Этюды одного листа. День ночи. Лилит

               

Сегодня на небе я потеряла Луну. Её нет на небе. И ей негде даже спрятаться. Горизонт чист. И все звёзды на месте. Там где они всегда встречают меня – если выйти к ним на балкон. Всё небо на месте. Но Луны нет. Это пугает меня. Буду ждать, когда она вернётся. Она должна обязательно вернуться. Днём, когда я иду по улице, меня пугает каждый фонарный столб. Потому что мне кажется, что он может упасть на меня и раздавить или разрубить на части. Правда – я научилась обходить их стороной. Просто надо идти по чёрному. И тогда ничего не случится. Но если идти по белому – то можно никогда к себе не вернуться. И ещё нельзя оглядываться назад.

... Я родилась в городе Чёрной Луны. Так что дочерям и сыновьям Лилит ничего не стоило отловить меня ещё во младенчестве и держать в нём пленницей. Хотя этого города нет ни на одной карте. И никому неизвестно, где его искать. Но он реально существует для тех, кто отмечен природным даром весёлости. Для тех – кто рождён улыбаясь. Это очень странный город. Где не летают белые голуби и где всё подчинено одному поминовению греха. Где инакомыслие и даже самое робкое инакочувствование приносит невыносимую боль и невидимые миру слёзы. Где наказания способны изумить своей бессмысленной жестокостью, если бы не имели глубокий сакральный смысл – даруя вторую жизнь нашему естеству. Буйно страждущих (встречались изредка и такие) ожидали здесь смирительные рубашки или лоботомия. Но существовали и другие способы подавления сознания – вплоть до стирания личности. Особенно для тех, кто лучше переносит нетелесное наказание. И в этом несомненно сказывалась добродетельная гуманность ритуального новообращения. Это очень странное чувство – когда тебя хоронят заживо: ты – есть и тебя – нет одновременно. Меня несколько раз хоронили заживо (вместе с небезызвестными мне покойниками, разумеется). Ты ощущаешь на себе весь ритуал погребения, но тебе не дано сопровождать отлетающую душу и ты остаёшься в замкнутом пространстве глубокого безучастия обречённости – понимая при этом, что всё по справедливости, так как тебя было слишком много. Но постепенно меня становилось всё меньше и меньше – я всё реже улыбалась и всё чаще впадала из отчаянья в забытьё. Пока не превратилась в безымянное обрюзгшее существо, не способное даже на сочувствие к самой себе. Это существо прозябало в нижнем астрале, заселённом чужими голосами. Можно было сойти с ума, но полное безразличие к происходящему спасительно оберегало рассудок. И потом я прощала – я всегда умела прощать… Наверное потому, что понимала, как нелегко приходится с такими, как я. Ведь ни вкусить от плоти моей, ни отпить от крови моей никому никогда не представлялось возможным.

Я чувствовала себя изгоем в городе моей Чёрной Луны. Потому что моя доброта выглядела глупостью перед алчностью дочерей и сыновей Лилит. Искренность – лицемерием перед их недоверием. Готовность прийти на помощь – корыстолюбием. И стремление сохранить достоинство в прозябании бедностью – высокомерием незаслуженного благополучия перед их всеядной завистью. Даже моё самое обычное желание смотреться опрятно одетой выглядело в их глазах заносчивостью. Я то и дело слышала что гордость – грех. Но что за странное занятие находить удовлетворение в униженности или самоуничижение? Занятие сродни садомазохизму. Ведь за греховностью так легко спрятаться душевной лености. И только гордость способна породить то сострадание, которое дарует жизнь нашей душе. На мой вопрос «сколько стоит грех, которого никто не совершал?» – они только смеялись в ответ. И мне становилось тоскливо и одиноко от того, что моя непохожесть пробуждало в них всего лишь жгучее любопытство и насмешки.

