Проснувшись, Женька еще некоторое время лежал, нежился. Он представил, как сейчас выйдет во двор, коснется ногами легкой, теплой пыли под акациями, сразу вспомнил запах и вкус акациевой коры, необъятность закоулков двора, тропинку в сад. С волнением, оттого что сейчас он увидит и почувствует все это вновь, он вышел на крыльцо. Ветхие, полусгнившие доски крылечка нахолодили ноги, и растерялся. Он смотрел вокруг себя и ничего не узнавал, все, словно сжалось, уменьшилось, обветшало. Кусты акации, которые помнились огромными, под которыми он любил сидеть и прятаться во время игр, оказались чахлыми, серыми от пыли кустиками. Двор был грязен, запущен, засохшие комья грязи кололи подошву.
Произошло ли это оттого, что он вырос, а двор остался все таким же, или просто все пришло в запустение за эти годы, а может и то, и другое. Женька чувствовал себя так, словно его обокрали. Украли двор с таинственными закоулками, c холодным и сырым полумраком за домом, украли запах акаций, и все остальное - загадочное и безграничное, полное таинственности, о чем всегда вспоминал он, предвкушением чего он жил, когда ехал сюда. Все превратилось в маленькое, ограниченное, грязное, лишенное всякой сказочности.
Разочарование, которое он испытал во дворе, не притупило в нем нетерпеливого ожидания от встречи с улицами. Этот маленький городок, в котором когда - то прожил несколько лет, и пять лет назад, словно лишь вчера, покинул его, всегда вспоминался ему праздничным, необыкновенным, не похожим на ту будничность, которая окружала его дома. Когда он ехал сюда, он думал, что снова будет жить в этом непрерывном празднике.
Завтракая, он решал, куда пойти в первую очередь. Хотелось сразу увидеть столько мест: и каштановую аллею, ведущую к заводу, и заводской клуб в конце аллеи, куда он ходил смотреть фильмы про войну, и реку, и старую мельницу.
На улице внешне, казалось, ничего не изменилось. Он узнавал знакомое, потом вспомнил, что сегодня суббота, и пошел к базару. Он помнил бурлящую толпу народа, лошадей, привязанных к коновязи, шелуху семечек по всей площади, теплые со сладким глянцем булочки, которые назывались французскими, масло, скатанное в круглые комки и завернутое в хрустящую бумагу, леденцовые петушки на палочках, полосатые тянучки, длинные как макароны.
Он вышел на базарную площадь. У старых коновязей стояли газики и " Победы ", сама площадь почти вся была заставлена ларьками и павильончиками, где - то в стороне несколько лошадей лениво отмахивались хвостами от мух. Не было ни булочек, ни баранок, ни леденцов. Женька зашел в книжный магазинчик, истратил почти всю свою наличность и занес книги домой.
Дом у бабушки был большой, когда - то здесь жила еще и ее сестра с семьей, и дети, но сестра умерла, дети разъехались по стране, и в доме остались только племянница с мужем и двумя детьми, поздними близняшками - Витькой и Людкой, с которыми хотя когда-то Женька играл, и частенько дрался, но дружбы никогда не было. Витька хотя и был на год младше, но доставалось от него Женьке частенько. Кроме Витьки и Людки у тети Даши с дядей Мишей были еще двое взрослых сыновей, которые сейчас тоже гостили здесь вместе с женами. Коля и Гоша были совсем не похожи друг на друга. Коля был худой, жилистый и казался старым, а Гоша был кругленький, лысенький и всегда веселый. И жена у Коли была толстая и некрасивая. У Гоши жена была похожа на импортную куклу с закрывающимися глазами, и от этого казалась словно неземной. Когда Женька первый раз увидел Гошину жену - Элю, он сразу влюбился в нее. Она
Все куда - то разошлись, и в доме было тихо. На кухне возилась бабушка.
- Опять убегаешь? - спросила она. - Куда же ты ходил?
