетон "Из варяг в греки". О бедах северян, проводящих на юге отпуск, был тот фельетон. Отрекаюсь от него совершенно! Ибо имелась там фраза:"Пустой самолет взлетает над ними и, блеснув золотинкой в старательском лотке, пропадает неизвестно куда". Ну, именно на покрашенном охрой биплане летал над Чукоткой великий Петренко, отчего есть даже чукчанский национальный танец "Петренко прилетел", но забудем об этом, поскольку главней Караулов, негодующий:"Где изучал жизнь автор? Где наблюдал желтые самолеты? Полсмеха в ответ такому автору! И автор глумлив, что видно из фразы:"Диспетчер такси, скромный заиндевелый герой…"
Я сдаюсь, Караулов. Я Ваш. Любовь до гроба. Нету желтых самолетов! Не заиндевелый и не герой диспетчер такси. Долой стилистику письма, и деталировку, и всякое знание, в том числе знание, что в торговой среде обращаются друг к другу "радость моя", а в профсоюзной и спортивной - "лапуля".
Образованность эту и иронию заносим ныне в чулан, показывать боле не будем. Я твой, Караулов, называй меня на "ты", я твой как автор и задушевный певец, я выразитель твоих взглядов на мироздание, о друг моего детства, вечный четырехклассник. Я не выйду более за рамки и сложнее не выпишу текстов, чем этот:
КВАРТИРОСЪЕМЩЧИК!
КВАРТИРУ ПЛАТИ ЗА ТЕКУЩИЙ МЕСЯЦ
В ТЕКУЩЕМ,
ТО ИСЬ ЗА ХВЕВРАЛЬ В ХВЕВРАЛЕ!