Странно – но я любила этот город своего отчаянья. Я срослась с ним. Я разговаривала с его деревьями и с его воробышками. Я загадывала желания по номерам его машин. Я привыкла теряться среди его многолико шумной безъязыкой толпы. Иногда я находила часы в самых неожиданных местах и всегда относила их в церковь. Церквей было несказанное множество в моём городе Чёрной Луны. Так что, проходя или проезжая по его улицам, – приходилось всё время креститься, хотя это небезопасно, конечно, особенно для тех, кто за рулём… Я заметила, что когда дочери и сыновья Лилит крестятся, – то они не смотрят в глаза друг другу. При этом женщины имели обыкновение приседать. И ещё я заметила, что у некоторых глаза остаются сухими. Но у других всякий раз на глазах выступают слёзы умиления. Особенно если дружно осенит себя крестным знамением взвод или рота молодых проходящих мимо солдат. В этом городе страхование на все случаи жизни находилось в юрисдикции духовенства. Дочери и сыновья Лилит могли пройти обряд крещения в любом возрасте – от младенчестве до старости. Церковники освящали рабочие места и жилища, оставляя на стенах и на дверях специальные отметки. Стоило это недорого и было практически доступно всем желающим. Было принято освещать также машины, чтобы не попасть в аварию. Что было особенно важно для тех, кто не обучен правилам вождения. И даже игрушки тоже приходилось освящать – чтобы дети их не ломали. А если ломали – то чтобы игрушки не могли причинить детям вред. Особенно торжественно проходили обряды венчания новобрачных и отпевания покойников, с которыми было принято разделять обильную трапезу под скорбные песнопения на могилах, обрамлённых чёрными мраморными плитами. Остатки оставляли нищим бродягам. В городе всегда было много побирающихся «христа ради». Бездомные старики женщины и дети – голодные и грязные, немощные и больные – надрывно голосили или молча протягивали руки за воздаянием. Кто был посильнее, те рыскали по мусорным контейнерам или приворовывали. Они ходили по домам в поисках брошенных квартир и спали – где придётся. На чердаках, в подворотнях, на автомобильных свалках. Потому что в городе не было ночлежек. Они справляли нужду на улицах или во дворах. Потому что туалеты были платными. Жарким летом их тела источали смрадный запах. А в холодные зимы их замёрзшие трупы дворники складывали вдоль стен домов. Мне было невыносимо сознавать свою беспомощность перед их забитостью и уродством. Я спрашивала себя: «Зачем они пришли в этот мир? – Почему обречены на бессмысленное страдание?» Но я не находила ответа. И мне становилось страшно в городе моей Чёрной Луны. Мне становилось страшно перед ликом его икон. Потому что их заменяли зеркала, в которых никогда ничего не отражалось, но на которых дети Лилит кровью писали свои желания. Тайнопись исчезала в глубине зеркал. И тогда от туда вылетали чёрные ангелы смерти.

Прошли долгие годы, хотя они казались мне одним днём. Потому что – что бы ни случалось со мной – я всегда оставалась на том же самом месте. Ничего не менялось ни внутри ни снаружи. Времени не существует для тех, кто отбывает повинное рабство без шанса вырваться или что-либо изменить в своей жизни. Но даже если ничего невозможно изменить – всё равно надо продолжать верить и ждать. Иначе вся жизнь превратится в одну сплошную нелепость. Потому что память смывает расплывчатые очертания событий, и тогда начинает казаться, что вокруг не люди, но застывшие маски марионеток из театра теней, которые не ведают что творят – повторяясь друг в друге и повторяя друг друга. Потому что это самый великий грех и несчастье – жить не своей жизнью. И всё равно: навязывают тебе эту другую жизнь или твоя слабость тому виной. Теперь, когда я постарела и разучилась бояться, – мне хочется только одного: встать и уйти из этого города. Уйти пешком – не останавливаясь. И так продолжать свой последний и единственный путь. Идти до тех пор, пока последние силы не покинут меня. Чтобы солнечный и лунный свет разливался передо мной – освещая дорогу. Чтобы каждый шаг стирал морщины с моего лица и возвращал бесполезно прожитые годы: шаг за шагом – день за днём… Потому что только так можно восстановить справедливость. Потому что бывает только можно встретить один единственный день, когда радость и боль сливаются в бесконечном ожидание чудесного обретения покоя невесомости, именуемом Счастьем Небытия.

POST SCRIPTUM
Однажды я нашла оброненное кем-то кольцо: маленькое серебряное колечко с неприметным зеленоватым камешком. Мне показалось что это был травяной изумруд. Наверное плохо находить чужие вещи и ещё хуже подбирать их. Но колечко притягивало. И – я подняла и унесла его с собой. В ту ночь было полнолуние и мне не спалось. Я выключила настольную лампу и сидела за столом у открытого окна. Передо мной на столе лежало найденное колечко… Мне захотелось примерить его. Колечко оказалось впору на мизинец и от него шло удивительное чувство тепла. Темнота комнаты за спиной хранила молчание. И вдруг – послышался шепоток за ухом чуть выше моего плеча. Две барышни мило пересмеивались обмениваясь впечатлениями о своей прогулке по ярмарке в NN. Как же им было весело: и карусели и скоморохи и ходули!! но главное – подарок от жениха – серебряное колечко. Вдруг камешек на моей руке словно ожил и засветился голубоватым сиянием. Тонкий луч света стремительно изливался из него вверх в окно... за которым сияла полная Луна. А потом всё также неожиданно погрузилось во тьму. Камешек потух. Я почувствовала холод ночи. И – наступила тишина безмолвия. Колечко соскользнуло с моей руки так что я не успела его удержать. Раздался звон словно от монеты прыгающей по асфальту. Наверное оно упало где-то очень далеко от меня. А может вернулось к своей давнейшей владелице. Мне не дано было это узнать. Но как радостно хотя бы изредка получать такие волшебные подарки лунного поднебесья.