- На базар.
- Не те базары стали, мало кто приезжает теперь. Перекусишь немного?
- Потом, бабушка.
- Когда потом? На вот хлебушко, пожуй.
Женька схватил кусок хлеба, обсыпанный сахаром, откусил.
- Что это? - удивился он.
- Не узнал? Любил ведь раньше. Маслом постным хлебушек полит.
Теперь и Женька вспомнил вкус этого хлеба.
- Бабушк, а сахара желтого нет?
- Помнишь и это. Нету сейчас желтого сахара. Ну да я попрошу, принесут завтра.
В городке был сахарный завод, и желтый сахар - сырец таскали с завода и продавали. Тот сахар тогда казался ему самым вкусным лакомством. Дожевывая на ходу хлеб, Женька снова выскочил на улицу. Теперь в заводской поселок. Он прошел каштановую аллею, она была все такой же тихой, тот же треснутый асфальт, те же гипсовые статуи у входа на стадион, у одной из них отбита рука, и ржавая железка голо торчала из плеча. Только клуба старого уже не было.
За стадионом через парк он спустился к реке, прошел по старому мосту с рельсами узкоколейки. Если не переходить мост и свернуть налево, то попадешь на старую мельницу. Сразу же за мостом начинались пляжи: сначала общий, где купались все, а дальше за густым кустарником - женский, туда ходили только женщины.
Течение было сильным, и переплывать на тот берег решались только отдельные смельчаки. Неумелого пловца сносило за мост. Женька искупался, полежал на песке. Одному было скучно. Хорошо было бы встретить кого-нибудь из бывших приятелей - одноклассников. Еще надо бы встретить Светку Нечаеву. С ней он сидел за одной партой в первом классе. Светка была отличницей и очень нравилась Женьке. На 8-е марта он, краснея, сунул ей открытку, на которой написал: Света, поздравляю тебя с международным женским днем. Это было почти признание в любви. Открытка была самая красивая, какую он смог найти. Взяв открытку, Светка тоже покраснела, прошептала - спасибо, и благодарно улыбнулась.
Это была его первая любовь с взаимностью, с тех пор в любви ему не везло. Все получалось не так, как он хотел, как читал в книгах. В четвертом классе он влюбился одновременно в двух девочек: смуглую черноглазую хохотушку Люду и тихую беленькую Лену. Людка была смешлива, с ней было весело, и она позволяла за собой ухаживать. А Лена была умненькая отличница с нежным личиком, и совсем не замечала Женьку. Женька из любви дергал ее за косу, заталкивал в сугроб, а она жаловалась учительнице. Женька так и не смог решить, кто из них больше нравится ему.
В шестом классе он влюбился в девочку Валю, самую красивую в классе. Однажды он пошел провожать ее, а она все расспрашивала его о Славке, главном хулигане класса, и Женька с горечью понял, что не он интересует ее, а его приятель Славка. Он не спал всю ночь от отвергнутой любви и никак не мог понять, почему Вале нравится Славка, а не он.
Вспоминая Светку Нечаеву, он заранее готов был влюбиться в нее. Ему казалось, что стоит им только увидеться, как они снова полюбят друг друга.
Утром следующего дня пришел Женька Камышев. Женька его совсем не помнил, но все удивлялись, как это он не узнает Камышева, и, в конце концов, ему начало казаться, что он его знал раньше.
- Ты разве не узнаешь Женю? - говорила мать. - Он же часто у нас бывал.
Может, так и было, что - то смутное вдруг вспомнилось ему.
- А Лайба где? - спросил он.
- Вспомнил, - заключил Камышев. - А собачка давно подохла, однако.
Камышев в этом году закончил школу и собирался поступать в институт. Держался он с какой - то едва подчеркнутой небрежностью к взрослым, независимо и свободно, и это понравилось Женьке. Ему тоже хотелось бы с такой же свободой и раскованностью держаться со всеми на равных, когда казалось, что окружающие еще и рады, что он снизошел до них.
