Книга 4.
"Воздвигну на тебя зло!"
Глава 1.
Виттенберг. 20 лет спустя.
Унылые бранденбургские поля сменились пышными лесами Саксонии и повозка с семейством Веттерманов покатила дальше, все ближе и ближе к Виттенбергу, возвращая Иоганна в годы юности. Трепет и волнение охватывали пастора в предвкушении встречи с маленьким городом, сыгравшим такую важную поворотную роль не только в его судьбе, но и в жизни миллионов людей, населявших Северную Европу. К томительной радости ожидания добавлялась гордость, что он едет не один, а с любимой женой и сыном, который достоин своего отца и, (Иоганн не сомневался в этом), даже превзойдет его своими успехами в познании мудрости Божьей и человеческой. Все складывалось удачно, но состояние, в котором пребывала Агнес после ужасного потрясения от встречи и, главное, казни своей бывшей подруги Сесиль, удручало пастора. Она разрыдалась один единственный раз там, еще в Штральзунде, но после этого словно иссохла. Всю дорогу женщина сидела, сжавшись в комок и забившись в угол повозки. Разговорить ее не удавалось никому, ни мужу, ни сыну. Она почти не притрагивалась к еде и отвечала на все их вопросы либо жестами, либо покачиванием головы. Ее взгляд стал сух и безразличен ко всему. Иоганн пересаживался к жене, обнимал за плечи, гладил, что-то шептал на ушко, уговаривал поплакать, стараясь тем самым облегчить страдания, но все тщетно. Уже перед самым Виттенбергом, обозначившимся устремившимися в небо острыми шпилями церквей и длинными оборонительными валами, которые предстояло объехать, ибо с северной стороны городских ворот не было, пастор радостно обернулся к жене, чтобы сообщить об окончании их долгого путешествия, но его улыбка тут же исчезла. Было еще достаточно светло, и Иоганн мгновенно заметил нездоровый румянец, неожиданно выступивший на бледном доселе лице Агнес. Он тут же подсел к ней, дотронулся губами до лба, взял ее руки в свои и почувствовал пугающий жар, исходивший от жены. Его сердце сжалось от страха, что она серьезно заболела.
- Андерс! – Он окликнул сына. Юноша, сидевший рядом с возницей, оглянулся. – Поройся в наших вещах и найди скорее зимнюю шубку матери. Ее надо одеть потеплее. Кажется, она больна.
Обеспокоенный сын немедленно исполнил просьбу отца. И вот они уже вдвоем сидят рядом с закутанной в собачий мех и дрожащей от озноба Агнес. Как медленно тянется время, как неторопливо едет их повозка, ведь им надо скорее оказаться в городе и найти первого же врача или на худой конец аптекаря, чтобы облегчить ее страдания. Быстрее, еще быстрее, возница! Вот они уже внутри городских стен, длинная Коллегиенштрассе, Августинская обитель, дома Лютера и Меланхтона, университет, дальше, дальше, все потом, позднее, сначала Агнес. Наконец, приехали! Пастор просит хозяина скорее послать служанку в аптеку. Ближе всего, кажется та, что в доме Кранаха . Сказать, чтоб взял лучшие лекарства от простуды, сколько бы они не стоили. Тот подозрительно косится на больную, но выполняет просьбу Веттермана. Сын остается внизу с вещами, а Иоганн на руках вносит Агнес в отведенную им комнату на втором этаже, осторожно опускает на кровать, тщательно укутывает снова. Она ничего не говорит, только тяжело дышит. Веттерман чувствует, как с каждой минутой она слабеет, становится все горячее и беспомощнее. Господи, только бы не… Иоганн даже не произносит этого слова, означающего приговор.
- Позвольте мне! – Он слышит голос за спиной, оглядывается, видит, что в комнату вошел незнакомый господин в черном с полуседой бородкой клином и равнодушными серыми глазами. Врач, догадался Иоганн, поднялся с колен, уступая ему место подле Агнес.
Лекарь наклонился, откинул меха, тыльной стороной ладони коснулся лба женщины, потом его рука скользнула ниже, пальцы прощупали за ухом, с одной стороны, с другой, шею, проследовали дальше к вырезу платья, пробежали по впадинам ключиц, ушли под материю к подмышкам… Иоганн отвел глаза в сторону, уставился в стену. Он не мог этого видеть. Как страшно ожидание, как медленно тянется время… Пастор услышал тихое покашливание и стремительно обернулся. Господи, только не…
Серые глаза смотрели спокойно и безразлично. Но слова, слова, которые прозвучали, казалось, с неба, привели Иоганна в неописуемый восторг:
- Сильно ж вы ее застудили…
- Возможно, это от внутреннего душевного расстройства. Агнес уже долгое время находится под впечатлением ужасной казни, свидетелями которой нам случайно довелось быть. – Пробормотал пастор.
- Хм. Да, такое тоже бывает. – Доктор покачал головой и отошел к столу возле окна. – Я оставлю вам нужные порошки. – Сказал он, выкладывая что-то из небольшого деревянного ящика, принесенного с собой. - Будете давать четыре раза в день. В остальном - уксус к вискам и запястьям, обильное питье. Надеюсь, что через два-три дня бедняжке станет легче. Я загляну завтра. – Слегка склонив голову на прощание, врач исчез за дверью.
Веттерман даже не успел его поблагодарить, он стоял с закрытыми глазами и слышал, как в ушах сейчас грянул «Te Deum laudamus» , словно невидимый органист мощно нажал на педали и клавиши.
- Господи, спасибо Тебе всемогущий Творец, что это не чума! - Иоганн, наконец, осмелился произнести это страшное слово, означавшее одно – смерть.
Конечно, говорить о полном и скором выздоровлении было рано, но Веттерман верил, что если Господь отвел самую ужасную беду от них, то в меньшем они справятся сами. Он немедленно дает ей оставленный доктором порошок, разведя его с водой и осторожно приподняв пылающую жаром голову. Для этого ему приходится раздвинуть пересохшие губы маленькой ложкой и с трудом влить лекарство в рот так чтобы она его смогла проглотить. Смоченной в уксусе тряпкой он беспрестанно протирает ей лицо, прикладывает к вискам. Еще двумя полосками ткани, обмакнув в том же растворе, Иоганн перевязывает запястья. Биение крови в висках и нестерпимый жар всего тела не дают ей покоя. Голова Агнес начинает метаться по подушке в поисках прохлады. Ее глаза закрыты. Горячка сменяется ознобом. Пастор тщательно укутывает ее снова и прижимается, накрывает сверху своим телом, чтобы согреть стрясающееся от дрожи тело жены. Слышно, как стучат от холода ее зубы. Сквозь прерывистое дыхание доносится слова:
- Сесиль… Сесиль… дети… - Иоганн понимает, что она бредит, что снова и снова видит казнь.
Лихорадка уступает место жару. Агнес хочет сбросить со лба горячий железный обруч, накаленный на том самом костре, где сожгли Сесиль, но руки бессильно вытянуты вдоль тела. Это клубы дыма или огромные черные птицы кружатся над ней? Иоганн наклоняется, прижимается бородой к пылающей щеке жены. Агнес приоткрывает глаза, видит мужа, выходящего из тьмы. Птицы разлетаются в разные стороны с режущим слух карканьем. Иоганн отстраняется и прикладывает к ее вискам смоченную тряпку. Отодвигается боль. Откуда-то дует свежий прохладный ветерок. Он так хорошо остужает горячую кожу… Агнес слышит чей-то чужой голос. Это доктор:
- Она выдержит. Кризис миновал.
На четвертый день Веттерман смог отойти от постели жены. Он спал урывками, сидя на стуле или опускаясь на пол, вставая на колени и кладя голову рядом с ней, но постоянно держа в руке ее тонкие ослабевшие пальцы. Лишь когда он убедился, что Агнес первый раз крепко и спокойно заснула, он передоверил ее заботам сына и служанки.
- Андерс, я отправляюсь, наконец, по делам. Прежде чем нам с тобой появиться в университете, я должен найти посланника нашего короля в Виттенберге. Нужно передать ему письмо из Стокгольма. А потом, уже вместе с тобой мы отправимся или к ректору или к декану богословского факультета. Там, я предполагаю, мы найдем и студиоузов из Швеции, опекать которых мне поручено. А ты пока оставайся и присматривай за матерью.
Сын молча кивнул головой. Конечно, ему не терпелось окунуться с головой в ученую суету университета, но он терпеливо ждал, понимал тревоги и заботы отца, переживал за мать.
По просьбе пастора хозяин постоялого двора, приютившей семью под своим кровом, быстро разузнал, где проживает Нильс Магнуссон, столь необходимый Иоганну. Это было совсем неподалеку и Веттерман, не медля, отправился к посланнику. Наконец-то успокоенный он брел по знакомым до боли мокрым камням мостовой, уж усыпанным ярко-красными листьями, всматривался в шпили знаменитой городской церкви с кружащими вокруг них голубями, пробирался через толпу школяров, подмастерьев, моряков обступивших лавки рыночной площади, вспоминал гул университета, скрипучие кафедры и голоса знаменитых проповедников. Он почувствовал себя в Виттенберге.
Нильс Магнуссон – посланник короля Густава в Северной Германии был приземистым подвижным коротышкой с мечущимся, но одновременно цепким взглядом. Скорее шпион, нежели посланник. Впрочем, быть связующим звеном между шведским королем и бесчисленным множеством германских герцогств, княжеств, маркграфств и просто городов, каждый из которых мнит себя отдельным государством, задача не из легких. Тут не до тонкостей этикета дипломатии. Только успевай поворачиваться и предугадывать – кто в союзе, кто против, кто за Лютера, кто за папу, за императора, а кто сам по себе.
- Ах, как все замечательно придумал наш Густав! – Магнуссон энергично размахивал руками, колобком катаясь по комнате перед Веттерманом. Рыжая борода посланника смешно торчала над жестким от крахмала белоснежным испанским воротником, украшавшим его черный камзол. – Вы не представляете, господин пастор, какая это для меня помощь! Нет, решительно нет никакой возможности охватить всё. – Коротышка ненадолго остановился и отчаянно замотал головой. – Я понимаю, что обучение наших студиоузов в этом светоче богословской науки чрезвычайно важно для королевства. Но, – Он поднял вверх толстый указательный палей и гордо вскинул голову, отчего борода взметнулась и вновь улеглась на воротник. – разобраться в хитросплетениях пронизавших насквозь дружественный нам Шмалькальденский союз, увы, мой друг, очень сложно. И это занятие требует бесконечных разъездов. Каюсь, господин Веттерман, - посланник молитвенно сложил на груди пухлые ладони, - на школяров времени почти не остается. – Магнуссон снова покатился из угла в угол, возобновив энергичную жестикуляцию. – Как только мне доложили о том, что вы здесь, внизу, я немедленно отослал за ними слугу, чтобы он привел сюда моих, а ныне, ваших подопечных. Если повезет, то он обернется быстро. А пока, мой друг, позвольте побыть в роли гостеприимного хозяина и угостить вас отличным вином из местных виноградников. – Жестом он пригласил Веттермана за стол, уселся сам напротив на краешек тяжелого резного стула, готовый в любом момент вскочить снова на ноги и забегать по комнате. На удивление неторопливо разлил вино по серебряным изящным бокалам и внезапно спросил:
- Что слышно в Стокгольме? – Взгляд посланника при этом цепко впился в пастора.
Тревоги, переживания и недостаток сна последних дней давали о себе знать. Иоганн уже начал уставать от трескучего многословия этого человека, его бесконечных перемещений, размахивания руками, поэтому он обрадовался предложению выпить, в надежде, что бокал вина внесет некую паузу в их разговор и, прежде всего, усадит за стол самого хозяина. Так и произошло, отчего вопрос Магнуссона застал врасплох. Веттерман переспросил:
- В Стокгольме? – Посланник быстро кивнул. Пастор задумался на мгновение, потом пожал плечами. – Да мы там были совсем недолго. Получив королевский указ от советника магистра Петри переехали в Упсалу, а оттуда не мешкая направились в Виттенберг.
- Да, да! – Подхватил Магнуссон. – Конечно, конечно. Вы поступили абсолютно правильно. А что московиты? Вы ведь служили на нашем торговом дворе в Новгороде? Не затевают ли что эти варвары?
Веттермана удивила осведомленность посланника о его скромной персоне, но пастор тут же сообразил, что подобные люди именно этим и отличаются – умением все разузнать и разнюхать.
- Московиты заинтересованы в торговле и с нами и с Ганзой вне зависимости от проблем между Швецией и Любеком. Лишь бы это не отразилось на них самих. Москву больше тревожат Литва и Крым, откуда постоянно исходит военная опасность.
- Да, да, да! Ничего не изменилось. – Опять согласился коротышка, проявив и здесь свою осведомленность или просто подыгрывая пастору, стараясь показаться таковым.
Дверь распахнулась и в комнату вошли два молодых человека, внешний вид которых не оставлял сомнений, что это студиоузы университета. Первому, стоявшему чуть ближе к Веттерману, было на вид лет около тридцати. Сухощав, чуть долговяз, узкое бледное лицо, короткие светлые волосы, под мышкой бережно прижата пара книг. За ним, как бы в тени держался другой, ростом поменьше и выглядевший моложе товарища, или так показалось Веттерману из-за его яркого румянца и округлости скуластостого лица, широкоплечий малый, смотрящий немного исподлобья, но приветливо и с явным любопытством.
- Вот они! – Торжествующе воскликнул Магнуссон, сорвался со стула, подбежал к студиоузам, протиснулся посередине, обхватил их за плечи и чуть подтолкнул вперед. – Прошу любить и жаловать! Микаэль Агрикола, - посланник указал правой рукой на высокого худощавого молодого человека, тот медленно и с достоинством поклонился пастору, левая рука Магнуссона легла на плечо его товарища - и Мартин Тейтт. – Названный студиоуз быстро кивнул головой и широко улыбнулся. Веттерман поднялся из-за стола и приветствовал поклоном обоих. – А где наш третий друг? – Этот вопрос посланника адресовался пришедшим. Тейтт пожал плечами и посмотрел на товарища. Будущие магистры переглянулись, Агрикола чуть склонил голову на бок, но выразительно промолчал.
