В детстве мне очень нравилось… нюхать папину лётную фуражку. Фуражка была старая, с голубым околышем, и хранилась у бабули в шкафу на полочке с вышитым накрахмаленным подзорником. В шкафу пахло пылью и нафталином, этим запахом пропитались все лежавшие в нем вещи, но фуражка все равно выделялась особо – нафталин смешивался с запахом сукна, кожи, металла кокарды и пуговиц – и тогда я решила, что так пахнет небо.
Отец мой, Пельгасов Евгений Михайлович, служил в авиаполку под Оршей. Крутя в руках порыжевшую от времени фуражку, я улыбаюсь при мысли, о том, что тогда ему было столько же лет, сколько сейчас мне – он угодил в марсовы жрецы под самый конец призывного возраста – в 27 лет. Не могу сказать, чтобы он был бы рад сему обстоятельству ни тогда, ни в какой-либо другой период своей недолгой жизни – это был советский инженер до мозга костей, гениальный радиоэлектронщик и фанат классической музыки, с абсолютным музыкальным слухом и потрясающей памятью. Не на своем месте оказался человек… ну ладно, вот, хоть фуражку привез – есть что к матери в шкаф положить.
Небо свалилось на меня совершенно неожиданно – так, как обычно и происходит все самое интересное в жизни. Ни думал, ни гадал, а оно – опа! – вот вам чудо, ешьте его с кашей. Мы вообще редко вдаемся в подробности осуществления мечты – мол, пусть сперва сбудется, а там поглядим.
Будете смеяться, но первой потрясшей меня мыслю была мысль о том, что небо пахнет вовсе не сукном и нафталином бабушкиного шкафа. А чем? Уууу… Это долго.
Вначале небо пахнет чередой душных кабинетов военного госпиталя, резиной ковриков для ЭКГ, хлоркой темных коридоров и пылью карточек в регистратуре. Потом – яблоневым цветом из окон класса теоретической подготовки, нагретой в упрямых пальцах сталью оборзевших, никак не желающих вставать на место чекующих шпилек, захватанными плакатами, мелом классной доски. Потом – свербит в носу пылью парашютохранилища, поролоном матов «льдины» и чайными пакетиками в каптерке инструктора. Потом - таинственным пыльно-травяным ароматом мятых куполов, вытащенных на укладку, и брезентом парашютных ранцев. Ну, и под занавес – небо пахнет раскаленным салоном тренировочного АН-2, струйкой пота из-под плотно пригнанного шлема, яростно-чистым ветром на срезе рампы. Небо щиплет легкие отсутствием вдоха, а веки – случайно выбитой слезой. Небо пахнет синевой, вечностью, пустотой и тишиной - всем тем, что по определению не может иметь запаха – и все-таки имеет, небо пахнет землей – горячей сухой полынью, в которую валишься лицом, стараясь не зацепиться кольцом запаски, небо пахнет кровью ссадин на ладони – когда непогашенный купол, издеваясь, вырывает из руки стропу. А еще – кузнечиками, скачущими по белой нейлонке, а еще – застоявшейся грязной водицей лужицы, в которую вы в самый последний момент изволили вляпаться коленом, а еще – сухими коровьими лепешками, в которые…. ну, вообще-то, тоже иногда бывает… ага. Небо пахнет слезами умиления, холодом, звездной пылью и соляровой сажей на сапогах, ветром и золотом солнечных лучей, сыростью облаков… а вот нафталином – никак.
Впрочем… наверное, у каждого свое небо.