-Ну что, тезка, пойдем со мной.
Это уже мать расстаралась: Жене скучно, Витька со старшими братьями все время, пусть Камышев присмотрит за ним. Сама то весь день по подругам носилась.
- Да, конечно, - говорит она, - пойди, погуляй. А то все один бродит.
- Сейчас зайдем в одно место, - говорит Камышев.- Мне нужно взять книги, а потом пойдем на реку.
Улица пустынная и пыльная. Камышев толкнул калитку в один из дворов. Толстый рыжий щенок, заливаясь лаем, кинулся им под ноги. Камышев потрепал щенка за загривок, и тот замолчал, терся об ноги. Камышев свистнул. Из - за угла дома выглянул парень, увидев их, кивнул.
- Это Женя, - сказал Камышев. - Женя Саяпин. Он к бабе Клаве приехал.
- Славик, - протянул руку парень и с любопытством посмотрел на Женьку. Женьке казалось, что в этом дворе он когда - то был в какой - то другой жизни. Двор переходил прямо в сад, сарайчик стоял в стороне, рядом с ним поленница дров под навесом, к стене дома прислонена старая велосипедная рама, в траве валялись развалившиеся ульи, плющ вился по стенам, по навесу над крыльцом со стертыми, до желтизны отмытыми половицами. От крыльца расходились дорожки, выложенные красным кирпичом, под яблоней врыт стол со столешницей, потемневшей от старости, и скамейками, изрезанными ножом. Яркими небольшими пятнами хаотично разбросаны цветы. Все это создавало причудливое впечатление запущенности и ухоженности, какого - то устоявшегося быта. Запущенность была таинственной, напоминавшей что - то киношное, вымышленное и в то же время реально осязаемое. Каждая вещь здесь была на своем месте, и без нее картина была бы неполной, разрушенной.
В глубине сада была беседка, на столе, заваленном яблоками, играл приемник. В беседке сидел еще один парень. Игорь, - представился он, и, протягивая руку, смотрел с таким же открытым, доброжелательным интересом, как и Славик. Женька поздоровался и расстроился оттого, что так неловко подал руку, ему хотелось сделать это с такой элегантной небрежностью, как и Камышев.
- Угощайся, - сказал Славик и придвинул к нему яблоки. Женька жевал яблоки и молчал, он всегда терялся с незнакомыми людьми. Он смотрел вокруг. Значит, он не придумал таинственный двор, он существовал на самом деле - с тенистыми закоулками, наполненный на первый взгляд обыденными, но таинственными вещами. Хотелось залезть в сарай, порыться там среди пыльного хлама и найти в нем нечто нужное и интересное. Ему нравился этот двор, нравились эти ребята, независимые, остроумные, занятые какими - то интересными делами. Это был их двор, их сад, они существовали в нем не при взрослых, а сами по себе. Он с грустью почувствовал свою отдаленность от них. Ему хотелось бы приходить в этот сад, читать книги за столом под яблоней.
Камышев взял свои книги, и они ушли, но не через калитку, а перепрыгнув через забор, вышли в тихий, заросший травой переулок. Книги Камышев забросил в открытое окно своего дома, и они пошли на реку.
Женьке хотелось бы переплыть реку, показать Камышеву, что ему река нипочем, но вовремя понял, что сил на обратный путь не хватит и придется возвращаться в обход через мост. Камышев плавал здорово, он переплывал реку туда и обратно почти по прямой. На берегу к ним подошел какой-то парень: " Я сейчас плавал на женский, Людочку видел. Груди торчат - во! А задница - умереть можно. Ох, а бабы раззвонились на весь пляж, гай, как вороны. Были бы шайки, забросали".
