Эпизоды

Небо. Звёзды, много звёзд. Их невыносимо далёкий шёпот завораживал, манил, как коварные сирены манили древних моряков.
Частенько вечерами, когда ветер-дворник тщательно выметал облака с неба, я подходил к окошку, садился на подоконник («Почти как Бёдрышкин …» - ловил  себя на мысли) и разглядывал мерцающие конфетти, пытаясь расслышать о чём говорят звёзды.
Бёдрышкин… Как, вы не знаете кто такой Бёдрышкин?! Да каждый мало-мальски образованный, или, хотя бы, считающий себя таковым, человек в любой момент своей жизнедеятельности, не потея и воздушно, ответит, что Бёдрышкин - это ...гм ... это ... Вот то-то и оно!
Бёдрышкин являл собой одного из самых нелепых и беспомощных венцов творения. Хотя таким он лишь казался тому, кто знал его походя, поверхностно. Он обладал уникальной способностью – легко приспосабливаться к реалиям. Нет, пожалуй, не приспосабливаться, а мирно сосуществовать с ними, порой жестокими и необъяснимыми.
Эта самая живучесть всегда удивляла и восхищала меня. А Бёдрышкин жил и принимал мир таким, какой он есть.
Его бесцельно серо-зелёные глаза ("Ты - тряпка! У тебя даже глаза цвета плесени!" - швырнула ему, уходя, бывшая, настолько теперь бывшая, что Бёдрышкин и не верит, что это было на самом деле. "Спасибо, что хоть цвет глаз разглядела!" - не то съязвил, не то вздохнул он тогда.) безмятежные, как счастье одуванчика, поцелованного ветром перед самым началом дождя, воспринимали окружающее лишь как окружающее, только потому, что оно есть.  Просто! Не придумывая себе препятствий!
Если в комнате было темно - включал свет; если отключали электричество - любовался ночными пейзажами из окна своей однокомнатной квартиры на одиннадцатом этаже типовой, теперь уже типовой, а когда-то совсем недавно казавшейся небоскрёбом, двенадцатиэтажки; становилось душно - открывал форточку или выходил на застеклённую лоджию (застеклил её не для сохранения тепла, а для того чтобы коты больше...) Хотел спать – спал, есть - ел, петь - пел. Это мирное согласие с самим собой, со своими желаниями помогало ему оставаться на плаву. Жить! Не выживать! Несмотря на кажущиеся его нелепость и беспомощность.
Бёдрышкин верил всему, что видел и слышал, читал и чувствовал. Он не был доверчивым. Просто верил.
Мы, его друзья, часто пользовались этим качеством в своих идиотских целях, загружая Бёдрышкина всякой хренотенью, а он лишь удивлённо взмахивал своими густыми ресницами и говорил: "Правда?! Ну, надо же!" Он произносил эти слова так открыто, искренне, что мы, в конце концов, сами начинали ощущать себя одураченными. Порой непонятно было - кто кого водит за нос, что доводило нас - жлобов, до бешенства. Пошутили, называется! Зная характер Бёдрышкина, в свои издёвки, если их можно было назвать издёвками, мы вкладывали как можно больше тепла, поскольку доподлинно знали, что все наши приколы вернутся бумерангом, нас же и шарахнув.
 Тактика Бёдрышкина, если она существовала вообще, была проста до неприличия –  он, прослушав очередную, отпущенную в его адрес глупость, объяснял нам, почему эта глупость может быть в принципе возможна. Объяснял неспешно, доступно, разжёвывая тщательно, как зёрнышко арахиса, каждое наше слово. Подготовленная таким образом масса не могла встретить с нашей стороны никакого сопротивления и усваивалась нами легко, как само собой разумеющееся. Вот именно это и доводило нас до бешенства и одновременно веселило. В итоге мы начинали ржать все вместе, не держа зла друг на друга. Так что обиды и недомолвки отсутствовали в наших отношениях полностью.
  Бёдрышкин не умел удивляться, или почти не умел, поскольку давным-давно принял на веру причинноследственность всего происходящего, что творилось вокруг него. Если что, а точнее - кто, и удивлял его - так это он сам. Копошащиеся события  – всего лишь звенья в цепи. Потянешь за колечко - обязательно вытянешь другое, а то и не одно. Поэтому, чего удивляться-то, если вдруг среди ясного неба гремел гром - просто в верхних, очень верхних слоях атмосферы…, и так далее, в том же духе.
А вот он, Бёдрышкин -  рядом с  цепью, с этим нагромождением событий. Себя он звеном в этой цепи ощутить не мог. Что его и удивляло больше всего - почему? Почему он не мог представить себя частичкой этой круговерти? Непонимание, по правде, не мешало ему, и поэтому он редко, можно сказать, почти никогда, не спотыкался об эту проблему.
Жизнь представлялась Бёдрышкину каруселью. Тут тебе всё - волнительное ожидание старта; перегрузки, которые плющат тебя во время разгона; дикий восторг от свободного полёта; мерзкая тошнота от мелькания одних и тех же лиц и картинок; бесконечное желание продолжить этот полёт; занудный вопрос - когда же остановка; неизбывная печаль от торможения и горькое осознание факта, висящего дамокловым мечом, что это всё рано или поздно закончится. Но пока карусель крутится, он, Бёдрышкин, живёт!
Среди друзей Бёдрышкина мало кто называл его по имени, а когда это всё же случалось, даже я не сразу понимал, о ком идёт речь. И если в разговоре промелькивала его фамилия, всё сразу становилось понятно. Фамилия его была так заношена, но ни в коем разе не затаскана, что порою воспринималась как кличка. Бёдрышкин не возражал. Не противился потому, как терпеть не мог все эти идентификационные знаки – Ф.И.О, год и место рождения, национальность и прочую подобную дребедень. Они как гвозди вколачивались в чью-то индивидуальность, пришпиливая субъекта к конкретной исторической данности. А как же полетать?!!! Поэтому Бёдрышкин тихо ненавидел анкеты, опросы. И поэтому же он не возражал, что с его фамилией обходятся несколько вульгарно, превращая её в кличку.
Хотя, кличка, со стороны - тот же гвоздик, но гвоздик наоборот - подчёркивающий индивидуальность, независящую от времени года и суток, приобретённый со временем и ржавеющий не так быстро, как данный при рождении. Она не ограничивает свободы! Попробуй, отыщи в почти миллионном городе Пушка или Чебурашку! Ведь редко кому в голову придёт мысль о том, что Пушок - это паренёк 120 кг веса, а Чебурашка - двухметровый хлопец, поперёк себя шире! Если даже только по отчеству можно обнаружить кого угодно и где угодно! Так что Бёдрышкин тихо млел, подобно маслу на слегка подогретой сковороде, когда его фамилия не акцентировалась и не возвышалась большой буквой над всеми остальными.
Он ненавидел статистику, учётность, отчётность и всё такое прочее. Он просто хотел жить свободно, а не быть гражданином территории, которая почему-то называется Россия ("Космополит недорезанный" - так, в шутку, называл его я). Не быть пациентом ближайшей поликлиники, где на него в случае посещения им врача заведут карту и статталон, и информация о нём, Бёдрышкине, будет где-то складирована. Ведь кому-то она нужна. Но, как я уже говорил, Бёдрышкин не видел себя звеном цепи. Ему было неприятно, что кто-то, как блоковский «Чёрный на стене», будет знать о нём всё.
 Надвигалась очередная перепись населения и Бёдрышкин приготовился к чему-то. Нет, он не был параноиком. Но так любимая им причинноследственность подсказывала ему, что нечто должно произойти. Ведь все предыдущие переписи проводились в преддверии переломов в судьбе страны. 1935 год - без комментариев , 1960 год - хрущёвская денежная реформа, 1978 год - Афганистан. И вот очередной сбор информации.  Для чего? Возможно, что-то должно произойти. Или не должно? Всё зависит от результатов!
  Бёдрышкин жил один. Не одиноко, но один, с тех самых полукровопролитных событий пятнадцатилетней давности, когда от него ушла жена. На все наши вопросы, когда же он наконец-то займётся демографией, он невнятно отмалчивался или нехотя отвечал: "Да вот, не срезонирую никак!"
Мы сидели на кухне. Допивали день сквозь любовно заслеженные Парсифалем стёкла окна. Где-то на донышке горизонта ещё тлели капельки зари. Парсифаль, кот, в меру наглый и чертовски дружелюбный, окраски не поддающейся описанию, устроился у меня на коленях, тихонько урча о чём-то своём, кошачьем. Парсифалева круглогодичная линька немного смущала меня, приходилось то и дело стряхивать шерстинки на пол.
Мы болтали с Бёдрышкиным обо всём и не о чём одновременно, как говорил Сергей, а именно так звали моего героя, - о видах на урожай. Пили кофе, утопая в сигаретном дыму. Парсифаль морщился, матерился, чихая, но в комнату не убегал. Свет, опоясанный пластмассовым абажуром, цеплялся за хищный с зазубринами край стола. Было пронзительно уютно.
Бёдрышкин говорил много и страстно, вкрапляя в ни к чему не обязывающие монологи стихи. Да, он был поэт. Депрессивноромантического направления, по его собственному же определению. Ибо когда липкая и противная, как выделения из носа выздоравливающего гриппозника, хандра начинала душить его, из Бёдрышкина пёрла романтика, пёрла изо всех щелей, укладываясь на бумагу ровными штабелями. Довольно, надо признать, симпатичными порой.
- А вот моё последнее, в смысле самое свежее, послушай:
С годами изменился вкус халвы,
Не то чтобы стал лучше или хуже.
Всё так же барабанит дождь по луже.
И мы с тобой по-прежнему на "Вы" ...
Сделав лёгкую, туманную паузу, он робко спросил:
- Ну как?
- Ты, это, того, продолжай! Ты же знаешь, что хорошо. Планочку ты себе установил. Твоя задача - не опуститься ниже. Душевно, чёрт возьми!
Бёдрышкин о чём-то думал. Глаза его были пустыми, а взгляд был направлен куда-то внутрь, в глубины самого Бёдрышкина. Сергей вздохнул и больше, пожалуй, самому себе сказал, с налётом горечи и безыходности:
- Да знаю я, что это всё - дурь!
Я дико заржал.
- Давай, давай, поприкидывайся сирым и убогим. Похвалите меня несчастного, мне так плохо! Что, не надоело на комплименты напрашиваться?!
Вдруг, смахнув с лица выражение имбецильной отрешённости, Бёдрышкин заговорил, словно печатная машинка, чётко и отрывисто, вколачивая буквы в слова:
- Ну вот! И ты туда же! Да при чём здесь комплименты?! Понимаешь, я пишу стихи, а не сочиняю. Улавливаешь разницу? А пишу я так, как могу. А могу так, как живу. А дурь всё это, только потому, что я, как последний долбодятел, бегаю с этой своей жизнью и спрашиваю: "Ну, как?! Хорошо живу или не очень?" Словно боюсь кого-то обидеть. Понимаешь?
Честно признаться, я абсолютно ничего не понял, поэтому только промолчал в ответ, но перебивать не стал. Было жутко интересно - куда вытащит он самого себя из собственного лабиринта - Дедал отдыхает!- да и вытащит ли вовсе. Сергей продолжал, но уже более спокойно:
- Дурь всё это потому, что я не понимаю, зачем я это пишу, а самое главное - почему! Затмения какие-то! Глюки наркомовские. И, знаешь, если честно, жутковато становится - будто и не я вовсе пишу.
- Раздвоение личности, что ли? - втиснулся я в монолог.
- Да хотя бы и так. Олег, знаешь, вот это самое ощущение незачемности и страшит. Печататься? Не хочу, потому как это моё, это - я. А развешиваться на заборах? Не-а. А остановиться, прекратить не могу. Графомания? Да вроде словарик смотрел, не попадаю под определение.
  Кофе заиндевел. Сделав глоток, Бёдрышкин закурил.
- Парсифаль, подлая зверушка, сгонял бы за сигаретами, что ли?
Кот спрыгнул на пол. Выгнулся дугой пару раз и, поточив когти об дверной косяк, самоустранился в комнату.
- Послушай, Бёдрышкин! Пока я понял только одно - тебе надо бы к психиатру заглянуть на досуге. Что ты ноешь?! Это твоя жизнь. Она тебя устраивает? Устраивает. Серёга, в этом-то и весь кайф! Найти что-то такое, от чего ты тащишься. Найти свою тараканью щёлочку, чтобы при случае прятаться от всего этого дерьма. У меня - вот он - футбол. У тебя - стихи, прошу прощения за вульгарность. Бёдрышкин, это нормально. НОРМАЛЬНО!!! Слышишь меня?! Поверь мне на слово, если бы ты не сочинял, пардон, не писал - то ты бы давным-давно ё...ся. Хотя, возможно, ты бы начал выращивать фиалки.
- Ну-ну! Ты это, не надо! Подумаешь, не выросла. В следующий раз - обязательно.
На подоконнике в глиняном горшочке из земли торчал жалкий до неприличия стебелёк, сгорбленный и печальный. Первый ботанический опыт Бёдрышкина оказался не совсем удачным.
