…Недалече, за кучей отбросов хоронился нищий Свиное Брюхо.
Бедолага только присел по главной надобности, а тут шум и свалка. Жалким червяком врылся Свинобрюх в помои и, едва уняв колотун, притаился. Поневоле отследив событие, оборванец благополучно переждал грозу и, припадая на обе ноги, почапал в коронный нищенский закут за Яузой.
Пополудни, обшагивая растопырившуюся в спячке "знать", Свинобрюх прихвостился к веренице калек, бродяг, юродов. Она всачивалась в некое подобие паланкина из ржавой жести и разноцветной рвани, на которую не польстился б и худой ветошник. Под паланкином трепыхалось пухлявое и аляпистое. Оно-то как бы и всасывало очередных. Скоро Свиное брюхо очутился перед пузычем, седлавшим груду отрепья. Махонькая плешивая башчонка топла в обширном, разнотканного кроя кафтане, искапленном всякостями, из которых вовсе уж нелепо боченилась толстая златая нить, навитая на шелковые шнурчатые утолщения. Лысину кругляша венчала режуще-цветистая, как и все царство голи, тафья. Вождь бродяжного люда уминал снедь, бесперебойно пополняемую из котомок отчитавшейся голи. Глухо бурчащий Свинобрюх вывалил плоды промысла.
- Вот, Лентяй, бахты отрез. Голубой, с каемкой золоченой. - Замолк, ждя похвалы.
- Ну чего пасть-то раззявил? - донеслось взамен.
Свинобрюх очумело уставился. Лентяй невозмутимо чавкал. Стрельнув зрачками понизу, нищий разглядел скрюченное существо, что глазело из сумрака. Это нечто, а вернее некто, столь мало походило на человека, что даже у привычных к его безобразию вызывало оторопь. Плоское лицо точно не имело возраста. Остов столь же точно был лишен сообразия. Карлик: плечи широкие, ручищи несоразмерно длинные, с загребистыми перстами. Ноги короткие, узловатые. Шея творцом не предусмотрена: голова бородою лихо и сразу врастала в грудь. Сверху - сплошной изогнутый затылок. Срез уходящего в лоб затылка напоминает гладкий купол. Под узким костистым лбом - тюленьи глазки, ниже - ковшовая челюсть, по бокам - уши нетопыря. С первогляду - убожество. Но и это была не точка, а лишь многоточие доброй природы, даровавшей уродцу щетину, сведенных на переносье дуг-бровей. Сие украшение придавало и без того мрачно-затравленному выраженью задираемых кверху глаз настой непроходимой супи и ярости.
Ледяной кол ужаса и омерзения скользнул в гортань, в пищевод, протаранил требуху и утоп в заныло-сжавшемся паху Свинобрюха. Перед ним был Савва Кожан, долгие годы атаманивший над московским отребьем.
Но где-нибудь с год Савва запропал. По слухам, его словил кто-то из сильных бояр и, изумясь такой диковине, решил потешить царский двор. Для остроты впечатлений на запертого в клетке коротышку спустили волка. Савва просто порвал его пасть. Далее - медведя, этого недомерок заломал на счет три. После таких чудес на невидаль клюнул сам Годунов.
С той поры Кожана и след простыл. И вот месяца два как снова объявился он ряженный в приличную поддевку-архалык. Да так и взял за правило в неделю раз наведываться в бродяжные закраины, выспрашивая все про все, что творится-говорится. Самое чудное, - за дачу особо полезных вестей Кожан дарил наместников злачных дыр полтиною. Но также говорили, что разносчики слухов, взяв жирный куш, вскоре исчезали. И даже само имя их стремглав истиралось из памяти обуянных страхом обитальцев нищенского "дна" - Выгребной слободки.
В общем, Свинобрюху было с чего перетрухнуть. Впрочем, затаенная боязнь доходяжки пуще задорила острую проницательность Кожана, за версту чуявшего тайны и загадки.