Сплавать на женский пляж, увидеть Людочку с торчащими голыми грудями и других совсем голых женщин, было так заманчиво. Женька надеялся, вдруг Камышев поплывет туда и позовет его с собой, но тот уже сел играть в карты. Какая глупость, подумал Женька, играть в карты вместо того, чтобы смотреть голых женщин. Женька несколько раз искупался, лежал на песке, изредка подходил к играющим. Восхищение Камышевым начало исчезать. Как можно часами заниматься такой бессмыслицей как карты, когда вокруг столько интересного. Женька все посматривал по сторонам, может встретится кто - то из старых знакомых, но никого не увидел. Он снова подошел к Камышеву.
- Сейчас, погоди, - отмахнулся тот. Уходить без Камышева не хотелось, вот сейчас он кончит играть и придумает что - то. Наконец Камышев кончил играть, искупался, выжал в кустах плавки.
- Ну что, скучно? Идем домой.
Вечером Женька с Камышевым пошел на футбол. Женька представлял, что они пойдут по каштановой аллее к входу стадиона, среди возбужденных предстоящим зрелищем людей, но Камышев повел его какими - то закоулками. Они вышли к стадиону через школьный двор и пролезли в щель. Женька расстроился, хорошо конечно, что бесплатно, деньги можно будет потратить на другое, но исчезло ощущение праздничности, когда идешь в гудящей массе людей к желанному входу.
Народа на стадионе собралось мало, совсем не так, как раньше, когда там собирался чуть ли ни весь город, продавалось мороженое, морс, восторженным гулом приветствовали футболистов, выходящих на разминку. Публика расходилась по местам, встречая знакомых, долго переговаривалась с ними, обсуждали шансы команд, кто из игроков в какой форме.
- Ну что покажет сегодня Семенякин? А Круглов уже не тот стал, совсем не бегает. Длинного в " Труд " приглашают, он теперь будет выкладываться. Семенова каждый год зовут, но он никуда. Сегодня наши должны им дать.
- Керес играет еще? - спросил Женька.
- Да вон он Керес, - кивнул Камышев.
Длинный костлявый мужик у входа отрывал билеты у редких зрителей.
- Это тот самый Керес, который....
- Он самый и есть.
Керес был футбольной знаменитостью, любимцем публики. Он играл центрального защитника и считался непробиваемым. Когда волна атаки катилась на ворота и, казалось, нет спасения, на пути нападающих возникал Керес Неторопливо и необратимо, длинный и словно бы неуклюжий. Замирали в ожидании трибуны, И словно бы парализованная неторопливым размеренным движением Кереса, уверенного в своей силе, атака натыкалась на него и затухала в его длинных ногах. Бросались вперед свои нападающие, догоняя мяч, посланный со страшной силой к воротам противника.
Говорили, что на ногу Кереса должны надеть повязку, предупреждающую, что удар его смертелен. Еще говорили, что он - третий игрок в Союзе с такой повязкой, и еще, что его не раз уже звали в московские команды, но он ни за что не хочет уезжать, хотя ему предлагали и квартиру, и машину. Так или иначе, но удар у Кереса был могуч. Мяч после его удара улетал сразу в штрафную противника, а бывало перелетал и весь стадион, и тогда болельщики лезли через забор за ним. Но коронкой его были свечи, которых ждал весь стадион. На радость зрителей Керес запускал высоченную свечу, и пока мяч под благоговейный вздох стадиона долго возвращался с небес, Керес с чувством исполненного долга не спеша трусил на свое место, поближе к воротам.
А теперь Керес в потрепанном пиджачке отрывал билеты, и костлявое лицо его было тусклым и мятым. Как же так, думал Женька, после славы и обожания, прозябать на такой работе, как он чувствует себя в такой роли, почему он не пытается найти другую работу, достойную его прошлого.
Игра была скучной.
- Не та сегодня команда, - вздохнул Камышев, - той команды, которая раньше была, нет, и не будет.