- Прошу обратить внимание, господин Веттерман, речь идет о Симоне Хенриксоне по прозвищу Выборжец. – Голос Магнуссона стал строгим. – Имею самые серьезные подозрения, что упомянутый студиоуз не собирается возвращаться после получения степени магистра, а тайно договаривается с университетом остаться здесь. Я бы и не возражал, - посланник сложил ручки вместе, - чтобы его процесс познания глубин богословской науки продолжался далее к докторской ступени, но королевская казна тратит деньги на обучение самых достойных своих представителей с тем, чтобы они возвращались нести в массы те истины, что проповедуют достопочтенные господа Лютер, Меланхтон и другие выдающиеся теологи нашего времени. Лишних денег нет, - руки разлетелись в стороны, затем поднялись вверх - как нет и королевского указа, позволяющего студиоузам самостоятельно решать быть им магистрами или докторами.
Иоганна удивило упоминание о королевской казне, поскольку всегда было принято, что обучение в университете оплачивалось или соответствующим капитулом , направившим сюда школяра или самостоятельно за счет собственных средств.
- Откуда вы? – Обратился он к будущим магистрам. Ответил, чуть помедлив, Агрикола:
- Diocesis Aboensis .
Внешне не тороплив, отметил про себя Иоганн, но живые серые глаза молодого человека выдавали его внутреннюю подвижность и возможно даже горячность страстной натуры.
- Оба выходцы из пограничной с Московией области Финляндии, обучались в Выборге, после служили в канцелярии епископа Або. – Дополнил всезнающий Магнуссон. – Так, господа, - обратился он к студиоузам, - я оставляю вас наедине с вашим новым наставником. Господин пастор, прошу меня простить, - кивок в сторону Веттермана, - я вынужден удалиться, ибо срочные дела не терпят более отлагательств… - и посланник стремительно исчез за дверью.
Веттерман пожал плечами и жестом пригласил новых подопечных к столу. Иоганну хотелось познакомиться с ними поближе. Агрикола покачал согласно головой, неторопливо прошел вперед, опустился на место Магнуссона, осторожно положил свои книги перед собой, внимательно перед этим осмотрев поверхность – не пролито ли вино. Его товарищ смущенно заулыбался и остался стоять на месте.
- Вы куда-то спешите, господин Тейтт?
- Н-да. Мне надо… – Выдавил из себя Мартин и еще больше залился румянцем.
- Хорошо. В другой раз. – Веттерман понял, что у Тейтта были какие-то особенные причины удалиться, о которых ему было неудобно сейчас говорить вслух, может его ждала на свидание смазливая девчонка – пастор вспомнил свои молодые годы, проведенные в Виттенберге и чтобы не вынуждать молодого человека изворачиваться и лгать, он просто отпустил его на все четыре стороны. Повторять не пришлось – Мартин моментально скрылся за дверью.
- Ну, мой юный друг, позвольте полюбопытствовать, что за книги вы носите с собой? – Иоганн начал разговор с единственным оставшимся в комнате подопечным. Агрикола чуть заколебался, длинные тонкие пальцы сильнее прижали книги к столу, но затем молодой человек аккуратно поднял их и передал из рук в руки Веттерману.
- Та-а-ак, посмотрим. – Нараспев произнес пастор, бережно открывая первую. – Катехезис на латыни доктора Филиппа Меланхтона. А вторая? – Иоганн отложил одну и заглянул в другую. – Букварь немецкого языка Бренца. – Он удивленно посмотрел на Агриколу. – Мне кажется ваш немецкий великолепен…
- Мне эта книга нужна в качестве образца. – Ответил будущий магистр.
- Образца чего, простите? – Не понял Веттерман.
- Видите ли, господин пастор, я родом из Финляндии. У нас нет богослужебных и молитвенных книг на финском языке. Есть несколько Missale , где отдельные тексты и молитвы присутствуют в виде рукописных маргиналий , но даже если бы они имелись в достатке, то, как можно обучить людей, если им не ведома грамота того языка, что получают вместе с молоком матери, на котором разговаривают между собой и должны молиться Творцу. Моя цель в том, чтобы хоть как-то способствовать их обучению. Словарь Иоганна Бренца я приобрел в качестве образца. Я хочу по возвращению на родину создать свой словарь родного финского языка, свой молитвенник и для прихожан и для проповедников. На все случаи. И для sermones ad populum и для sermones de tempore . Ведь есть катехезисы на немецких диалектах, есть на шведском, есть даже на языке эстов, что живут напротив нас на другом берегу моря, но, увы, нет на финском. За время пребывания в Виттенберге с помощью моих товарищей Мартти и Симона мне удалось перевести на финский язык Евангелие от Иоанна и Евангелие от Луки. Теперь можно сказать, что начало положено. Вернувшись в Финляндию я смогу продолжить свою работу. Ведь наш народ еще дик и необразован, но я верю, что Тот, кому постижимы помыслы всех, услышит и финский язык!
При всей внешней невозмутимости Агриколы, Веттерман чувствовал какая страсть к подвижничеству бушует внутри молодого человека. Ее выдавали лишь его блестящие глаза:
- После школы в Выборге, где я учился под руководством преподобного Иоханнеса Эрасми, вместе с ним я перебрался в Або и стал сначала писарем канцелярии, а затем, когда скончался мой великий учитель, занял место канцлера его высокопреосвященства епископа Матрина Скютте. С ним я объездил почти всю Финляндии и увидел бездну невежества, отсталости, склонности к язычеству среди своих земляков. Но как им донести Слово Божие, если они не ведают самого простого – грамоты?
- Вы знаете, мой друг, я служил в Новгороде на нашем дворе, и могу засвидетельствовать, что наблюдал туже самую картину среди ваших соседей – московитов, при том, что грамота весьма распространена среди них, но душа этого народа мне осталась непонятной. Кажущаяся языческая пустота и неподвижность их жизни, с нашей христианской точки зрения, в тоже время бурлит, клокочет и рвется изо всех сил на бескрайние просторы этой удивительной страны. – Пастору вдруг показалось, что он нашел в лице Агриколы того, с кем можно было поделиться собственными впечатлениями о Московии, выслушать мнение собеседника. Недаром, Магнуссон упомянул, что эти школяры – выходцы из пограничных районов Финляндии. Наверняка, они тоже что-то знают о русских, смогут дополнить ту картину, которая никак до конца не складывалась в голове Веттермана.
- А вы служили в Новгороде? – Переспросил Микаэль. – Мой первый воспитатель отец Бертольд настоятель храма Св. Михаила в приходе Перная, где я родился, побывал в Новгороде в 1513 году вместе с его преосвященством епископом Або Арвидом Курки.
- Вот как? Замечательно. А что вы думаете о русских? – Но ответ Агриколы разочаровал пастора. Молодой человек пожал плечами, в глазах скользнуло явное безразличие:
- Доктор Лютер говорит, что русские, греки, богемцы и многие другие веруют, как мы, крестят, как мы, проповедуют, как мы, и живут, как мы. Доктор Меланхтон проповедует, что мы также согласны с учениями Афанасия , Василия , Григория и других известных византийских богословов. Но более, мне нечего добавить, ибо судьба собственного народа меня волнует куда больше соседей.
- Тогда вам надо стать епископом! – С легкой иронией произнес Иоганн, но молодой человек оставался абсолютно серьезным.
- Я надеюсь, что со временем мне удастся занять кафедру в Або.
- Агрикола это ведь ваш agnomen ? – Студиоуз кивнул. – Ну что ж, я вижу ваше волнение, когда вы говорите о своем народе, ваши труды и заботы о его просвещении и приобщении к Слову Божьему, - пастор положил руку на книги, - полагаю, что имеет место не случайное упоминание имени великого римского гражданина, известного нам своим благодеяниями благодаря Тациту .
- Я предпочитаю простой перевод слова Agricola с латыни, что означает «земледелец». Это всегда напоминает мне лишь мое происхождение. Я – сын крестьянина Олафа из Торсбю.
- Я думаю, что вашему отцу есть кем гордится!
Микаэль попросил, показав на книги:
- Вы позволите?
- Да, да. Конечно. – Пастор чуть пододвинул их в сторону Агриколы, но молодой человек тотчас бережно подхватил их со стола, словно не хотел, чтобы переплеты хоть как-то пострадали или поцарапались от соприкосновения с деревянной поверхностью.
- Удивительное сочетание честолюбия со скромностью, - думал про себя Веттерман, разглядывая необычного собеседника, - со способностью к кропотливому неспешному выверенному труду переводчика и страстью проповедника Слова Божьего. – Агрикола молчал, прижимая к себе драгоценные книги, в ожидании окончания разговора. Пастор понял, что следует завершать беседу.
- Последний вопрос, дорогой Микаэль. Кто сейчас декан богословского факультета в Виттенберге?
- Доктор Меланхтон, господин пастор.
- Сам Меланхтон! – С восхищением воскликнул Веттерман. – Ну что ж, я не смею вас более задерживать, Микаэль, и тем более отрывать от столь великих свершений. А мне необходимо поскорее встретиться встретится с господином деканом. Со мной прибыл мой сын, обучавшийся в Упсальском университете.
- Это прекрасно, что все больше и больше молодых людей из нашего королевства приобщаются к мудрости и святости богословской науки, преподаваемой отцам нашей церкви, чтобы потом перенести все свои знания обратно и отдать тем, кто более всего в них нуждается.
- Но насколько я понял из слов господина Магнуссона один из ваших товарищей, кажется по прозвищу Выборжец, не стремится к возвращению.
- Я не судья ему, господин Веттерман. Каждый вправе выбирать свой путь служения Создателю и своему народу. Симон оказал мне значительную помощь в работе с Евангелием и я за это ему признателен. – Агрикола склонил голову.
- Ну что ж. - Повторил пастор и поднялся. Микаэль последовал его примеру. – Не смею вас задерживать. Теперь мы будем видеться чаще. Я, как и вы, не премину воспользоваться столь удачным для меня случаем вновь послушать наших замечательных педагогов и проповедников.
Они вместе вышли из дома Магнуссона, еще раз раскланялись на улице и каждый поспешил по своим делам.
Иоганн сам отвел сына на богословский факультет, где их радушно принял доктор Филипп Меланхтон, узнавший своего бывшего ученика. Андерса поселили вместе с другими шведскими студиоузами, да и самому пастору декан выделил удобное помещение прямо в университете – две комнаты с кухней, имевшее отдельный вход с улицы. Тут же подвернулась бойкая молодая служанка по имени Гертруда, он ее нанял, и она немедленно приступила к уборке помещений. Гертруда чем-то напомнила Иоганну тех девушек, что дарили ему свою любовь тогда, двадцать лет назад, хотя он тотчас устыдился собственных воспоминаний и прогнал их прочь. Агнес была еще слаба, но спустя пару дней они с Иоганном покинули приютившую их гостиницу и вселились пусть во временное, но уже свое жилье, оплачивать которое, кстати, взялся сам господин Магнуссон – за счет казны.
- Вы на королевской службе, дорогой мой пастор! Не забывайте об этом. – Весело подмигнул вечно куда-то торопящийся посланник, возникнув неожиданно у них в доме. – И меня не забывайте, заглядывайте. – Прокричал он уже в дверях.
Сам Веттерман пока лишь изредка заходил в аудитории университета. Присаживался ненадолго послушать лекторов в надежде услышать что-то новое особенное, то, чего не знал он, и уходил потихоньку. А большую часть времени он проводил с медленно поправляющейся Агнес. Спали они пока в разных комнатах, но двери были открыты и однажды ночью Иоганн услышал глухие рыданья, доносившиеся из спальни жены. Он хотел было подняться и подойти, но потом передумал:
- Пусть выплачется. Возможно, это будет лучше любого лекарства.
Утром, как обычно, он уселся на краешек кровати и взял в свою руку тонкие прохладные пальцы Агнес. Иоганн не мог не обратить внимание на покрасневшие заплаканные глаза жены, но решил не заострять на этом внимание и не спрашивать ни о чем:
- Доброе утро, дорогая. Как ты, милая?
- Все хорошо, Иоганн. Спасибо тебе за заботу. Я приношу столько беспокойства. Вместо того, чтобы заботиться о вас с Андерсом… - Она попыталась подняться, но пастор остановил ее, положив руки на плечи:
- Лежи, тебе еще рано вставать.
- Как вы с Андерсом? Справляетесь? Что-то я его давно не вижу?
- Потому что он в университете, а потом у нас есть Гертруда, которая успевает ухаживать и за тобой и за мной. Так что волноваться не о чем. Андерс с головой ушел в учебу, да и с удовольствием слушаю лекции, копаюсь в библиотеке. – Это Иоганн слегка приврал. До библиотеки он еще не добрался. Некогда было. – Меня помнят здесь, хоть и прошло столько лет.
- Я рада за вас. – Произнесла Агнес с какой-то вымученной улыбкой, тяжело вздохнула и отвела глаза в сторону.
- Кажется, я догадываюсь, что тебя волнует сейчас больше всего. – Медленно, но очень четко произнес пастор. Агнес мгновенно подняла на него заплаканные глаза. – Да, да, милая. За это время, что мы вместе, да и за те долгие годы разлуки, как ни странно, но я хорошо тебя изучил. Ведь даже не видя тебя, я разговаривал, рассказывал что-то, слушал твои ответы, отвечал на вопросы. Может я все диалоги и придумывал, да, не может, а точно придумывал! Но знаю одно: я прочувствовал тебя. И когда мы, наконец, обрели друг друга, то мои фантазии, если так можно выразиться, стали явью. Древние мудрецы все твердили: женщина - это загадка! Наверно, так и есть, но не для мужчины, которого соединила с ней взаимная любовь. Это ведь все равно, что одно сердце на двоих, одна душа, один и тот же воздух, вдыхаемый и выдыхаемый ею. Я замечаю любое твое волнение, ибо если ты даже не подаешь виду, то я все равно чувствую, слышу тончайшим жалобным звоном твоей души, мимолетным изгибом бровей, чуть нахмуренным носиком. Ты хочешь, чтобы я съездил в Штральзунд? – Спросил он внезапно. Агнес вздрогнула от неожиданности. Вопрос попал в цель и на ее бледных щеках вспыхнул румянец смущения. – Я угадал?