- Так что, Бёдрышкин, не дурь это. Понял? А страх! Страх - это физиология. Пардон, психофизиология! Всё живое чего-то боится. И что самое забавное - боится себе же подобное больше всего! Не будем трогать инфузорий и доманов. Например, человек.
- Человек? - хмыкнул Бёдрышкин.
- Да, человек! Вот это животное - вообще уникальное. Кратенько: спустилась обезьянка с дерева, научилась кой-чему, ну там копья метать, огонь добывать и перебздела от своей же собственной прыти. Что она сделала? Обложила сама себя, как волка флажками, всякими богами. Блин, стихами заговорил! Дальше - больше. Подрастал наш приматик и вдруг начал понимать - да какие там, в задницу, боги! Обделался ещё больше и…, правильно, инквизицию и прочие там суды Линча придумал с анафемами и крестовыми походами, чтобы самому себе же и неповадно было пульсировать. И чем взрослее наша горилла становилась, чем больше обучалась, тем больше рождалось законов, правил, уставов, канонов и прочих орфограмм. Врубаешься? И апогеем вот этого психофизиологического страха стала всеми любимая демократия.
- Не понял!
- Да всё просто! Верховные боятся выдумывать и навязывать  запреты и табу. Вот и возложили эту миссию на народ. Сольют в толпу очередную фишку - типа «ну как вам?», ну а мы, ясно дело, и поддерживаем, гордые за самих себя, о, как! Доверяют! Заглатываем, а тут нас и подсекают!
- Но ведь всё равно же кто-то выдумывает!
- Есть маленький нюансик: нам страшно быть самостоятельными. Подавай вождей! Тирания - от имени народа, а демократия - по поручению того же народа. А разобраться – одно и то же! Контроль нам нужен! Собаке плевать – какой длины поводок! Вот и держим самих себя в цепких и ласковых лапках демократии. Боимся что-либо и куда-либо, а вдруг, как по телику, "Народ против". Так что страх вечен.  Согласен?
Вернулся Парсифаль, посидев в задумчивости у горшка с фиалкой, решил добить несчастное растение и со слезами на раскосых глазах сгрыз его под самый корень.
- И, повторю, Бёдрышкин! Это нормально. Живи и радуйся. Радуйся и пиши, кропай, малюй. Будь просто счастлив от того , что у тебя это получается. И без соплей - иногда очень здорово получается! Иногда лучше, иногда хуже. Но ведь ты сам говоришь, что стихи твои, это жизнь твоя! Тьфу, опять стихами заглаголил! Поэтому и в виршах бывают белые полосы, чёрные полосы. Да и вообще, мне кажется, что ощущение жизни возникает только при наличии в этой долбанной жизни этих самых контрастов. А полутона оставим Парсифалю! Да, котик, понимаете ли?
- Сам дурак! - фыркнул в ответ Парсифаль.
Капли вечерней зори на горизонте высохли окончательно. На кухне стало ещё уютнее, но надо было выдвигаться.
На пороге, у дверей, обитых синим дерматином, Бёдрышкин сказал:
- Знаешь, Олег! А ты, наверное, прав. Ну, пока! Увидимся!
Я ехал в каморке лифта и думал: "А может быть и не прав..."
  Июнь. Ночи коротки до бесконечности. Если вечером задержаться с отходом ко сну, то утром и не поймёшь - а была ли ночь?
Бёдрышкин спал. Спал хрупко, по-заячьи тревожно, то и дело взбрыкивая ногами, будто трёхдневный жеребёнок, пытающийся стряхнуть с себя колючую росу. Одеяло сползло, наверное, в сотый раз. Бёдрышкин, продрогнув, проснулся.
- Ну вот, опять мне приходится тебя будить! - обратился он к будильнику.
Пять утра. Солнце, зевая и потягиваясь, выползало из-за ближайших домов. Закурив, Бёдрышкин уселся на широкий подоконник. Коленки подобрал к подбородку, распластав спину по стене. "Хорошо!" - думал Бёдрышкин.
До выхода на работу ещё два часа, так что торопиться не надо. Он обожал этот временной промежуток и иногда даже специально пытался проснуться раньше тикающего чудовища. Неоновое дыхание города становилось глубже и суетливее. Но ещё тихо и любое движение за окном кажется нереальным и слегка возбуждающим.
На кухню, зевая, приволокся опухший спросонья Парсифаль. Собирая своей черепушкой все углы, протопал к кормушке. Рыбёха оттаяла и кот, так и не осознав, спит он или нет, принялся глумиться над трупом.
- Парси, а что по-твоему счастье? - спрсил Бёдрышкин.
- Счастье? Счастье - это когда тебе ничего не надо - сквозь чавканье промурчал Парсифаль - Для особо тупых и талантливых человеков перевожу: не надо куда-то бежать, что-то кому-то доказывать и так далее. Счастье - это когда ты просишь, а тебе дают или не просишь, потому что это у тебя уже есть. Как вот эта рыба, например. Я только подумал о жратве, а она тут как тут. Но, к сожалению, это только миги. Крохотные такие миги внутреннего комфорта. Вот ты сейчас счастлив?
- В данный момент, пожалуй, да! - ответил Бёдрышкин.
Кот, завершив трапезу, запрыгнул на подоконник, едва не сбив чашку кофе. Принялся усиленно умываться, натирая морду до блеска.
- Послушай, морда, а Бог есть?
- Да, есть. - Не отрываясь от процесса, ответил кот.- Это ты! Да, это ты. Потому что выше тебя нет никого.
- А как же двенадцатый этаж?! - Бёдрышкин попытался поймать кота на слове.
- А хоть и тринадцатый, сто пятый, тысячный. Для меня ты выше всех. И ты мне нужен больше всех. Значит ты - Бог!
Убив невинную мошку, зазевавшуюся на стекле, Парсифаль упал на подоконник, свернулся калачиком и тут же задремал, блаженно урча и подрагивая.
Солнце из багрового превратилось в золото и уже не цеплялось за антенные иглы крыш. Бёдрышкин сидел и глядел на шерстистого философа. Шевелиться, а уж тем более идти на работу , расхотелось вовсе.
- Но, Парсифаль, надо! Понимаешь, надо! - вздохнул Бёдрышкин. Чуть сдвинув зверя на уже подогретый солнцем клочок поверхности, он спустил ноги на пол.
- Уже пошёл, да? - пробормотал кот сквозь сон.
- Надо, братец, надо.
День промелькнул лёгкой усталостью и неуловимым чувством выполненного долга. Работа не то чтобы нравилась Бёдрышкину, скорее он привык к ней. А привычка, в некотором роде, есть упрощённая модель любви, поэтому он старался, по мере сил, конечно же, выполнять свою работу достойно.
По пути домой, в трамвае, находясь в состоянии автопилота, Бёдрышкин вдруг почувствовал боль. Небесное создание, изувеченное пирсингом, наступило ему на ногу и коротко бросило:
- Извиняюсь!
"Боль! Неужели чтобы понять, что ты жив, нужно ощутить боль. А может и прав Олег, когда говорит о контрастах?" - подумал Сергей, а вслух произнёс:
- Ничего страшного! - давя в себе желание, дикое и необузданное, подёргать за колечко в ноздре у этого одувана. "Ведь для чего-то же оно есть! Не для красоты же, в конце концов!"- бормотал потусторонний Бёдрышкин.
 …Оставаясь один, Парсифаль начинал скучать.
Скучал он талантливо, по-вселенски громко и паскудно. Тоска просачивалась сквозь стены и заполняла соседние квартиры густым смогом отчаяния и безысходности. Соседи задыхались и неоднократно предлагали Бёдрышкину самые разнообразные способы умерщвления впечатлительного зверька, а несколько раз - и его самого. Сергей заходил домой и грозно спрашивал:
- Ну что, опять?!
Парси кокетливо тупил взор и боком-боком семенил к ногам хозяина, выгибая спину и обвивая своим телом ближайшую голень. Потом, извиняясь, садился и, распахнув раскосые глазёнки, спрашивал:
- Это ты о чём? А-а-а! Опять эти гадкие соседи! Ну, пою я так! Пою! Глупые двуногие! А если завтра концерт? Если завтра в Большой? Пусть радуются, что деньги с них за песни не беру! И вообще - подслушивать нехорошо! - и, зевнув, удалялся в комнату с гордой обиженностью, как ни в чём не бывало…
Парсифаль приоткрыл глаза. Дверь закрылась. Три уверенных оборота ключа в замке. Так, хозяин ушёл на работу. Снова эта бесконечная бездна ожидания. Скучно, блин! Спрыгнув с подоконника, подошёл к ядовито пахнущей кормушке с сухим кормом, безразлично сжевал пару шариков сухомятки, поморщился. "Сам бы жрал эту гадость! Спеть что ли?" - подумал кот, но петь сегодня почему-то не хотелось.
Подошёл к мусорному ведру, ткнулся носом в крышку, но услышав сладостный шелест пакета, вдруг вспомнил бурную и необъяснимую реакцию хозяина двухдневной давности, когда он, Парсифаль, тщательно и бережно рассортировал мусор по всей кухне. Тогда в чёрный день, а точнее вечер, Парси отсидел в этом ведре два часа, семнадцать минут и сорок две секунды. Он стонал от обиды и несправедливости, а Бёдрышкин, гад, ходил где-то рядом и приговаривал:
- То-то! Будешь знать!
- А что, что знать-то?! Сволочь двуногая! - в бессильной злобе рычал Парсифаль.
"Так, значит ведро - это что-то священное и слишком дорогое для хозяйского сердца. В ботинок что-ли нагадить?" - размышлял вслух кот.
В туалете призывно журчал унитаз. Привстав на цыпочки, Парси заглянул в чарующую, бездонную черноту горловины. "Гадом буду - Ницше!" Запрыгнул на ободок унитаза и осторожно потрогал воду. Жидкость обожгла подушечки лап электрическим холодом. Хотел было отхлебнуть, но вспомнив про молоко, стрелой полетел на кухню будто кто-то другой, хищный и ненасытный, мог сожрать его и только его молоко, причём вместе с блюдцем. Подлетел к заветной цели и, не торопясь, принялся пить. Сказка! Солнце пригревало спину. Прикончив молоко, подвигав носом блюдце, Парсифаль запрыгнул на стол. Вдруг хозяин что-нибудь оставил. "Пустыня! У-у, гад!"- прошипел кот и тут же на столе начал яростно умываться, тряся время от времени головой.
Пленительная молочная нега растекалась по телу. Заполнив все пустоты, свалила Парсифаля с ног. Он упал и сразу уснул. Снились мыши, наглые, бесшабашные, отчего когти Парсифаля расправлялись в смертоносные жала. А ещё ... Ещё приснилась Мама. Самая добрая, самая тёплая, самая пушистая, самая! Парсифаль непроизвольно свернулся в комочек и прикрыл лапой мордашку. "Мама, где ты сейчас?!" Парсифаль вздрогнул и проснулся ...
  Бёдрышкин нашёл его семь лет назад беспомощного и умирающего около подъезда декабрьским вечером. Парсифаль, тогда ещё просто глупый котёнок, уже мысленно прощался с жизнью, которую толком понять и почувствовать не успел, когда вдруг чья-то рука взяла его за загривок и подняла на высоту человеческого роста. "Хреново, братец?"- услышал он. "Да не лето, придурок!"- хотел было ответить котёнок, но сил что-либо мяукнуть не осталось. Человек сунул его за пазуху и вошёл в подъезд. Там он почему-то долго и тихо матерился из-за того, что красная кнопка не реагировала на нажатие. Лифт умер. Пришлось идти пешком. Высоко, одиннадцатый этаж.
"Как же тебя назвать-то?" Бёдрышкин уже твёрдо решил оставить зверюгу у себя. Где-то между шестым и седьмым этажами имя было придумано…
…Прошло уже почти четверть века с того дня, как Бёдрышкин очутился в Рыцарском зале Эрмитажа. До сей поры он почти физически ощущал тот щенячий, сбивающий дыхание восторг и трепет. Стальные доспехи, мечи, кинжалы вливали в Бёдрышкина уверенность и силу. Он чувствовал как их когда-то грозная мощь проникала в душу и сердце. Это было нечто потрясающее.
Бёдрышкин подвинулся на рыцарях, круглых и не очень столах и прочей подобной чепухе. Перечитав все или почти все басни короля Артура, он подчинил  все свои привычки канонам рыцарства. По великой дури он даже стол на кухне решил сделать круглым. Но подлая, неподатливая деревоплита крошилась и, в итоге, получилось нечто чудовищное с зазубренными краями и торчащими из этих краёв щепками. Гости Бёдрышкина многократно цеплялись одеждой и шкурой на локтях за эти зубья, но, зная о причудах хозяина, терпели и лишь посмеивались в душе. Уцелевшей стороной стол был поставлен к стене и в таком непотребном виде пребывал вот уже несколько лет.
Итак, где-то между шестым и седьмым этажами судьба имени кота была решена.