И он только еще щекотнул бронзовым своим ноготком мосластую конечность нищего, как тот, запинаясь, изложил всю оказию... постигшую утреннего путника... скрестившегося с головорезами Пшибожовского...
Савва внимал без малейших признаков любознайства. Лишь под занавес слабо щелкнул длинным, как бритва, ногтем большого пальца. В ходе доклада утяжеливший штаны Свинобрюх, крестясь, заковылял до ветру...
***
…Под вечер никем незамеченный Кожан вернулся в обиталище нищих и воров. Его явление заставило Лентяя раз сорок перекреститься.
- Ну и и-ик-и-ик-спугал ты-ик меня, Са-ик-ва. - зачастил перерывчато, икая - видимо, от избытка чувств!
- Уйми крик, сатана. - Цыкнул Кожан. - А лучше поспешай-ка за мной, да незаметно чтоб.
- Куды это?
- На кудыкину гору, в Пшибожовского нору. - Бубнил Савва. - Да сними свое скоморошье убожество, петух разэтакий, - кивнул брезгливо на нелепый наряд нищенского поводыря.
- Ой, да как это, как это, родимый?! Да чтоб я к аспиду и по своей воле? - отважно причитал пузырь, пятясь от зеленых искрин в карловых глазницах. Не тратя слов и слюней, тот вынул длинный флорентийский кинжал, поднес к рыхлому подбрадию толстого. Леха пищал, загребая воздух рыкастым зевом и дробно попукивая. Сверкучая брусничка выпукло зависла на небритой коже, потом пошла бухнуть. Лентяй помертвел и сник. Тут подобие жалости перевернуло Кожана. Клинок отсох к полу.
- Да ты, Леха, вижу, не только Лентяй, а трус, каких поискать.
Леха согласно кивал, тяжко отдувался и быстро темнел в промежности, как куль со свежей свининой.
- Ну и братец мне достался, однако. Да не ловчей ли б сгинуть тебе в полоне татарском, чем сейчас род свой позоришь? - сомневался Савва. - Стоило выкупать такое сокровище. Я-то, мнил, дурень, будешь мне сменой достойной, голованом дельным. А ты... А-а!!! Да и брат ли ты мне? - от Саввы захолодело, жуткий зрак набряк мраком, недобро застыл, рука потянулась к поясу. - Можа, ты выгулок гиены, подладившийся под меня - козла доверчивого?
Леха Лентяй кургузым пеньком шмякнулся на колени.
- Братка-ик, одумайси-ик! - заголосил, весь провалясь в икоту. Сильный щелчок в губы умерил силу восторга до сиплого шепота. - Ты вспомни, братка, родимые пятны у нас одни на правых грудях. - Теперь Лентяй не только мок, тяжелея штанами, но и протух. Его вонь саженями отхватывала незараженный воздух.
Какое-то из трех этих обстоятельств, видать, образумило Кожана. Ножевой зырк застила сомнительная замена нежности. Залопушив нос губою, уродец как былинку поднял увесистого брательника за пояс. Тот пёр влагой уже и в верхней части: слезы, сопли, слюни, пот...
- Нехай... Последний вечор ты в предводителях. - Савва помолчал, хмуро продолжил. - Кто из надежных ребят обретается поблизь?
Оправившийся Леха залопотал:
- Э, да почитай все! Влас Сермяга, Фофан Драный, Филька Макогон, Захар Волку-сват, Кузя Убью-за-алтын...
- У-тю-тю... Расслюнявился, тетеха. Хва, буде, ша... Любого из них с лихвой за полдюжины таких вот сонных недоварков отдал бы. - Леха в притворной обиде загрыз губу, но Кожан устало завершил. - Хрен с тобой, пёсь паскудная. Кликни мне Кузю.
Облегченно кряхтя, Лентяй брюзгливо заголосил: "Га-ан-нка-а"! Из темноты вынырнула худющая, вертлючая, некрасивая бабенка от тридцати до полтинника.
