Мне давно советовали почитать книгу княгини Урусовой «Материнский плач о святой Руси». Говорили, что в ней вся правда о том времени, когда на смену царской власти пришла власть большевистская.
Я, прочитав, не увидела в ней света истины, а только правду одного человека, поэтапно описывающего судьбу своей семьи. Страшная судьба, и врагу не пожелаешь испытать и части того, что выпало на долю этой женщины. И по-человечески мне ее жаль. Но ведь княгиня претендует на правду о времени! Она ведет свой рассказ, начиная с 1917 года, с революции, 72 года называемой Великой (велика ли она была и насколько, судить теперь уже не нам, а потомкам. Когда улягутся страсти. 70 лет твердили народу одну правду, уже двадцать лет – совсем иную, опровергая все сказанное и все сделанное. Но я не об этом. Я о книге княгине Урусовой), и до Великой Отечественной войны, применительно к которой княгиня тоже не употребляет слово Великая. Она поет дифирамбы фашистам, вероломно напавшим на нашу страну, и вместе с ними убегает от освободительной советской армии.
Когда Урусова описывала, как она голодала (хотя голодала вся страна), мне ее было жалко. Но после слов о войне, на которой погибли 27 миллионов моих и ее соотечественников, я убедилась в истинности старой русской поговорки – гусь свинье не товарищ.
Позволю себе цитату: «Тяжелый камень, давивший сознание, что Россия подпадает под власть иностранной державы, в то утро все же как бы свалился с плеч у меня, у всех любящих свою дорогую Родину, Россию, вырвался вдох освобождения от адской жизни.
В победу Сталина тогда не верили. Немцы под Москвой. Через три дня займут ее и освободят замученных, кто еще жив, из лагерей Севера и Сибири и из страшной Лубянской тюрьмы. Немцев встречали, бросаясь на колени, поднимая руки к небу, благодаря Бога. Люди рыдали и поздравляли друг друга. Это был непередаваемый подъем радости».
Дом моей бабушки, пятистенок, построенный перед войной, сожгли немцы, как и всю деревню. Сожгли вместе с лежащим на печке моим дядей – у него была травма ноги, и он не мог ходить. Сожгли, несмотря на слезы и просьбы его матери, моей бабушки. И моя мать, ей было семнадцать лет, не смогла отказать приговоренному к сожжению и принесла веревочку от рукомойника. И семьдесят лет жила с мыслью об этой веревочке… И как только отогнали фашистов от Москвы, она окончила курсы трактористов, потому что все односельчане ушли на фронт, и до самой Победы пахала колхозные поля, чтоб солдаты на фронте ели хлеб. Одна в поле девчонка, окруженная лесами под вой волков. Она так и не окончила школу. Мой отец вернулся с войны орденоносцем, а его отец, председатель колхоза, спасая общее стадо, два месяца провел в болотах и, застудив легкие, умер. Ему было сорок два года. И каждая семья ненавидела фашистов, исковеркавших их жизнь, захотевших сделать советских людей рабами, бессловесной тварью, обрабатывавшей поля теперь уже немецких помещиков.
Я родилась через пять лет после войны. И помню, как на станции в моем поселке подъезжали к магазину на дощечках на колесиках сорокалетние мужики, оставившие ноги на войне. Защищая родину.
И страшно, что славословия фашизму написала русская женщина, православная христианка… Белогвардейцы, воевавшие против Советов, не встали под гитлеровские знамена. Потому что речь шла о родине, покинутой, но любимой. А разве можно пожелать твоей стране потерю самобытности, потерю национальной самоидентичности? Княгиня возжелала, чтобы «русские свиньи» вкалывали на немецких господ, если своих свергли. И ее позиция вполне логична, потому что во всей книге вы не найдете ни одного не только плача, но и слова о народе. Потому что народ для нее – быдло, трудом которого жили столетия она и ее предки, титулованные, которыми мадам так гордится. А дети этого народа, босые и голодные, были по рождению бесправны, они не могли учиться и им негде было работать. Зато их можно было высечь на конюшне, отдать на 25 лет в солдаты, продать, обменять на борзого щенка… Княгиня живописует ужасы советской больницы первых лет новой жизни. А где лечились простые люди в ее прекрасной жизни? У них не было семейного доктора и не было денег заплатить за леченье. Почитала бы Лескова, ведь считала себя интеллигентным человеком. Княгиня видит и слышит избирательно. Это у Некрасова, Достоевского, Тургенева болело сердце за народ, это декабристам, которых сейчас тоже обвиняют во всех грехах, вышедшим из лучших российских родов, стыдно было жить в неге и довольстве, когда абсолютное большинство людей прозябало в нищете и невежестве. А Урусову чужое горе и бесправие устраивало, она была ослеплена своим благополучием, подобно известному персонажу басни Крылова – «лишь были б желуди, ведь я от них жирею».
