Гуро, Елена Генриховна (1877-1913), футурист, поэт, художник
Вы когда-нибудь слышали про небесных верблюжат? Нет?
А может быть, Вы читали объявление в газете:
«Верблюжьего пуха особо теплые фуфайки, кальсоны, чулки и наживотнички»?
Это ведь так просто, и в этом нет ничего смешного –
«Пух небесных верблюжат, особо теплый весенним живоносным теплом, и собирают потом с земли и ткут из него фуфайки».
Волшебные небесные верблюжата были любимыми животными Елены Генриховны Гуро – нежной и восторженной авангардистки серебряного века. Она вообще любила всё выдуманное, эфемерное, особенно своего никогда не существовавшего сына.
«Какой смешной был верблюжонок — прилежный. Старательно готовился к экзаменам, и потом проваливался от застенчивости да чудачества. А по зорям, чем бы прилечь носом в подушку, — украдкой писал стихи».
Она родилась в богатой семье, папенька был военный, да еще высокого ранга. Говорят, их предки, маркизы де Мерикур, бежали из Франции от гильотины. До самого Пскова добежали, там и остались.
Под присмотром нянюшек и бабушек выросла Елена на даче, на берегу озера, среди полей и лесов.
Посмотрела она вокруг, увидела красоту и говорит папеньке:
- Хочу стать художницей!
Обрадовался старый вояка и немедленно оплатил обучение любимой дочери в петербургской художественной мастерской.
Будучи не в меру избалованной и впечатлительной, Леночка в большом городе растерялась. Она любила наблюдать, рассматривать и лениться. От любых трудностей она пряталась в свой сказочный, нарисованный мир. Мир обычный, человеческий оказался несправедлив и суров. Даже уважаемый преподаватель Яков Ционглинский ни в грош не ставил ее работы.
- Вам, дамочка, вряд ли светит слава живописца! – сказал он однажды, взглянув на только что законченный холст Гуро. На картине летали по небу красненькие собачки.
- Я глуп, я бездарен, я неловок, но я молюсь вам, высокие ёлки, – ответила ему Елена Гуро и уехала в деревню.
Преподаватель так и остался стоять, онемев от столь странного заявления. Он и представить не мог, что однажды работы нерадивой ученицы объявят классикой неопримитивизма.
Оказалось, что в деревне можно рисовать безо всяких глупых учителей. Рисовала Елена, рисовала, и стали у нее получаться отличные портреты, любой педагог пять с плюсом поставил бы. А стихи у нее, наоборот, выходили только авангардные, потому что записывала она поток мыслей, все, что в голову придет.
«Но, ведь ты голубей неба, стрекоза. — Я царевна! — Небо синее. Слышен густой пчелиный звон, он пахнет мёдом и смолой. Небо синее».
Хорошо ей тогда жилось, счастливо и свободно.
Но вдруг… Вдруг умер любимый папа, который Елене во всем помогал. Так тоскливо и одиноко стало, что вернулась она в Петербург. Заглянула на вечеринку авангардистов, где читались стихи без рифмы и смысла, и в клубах табачного дыма встретила свою любовь.
«И один говорил — завершаем, а другой отвечал — верю. И не сказали ни друг, ни друзья, — так было глубоко, так было глубоко розовое небо».
Это была ее встреча со скрипачом Михаилом Матюшиным, под самым что ни на есть розовым небом, и они сразу стали жить вместе. Вернее, сначала им даже негде было жить, они просто скитались по знакомым. Ходили из гостей в гости, разговаривали, спорили, придумывали много всякого невероятного. Розовое небо было им по колено.
Эта пара не годилась для обычной жизни, ну и что? Они существовали в своём мире абсурдных стихов, цветовых пятен и футуристических идей.
«Дома после обеда сон самый летний— сквозь солнце. И приснилась сыроежка. Хорошая, жёлтая, свежая сыроежка во мху».
Помните особняк на Петроградке, музей Русского авангарда? Дом в те времена принадлежал удивительной организации, Обществу поощрения художеств. На средства меценатов десятки молодых художников вели сносное существование, даже не продав ни единой картины. Вот и Матюшиным выделили комнаты, и стало возможно с утра до вечера, и с вечера до утра выгуливать небесных верблюжат.
Погрузившись в свой выдуманный мир, Елена пишет сборник стихов от лица несуществующей маркизы. Книга посвящена потере ребенка, любимого сына, тоже, конечно же, выдуманного. Этот ребенок то является в образе убитого на войне солдата, то умирает в младенчестве. Стихи написаны с такой романтической горечью, что многие прочитавшие верят в мистификацию. "Осенний сон тех, кому очень больно жить в наши дни» - так, на полном серьезе, сказал поэт Вячеслав Иванов. «Очень красиво» - оценил Александр Блок. Любимый супруг Гуро, Михаил Матюшин, написал к стихам саундтрек – сюиту «Осенний сон».
Позже, уже в наше время, искусствоведы скажут -
Елена Гуро чувствует себя матерью всех вещей, всех живых существ: и
куклы, и Дон-Кихота, и кота.
Все ее дети изранены, и она тянет к ним свою смелую душу. Елена Гуро - первая поэтесса-мать.