Большой длинный сарай перекрывал всю заднюю часть двора, и разделялся на две половины проходом, через который был выход в сад. В одной половине находился сеновал, во второй хранился всякий инвентарь, летом же использовался еще и как жилое помещение, там сейчас обитали Витька с сестрой и Колина дочка - Нина. На сеновале по очереди ночевали то Коля с женой, то Гоша. Витька позвал Женьку поночевать в сарае. Утром с сеновала спустились Гоша с Элей.
- Ну и как прошла ночь? Успешно? - закричала с крыльца Таня.
Гоша нехорошо ухмыльнулся.
- У нас всегда успешно, по-другому не бывает.
- О, распетушился, так бы и в постели как языком, не верь ты им, могло бы и получше, - скривилась Эля.
- Так может поменяемся.
- А я не против, - засмеялась Эля, - но боюсь, ты прогадаешь.
- Да видно оба боятся в постели переработаться.
Женьке не нравились эти разговоры, он понимал, о чем речь, но считал, что незачем взрослым кричать об этом на весь свет. Эля была такая красивая и с таким нежным лицом, она не должна говорить такие слова. Неприятно, когда с ее фарфорового личика срываются такие пошлости. Таня - совсем другое дело, она груба и вульгарна.
Во дают, - сказал Витька, - они ведь на сеновал ходят ...... , дома то мешают, народу много. Я подлазил, слушал. Умора. Хочешь ночью проберемся вместе туда, я знаю, как подлезть незаметно. Да они, когда занимаются этим делом, ничего не слышат. Не хочешь, я и один схожу. Эй, девки, - он направился к Людке с Нинкой, - подолбаться не хотите?
Он запрыгнул к ним в постель, Людка завопила:
- Уйди, дурак, я вот скажу матери.
- Подумаешь делов, за письку ее потрогали. Хочешь потрогай мою?
Витка сдернул штаны и с торчащим сучком напрыгивал на пятящуюся от него сестру.
- На возьмись.
- Отстань, - хихикала Людка.
Нинка с интересом наблюдала, высунув голову из- под одеяла.
Днем Женька решил сходить на паром, это было одно из мест, которые часто вспоминал он. Нашел он его неожиданно легко, хотя он забыл дорогу к нему. Тот же пригорок, с которого дорога полого спускалась к реке, те же мощные ивы склонялись над водой. Под ивами, ткнувшись носами в берег, свесив цепи, стояли лодки. А парома не было, вместо него перекинулся над рекой деревянный мост с грязным настилом, с выщербленными потемневшими бревнами. И не было на пригорке домика, где летом жили паромщики, не стояли на берегу в ожидании телеги и машины. Пригорок был искорежен тракторами, и расхлюстанная дорога прорезала его. Мост был сколочен, по-видимому, на скорую руку, поскрипывал под напором воды, раскачивался от редких машин, и скрип его был словно стон старого уставшего человека. Женька прошел по нему, ближе к середине спустился вниз по бревенчатой опоре и сел на выступ. Он смотрел на воду, и вода вдруг остановилась, словно в игре замри, а мост вместе с Женькой стремительно - плавно понесся против течения, вспарывая реку своими опорами, и несся бесконечно долго, пока Женька не перевел взгляд на берег. Тогда мост остановил свой бег, и река потекла под него.
Рядом с мостом на берегу еще остались почернелые, с зеленой бородой водорослей короба причалов. Стояли рядом когда - то мощные столбы на растяжках, натягивавшие черно - глянцевый, промасленный канат над рекой. Паром двумя стойками нанизывался на канат, между стойками висели ручки - уключины, отполированные руками до блеска, и когда тянули за эти ручки, паром как паук по паутине полз вперед по канату. Паром обычно долго стоял у берега, ждал, когда наберутся пассажиры, либо с другого берега посигналит машина. Паромщик неторопливо спускался к переправе от своего домика, поднимал настил, отвязывал просмоленные веревки, паром незаметно отходил от берега под напором воды, кто - то из опоздавших прыгал через все расширяющееся пространство между причалом и паромом, дружно брались за ручки, и паром медленно полз к другому берегу. Хлюпалась об борт вода, мужчины курили папиросы, поддразнивали женщин. Жизнь была нетороплива, но захватывающе интересна. Количество событий, думал сейчас Женька, глядя на воду, не влияет на полноту жизни. Не прокатиться больше ему на пароме, не сидеть на нем, свесив ноги с борта, вдыхая запах молока, которое везли с той стороны лугов после дойки, не послушать разных историй, которые в обилии пересказывались в ожидании.