Я все ждала, когда эта женщина, так старательно подчеркивающая свою святую верность православию, задумается: почему так произошло, ибо ни один волос не упадет с главы человека, без воли Господа. Неужели ей не приходило в голову, что настало время платить за грехи семи поколений, что только несколько процентов населения России жили как у Христа за пазухой. Я видела архивные снимки – Россия 1903 года, когда народ шел в Саров на канонизацию Батюшки Серафима. Кто босиком, кто в лаптях… Хорошую жизнь люди не променяли бы на неизвестность, не поддержали бы революции.
Великомученица княгиня Елисавета, с которой Урусова была знакома, никогда не твердила о своей верности православию – ее дела на благо людей свидетельствовали о ее избранности и святости. Она не гнушалась людей, ходила по московским притонам и рынкам, спасая заблудших, веря в каждого, искренне любя ближнего, потому что считала, что человек никогда не теряет образа Божьего, просто его лик бывает замутнен… Иностранка, она сохранила верность стране, которую полюбила, в самую тяжелую годину и сознательно разделила судьбу народа, которого посчитала своим. Она знала, чем закончится ее земной путь и ни шагу не сделала в сторону, принимая все как волю Господа, которому служила всю жизнь. Она и к убийце своего мужа пришла в тюрьму со словами прощения, с заботой о его душе и судьбе. Она никого не проклинала, и когда ее сталкивали в шахту, просила Господа простить ее палачей. Вот почему миллионы людей во всем мире стоят на коленях перед иконой матушки Елисаветы, восхищаясь ее подвигом любви, самоотречения, верности Богу и прося у нее помощи и защиты. И у тех, кто ненавидел большевиков, и у тех, кто жил среди них, она вызывала только любовь, потому что сама любила всех, и особенно заблудших, оступившихся, которым была нужна рука для спасения. А спасти ненавидя, нельзя. Вот почему книга Урусовой только смутила мою душу, ввела ее в искушение. Эта книга может только поссорить, но не объединить. А Господь заповедовал нам: возлюби врага своего...
…И когда чернь встала с четверенек, распрямив спину, и захотела построить другую, справедливую жизнь, княгиня Урусова пришла в ужас: это не люди, это звери… Она видит только то, что позволяет ей увидеть ее ненависть и страх. Прожив тридцать лет в России после революции, она не увидела ничего позитивного, тон ее повествования все тот же, как в первые дни после крушения ее жизни. Она не увидела, что «эти звери с нечеловеческими лицами» построили заводы и фабрики, на которых смогли работать люди, чтоб заработать себе на кусок хлеба, что все население научилось читать и писать, открылись школы и институты не для избранных, а для всех. Что люди стали получать жилье – да в хрущовках, но свое жилье, а не в казарме, как на ткацкой фабрике у Полякова в моем городе, где в одной комнате ютилось несколько семей работников. Что «это быдло», ненавидящее, по словам княгини, большевистскую власть, в кратчайший срок обеспечило выпуск вооружения на пустом месте. И вчерашние пионеры, о которых с такой ненавистью пишет княгиня, словно это монстры, а не дети, подставляя ящики, сутками не выходили из цехов, чтоб защитить Родину, чтоб не стать рабами и подопытными кроликами для новых помещиков. А коммунисты и комсомольцы, исчадия ада, по-урусовски, считали счастьем умереть за родину - и бросались на вражеские дзоты, и ходили в тыл врага, и собирались в партизанские отряды, чтобы бить фашистов изнутри, с тыла… И пострадавшие по время ежовских чисток не таили злобу и не спешили во власовские отряды, а просились на фронт, прощая родине все, чтоб рядом со всеми защищать страну.
Моя бабушка, ровесница Урусовой, служила у князя. Она не умела даже читать. У матери было три дочери, отец ушел из семьи, жили бедно. Мне в школе, которую тоже хаила Урусова, купили пальто, и «никудышная» учительницы («чему они могут научить!») на свои деньги покупала мне билеты в театр. Но я не чувствовала себя ущемленной, потому что знала, что в моей стране я могу добиться, чего захочу – потому что дороги были открыты для всех. У нас было лучшее во всем мире образование. У меня, как у всех советских людей, было право на труд, на образование, на отдых. И благодаря советской власти я стала человеком – независимым, самостоятельным.
Но и мне, как и всему моему поколению, как княгине Урусовой, пришлось пережить крушение устоявшейся жизни, строя, частью которого была я сама. Миллионы людей канувшего в лету государства остались без работы и средств к существованию, а главное -без веры в будущее. Мир снова перевернулся. И в новом мире ум и порядочность не востребованы. И ты, как личность, никому не нужен… Но во мне нет ненависти, есть только плач души – не о себе, а о тех, кто родился уже в стране, исповедующей иные ценности, и перед которыми открыт один только путь – служить золотому тельцу.
Так что в святость души и любовь к Отечеству княгини не верится: в основе святости лежит покаяние, ощущение собственной греховности и виновности – за все происходящее в этом мире.