-Только бестрашный, благородный рыцарь мог бросить вызов такой погоде и отправиться на поиски Святого Грааля. Только доблестный воин мог в одиночку, прямо как ты, выйти на бой с превратностями судьбы и достичь цели! - пафосно рассуждал Бёдрышкин ("Или Чикатило! У-у-у, зануда!"- подумал оттаивающий котёнок) - Так что назову я тебя славным именем Парсифаль!
- Да хоть Троцким, хоть Мао Цзе Дуном! Срать хочу! - прорычал новоиспечённый Парсифаль.- И давай так - ты либо добей, либо накорми меня! А то мы - рыцари - тоже в некотором роде - люди!
Человек открыл, кажется - синюю, дверь (котёнку цвет был без разницы). Маленькое, слегка отогревшееся тельце зверька тут же уловило флюиды спокойствия и умиротворения. Парсифаль, теперь уже - Парсифаль, начал интенсивно выбираться из-под полы и, вырвавшись, чувствительно шмякнулся об пол.
Хозяин прошёл на кухню, прозвенел посудой. Раздался тихий плеск какой-то жидкости. Обмороженое по краю ухо Парси уловило благословенное – Кс-кс-кс!
Сметая всё, словно сарацин, на своём пути Парси бросился к блюдцу с молоком. Пока он лакал напиток кошачьих богов, Бёдрышкин соорудил для кота отхожее место из старого фотокювеза. Парси рычал от счастья и пил, пил, пил. Осушив несколько граалей, принялся умываться. "А что! Неплохо быть рыцарем" - думал кот, окончательно согревшийся, но по-прежнему дрожа от переизбытка впечетлений.
Зашёл человек, взял его на руки и куда-то понёс. Всего несколько шагов. Парсифаль и человек очутились в небольшом замкнутом помещении, отделанном кафелем. Дверь закрылась. Бёдрышкин опустил котёнка на прохладный пол.
Парси, обалдевший и разомлевший от молока, сидел и потрясённо взирал на нечто белое с округпыми формами, в котором что-то нежно журчало. Эти звуки он постоянно слышал там, в прошлой - он надеялся, что в прошлой - подвальной жизни. Но это там, в подвале. А здесь этот предмет казался ему органом, на котором играет некто невидимый.
- Значит так! - взорвал блаженство голос хозяина, - Воду из унитаза не пить! А нужду будешь справлять здесь, сюда!
  Человек посадил котёнка в кювез, уселся на музыкальный инструмент . Под лапами Парси мерзко зашуршала газета. "Цивилизаторы!" - подумал Парси, - "Вас бы на помойку! Я бы посмотрел!"
А вслух добавил:
- Сюда, так сюда!
Парсифаль улёгся в ванночке, почесал за ухом и принялся рассматривать трещинки на кафеле. "Хорошо!" - размышлял котик. Он, было, уже вздремнул, когда через полтора часа противостояния, точнее - противосидения и лежания, хозяин вышел, бросив на ходу:
- Ну, надеюсь, ты меня понял!
- Да как не понять! - ответил Парсик и выбежал следом.
Человек прошёл в комнату и прикрыл за собой дверь. Парси от вновь внезапно обрушившегося на него одиночества, от обиды на вероломство людей сделал крохотную по размерам, но так могуче пахнущую, кучку под дверью. Через несколько секунд из комнаты вылетел хозяин. Парси тупо разглядывал хозйские тапочки:
- А цвет-то не очень!
- Ты ... Ты!..- задыхался от чего-то человек - Я же, ну ты и ... - материться на вновь посвящённого рыцаря Бёдрышкин не мог по определению. Кодекс чести!
- А-а! Это ты об этом? - промурчал Парси - Понял, понял. Ухожу!
Уйти далеко не удалось. Да и не по-рыцарски это - бежать от врага!
Второй раз за вечер человечья лапа взяла его за загривок и поднесла его, парсифячью, морду к кучке.
- А что?! Дерьмо как дерьмо! Разве что мало. Ну, ты это, корми лучше, я и больше смогу.
Ирония кота была прервана слегка болезненным шлепком по основанию хвоста и злобным
- Фу-фу! Нельзя! Понял?! Сюда надо, сюда!
Парси вновь очутился рядом с ванночкой. "Бить нельзя!"- вспомнил Сергей.
- Фу, гад!
Ещё где-то недели три по ночам соседи слышали через стены гневное Бёдрышкино "Фу-фу! Нельзя!" и скорбные стенания "Ну нельзя же, а?!"
Через двадцать три дня Парсифалю надоело глумиться над хозяином: "Сюда, так сюда! Ты этого хотел, человек?" Бёдрышкин ликовал…
  …Парсифаль вздрогнул и проснулся. За дверью, в коридоре, кто-то прошёл. Нет, не он.
Как собака по запаху, так и Парсифаль по одному только нюансу звука определял - хозяин это или нет. Нет, не хозяин. Парсифаль вздохнул, поглядел тупо на часы, висящие под потолком. Ехидная маленькая стрелка замерла где-то между единицей и двойкой. Опять ждать. Зачем? Кот не понимал. Жрать не хотелось. Всякий раз, когда Бёдрышкин уходил куда-либо, то уносил с собой ощущение нужности, чувство покоя и защищённости. Как тут не запоёшь?!
Потрепав от обиды ковёр, Парси направился в комнату. На столе стопка книг, газет, россыпи ручек.
Хозяин вечерами часто и много что-то чиркал в блокнотах и тетрадях. Плевался, зачёркивал, вырывал страницы, но почему-то не выбрасывал испорченные листы, а аккуратно складывал их в шкаф, отчего дверца шкафа от великого множества черновиков (слово-то какое!) постоянно была чуть приоткрыта.
Кот решил проверить всё ли на месте в шкафу, приоткрыл дверцу лапой. Груда бумаг задышала, пришла в движение и со змеиным шелестом обрушилась на пол. Парсифаль чудом спасся, отпрыгнув и взлетев на стол. Найдя нужную газету, жирным росчерком когтей отметил то, что по мнению Парси, необходимо было прочесть Бёдрышкину. Убил пару ручек. Опасливо обойдя ворох бумаг на полу, запрыгнул на спинку дивана и блаженно, до хруста в суставах вытянувшись, задремал.
Солнце прошмыгнуло за угол дома. Скрип качелей, долетавший снизу, бесил и будоражил кошачью душу. На кухне доел остатки сушняка, взглянул зачем-то на часы - ведь всё равно ни хрена не соображает!
Стрелка-малютка упала на цифру "6".  Прогрохотал лифт, замер на площадке. Шаги, его шаги. Это Он, Он! Он! Опять коленка болит, слышно как хромает. Волна радостного возбуждения прокатилась по тельцу Парсифаля. Чуть ли не подпрыгивая на всех четырёх лапах одновременно, кот подлетел к двери. Ну, ну что же ты так долго. Сердечко, маленькое и глупое, едва не выпрыгивало через горло, колотилось от счастья. Урра! Хозяин, ура! Дверь наконец-то открылась. Бёдрышкин вошёл, чем-то опечаленный.
- Привет, братец! - бросил он, разуваясь.
- А-а, это ты!- с напускным безразличием мяукнул кот и ткнулся своей мордой в лицо Бёдрышкина. Поздоровавшись, кот начал глупо облизываться. Бёдрышкин прошёл в комнату.
- Та-а-а-к! Ид-ди сюда! - донеслось вдруг оттуда.
Что-то подсказывало Парсифалю - не стоит туда соваться, как-нибудь в другой раз. Окрик повторился. Чуткое ухо Парси уловило что-то недоброе и металлическое в голосе хозяина. По предшествующим проказам Парсифаль знал - третий безответный зов чреват, ой как чреват. Скорбно потупив взор, кот вошёл. Бёдрышкин возвышался над ворохом бумаг, валявшихся на полу. Парсифаль, поборов себя, преданно взглянул на Бёдрышкина и, как только возможно, жалобно спросил:
- Звал?
- Послушай, ты! - Бёдрышкин подбирал слова, но, взглянув в бездонно-бесстыжие глазёнки Парсифаля, вдруг рассмеялся, громко и заливисто. "Отбой! Фу, пронесло!"- облегчённо подумал Парси и тут же бесстрашно забрался на колени к присевшему на диван Бёдрышкину.
  Вечер таял. Бёдрышкин что-то читал, толстое и дурно пахнущее типографской краской. Парси сидел рядом на спинке дивана, заглядывая через плечо хозяина, пытаясь разобрать буквы.
- Нет, ты только послушай, что они тут пишут: "Любовь - есть гормонально детерминированный симптомокомплекс, выражающийся психофизиологическими девиациями в социальнобиологическом статусе субьекта, выраженность которых непосредственно обусловлена степенью воздействия другого субьекта на данный субьект». Ну, нет! Ты понял, а?!
Пасрифаль, который в последнее время и так с трудом понимал хозяина, сошёл с ума навсегда. Соглашаясь с Сергеем, кот отрицательно помотал головой и спустился в аккурат на разворот книги, спасая тем самым подсознание своего друга от дальнейшего засорения всякой х..ёй (кот был в меру интеллигентен, но в этот раз даже он - рыцарь - не смог удержаться от мата!)
Отложив книгу, Бёдрышкин в сопровождении Парса вышел на лоджию. Распахнув створки окна, закурил, опёршись острыми локтями на подоконник. Запрыгнул Парси, уткнувшись носом в стекло, устроился рядом. Бёдрышкин смотрел в небо.
Звёзды, много звёзд. Они игриво подмигивали им обоим. Бёдрышкин вздыхал и курил. Коту курить строго воспрещалось! Парсифаль прислонился к плечу Сергея, заурчал. Прикрыв глаза, вспоминал свою парсифячью любовь.
Пару раз Бёдрышкин относил его в незнакомые квартиры к женщинам кошачьего пола. Те любови были странными - ревущими, рычащими, с летающими во все стороны клочьями шерсти, с порванными ушами и разодранными носами, мимолётными и кратковременными, словно вон та вспышка метеора на небе. Брр! Парсифаль поёжился. Становилось зябко.
- Любовь - мазохизм, и всё! Ничего особенного! - Парси, исполненный гордостью за то, что вспомнил такое мудрёное слово, спрыгнул на бетонный пол и просеменил в комнату.
- Да, ты прав. Зябко, - согласился Бёдрышкин.
Спать обоим не хотелось. Включив настольную лампу, хозяин ещё что-то долго перечитывал, перелистывал, исправлял.
- Слышь, ты, сволочь мохнатая? - обратился он к коту. - Как ты считаешь, три года это много или мало?
- Ну, это как посмотреть, - зевнув, ответил Парси. - Не знаю как у вас, людей, а у нас котов ещё круче чем на Севере - год за шесть! Хотя, знаешь, ведь и день может быть бесконечно долгим и любая вечность может просвистеть пулей. ( Про себя подумал - с кем поведёшься, от того и занудства наберёшься или повесишься!) слушай, а почему именно три года?
- Да просто через три года мне долбанёт сорок!
- Ну а мне десять. Ну и что - стреляться?! А то, вон пойдём да с лоджии аки соколы ясные, пока спать не улеглись.
- Дурак ты, Парси! Не забудь свет погасить!
- Сам такой! Лампу об пол или просто из розетки?
- Убью, гад!
Парсифаль забрался на подушку, погрузив лапы в волосы Бёдрышкину, отключился. Будильник перепёлкой приказывал - спать, спать, спать. Сознание кусочком сахара растворялось в дрёме и вслед за котом Бёдрышкин уснул.
  Снова Бёдрышкин застал утро врасплох. Оно смущённо и робко постучалось в окна лоджии. Бёдрышкин великодушно вышел на лоджию и, открыв окна, впустил его в квартиру. Закурил. Сегодня ему предстоял трудный день.
Неделю назад он отнёс-таки свои вирши в редакцию одной захудалой мелкооптовой газетёнки, где его попросили зайти как раз через неделю, то есть сегодня.
Сергей издёргался, извёл себя и совсем не по делу Парсифаля. Утро наглело и всё увереннее вваливалось в дом. Бёдрышкин резко обернулся и зацепил коленом подёрнутый вековечной пылью аквариум, стоявший без толку вот уже полгода ...
Как-то на работе Бёдрышкину, зная о его доброте, подарили двух очаровательных хомячков, рыжего и белого, совсем ещё крохотных и беспомощных. Как объяснил даритель - мальчика и девочку.
Бёдрышкин тут же позвонил знакомым и договорился насчёт аквариума, достаточно ёмкого и просторного. Вечером он водрузил стеклянный замок повыше, на шкаф, ибо Парсифаль, увидя новых жильцов, непонятно почему, вдруг оживился и глаза его налились нездоровым таким интересом.
Зверьки испуганно и нежно прижимались друг к другу, бусинками глаз с ужасом взирая на хвостатого монстра, нервически теребящего ковёр где-то там внизу. Монстр глухо стонал. Инстинкт не пропьёшь! Вошедший в комнату Бёдрышкин одёрнул: "Даже не думай!"- и для пущей убедительности снял тапок, погрозив Парсику. Искатель Грааля клокотал, затаив чёрную, как дёготь, обиду. "Ну что, обзаведёмся именами. Значит, ты будешь Тристан, ну а ты Изольда". Хомячки, соглашаясь, привстали на задние лапки, обтирая розовыми брюшками стены стеклянного дома, передними царапая стекло.
