Впервые решил сопроводить свой рассказ песней. Всегда пишу под музыку, иногда под конкретную, почему то думаю что и чтение под эту же музыку будет Вам приятней. Скажите потом на сколько удачна идея.
http://music.yandex.ru
Ссылка на «Последний Закат» из альбома «Армагеддон» группы Арии, через Яндекс музыка.
И ещё на один портал, кому как будет удобней:
События, описываемые мною, имели место быть в реальности. Что-то я приукрасил, что-то наоборот не сумел донести в первоначальной красоте и живости.
Яркий солнечный день. Я гуляю с девушкой по городу. Мы недавно с ней познакомились. Она рисовала сидя на ступеньках у вечного огня. В нашем городе не часто встретишь подобное. Я не преминул подойти и заговорить. И вот мы уже несколько дней проводим друг с другом большую часть суток не занятую сном. Она забавна и смешна, с ней интересно и легко, к тому же она весьма симпатична и я тайком любуюсь её фигурой. Рисует она правда ни к чёрту, но зато как то очень по своему, сквозь нелепо начертанные пейзажи проглядывает, что-то очень своеобразное, меня влекущее, поэтому я искренне восхищаюсь её творениями. И кста. её имя Хельга. Как там родители назвали при рождении я не спрашивал, да мне это и не интересно, Хельга ей очень идёт, так, что тянет влюбиться, так, что бы сойти не много сума, ведь на улице лето, у нас обоих каникулы, к тому же меня уволили с работы, чему я на удивленнее рад, бездумно тратя последнюю зарплату на всякие мелочи. В общем куча свободного времени, яркий солнечный день, что не вызывает у меня против обыкновения раздражения, бестолковый разговор что не прерываясь протекает через всё что только может мне придти в голову, ладонь девушки в моей руке и что самое главное, мне так нравиться притворяться весёлым, что я сам почти верю в то что так и должно быть, даже вдруг поголовно заулыбавшиеся прохожие кажутся нормой… быть может я уже влюбился?
А путь мы держим на крышу заброшенной девятиэтажки. Не то что бы это место было уж чем-то особенно примечательным, но оно стоит в центре города и с него открывается не плохая панорама. «Крыша мира» - так оно зовётся в некоторых кругах, давно облюбована нефорами, суицидниками, одиночками и просто романтиками. Туда приходят постоять, поразмышлять, сфотографироваться, выпить или сбежать от суеты города. Это место неплохо фильтрует контингент посетителей. Что бы подняться по захламлённым строительным мусором ступеням через девять загаженных людьми этажей, не страшась встретить на первых двух этажах наркомана или зашедшего по нужде, нужно иметь желание быть на крыше, над городом, поэтому большинство моих сверстников предпочитают лавочки, кафе, дворы. А ещё «Крыша мира» служит чем-то вроде теста. Если ваша девушка, боясь высоты, в платье и на каблуках, согласилась-таки подняться наверх, значит в ней, что-то есть, а если вы ещё и предупредили её о том, что здание охраняется патрулями, то к этой рискованной девушке стоит отнестись с особым вниманием.
Мою спутницу я благо ни разу не видел обутую во что-то кроме кед, к тому же она такая же завсегдатая посетительница «Крыши мира» как и я.
Поднявшись наверх девятиэтажки, мы обнаружили не большую компанию, что-то выпивающую, они посмотрели на нас с некоторым интересом, но, видимо не признав в нас ни кого из своих знакомых, снова обратились к своим делам.
Мы с Хельгой встали у края бортика, я обнял её за талию, а она доверчиво прижалась ко мне. Впереди расстилался центральный район города. Цепочки хрущёвок, ровняющиеся с зеленеющими деревьями устремляются к горизонту, упираясь в заводской гигант, обтекая его и слегка наползая на далёкие, ощетинившиеся хвойным лесом холмы. На западе, горд растекся, штурмуя равнину, исчезая за серой дымкой, жаркого дня. Сквозь эту дымку, ярким светом прорвалась далёкая вспышка. Звуки города исчезли, растворились голоса выпивающей компании, мир для меня погрузился в тишину и там, за краем горизонта, в этой абсолютной тишине медленно поднялась шапка, такого далёкого ядерного взрыва.
Я почувствовал, как Хельга обняла меня, ещё сильнее прижавшись ко мне. Звуки города вернулись, я услышал возгласы наших соседей по крыше.
Мир перестал существовать.
Его только что накрыла волна армагеддона. Я понял это, словно прочитал начерченные в воздухе огнём слова.
А ведь не будь я, так упоен сегодня радостью и весельем, то почувствовал бы ржание коней ангелов Армагеддона, которых седлали уже сутра.
Отличный повод выкурить первую сигарету за сегодня.
Я достал сигареты и прикурил.
Хельга посмотрела на меня и в её глазах я прочёл понимание того что произошло.
И сам ядерный взрыв тут совсем не причём. Это декорации. Наступила не война, наступил конец человеческой эпохе. Мир изменился, словно я всё это время жил под кайфом и меня отпустило, развеялся туман сознания и я увидел окружающую действительность без иллюзий, изменился даже воздух. Каждый из живущих под небесами и даже космонавты на орбите могли бы понять сейчас, что происходит, если бы ожидали этого. Но как я сутра не почувствовал что этот день последний, так и сейчас миллионы людей по всему миру продолжают заниматься своими повседневными делами и будут слепо заняты ими пока не увидят знак подобный той шапке взрыва что сейчас расплывается серым облаком, поднимаясь в воздух.