Михаил Матюшин забросил занятие скрипкой, и тоже стал поэтом и художником. Поначалу никто не воспринимал его творчество всерьёз. Но зато Елена Гуро верила в его таланты.
«Я вчера доброй даме, которая дала мне молока и бисквитов, не решился признаться, что я пишу декадентские стихи, из мучительного страха, что она спросит меня, где меня печатают?»
Для творчества поэту не нужна даже тушь и бумага – можно хранить стихи в голове. Тем не менее, Елена Гуро издаваться хотела. Отказы издательств ее печалили, но она себя подбадривала, как истинный футурист:
«Здесь я даю обет: никогда не стыдиться настоящей самой себя. (Настоящей, что пишет стихи, которые нигде не хотят печатать). Не конфузиться, когда входишь в гостиную, и, как бы много ни было там неприятных гостей, — не забывать, что я поэт, а не мокрица...»
Двери квартиры Матюшина и Гуро были распахнуты для гостей круглые сутки. У них квартировались семьи вечно бедствующих поэтов и художников. Дом Матюшина, так стали называть этот серенький, ничем не примечательный особняк. Внутри него кипела безумная, разноцветная, богемная жизнь.
«Мир был прост и ласков, как голубь, и если б его приголубили, он стал бы летать».
Но …«Разложили костёр на корнях и выжгли у живой сосны сердцевину. Кто? Не знаю».
Елена Гуро стала чувствовать приближение страшной болезни, съедающей её изнутри. А ведь всё шло так хорошо! Ей досталась честь оформить первый сборник кубо-футуристов «Садок судей».
- Печатать книгу будем на обоях, - объявила Елена Гуро.
- Вот это да! – обрадовались футуристы.
И хотя ее собственная первая книга под названием «Шарманка» что-то не продавалась, второй сборник «Небесные верблюжата» неожиданно всем понравился. Оказалось, что если упорно записывать на бумагу все что в голову придет, можно прославиться.
- Она ушла от скучного депрессивного российского футуризма! – хвалил ее поэт Хлебников. А художник Казимир Малевич объявил себя безнадежно влюбленным в поэтессу Елену Гуро. Пусть она не красавица, но что-то в ней есть! Ведь смогла же она заставить рыдать брутальных питерских авангардистов! Кошечки-окошечки, облачка, стрекозки – можно ли поверить, что все эти уменьшительные суффиксы пойдут «на ура», практически наравне с лирикой Маяковского! Все восторгались, как будто только этого и ждали. На самом деле, такая поэзия вполне современна. Это похоже на записи влюбленных студенток в живых журналах или на литературных интернет порталах. Конечно, Елена Гуро еще только искала свой стиль, каждый ее стих был маленькой ступенечкой на пути к совершенству. Но - у нее не отнимешь, она ловко играла со словами. Например - она смело рифмует любимое свое слово «лень» с придуманным существительным «теплень». Зато какой понятный образ рисуется – лень, теплень, и Елена Гуро в полном безделье жарким летним полднем сидит на сосновом пенечке.
Через много лет поэт Заболоцкий скажет о литературных приемах Гуро – будущее принадлежит поэтам с острым зрением! А ведь он был суровый критик, и терпеть не мог поэтесс.
В петербургской богеме с любопытством ждали новых стихов Гуро. Она торопилась изобразить то, что называла «нестерпимая любовь к миру». И последнее, что она успела - это миниатюры о Дон Кихоте, пересказанные словами ребенка.
«Несомненно, когда рыцарь Печального Образа летел с крыла мельницы, — он очень обидно и унизительно дрыгал ногами в воздухе и когда упал и разбился, — был очень одинок».
Убегая от своей болезни и, не желая быть обузой мужу и друзьям, Елена Гуро оказалась на даче в Финляндии.
— Няня, кошечка умрёт? Как жаль!
— Кошечка-то умрёт, а душа-то останется.
— А если кошечка была святая?
— Будет кошечка ангел. Венчик будет за ушками, ясненький венчик! Полетит, как птичка! Киса летучая. Птички-то испугаются, — а она их не тронет. Ей уж не надо! Елена Гуро ушла в неполные тридцать шесть лет. Улетела к маленькой башне, в синее далёко… Даже могилка её не сохранилась. А ведь ей пророчили такую славу... Александр Блок, Владимир Маяковский и Велимир Хлебников считали ее почти классиком. Может, нахрапистая поэзия авангардистов вроде Давида Бурлюка заглушила тихий талант Гуро? Кто уж теперь ответит. В начале 1910 – х годов еще теплился трогательный культ Гуро среди молодых футуристов, но в 1917-ом всем стало не до небесных верблюжат. Только Михаил Матюшин продолжил исследования своей жены в области цветоведения, и даже имел успех. Его новая супруга без остатка посвятила себя творчеству мужа. Она-то не претендовала на лавры поэта и художника. А сам Матюшин так и не смог заполнить в своем сердце пустоту. В конце своей жизни он напишет о Елене Гуро:
Душа ее была слишком нежна, чтобы ломать, слишком велика и благостна, чтобы враждовать даже с прошлым, и так прозрачна, что с легкостью проходила через самые уплотненные явления мира, самые грубые наросты установленного - со своей тихой свечечкой большого грядущего света.