- Да! – Она прошептала чуть слышно и опустив глаза.
- И узнал о судьбе детей этой несчастной женщины?
- Да! – Ее голос был похож на шелест листьев. – Если это возможно…
- И еще, наверно, ты хочешь, в случае, если я обнаружу этих детей в бедственном положении, чтобы я позаботился о них? И если ситуация окажется совсем безнадежной, то привезти их сюда?
- Если это возможно… - Это были не слова, просто колебания воздуха, просто ее дыхание. Агнес опустила голову. Ей было сейчас невыносимо стыдно. Ведь ее прошлое опять вторгается в их такую счастливую, благодаря Божьей Милости, семейную жизнь. И никак не отпускает. Она знала, что Иоганн страстно хочет еще одного ребенка, а может и больше детей, но Бог не давал им пока. Может в этом ее вина? И вместо того чтобы забеременеть от любимого мужа, она сейчас вынуждает его позаботиться о чужих детях, взять на себя опеку над ними. Господи, прости меня, но ведь это Ты столкнул меня с Сесиль, значит, Тобою это было предрешено. И представшая перед Твоим Судом, она обратилась ко мне, а я теперь терзаю собственного мужа, Твоего вернейшего и преданного служителя…
Иоганн раздумывал, покачиваясь на табурете. Нервно подергивал бороду:
- Надо найти причину… повод для поездки… и попросить содействия в этом у Магнуссона. Может книги? Надо уточнить какие в Штральзунде есть типографии… Главное, застать посланника на месте, ведь он в постоянных разъездах.
Глава 2.
Поиски детей.
А получилось все очень просто. Как только Веттерман заглянул в дом к Магнуссону, мало того, что швед оказался на месте, он словно ждал пастора с распростертыми объятиями:
- О, мой дорогой Веттерман! Я только что о вас вспоминал, мечтая обратиться с одной очень важной просьбой, поистине королевской, поскольку она изначально исходит от самого Густава. Я должен был бы сам, сломя голову мчаться исполнять приказ нашего грозного повелителя, но мне нужно в Кассель, к Филиппу Гесеннскому , там собираются самые важные персоны, вожди Шмалькальденского союза и необходимость моего личного присутствия там перевешивает даже страх перед наказанием за нерасторопность, задержку с поездкой в Штральзунд.
Название города прозвучало так неожиданно, что пастор вздрогнул и это не укрылось от зоркого взгляда посланника. Но Магнуссон расценил это по-своему:
- Вижу вы тоже удивлены моим вынужденным предпочтением. Но я поставлен в такие рамки: выбирать сейчас, сегодня, что важнее для нашего короля. На собственный страх и риск, особенно учитывая нрав Густава. Из двух зол я все же выбираю меньшее, потому что у меня есть такой замечательный помощник, как вы, мой дорогой пастор. – Глаза Магнуссона излучали саму доброту.
Откашлявшись, (запершило в горле от свалившегося на него радостного известия), Веттерман осторожно спросил:
- Мне предстоит отправится в Штральзунд?
- Да, мой друг! Именно в Штральзунд, этот мост на остров Рюген. Там вас будет ожидать достопочтенный доктор юриспруденции Георг Нортон, которого наш король пригласил в качестве воспитателя для своих принцев, точнее кронпринца Эрика, поскольку Иоганн еще очень мал. Но господин Нортон изъявил желание перед отъездом в Швецию посетить Виттенберг, познакомиться с нами, оценить степень подготовки наших студиоузов, пообщаться с отцами нашей церкви, получить от них советы и напутствия в деле воспитания наследника престола. В общем, дорогой мой господин Веттерман, я нижайше прошу вас отправиться на встречу с доктором Нортоном в Штральзунд и привезти его сюда к нам.
- А мне позволено будет заглянуть в местные типографии и ознакомиться с последними новинками богословских книг?
- Безусловно! Доктору Нортону будет необходимо какое-то время на сборы, которое вы используете с собственной пользой. Значит, вы согласны? – Магнуссон привычно сложил руки на груди.
- Да, согласен. Когда нужно отправляться?
- Вы – мой спаситель! – Взмахнул короткими ручками посланник. – Повозка будет готова незамедлительно. Обо всем я распоряжусь и озабочусь. Мой секретарь подготовит для необходимую сумму денег на дорожные расходы. Кроме того, я еще попрошу вас заглянуть в магистрат и передать от меня письмо одному из ратманов. Его имя будет указано на конверте, который вам также подготовит мой секретарь. Когда вы готовы отправиться в путь?
Иоганн пожал плечами.
- Да хоть завтра! Зачем откладывать?
- Правильно! Вы – мой… - Трескотня, казалось, будет бесконечной, но Веттерман стойко переносил ее, ликуя внутри. Все решилось наилучшим образом. Он выехал следующим утром, и через неделю был в Штральзунде.
Найти Георга Нортона не составило особого труда. Веттерман заглянул первым делом в ратушу передать письмо от Нильса Магнуссона, а заодно и поинтересоваться у канцлера по поводу упомянутого доктора юриспруденции. Чиновник тут же указал на выходившего из зала заседаний магистрата мужчину лет пятидесяти в черном бархатном камзоле с огромным белым воротником, больше похожим на тарелку. Пастор подошел к нему и представился. Черные, чуть завивающиеся волосы до плеч, крупное бледное лицо с тяжелым подбородком, живые глаза, быстрые и не подпускающие к себе, большой самонадеянный, плотоядный рот, черная короткая испанская бородка. Нортон внимательно выслушал Веттермана, кивнул головой:
- Мне нужно пару дней, чтобы привести в порядок дела. После этого я готов отправиться с вами в Виттенберг. Объясните моему слуге, - он показал рукой на вышедшего из зала молодого человека со стопкой книг и свитками рукописей, - где вас найти, и он сообщит, когда я освобожусь. – Тяжелый подбородок уткнулся в тарелку воротника, что означало поклон, и доктор Нортон проследовал на выход. Слуга чуть задержался, спросил у Веттермана про постоялый двор и побежал догонять своего господина.
Полоса везения не заканчивалась. Иоганн даже начал беспокоится, что все складывается чересчур благоприятно. Собираясь уже покинуть ратушу, он внезапно увидел знакомое круглое лицо с маленькими, словно вдавленными глазками. Это был тот самый судебный фогт, что выносил приговор по делу Сесиль и допрашивал их с Агнес. Неприятный холодок пробежал по спине.
- А-а! – Махнул про себя рукой Иоганн. – Чем черт не шутит! Рискну! – И повернулся к нему. Фогт сразу обратил внимание на пастора. Глазки прищурились. У людей этого ремесла память цепкая и надежная.
- Господин пастор? – Судейский чиновник попытался изобразить удивление. Именно попытался, ибо в силу своей профессии, наполненной жертвами и преступниками, допросами, очными ставками, пытками и казнями, он давно перестал чему-либо удивляться.
- Господин фогт? – В свою очередь пастор изобразил удивление.
- Какими судьбами, э-э… господин… - фогт потер картофелину носа, но Иоганн не стал подсказывать ему имя из озорства, желая убедиться в остроте памяти чиновника, - Веттерман? – Он вспомнил точно.
- У вас исключительная память! – Пастор не лукавил сейчас. Он действительно восхищался этим качеством судейского. – Простите, а вас, как можно называть?
- Хельмут Шнайдер. К вашим услугам, господин Веттерман. – Фогт учтиво поклонился.
- Мне очень приятно, господин Шнайдер. – В свою очередь поклонился пастор. – Я здесь по королевскому делу. Передавал письма в магистрат. – Иоганн вспомнил, что громкие имена и титулы в свое время произвели должное впечатление на собеседника. – Не возражаете, если я вас куда-нибудь приглашу пропустить стаканчик другой хорошего вина? У меня, кроме доктора Георга Нортона, более никого знакомых в Штральзунде нет. Кроме вас теперь, конечно. – Добавил Иоганн. При упоминании имени юриста, Шнайдер моргнул в знак того, что сия персона ему известна. – Но доктор сейчас занят, мы только что расстались, и я почту за честь получить ваше согласие.
- Не возражаю, господин Веттерман. Я покажу вам один подвальчик неподалеку, где подают хорошее вино.
Они прошли пятьдесят шагов по булыжной мостовой в сторону моря и спустились на несколько ступенек вниз. Иоганн даже не обратил внимания, как называлась трактир. Внизу было немноголюдно, лишь в глубине помещения сидела компания матросов. Судебного фогта здесь знали, потребованные две кварты рейнвейна подал сам хозяин, да не в глиняных кружках, как другим посетителям, а в посеребренных бокалах и с низким поклоном.
Отпив половину, Шнайдер пристально посмотрел на пастора и спросил:
- Ведь наша встреча не случайна, господин Веттерман? Я полагаю у вас ко мне дело? – Иоганну оставалась лишь удивится проницательности собеседника.
- В какой-то степени, в какой-то степени… - Он покачал головой. – Видите ли, господин Шнайдер, моя жена до сих пор находится под впечатлением от той совершенно нелепой встречи и прозвучавшей в ее адрес клеветы. Эта несчастная женщина…
- Почему несчастная? – Перебил его фогт. – Она получила ровно то, что заслужила. Разве не о заслуженном воздаянии по грехам говорит Священное Писание, господин пастор?
- Это так. – Иоганн сейчас не собирался возражать чиновнику. – Но нам довелось присутствовать и при казни нес… осужденной – Поправился пастор. Фогт не сводил с него внимательного взгляда. – Умирая, эта… женщина крикнула, чтобы кто-нибудь позаботился о ее детях. И вот моя…
- Сесиль действительно кричала об этом, - Шнайдер вновь прервал его, - но обращалась она более чем конкретно. К той женщине, которую она называла Илва. И за которую приняла вашу, пастор, жену.
- Да, наверно… все это было так ужасно… костер, ее крики… - Иоганн ощущал себя не в своей тарелке. Тяжелый взгляд Шнайдера придавливал и одновременно пронзал насквозь. Пастор сбрался с силами и выпалил на одном дыхании - В общем, жена до сих пор находится в тяжелейшем расстройстве и, узнав, что я отправляюсь по поручению короля Швеции в Штральзунд, для собственного успокоения просила меня узнать о судьбе детей этой женщины.
- Ох уж, мне это ваше христианское милосердие… - Иоганн с облегчением вздохнул про себя, кожей чувствуя, как соскользнула с него тяжесть взгляда судейского. Шнайдер поднял глаза к потолку и стал чесать нос. Видимо, это помогало ему копаться в тайниках своей памяти.
- Но ни я, ни моя жена не знает даже имени этой… женщины. – Тихо произнес Веттерман. Фогт не отпуская своего носа, прогнусавил:
- Сесиль Грабенмахер. А умерщвленного ею мужа звали Ролле Грабенмахер. Хороша фамилия – сам себе вырыл могилу, женившись на этой ведьме. Дети – девочка Адель трех лет и восьмилетний Михель. Они были переданы сначала в приют на время следствия, а затем…, - Шнайдер даже сморщился и с такой силой вцепился в нос, что казалось вот-вот оторвет, - затем… за ними приехал отец этого Ролле и забрал детей к себе. То ли в Амберг, то ли в Регенсбург. Точно уже не вспомню, потому что он возчик – из Амберга в Регенсбург возит руду, обратно соль. В общем, он из Верхнего Пфальца. – Шнайдер шумно выдохнул и, наконец, отпустил свой нос, превратившийся из картофелины в свеклу. Фогт схватил свой бокал, залпом выпил остатки вина, затем подал знак трактирщику и новая кварта рейнвейна появилась на столе.
- Я восхищен вашей феноменальной памятью, господин Шнайдер. – Иоганн развел руками. – Это непостижимо. Ни один ученый богослов не сравнится с вами.
Судейский махнул свободной рукой, жадно осушая очередной бокал. Но было заметно, что похвала пришлась ему по душе.
- Значит, их фамилия Грабенмахер… - Повторил в задумчивости Иоганн.
- Уж не собираетесь ли вы, господин Веттерман, отправится в Пфальц? – Усмехнулся фогт, поставив пустой бокал на стол. – Не советую. Думаю, вы знаете, как там относятся к последователям доктора Лютера. Не лучше, чем к ведьмам…
- Нет, нет. – Иоганн замотал головой. – Я возвращаюсь в Виттенберг вместе с доктором Нортоном, а потом с новоиспеченными магистрами обратно в Швецию.
- Тогда мой вам совет на прощанье, ибо мне уже пора, - Шнайдер наклонился вперед и произнес доверительно, - держитесь, пастор, подальше от всяких ведьм, хоть они частично в вашем ведении, но конец их один – у меня на костре! А все женщины – врата дьявола, рано или поздно превращаются в ведьм. Прощайте. – Судейский поднялся, натянул на голову широкополую шляпу, уже шагнув к выходу, обернулся и бросил:
- Ваша жена… присмотритесь к ней повнимательней… возможно, что-то не договаривает. – С этими словами Шнайдер покинул трактир.
Веттерман почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу.
- Боже! Он все понял еще тогда. Он не поверил ни одному моему слову, но почему он ничего не предпринял? – И сам ответил на свой вопрос. – Потому что каждый, даже самый ожесточенный человек, самый последний ландскнехт, суть которого убивать людей, оставляет хоть малую толику поля для христианской любви. Когда она проявится в жизни подобного человека, ведает лишь Господь. Нам повезло, что Господь снизошел и к нему и к нам одновременно.