Какая - то лодка отчалила от берега, мужчина в ней дергал ремень, мотор не заводился, и лодка, увлекаемая течением, дрейфовала к мосту. В носу лодки сидел мальчишка, кого - то он напоминал Женьке, и мальчишка смотрел на него долго узнавающими глазами, и не найдя ответа, сделал равнодушное лицо, отвернулся в сторону. И лишь когда лодка, взревев мотором, умчалась, Женька вспомнил мальчишку. Конечно, это был Димка, как он сразу не узнал. Так неудобно получилось, словно он не захотел признавать его. Он постоял еще немного на мосту, настроение было испорчено, было стыдно, что обидел по видимому Димку, бывшего одноклассника и дружбана.
Во дворе было пусто и сонно. За крыльцом Эля стирала белье в тазике, поставив его на табуретку. Она была голая, круглые груди в такт рукам мотались над тазом, срывая пену длинными краснеющими сосками. Колыхались свободно на бедрах просторные шелковые трусики, розовые с белыми кружевами внизу. Увидев Женьку, она выпрямилась и несмущенно прикрыла локтем голые груди, белая пена таяла на ее руке, тело было розовое, подпаленное солнцем, а грудь прозрачно - белая. Женька ушел в сад, прилег в тени и отдался фантазии.
Камышев готовился к экзаменам, Витька дни напролет крутился около братьев, и целыми днями Женька был один. Взрослые лениво слонялись по двору, пили водку, играли в карты, подтрунивали друг друга. Грубые их шутки коробили Женьку. Он ходил купаться, бродил по городку, полюбил старую мельницу. Он садился там на старые обомшевшие сваи, слушал, как бурлила вода, скатываясь с запруды, в неистовстве крутилась, вспениваясь. Сидели на сваях рыбаки, ниже запруды женщины полоскали белье, высоко задирая юбки, заставляя Женьку вспоминать Элю, стирающую белье нагишом.
Вечерами он ходил с Камышевым в клуб. Там перед началом киносеанса толпился народ. Камышев подходил к знакомым, болтал с ними, чаще всего обсуждая похождения с женщинами. Разговоры эти возбуждали смутное беспокойство Женьки, но ему не нравилось, что о женщинах говорили с таким цинизмом и притом же самому хотелось бы сказать что-нибудь подобное, показать себя. Камышев острил с девушками, девушки были веселы и красивы, хотелось разговаривать с ними так же остроумно и небрежно, как Камышев, но получалось все не так. Особенно нравилась Женьке туготелая блондинка Зина с пухлыми губами бантиком, может быть потому, что она ласково улыбалась ему, и частенько, словно в шутку, прижималась, наваливаясь на плечо тугой как резина грудью.
В парке он набрел на заросшую травой волейбольную площадку. Раньше здесь играли каждый вечер. Женька вспомнил, как однажды, мяч вылетел с площадки от мощного удара и попал ему, зазевавшемуся, прямо в голову. Земля закачалась, загудело в ушах, круги поплыли перед глазами, но он терпел, делая вид, что все в порядке, и душу его окутывал восторг, потому что все игроки бросились к нему в беспокойстве, он был центром внимания всех местных знаменитостей.