 Трепетное отношение Тристана к Изольде улетучивалось по мере их взросления. Тристан жирел, наглел и всё реже позволял Изолбде прижиматься к его боку. Изольда плакала по ночам, доедая остатки того, что днём не сожрал ненасытный Тристан. И вот однажды случилось то, что и должно было случиться. Возмужавший Тристан нагло и бесцеремонно, прямо на глазах у прибалдевших Бёдрышкина и Парсифаля, овладел Изольдой.
Парс с укором посмотрел на хозяина:
- А ты мне всё про высокие чуйства грузишь! Вот, полюбуйся - и вся любовь!
- Как тебе не стыдно, циник?!- только и ответил Бёдрышкин.
Тристан тем временем, закончив непотребное, с невозмутимым видом жрал за обе щёки, его харя абсолютно ничего не выражала.
Соорудив из шерстяного носка гнездо Бёдрышкин стал ждать прибавления в хомячьем семействе и в отведённый срок Изольда принесла пятерых малюток, двоих из которых тут же проглотил в конец оборзевший Тристан. Оставшиеся в живых малыши - Готфрид, Зигфрид и Ланселот - быстро подрастали, догоняя размерами отца. Тристан к тому времени отошёл от активных половых дел, уступив их сыновьям. Бедная Изольда не могла противостоять яростному напору юных кровосмесителей.
Бёдрышкин с Парсифалем замучались выдумывать имена - Мерлины, Артуры, Карлы Великие и не очень, Гиневьеры, Морганы, Ланселоты вторые, Готфриды пятые. Дно аквариума представляло собой сплошной шевелящийся ковёр.
- Дай хоть парочку съем! - канючил Парсифаль.
- Зубы выбью!
Когда племя микрорыцарей достигло тридцати двух особей, Бёдрышкин решился. Собрав всё хомячье царство в коробку, он отнёс его в зоомагазин. Продавец, удивлённо взирая на эту разноцветную массу, сказал:
- Понимаете, мы не сможем сразу с вами расчитаться!
- А мне и не нужны деньги! - убито ответил Бёдрышкин.
- Но мы не можем взять их, не заплатив!
- А я не могу отдать их за деньги! - выдохнул Сергей и отвернулся.
Его гордо сгорбленная спина ощущала непонимающий взгляд продавца. Встряхнувшись, выдохнув ещё раз, Бёдрышкин быстро вышел из магазина.
Дома он застал Парсифаля лежащим в аквариуме и плачущим. Кот, глотая слёзы, спросил: "Ну а Изольду-то за что?! И-и-эх!.."
  ... Растерев ушибленное колено, Сергей, стараясь не разбудить кота - опять будет приставать: "Что, не спится? Куда такую рань? Делать нечего!"- прошёл в ванную.
Брился долго, тщательно, на два раза. Но всё равно щетинки царапали пальцы, как он ни старался. Улыбнулся себе в зеркале, сказав - привет! Прошёл на кухню. Около кормушки сидел возмущённый Парси и методично стучал хвостом по полу.
- Тут с голоду пухну, а он красоту наводит! Чучело, как ни старайся! У-у-у, ненавижу! Жрать давай!
Чувствуя неловкость перед гибнущим на глазах от голода котом, Бёдрышкин торопливо разделил остатки сыра и колбасы на двоих.
- А мне кофе? - блажил кот.
Сергей упоённо отхлёбывал свежесваренный кофе и чему-то улыбался.
- Согласен на варенец!- кот лизнул Сергея в щёку – Удачи!
С работы отпросился пораньше. Перед входом в редакцию вдруг захотелось всё бросить и убежать. "А от кого, собственно! И куда?!"- одёрнул себя Бёдрышкин. "Что мы теряем?! А?!" Выкурив две сигареты залпом, он вошёл. Поднявшись на лифте, уверенной походкой паркинсоника подошёл к двери кабинета редактора. Секретарша, занимавшая чуть меньше половины объёма приёмной, попросила подождать:
- Константин Юрьевич занят.
- Чем? - тупо спросил Бёдрышкин.
- Ну, делами, наверное - ещё тупее ответила секретарша.
Кондиционер ворчал, но всё равно было душно. Ещё раз Бёдрышкина накрыло волной желания убежать, но на ватных ногах далеко не убежишь.
Минут через двадцать дверь кабинета открылась. Сергей автоматически вскочил. Юное дарование лет - а, без разницы - выпорхнуло оттуда и, светясь счастьем, бросилось на шею Бёдрышкину. Звонко чмокнув его в щёку, заверещало:
- Напечатают! Нет, вы представляете, напечатают!!
- Ну, так тебе и надо! - сострил он.
Но доморощенная миниахматова уже неслась вдаль по коридору навстречу славе, тиражам и гонорарам.
- Проходите! - буркнула Санчо Панса Бёдрышкину.
Тот, вздрогнув, прошептав про себя - иже еси на небеси! - под пристальным взглядом секретарши вошёл.
Ожидал увидеть за столом матёрого мэтра, ну на худой конец - мэтрика, непременно лысого и безмерно уставшего с вековечной тоской в глазах от вида того, что совершается дома, толстого, с одышкой, а если и курящего, то только лишь трубку.
В глубине кабинета за модерновым столом сидел молодой, почти ровесник Бёдрышкина, живчик и что-то шлёпал на компьютере, одновременно разговаривая по мобильнику. Он взглядом предложил Бёдрышкину присесть.
Ухоженное личико, с неперевариваемой органически Бёдрышкиным бородкой-испанкой, пульсировало эмоциями. Неумело подобраный галстук от Версаче (этикетка прикрывает всё!), явно не в тон рубашке, выделялся единственным светлым пятном в этом море офисной казёнщины. По стенам висели портреты Билла Гейтса, Земфиры, ну и - как же без него - президента. Через две минуты абонент отключился. Константин Юрьевич чуть приподнял узкие стёкла ни к чему не обязывающих очков, обратился к посетителю:
- Господин Бёдрышкин? Я правильно понял? - Сучья улыбка украсила уголки его рта.
- В некотором роде - господин! - неожиданно твёрдо для самого себя ответил Сергей.
Тоном старика Державина, сходящего в гроб, Юрьевич, не среагировав на укол, продолжил:
- Знаете, прочёл-с. Недурственно-с, - и, сделав паузу длиной с экватор, произнёс – Но ...
"С этого бы и начал!" - подумал Сергей.
- Но я никак не могу понять одного, - продолжил редактор - Вы же лирик, да? Ну, лирик же, не лукавьте!
"Щяз стошнит!" - подумал Бёдрышкин и кивнул.
- Так вот, я не вижу в ваших стихах лирического героя! Его просто нет!
- А я оставляю это место вакантным! Пусть кто захочет, а точнее увидит себя на этом месте, приходит и занимает его!
- Эк, Вы, батенька, махнули! - Костян слегка вспотел.
Бёдрышкин понял, что бояться и дрожать нужно в другом месте и в другой час. Юрьевич порылся в папке и выудил оттуда лист бумаги:
- Вот, например, Вы тут пишете:
Если честно, то совсем немного.
Если точно - чуточку совсем!
Опустела без тебя берлога,
 Х...й с ним - поубавилось проблем!
- Что за мужланство?! Это же откровенная бульварная похабщина!
- Это то, о чём я думаю, а думаю я именно так, это - правда!
- Но ведь нельзя же писать всё то, что думаешь!
- А почему нельзя? Врать что-ли?!
- Но можно подобрать другое слово!
- Зачем? Я понимаю - можно. Можно пощадить читателя, если таковой найдётся, но себя-то не обманешь!
На лице Константина Юрьевича проявилась работа ума.
- Милостливый государь! А знаете ли Вы, что у Вас не всё в порядке с пунктуацией?
Бёдрышкин поймал кураж.
- А знаете ли Вы, - вопросом на вопрос ответил Сергей,- что Пушкин, кстати, тоже писал без точек и запятых, а? Последние расставлялись корректорами в издательстве.
- На святое покушаетесь! Глумитесь!
- Что Вы, что Вы! Просто я себя под Пушкиным чищу!
- Ну ладно, это не главное,- согласился редактор,
- Кстати, а что за фамилия у Вас такая - Бёдрышкин?!
- А что? Родовая, моя! Не нравится? Вы, сударь, (Бёдрышкин слетел с катушек, потому как давно понял, что печатать его здесь не будут) попробуйте сто раз произнести - простите, Александр Сергеевич! - фамилию Пушкин! На двадцатый раз Вы перестанете соображать кто это такой, на пятидесятый разовьётся головокружение, а на сотый - возникнет стойкий рвотный рефлекс на одно только упоминание фамилии гения. Так что, звучность фамилии здесь ни при чём!
- Ну-ну, Вы, полегче! Не уходите от сути! Продолжим - Ваш слог. У, так Вами, я уже не пойму, какого Пушкина, есть: "Не мог он ямба от хорея, как мы не бились, отличить!"
- Грешен! Но, согласитесь, какая разница - дактиль или анапест, белый стих?! Вот Вы, когда видите свет, думаете о том, что это поток фотонов, а фотон, в свою очередь, состоит из пятнадцати миллионов пока ещё неизученных частиц?! А слушая птиц - разве думаете о том, что это всего лишь вибрация молекул воздуха?! А глядя на листву - думаете о том, что это пошлый пигмент хлорофилл, разлагающий углекислоту, а потому и зелёный от злобы?!
Бёдрышкин чеканил каждое слово, расплющивая своей дикцией Костяна по спинке кресла. (Мы учились с Серёгой вместе с первого по десятый класс, сидели за одной партой. В детстве он мило шепелявил и забавно картавил. До поры сей факт никак не беспокоил окружающую среду. И вот однажды, на уроке литературы, читая стихотворение Высоцкого - светлая ему память - у Серёжки вместо слова "братских" получилось "бляцких могилах". Это была бомба! Класс выворачивало от смеха. Бёдрышкин, решив покончить с этим недостатком, подобно греку Демосфену, набивал рот леденцами, жвачками и говорил, говорил, говорил. Через три месяца результат его трудов поразил нас.)
Сергей продолжал:
- А Вы знаете, сколько километров до Луны?
Ошарашенный напором Юрьевич прошептал:
- Ну, это Вам любой мало-мальски образованный или, хотя бы, считающий себя таковым, человек ...
Бёдрышкин бесцеремонно перебил, перейдя почти на крик:
- А на хрена, скажите на милость, любому мало-мальски образованному человеку это знать?! - Сергей резко поднялся, подошёл к столу, собрал свои бумаги и, не прощаясь, вышел, хлопнув дверью. Земфира над головой редактора вздрогнула.
Секретарша жевала бутерброд. Набитый рот пропустил на поверхность участливое: - Ну как?
- Не подавитесь, уж будьте так любезны!
  На улице Бёдрышкин ощутил дикое облегчение. Он смог! Смог не сломать себя, а наоборот приподнять. Было свободно, легко и ... пусто. Он присел на лавочку около фонтана. Лёгкий ветер доносил до лица марево мельчайших капель, остужая горячечный бег мыслей. Вокруг и мимо него шли, бежали, суетились мало-мальски образованные люди. Некоторые с тупо опущенными взглядами на землю. Наверное, считали километры до Луны. Просидев около часа, побрёл домой.
В прихожей, на привычном месте сидел Парсифаль. Тепло, излучаемое зверем, передалось Сергею. Он тут же, в прихожей, сел на пол, сгрёб в охапку верного рыцаря и поцеловал его в шерстистую щёку. Кот, взвизгнув от счастья, принялся вылизывать лицо Бёдрышкина своим наждачным языком.
Тихое счастье, невидимое и невесомое, парило над ними.
Парси задремал на руках Сергея. Бёдрышкин прошёл на кухню. Кормушка была полной. "Ах ты, зверёк! Лапушка! Ты что, за меня переживал?" Кот, не просыпаясь, прошептал: "Угу".
Сергей осторожно положил Парса на тёплый подоконник. Сварил кофе, выпил две чашки. Сходил в комнату, принёс оттуда все свои бумаги. Стопа была внушительной. Достал зажигалку, несколько раз бессмысленно чиркнул кремнем. Тощий язычок пламени дрожал.
Проснулся Парсифаль. Ничего не понимая, заверещал:
- Эй, эй! Полюбуйтесь, люди добрые! Картина Шишкина "Гоголь сжигает восемнадцатый том "Каштанки"! Ты это чего! Ошизел в корень! Окстись, славянин! Кто ты, а где Гоголь?! Серёжа, ты же гораздо круче! Отнеси сейчас же всё на место! И помни - спички детям не игрушка! Даже я себе такого не позволяю!
Бёдрышкин, словно очнувшись от дурного сна, благодарно посмотрел на Парси, отшвырнул зажигалку. Открыл холодильник, достал молоко, налил в блюдце.
- Совсем меня не бережёт! А ну как ангина! Холодное же! Вот заболею и что тогда?