Я обнял покрепче Хельгу. Она дрожала.
Как то сразу стали не актуальными разговоры не о чём, вообще слова стали не нужными и так всё понятно.
Мы направились к выходу. Под кроссовками хрустело стекло и крошка бетона, пока мы спускались и каждый думал о своём.
Нас, вынырнувших по тропинке из зарослей кустов на оживлённую улицу, встретил город, всё так же спешили прохожие и мчались, останавливаясь у перекрёстков автомобили, казалось, что нам причудилось, то, что мы видели, но город был уже другим, он не жил как вчера, он агонизировал.
Мы шли по тротуару, и я впитывал изменения, я наблюдал. Мысли о том, что я столько лет напрасно убивал время, заглядывая в не то будущее, с учёбой, карьерой, не задерживались в сознании, их уносил ветер армагеддона. Я расстался со всем тем, чем так долго, как мне казалось жил, очень легко. Наверное, потому что ещё не успел как следует задуматься об этом. Впрочем, мне и не хотелось. Ведь это последний день моей жизни, он не входил в мои планы как конечный пункт назначения, а значит, и нет смысла подводить итоги.
Рядом на остановке притормозил автобус маршрутом в район Хельги. Она вопросительно посмотрела на меня, и я двинулся к дверям, решив проводить её до дома.
В салоне играл бездарный шансон, кто-то в полголоса говорил, кто-то смеялся. Они не подозревают, насколько мало им осталось, а я знаю. Если кто то, когда то запланировал армагеддон, как должно быть ничтожным и мелочными казались ему потуги и устремления человечества вперёд и какими безнадёжными.
Кондуктор взяла деньги за проезд. Я разорвал билетную ленту на две части и протянул одну половину Хельге. Я некоторое время недоумённо смотрел на клочок бумажки с буквами и знаками и чувствовал, как ползёт улыбка по моему лицу. Мы переглянулись и громко рассмеялись. Видимо наш резкий, истеричный смех, был наполнен нотками безумия, раз пассажиры посмотрели на нас с подозрением и раздражением, и от этого нам стало ещё веселее. Они не понимали, что мы смеёмся и над ними тоже, но больше всего над собой. Мы столько времени тратили на то что бы получить бумажки, которые обменяем на другие, а потом выкинем в мусорницу. Мы столько сил тратили на них, так много о них думали. Нас лихо обводили вокруг пальца. Это было не трудно понять. Но почему, то так нужно было верить в эту ложь. А теперь стало просто смешно. Особенно веселила кондуктор. Она так скрупулезно собирает и раздаёт макулатуру, видимо, что бы потом можно было купить бензин, что бы работали нефтеперерабатывающие станции, и добывалось жидкое чёрное золото, что бы кто то, после его продажи мог купить себе очередную яхту. И мне совсем не запрещалось встать в один ряд с держателями бентли, даже поощрялось стремление к этому, но только теперь я понял, что по существу это, ни чего не меняет, всё продолжает вертеться в круг макулатуры. И отчего-то эта мысль вызывала столько смеха.
Мы смеялись всю дорогу, шёпотом переговариваясь и разматывая цепочки вращения в мире макулатуры, представляя, как глупо на самом деле всё это выглядит. Я вышел из автобуса в слезах от смеха. Особенно забавной была моя работа. Я работал с деньгами и на деньги. Глупее занятия сложно придумать.
Когда мы оказались у подъезда дома Хельги, она не стала подходить к дверям, а лишь смотрела в окно своей квартиры. Там её ждали родители. Я посмотрел в её глаза и обнял. Она не хотела уходить. Она хотела остаться со мной. И я был готов принять её. В очередной раз не понадобились слова, что бы понять друг друга.
Хельга отошла в сторону и позвонила. Она говорила, что-то о том, что не вернётся сегодня, что останется у меня. Она глядела на окна своей квартиры и прощалась. Я предпочёл не слушать.
Мы не выбираем родителей, не выбираем братьев и сестёр, но выбираем друзей и подруг и зачастую, только они смогут стать нам по-настоящему близкими и верными. И нужно понимать это.
Хельга подошла ко мне и вопросительно посмотрела мне в глаза.
Я знал, что нужно делать. Нужно было уходить из города. Скоро здесь начнётся Великая Охота. Когда постепенно начнёт приходить понимание того, что произошло, люди начнут сводить счёты друг с другом и почему то мне не хотелось в этом участвовать, хотя совсем недавно я так хотел разбить лампой голову своего шефа. Возможно, эта бойня не зовёт меня ещё и потому, что рядом Хельга.
Автобус петлял привычным маршрутом, я задумчиво смотрел в кровоточащие глаза кварталов. Я чувствовал, как лопаются нити, что скрепляли могущество города. Именно из них он состоял и ими жил, а не рядами хрущёвок, копотью заводов и кельями офисов. И мне было плевать на гибнущего колоса. Город потерял надо мной силу, и я с лёгкой душою и в радости уходил от него.
