Окно и полнолуние. Свет фонарей и силуэты одиноких веток.
Ничего другого моё измученное сознание не имело сил воспринимать, пока я отсиживалась в своей тесной камере.
Душили стены, нападали резкие звуки, эхом отдававшиеся в каждом гулком углу и казавшиеся ещё более страшными оттого, что были единственным, что изредко и всегда неожиданно разрезало на куски вязкую могильную тишину моей обречённости.
Лёд камней и ложный свет ламп доводил до тошноты.
Организм навязчиво требовал витаминов, и я угощала его приторными сигаретами с фруктовыми вкусами ненастоящего.
Раз в день через незаметную дверь входила чёрная тень, чтобы вытряхнуть окурки из наполенной пепельницы, которые давно уже не помещались в ней. В первые дни моего пребывания здесь я пробовала заговорить с ней, но в ответ на мои просьбы объяснить, что же происходит, где я нахожусь и чем заслужила это заключение, холод, исходящий от неё укреплялся в своей силе, облучая меня пустотой. Обескураженная столь необъяснимой реакцией, я замолкала, утверждаясь в своём выводе о невозможности что-либо понять или изменить.
С каждым своим появлением тень оставляла для меня на скользкой груде камней, выполнявшей функцию стола, единственным предназначением которого было служить подставкой под бесполезную пепельницу, пятисантиметровый отрезок верёвки.
Я удивлялась поначалу и, отказываясь от этого жалкого куска непонятного назначения, решительно протягивала его тени, в тщетной попытке отыскать руку, которая могла бы принять ошмёток верёвки назад. Тень молча ускользала мимо меня, и холод от неё кристаллами ужаса вонзался в мою кожу.
Я отбрасывала верёвку в самый тёмный угол и продолжала сходить с ума от неопределённости, убивающей меня сотнями вопросов.
Уставая метаться по столь ограниченному пространству, я садилась на сырую прохладу камней, которыми был вымощен пол моего странного карцера и, запрокинув голову, наблюдала полнолуние в маленькое окошко, находившееся так высоко под потолком, что ничего, кроме неба и намёка на деревья - редкие слишком скрюченные верхушки ветвей, исполнявших на ветру свой незамысловатый танец, увидеть было невозможно. Независимо от количества прошедшего времени, луна никогда не сменялась солнцем, серостью тумана или полумесяцем. Значительная, торжественная, выпуклая, она была моим бессменным надсмотрщиком и единственным другом.
Иглы отчаяния пронзали моё костлявое тело, я задыхалась от отсутствия свободы и объяснений.
Не было ничего.
Никто не приходил вместо тени, не приходил вместе с нею или кроме.
Не было никого.
Вопли, скупой мерой доносившиеся из отдалённых участков средневекового замка, где я проводила своё незаслуженное, и потому ещё более тяготившее и невыносимое заключение, оглушали мой обезумевший мозг.
Я каталась в истерическом припадке из рыданий, смешанных с безумным смехом по каменному полу, впадала в ступор или разбивала себя о прочность каменных стен.
Кровь стекала по моему телу, и я с радостью дождавшегося десерта ребёнка, слизывала её со своих рук. Она оживляла меня и возвращала способность мыслить. Что являлось самым главным проклятием теперь, потому что уже после получаса не приводящих ни к чему попыток сделать хоть какие-то заключения о причинах и перспективах сложившейся ситуации меня накрывало новой волной отчаянного страха.
Вошла тень. Вытряхнула в чёрный мешок остатки сигарет - моего единственного целительного своими наркотическими свойствами развлечения и деликатеса - и положила на стол очередной отрезок верёвки.
Я, уже достаточно осмелевшая и безрассудная от бессильной злобы, вскочила на ноги и сильным движением руки прижала тень к стене.
"Кто бы ты ни был, ты не счёл необходимым посвятить меня в причины моего длительного заключения. Но ты ответишь мне, зачем нужны мне твои скупые подачки - эти короткие обрывки, унижающие достоинство?"
Тень молча оттолкнула меня - я привычно не смогла различить рук, прикоснувшихся к моей груди, но почувствовала, что сердце моё стало ледяным от этого прикосновения.
Я упала на пол. Тень, остановившись у различимой лишь ей одной двери, вдруг обернулась ко мне, указывая своим пустым рукавом на потолок, как раз возле окна, так долго служившего единственным спасением для моих голодных от однообразия окружающей обстановки глаз.
Я проследила за рукавом. Взгляд остановился на ржавом крюке, хищно заострённом под потолком.
Как я могла не видеть его раньше, когда каждый сантиметр моего карцера был столь тщательно изучен за это бесконечно долгое время моего здесь пребывания?
Как могла я теперь не догадаться о единственно возможном конце этой дикой истории?
И я забылась приступом истеричного смеха, получив уверенность в хоть одной определённости - определённости финала. Когда истерика ослабила хватку, я зажгла свою последнюю сигарету с приторно-лживым вкусом и стала методично связывать куски верёвки воедино.
Через пару минут тень внесла табурет, кованый руками умелого мастера.
Луна сверкнула на его изгибах, когда я подставляла его точно под ржавый крюк в потолке.
Она и теперь была моей единственной - единственной свидетельницей и единственным зрителем абсурдной кульминации.
/октябрь 2010