- Олегу позвоню, он – врач, как-никак!
- Вот именно - никак!- не унимался кот.
Собрав бумаги, чуя уничижающий взгляд кота, побрёл в комнату. Там, разложив всё по годам, поместил в шкаф.
- Молодец, Парси! Одних только чернил хрен знает на сколько!
- Это ты со мной? - проворковал, прибежавший с кухни кот, запрыгнув Сергею на плечо. Бёдрышкин уже привык к таким котским проделкам, но всякий раз было больно.
Сергей позвонил мне. Рассказал всё. Обещал завтра зайти.
Бёдрышкин вышел на лоджию, открыл створки и ...
  Бёдрышкин обещал зайти в пять. Пунктуальный, как Сталин, по нему можно было сверять часы. Но в пять он не пришёл. "М-да! Ну, мало ли что!"- подумал я. В половине шестого я набрал номер Сергея. Автоответчик выдал: "Олег! Если это ты - не будь гнидой, дойди до меня и покорми Парсифаля. Ключи знаешь где".  "Странно, - подумал я, - Ведь он трясётся над своей зверушкой, как над ребёнком. А тут! Бёдрышкин, одним словом!"
Я перезвонил в восемь. Всё тот же голос призывал меня проявить милосердие и накормить всё-таки кота. Сергей никогда не оставлял кассету в автоответчике и сразу же по приходу домой стирал запись. Но тут! Что-то недоброе и холодное залезло в душу. В третий раз я не уже не дослушал мольбу аппарата и, оборвав его на полуслове, бросил трубку.
Проклиная Бёдрышкина за издевательство над животными и надо мной, собрался и пошёл. На троллейбусе четыре остановки. Лифт поднял меня, со скрипом, натужно. Ключи лежали на верхней рейке дверной обивки. Я зашёл, разгребая полумрак квартиры . Парсифаль сидел на подоконнике и лишь только-только повернул голову в мою сторону, не отрывая взгляда от вечереющего окна.
Я разулся, прошёл на кухню. Парси вяло вздыхал. Разыскав в навесном шкафу "Вискас", насыпал в кормушку. Парсифаль грустно посмотрел на меня и, как бы извиняясь, выдохнул: "Знаешь, что-то аппетита нет!" - и опять уткнулся носом в стекло.
Темнело. В комнате на столе, включив лампу, я нашёл листок, на котором нервно было написано:
Когда уходишь - не беда!
Когда приходишь - жуть!
«Идиот!»- прорычал я, - «Идиот!» Я выскочил на лоджию. Створки окна были распахнуты. Мысли табунились, поднимая пыль, мешая принять хоть какое-то решение. Закурив, успокоился.
Звёзды, много звёзд. Я смотрел на них, пытаясь понять - что же они могли нашептать Бёдрышкину. Вороватая ночь опустилась, залив город. На кухне, не сдвигаясь страдал Парси. По морде зверя скользнула слезинка.
 Заполночь. Лифт.
Шаги. Парси сидел каменно, не шевелясь.
Опять лифт. Ещё шаги. Кот дико подпрыгнул и понёсся к двери, чуть было не снеся её, смачно ударившись башкой. Он выл, стонал, ревел от нахлынувшего счастья.  Кто-то,  а Парси уже точно знал - кто, долго попадал ключом в замок. Наконец дверь открылась. На пороге стоял Бёдрышкин. Кот взлетел к нему на руки, нежно потявкивая, полез целоваться.
- Заждались?! - спросил Сергей, как ни в чём не бывало.
- Ну, ты и гад, - прошипел я - Могли бы, ваша светлость, и позвонить!
- Звонить самому себе, зная, что меня нет дома - глупо! - ответил Сергей и засмеялся.
Парсифаль прилип к Бёдрышкину навсегда. Мы прошли на кухню.
- Кофе будешь? - на правах хозяина спросил я.
- С удовольствием! Пойдём на лоджию, а?
Прихватив с собой чашки и табуретки, мы устроились на лоджии. Звёзды, много звёзд. Где-то внизу шелестели шины припозднившихся машин, с вокзала доносились команды диспетчера и пронзительные гудки локомотивов.
 Мы молчали. В небе проносились метеоры. Одинокое окно в доме напротив, моргнув, погасло.
- Олег, а ты завтра свободен? - спросил Сергей.
- А что?
- Ты знаешь, там, в парке, та-а-а-кие карусели! Понимаешь?! Олег, они крутятся! Они ещё крутятся!
 Парси, попросив заткнуться, блаженно уснул.
  …Ещё один день юркнул в память и там, заблудившись в её переулках, затих. Выходной. Добавить нечего!
Мы с Бёдрышкиным весь день предавались распылу, размашистому, по-купечески разгульному и катастрофическому по-обывательски. В результате от хлипкой зарплаты, которую я предусмотрительно получил накануне, остались лишь жалкие обломки. Сергей не отставал от меня в этом рискованом занятии.
Но - день! Что за день! Чудо! С пузырящимися от "Фанты" глазами и приморожеными многотонным пломбиром желудками мы обошли весь город. После пьяной грозы, да по чистенькому со сводящим с ума запахом листвы проспекту! Сон, сказка!
Растались, когда уставшее солнце начало спотыкаться.
- Увидимся!
- А как ты думаешь?
- Бёдрышкин, лучше я сам тебя грохну, понял?!
- С наркозом?
- Ага! И с сифонной клизмой.
- Нет! Тогда уж лучше - увидимся, - расмеялся Серёжка и, постепенно удаляясь, растаял в прохожих.
Я закурил и, удивляя идущих мимо своей идиотской улыбкой, потопал в другую сторону.
  Вечер обволакивал город. Завтра ещё один день отдыха. Бёдрышкин зарядил кофе в кофеварку, прошёл в комнату, разложил по обыкновению на столе свои бумаги, включив телевизор - чтобы Парси не скучал - начал что-то писать, изредка цокая и посмеиваясь.
По телевизору шло шоу "Ну, кто там ещё хочет?" На экране, взмокнувшая от напряжения, очередная жертва халявы приросла к десятому вопросу: "Сколько усов у кошки?" Подсказки к тому моменту были использованы. Вид у игрока был прединфарктный. Парси гнусно юродствовал перед экраном, подставляя то одну, то другую щёку непосредственно к лицу игрока.
- На, на! Считай! - хищно приговаривал котяра, - А, кстати, человек! Сколько у меня усов?
- Будешь мешать - вообще побрею!
- Эрудит недоделанный! - буркнул Парси и продолжил измываться над несчастным в телевизоре.
Бёдрышкин откинулся на спинку стула и сказал:
- Слышь, ты, слепое звено эволюции! Как тебе - талант это не просто умение увидеть солнце сквозь тучи, но ещё и умение показать его тому, кто сейчас рядом с тобой! - прочитал Сергей только что написанное.
- Будь проще, человечище. По мне так - талант это не просто умение найти в абсолютно пустом холодильнике кусок колбасы, но ещё и умение убедить меня в том, что ты со мной ею поделился, и я её, эту самую колбасу, съел. Жрать, короче, хочу. А то твоя философия меня в могилу до срока сведёт.
- Ну-ну! Ты, полегче!
- А что?! Правда глазки щекочет? У меня уже, как её - ага!- кахексия, вот! - Парси запрыгнул на трельяж и уставился в своё отражение. - До чего довёл! Нос - бледный, язык - никакой!
Парсифаль вывалил наждачку языка из пасти и замер. Бёдрышкина чуть не разорвало от смеха.
- Смейся, паяц, над несчастной зверушкой! - ворчал кот.
- Кахектичный ты мой! Опять с Олегом общался?
- А что? Нельзя? Караул! Ущемляют! Позовите репортёров - демократия умерла! Сам ни фига не жрёт, так я что, тоже должен страдать?!
- Да ты только что поел? - с укором бросил Бёдрышкин.
- Конечно! Ага, он называет ужином те две жалкие котлеты, что… - Парсифаль вдруг осёкся, нелепо улыбнулся и интенсивно двинулся в район задиванного пространства.
Бёдрышкина кольнуло, он вспомнил!
- Ах ты, гад! Стоять! - заорал Сергей.
Фортуна улыбнулась Бёдрышкину задницей Парсифаля, застрявшей в узком проёме. Бёдрышкин снял тапок. Злой рок накатывался на кота.
- Я буду жаловаться! - завопил Парсифаль.
- Перо, бумагу, чернила? Или кровью напишите, сэр?
- Всё! С меня довольно! Ухожу к Олегу! Тиран, деспот!
Бёдрышкин стоял в раздумье - врезать или нет. "Сам виноват, что забыл накрыть, действительно жалкие, котлеты крышкой".
Парси продолжал перечислять синонимы к слову "угнетатель". Бёдрышкин, чуть отодвинув диван от стены, опустил руку, взял за загривок Парсифаля и вытащил борца с котлетами на свет. Кот напрягся, прижал уши, обняв всеми четырьмя лапами хвост. В глазах его светилось галактическое раскаяние с угасающей надеждой на помилование и досрочное освобождение.
- Эх ты! - вздохнул Бёдрышкин, - Значит так, я в лавку за "Дошираком».
- И мне! И мне! - радостно взвизгнул наполовину амнистированый кот.
- Ч-ч-ч-чего?! - прошипел Бёдрышкин.
Парсифаль превратился в очередной экспонат музея восковых фигур мадам Тюссо.
  Бёдрышкин возвращался домой. Вечеринка вроде бы удалась, но существо сугубо домашнее, как Парси, и в какой-то мере комнатное, Сергей не любил подобные сборища, где одна половина гостей абсолютно не знает другую, а единственным средством для установления контакта является алкоголь. А так как Сергей не употреблял спиртосодержащие продукты, то каждое такое мероприятие оставляло в его душе не совсем радостные отпечатки.
Проистуканив несколько часов, Бёдрышкин то и дело вспоминал слова Парси, проверившего, так на всякий случай, на прочность когтями ткань только что выглаженной рубахи:
- А оно тебе надобно, старче?
- Но ведь ждать будут, - ответил Сергей, а в душе согласился со своим напрочь пролинявшим другом, но пошёл. Мутный осадок от обид за бездарно проведённый вечер равномерно укладывался на донышке сердца. "Не послушался Парсика с Корчагиным. Вот и не ной! Да и хрен с ними, Господи! Я иду домой, где меня уже точно ждут, искренне и беззаветно!"
Сергей явственно увидел Парси, сидящего в прихожей, со склонённой чуть на бок башкой и едва уловимой во взгляде укоризной - ну что же ты так долго?! Эта картинка заставила Бёдрышкина улыбнуться и зашагать чуть быстрее. Вообще для него самым радостным моментом любого похода куда-либо был миг начала пути домой, к своему коту, к цветам, к книгам, к самому себе.
"Странно! - подумал Сергей, - Посидели всего ничего, а уже так темно!" Часы он забыл надеть, пока ругался с Парсом из-за рубашки. Ночь укутывала город, но как-то не по-доброму, зло, второпях, будто спешила куда-то. До дома оставалось идти минуты три-четыре.
Сергей бросил взгляд на тот участок пространства, где даже в самую непроглядную темень всегда был виден ползущий в небо контур его дома. Но на этот раз там было пусто. Там вообще ничего не было! Тягучий, липкий мрак пожирал предметы, звуки и даже тени. "Кстати, а где фонари со звёздами?" - промелькнуло в голове Сергея.
Ночь, а это уже было трудно назвать ночью, куда-то улетучилась, уступив место чему-то непонятному и жуткому. Бёдрышкин ускорил ход, но тут же поймал себя на мысли, что уже давно не слышит звука своих шагов. Он не шёл, а буквально протискивался сквозь тьму, и в какой-то момент  с ужасом понял, что давным-давно стоит на месте.
"Спокойно! - приказал он себе, - Спокойно!" Достал сигарету, нервно изломал её, вспомнив, что зажигалку оставил там, в гостях. "Ничего, всё равно дойду! Скоро буду дома! "
Вдруг что-то толкнуло его в грудь, даже не толкнуло, а слегка коснулось груди. Но этого оказалось достаточно, чтобы Сергей упал на спину. Боли он почему-то не ощутил, тут же попытался вскочить на ноги, но тело не слушалось. Тьма вдавливала его в асфальт, раскалённый ещё днём, а от того мягкий и податливый.
Становилось всё труднее дышать. Сергей, впиваясь ногтями в асфальт, пытался хоть немного приподняться, но тщетно. Из-под ногтей выступили росинки крови. Сжав до скрежета зубы, он цеплялся за жизнь крючком, сооружённым из остатков воли. Боли не было, но Сергей понимал, что эта самая жизнь, которую он в приступах идиотии называл лишь пошлым тире на могильной плите, вытекает из него, словно вода из ванны, и чем меньше её становилось, тем бешенее становилось вращение водоворота мыслей.
Бёдрышкин уже видел со стороны своё худосочное тело, вдавленное в асфальт, жалкое, но такое привычное и родное. Душа его метнулась обратно в тело, проникла в лёгкие и, оттолкнувшись от диафрагмы истошным воплем, вырвалась наружу. Пересохшее горло издало не то скрип, не то стон. Угасающие мысли слились в одну - жить! Сергей из последних сил дёрнулся всем телом, попытался вскрикнуть, но всего лишь глухо простонав ... открыл глаза и проснулся.