Признаться, я ждал этого дня. Нет, я не верил, я знал. Знал, что бесчинству этого мира должен придти конец. Что-то должно было оборвать безумное метание разлагающейся туши заражённой проказой, что звалось человечеством. И я был рад, что это время пришло, в которое и сам обречен, буду принять очищение смертью. И эта мысль внушала трепет, но не страх. Мне был интересны грядущие события, но кроме этого, я понимал, что только сейчас начал по-настоящему жить и я собирался прожить отведённое время, дыша полной грудью.
Мы вышли на привокзальной площади. Всегда ненавидел это место. Это самое грязное и живучие из сердец города. Я собирался держать путь за город. Домой. Меня звала семья. Я чувствовал, что не упущу там нечто интересное. Через час с небольшим должна была подойти электричка.
Я внимательно посмотрел на Хельгу, что доверчиво прижималась ко мне. И поймал себя на мысли, что без неё мне было бы одиноко, много более одиноко чем всегда. Заглянув ей в глаза я, помедлив мгновения, поцеловал влажные губы. Хельга ответила, нежно, с тоскою и самозабвенно, не играя, не наслаждаясь, а выплёскивая себя, растворяясь во мне. У меня закружилось голова.
Когда я снова обрёл способность думать, я закурил. Почему именно она сейчас со мной? Это моя судьба? Проведение? Она та, кого я искал столько времени? Нет. Просто у нас обоих нет времени искать кого-то ещё. Да и не нужно, ведь нам не рожать детей, не заботится об их благополучии, не строить карьеры, не искать жилье, не выживать в остервенении быта и не спорить о не опущенной крышке унитаза, а значит можно просто любить, даже не задумываясь о том, что это и не пытаться, копаясь в себе рациональным сознанием удостоверится в прочности чувства.
И теперь я, похоже, понимал предков что влюблялись и связывали жизни друг с другом в один день, у них просто не было времени. Им приходилось любить безрассудно и пылко, ведь завтра ему могут снять голову в сече или запытать на колу, а её изнасиловать и увести в рабство.
Где то за домами солнце уже коснулось горизонта и на полнеба начали растекаться краски фантастического заката.
Я закурил. Неплохо было бы перекусить. Хельга отозвалась согласием зайти в «Подорожник» за бутербродами.
Подойдя к зелёному киоску, я заметил девушку что, закинув в мусорку какие-то тряпки, растворилась в толпе. Промелькнувшая догадка заставила меня улыбнуться. Заглянув в торговое окошко, как я и предполагал, мы ни кого не обнаружили. К людям начало приходить понимание происходящего. Скоро это понимание начнёт возрастать в геометрической прогрессии и отвергнув ненужное и ненавистное в своей жизни люди устремятся к наиболее сильным своим желаниям, начнут исполнять свои мечты и прежде всего, пострадает их работа, а вслед за этим пострадают другие люди. Город начнёт разваливаться и теперь уже вполне материально, погребая под завалами тех несчастных, что не смогут от него оторваться.
Мы с Хельгой переглянулись. Почему бы не много не пошалить. Обойдя киоск, мы вошли в незапертую дверь и оказались в тесной каморке. Здесь было, чем поживится. Собрав кучу самых вкусных бутербродов, мы засунули их в микроволновку и включили её на добрый десяток минут. Чья-то голова заглянула в окошко и, протягивая деньги что, то спросила. Хельга сдерживая смех, пролепетала поздравление в стиле сотого покупателя и всучила обладателю головы первые попавшиеся бутерброды, добавив к ним лимонад. Голова растеряно попросила подогреть на что получила ответ о сломанной микроволновки. Несколько не огорчившись, покупатель исчез. Я прикрыл окошко, что бы ни докучали.
На глаза попался холодильник с пивом. Я представил, как пьяный вползаю во врата ада и стало смешно. Нет, свой конец я встречу в здравом уме, а вот Хельге, алкоголь не помешал бы. Взяв бутылку, я принялся искать ту загадочную кнопку, что открывает холодильник на улице.
В это время Хельга уже достала приличную горку горячих бутербродов и засунула их в пакет, добавив туда и минералку. Прихватив к пиву чипсов, мы двинулись к выходу. Кнопку я так и не нашёл.
Сидя на скамье у вокзала мы смеялись, вспоминая удивленное выражение лица на голове покупателя и смаковали прелесть нашей шалости. Приобретения решили придержать до электрички.
Когда мы направились к посадочной платформе, кровь заката растеклась ещё дальше, окрасив в оттенки алого более половины небосвода.
Электричка пришла вовремя, минута в минуту. Нам повезло, механизм Ж.Д. ещё работал.
Войдя в первый вагон, я выбрал крайнюю скамейку, что бы видеть весь салон. В электричках всегда много чудиков, а сейчас их должно было стать в разы больше, но мне не хотелось ни приключений с ними, ни разговоров, хотелось только удобно усевшись на сиденье чувствовать тяжесть головы Хельги на плече и обнимать её, глядя в окно в котором, разбегаясь поплыли городские задворки привокзального района и предвкушать вкусный ужин.
Не смотря на то, что происходило с миром, я чувствовал себя счастливым, даже тревога ненадолго ушла прогнанная теплом Хельги.