Через два дня, как и обещал Георг Нортон, они отправились в Виттенберг. Доктор юриспруденции выглядел гораздо веселее, чем при встрече. Даже выражение глаз изменилось. Не было той отчужденности во взгляде, которая стеной встала тогда между ним и пастором. Нортон теребил свою холеную бородку и мило беседовал с Иоганном, делясь своими планами на будущее.
- Хочу внимательно присмотреться к студиоузам, что завершают свое обучение в самом знаменитом университете Европы. Не скрою, воспитание детей, даже королевских, отнюдь не мое поприще. Но отказываться от приглашения короля Густава было бы неразумным. Поэтому, надеюсь на то, что подберу себе хорошего помощника с богословским образованием.
- Насколько я знаю, они собираются возвращаться в свой капитул в Або. В Финляндию.
- Все решаемо, мой друг, в этом мире. Я обладаю искусством убеждать сильных мира сего, хотя я и наслышан о суровом нраве вашего повелителя.
- Я не очень хорошо знаю короля Густава. Мой приход был в Новгороде, на Немецком дворе.
- Вот как? Значит, вы служили Ганзе?
- Не совсем. Пока Швеция была в дружественных отношениях с Ганзой, мое назначение было результатом обоюдного согласия. Разразившаяся «графская» война была явлением временным, правда, Швеция вела долгие переговоры с Московией по вопросу открытия собственного Шведского двора в Новгороде. По этой причине меня не отзывали, хотя я служил некоторое время, можно сказать, противнику. Но к чести нашей новой церкви, я имею в виду последователей докторов Лютера и Меланхтона, на нас, священнослужителях, это никоим образом не отразилось.
- А-а, - с некоторым разочарованием произнес Нортон, - значит, вы практически не бывали в королевстве.
- Редко. – Согласился пастор.
- А что ожидает вас по возвращению? Хотите опять вернуться к московитам. Ведь вы сказали, что вопрос открытия Шведского двора обсуждается.
- В Московии все вопросы решаются очень долго. Огромная страна, большие расстояния. Да и потом сейчас там не понятно в чьих руках сосредоточена реальная власть. Наследник престола, великий князь Иоанн еще мал, правит княжеская верхушка, бояре, между которыми идут постоянные распри.
- Да! Так бывает всегда, когда нет единого правителя и нет свода законов. Поэтому и в нашей северогерманской лиге нет единства перед угрозой папизма и Священной Римской империей. Пока Рим занят войной с турками… но, что ожидает нас впереди. Надеюсь, что в это время я буду на службе у короля Густава.
В Виттенберге их уже поджидал радостный Магнуссон. Неизвестно ездил ли он в Кассель или нет, по крайней мере, об этом посланник не обмолвился. Пастор из вежливости, дабы не мешать беседе двух столь значимых господ, сослался на усталость и отпросился домой, где его с нетерпением ожидала Агнес. Пастора не задерживали, отпустили, поблагодарив, и он поспешил к жене. Агнес стало уже намного лучше, болезнь практически ее оставила, и лишь небольшая слабость еще давала о себе знать.
- Значит, дети у родителей покойного мужа Сесиль? – Переспросила жена, когда он закончил свой рассказ. Почему-то слова «покойного мужа» неприятно кольнули Иоганна, и он несколько раздраженно поправил Агнес:
- Не покойного, а отравленного мужа.
- Да, да. – Машинально повторила она за ним. – Значит они или в Амберге или Регенсбурге? А где эти города?
- Регенсбург - имперский город. Вотчина Рима. Это Бавария. Верхний Пфальц. Амберг там же. Агнес, ты довольна? – Раздражение не улетучивалось.
Она опомнилась, бросилась на шею, расцеловала.
- Да, прости меня, милый. Я так тебе благодарна.
- Надеюсь, ты не попросишь меня отправиться на поиски этих детей дальше? – Иоганн спросил скорее в шутку, но реакция жены его поразила. Агнес смущенно отвела глаза в сторону и промолчала.
- Агнес? – Он не верил своим глазам. – Ты понимаешь, что это практически невозможно! Это земли Священной Римской империи! Мне нельзя там показываться! Меня сожгут, как твою Сесиль, только не за грехи, а за веру! Нет! Это невозможно! – Иоганн отстранил ее от себя и весь в возбуждении принялся расхаживать по комнате. – Что я скажу Магнуссону? Чего доброго он заподозрит во мне шпиона Рима! Мало того, что я был у московитов и мог пропитаться их духом, так теперь ты предлагаешь мне, как говорят русские, из огня, да в полынью нырнуть?
- Иоганн, - умоляюще произнесла Агнес, - мне бы только удостовериться, что с ними все хорошо.
- Женщина… - Он чуть было не повторил за Шнайдером «ты – врата ада», но сдержался, взмахнул руками, хлопнул себя по ляжкам и опустился на табурет. Посидел молча, успокаивался.
- Дорогой, - Агнес снова обняла его, стала целовать в лоб, щеки, губы, бороду, - ты устал, давай поешь, и мы ляжем отдыхать. Я знаю, что ты мой самый любимый мужчина, и что ты особенный мужчина, не похожий ни на кого.
Иоганн подхватил ее на руки, понес, все также обнимающую его за шею, к постели, сбросил на пол что-то лежащее сверху, кажется это были собачьи шкуры, опустил жену на мягкую перину, возвратился к двери, запер засов, и обратно к ней. Ее удивительно мягкие пальцы вновь обхватили шею, потянули к себе, а губы приоткрылись в ожидании жарких поцелуев. Кто устоит против этих силков?
Утром примчался Андерс. Увидев сын, Иоганн обрадовался возможности узнать какие-то новости об университете. Минуло почти три недели, как они прибыли в Виттенберг, а пастору все никак не удавалось толком приобщиться к шумной университетской жизни. Однако, наблюдая с какой быстротой Андерс проглотил целую миску гороховой каши, отец воздержался на время от вопросов и лишь кивнул Гертруде, чтобы положила ему еще. Агнес молчала, лучезарно улыбаясь и радуясь, что вся семья собралась, наконец, вместе. Она прямо вся светилась, так что Андерс не удержался и прежде чем отправить в рот очередную ложку каши, спросил:
- Мама, я вижу, ты окончательно поправилась?
Агнес кивнула и лукаво посмотрела на Иоганна. Пастор притворно нахмурился, пододвинул поближе тарелку и проявлял интерес только к каше.
- Чему она так радуется? Собственному выздоровлению? Сыну? Семье, собравшееся вместе? Или предшествующей страстной ночи, подобной которой у них не было, пожалуй, с момента отъезда из Новгорода? Ох уж это женское лукавство! А ты возомнил себе, что научился чувствовать, понимать, предугадывать мысли своей жены? Наивный! Силки, сети, как сказано в Писании. Или все-таки… - Размышлял Иоганн, неторопливо поглощая кашу.
- Сынок, а ты не знаешь, как далеко отсюда город Регенсбург? – пастор услышал воркующий голос Агнес.
- Ну, точно! – Веттерман чуть было не хлопнул ложкой по столу, его удержало лишь то, что она была с кашей. Возмущенно хмыкнув, пастор отправил ее в рот.
Андерс промычал что-то невнятное набитым ртом. Гертруда подложила ему тем временем еще каши, бросив на парня выразительный взгляд, тут же перехваченный им.
- Да эта девчонка точно положила глаз на моего сына! – Пастор на минуту отвлекся от своих мыслей.
- А ты, дорогой? – Теперь Агнес смотрела прямо ему в глаза. И улыбалась, улыбалась чуть потемневшими от страсти глазами.
- Далеко! На юге! – Буркнул Иоганн, отодвинув от себя пустую тарелку. Небрежно брошенная ложка вызывающе звякнула.
- Отец, прости и отпусти. Опаздываю, мне надо бежать. – Вдруг сообщил Андерс, уже выскакивая из-за стола.
- Ну вот, поговорил с сыном! – Иоганн расстроился, но что было делать, он его понимал и махнул рукой – иди уж! Гертруда быстро все убрала со стола, удалилась на кухню, и в комнате осталась лишь Иоганн и Агнес. В руках жены, откуда ни возьмись, появилось рукоделье и она, по-прежнему улыбаясь, вся погрузилась полностью в работу. Стояла тишина.
- Агнес! – Не выдержал молчания пастор.
- Да, дорогой. – ласково откликнулась жена и вновь посмотрела на него таким томным и призывным взглядом, что Иоганн мысленно вернулся обратно в супружескую постель. Стараясь отогнать видение, он даже повысил голос:
- Ты не понимаешь! Мне нельзя туда ехать!
- А если поговорить с господином Нильсом Магнуссоном? Он наверняка бывает во всех уголках Германии. – Нет, эти взгляды и улыбка сведут с ума.
- И что я ему объясню? – Иоганн защищался из последних сил. Он хотел добавить было про женскую блажь, но одумался.
- Скажи, что хочешь разыскать своих родственников. – Невинно моргнув ресницами, подсказала ему Агнес.
- Каких? Я родом из окрестностей Альтенбурга. Мои родители… - Он махнул рукой.
- Я помню, дорогой. Но ведь у тебя могут быть какие-то родственники?
Иоганн вырвался из плена ее глаз и теперь упрямо уставился в стену напротив, изучая трещины на штукатурке. Дались ей эти дети! У меня действительно может где-то и есть родственники, но вместо того, чтобы разыскивать их, я должен исполнять прихоти своей жены. Подавив раздражение, вслух произнес другое, стараясь не смотреть на Агнес:
- Давай отложим на неделю? Мне нужно поработать в университете. Я ехал сюда с мечтой посидеть, покопаться в библиотеке…
- Конечно, любимый!
Нет, это было не выносимо. Возбуждал даже ее голос. Веттерман резко поднялся, подхватил с лавки теплый плащ, нахлобучил шляпу и уже в дверях, примирительно буркнул:
- И мне надо подумать!
- Да, дорогой! – Пастор хлопнул дверью.
В библиотеке он наугад взял том сочинений Блаженного Иеронима, надеясь, погрузившись в божественную латынь, отвлечься от своих земных греховных помыслов. Кроме канонической Вульгаты – латинского перевода Библии Веттерман был мало знаком с творчеством классика. Но это оказалось совсем не подходящее произведение великого церковного писателя – «Беседы Орегона на книгу Песнь песней».
- Нет, только этого мне сейчас недоставало! – Пастор осторожно закрыл книгу и вернул назад. Сколько раз Иоганн шептал своей жене слова любви, вспоминая то, что говорил Соломон своей возлюбленной из виноградника. – Господи, Блаженный Иероним ведь был настоящим аскетом! Мог ли я подумать, что и его занимала тема плотской любви! – Он взял другой том. Это было «De viris illustribus» - «О знаменитых мужах». – Уже лучше! – Подумал пастор, поудобнее устраиваясь за пультом для чтения. Но мысли его упрямо возвращались если не в постель, хвала Господу, Он отогнал их в сторону, то к тому, о чем так настоятельно просила жена.
- А почему, собственно, я должен лгать и что-то выдумывать? Почему не сказать Магнуссону правду? Ну не всю, конечно… о прошлом Агнес не вспоминать. Это не будет ложью, а просто… умолчанием. – Решив не откладывать дело в долгий ящик, Веттерман вернул и эту книгу молчаливому служителю библиотеки, и отправился к Магнуссону.
Сегодня, посланник был на удивление спокоен и малоподвижен. Увидев пастора, он даже не приподнялся из-за стола, грустно кивнул ему и жестом пригласил сесть напротив.
- Вы выглядите сегодня усталым, господин посланник. – Осторожно начал разговор Веттерман. Может он неудачно выбрал время для визита? – Слишком много хлопот?
- Да, нет. – Махнул ладошкой Магнуссон. – Все намного прозаичнее, мой дорогой друг. Слишком много внимания вчера было уделено Бахусу вместе с доктором Нортоном. – Он звякнул колокольчиком, моментально появился слуга с подносом в руках, на котором высился серебряный изящный кувшин с вином и пара таких же бокалов. Даже не спрашивая хозяина, слуга поставил поднос на стол и наполнил бокалы, аккуратно поставив один перед посланником, другой перед пастором. – Доктор, судя по всему, даже подняться не в состоянии. – Магнуссон с удовольствием выпил, слуга тотчас наполнил заново, посланник отпил половину, крякнул с явным удовольствием, оживая на ходу. Веттерман чуть пригубил и поставил бокал на стол. – Я вас слушаю, дорогой мой пастор.
- Я понимаю, что отрываю ваше драгоценное время по пустякам, но обойтись без вашего совета тоже не могу, господин посланник, ибо кто кроме вас знает абсолютно все про дела, которые творятся даже в самых укромных уголках Германии. – Если честно, то до сих пор, Веттерман не был уверен в истинном титуле Магнуссона, но в любом случае, называя его посланником короля, пастор если не возвышал его, то не принижал точно.
- Мой дорогой друг, - лесть понравилась Нильсу, - что вы хотите, чтоб я вам поведал о Германии?
- Мне нужен лишь совет такого мудрого человека, как вы.
- Рассказывайте, я с удовольствием помогу, чем смогу.
- История несколько печальная и странная на мой взгляд.
- Не томите, Иоганн, - благодушно и несколько фамильяно махнул рукой Магнуссон, приложившись еще раз к бокалу, - чем страннее, тем всегда интереснее.
И Веттерман изложил почти истинную версию происшедшего:
- Дело в том, что когда мы с женой и сыном покидали Штральзунд, направляясь сюда, в ваше распоряжение, мы совершенно неожиданно были задержаны на выезде.
- Кем вы были задержаны? – Быстро вставил Магнуссон.
- Позволю вас поправить: не кем, а чем. Казнью! – Посланник удивленно поднял брови. – Да, да, именно казнью, из-за которой перекрыли всю рыночную площадь, и нам было просто не проехать. Поневоле мы стали свидетелями этого ужасного зрелища. Мало того, к моему величайшему огорчению, наша повозка застряла совсем неподалеку от места казни. За отравление своего собственного мужа к сожжению на костре была приговорена довольно молодая женщина.
- Обыденное дело. – Пожал плечами Магнуссон.