Женька, вспомнив это, улыбнулся и тут увидел Димку. Димка шел по аллее и смотрел на него, перехватив Женькин взгляд, тут же отвернулся. Женька устремился к нему.
- Здравствуй, ты Димка. Я тогда на реке тебя сразу не узнал.
- А я тебя сходу признал.
Он говорил равнодушно, словно бы Женька его совершенно не интересовал, и разговор не получался. Они шли по аллее, Женька рассказывал о себе, пытаясь заинтересовать бывшего друга, но тот все отмалчивался. В конце аллеи на скамейке сидели две девушки. Димка подошел к ним и криво усмехнулся.
- Привет.
- Здрасьте, - насмешливо протянули те и, переглянувшись, засмеялись.
-Отдыхаем?
- Отдыхаем, - ответила некрасивая девочка в очках. Подруга ее с любопытством посмотрела на Женьку, но перехватив злой взгляд Димки, независимо отвернулась в сторону, словно что - то там ее сильно интересовало. Женька, как только увидел ее, аж задохнулся, вот в такую влюбиться... Димка молчал, молчали и девочки.
- Ладно, - сказал Димка. - Мы пошли.
- До свиданьица, - с издевкой ответила некрасивая.
-Кто это? - спросил Женька, когда они отошли.
- Ну ты даешь! Ты что не узнал? - подозрительно посмотрел на него Димка. Женька пожал плечами. Димка с сомнением посмотрел на него.
- Ты не притворяешься?
- Правда, не знаю.
- Та в очках - Нечаева, а вторая Галка Высоцкая из нашего класса.
-Неужели Светка? - удивился он. Он представлял ее совершенно другой, неужто и тогда она была такой же заурядностью, или так изменилась. И это ее он мечтал встретить и полюбить. А подруга ее что надо. Запомнились ее удлиненные глаза, наверное, именно про такие пишут в книгах - миндалевидные. Он только посмотрел на нее, и у него кольнуло сердце, холодок побежал по спине. Вот если бы Светке ее внешность, с ней ведь легче было начать.
- А откуда эта Высоцкая?
- Из нашего класса. Ты что? Ах да, ты уже тогда уехал, когда она к нам пришла.
- Ничего девочка.
- Шалава, - отрезал Димка.- А вообще ты ей приглянулся, она на тебя глаз положила. Хочешь, займись. Она никому не отказывает, кто ей нравится. Так как? - Он с нескрываемым интересом посмотрел на Женьку.
- Да нет, зачем же, я просто так.
Димка замолчал, словно Женька перестал для него существовать. Женька хотел было уже попрощаться, и тут Димка заговорил.
" У нее мать врачиха, у нас в больнице работает, и квартиру им дали в больничном доме, ты знаешь, это рядом со мной. Мы сразу подружились: я, Галка и Валерка. Валерку ты знаешь, мы с ним с первого класса дружим. Всегда вместе играли, ходили всюду втроем. Галка она бойкая была, смелая, водилась только с мальчишками, и сама была как мальчишка. И еще она была какая - то более взрослая чем мы, рассуждала часто по взрослому, знала то, о чем мы еще и не думали. И об этих вещах между мальчиками и девочками знала много, или притворялась, что знала. Намеки всякие, слова... Потом у них началось что - то с Валеркой. Смотрю, Валерка вдруг начал сторониться меня, и все они с Галкой вдвоем, а от меня отделаться все хотят. А я за ними бегал, приставал. Если бы у них все было по-другому, а то... У Валерки гонор такой стал, все он теперь знает, и вообще он взрослый, а я, мол, еще детсад. Между собой постоянно какие - то намеки, скажут что-нибудь непонятное и хохочут, они вдвоем понимают, а я выходит - дурак.