А подорожник всё-таки отличная штука. В этот раз бутерброды особенно вкусны от того что мы за них не платили. Хотя, если задуматься мы заплатили за них столько, сколько не сможет дать нам этот мир. А ведь сколь интересно состояние осознания своей близкой смерти. Открывается множество путей, как встретить последние минуты жизни. Сегодня выпущен великий джин, он будет исполнять желания людей. Не все этого поймут, но все получат то, чего так долго хотели и чего достойны.
Я вдруг вспомнил, что всегда возвращался в это время домой один и сейчас исполняется моё желание. Я улыбнулся и смахнул салфеткой кетчуп с кончика носа Хельги.
За окном проносились столь привычные пейзажи.
Время быстро бежало, обгоняя стальное тело гудящей змеи. Мир странно создан. Мы можем изнывать в очереди от скуки, следить за ползущими минутами на паре, ждать следующего дня в бессонной ночи или мчатся по улице моля секунды замедлится, или сокрушаться перед дверью на экзамен о том, как быстро прошёл последний день подготовки, а можем просто обнять, кого то и время вдруг изменяется, оно более не спешит и не замеливается, похоже оно начинает становиться нашим. Мы покоряем его. Вдвоём. Я всегда подозревал, что двое это не один и один. Математики нас жестоко обманывали, вводя в заблуждение, вдалбливая со школьной парты лживые истины. Двое это те, кто могут даже покорять время.
И что странно ни чего удивительного не происходит. А может мы, просто не обращаем внимания на чудо. Ведь чудо вот оно, в моих объятьях. Её запах волос, её собственный, что не спрятать под отдушкой шампуня, я тайком вдыхаю его и улыбаюсь от того, что он мне так нравится. Её губы трогает лёгкая улыбка и на щеках появляются маленькие ямки и от этого мне хочется, что бы она улыбалась всегда. Задумавшись, она забавно морщит носик и мне хочется говорить с ней и задавать сложные вопросы. Она что-то рисует на моём колене, пальчиком с красивым обвалом ухоженных ногтей. А я обнимаю её, легко и нежно и мои ладони готовы играть. Я ни сколько не напрягаясь, с удовольствием угадываю те места, куда я могу прикоснуться не вызвав стеснения или раздражения, и каждое моё прикосновение, стирает грань отчуждённости.
Электричка вышла на резкий, затяжной тормозной путь и замерла. Но звука открытия дверей не последовало.
Я выглянул в окно. Маленький городок за полчаса до дома. Слева вокзал и невдалеке пятиэтажки. Справа, за деревьями, я знаю трасса. Нам туда.
Открытых дверей уже не ждать. Похоже, машинисту жена изменяла или её у него ни когда не было, раз он решил отыграться за свою не сложившуюся жизнь на нас.
Сегодня вроде пятница, а значит, в вагоне обязательно должны быть дачники. Люди уже начинают ропать, из тамбура слышатся недовольные возгласы. Отсюда надо валить.
Улыбнувшись обеспокоенному взгляду Хельги, встаю и иду по салону.
Сумки, пакеты, рюкзаки, тревожные взгляды и ни чего подходящего. А вот и то, что я ищу. Старик с тяпкой и граблями. Тяпка подойдёт. Пара фраз, не много настойчивости и старик готов одолжить мне её. Разматываю целлофан и тряпку, в которую она обёрнута, возвращаюсь к нашему месту, встаю напротив правого окна.
Всегда мечтал это сделать. Ещё в детстве было интересно, насколько крепки окна в электричке. С удовольствием замахиваюсь. Удар и отдача в руки. Стекло треснуло. Кто-то вскрикнул в салоне. Ещё удар и ещё. Я весь, до остервенения и восторга в этих ударах, в хрусте стекла и сыплющихся осколках все мысли и раздумья дня, все потери.
Тяпка пробивает стекло. Я иду обратно и отдаю её старику. Забавно до смеха было видеть его поражённый взгляд. Люди в нашем мире очень редко к старости обретают мудрость и начинают чувствовать мир. Они чаще просто тупеют.
Вернувшись ногой, выбиваю большие, цепляющиеся за раму осколки, мелкие не вытащить, они крепко засели.
Из тамбура подходят люди. Они тоже хотят выйти, но пока ещё не осознают что окна единственный выход. Их приходиться подтолкнуть к пониманию. Мне нужна их одежда. Люди растеряны, не много напуганы, удивлены и готовы подчиняться, пока. Они не осмеливаются отказать, и я забираю у них ветровки и лёгкие куртки, прокладывая ими острые осколки в раме.
Увидев судьбу своих вещей, кто-то спешит передумать, но уже поздно, Хельга проворно вылезает в окно, и я спускаю её за руки. Обернувшись в салон, с самой обворожительной улыбкой, на которую был способен, громко и с выражением шлю их по родным простором и, пока они ищут дорогу, вылезаю наружу.
Бетон перрона принимает мой прыжок. Люди были и остаются большими олухами.
По встречному пути мчится локомотив. Перрон узок, мы вжимаемся в тело вагона. С порывом ветра с жутким грохотом мимо несутся ржавые, разбитые вагоны состава. Сквозь мелькающие просветы виден алый закат.
Куда несётся этот состав? Кому нужны эти вагоны? Разве есть ещё поставки угля? Разве дымят ещё теплостанции?
Безумное движение в никуда.
Забавно.
Проносится последний вагон и, удаляясь, уносит с собой грохот.