- Получив последнее напутствие священника, эта несчастная обратилась к толпе с просьбой. Но, повторюсь, так как наша повозка стояла совсем рядом, то моей жене показалось, что она обратилась именно к ней.
- И о чем просила эта ведьма? – Посланник налил себе еще вина.
- Она просила позаботится о ее детях.
- Ха! И ваша жена посчитала, что вы обязаны, как священник исполнить свой христианский долг. – Усмехнулся Магнуссон, прихлебывая из бокала.
- Именно так. – Сокрушенно покачал головой Веттерман. – Разузнать для успокоения жены, куда делись дети этой несчастной, не составляло труда. Их передали родителям покойного мужа.
- Ну вот видите, как все устроилось. Причин для беспокойства вашей жены больше нет.
- Не совсем. Она настаивает, чтобы я съездил и посмотрел на них.
- И куда же?
- В Регенсбург.
- В Регенсбург? – Удивился Магнуссон. – Но это территория одного из старейших диоцезов Германии, придерживающийся стороны папы. Сейчас там правит епископ Панкрац фон Зинценофен. Это суверенное княжество Священной Римской империи.
- Я знаю. – Веттерман в расстроенных чувствах опустил голову. Магнуссон молчал, раздумывая о чем-то о своем. Пауза затягивалась, но пастор не решался нарушать тишину, да и говорить более было нечего. Лучше всего дождаться, что скажет посланник.
- Вот что, пастор, - наконец, прервал свои раздумья Магнуссон, - мне надо кое с кем поговорить, возможно, съездить на пару дней. Я вас найду через неделю.
Те же слова Иоганн повторил Агнес в ответ на безмолвный вопрос ее глаз.
- Ты поедешь туда через неделю? – Она бросилась ему на шею.
- Нет. Нет, ты не так поняла. – Он отстранил жену. – Магнуссон сказал, что через неделю даст ответ на мою просьбу.
- Ты все-таки с ним встретился! – Агнес стала покрывать лицо мужа бесчисленными поцелуями. – Какой ты у меня хороший!
- Ладно, ладно… - Иоганн чуть отворачивался от ее губ. – Не стоило бы всем этим заниматься.
- Почему? – Обиженно протянула жена.
- Все-таки ты не понимаешь, моя дорогая. – Усмехнулся пастор, усаживаясь на табурет и пристраивая жену на коленях. – Мы находимся во враждебных отношениях с императором Священной Римской империи. А Регенсбург это имперский город. То есть территория врага.
- Но сейчас же нет войны?
- Нет. – Мотнул головой Иоганн. – Открытой войны нет. Но она идет тайно. Доктор Лютер расколол всю Европу на две части. И они теперь враждуют между собой. У меня такое предчувствие, что мы стоим в преддверии величайших потрясений и войн. Рим не простит таких потерь, он будет стараться вернуть силой тех, кто отвернулся от него, кто последовал за евангелическим учением доктора Лютера и это будет возложено на императора Карла V, сына Хуаны Безумной. Он сейчас занят войной с турками, которая складывается неудачно для христианского мира. Но как только в войне наступит перемирие, то все силы будут брошены сюда, ибо Карл V тоже понес здесь, в германских землях, потери и кровно заинтересован их вернуть. Этот испанец прольет еще немало крови… Магнуссон почти ничего не рассказывает, но судя по его бесконечным разъездам, он постоянно встречается с князьями и герцогами стоящими на стороне Лютера, стараясь добиться единства в рядах. Только так они смогут противостоять будущему натиску.
- Когда возможно война? – Агнес прижалась к нему всем телом.
- Не знаю. Полагаю есть еще несколько лет.
- Как ты думаешь, наш Андерс успеет закончить учебу?
- Полагаю, да. Два-три года и он станет магистром.
- И куда его отправят?
- Одному Богу известно. Впрочем, в Его же ведении, куда и нас с тобой пошлют. – Усмехнулся пастор.
- Как? – Изумилась Агнес. – Разве мы не вернемся в Новгород?
Иоганн поднял и опустил плечи. Жена грустно вздохнула и еще крепче прижалась к мужу. Их снова ждала ночь любви, не жаркой пылающей страсти, а нежной, чувственной, дарящей наслаждение друг другу любви. Агнес несколько раз вставала, обнаженная подходила к столу, наливала вина и возвращалась обратно к мужу. Они пили по очереди из одной кружки, и он не сводил глаз с ее тела, она сначала смущалась, хотела задуть свечу, но Иоганн не позволил:
- Я хочу смотреть на тебя, как дозволено смотреть мужчине на собственную любимую женщину, не впадая в грех.
Улыбаясь, она согласилась и теперь стояла перед ним, как сошедшая с иконы (или небес? – подумал Иоганн) и сбросившая на пол одежды мадонна.
Магнуссон сдержал свое слово, и через неделю его слуга разыскал Веттермана в библиотеке и сообщил, что посланник хочет срочно видеть господина пастора.
- Мы отправляемся с вами в Регенсбург. – Объявил ему Магнуссон. – Выезд завтра на рассвете. Вам необходимо переодеться. Появление священника, сторонника и последователя доктора Лютера будет воспринято не совсем… - посланник попытался щелкнуть пальцами, но они были такими пухлыми и короткими, что не получилось, тогда он просто помахал рукой в воздухе, - вовсе не будет принято. – Завершил он фразу, так и не подобрав нужного слова. – Вы поедете в качестве моего секретаря. Мне потребуется ваша латынь, ваши знания, поскольку нам предстоит встреча с епископом. Я уже распорядился насчет вашего гардероба, и мои слуги подготовили все необходимое. Поэтому, дорогой мой господин Веттерман, отправляйтесь сейчас домой. Одежду принесут следом за вами. Жду вас утром!
Веттерманы с удивлением рассматривали новое облачение для пастора, доставленное слугой Магнуссона. Мало того, что одежда была совершенно новой и дорогой – сплошной черный бархат и плащ подбит лисьим мехом, так вдобавок сшита тютелька в тютельку, словно неизвестный портной снимал мерку непосредственно с Иоганна, только он не мог припомнить, чтобы кто-нибудь обмерял его. Но более всего их поразили железный панцирь и длинный кинжал в ножнах, которые слуга принес вместе с одеждой.
- Это еще зачем? – Воскликнул Иоганн. – Я даже не знаю, как это одевать!
- Все очень просто, господин пастор. – Спокойно пояснил слуга. – Панцирь одевается через голову на камзол, по бокам есть кожаные ремешки. Ну, а кинжал, как вы видите на собственном ремне. Нам предстоит долгий путь и надо быть готовыми ко всему.
Теперь уже Агнес с тревогой смотрела на мужа и кляла себя в душе, что подвергает его опасностям.
Выехали рано утром. Впереди Магнуссон с Веттерманом, за ними пара вооруженных до зубов слуг. Несмотря на свой небольшой рост и округлость фигуры, посланник сидел в седле, как влитой. На нем также был одет панцирь, только более дорогой, украшенный серебром, а вместо кинжала, как у пастора, слева висел меч.
- Я бывал в Регенсбурге. – Рассказывал посланник. – Красивый город. Много церквей и монастырей. Францисканцы, доминиканцы, бенедектинцы, - он загибал пальцы, - а вот ваших, с доктором Лютером, собратьев августинцев там отродясь не было.
- Монастыри всегда служили делу просвещения, образования, науки. – Осторожно заметил пастор.
- Не только! Не забывайте об инквизиции, состоящей из доминиканцев и францисканцев.
- Я знал одного инквизитора-доминиканца из Финляндии, - Иоганн вдруг вспомнил отца Мартина, благодаря которому он обрел сына, - достойнейший и честнейший монах. Его заслуги были отмечены и магистром Петри и самим королем Густавом.
- Слышал о нем. – Кивнул Магнуссон, и здесь проявив свою осведомленность. – Жаль погиб при кораблекрушении. А еще я слышал о другом монахе – францисканце, который изобрел одну очень нужную и полезную вещь – порох. Как его звали? – Спросил посланник, лукаво улыбаясь.
- Бертольд Шварц .
- Да, да. Именно так. А еще Регенсбург славился своими еврейскими погромами. Хотя, пока был жив император Максимилиан, евреям удавалось откупаться и продолжать свои грязные делишки. Как только не стало императора, город тут же вышвырнул их прочь. Особо усердствовал монах Балтазар Хубмайер.
- Это известный анабаптист ?
- Он самый. Примкнул к Реформации, но потом откололся. Поддерживал мятежных крестьян. Попался и был осужден. Благодаря Хубмайеру Регенсбург стал на время одним из центров анабаптизма. Это даже сыграло нам на руку. Несмотря на присутствие в городе римского епископа, анабаптисты подготовили нужную нам почву для того чтобы после на ней благодатно взошло учение доктора Лютера, определяющее теперь и настроения магистрата. А вы, как думаете, господин пастор, серьезны были расхождения?
- Они себя называли T;ufer – крещенные. Проповедовали то, что Крещение нужно производить лишь в зрелом возрасте. Младенец по их разумению не осознает природу добра и зла и не способен проявить свободу выбора в принятии либо отрицании Крещения, забывая при этом рассматривать сам факт рождения, как изъявление Господней Воли и совершение таинства Крещения направленного на защиту души младенца. С самых малых лет человек воспитывается в христианском духе, посещает церковь, внимает проповедникам. Пусть он не все понимает, но дети мудры в своей наивности и быстрее, главное, безошибочно, по сравнению с нами, взрослыми, отличают истину от лжи.
- Потому что они верят всему, что им скажут. – Неожиданно грустно заметил Магнуссон. – Будут им внушать, что папа – наместник самого Господа на земле, они и поверят.
- Истина все равно восторжествует. Даже если это произойдет достаточно поздно, ложь станет лишь омерзительнее. Вина анабаптистов не в спорах о том, когда нужно креститься, думаю, что любой грамотный богослов мог бы с легкостью опровергнуть их доводы, а в том, что они вели себя неподобающим образом – отрицали светскую власть, подменяя ее собственной священнической властью, фактически уподобляясь папе и его кардиналам, отрицали частную собственность, призывали к общности жен, то есть к разврату и повальному греху .
- Истина… Но откуда берется в человеке тайное, сокровенное, хорошее, плохое, благородное и низкое до подлости, бескорыстное и кровожадное? Душа – наше второе тело, признаться в чем-то – облегчить душу? А в ней ли дело? - Веттерман с любопытством посмотрел на Магнуссона. Таких речей ему слышать еще не доводилось. Посланник ехал, развалившись в седле и уставившись немигающим взором куда-то вдаль, в глубину красно-желто-зеленого осеннего леса, куда вот-вот должна была нырнуть дорога. – Душа чиста, ибо она дана Господом. Слушай свою душу и найдешь ответ? Зло от разума, рождающего все самое страшное и подлое, что есть на земле? Какой-то кусок серого вещества в костяном горшке! Это и есть наше первое тело? Источник зла? Двойник? Один – душа - белый пушистый с крыльями ангела, второй – черный, с красноватыми воспаленными хитро прищуренными глазками. Левый уголок рта всегда опущен – признак вечной лжи. Хотя, почему черный? Нет, он такой же, как мы. Его кожа бледна, зато изнанка цвета преисподней. Душа, как снег, мысль, как сажа? Только мысль может быть черной, душа нет? Ангел бьется в смертельном бою с сатаной? И все мы хотим победы справедливейшему! Белое и черное? Что скажете, пастор? – Магнуссон искоса взглянул на Иоганна.
- Господь создал мир разноцветным. Красный, желтый, зеленый, голубой, фиолетовый… все цвета радуги , как сказано в книге Бытия, радуги, ставшей символом прощения Создателем прегрешений человечества. Мы привыкли воспринимать изображение ангелов в белых одеяниях, но они разноцветны, как весь Божий мир. А значит, и демоны могут принять любое обличие, ибо они во всем хотят походить на защитников рода человеческого. Красный – цвет крови или любви? Любви какой? Чистой, бестелесной, воплощенной в алой розе или плотской, от которой зачинается жизнь, но она тоже связана с кровью – от лишения невинности до родов? Желтый – веселое многоглазие поля ромашек или желчь зависти, злобы, жажды мщения?
- Разве желчь не может быть маской справедливой борьбы со злом? – Быстро вставил посланник.
- Может! Как и яркая зелень сочной майской травы соседствует с болотной ряской, скрывающей под собой смертельную опасность трясины, как голубизна неба, опускающегося в бездну моря, откуда еще никто не возвращался из потерпевших кораблекрушение вдали от берегов. Красота радует глаз, но разве демон не в состоянии сотворить красоту?
- Разве женская красота, не может скрывать за совершенством черт, волнующей округлостью линий, грацией походки, сладким шепотом сладострастья, - подхватил Магнуссон, - прятать коварство удара отточенного клинка и холода безжалостной смерти? Красота женщины – опасность и потому еще, что она рождает страсть, ослепляющую глаза и душу мужчины.
- А разве немощное, отвратительное на вид, покрытое побоями или струпьями болезни человеческое тело не может обладать душой, которая будет светить другим через страдания ее обладателя? – Парировал пастор. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.
- Вот истина, что проповедует доктор Лютер: мораль Нагорной проповеди применима к жизни каждого христианина, но не обязательна ко всем решениям, принимаемым христианами на службе королю. Они могут быть и греховны, но все спасение в вере! Sola fide! – Магнуссон поднял вверх палец. Его лицо внезапно превратилось в непроницаемую маску.
- Господь дал нам заповеди, которые должны жить в душе, а разум каждый раз обращаться к ней за советом. Просите и дано будет вам; ищите и найдете; стучите, и отворят вам. Ибо всякий просящий получает… И во всех делах, семейных ли, церковных ли, королевских ли, совет будет дан угодный Господу. – Попытался возразить Веттерман.
- Эх, дорогой мой пастор, если бы все так было просто… - Посланник замолчал и опять уставился на дорогу.