Сидим мы как - то в сарае у Валерки, дождь, что ли шел. Тут - то и произошло все это. Наверное, это было у них не в первый раз. Сначала они все шептались вдвоем, а потом Галка говорит, что сейчас она с Валеркой сделает это, а после него я тоже смогу это сделать с ней. Я думал, все честно будет, от Валерки я подлости не ждал. Было темно, у меня в руке был фонарик. Галка легла и положила голову мне на ноги, Валерка снял штаны. Она сказала, чтобы я потушил фонарь. Голова у нее по моим ногам ерзает, пыхтят оба. Интересно стало, я фонарик включил. Галка завизжала - сейчас же потуши. Платье у нее задрано аж до подмышек, ноги расставлены и сучит ими словно от щекотки, а Валеркин голый зад дергается на ее животе. Ну а потом она сказала, что устала, больно ей, и не сможет сделать это сегодня и пообещала дать завтра. Назавтра дома оказалась ее мать, и она ее не отпустила, потом еще что - то, не отказывала, все обещала и откладывала. Мне уже и надоело и стыдно стало у нее выпрашивать. А она все смеялась, жди и дождешься, обязательно дам. Потом у нее и другие мальчики появились, пошла вовсю гулять, кто только с ней не был. К ней приходили часто ребята, иногда и взрослые, она смеялась и уходила с ними.
- Так что, она так со всеми и гуляет?
- Нет, только с теми, кто ей нравится. Один малый все приставал к ней, так она, в конце концов, пообещала придти с подругой, если он вина принесет. Он естественно тоже с собой друга взял. Вино выпили, но девчонки почти не пили, а ребята обалдели. Парни все бились, бились с ними, никак не дают, так и заснули пьяные. Они наделали на них, и ушли, да еще и рассказали всем. Так что если не захочет, лучше c ней не связываться.
А еще был случай. На вашей улице Славка живет в угловом доме, саду них хороший. Сидит он как - то с другом в саду, а Галка мимо шла по проулку и яблок попросила. Они пошутили, оплата, мол, натурой. Она тут же - нет проблем, и рассчиталась с ними в очередь.
Женька вспомнил тот сад, и холодок бежал по спине, когда он представил, как Галка, высоко поднимая платье, лезет через забор, как идет в беседку. Наверное. на пол беседки бросили куртку или что -нибудь другое, и она, смеясь и хрустя яблоком, ложится и поднимает платье до подмышек. Сама она снимала трусы или ребята спустили их к коленям? А может их и не было совсем, такая отважная искательница приключений вполне может ходить и без трусов.
Он представил себя в той ситуации в саду, как он, Женька, ожидает своей очереди с нетерпением, и горло от желания перехватывают спазмы. Но вместе с будоражащей воображение мыслью о доступности Галки, пришли горечь и разочарование. Он влюбился в Высоцкую с первого взгляда, что предполагало, естественно, - она должна принадлежать только ему, и вдруг ее словно отобрали у него, сделали всешней, всем доступной, и не только он, но любой может ее любить и спать с ней. Он почувстствовал себя так, словно его предали, ну почему она не дождалась его. Он вспоминал, как она смотрела на него, даже Димка заметил это. Какая любовь могла бы быть у них. Никто никогда не смог бы любить ее так, как он.
Мучаясь сомнениями, он понимал, что, несмотря на все рассказанное Димкой, он готов полюбить Высоцкую. Только теперь любовь приобретала другие формы. Все та же мысль о склонности Галки к легкомысленным утехам говорила, что если она доступна многим, то значит доступна и для него. У него с ней может быть все, он сможет увидеть ее голой, обнимать ее. Но когда он мысленно представлял Галку голой, то не она виделась ему, а Эля.
Совсем голую женщину он видел только однажды. Они тогда жили в коммунальной квартире, и как - то поздно вечером он наткнулся в коридоре на соседку. Рубашка у нее задралась выше пояса, и Женька увидел черные волосы под животом, и раздваивающийся холмик под ними. Она перехватила Женькин взгляд и одернула рубашку, а потом улыбнулась ему понимающе. Наверно, у него был очень растерянный вид.