На груди нетрезвым сантехником, вульгарно раскинув лапы, спал, посапывая , Парси. Пятикилограмовая тушка и впрямь затрудняла процесс спонтанного дыхания. Сергей встряхнул головой, прогоняя только что пережитый кошмар, взглянул на часы.
Стрелки показывали двадцать минут шестого. Утреннее солнце нагло чмокнуло Парсифаля в нос, тот пошевелил усами, медленно и натужно зевнув, приоткрыл один глаз. Оглядел лицо Бёдрышкина, спросил:
- Что, кто рано встаёт, тому Бог подаёт?
- И, по-твоему, конечно же, чем раньше - тем больше!- огрызнулся Сергей.
- Не знаю, не знаю, - Парсифаль продрал второй глаз, - Завтра попробую разбудить тебя пораньше. Вот и проверим!
- Я тебе, видать, проверю! Хвост не жмёт?!
- Ладно, шучу. Злой ты по утрам. А, кстати, что ты сегодня как-то нервно спал, дёргался всю ночь, а?
- Повод был! Где завтрак, гнида?
  Ещё один день - бусинка был нанизан, или почти нанизан на ниточку жизни.
Вечером, после работы, захватив бутылку коньяка, подаренную кем-то из пациентов, я зашёл к Сергею.
- По какому поводу праздник? - вместо приветствия спросил Бёдрышкин.
- Надо бы собраться ... - ответил я.
Сергей как-то сразу поник и, молча, прошёл на кухню. Негромко звякнули стаканы, выставляемые на стол. Ровно десять, страшно подумать - вот уже десять! - лет назад в этот день погиб наш общий друг, даже больше чем друг, Олег Казанцев. Погиб глупо, ненужно. А хотя – разве можно погибнуть умно и нужно?!
"Надо бы собраться..." - его любимая фраза.
Сидели молча. По инерции открыли бутылку. Плеснули по стаканам. Подняли их, не чокаясь, поднесли к губам, но пить не стали.
- Знаешь, Олег, когда уходит враг, становится скучно. Уходит друг - пусто.
Природа, которая не терпит пустоты, в данном вопросе проявляла фантастическое упорство. Олега не хватало. Не хватало во всём.
А мне приснился свет
Какой-то нереальный,
И дым от сигарет,
И друг, слегка печальный.
И я кричу ему!
А он меня не слышит!
Не слышит, почему?
А свет как будто дышит.
А свет такой густой
И мягкий, словно вата.
А друг мой за чертой,
Откуда нет возврата.
Грань "между" так тонка,
Но не могу прорваться!
А я всё жду звонка...
И - надо бы собраться...
Говорить о чём-либо не хотелось, уходить - тоже. Бёдрышкин, освежив содержимое стаканов, вздохнув, сказал: "Будем жить! Надо!.."
Тягучий ликёр сумерек просачивался в окно. Бархатная полночь, прибитая золотым гвоздиком луны, цеплялась за время. Парсифаль, проникшийся ситуацией, весь вечер просидел на подоконнике, почти не шевелясь, лишь изредка встряхивая бошкой и разбрызгивая слюну во все стороны.
- Ладно! Созвонимся, пока!
  Звонок будильника впился в сознание, как заноза под ноготь, резко и неожиданно. Бёдрышкин приоткрыл глаза. Сквозь сны проступила парсифячья морда с умоляющим взглядом. "Человек, заткни его, а то я за себя не отвечаю!"
Сергей потянулся, прислушиваясь к хрусту атлантов, ахиллов и всей остальной мифологии. Нехотя поднялся с кровати. Прошёл в ванную. Умылся. Невнятно побрился. Оглядел себя в зеркале: "Да, седины-то! - и тут же, одёрнув себя, добавил - Тоже мне - мальчик! А как хотел-то?!"
На кухне растворил две ложки кофе в недокипячёной воде, закусил двумя сигаретами. Под ногами суетился Парс. Бёдрышкин ободряюще наступил ему на хвост. Ничего несоображающий зверёк затаил злобу.
Сергей оделся и вышел из квартиры. Опять эти три ненавистных оборота ключа в замке, опять! Парси прислушался - может быть, что-нибудь забудет и вернётся?! «Нет, ничего не забыл! У-у, Шопенгауэр недобитый».
Посидев около двери ещё минут пять, вздохнув, Парсифаль просеменил на кухню. "Так, посуду я сегодня мыть не буду! Не хо-чу!"
В одиночестве закончив завтрак, тщательно вымыл морду, погрыз когти. Запрыгнул на подоконник и принялся считать облака.
"Странно, а почему облака не падают?"- спросил Парси у самого себя, и, не дождавшись ответа, задремал.
Солнце, пощекотав нос Парси, заставило последнего чихнуть и проснуться. Грязно сматерившись, кот по-новой начал грызть когти. "Невкусные они какие-то сегодня!" - подумал Парси и обратил свой взор на стол. Съестного - ничего!
"Почему так? Самый могучий аппетит просыпается тогда, когда наверняка знаешь, что жрать-то и нечего?!"- подумал Парсифаль.
На матовой поверхности стола- мутанта гордо возвышалась бутылка под охраной наполовину заполненных стаканов. "Странно! Налить - налили, а пить не стали! Да, прав Шекспир - есть многое на свете что котам нельзя постичь куриными мозгами". Кот мягко оттолкнулся от подоконника и перелетел на стол. Жидкость тёмнокоричневого цвета за ночь поутратила свой резкий запах. Но даже сейчас запах этот был волнующим и каким-то уж очень зовущим. Парси пару раз склонил голову над стаканом, резко отдёргивался, проникая в сущность аромата. На третий раз, осторожно и плавно окунул лапу в жидкость, поднёс лапу к носу. Принюхался и - была-не была! - лизнул.
Терпкий, слегка обжигающий вкус. Ничего особенного. "Так, я не понял!" Парсифаль повторил манипуляцию, но на этот раз, погрузив лапу в коньяк чуть ли не по локоть, тщательно вылизал изрядно промокшую лапу. Посидел рядом со стаканами несколько минут. Приятное тепло разливалось по телу, на душе - такая умиротворённость, такая глыба счастья, что Парси на долю секунды даже растерялся.
"Освежим!"- сказал он где-то подслушанный слоган самому себе, и ещё раз залез лапой в ёмкость. "Хорошо-то как!"- подумал Парси, закончив в очередной раз вылизывать лапу. Мозг закипал. Всё вокруг становилось таким добрым, таким родным, таким ласковым.
"А па-ччч-ему бардак на столе?! - вдруг неожиданно для самого себя прорычал, начавший слегка соловеть, кот. - Я кого спрашиваю?! А?! А, действительно, кого? Вот была бы хозяйка, она бы всё убрала, помыла, почистила. Меня - сиротинушку - бы накормила!- кот смахнул с кончиков усов горючие скупые слёзы - А нету хозяйки и всё! Где вот её черти давят, а?! Нет, правильно Заратустра сказала, умная тётка, самокритичная: "Всё зло на земле от женщин".
 Парс попытался привстать, но задние лапы подкосились. Парсифалев крестец упёрся в бутылку, стоявшую в интимной близости от края стола. Бутылка сдвинулась и, жалобно сверкнув горлышком, сорвалась на пол. "Да, всё зло на земле от женщин, ну и от кошек, наверное" - пробурчал Парси.
При падении неплотно прикрытая пробка выпрыгнула из бутылки и на полу сформировалось симпатичное озерцо. Парси окинул взором лужу, спрыгнул вниз. "Ничего! Сейчас уберу!" Он принялся вылакивать жидкость. Не торопясь. Да и куда торопиться?! До прихода человека оставалась уйма времени.
"Так, ещё чуть-чуть и порядок! Что там ещё Заратустра говорила?"
Прасифалева карма распухала. Брахмапутра души его выходила из берегов. В какой-то момент чакры не выдержали - лопнули и Парс слился с Вселенной, превратившись в сгусток эмоций, рефлексов, инстинктов, чувств. Окружающее пространство предстало перед Парсифалем огромным, разноцветным клубком. И этот клубок ему, Парсу, предстояло распутать позарез! Поток сознания поглотил кота до последней шерстинки. Время потеряло свои смысл и ценность. Дитя природы начало чудить. Чудить с размахом, свойственным всем тем, кто потерял ориентиры, границы, каноны, устои, права, обязанности.
А лужа на полу уменьшилась едва ли наполовину.
Бёдрышкин шёл домой. Рабочий день сложился удачно, от чего Сергей испытывал кайф, сравнимый, разве что, с удовольствием, полученным от доброй сигареты с чашечкой приличного кофе. Дали зарплату - мало, но всё же! По пути купил килограмм халвы, лапши чересчур быстрого приготовления и баночку - да чего уж там! - две баночки "Вискас". Пусть зверёк полакомится. Раз в год - можно!
Лифт приветливо выплюнул Бёдрышкина на одиннадцатом этаже. Сергей несколько секунд, держа ключи в руке, повспоминал в каком же они кармане. Мгновенное замешательство и, наконец-то, он дома.
Зверёк почему-то не встречал, но Содом по сравнению с Гоморрой выглядел всего лишь жалким последним днём Помпеи. "Да, обставили квартирку!"- промелькнула первая и единственная мысль. По всей комнате валялись выпотрошенные трупы книг, мягких игрушек - естественно, котов. Ковёр был связан не то узлом, не то фантастическим гротеском. На подоконнике - тщательно уложенные набок горшочки с фиалками, растерзанная икебана. Перекошенные фотографии на стене, вырванная с мясом из стены гардина, разбитая лампа - дополняли пейзаж нюансами и оттенками.
- Парс! - заорал Бёдрышкин – Парс!
Пусть всё пропадёт пропадом - лишь бы с ним ничего не случилось! Жилкой гипертоника билась мысль - пусть всё уносят, лишь бы с котярой... Но версия ограбления как-то постепенно исходила на нет, поскольку все более-менее ценные вещи - телевизор, видик, магнитофон - были в наличии. Правда, слегка сдвинутые со своих привычных мест.
- Парс! Па-а-рсик! Иди сюда, рыбка моя!
 Рыбка молчала. В туалете на полу располагался ворох туалетной бумаги, прикрытый ванночкой Парсика. Газеты, соответственно, валялись рядом, видимо уже прочитанные.
Бёдрышкин прошёл на кухню. Пустые баночки из-под кофе, стоявшие до сегодняшнего утра высоко на навесном шкафу, отныне располагались по всей площади пола. Холодильник открыт, рядом - недоеденный кусок колбасы и пустая, теперь уже пустая, а вчера чуть початая, бутылка из под коньяка.
Бёдрышкин начал уже догадываться об источнике страшной, безбашенной силы, которая в своё время уничтожила Атлантиду со всеми её динозаврами. Оставалось совсем чуть-чуть - обнаружить этот самый источник. Источник не показывался.
  "Так, неужели в ванной?!" Дверь туда была чуть приоткрыта. Сергей ворвался туда, легко и непринуждённо. Надо ли говорить, что зубной щёткой была отполирована большая часть пространства, а тюбик с пастой представлял собой ситечко для чая. Все сорта мыла были перепробованы на вкус каким-то мерзколюбознательным созданием.
Дверца стиральной машины была распахнута настежь. Оттуда свешивалась голова существа, подлежащего кастрации без какого-либо шанса на помилование и анестезию.
Кот задорно нахрапывал - ах, мой милый Августин! Крем для бритья, застывший на ушах зверька, придавал неповторимое очарование ситуации. Первым желанием Бёдрышкина было захлопнуть иллюминатор и включить режим укороченной стирки. Но, подумав, что фильтр может забиться навсегда, а машинка была почти новой, чуть поостыл. Бережно, за шкирку, извлёк животное из барабана и поднял его до уровня своих глаз. Оно не реагировало на внешние раздражители, лишь по-детски чмокало и сопело. Сергей перенёс коматозника в комнату, положил его на диван и прошёл на кухню.
Да, перечень пострадавших объектов был обширен. "А с другой стороны, - подумал Сергей - я сам давно хотел выкинуть все эти баночки, фенечки, финтифлюшечки. А тут такой стимул!" Бёдрышкин по дороге домой размышлял - чем же ему сегодня вечером заняться. Ага!
Собирая башкой все углы, на кухню вплыло привидение по имени Парси.
- А-а-а! Хозяин! - пробулькал кот, - Дай я тебя поцелую! - и полез на табуретку, видимо для того, чтобы было удобней целоваться.
Попытка возвыситься оказалась не совсем удачной, скорее наоборот. Табуретка выскользнула из не очень, на данный момент, цепких лап Парса, и, падая, смачно шваркнула последнего по хвосту. Так ка действие наркоза ещё продолжалось, Парсифаль не обратил внимания на эту мелочь.
- Ну, дай поцелую! Ты чё, а?!"- повторил кот.
Тапок просвистел у него над головой.