Мы переходим пути, направляясь к автотрассе. Она здесь, за деревьями.
Машины сегодня, похоже, движутся быстрее обычного. На вытянутую руку ни кто не обращает внимания.
Не то что бы я заядлый автостопщик. На попутках я перебирался только в пределах своей области. Но это томительное ожидание, когда каждый встречный автомобиль даёт призрачную надежду и уносит её за собой, мне знакомо. Быть может от того что я сам не имею машины, я не понимаю почему люди так часто проносятся мимо. Особенно после заката. Если летом в восемь часов вечера ещё вполне реально поймать машину, то зимой в шесть уже ни каких шансов. Люди по прежнему бояться темноты и в выдуманные часы, что бы резать время, они так, на самом деле, и не поверили. Едва наступает ночь, людей охватывает страх.
Впрочем, я уверен, что сегодня мы долго на дороге не простоим. Сегодня не тот день, что бы ждать.
У обочины, резко сбавив скорость и подняв столп пыли, притормозила старая, разбитая шестёрка. Внутри сидели парень и девушка. Задние двери открывались только изнутри, а закрывались, только если очень сильно ими хлопнуть.
Меня всегда радовали такие авто инвалиды. Несмотря на то, что выглядят они так, словно не способны тронутся, они всё же рвут вперёд с места, дребезжа и содрогаясь, пытаются обмануть отведенный ресурс времени и как можно быстрее выжать из себя сотню.
Парень с девушкой оказались не разговорчивы. Видимо им то-же не хотелось тратить драгоценное время, что осталось у них двоих, на других. Хотя возможно, они просто не привыкли говорить с попутчиками.
Я держал Хельгу за руку и смотрел в окно. Неслись столь знакомые пейзажи. Дачные сообщества, горы за горизонтом, излучина реки. Всё настолько привычным стало за года, но сегодня, в алых красках заката казалось другим. А закат всё горел, уже несколько часов. Ночь более не придёт в проклятый мир и не наступит новое утро.
Привыкли к уютному течению времени? Когда у вас всегда есть новый день что всё начать сначала? Теперь его у вас больше нет. Кто не успел начать, тот более ни когда не начнёт.
Если ты ждала волшебной близости с любимым и всё ждала чуда, знай, что ты не успела и ни когда более не испьёшь этой особенной, ночной сладости, этого безумия, что ни когда не бывает при солнечном свете.
Если ты откладывал на потом помощь другим, знай, что и ты опоздал, она им больше не нужна.
Да, ты знаешь, такое бывает, что не успеваешь, совсем не успеваешь. Вот хоть что делай, а не успел. Не успел приготовиться за семестр и, завалив сессию, вылетел из универа. Не успел на свидание, и девушка ушла, её нет здесь больше, она обиженная ушла. Но у тебя был следующий день, и ты мог восстановиться в универ или позвонить и извинится. А сейчас у тебя его отняли. Мы что-то не успевали каждый день и откладывали, откладывали, думая, что успеем и не успели.
Жаль только юных, их время закончилось, не успев придти.
Шестерка притормозила у обочины. Мы вышли, пожелав паре удачи. Харкаясь камнями из-под колёс машина рванула вперёд.
Я обнял Хельгу. Почему то очень хотелось это сделать.
Я дома.
Хельга проследила за моим взглядом, внимательно заглянула в глаза и, пальчиком повернув моё лицо к себе, поднялась на носочках и поцеловала. У меня снова закружилась голова и все мысли покинули её. Я был благодарен Хельге.
Взявшись за руки, мы двинулись к пригорку.
Собственно я не знал, зачем приехал сюда. Просто я не хотел оставаться в городе, а чутьё подсказывало дорогу домой.
Закат горел слева от нас, поглотив уже почти всё небо. Мы шагали под кровавыми небесами, и всё вокруг было алого оттенка. Что-то мне подсказывало, что кровь скоро зальёт и землю.
С пригорка открылась деревня. С четырёх сторон её окружали не большие речушки, три из которых впадали в друг друга, и только дорога, по которой мы шли, без моста вклинивалась между ними. Деревня была закольцована реками.
Люди здесь давно почувствовали приближение. Кто-то может быть, даже проснувшись утром, поэтому они были приготовлены. Забиты ставни, на пластиковые окна набиты щиты, собаки похоже убраны в веранды. На улице ни кого. Главная дорога, сбегая с пригорка и вильнув, поднималась по склону, толстой иглой проникая в деревню. Она была наспех перегорожена обыкновенным забором, как раз там, где начинались первые огороды. Похоже, люди решили забаррикадироваться внутри деревни.
Мы к забору не пошли, а свернули на просёлочную дорогу, что шла вдоль склона. Её часто топила разливающейся по весне речушкой, что неспешно текла по другую сторону от дороги, за деревьями. Поэтому ниже склона ни кто не селился, огороды обрывались, едва сползая вниз.
Я остановился, прислушиваясь и втягивая привычный, мокрый, речной запах. До слуха донеслось журчание. Значит, реки ещё текут.
Мы прошли ещё не много по дороге и свернули с неё, в сторону холма. Впереди был широкий просвет меж огородов, здесь рос старый дуб и в земле оставались остатки заросшего фундамента.