Путь их лежал по прекрасным сосновым и буковым лесам, изредка прерываемые серыми полями. Осень была в самом разгаре, но ощущалась лишь в утренней прохладе и красноватых листьях, постепенно усеивавших землю. Солнце светило почти по-летнему, изредка прикрываясь облаками, брызгавшими время от времени на путников короткими, но холодными дождями. Обедали в придорожных трактирах небольших селений, напоминавших маленькие городки с каменными или кирпичными одноэтажными постройками и черепичными крышами, позади которых гнездились деревянные домишки, крытые соломой. Города, где они останавливались на ночлег, отличались от селений не столько размерами, как обязательной крепостной стеной с башнями и воротами, церквями, да высотой домов в два, а то и три этажа.
Дороги были многолюдны. Крестьяне везли со своих полей на продажу последние плоды осеннего урожая; куда-то на заработки шагали подмастерья; ехали купцы в кожаных штанах, восседая рядом с огромными бочками - каждая занимала целую телегу; встречались монахи в разноцветных рясах, определявших принадлежность к тому или иному ордену – Веттерман понял, что они уже находятся на территории Священной Римской империи; иногда навстречу скакал целый отряд ландскнехтов, сопровождавших важного рыцаря, и все сходили на обочины, пропуская громыхающую латами кавалькаду всадников. На двенадцатый день путники достигли Амберга. Город появился совсем внезапно, словно лес уперся в его каменные стены.
- Амберг славится своими скобяными изделиями. – Пояснил Магнуссон, показав на бесчисленные лавки, из которых состояли улицы. – Здесь неподалеку добывают руду, которую по воде отправляют дальше в Регенсбург.
- Мы уже близко от него?
- Две-три мили осталось. Завтра днем будем на месте.
Ближе к вечеру Иоганн вышел к Фильским воротам. Здесь, на берегу тихой реки, потолкавшись среди медно-красных от вечного загара лодочников – перевозчиков руды, он узнал, что старый Вилли Грабенмахер ушел пару дней назад домой в Регенсбург и вернется не раньше чем через неделю.
- А где его там можно найти? – Поинтересовался пастор.
- У соляного амбара. Сразу за Шульдтурм, башней перед мостом через Дунай. Как выйдете через ворота, то направо. Вилли разгрузит руду и туда вернется. – Объяснил словоохотливый лодочник.
Удовлетворенный ответом, Иоганн вернулся на постоялый двор.
На следующий день они въезжали в Регенсбург через одни из пяти ворот города, отозвавшихся на стук копыт по булыжной мостовой гулким эхом кирпичных сводов. Коричневые и красноватые с фахверком дома были высотой в три, четыре этажа. Статуи и фронтоны украшали их фасады. Заметив, с каким интересом Веттерман рассматривает дома, Магнуссон пояснил:
- Местные патриции соревнуются друг с другом в богатстве отделки и высоте. Вон та башня, – он показал на высоченное каменное сооружение, - тоже жилая.
В разношерстной толпе горожан мелькали белые, черные, коричневые рясы монахов.
- В городе пять или шесть аббатств. Своими стенами они вошли в городскую стену. А вот за теми воротами, - Магнуссон махнул рукой налево, - сидит епископ. Это его флаг – три белых и три синих треугольника.
- Мы пойдем к нему?
- Пока не знаю. Сегодня или завтра я постараюсь встретиться с бургомистром, а там будет видно. Воспользуемся конфликтом городского совета с епископом и пустим их вперед, как поступил мастер, строивший знаменитый каменный мост через Дунай. Не слышали эту историю, господин пастор?
- Нет. – Иоганн пожал плечами, они как раз выезжали на площадь, где высился великолепный собор, тянущийся вверх остроконечными башенками, весь украшенный лепниной, скульптурами и кариатидами. – Какая красота! – Восхищенный пастор залюбовался истинным шедевром архитектуры.
- Да. Красиво. – Согласился Магнуссон. – Только строят уже несколько веков и закончить никак не могут, а сейчас и вовсе остановились. От собора Святого Петра дорога выходит прямо к Дунаю, - он показал на юг, - на тот самый каменный мост. По нему шагали рыцари в Святую землю. Сперва с Конрадом III, а после с Фридрихом Барбароссой. Так вот строители поспорили между собой – кто быстрее. И тот, кто строил собор, стал опережать другого мастера. Проигрывавший обратился за помощью к самому сатане. Тот потребовал, что бы первых три души, которые перейдут мост, достались ему. Мастер согласился, и дело у него заспорилось. Через некоторое время мост был готов. А когда наступил час расплаты, то хитрый строитель первыми запустил на мост петуха с курицей и собаку! Сатана остался с носом. Ха-ха-ха! – Магнуссон весело рассмеялся. - Правда, и собор никак не достроят теперь. Город давать денег не хочет, а у епископа их нет. А как вам та фигура женщины со змеями на груди? Красива? – посланник показал на одну из кариатид.
- Да. – Покачал головой пастор. – Но это Luxuria – Нецеломудрие.
- Точно. Я вдруг вспомнил наш разговор о красоте. – Хитро подмигнул посланник.
Разместившись на постоялом дворе, путники расстались. Магнуссон отправился в ратушу, а Иоганн пошел на выход из города, как раз к тому самому каменному мосту, о котором ему поведал посланник. Справа от ворот, прямо на берегу Дуная, должен был находиться главный соляной амбар, где отгружали соль. Там он рассчитывал найти Вилли Грабенмахера. Ему повезло и на этот раз, как тогда в Штральзунде. Первый же лодочник указал ему на дальнюю посудину, стоящую одной из последних на погрузку.
- Вон, видите высокого старика с девочкой на руках. А рядом с ним мальчишка.
Веттерман посмотрел в указанном направлении и увидел высокую, чуть сгорбленную мужскую фигуру в шляпе, потрепанной куртке, темных штанах, заправленных в сапоги. Старик стоял к нему спиной и его длинные седые волосы трепал речной ветер. Девочки Иоганн не видел, но рядом стоял мальчик и о чем-то разговаривал со стариком. Иоганн сделал вид, что прогуливается по берегу, еще не решив для себя подходить к Грабенмахеру или нет. Поравнявшись с ними, он увидел и девочку, мирно дремавшую на широкой груди старика. Иоганн приветливо улыбнулся и приподнял свою шляпу. Загорелое, как у всех лодочников, истрепанное временем и ветрами, пронизанное морщинистой сеткой лицо старика ответило доброй улыбкой сквозь седину бороды. Светловолосый мальчик поднял свои голубые глаза и вопросительно посмотрел на пастора.
- Какие замечательные у вас дети.
- Это внук и внучка, добрый человек. – Покачал головой Грабенмахер. – Наша последняя радость в этой жизни. Но хвала Спасителю, мы со старухой еще крепко стоим на ногах и сможем их вырастить.
- Храни вас Господь, добрые люди. – Иоганн поклонился и, не сказав больше ни слова, медленно пошел обратно. А нужно ли было признаваться, зачем он сюда приехал? Нет, он все видел собственными глазами и был спокоен теперь за детей Сесиль. Объяснения, напоминания о ней, рассказ о казни и предсмертном крике - просьбе, а, значит, и о несчастном сыне старика, причинили бы ему лишнюю боль, которой и так хватает в этой жизни. Дети ухожены, окружены заботой, их любят. Что еще можно пожелать? Ничего. Только не мешать.
Веттерман вошел в город, поравнялся с башней и чуть было не ткнулся носом в кружку, неожиданно появившуюся перед его лицом. Он поднял голову. От кружки уходила веревка, спущенная в узкое зарешеченное оконце башни. Сверху на Иоганна смотрело изможденное лицо узника. Очевидно башня служила одновременно тюрьмой, и арестанты таким образом выпрашивали подаяние у прихожан. Пастор нащупал в кармане серебряную монету и бросил ее в кружку, моментально взлетевшую вверх.
- Спаси тебя, Господь! – прошептал Иоганн и добавил, - и нас всех.
- Все разрешилось благополучно, господин пастор. Вы, ей Богу, приносите мне удачу. – Приветствовал Веттермана посланник, которого пастор нашел в трактире на первом этаже их постоялого двора. Магнуссон закусывал вино добрым куском копченого окорока с тушеной капустой. – Присаживайтесь, мой друг. Эй! – Он махнул рукой хозяину, чтобы тот подавал ужин пастору, и наклонившись вперед, насколько позволяло ему его брюшко, прошептал. – Совсем скоро этот город присоединится к нашему союзу. Они давно уже ждали личного обращения к ним доктора Лютера. Его мы с вами и доставили нынче. Завтра бургомистр Блюмберг даст мне письменный ответ доктору, и наша миссия завершена.
- А епископ?
Магнуссон махнул пухлой ручкой с зажатой в ней костью.
- Он нам не нужен. Пусть с ним разбирается совет!
Глава 3.
Новое назначение.
Немецкое богословие еще было едино. Над всеми гремел непререкаемым авторитетом громкий голос доктора Лютера, не стеснявшегося даже во время проповедей самых крепких словечек и выражений:
- Я хотел и не мог понять Апостола Павла в его послании к Римлянам. И мешали мне в этом не босые, грязные и холодные ноги в монашеских сандалиях, а лишь одна единственная фраза: «В нем открывается правда Божья…» . Я возненавидел эти слова – «правда Божья». – Вцепившись своими мужицкими крепкими руками в кафедру, словно намереваясь оторвать ее вместе с собой от стены, Лютер останавливался и обводил яростным взглядом аудиторию, притихшую от таких неожиданных и резких речей. – Я был приучен понимать их, как правду, согласно которой Бог праведен и карает неправедных. Хоть я и жил невинной жизнью монаха, я чувствовал себя грешником с совестью, нечистой перед Богом. Я был далек от любви к этому праведному Богу, на самом деле, я ненавидел Его! – Доктор сделал еще одну паузу. Тишина стояла такая, что казалось, его слова продолжают звенеть в ушах. - Денно и нощно рассуждая над этой фразой, я стал понимать, что «правда Божья» есть дар Божий – вера, по которой Он оправдывает нас, как сказано «праведной верой жив будешь». И предо мной открылись врата рая, я родился заново, я стал видеть все Писание по-иному. Ненавидимые мною слова «правда Божья» звучали теперь сладчайшей из фраз! Причина, по которой люди не понимают, почему их оправдывает одна вера, заключается в том, что они не знают, что такое сама вера! Все вы слабы и эгоистичны, поражены неизлечимой проказой и несмываемой скверной, и будете пребывать в этом дерьме до тех пор, пока не осознаете, что только верой, только Милостью, только через Писание, вы почувствуете Христа и поверите в Слово Бога!
Кто мог устоять перед таким натиском? Перед молниями, что извергал Лютер? Кто мог не осознать собственной ничтожности и остаться пребывать в том состоянии, которое так недвусмысленно обрисовал доктор? Таких - не было! Семена очищения веры падали на благодатную почву.
Спокойнее проходили лекции доктора Меланхтона. Его больше интересовала этика, как концепция духовной и светской справедливости, выступающая отражением убеждения человека в повиновении Богу и соблюдения Заповедей. Но Иоганну было гораздо интереснее проводить время в тишине библиотеки, самостоятельно постигая мудрость древнейших мыслителей и богословов. Когда завершались лекции сюда же устремлялись и студиоузы, невольно принося с собой шум аудиторий, пыл лекторов или собственную взбудораженность от услышанного. Нет, никто не позволил бы нарушать тишину храма книги, но она все равно наполнялась звуками шагов, дыхания, шелеста страниц. Но гораздо громче бились сердца, стремившиеся найти в книгах подтверждение того, что только что было произнесено с кафедр. Уединение Веттермана было нарушено, и он покидал библиотеку.
Иоганн почти не видел сына. Юноша растворился в лекциях – по церковной истории и практической теологии, бесконечной латыни, греческому и еврейскому языкам, математике и космографии, а по субботам диспуты, куда приходил иногда и сам Лютер, подбадривая и раззадоривая своими репликами оппонентов.
О восхищении учебой отец узнавал лишь в те непродолжительные минуты, когда юный вечно голодный студент залетал к ним с матерью, и давясь пищей, что-то успевал им рассказать. Но судя по тому, как он выразительно переглядывался при этом с Гертрудой, у Андерса хватало времени не только на лекции и диспуты.
Это не могло не укрыться от проницательного женского взгляда Агнес.
- Иоганн, ты не хочешь поговорить со служанкой? – Спросил его жена, когда сын исчез также молниеносно, как и появился, а Гертруда, прибрав со стола, удалилась к себе на кухню.
- О чем, милая? – Но взгляд жены был так красноречив, что Веттерман оставил попытки изобразить непонимание. – А может надо с Андерсом поговорить? Только о чем? - Тут пастор допустил оплошность. - Все мы были молодыми когда-то…
- Так, так, так… - Жена притворно нахмурилась. – Вот чем ты занимался в Виттенберге. Ну-ка признавайся, и сколько у тебя было таких Гертруд?
- Агнес… - Он потянулся к ней.
- Не смей ко мне прикасаться! – Она отодвинулась в сторону, загадочно улыбаясь. Но он уже предвкушал ее упругое сопротивление и намеревался его преодолеть.
- Подожди, Иоганн. – Вдруг неожиданно ласково остановила она его. – Мне надо тебе кое-что сказать. У нас будет ребенок.
Иоганн медленно поднялся, и застыл, как вкопанный. Он вдруг ощутил, как какое-то неведомое сладостное чувство стало подниматься и расти внутри него, наполнять душу, подступать к горлу, сжимая его в кольцо спазмов и, наконец, ударило в голову хмельной радостью обретения нового смысла жизни, который тут же появился на свет от одной единственной фразы, произнесенной любимой женщиной, без оглядки на те сроки, что определены природой и Создателем для рождения ребенка.
- Агнес… - Только и смог выговорить Иоганн, размахнув руки, и нежно обнимая впорхнувшую в объятья жену. – Агнес… любимая…
Наступил промозглый декабрь. Выпал снег и тут же растаял, превратившись в черную слякоть из воды и полусгнивших листьев, пропитав улицы устойчивым острым запахом плесени. Иоганн просил Агнес без надобности не выходить из дома. Поскользнуться на прелых листья, разбиться о булыжную мостовую было пара пустяков.