- Злишься, что тебе не оставил, да? Оставил! Вон на полу. Хотя - стоп! Уже нету. Кто посмел?!
- Слушай, Парсик! Ты бы шёл от греха, а? Да побыстрее!
- Не пойду! Имею право!
- Считаю до двух, а потом, если не смоешься, я подробненько объясню тебе все твои права!
- Ну ладно! - всхлипнул котик, - Ну один разок чмокну и баиньки!
Бёдрышкин улыбнулся. Поднял кота с пола, прижал его к груди, почесал ему уши. Отпустил. Парсифаль, просиявший, уснул тут же в обрамлении пустых кофейных банок. Собрав всё валявшееся на полу кухни в пакет, Сергей хотел было поместить туда и алкоголика. "Так ведь родной, гад! Послал же Бог соседа по планете!" Сосед свернулся в миниатюрный калачик, храпел и чему-то улыбался, приветливо обнажив клыки.
В комнате Сергей ещё раз погоревал над убиенной икебаной, поправил фотографии с отпечатками  недавно пережитого ужаса на лицах друзей. Снял гардину, дабы не искушать Парсифаля. "Интересно - порвал все оставленные на столе книги, а мои записи не тронул! Хоть за это спасибо!" Постепенно квартира приобрела первозданный вид.
Бёдрышкин сварил кофе и вышел на лоджию. Небо потихоньку покрывалось оспинками звёзд. По краю его пробегали чешуйки облаков. Их становилось всё больше и больше.
- Похоже, дождя не миновать!" - услышал он за спиной.
Сергей обернулся. В дверях сидел разнузданный до сих пор Парси.
- Очухался, синоптик?"- поинтересовался Бёдрышкин.
- На себя посмотри! Ой, о чём это я?!
 
Ночью, и вправду, пошёл дождь.  Тёплый,  ненавязчивый, что казалось - выйди на улицу без зонта - не промокнешь. Не спалось. Сергей вышел на лоджию, глубоко вдохнул ласковую прохладу, закурил.
- Привет! - прошептал дождь.
- Привет, привет!
- Как живёшь?
- Да, в общем-то, нормально. Но знаешь, иногда так хреново на душе становится, что... Даже не знаю!
- Найди себя, Серёжка! Вся проблема именно в этом! Постарайся, найди!
- Вроде пытался, а может и нет.  Плыву по течению.
- А ты попробуй плыть туда, куда тебе надо!
Сигарета обожгла пальцы. Огонёк её мелькнул в оконном проёме.
- Спасибо тебе, брат! Возвращайся, ладно?
- Договорились!
Бёдрышкин прошёл в комнату. Включил лампу. Открыл тетрадку. Но мысли, как тараканы от внезапно включенного света, разбежались. Надел наушники. Поставил кассету на магнитофон. "А ведь ей уже лет десять!" Тальков. "Летний дождь"…
Переполненный мочевой пузырь вышвырнул Парсифаля из нирваны. С превеликим трудом, разодрав набрякшие веки, кот запрыгнул на трельяж. "Люди добрые! Оптом и в розницу! Ну, вылитый бассетхаунд! - воскликнул, глядя на себя в зеркало, Парси, - И чего это хозяин с них так тащится?!" 
Горела лампа, которую Парсифаль заботливо вместе с пылью смахнул вчера со стола. Сам хозяин со странным прибором на голове дремал, сидя в кресле. Парси спрыгнул на пол. Попытка поднять хвост пронзила тело раскалённым ломом. Жутко трещала голова. Парс в растерянности присел.
Стряхнув с себя окончательно объятья Морфея, он начал смутно вспоминать вчерашний день. Всплывающие на поверхность сознания детали повергли кота в ужас, по величине сравнимый разве что со вчерашним блаженством. "Ой-ё-ёй! Подкачал я вчера, подкачал!" И если унавоживание хозяйского лимона ещё можно было хоть как-то юридически оправдать, то убийству телефонного аппарата найти разумного объяснения не представлялось возможным. Парси вспомнил, с каким наслаждением он перегрызал провода этого ненавистного, всегда некстати звонящего гада. "Интересно, а хозяин уже в курсе? - но заметив пластырные швы на чёрных артериях телефона, понял - М-дя, в курсе!"
Рассвет, споткнувшись о толстый слой туч, запаздывал. Парсифаль прошёл на кухню. Каждый шаг отдавался в башке малиновым звоном. Надо было искупать свою вину и желательно кровью. "Картошечки, что-ли пожарить?"- подумал кот. Бесполезно! Нож выпадал из дрожащих лап и всё время грозил отрезать что-нибудь очень дорогое и важное. Хотя Парсу в этот момент было всё равно.
Стыд заливал его раскалённой лавой. Изувечив пару клубней, так и не добившись результата, кот запрыгнул на подоконник и тихо-тихо, чтобы никто не услышал, заплакал.
"Прошлое - мертво. Настоящее - бессильно. И только будущее - всемогуще"  - подумал кот. "Что сделано, то сделано. Сегодня я ничего не исправлю во вчерашнем дне. И только завтра, и то может быть, мы с хозяином сможем посмеяться над этой моей выходкой и разукрасить её так, как заблагорассудится!"

  Облачный зонтик закрылся и заря робко лизнула окна домов. Зевая и потягиваясь, на кухню вошёл Бёдрышкин. Парсифаль в предвкушении скукожился.
- Ну, алкоголик, что дальше? - ровно и уничтожающе спросил Сергей.
- Хозяин, мне бы анальгинчику, ну, рассолу, хотя бы. Гибну! - Про себя подумал: "Сейчас огребу, ну и позавтракаю заодно!"
Бёдрышкин подошёл к холодильнику, открыл дверку.
- Так, могу только простокваши предложить!
- Ага, чтобы меня ещё и пропоносило - пробубнил тут же оказавшийся рядом Парси .
- Не понял! А у тебя есть выбор?! Или право голоса, жаба кудлатая?!
- Да, нет, вообще-то. Но я заметил, или мне показалось просто, ясновельможный пан, что там, на полочке, вроде как "Вискас". Хотя, может быть, повторю, мне только показалось.   - Ага! Тебе черти ещё не мерещатся? А на счёт "Вискаса" - перебьёшься! Понял?!
- Хозяин, хвостик чего-то болит, да и в голове непорядочек! - Парси ткнулся башкой в колено Сергея и, развесив уши, улыбнулся.
- А знаешь, я больше никогда, никогда пить не буду! Правда!
- Эх ты, порось! Ну ладно, получи пайку!
Тяжесть состояния абсолютно не сказалась на прожорливости зверика.
- Кому - "Вискас", а кому - лапша, слава Богу, быстрого приготовления!
Парсифаль сдержал слово - больше он не пил. Хотя больше никто ему и не предлагал. А там, кто знает?
Позавтракали. Бёдрышкин собрался, наклонившись потрепал Парси за загривок. Тот с упоением вылизывал остатки "Вискаса".
- Ладно, мерзава, я на работу. Ты смотри, шибко не озоруй. А то с одиннадцатого этажа ой как высоко лететь!
- Ой, как мы испугались!- проворчал кот.
Если сложить все обещанные полёты в километры, то с лихвой бы хватило до Солнца и обратно! Ну, до Луны уж точно! Сергей улыбнулся. На всякий случай защёлкнул шпингалет в ванную. Прошёл в комнату, отодвинул подальше от края многострадальную лампу.
- Я пошёл! Жди! - произнёс он с порога.
Парсифаль просиял. Слово "жди" было, а это он знал наверняка, паролем к всепрощению.
- Ну, ты недолго, а?!
Парс ждал.  Почти весь день провалялся на подоконнике. Настроение - подстать погоде - было переменнооблачным - чуть солнца, чуть дождя, чуть облаков, даже сумасшедшие полчаса были исключены из рациона. Опухшие мысли цеплялись в лабиринтах извилин друг за друга, громоздились, складываясь в причудливые фигуры.
"Похоже, смысл всей, да, наверное, любой жизни - ожидание. Ожидание хозяина, успеха, денег, славы, праздников, жратвы, наказания. Смерти, наконец! Тьфу, что-то меня занесло! А может быть всё гораздо проще - смысл в том, чтобы просто быть! Хотя я вчера немножечко побыл. Но вот что интересно - вчера я был самим собой, вчера ведь был я! Неразумная стихия в миниатюре. Так, ну и что? Как что! Я же не всегда такой буйный.  Но всё-таки вчера был я и никто другой. А, следовательно, во мне живёт ещё одно существо. Нехорошее такое, мерзкое. Стоп, а вчера я надел маску чёртика или же снял маску ангела? Вопросец! Получается, в каждом намешано и хорошее и плохое. Чем больше хорошего, тем меньше плохого. И наоборот. Просто нужен стимул, чтобы разбудить меньшую часть. Да, вчера у меня был славный будильничек! Но ведь нельзя же быть абсолютно хорошим или абсолютно плохим. Потому как сдохнешь со скуки. Ведь даже Христос, ступая по земле, давил каких-нибудь червячков с амёбами. Да, занесло! Похоже, пить надо меньше! Но всё-таки - для того чтобы снять маску, надо просто её надеть? Или наоборот?"
Парс окинул взором кухню. Порядок почти идеальный. Почти! Кот почесал за ухом, выгнулся дугой, стряхнул с себя остатки тягучих размышлений и просеменил на лоджию. На узком подоконнике сидеть было жутко неудобно, но наградой за эту микропытку был хозяин, которого Парсифаль разглядел среди сотен прохожих. "Вот прибил бы он меня вчера и был бы по-своему прав. Но он хороший. Правда, бестолковый немножко, неприкаянный. И вообще - убивая котов, нельзя добиться любви к собакам!"
Парси спрыгнул на пол, пробежал в прихожую и уселся на место ожидания. "Люди - у них свой мир, свой язык, свои привычки. А приходят домой и радуются нам. Как будто мало им себе подобных. Забавно! Хотя существа они занятные, кое-чему у них можно поучиться. Но только не жлобству. Отучить бы их от этого! А не много ли я от них хочу! Ладно, Кесарю - кесарево, Парсу - парсово. Тем более, что оно уже ковыряется ключом в двери."
  Лето просачивалось сквозь август. Приближение осени мелькало прожилками золота на деревьях и утренней прохладой.
Бёдрышкин сидел на подоконнике, рассматривал остатки лишайного пиршества на коже коленей. Ему не верилось, что всё уже позади. Запрыгнул Парс. Молодая шёрстка на морде зверя придавала коту неповторимый шарм и скотское обаяние.
- Ну что, ты по-прежнему будешь утверждать, что наказуемо только зло? - спросил Бёдрышкин.
- Да, буду! А ты, похоже, так ничего и не понял!..

…Месяца полтора назад, около подъезда, Бёдрышкин познакомился с подростком из кошачьего племени. Одноразово покормив зверушку, проникся  и, как следствие, почти ежедневно навещал нового знакомца. Котёнок, доверчивый, добрый, быстро привык к халявной пище. "А что если познакомить его с Парсом?"
Сказано - сделано! В один из вечеров Бёдрышкин, прихватив очередную пайку для котёнка, вынес Парси на улицу. Тот, ошалев от безграничности мира, вцепился в плечо Бёдрышкина, ни за что на свете не желая спуститься на землю. Минут через тридцать, отдышавшись и привыкнув к шуму улицы, Парси робко ступил на асфальт. Зачарованно огляделся по сторонам. "Да, именно здесь я тебя и подобрал!" - услышал он голос хозяина.
 Из-за мусорного бака вальяжно вышел подросток-котёнок. Парси насупился, угрожающе зашипев. Незнакомец, не обращая внимания на предостережение, приблизился и потёрся своей мордой о щёки Парси. Благородный рыцарь обалдел от такой бесцеремонной наглости и метнулся к Бёдрышкину, вновь вцепившись в плечо, заблажил: "Хватит! Домой!"
Бедрышкин и сам понимал, что для первого раза достаточно, успокоил, как мог, Парси и пошёл домой…
Сергей разыскал меня телефонным звонком в пионерлагере, где я отбывал добровольную каторгу, получая адреналиновый допинг от общения с детьми.
- Олег! У меня по шкуре какие-то пятна гуляют! - взволнованно прошептал он.
- А какие они из себя?
- Знаешь, круглые, в центре - чешуйки, и кантик такой багровый. Чешется жутко!
- А когда появились?
- Вчера!
- Парси чистый?
- Да вроде бы.
- Брат, ты попал! - внутри слегка похолодало - Да-а-а!
Здесь, в лагере, я вдоволь насмотрелся на стригучку, а, судя по описанию Бёдрышкина, это была именно она.
- Значит так! Серёжа, бегом в аптеку. Возьми "Низорал". Мазь, таблетки, что угодно! Понял? Следи за Парсиком! Обязательно! Звони мне!
- Олег, а ты долго ещё там?
- Похоже, на все три сезона!
- И как тебя ещё жена терпит?
- У неё спроси! Звони, понял?! Обязательно!
Бёдрышкин зарядился всеми доступными кошельку препаратами и начал лечение. Самое страшное его ожидало через два дня после нашего разговора.