Хотелось пить. Стучатся в двери к местным, как то не хотелось, на улице по-прежнему ни кого не было. Мы держали путь к магазину, было интересно посмотреть, что с ним.
Хельга с интересом озиралась во круг, идя рядом, касаясь меня плечом, держа за руку.
К магазину мы вышли быстро. Большой, ещё в совдепе построенный, он стоял с забитыми окнами. Подойдя к двери, я постучал. Открыли быстро. На пороге стоял один из моих друзей, за его спиной, у прилавка, маячило ещё несколько знакомых фигур. Он пожал мне руку и пропустил внутрь. Здесь собрались почти все, кого я хорошо знал в деревне. Не то что бы я считал их настоящими друзьями, те, кто были таковыми в полном смысле и даже больше, сегодня оказались слишком далеко от меня. Но этим я мог доверять сейчас. Это чувствовалось. Я всех их знаю достаточно долго и в этот день, они призвали всё лучшее, что было в них. Кивком, поприветствовав всех, кто был ближе, пожав руки, я взял из остывающего холодильника минералки и протянул Хельге. Они приготовились основательно. Лежали раскладушки и матрасы, стоял проигрыватель на батарейках, чай в кружках, кто-то пил водку, тянулся сигаретный дым.
Я внимательно посмотрел в глаза того, что впустил меня и кивнул на Хельгу. Он, подумав не много, решительно кивнул мне в ответ и пожал руку. Я подвёл его к девушке, знакомя их.
Он присмотрит за ней, пока я не вернусь. Здесь она в безопасности, пока в безопасности они.
Хельга поймала мой взгляд, передовая мне бутылку. Я с удовольствием напился.
Отведя её, за прилавок, в одну из служебных комнат, обнял. Мне надо идти и она поняла это. Странно, но я даже не предполагал, что нужно будет расстаться, а ведь стоило подумать. Хотя нет, не стоило. Не зачем было думать, пока не пришло время.
Хельга поцеловала меня, долгим, наполненным безумием поцелуем. В нём было больше, чем я мог уловить.
Мы так и не были вместе. Что за игра жизни. Но видимо для того и был нужен вкус всех прошлых женщин, что бы почувствовать эту, не попробовав.
Мы долго целовались. Я бы хотел так провести последний день, но нужно идти.
Я отстранил Хельгу и с улыбкой заглянул ей в глаза. Она ответила тем же. Она была всё-таки сильной и очень понятливой. Она отпустила меня.
Я развернулся и двинулся к выходу, из ладони выскользнули её пальцы.
Выйдя на улицу, спешно закурил и зашагал к своему дому.
Я не особо-то верил, всему тому, что говорили о ценности дома, ведь есть столько тех, кто его прокляли и для стольких дом детства утерян. Но меня сейчас туда тянет. Наверное, по тому, что он для меня ещё существует.
Пыль улиц, что изменялись пока рос я и, что остались всё теми же. Кучи золы в выбоинах дороги. Ветшающие заборы. Окна – глаза, что смотрели на меня когда я шёл в школу. Они видели и мои первые синяки, и все книги, что я в предвкушении пронёс до своей кровати.
Я подозревал, что нельзя держаться за это. Но не знал почему, а может, боялся отпустить. Это как с фотографиями. Ни когда не стремился запечатлеть себя на них, ведь кипу фотоальбомов не утащишь за собой по жизни, да и зачем они. Но всегда, ловил себя на мысли, глядя на кем, то сделанную фотографию момента, который я забыл, что жалею, о том, что у меня её нет.
Быть может это вопрос лишь выбора, ведь я кто-то сейчас быть может, сидит в кресле и разглядывает фотоальбомы, предаваясь ностальгическим воспоминаниям и другого ему не надо. А быть может я просто чувствовал, что не доживу до того возраста, когда воспоминаний станет слишком много, что бы все сохранить их в памяти.
А вот и мой дом. Я прислонился к стене гаража и посмотрел поверх забора.
Как он изменился. Большой, в три этажа, с башенками-мансардами, он превратился в укреплённый форт. Там, за толстыми стенами, забитыми щитами окнами и заколоченными дверями моя семья. А снаружи работает отец. Я знаю, что он работает сутра. И я знаю, что если у него будет время, он будет работать и дальше, с короткими перерывами на обед и может быть сон. Он будет делать то, что делал всю жизнь – создавать свой дом, не смотря ни на что, вопреки всему, такой, которого ни у кого нет – свой. И сейчас в молчаливом остервенении, не чувствуя усталости, он будет делать его крепче.
Я содрогнулся от силы этой не преодолимой воли и обречённости.
Вытряхнув сигарету из пачки, закурил.
Что я могу? Крепить стойки? Бить плаху в щиты? Рыть ров? Я могу многое, но всё же несомненно меньшее в сравнении с ним.
Нет, не здесь место.
Я развернулся и зашагал прочь. Я попрощался.
Я выбрел к тому косогору, по которому с Хельгой вошли в деревню. Здесь рос старый дуб и прерывался редут огородов. Внизу была дорога, за ней, в зарослях ив текла река, а дальше, хоть и не было видно, но я знал ещё одна дорога и луга покосов, и позади всего поднимается крутым обрывом гора, заросшая старыми елями.
Вдруг там, за рекой, с юга на север кто-то быстро промчался, подняв клубы пыли, что грязным облаком поднялись над деревьями.
