Глава шестая. Forte.
- Мне думается, ты не доверяешь Диомиду, - с легкой улыбкой произнесла Лика, разглаживая спутавшиеся Сашины волосы. – Тебя это характеризует не с лучшей стороны. Странно, что ты вообще согласился вступить в партию. Ты что-то скрываешь от меня?
- Если что я и могу от тебя скрывать, так это то, что я люблю тебя, безумно и безнадежно, - произнес Саша, внимательно глядя в хитрые глаза своей пассии. – Вот ты действительно обманываешь меня. Откуда ты настолько серьезно знаешь их всех. И заметь – в основном мужчин? Что тебе может принести тот же Диомид, если не одно помрачение ума от этих ваших революционных метаний и прочей чепухи?
Лика поправила заколку на своих роскошных, блестящих от влаги волосах, стянутых тугим узлом, как она любила. В комнате одиноко горела свеча, которая тяжело освещала маленькую комнату Лики; окно было открыто, и легкий ветерок колебал ее с еле различимым шелестом. Комод, стоящий на своих изогнутых и вычурных деревянных лапах, внимательно слушал трепет нежного огонька, изредка отзываясь на его шуршание старым, надсадным басом.
- Я думала, ты уже ничего не желаешь, как только быть рядом и служить тому делу, которое так нужно мне и всем нам. В кои-то веки удалось договориться. Они, – тут Лика понизила голос, выделяя сказанное – они хотят того же, что и мы, если они откололись от Мартова, или он от них, все равно, у нас есть шанс объединиться с ними.
Саша внимательно взглянул на свою предприимчивую даму сердца. Это был слишком простой, открытый человек, который не имел сложной духовной организации и противоречивой натуры, но зато мог предложить свою самоотверженную решимость в сочетании с безукоризненной холодной мыслью. Эти качества помогали ему в музыке, которая требовала как можно глубокого погружения в мир шифра, как он это называл. Светлые волосы, пепельные у основания, обрамляли лицо, ясное, чистое и аскетичное, уверенное в собственной правоте и так же убежденное в правоте других. Это, несомненно, было лицо умного человека, хотя, впрочем, всем было ясно, что переживания лишь изредка касались его прозрачной самопогруженности. Вся фигура его дышала простотой и выразительной отточенностью жестов. Про него нельзя было сказать что-то определенное, потому что он был несовершенен – ни в красоте, ни в безобразии. Таким же эскизом были его мысли и его поступки.
Лика знала эту особенность своего возлюбленного и поэтому никогда ни на чем не настаивала, сознавая, что любое движение неизведанной мысли для него болезненно и не скоро входит в сознание; ей всегда требовалось время, чтобы убедить его в чем-либо.
Глядя на огарок свечи, распространяющий удушливый запах вместе с сизоватым дымом, на фонарь, одиноко висящий над воротами псевдорусского особняка Драгомировых, она дождалась, когда Саша заснет, блаженно обняв ее за плечи, и, осторожно высвободив себя из непрочных объятий, торопливо надела платье и плащ, потом слегка замешкалась и уже уверенно шагнула – в пустоту.
Тем временем, в ресторане «Яр», как всегда, загруженном богатыми посетителями, скромно именовавшимися «их степенствами», а проще – миллионщиками, уже несколько часов назад сидел одинокий Иосиф Райхель. Музыка, исполняемая заезжей шансоньеткой, больно ранила слух. Ося не выспался, а потому сильно страдал от головной боли. С непривычки он потирал глаза, уныло косясь на красивого гарсона в переднике. Непонятного вида южная пальма была изукрашена фестончиками из цветной бумаги, так и норовящими упасть Осе на плечо. Позолоченная ложа, за которой сидели промышленники из известного Осе объединения, обсуждали дела в городе и «душку Керенского». Самый старший воротила, с седыми баками и маленькими, заплывшими глазками, норовил переспорить своего соперника – сухощавого англичанина с моноклем. Слушать это было интересно и поучительно – но не сейчас, когда Осю подобные дела отвлекали от цели.
Мысленно подсчитывая секунды, он опять оглянулся на вход, и только сейчас заметил ее – в простом черном платье с открытыми плечами и кавалером. Кто он, Ося уже знал: господин риттер фон Ашбах, посол Германии. Новый, только что назначенный – теперь именно ему предстоит переубедить правительство Керенского заключить мир с его страной. Интересная личность, должно быть. Прямой, бледный, с неподвижным и изучающим взглядом. Он должен быть очарован ей, но ничего такого не заметно. Скорее она смотрит на него не отрываясь. «Пустяки, она же холодна, я знаю, она не может увлечься». Но, тем не менее, агент Софья явно демонстрировала интерес к риттеру фон Ашбаху; Ося видел, как Софья, более известная как Лика Драгомирова, вспыхивала под пристальными бледно-голубыми глазами риттера. По движению губ можно было угадать разговор посла и Софьи: «Вы не против, если я возьму вас за руку?» - «Напротив, Вильгельм». –«Никто не будет ревновать такую женщину как вы?» - «Кто осмелится возразить вам?»
Софья протянула руку, риттер медленно взял ее – как драгоценность, подумалось Осе – но революционерка мгновенно изменилась в лице.
- Что с вами, liebchen? Вам плохо? – участливо промурлыкал Ашбах, наклоняясь над лицом Лики.
Лика действительно не смогла скрыть какого-то внутреннего отторжения, которое она неожиданно почувствовала: рука казалась то холодной, то обжигающей, как раскаленный воск. Риттер, почувствовав странное и необъяснимое удовлетворение, медленно разжал руку. Лика увидела за столиком агента Кароля, но лучше ей от этого не стало. Кароль – Ося Райхель – внимательно изучал изменившееся лицо Лики.
- Разрешите представить вам, господин риттер фон Ашбах, моего брата Петра, - произнесла Лика заранее условленные слова.
Риттер протянул свою руку и не мигая вскинул взгляд на Осю.
- До свиданья, моя милая, милая Аглая, - промурлыкал риттер и затем кивнул замершему Осе. – Красивая девушка. Но нас сейчас это не касается. Мне надо еще очень многое у вас узнать. Идемте, Петр. Это рядом, только два шага. Но сколько нужно успеть за это время…
Риттер посмотрел на Осю и не оглядываясь, пошел вперед. Райхель медленно зарядил револьвер.