Предродовая, последние часы. Соник запуталась в пуповине, но не сдается. Вперед- к свету. Упорная.
Корректно намекаю: давно изобрели эпидуральную анастезию, кесарево и общий наркоз. Может, мол, и в вашей организации такое практикуют, когда людям очень больно, а за сервис плачены немыслимые деньги.
Зав. отделением, принимающая роды, хохочет. И уходит, назвав юмористкой.
Уже не воплю, силы закончились. У мужа тоже. Сидит рядом, гладит пятку и уговаривает: Зайка, не умирай, пожалуйста!»
Встречным предложением вношу: эпидуральную анастезию, кесарево и общий наркоз. Можно без хлеба, главное немедленно. Рассуждаю про развод и скорую кончину в случае отказа.
Расслабляется, радостно смеется, заявляет: «жить будешь». И топает на перекур.
Час икс. Раскрытие десять. Кладут на кресло, супругу дают мою ногу и велят держать примерно в районе моего же уха. С растяжкой, вроде, все в порядке, но чтобы так...и с таким животом….
Сопротивляюсь, требую эпидуральную анастезию, кесарево сечение и общий наркоз одновременно. Угрожаю гринписом, комиссией по правам человека и омбудсменом всея Руси Павлом Астаховым.
Все мерзко хихикают и просят не срывать мероприятие.
Появляется запутанное фиолетовое Счастье. Разматывают. Новоиспеченному родителю дают ножницы. Перерезает пуповину, снимает рубашку, заворачивает кровиночку, торжественно вручает.
Долгожданная, быстро издав положенный писк, на глазах изумленной публики хватает грудь и начинает сосать. С неописуемым энтузиазамом. Оголодавшему четырехкилограммовому клещику не до крика.
Все улыбаются. Я тоже.
Про эпидуралку, общий наркоз и кесарево уже не заикаюсь.
Потому что еще до начала категорически запретила вводить обезболивающее. Любое. Самое невинное. Как бы ни просила.
Отдавать отказываюсь наотрез. Даже помыть и взвесить. Даже папе. Моя.
Вот с этих самых пор у нас любовь. И большего счастья, чем быть мамой, я не знаю.