- Чаво те, Лёшенька? - отозвалась с готовностью на все.
- Ну-кось подай Кузю Толстопятого. - Изрыгнул Леха, для примерной повелительности шлепая немалой ладошкой по хрустнувшей спине зазнобы. Та с поросячьим визгом понеслась в тучно обвисшую темь. Савва только харкнул на это, затер плевок крошечным сапожком на мягкой подошве.
Лентяй, пользуясь удачей, сплавился куда-то. Кожан остался один. Брови подрагивали. Лоб рассекли морщины. И куда подевалась сквозящая тупость в одичалом лике?
Зашаркали, близясь, шаги.
- Пошто звал Лентяй? - набатом затрубило издали. Еще четко не обозначились очертания узкоплечей мосластой махины, а длиннющая рука Саввы потянулась снизу к вороту посконной рубахи верзилы, дернула к земле. Великан машинально мотанул средней величины казанками - в раму предполагаемого налетчика. По вполне понятным причинам словил лишь упругий ветерок. Качнувшись, грянулся ворохом костей на юркое тельце карлика, на ощупь огребая жилистыми лапами.
Минуту катались по взбороненной земле, покуда Кузьма не убедился в превосходстве соперника. Вспорхнул кверху его тесак. Но коротышка обладал сверхъестественным чутьем. Предваряя выпад, он трахнул Кузю затылком оземь. Заполыхали лепестки приближающегося факела.
- Ну, буде дурить, Кузьма. - Тяжело выдохнул Савва, откатываясь в сторону.
- Кха, бесовы шутки. Вона, значит, кто меня изломал, змей медноглотый! - заревел детина, отряхиваюсь. - Я бы сказал бы - медведь бы, да на Николу своими руками вот этаку гору умял. Что ж ты, карачун тебя сгуби, вражина коротконогая, брата кровного по песку возишь? Как шакала вшивого.
- Шершень ты угрюмый, удав недоклеванный!
- Здорово, Толстопятый. Не дуйся даром. Проверял: силен, как прежде али сдулся?
- Да куда бы силе-то убыть бы? Разве токо такими железными копытами вытрясут?! Сукин ты сын. - Засмеялся отходчивый силач: узловатое сплетенье широченных мослов и канатных жил.
- Вижу: твое на месте, бог не отнял. Еще б мозгов подкинул чуток для столь раскидистого чурбака, - карлик оскалил острые клычки, отчего вряд ли стал красивей. - Нет бы дурню толстопятому дотумкать: кому еще, опричь Кожана, так меня уговорить? Нет ведь, пошел брыкаться, едва ножиком не запырял.
- Эха! Да я ж и дура виноватая! - росляк тряхнул кудлатой башкой. - Посмотрел бы я бы на того бы шутника бы, кто бы на тебя бы так же бы вот наскочил бы, - беспорядочно быкал громадень. - За тобой бы не засохло б - всю бы требуху б по грязи б распустил бы.
Подоспел Лентяй, услужливый, светясь - улыбкой и головешкой.
- Э, оставь. - Сердито махнул на факел Савва, подумав про себя: "Эх, ты, Лешка - ВелИка головёшка". Лентяева улыбка из льстивой переползла в смиренно покаянную. - Ночная работа огня не терпит. Ну как, Толстопятка, со мной идешь?
- А завсегда. - Тот не раздумывал с ответом, лишь зевнул. Кожан с упреком покосился на малинового в колышущихся отблесках брата и показал ему тыл. Кузьма Убью-за-алтын зачавкал подошвищами бухлых сапог. Леха Лентяй осенил себя знамением, с ненавистью плюнул вослед...
Эпизод романа «Степан Бердыш, или Горький мед Жигулей» (1985)
Воспроизведен набросок Василия Сурикова к картине "Боярыня Морозова".
http://proza.ru/avtor/plotsam1963&book=26#26