Нас обходят с севера.
Приятная дрожь пробежала по телу. Сладость предвкушения и колкость тревоги овладели мною. Я присел на корень дерева.
Они появились скоро.
Десяток фигур верхом на чём-то похожем на огромных собак, неспешно, ровным строем, в две шеренги двигались по дороге.
Моему изумлению не было предела. Я поднялся на ноги.
Всадники, поравнявшись с косогором, похоже, заметили меня и, не ломая строя по всем правилам кавалерийской езды, развернулись в мою сторону.
И тут я рассмотрел, что сидящие на собаках - тинэйджеры 13-16 лет. Ошибиться было не возможно: фигуры подростков, ещё детские лица. Они не сбавляя скорости, подъезжали ближе и я с удивлением увидел первый, летящий в меня топор. Словно в замедленной съёмке он, вращаясь, летел мне в лицо. Увернувшись, услышал глухой звук вонзившегося в дерева метала. Следом уже летели другие топоры. Я метнулся за дуб и прижался спиной. Почти в такт бешено стучавшемуся сердцу лезвия вонзились в ствол за спиной.
Я не хотел выходить из-за дерева, но я и боялся, что они поднимутся на косогор и объедут меня с разных сторон.
Рванув на открытое пространство, я замер, увидев, что они не спешат подниматься, однако топоры летели снизу удивительно точно. Я увернулся, над головой раздался свист и залёг в небольшую ложбинку, со всей силой вжимаясь в землю, почти моля меня принять, защитить и земля ответила. Мне показалось, что ложбинка стала чуть глубже. Но топоры, уже описывая дугу, пролетали над моей спиной, всё ближе, я откатился за куст и в, то место где я мгновения назад лежал, зарылись пара топоров. Куст казалось, стал чуть гуще, но всадники словно знали где я и метали оружие, которое летело по безумным, невозможным траекториям, как раз туда. Я вскочил, что бы перебежать дальше и вдруг замер. Я почувствовал, широко расставив ноги землю. Я словно стал с ней одним целым. Я словно увидел сразу все впадины и наросты старого фундамента дома, все кусты и выпирающие корни. Я мог, закрыв глаза безошибочно залечь туда. Я почувствовал, как переминаются с лапы на лапы собаки, как вжимаются в землю их когти, когда всадник метает топор. Я метнулся в сторону от летящего в меня лезвия и вжался в землю, и она приняла меня, словно обнимая. Но топоры летели, разные, ни одного одинакового. Откуда у них, только было столько? Я метнулся, перебегая на другое место и залегая за куст, краем глаза заметил движение. Выглянув из-за зарослей, я увидел всадника поднявшегося по косогору. И как я только пропустил его? Он перезаряжал, что-то похожее на арбалет и я понял, что он только что выстрелил, но промахнулся.
Он, похоже, был вожаком.
И он заговорил со мной. Нет, не отвлекая моё внимание, нет, он просто говорил со мной, спокойно и с улыбкой, глядя на перезаряжаемый арбалет.
Он говорил, что я слаб. Не пытаясь меня вывести из себя, не оскорбляя, а просто как о факте. Он говорил, что время наше ушло, что теперь пришли они, сыграть нам реквием. Он говорил, что-то ещё, а я, сжавшись в комок от страха, лежал на земле, не в силах отвести взгляда от его рук, что заряжали арбалет. Мгновения текли, и я понимал, что он зарядит арбалет и убьёт меня лежачего в земле или убегающего. Он убьёт меня. Меня. Кто-то дико визжал внутри от ужаса, мечась, умоляя бежать, не желая в это верить, отвергая то, что происходило. Он молчал до этого, уже давно, избитый мною, даже не скулил, питаясь, где то там, далеко. Но другой рычал, беснуясь и рвался с привязи, крича мне «ВСТАТЬ!», приказывая, рванутся вперёд. И я был всем существом с ним, но не мог подняться, словно стоя на карнизе, на обвязке, когда хочешь поднять ногу и ступить вниз и кажется что уже поднял, но нога остаётся на месте. А мгновения текут, неумолимо, под биения сердца. И я понимаю, что ещё не много и буду обречён, по тому, что не успею добежать до всадника, прежде чем он зарядит арбалет. Точка не возврата приближалась. Места, с которого все три варианта: атаковать, бежать и лежать станут проигрышными. И остаться на месте, из всех трёх был самый лёгкий. Мне было страшно, очень страшно.
«- А какой из зверей победит, дедушка?
- Тот, кого ты будешь кормить»
Я ведь достаточно кормил тебя, что бы ты порвал привязь.
Я рванулся в бег, всем устремлением, до головокружения, до боли, схватывая с земли валявшийся топор. Он сорвался с привязи и устремился впереди меня, разорвав глотку, тому, скулящему и душа моя залилась кровью.
Вожак прекратил говорить и поднял голову, зарядив арбалет. Выражение лица отразило искреннее удивление, встречая лезвие топора, что вонзившись, разворотило череп. Он, молча, повалился с собаки, и прежде чем та припустила вниз по косогору, я сдёрнул с седла что то похожее на деревянную биту для игры в лапту и понёсся к отряду.