Поплыл Парси!
  Мутное, грязносерое пятно выедало шерсть на переносице и щеках зверика . Парси ежесекундно чесался и тёрся мордой о все углы . Взгляд его был исполнен неизбывной тоской и горечью. Бёдрышкин пытался понять и найти причину - где и когда они могли поймать эту радость.
"Стоп! Идиот! А кто таскал кота на улицу?! А?! И-д-и-о-т! Да, точно! Я ведь шортах был. Вот тот чертёнок и наградил. Парси, братишка, прости!"
Понаблюдав за котом ещё сутки, Сергей понёс его в ветклинику, всё ещё сохраняя вялую надежду на то, что я ошибся.
Если честно, я и сам этого очень хотел.
Айболиты встретили их тепло и радушно, промурыжив около часа в приёмном покое. Наконец их пригласили в комнату без окон.
"Газовая камера!"- подумал Парси и начал глазами искать отверстия для побега.
Ветеринарша, женщина предпенсионного возраста, окинула участливым взором и спросила:
- Ну, что тут у вас?
Бёдрышкин сбивчиво рассказал.
- Так, держите кота! - выслушав Сергея, сказала тётя-врач и погасила свет.
"Капут!- подумал Парси - Сейчас газы пустят!"
Вспыхнула ультрафиолетовая лампа. Морда Парси начала источать фосфорицирующее малахитовосерное свечение.
- Всё ясно!- вздохнула докторша и включила освещение.
- Что ясно? - переспросил Бёдрышкин.
- Стригучий лишай.
- Ну и?!
- Мы такое не лечим.
- А какое лечим?!
- Мы такое не лечим! – повторила, озверевшая на почве безмерной любви к четвероногим, докторша.
- И что мне делать? - пролепетал Сергей.
- Усыплять, - участливо ответила айболитка - Услуга бесплатно!
Бёдрышкин взглянул на Парса. Тот, беспомощный и слегка придавленный ситуацией, сидел на столе, сжавшись в комок. В глазах его светился вопрос: "А может, как-нибудь зелёночкой?!"
- Усыпить его я и без вас смогу, но вы хоть что-нибудь сделайте!!!
В глазах Сергея предательски заиграли слёзы.
- Ладно, поставим вакцину, но гарантии не даём. И ещё, возьмите вот эту мазь, - она достала из шкафа два флакончика. - Мазать каждый день. И если что, приходите, всегда рады!
Парси мужественно перенёс укол, самостоятельно забрался в сумку и затих.
Дома Бёдрышкин расплакался. "Ладно, я-то как-нибудь. Тем более, что не смертельно. Ну а Парси за какие дела-то попал?!"
Кот молчал, свернувшись в клубочек на подоконнике.
  Перспектива расставания с Парси не очень-то улыбалась Бёдрышкину. Он нарезал круги по квартире, ругая и проклиная себя за тот день, когда вынес кота на улицу. Парси тихо-тихо шепнул: "Серёжа, не убивайся! Это судьба! Ты у меня лучше всех, а я ..." - и осёкся.
Бёдрышкин прижал его к себе. Слёзы бежали по щекам, он вспоминал каждый день их совместной жизни, все парсифалюшкины проделки. Теперь они казались ему такими милыми и безобидными. Парси улыбнулся и тоже заплакал: "Ну как его оставлять одного! Эх, человек!"
На глаза Бёдрышкину вдруг попался пожелтевший от времени клочок бумаги с телефоном частной ветлечебницы. Терять было нечего, кроме Парси. Сергей набрал номер. Его выслушали.
- Что же, привозите!
- Усыплять?!
- Зачем? - удивлённо спросили на том конце провода. - Лечить! Но если хотите, можно и...
Бёдрышкин, не дав договорить, закричал в трубку:
- Нет, нет!!!
- Можете вызвать врача на дом. Диктуйте координаты.
Сергей назвал адрес и на следующий день, под вечер, в дверь позвонили. Молодой человек, представившись Андреем Николаевичем, с располагающими интонациями в голосе, осмотрел Парси.
- Что же, микроспория. Ничего, дружок, через месяц будешь как новенький!
- Как через месяц? А мне сказали, что это не лечится!
- Лечится! - уверенно ответил Андрей Николаевич, - Так, давай-ка свою лапу, бедолага. Сделаем укол.
Манипуляция была проведена моментально, так что Парси не успел даже сматериться.
- Через десять дней повторим и всё!
- Как всё!
- Обычно двух инъекций бывает достаточно для излечения - ответил доктор.
- А мазать каждый день?
- Ну, если вы хотите отравить кота, то - да. А если он вам не сильно ещё надоел, то раз в неделю! Кстати, а что у вас с коленями? - кивнул он на повязки.
- Да так, с парнями в футбол погонял.
- Ну-ну. Футбол так футбол. Смотрите, а то эта вещь очень заразная. Чем лечить знаете?
- Знаю, конечно, знаю! Спасибо вам!
Через десять дней Андрей Николаевич опять посетил Парса, уколол его. Парси благодарно попытался поцеловать доктора, но он почему-то отказался.
- Звоните, если что!
Через три недели врач сам перезвонил и поинтересовался здоровьем котика. Парси к тому времени из гадкого ублюдка превратился в почти прежнего красавца. Колени Сергея почти очистились ...

- Да, буду! А ты, похоже, так ничего и не понял! И какой дурак назвал человека венцом эволюции?!
- Но ведь мы же с тобой делали благое дело - подкармливали бездомного зверька. А в итоге что вышло?- спросил Бёдрышкин у Парси.
Парси, гордо выгнув спину, ответил:
- Наличие домашних и бездомных котов предопределено свыше. А что касается сути вопроса разъясняю: мы, а точнее Вы, сударь, совершили глупость. Ну, положил пайку и пусть мой соплеменник жрёт. А на хрена его по коленкам таскать, и уж тем более, подпускать ко мне, рыцарю, какого-то простолюдина! Так что мы, ладно - мы - совершили глупость. А глупость есть форма безвредного зла. Вот мы, в итоге, и получили то, что получили! Да и вообще, я считаю, что любое добро должно диктоваться ситуацией, ходом событий.
- Слушай, а ты - циник!- удивлённо вздохнул Бёдрышкин.
- С тобой не только циником станешь! А хотя бы и так! Почему, к примеру, ты, получая зарплату, не раздаёшь деньги всем подряд попрошайкам, а? Тебе что, их не жалко?
- Нет, они сами могут заработать!
- Вот и я о том же! Кто тебе сказал, что бродячий кот не способен добыть себе пропитание?! Если он не умер через неделю, то не умрёт и через год! Прибить, правда, могут. Но это из другой оперы. Добро должно быть востребовано. А иначе оно превращается в банальную глупость. А глупость, хотя я уже повторяюсь!
- Нет! Надо было тебя усыпить! Предлагали ведь, бесплатно!
- Не волнуйтесь, сэр! Уверяю - я ещё предоставлю Вам повод воспользоваться этой услугой!
Парси улыбнулся и ткнулся в лицо Бёдрышкину. Сергей прижал кота к себе, тот затарахтел, прищурив глаза, выпуская время от времени когти.
- Добро, зло, орёл, решка, право, лево! Названий много, а суть одна - это и есть жизнь!- Сергей положил осторожно кота на тёплый подоконник и прошёл в комнату. - Позвонить Олегу!
К моему возвращению оба были здоровы.
  Неожиданно, как всё ожидаемое, и тихо, как Парсифаль, ворующий мясо со стола, пришла осень. Бёдрышкин обожал осень, особенно конец сентября. Обожал независимо от погоды. Даль в окне с каждым днём становилась пронзительней и прозрачней. Опадала, наливаясь золотом, листва и всё громче по утрам матерились дворники.
Вечерами Сергей варил кофе и отправлялся на лоджию. Садился в кресло, укутавшись в плед, и наблюдал, как персональная осень стучала в окна дождём. В такие минуты Бёдрышкина, как Остапа Бендера, несло. Писалось легко и свободно. Парсифаль пытался прочесть написанное, но, не понимая смысла, засыпал у Сергея на коленях.
- Скучно мне, Парс! Скучно и одиноко!
- Люди добрые! Ты опять за своё! Тебе не надоело ныть?! Одиноко ему, оё-ёй! Смотрю я на тебя и думаю - дебил!
- Злой ты!
- Да не злой я, а заботливый! Знаешь, мне кажется, что одиночества в чистом виде нет! Разве что у Крузо, да и то - он Пятницу нашёл. Так то - выдумки! Одиночество, оно не снаружи, оно внутри. Это страх, даже пожалуй, жадность, нежелание потесниться и пустить кого-то в свой мирок. Что, убудет от тебя, а? Одиноко ему! Одиноко чучелу в огороде зимой - пугать некого! Всё идеалы какие-то ищет. А вот идеалисты и есть самые одинокие и вредные существа на земле. Всё им плохо, подавай им клоны с такими же мыслями и идеями. Но если все будут одинаковые, как хрущёвки, то это не жизнь, а болото. Всё и вся - разное. В этом кайф! А ты хочешь обтесать рубанком всех, кто рядом с тобой. Этакий отряд Буратин сколотить. Дурдом! Ты меня в могилу загонишь раньше срока.
- Слушай, ты в последнее время в философию чего-то вдарился!
- Да нет! Это ты у меня ударился всем, чем можно обо всё, что можно. Просто я взрослею, вот и всё. И люблю тебя! Если бы не любил, то давным-давно сбежал к Олегу. Ты хороший, хоть и балбес! Срезонировать он всё хочет. А ты знаешь, что от резонанса мосты рушатся?
Бёдрышкин на секунду представил себя летящим в обрамлении обломков моста куда-то в бездну. Парси, прочитав его мысли, ехидно улыбнулся и спросил:
- Страшно, да?
Приближалась перепись населения...
  В дверь позвонили. Бёдрышкин открыл. На пороге стояла девушка со следами лёгкой усталости на симпатичном лице.
- Добрый вечер! Перепись. Вы позволите?
Откуда-то с пола донеслось парсифалево:
- А это не больно?
- Да, конечно, - Сергей засуетился  -  Проходите сюда, на кухню. Парси, отвали!
Они прошли. Переписчица заученными движениями извлекла из чемоданчика бланк и монотонным голосом перечислила вопросы анкеты. Бёдрышкин, слегка волнуясь, отвечал.
- Это всё? - удивлённо спросил он.
- Всё.
- А четвероногих не переписывают? - неуклюже пошутил Сергей.
- Как-нибудь в другой раз - ответила девушка и пошла к выходу.
- Извините, а как Вас зовут? - неожиданно для самого себя спросил Бёдрышкин.
- Здесь вопросы задаю я, - улыбнулась она в ответ - Елена. 
- Что Елена?
- Моё имя. Всего доброго! Спасибо!
У самых дверей Бёдрышкин несмело спросил:
- А Вы ещё зайдёте?
- Возможно. Будет ещё выборочная перепись. Так что может быть
- Спасибо!
Бёдрышкин закрыл дверь. Было слышно, как загрохотал лифт.
- И почему котов не учитывают, как ты думаешь, а?
- Ты не представляешь никакой исторической ценности для страны!
- Ой, посмотрите на этот раритет! Можно подумать! А она - ничего, да?
- Заткнись, пошляк!
Елена зашла через неделю. Бёдрышкин искусственно удивился, очень искусственно. Он ждал её.
- Вы?!
- Я же обещала переписать вашего кота!
Парсифаль гордо расправил плечи, подошёл к гостье, потёрся мордой об её сапог.
 Сергей проводил Елену в комнату, а сам побежал на кухню - варить кофе. Слегка смущённый Парси проворчал:
- Ладно, пусть остаётся! Но только знаешь, своди-ка её к ветеринару. Так, на всякий случай. А то мало ли что!
Зима отметелила своё . Робкими ручейками начала просачиваться в мир весна .
  Банально, но... Бёдрышкин позвонил мне вчера вечером и, захлёбываясь в эмоциях, сообщил:
- Олег! У нас будет ребёнок!!!
- У нас с тобой не может быть детей по анатомическим соображениям!
Сергей не обратил внимания на мой идиотский сарказм и повторно проорал в трубку:
- Олег, у нас ... Олег, я так, так счастлив! Извини, я перезвоню!
Под аккомпанемент коротких гудков я подумал: "Удачи тебе, Серёжа! А точнее вам!", и положил трубку.
Закурил, подошёл к окну.
  Небо. Звёзды, много звёзд. Их невыносимо далёкий шёпот завораживал, манил, как коварные сирены манили древних моряков ...



13.04.2002-12.01.2003. Олег Журавлёв.

Послесловие.
Забавная деталь - чем дольше пишешь, тем автономнее становится герой.
Наступает момент, когда не ты, а он ведёт тебя по сюжету, начинает спорить, не соглашаясь с отдельными фразами и поступками.
Все события (как же без этого!) данного рассказа почти реальны. Любые несовпадения случайны. Ну и, конечно же, ни одно животное за время написания не пострадало. Даже Парсифаль.
Олег Журавлёв 13.01.2003.