- Подожди немного, - останавливал он жену, порывавшуюся отправится с Гертрудой по съестным лавкам, - пусть выпадет снег и станет безопасно.
- Иоганн, эта девчонка только бестолково тратить деньги! – Сопротивлялась Агнес. – Я буду держаться за нее и не упаду.
- Нет! – Веттерман категорически возражал. – А если она растянется? Не вынуждай меня запирать тебя дома.
- Ладно, дорогой. – Жена уступала ему. – Обещаю.
- Вот так-то лучше. Будь хорошей девочкой и не заставляй меня переживать. – Он целовал ее на прощанье, отправляясь в университет, правда долго там не задерживался, ему хотелось поскорее вернуться к Агнес, и просто провести время вместе с ней, разговаривая или молча, усевшись у камина, взяв ее руки в свои, наслаждаться ощущением того, что рядом медленно, но верно растет новая человеческие душа и плоть, имеющие самое непосредственное отношение к нему. Он словно ощущал уже биение сердца младенца теплом прикасающегося к нему женского бедра, потрескиванием дров, игрой языков пламени, шепотом Агнес:
- Ты такой хороший, Иоганн. Я так тебя люблю!
- И я тебя очень люблю. А сейчас люблю втройне сильнее – за тебя, за Андерса и за того ребенка, что дарует нам Господь. Он нас вознаграждает. – Шептал он в ответ, обняв жену за плечи и целую узел волос, склонившийся ему на грудь.
- Это он тебя вознаграждает. Ты отправился, рискуя жизнью… - Агнес замялась, -… ради моей, глупой, женской прихоти.
- Нет, Агнес! Может вначале и я так думал, но увидев в Регенсбурге этих детей, убедившись в том, что они в безопасности, в том, что они счастливы, я понял – Господь испытал нас еще раз и щедро вознаградил.
- Да, дорогой.
Но по ночам, когда Агнес сладко засыпала на его груди, к радости вдруг постепенно стало примешиваться чувство тревоги, ощущения неизвестности их дальнейшей судьбы. Иоганн размышлял, загибая пальцы:
– Ноябрь, декабрь, январь, февраль, пусть еще март… В феврале Агрикола и Тейтт станут магистрами. Выходит, в марте нужно будет отправляться в Швецию. Останется… - он загнул еще четыре пальца, недостающих до цифры девять. До июля. – И где мы будем? В Швеции? Если нас опять отправят в Новгород? Это два морских перехода. Выдержит ли Агнес и наш ребенок? Не говоря вовсе об опасности морских путешествий! – Он осторожно скосил глаза на жену. Агнес уже сползла с его груди, свернулась калачиком, пристроилась мужу под бочок и мирно посапывала. Он вдруг вспомнил судебного фогта из Штральзунда. Нет, Иоганн имел в виду не слова Шнайдера о том, что она что-то скрывает от мужа, совсем другое – как исключить вероятность повторной встречи Агнес с ее прошлым? Остаться в Швеции? А куда их пошлют? А если в Кальмар или хуже того в Мору? Господь не допустит этого! Но ведь человек, распоряжающийся судьбами других людей, может и не догадываться о причинах, по которым не следует так поступать? Господь не вмешивается в установленный Им порядок светской жизни, оставляя одним право повелевать, другим подчиняться. И право найти место службы Веттерману будет исходить от светской власти – от магистра Петри. При этом советник короля будет поступать в полном соответствии с тем, как учит доктор Лютер: назначение священника это дело светское, а его проповеди и все остальные повседневные духовные обязанности – дело церковное. Попросить магистра Петри отправить их в Финляндию, откуда родом его нынешние подопечные? Еще один морской переход! Какая жалость, что беременность Агнес пришлась на это время! – Промелькнула мысль, и Иоганн тут же устыдился ее. – Что я несу? Позволил себе хулу на Господа! Какой позор! Надеюсь, Он меня не услышал. – Мысли не давали покоя, от этого не спалось. Стараясь не разбудит жену, Иоганн осторожно поднялся, подошел к столу, налил себе вина и сделал пару глотков. Потом прижался горячим лбом к холодному стеклу, ощущая кожей барабанные удары дождевых капель, швыряемых ему в лицо свирепым ветром. Он отстранился. От окна чуть поддувало, и огонек свечи метался из стороны в сторону, повторяя свою пляску отражением в черном от уличного мрака стекле. Иоганн вдруг вспомнил, что также металось пламя факелов в Кальмарском замке, когда он – юный настоятель церкви стоял перед начальником стражи по делу о хищении серебра. «Надо найти ее и допросить!» - эти слова старого солдата прозвучали сейчас вновь. – Господи, я даже не представляю, как нетороплива повозка правосудия! Ее колеса вязнут во времени, но крутятся, движение не на миг не останавливается. А если ее до сих пор ищут, несмотря на все войны, восстания, датчан, смену королей, веры? Надо успокоиться! – Сказал Иоганн сам себе. – Все равно сейчас я ничего не смогу придумать, а тем более решить. Положусь на Провидение и веру в то, что Он нас не оставит, даст знак, покажет выход.
Но выхода пока не предвиделось. Напротив, обстоятельства складывались, по мнению Иоганна не самым лучшим для них способом. Зима вступила, наконец, в свои права, укрыв землю пушистым белым покрывалом, Веттерманы спокойно и тихо, по-семейному отпраздновали Рождество Христово, наступил новый 1539 год. Неминуемо приближалось время защиты ученых степеней Агриколой и Тейттом, а, значит, и время отъезда в Швецию.
Да и Агнес не горела желанием возвращаться на родину. Она однажды так и сказала Иоганну, когда они прогуливались вдвоем по улице. Пастор ничего не ответил жене, лишь покрепче сжал ее локоток и кивнул головой.
Уже в середине января, выходя из библиотеки университета, Иоганн столкнулся с Нильсом Магнуссоном.
- Должен с вами поделиться, господин пастор. – Посланник отвел его в сторону. – Не очень хорошие вести из Стокгольма.
- Какие? – Насторожился Веттерман.
- Арестован магистр Петри и ему предъявлено обвинение.
- Боже! Но в чем?
- Скорее всего, в измене, коль ему грозит смертная казнь.
- Но он же был ближайшим советником короля Густава?
- Возможно, они отошли с королем в разные стороны от Нагорной проповеди. – Посланник выразительно поднял брови, напомнив их разговор на пути в Регенсбург.
- Что может означать арест господина Петри? Какие перемены?
- Не знаю! – Магнуссон отвел взгляд в сторону и прищурился. - Я не получал пока никаких официальных известий из Стогольма.
- Но вы же узнали о…
- С оказией! – Посланник мельком взглянул на пастора, и опять установился на стену. Взгляд его был жестким. – О некоторых событиях нужно узнавать очень быстро и, главное, вовремя. Не дожидаясь почты. Вы ведь сюда направлены Олафом Петри и его братом архиепископом Упсальским Лаврентиусом?
- Да! А что, вы думаете, опала коснулась и архиепископа? – Пастор был поражен известием.
- Я ничего пока не думаю, дорогой Веттерман, а лишь пытаюсь рассуждать и делюсь своими мыслями с вами.
- Я очень признателен вам за доверие, господин Магнуссон. – Иоганн приложил правую руку к сердцу и искренне склонил голову.
- Полноте. Не стоит. Как я понял, доктор Нортон, с которым вы имели честь познакомится, довольно близок сейчас к королю Густаву, и полагаю, нас всех он характеризовал положительно. Хотя… чужие мысли и поступки нам не ведомы. Каждый тянет одеяло на себя, стараясь прикрыть собственную замерзающую задницу… - Задумчиво произнес Магнуссон.
- Судя по всему, - подумал Иоганн, - посланник тоже весьма озабочен изменениями в Стокгольме.
- Да, кстати, - Магнуссон хлопнул себя по лбу, - совсем забыл. Вчера я разговаривал с доктором Лютером. Он напомнил о своем традиционном обеде, куда приглашены будущие магистры и наиболее уважаемые люди университета. Ваши с женой имена в списке приглашенных, но Лютер просил меня помимо этого передать вам еще и личное устное приглашение к нему. Он хочет с вами побеседовать. Обед состоится через две недели, в пятницу. – Прокричал посланник, как всегда, уже на ходу, покидая Веттермана.
- Час от часу не легче. – Известие об отстранении Петри потрясло Иоганна. Он понимал, что никаким особым расположением бывшего советника короля он не пользовался, но все же… магистр ему никогда ни в чем не отказывал и в глубине души Веттерман, чего греха таить, рассчитывал на него. Дома он постарался вести себя так, чтобы своим видом не дать Агнес повод к расстройству. Это удалось ему легко. Приглашение на обед к самому Мартину Лютеру захватило ее полностью:
- Как, Иоганн, я увижу доктора Лютера? – Ее глаза округлились от восторга.
- Если он приглашает, то обязательно. – Усмехнулся пастор.
- Но в чем я пойду? – Понятно, что может еще взволновать женщину, как ни ее внешний вид, наряды и прочая, по мнению мужчины ерунда. – Все мои платья устарели.
- Дорогая, у нас есть еще две недели. Если хочешь, мы немедленно отправимся в лавку, к портному, куда скажешь, и потребуем, чтоб нам сшили самое красивое платье на свете!
- Да! – Она стремглав поцеловала мужа и, не мешкая, стала одеваться.
И хотя Веттерман с улыбкой наблюдал за женой, как она неторопливо расхаживала по мастерской, сопровождаемая сыпавшим комплиментами хозяином, но мысли его были далеко отсюда. Галантерейщик, он же и портной, открывал сундуки, заполонившие это полуподвальное помещение со сводчатыми потолками и низкими зарешеченными окнами, доставал из них один за одним разноцветные рулоны ткани, набрасывал конец материи на плечо жены, так что рулон разматывался и укрывал ее от шеи до пят. Агнес поворачивалась, смотрела сначала на себя – сверху вниз, затем на свое отражение в потускневшем зеркало на стене, и потом уже вопросительно на Иоганна. Пастор улыбался и пожимал плечами, Агнес хмурилась, снова бросала взгляд в зеркало и качала головой, морщила носик. Хозяин, быстро смотав ткань обратно в рулон, извлекал следующий образец материи. И так до бесконечности. Наконец, выбор Агнес остановился на ткани, напоминающей поток разлившегося искристого темно-красного вина. Она десять раз посмотрела в зеркало, столько же раз на Иоганна, который одобрительно кивал – ткань действительно была хороша и изумительно подходила жене, и тогда Агнес, казалось, с огорчением, глубоко вздохнув, утвердительно качнула головкой. Итак, десять локтей брабантской ткани, столько же ситца. Конечно, это было еще не все. Предстояло перебрать массу коробочек с разнообразными по цвету и размеру костяными пуговицами, пряжками, бисером, латунными крючками, цепочками, и бесконечным множеством других удивительных предметов, назначение которых было Иоганну непонятно. Потом они еще что-то очень долго обсуждали с мастером, пока не пробил долгожданный час, когда измученная и счастливая Агнес, обратилась к мужу:
- Дорогой, кажется, я все выбрала. Ты одобряешь?
- Конечно! – Быстро откликнулся Иоганн, соскочив с сундука, который он использовал в качестве места ожидания.
Теперь на весь ближайший вечер, впрочем, и последующие тоже, ему пришлось стать благодарным слушателем радостного щебетанья жены по поводу ее будущего наряда. Еще в первый визит к галантерейщику, он заметил, как Агнес взяла в руки прекрасное жемчужное ожерелье, одела на себя, покрасовалась перед зеркалом, бросила осторожный взгляд на мужа, но Иоганн успел отвести глаза в сторону, притворившись, что он ничего не видел. Но от него не укрылось то, с каким сожалением она сняла жемчуга и положила обратно в коробочку. На следующий же день, по пути в университет, он завернул в лавку и потребовал у хозяина показать ему именно эту вещь. Жемчуга были действительно хороши. Пастор тут же их купил.
И вот настал долгожданный день. Агнес сидит перед небольшим покрытым множеством черных точек зеркалом, на ней красуется то самое великолепное платье, сейчас она завершает укладывать волосы. Ее оживленное, с полуоткрытым ртом, лицо, чуть нахмурено. Иоганн подходит к ней, наклоняется и нежно целует в шею, чуть ниже мочки левого уха. Она изгибается и мурлычет, как кошка, и в этот момент, пастор набрасывает ей на шею жемчужное ожерелье – ему удается на удивление легко его застегнуть, быстро целует снова в шею, только уже с правой стороны и отступает на один шаг назад. В зеркале он видит, как округляются ее глаза, как тонкие пальцы медленно поднимаются и прижимают перламутровые шарики к коже. Она поворачивается к Иоганну и смотрит с каким-то детским испугом.
- Мне показалось, что эта вещь тебе к лицу. – Стараясь казаться невозмутимым, произносит Иоганн. Агнес поднимается с табурета и бросается в его объятья.
- Ты волшебник! – Шепчет она ему сквозь поцелуи.
- Ну, ну, если б я был волшебником, меня стоило бы отправить на костер. – Шепчет он, усмехаясь, в ответ.
- Никогда! Я никому тебя не отдам! – Лицо Иоганна уже все мокрое от бесчисленных поцелуев.
Доктор Лютер жил в большом двухэтажном доме, пристроенном к августинскому монастырю, который ему подарил в знак глубочайшего уважения и признания заслуг магистрат Виттенберга. Почти весь первый этаж занимал огромный зал, где происходили эти ставшие уже традиционными обеды для будущих магистров, докторов и профессоров университета. Длинный стол, стоящий посередине зала, заставлен блюдами. Чего тут только не было – лосиное и свиное мясо, птица, разнообразная рыба, капуста, яблоки, сваренные в меду, кувшины с вином и пивом. Гости разместились вдоль стола на длинных скамьях без спинок. В самом конце в кресле сидит хозяин дома. Слева от него его добродетельная супруга, справа ближайший помощник и соратник доктор Меланхтон.