Тинэйджеры стушевались, поражённые гибелью вожака, растерялись. Я вломился в их ряды, нанося удары обеими руками. Собаки рванулись на меня, да только жалобно заскулили, когда я зарычал, подогнули передние лапы, пятясь назад всадники, тянули удила и встречали мои удары. Я уклонялся от ответных, и вонзал топор в корпус, круша черепа витой. С размаху выбивая подростков из седла. Очень скоро собаки только растаскивали трупы по дороге, убегая.
Я перевёл дыхание. Если бы я знал что придётся так двигаться, я бы занимался спортом.
Выпрямившись во весь рост, я расправил плечи. Как же стало легко без того, второго. Я баловал себя всю жизнь, щадил. Нужно было убить его раньше, много раньше, безжалостно выжечь.
Я повернулся и начал подниматься по склону.
Я встал на вершине и завыл, и земля мелко задрожала под моими ногами. Я вдруг почувствовал всех тех, других, кто в это момент крепко стояли, за тысячи и сотни тысяч километров от меня и держали бой.
И ещё я отчётливо понял, что прожил одну треть жизни, что мне 20 лет и эти дети, котята по сравнению со мной. Пусть их много, пусть они на псах, но я старше их, на тот возраст, что ставит пропасть. Я мужчина, они – нет.
Я огляделся. А ведь всадники с этой стороны деревни не пройдёт мимо этого места. А точнее в деревню они войдёт только здесь. Видимо огороды хранили дома понадёжней стен. И к магазину, где моя девушка и к дому, где моя семья, они пройдут только здесь, но здесь стою я.
Остановившееся светило изливало кровь по небосводу и её потоки уже достигли противоположного горизонта, а я ждал и вот они появились, только их, похоже, стало больше.
Точно так же, как и в прошлый раз, всадники, едва завидев повернули ко мне. Но теперь я ликовал. Я был полон силы, что плескалась во мне и напряжение ожидания рождало эмоции, что вихрем кружились во мне, но разум, разум был чист и спокоен.
Я увернулся от первых топоров и рванулся вниз. Всадники опешили, это было видно, они снова растерялись и я вломился в строй. Резкие удары и не с чем несравнимое чувство, когда в руку бьёт отдачей, при встрече биты с целью. Я метался волчком, предугадывая их движения, уклоняясь и снова бил, подныривал под руки и разил их куда мог, добивая при первой же возможности. И что странно, с каждым ударом, с каждым импульсом посланной смерти, я не обучался, нет, я словно вспоминал. Тело само двигалось, память вдруг подсказывала хитрости приёмы в последний момент. Когда псы снова растащили тела, я устало отдышался и расправил плечи. Я был уже не тем, кем вошёл в битву, я нес в себе, опыт жизни которой не жил, разрозненных воспоминаний, того, что я это уже не раз делал, воспоминаний, которых не было.
Поднявшись на склон, я оглядел себя. Где то сочилась кровь из царапины. Где то синели сильные гематомы, что-то болело, но всё это было не значительно.
Пришла третья партия.
Я улыбнулся. Их было ещё больше. Но могло ли это изменить что то…
Ноги – пружины, сорвали меня с места.
Тот, второй, более не бежал впереди, он стал мной, я стал им. Я не знал на сколько легко на самом деле можно обратится: потерять, всего лишь потерять всё, скинуть оковы вчерашнего дня, отказаться встретить следующий и обрести свободу, свободу… свободу!!!
В упоении, в наслаждении, забыв обо всём, растворившись в мгновении первого удара и кровь, брызгами, орошает моё тело. Удар, удар, ещё удар. Лица, хрип, визг собак в ответ на моё рычание, стоны и страх, я пью его, я смеюсь им в лица, встречаясь с обречённостью во взгляде и этот взгляд детских глаз не в силах заставить дрогнуть мою руку.
Я беснуюсь…
Я монолит камня…
Я сила древесного ствола…
Я воля зверя…
Я последний из выживших…
Я не помню, что я храню…
Я не помню что защищаю…
И мне это не важно…
Я стою, как стоял всегда…
Я сражаюсь против всего, что бы ни решило протии через меня… всегда…
Голова кружилась… воспоминания, скомкались и отступили, куда-то вглубь меня, боль согнула тело и я упал на колено, сплёвывая в землю кровь и что-то крошащееся.
Отдышавшись, я поднялся и побрёл по склону.
Разорвав рубаху, кое-как перевязал вскрывшуюся до рёбер рану. Боль не беспокоила, я не обращал на неё внимания. Сочившаяся кровь выносила силу, но и это было более не важно.
Я осознал.
Сколько я простою ещё здесь?
Одну, две атаки, пять, двадцать?
Я паду. Но пока я стою здесь, они, там, живут.
Кому то Армагеддон принёс горе, кому то разрушил жизнь, но мне он принёс осознание себя и даровал своё место. Мне он принёс счастье. Оно дороже жизни, оно слаще смерти.
Я присел на землю, облокотившись о ствол дуба, дерево приятно грело спину… в ожидании я прикрыл глаза….
Меня разбудили голоса…
Ощущение потери навалилось тяжёлым грузом, вдавливая меня в мягкость простыни. Я не хотел открывать глаза. Я проснулся…. Я проснулся? Я проснулся?!!!
Нет, я уснул. Но я обязательно проснусь и займу своё место.