Общий гул перекрывает могучий бас Лютера:
- Попросим доктора Меланхтона прочесть нам застольную молитву и приступим, друзья, к угощению.
Общество смолкает, поднимается Меланхтон и читает слова молитвы. Услышав заключительное «Аминь», все повторяют его вслед за деканом и принимаются за еду. Пьет каждый по собственному усмотрению. Нет ни хвалебных тостов в честь хозяина дома, ни попыток блеснуть своим eloquentia , хотя умельцев за столом было хоть отбавляй – в этом Веттерман не сомневался. Нет, все было настолько обыденно просто, будто собрались не столпы богословской науки, не учителя со своими беспокойными, но внимательно внимающими воспитанниками, а равные с равными. За столом сидела одна большая университетская семья. Единственное различие было в том, что более почетные и заслуженные гости, в том числе Магнуссон с Веттерманами, сидели ближе к доктору Лютеру. Иоганн оглядывается по сторонам. Видит знакомые лица профессоров, замечает Агриколу с Тейттом, на другом конце стола, улыбается сверкающим глазам и разрумянившемуся счастливому лицу Агнес. Она ловит его взгляд, наполняет две кружки вином – Иоганну и себе – и, поднимая свою, шепчет:
- За тебя, мой дорогой!
Он выпивает вино, ставит кружку на стол, находит теплую ладонь жены и мягко сжимает в своей. Краем глаза, пастор замечает, как доктор Лютер поднялся из-за стола и направился… неужели в их сторону. И правда, мощная фигура вождя, самую малость по-стариковски сгорбленная, вырастает за спиной Иоганна и он слышит:
- Es college Wettermanus, nonne?
- Да, достопочтенный доктор Лютер! – Отвечает Иоганн. Он уже успел повернуться, подхватить под руку Агнес, они поднимаются вместе и почтительно кланяются доктору.
- Conventi sumus, nonne?
- Да, я был вашим студентом двадцать лет назад.
- О-о-о… - покачал медвежьей головой Лютер, - двадцать лет назад… и я бывал в Аркадии… Это твоя жена? Красавица! – Начав разговор с латыни, позволяющей сразу обращаться на «ты», доктор не меняет этого обращения и в немецкой речи.
Иоганн представляет жену Лютеру, и Агнес вся - от корней волос до прикрытой корсажем груди, заливается краской смущения, склоняет вновь голову, шепчет еле слышно:
- Мы вам так признательны за приглашение.
- Хочу побеседовать с твоим мужем наедине. Надеюсь, ты не будешь возражать, моя девочка? – Она молча кивает головой, не в силах вымолвить хоть слово.
Уже уходя вслед за Лютером, Иоганн оборачивается и замечает как смотрит на него Агнес. Таких потемневших, горящих от восхищения глаз жены, он еще не видел, ну если только ночью после бурных ласк и любовной истомы. Он весело ей подмигивает.
- Давай пройдем в мой кабинет. Не возражаешь? – Зовет его Лютер.
- Почту за честь, доктор!
- Тогда вперед. - Лютер махнул рукой, чтобы Иоганн следовал за ним, и стал тяжело подниматься по довольно узкой и крутой ясеневой лестнице. – Высоковато стало для меня. Старею. – Бормотал про себя великий реформатор, останавливаясь через три-четыре ступеньки перевести дыхание.
Обстановка кабинета была скромная – одинокий пульт, пара потемневших от времени лавок вдоль стен, шкафы с книгами.
- Присядем. – Указал Лютер на скамьи. Сел сам, откинулся к стене, стараясь унять сердцебиение. Веттерман опустился рядом. Наконец, доктор отдышался:
- Так ты служил в Московии, Иоганн?
- Да, господин доктор.
- Как кратко мог бы ты поведать о ней? С чем сравнить? Нам нужны союзники в борьбе с папизмом. Разногласий в лиге северогерманских городов все больше и больше. А Рим своих позиций терять не намерен. Папа подстрекает Карла V усмирить нас, вернуть те города, что имели статус имперских, а ныне объявили себя вольными, и тогда сюда хлынут испанцы и весь прочий сброд со всей Европы, которым все равно кто ты христианин, иудей или язычник. Они верят в одного бога – добычу, наживу, смерть. Им все равно кого убивать – мужчин, женщин, стариков или детей, лишь бы за это платили. И это время придет. Так что скажешь, Иоганн?
- В библиотеке я наткнулся на «Хроники» Святого Иеронима , где он опирается на труды отца церковной истории Евсевия Кесарийского . Речь идет об «Истории от сотворения мира до двадцатого года царствования императора Константина». Император – язычник, ставший христианином перед самой смертью, но прославленный церковью.
- Да, но с Константина наша церковь стала невидимой, и существовала все это время, как невидимое сообщество людей, хранивших в душах праведников евангелическую веру, о которой мы нашли смелость сегодня открыто заявить, сделать ее обозримой для всех, тем самым бросив вызов тому, кто присвоил себе престол Святого Петра и безбожно прикрывается Именем Творца в своей корысти, а не вере. Именем Константина папы пытались фальсифицировать и узурпировать не только духовную, но и светскую власть .
- Ложь все равно, рано или поздно открывается.
- Сколько веков на это ушло… Так что в «Хронике» Святого Иеронима напомнило тебе Московию?
- Императоры-язычники, предшественники Контантина, кощунствуя против Творца, пытались себя уподобить богам-идолам. Из pontifex maximus они объявляли себя живыми богами. Заслуга Константина в том, что он запретил гонения на нашу истинную евангельскую веру, решал церковные проблемы, как светский правитель вплоть до догматических споров, выступив против арианской ереси . Но отнести императора к святым, своей жизнью, страданиями и смертью, подтвердившим свою святость не представлялось, к апостолам, проповедовавшим учение Христа, тем более. Но некая, хоть и отдаленная параллель в них и открывшим всей империи свет христианства Константином прослеживалась. И тогда рождается идея строительства храма Апостолов, который был задуман, как совмещение церкви и христианского мавзолея. Воздвигнув двенадцать гробниц, словно священные памятники в честь апостольского лика, средним он поставил свой саркофаг. Евсевий, используя многозначность греческого генетива , и как genetivus obiectivus и, как genetivus subjectivus, то есть логическое подлежащее при существительном и одновременно логическое дополнение, пишет так, что каждую его фразу можно понять по-разному – «заботясь о том, чтобы его собственное тело после смерти стало сопричастно почитанию апостолов», или тело стало почитаться вместе с апостолами, «дабы и после кончины удостоился он тех молитв, которые будут совершаться здесь в честь апостолов» - будет ли он причастен к молитвам или все будут молиться ему и апостолам? Совершаемая молитва об успокоении его души поминала императора сразу после апостолов, которые идут первыми из святых, народ молился и за его душу и он постоянно соединялся с народом Божьим. И до сих пор в любой поминальной молитве евхаристии перечисляется по порядку весь видимый и невидимый мир: от святых до простых христиан. И еще одно. Константин принял евангельскую веру за три дня до смерти, его душа могла считаться безгрешной, достойной быть вместе с апостолами.
- Базилика Сан Назаро Маджоре в Милане построена Святым Амвросием в честь Святых Апостолов и вероятно является копией Апостолейона Константина. – Вставил, внимательно слушавший Иоганна Лютер. – Но продолжай!
- Не довелось видеть. – Покачал головой Веттерман. – Однако, в результате неких событий, о сути которых мнения расходятся, гробница императора была перемещена ко входу, что по моему разумению было проявлением Воли Того, «Чьи служители», как сказал Иоанн Хризостом в толковании на второе послание к Коринфянам, «и скончавшись стоят выше царей вселенной… И что привратники у царей во дворце, то же в гробнице цари у рыбаков».
- Все христиане имеют равный священнический статус, но это не означает, что мы все можем проповедовать, учить и использовать власть. Духовная власть Бога осуществляется посредством Слова Божьего и водительством Святого Духа. Мирская власть Бога осуществляется через королей, князей и магистраты. Когда мирские князья и правители своевольно пытаются изменить Слово Божье и стать его хозяевами, что им запрещено, как и последнему нищему, - они стремятся стать богами. А они лишь привратники, как и подтверждает Хризостом. Так же и Константин, попытавшийся причислить себя к Святым Апостолам. Три порядка существует – семья, где глава отец; государство, мирская жизнь, где правит князь; и духовная жизнь, где правит духовенство. Все они основаны на Слове Божьем и отражают Божественную волю. Духовная власть – суть убеждение, касающееся человеческой души, а не его тела или имущества, мирская власть – суть принуждение, не касающееся души. Власть и церковь различны и не должны смешиваться. Бог правит церковью через Евангелие, но вынужден править грешным миром посредством закона, мудрости правителей и принуждения. Бог ставит правителя для достижения тех целей, которые церковь достичь не может.
- Из моей беседы с архиепископом Новгорода Макарием я вынес одно: они пойдут путем Константина, если не приравняв своего великого князя к апостолам, как это пытался сделать император, хотя бы после своей смерти поместив гробницу между ними, то поставив его сразу за ними, придав особый Божественный смысл его правлению. И как Константин принял Святое Крещение перед смертью, так и русские хотят осуществить повторное Крещение на княжение – повторное помазание. Они - русская церковь, хотят в лице своего великого князя соединить Бога и народ в живом человеке.
- Как анабаптисты… Но духовную власть сохранят за собой? – Спросил задумчиво Лютер.
- Мне предполагается, что разделение мирской и духовной власти будет размыто. Обожествив при жизни великого князя, причислив к лику равноапостольских царей, они придут к этому неизбежно. Дух и меч станет одним целым и будет управлять и добром и злом. И тогда мирской правитель получит право от церкви трактовать слово Божье.
- Во всем, посредством всего и над всем, в том числе и над князьями, осуществляется Его власть и более не действует ничего. Его власть не есть сила, какой обладают князья, она действующая постоянно, встречающая нас непрерывно и повсеместно. Перекладывая эту власть на себя, князь превращается в тирана, забывающего о Том, кто выше и сильнее. Но не подобает Люциферу сидеть вместе с Господом. Некоторые из наших князей и правителей берут на себя роль Судей, презирая Слово Божье, вызывая бунты и насилие, что также является обратным злом, ибо велят они верить иначе, чем верим мы, повелевают там, где нет у них ни права, ни власти.
- Возможно. – Грустно согласился пастор. Оба замолчали. Первым заговорил Лютер:
- Ты с женой возвращаешься в Швецию, как только твои подопечные станут магистрами?
- Так предписано королем Густавом.
- А после? Снова в Новгород?
- Не уверен.
- А что если я предложу тебе другое место?
- Каким образом, доктор?
- Я думаю, что ваш король Густав уважит мою просьбу. Что ты скажешь по поводу Дерпта? Кафедра Церкви Св. Иоанна? Дерптский епископ Иоганн Бей давно просит меня прислать ему хорошего проповедника и настоятеля.
- Скажу, что предложение неожиданное. – Веттерман действительно растерялся. Это было то, о чем он думал непрерывно. Неужели…?
- Я не тороплю тебя. Подумай, Иоганн. Ты останешься, ну если не на немецкой, то хотя бы на ливонской земле. Но Московия совсем рядом. Окрестности Дерпта не раз становились полем боя между рыцарями Ливонского ордена, который сейчас находится в полном расстройстве и войсками московских князей. Что нас ждет в будущем, неизвестно. А ты, как человек твердо стоящий на позициях евангелистской веры и имеющий большой опыт общения с московитами придешься, как нельзя кстати. Кто знает, может епископство со временем станет твоим? Ваш сын остается учиться в нашем университете и возможность проведать его из Дерпта, нежели из Швеции и тем более Новгорода, намного ближе. Подумай. Поговори с женой. Я не тороплю. Но сразу поставь меня в известность, чтобы у меня было время написать Иоганну Бейю.
- Благодарю вас, доктор! – Пастор встал и благодарно поклонился Лютеру.
- Не стоит! – Махнул рукой доктор и тоже приподнялся. – Пора вернуться и к нашим гостям.
- Господи, Иоганн, ты так долго беседовал с самим Лютером! – Встретила его горячим шепотом жена, ей не терпелось узнать о чем, но сидевший за ней Магнуссон тот же вопрос повторил уже вслух:
- Не поделитесь, дорогой мой Веттерман, что интересного сообщил вам доктор?
Иоганн показал ему знаком, чтобы он отклонился чуть назад, они сблизились за спиной Агнес, которая тут же пододвинулась вперед, чтоб им было удобнее, и пастор сказал достаточно тихо, но так чтобы и жена могла это слышать:
- Доктор предложил мне поехать настоятелем в Дерпт.
Посланник весело улыбнулся:
- Поздравляю! Кажется это тот вариант, который бы вас весьма устроил? Не так ли? Не это ли мы с вами подразумевали, рассуждая о событиях в Стокгольме? Вы дали согласие?
- Мне надо еще поговорить с женой. – Неопределенно ответил Иоганн.
Магнуссон посмотрел на напряженно выпрямленную шею Агнес и усмехнулся:
- Кажется, она уже обо всем догадывается! – И повернулся к столу, дав понять, что разговор окончен.
- Иоганн, это правда? – Снова горячее дыхание Агнес обожгло ухо.
- Да, дорогая.
- Дерпт – это где? – Все слышала, усмехнулся про себя Иоганн.
- В Ливонии.
- Далеко отсюда?
Пастор ненадолго задумался и пояснил:
- Путь туда лежит через Курляндию и далее на восток. Это земли Ливонского ордена, сейчас дружественного доктору Лютеру.
- То есть, это немецкие земли?
- Можно сказать и так. – Согласился пастор.
Она придвинулась как можно ближе к нему, не стесняясь никого, обняла за шею, поцеловала и сказала:
- Милый, ты - особенный человек…
Чего было больше в ее словах любви или восхищения, или одно растворилось в другом, Иоганн сказать не мог. Единственное, на что сейчас он был способен это ответить ей:
- Просто я очень люблю тебя и наших детей!